Брет Гарт

Степной найденыш

ГЛАВА I

Бесконечная, унылая, серая равнина, чуть голубеющая вдали, да кое-где темные пятна стоячей воды. Порой — пустоши, и на них неровные черные кострища, а в золе — обрывок газеты, старая тряпка или расплющенная жестянка. Вдали — низкая темная черта, которая ночью словно уходит в землю, но по утрам, едва забрезжит рассвет, появляется снова, на том же месте, на той же высоте. Все едешь и едешь невесть куда, а к вечеру непременно возвращаешься на прежнее место — та же равнина, те же люди вокруг, та же постель и тот же противный черный купол, опрокинутый над головой. Известковый привкус пыли во рту и на губах, песок, забивающийся под ногти, всепроникающая жара и запах скота.

Такой представлялась Великая прерия двум детям, глядевшим на нее из крытого переселенческого фургона, поверх покачивающихся бычьих голов, летом 1852 года.

Вот уже две недели она расстилалась перед ними, всегда одинаковая, не удивляя и не докучая своим однообразием. Когда они смотрели на нее, шагая рядом с фургоном, к прежней картине добавлялась упряжка быков — и только. На парусиновой кровле одного из фургонов большими черными буквами было написано: «Вперед, на Калифорнию!», на другом — «Пусти корни или умри», но ни та, ни другая надпись вовсе не казалась детям смешной или остроумной. По-видимому, у них не укладывалось в сознании, что мрачные люди, которые порой шагали рядом с фургоном и к вечеру становились все молчаливее и угрюмее, были когда-то способны шутить.

И все же впечатления у детей были не совсем одинаковые. Старшему из них, одиннадцатилетнему мальчику, явно были в диковинку обычаи и уклад жизни, с которыми младшая, семилетняя, девочка, видимо, сроднилась сызмала. Еда была проще и хуже приготовлена, чем та, к которой он привык. В отношениях между людьми царила свобода и бесцеремонность, в домашнем обиходе — простота, граничащая с грубостью, а говорили они так, что порой он не понимал почти ни слова. Спал он не раздеваясь, завернувшись в одеяла; он понимал, что должен сам следить за собой, сам добывать себе воду для умывания и полотенце. Впрочем, мальчик едва ли страдал от этого, его, по молодости лет, занимала лишь новизна. Он с аппетитом ел, крепко спал, и жизнь казалась ему интересной. Лишь иногда грубость спутников или, что еще хуже, их безразличие, которое заставляло его чувствовать свою зависимость от них, пробуждало в нем смутное ощущение какой-то несправедливости, совершенной по отношению к нему, и хотя никто из окружающих об этом не догадывался, да и сам он пытался отмахнуться от этого тягостного чувства, оно все время дремало в его детском сознании.

Его спутники знали, что он сирота, его привел к ним в «Сент-Джо»1 какой-то родственник его мачехи с тем, чтобы в Сакраменто мальчика сдали на руки другому родственнику. Так как мачеха даже не пришла с ним проститься, а отправить его поручила своему родственнику, у которого он жил последнее время, в караване решили, что она просто-напросто «сплавила» его, и даже сам мальчик невольно смирился с этой мыслью. Сколько было уплачено за его проезд, он не знал; он помнил только, что ему велели «не болтаться зря». И он охотно помогал всем, хотя порой неумело, как всякий новичок; впрочем, это не означало, что он у них в услужении или чем-либо выделяется среди этих людей, которые все, как один, не гнушались тяжелой работой, и жизнь казалась ему чудесной, как сплошной затянувшийся пикник. К тому же миссис Силсби, мать его маленькой подружки и жена главного караванщика, не делала различия между ним и своей дочерью. Рано состарившаяся, болезненная, измученная заботами, она была просто слишком занята, чтобы уделять дочке больше материнской заботы, и одинаково сердито ворчала на обоих детей.

Задний фургон скрипел, раскачивался и медленно, тяжело катился вперед. Копыта быков, мерно, с глухим стуком ударяя по земле, вздымали по обе стороны колеи маленькие дымчатые облачка пыли. В фургоне дети играли в магазин. Девочка, изображая богатую и привередливую покупательницу, выбирала товар, а мальчик сидел за прилавком, сооруженным из подручных средств, — фургонного сиденья, положенного на бочонок с гвоздями; они называли друг друга то настоящими, то вымышленными именами, как придется, и расплачивались ходкой монетой, в которой никогда не было недостатка, — сушеными бобами и кусочками бумаги. Когда возникала нужда дать сдачу, это делалось проще простого: бумагу рвали на более мелкие клочки. Запасы в лавке не иссякали — один и тот же товар покупался несколько раз под различными наименованиями. Однако, несмотря на столь благоприятные для коммерции условия, торговля шла вяло.

— Могу предложить вам прекрасную материю двойной ширины по четыре цента ярд, — сказал мальчик, вставая и опираясь кончиками пальцев о прилавок, как часто делали приказчики у него на глазах. — Чистая шерсть и отлично стирается, — добавил он развязно и в то же время с важностью.

— У Джексона я могу взять дешевле, — возразила девочка с бессознательным лукавством, свойственным представительницам ее пола, которые так любят торговаться.

— Ну и пожалуйста, — сказал мальчик. — А я больше не играю.

— Подумаешь! — отозвалась девочка равнодушно.

Мальчик быстро развалил прилавок: скатанное одеяло, изображавшее материю, из-за которой шел спор, упало на пол фургона. Это, видимо, подало недавнему продавцу новую мысль.

— Слушай! Давай играть в «дешевую распродажу». Понимаешь, я свалю все в кучу и стану продавать задешево.

Девочка посмотрела на него. Это предложение показалось ей слишком дерзким и в то же время заманчивым. Но она, видимо, из упрямства, отказалась и взяла свою куклу, а мальчик залез на козлы. Неудавшаяся игра была мгновенно забыта с равнодушием и легкомыслием, общим для всех зверенышей. Если бы оба могли в тот же миг улететь или ускакать в разные стороны, они сделали бы это без всяких церемоний, беззаботно, как птица или белка. А фургон все катился вперед. Мальчик увидел, как один погонщик залез в задок переднего фургона. Другой продолжал сонно шагать по пыльной дороге.

— Клаленс, — позвала девочка.

Мальчик, не поворачивая головы, отозвался:

— Тебе чего, Сюзи?

— Ты кем будешь? — спросила она.

— Кем буду? — переспросил Кларенс.

— Ну, когда вырастешь, — пояснила Сюзи.

Кларенс ответил не сразу. Он давно и твердо решил стать пиратом, беспощадным, но справедливым. Однако в то утро он прочитал в истрепанном «Путеводителе по прерии» про форт Ларами и Кита Карсона2 и предпочел судьбу разведчика, что было гораздо доступнее и не требовало такой массы воды. Но, полагая, что Сюзи не знает, кто такие разведчики, и щадя ее самолюбие, он умолчал о том и о другом, скромно ответив, как и полагается всякому уважающему себя американскому мальчику:

— Президентом.

Верное дело, тут и объяснять ничего не нужно, и все старики, услышав такой ответ, ласково гладят тебя по головке.

— А я буду женой священника, — сказала Сюзи, — разведу кур, и все будут приносить мне подарки. Пеленки, распашонки, яблоки, яблочный соус… и патоку! И снова пеленки! И мясо, когда поросенка заколют!

Она уселась с куклой на дно фургона, спиной к нему. Ему была видна ее круглая кудрявая головка и согнутые голые коленки с ямочками, на которые она напрасно пыталась натянуть подол своей короткой юбчонки.

— А женой президента мне быть неохота, — сказала она, помолчав.

— Ты и не можешь!

— Могу, только не хочу.

— Нет, не можешь!

— Нет, могу!

— А вот и не можешь!

— Это почему?

Затрудняясь объяснить, почему, по его мнению, она не пригодна для такой роли, Кларенс решил, что молчание будет не менее уничтожающим ответом. Они долго молчали. Было жарко и пыльно. Фургон, казалось, почти не двигался. Кларенс посмотрел на дорогу сквозь полукруглое отверстие над задним бортом фургона.

Он вскочил и прошел назад.

— Я вылезу, — сказал он, перекидывая ноги через борт.

— Мама не велит, — сказала Сюзи.

Кларенс не ответил и спрыгнул на землю у самых медленно вращавшихся колес. Он мог свободно идти шагом, держась за задний борт.

— Клаленс!

Он поднял голову.

— Сними меня!

Она уже натянула капор и стояла у откидного борта, протянув ручонки, уверенная, что он ее поймает, и мальчик не мог ей отказать. Он ловко подхватил ее. Они постояли немного на месте, а фургон с грохотом удалялся, раскачиваясь из стороны в сторону, словно плыл по бурному морю. Они не двигались, пока фургон не отъехал шагов на сто, а потом в полуискреннем-полупритворном, но веселом испуге пустились бежать и нагнали его. Они сделали так несколько раз, пока не иссякли их силы и не остыл интерес, и снова не спеша побрели за фургоном, взявшись за руки. Вдруг Кларенс воскликнул:

— Ой! Сюзи, гляди!

Фургон снова был довольно далеко. А на дороге, прямо перед ними, отрезав им путь, появилось удивительное существо.

С первого взгляда оно было похоже на собаку, не на честного сторожа, отбившегося от каравана какого-нибудь гуртовщика, а на шелудивого, жалкого, бездомного, приблудного пса. Он был весь такой тощий, грязный, облезлый, неуклюжий, ленивый! Но, приглядевшись повнимательней, они увидели, что седоватая щетина у него на спине стоит торчком, бока покрыты отвратительными подпалинами, задние лапы не боязливо поджаты, а просто такие от природы. Пес поднял настороженную морду, и они увидели, что его тонкие губы слишком коротки и не прикрывают белых клыков, оскаленных, словно в вечной улыбке.

— Собачка, собачка! — сказал Кларенс взволнованно. — Собаченька! Поди сюда.

Сюзи торжествующе засмеялась.

— И ничего это не собачка, дурачок, это койот.

Кларенс покраснел. Уже не в первый раз дочь пионера давала ему почувствовать свое превосходство. Он быстро сказал, пряча смущение:

— Все равно я его поймаю. Подумаешь, койотик несчастный!

— А вот и не поймаешь, — сказала Сюзи, качая головой. — Он быстрей лошади бегает.

И все же Кларенс подбежал к койоту, а за ним и Сюзи. Подпустив их футов на двадцать, ленивое существо без видимого усилия сделало несколько неуклюжих скачков и остановилось на прежнем расстоянии. Они с веселым увлечением повторили свою атаку несколько раз, и зверь все отступал перед ними, хотя и не убегал. Наконец обоим пришло в голову, что если им его не поймать, то и прогнать тоже не удастся. И тогда Сюзи, многозначительно округлив глаза, высказала вслух опасение, рожденное этой догадкой:

— Клаленс, а ведь он кусается.

Кларенс поднял твердый, спекшийся под солнцем комок земли и с разбегу швырнул в койота. Бросок был меткий. Ком угодил койоту в заднюю лапу. Зверь ощерился, коротко, злобно тявкнул и скрылся. Кларенс с победоносным видом вернулся к своей подружке. Но она пристально всматривалась куда-то в сторону, и тут он в первый раз заметил, что, гоняясь за койотом, они описали полукруг.

— Клаленс, — сказала Сюзи с коротким отчаянным смешком.

— Чего?

— Фургон уехал.

Кларенс вздрогнул. В самом деле, не только фургон, но весь караван и погонщики, исчез бесследно, словно его унес ураган или поглотила земля! Даже низкого облака пыли, которое стлалось вслед за ним и днем было видно издалека, и того не осталось. Широкая прерия тянулась вдаль, к заходящему солнцу, без признака, без малейшего следа жизни или движения. Огромная голубая прозрачная чаша, днем наполненная пылью и светом, а ночью темнотой и звездами, края которой, казалось, замыкали мир со всех сторон, теперь словно приподнялась, пропустив караван, а их снова прикрыла навеки.

ГЛАВА II

Первым их ощущением была радость зверенышей, почуявших свободу.

Они молча поглядели друг на друга сияющими глазами и глубоко вздохнули. Но эта невольная вспышка диких инстинктов скоро угасла. Ручонка Сюзи протянулась к Кларенсу и ухватилась за его курточку. Мальчик понял и сказал поспешно:

— Далеко уехать они не могли, а как хватятся нас, сразу остановятся.

И они пустились рысцой; солнце, вслед за которым они двигались каждый день, и недавние следы колес безошибочно указывали путь; свежий, прохладный воздух прерий, очистившись от вездесущей пыли и запаха бычьего пота, овевал и бодрил ребятишек.

— Совсем не страшно, правда? — сказала Сюзи.

— А чего бояться? — презрительно отозвался Кларенс.

Он произнес это с тем большей убедительностью, что вдруг вспомнил, как часто их на целые часы оставляли в фургоне одних, без присмотра, и теперь их отсутствие могут не заметить до тех пор, пока часа через два караван не остановится на ночлег. Они бежали не очень быстро, но то ли сами не замечали, как устали, то ли воздух стал разреженней, во всяком случае, оба сильно запыхались. Вдруг Кларенс остановился.

— Вон они.

Он указал на легкое облачко пыли далеко на горизонте, в котором на миг мелькнул и вновь пропал темный силуэт фургона. Но пока они вглядывались в даль, облако, как волшебный мираж, опускалось все ниже к земле, и вот уже караван исчез без следа, и впереди опять тянулась только пустая колея. Они не знали, что прерия, казавшаяся такой плоской и ровной, на самом деле была холмистой, и исчезнувший караван просто скрылся из вида за каким-нибудь дальним склоном точно так же, как и раньше. Однако они почувствовали разочарование, и от этого прорвалось наружу то, что они до сих пор скрывали друг от друга. Девочка не выдержала первая, из глаз ее брызнули злые слезы. Этого проявления слабости было довольно, чтобы вызвать в мальчике прилив гордости и сил. Теперь они уже не были равны в беде; он стал ее защитником, он почувствовал себя ответственным за них обоих. Не считая ее больше ровней, он перестал быть с ней искренним.

— Ну, чего нюни распустила! — сказал он с напускной грубостью. — Перестань, слышишь! Вот сейчас они остановятся и пошлют кого-нибудь за нами. А может, и послали уже.

Но Сюзи, уловив с женской проницательностью неискреннюю ноту в его голосе, набросилась на мальчика и принялась яростно колотить его кулачками.

— Никого они не послали! Никого! Никого! Сам ведь знаешь! Как не стыдно врать!

Обессиленная этим порывом, она вдруг бросилась ничком в траву, крепко зажмурила глаза и вцепилась в сухие стебли.

— Вставай, — сказал мальчик, бледный, решительный, словно сразу повзрослевший.

— Отстань! — огрызнулась Сюзи.

— Ты что ж, хочешь, чтоб я ушел, а тебя бросил? — сказал мальчик.

Она украдкой приоткрыла один синий глаз под надежным прикрытием капора и взглянула на его преобразившееся лицо.

— Ну и пу-у-усть.

Он сделал вид, будто хочет уйти, но на деле только повернулся и взглянул на заходящее солнце.

— Клаленс!

— Ну?

— Подними меня.

Она протянула руки. Он осторожно поднял ее с земли, взял на руки и положил ее голову к себе на плечо.

— Ну вот что, — сказал он, — ты хорошенько гляди в ту сторону, а я в эту, и мы их живо найдем.

Эта мысль ей как будто понравилась. Несколько секунд Кларенс шел спотыкаясь, в молчании, потом она спросила:

— Ты видишь чего-нибудь, Клаленс?

— Ничего.

— И я ничего.

Такое равенство между ними, очевидно, ее успокоило. Вскоре девочка поникла у него на руках. Она заснула.

Солнце садилось; вон оно уже коснулось края горизонта и светило теперь ему прямо в усталые глаза. Иногда оно совсем слепило его, мешало смотреть. Горизонт подернулся дымкой, среди которой плавали черные пятна, и от однообразной поверхности прерии отсвечивали круги, словно двойники солнца. Тогда он решил не смотреть вперед, пока не сосчитает до пятидесяти, потом до ста, но результат был все тот же — он снова видел лишь пустынную, безбрежную прерию, солнечный диск, который, опускаясь за горизонт, становился все багровее, да зарево, которое занималось от этого диска, и больше ничего.

Шатаясь под тяжестью своей ноши, он пробовал отвлечься, воображая, как будет обнаружено их отсутствие. Он словно услышал угрюмые, недовольные голоса, спорящие, как всегда по вечерам, о месте ночлега. Услышал недовольный голос Джона Силсби, когда тот остановился возле их фургона и сказал: «Ну-ка вылазьте оба, да поживей!» Услышал, как он строго повторил свой приказ. Увидел раздражение на пропыленном, обросшем щетиной лице Силсби, когда он быстро заглянул в пустой фургон. Услышал возглас: «И куда только подевались эти чертенята?» — который летит от фургона к фургону. Услышал ругательства, высокий, визгливый голос миссис Силсби, проклятия по своему адресу, и вот Силсби хмуро и поспешно отправляется на поиски с одним из наемных работников, а там пойдут крики, попреки. Попреки всегда достаются ему, старшему, который должен «быть умнее». Легкий испуг, пожалуй, но ни жалости, ни сочувствия с их стороны он не мог себе представить. Возможно, мысль эта укрепила в нем чувство гордости; если б его ждало сочувствие, он, наверное, не выдержал бы.

Он споткнулся и вынужден был остановиться, чтобы не упасть ничком. Идти дальше он не мог; он задыхался; пот катил с него градом; ноги подкашивались, в ушах стоял гул; багровые пятна расплескались вокруг него, как пятна крови. Справа от тропы оказался пригорок, где можно было присесть отдохнуть, не переставая бдительно следить за горизонтом. Но, дойдя до пригорка, он увидел, что это лишь заросли высокой травы, и вошел в них со своей ношей. Трава хоть мешала ему видеть прерию, все же оказалась удобным ложем для Сюзи, которая спала как ни в чем не бывало, словно просто прилегла вздремнуть, она кое-как защищала девочку от холодного ветра, подувшего с запада. Измученный вконец, но боясь поддаться сковывающему его оцепенению, Кларенс не то присел, не то опустился на колени рядом с ней, упираясь одной рукой в землю, и, полускрытый высокой травой, напряженно смотрел на пустую тропу.

Багровый диск опускался все ниже. Его жадное пламя, казалось, уже поглотило часть расстояния. Когда солнце опустилось совсем низко, оно метнуло длинные сверкающие лучи, веером рассыпавшиеся по прерии, и взволнованному мальчику почудилось, будто оно тоже ищет заблудившихся детей. Когда один длинный луч задержался над их убежищем, он подумал даже, что этот луч может указать дорогу Силсби и его спутникам, и, с трудом встав на ноги, выпрямился, чтобы на него падал свет. Но луч вскоре угас, и тогда Кларенс снова присел, борясь со сном. Он знал, что до темноты еще добрый час, и когда исчезает таинственное великолепие заката, все вокруг видно еще ясней и отчетливей. Теперь, когда огненный меч, который рассекал пространство между ними и исчезнувшим караваном, был наконец-то вложен в ножны, глаза мальчика почувствовали желанное облегчение.

ГЛАВА III

Когда солнце зашло, воцарилась зловещая тишина. Кларенс прислушивался к тихому дыханию Сюзи, и ему казалось даже, что он слышит среди этого гнетущего безмолвия всей природы удары собственного сердца. Ведь днем караван всегда двигался под монотонный скрип колес и осей, и даже тишину ночлега так или иначе нарушали люди, беспокойно ворочавшиеся в фургонах, или сопение быков. Здесь же — ни шороха, ни шевеления. Болтовня Сюзи или даже звук его собственного голоса разрушили бы томительную тишину, но теперь он в своем самоотречении боялся тревожить девочку даже шепотом. Быть может, она и так скоро проснется от голода и жажды, и тогда что ему делать? Ах, если бы долгожданная помощь подоспела вот сейчас, пока она спит! Его мальчишеское воображение говорило ему, что, если он сможет вернуть ее родителям спящей, уберечь от страха и страданий, он хоть отчасти искупит свою вину, а она скорее забудет о случившемся. А если помощь не придет… Нет, он не хотел об этом думать! Если Сюзи тем временем захочет пить, что ж, может быть, пойдет дождь, и к тому же по утрам всегда выпадает роса, которую они так часто, забавляясь, стряхивали с травы; он снимет с себя рубашку и соберет в нее дождевые капли, как моряк, потерпевший кораблекрушение. Это будет смешно, и она развеселится. Но он сам смеяться не будет; он чувствовал, что среди этого одиночества становится совсем взрослым.

Темнеет. Сейчас они, наверное, уже шарят по фургонам. И тут его начали одолевать новые сомнения. Может быть, теперь, когда он отдохнул немного, а ночная тьма еще не сгустилась, воспользоваться тем, что заря на западе еще не догорела и может послужить ему ориентиром? Но он боялся разбудить Сюзи! Что ее ждет? Страх снова оказаться один на один с ее страхом, не иметь возможности успокоить ее побудил его остаться на месте. И все же он тихонько выполз из травы и на пыльной тропе обозначил четыре стороны света, пока еще можно было определить их по закату, отметив запад большой печатной буквой З. Мальчик был очень горд этой своей выдумкой. А будь у него под рукой еще шест, палка или хотя бы сук, он привязал бы к нему носовой платок и поднял этот флаг над травой, как оппознавательный знак, на случай, если его одолеет усталость или сморит сон, и тогда был бы совсем счастлив. Но вокруг него не было ни деревца, ни кустика; и он даже не подозревал, что именно это, а также укромность их убежища спасет их от грозной опасности.

С наступлением ночи поднялся ветер и, словно долгий вздох, прошелестел по прерии. Этот вздох перешел в невнятное бормотание, и вскоре весь бесконечный простор, прежде чем погрузиться в зловещее безмолвие, словно проснулся, издавая какие-то невнятные жалобы, неумолчный ропот и тихие стоны. Порой мальчику чудилось, будто он слышит далекие оклики или чей-то шепот прямо над ухом. В тишине, воцарявшейся после каждого порыва ветра, ему слышался скрип фургона, глухой стук копыт или обрывки речи, он напрягал слух, но вот уже новый порыв ветра разнес и разметал их по прерии. От напряжения мысли его заволокло туманом, как недавно глаза, ослепленные солнцем, и странное оцепенение разлилось по телу. Голова его то и дело клонилась на грудь.

Вдруг он вздрогнул и очнулся. Между ним и горизонтом неожиданно появилась движущаяся тень! Она была в каких-нибудь двадцати шагах и так отчетливо вырисовывалась на спокойном светлом небе, что казалась от этого еще ближе. Это была человеческая фигура, но вся такая взъерошенная, такая причудливая и вместе с тем такая зловещая и ребячливо-нелепая в своей необычайности, будто из детского сна. Это был верховой, но он так нелепо выглядел на своей маленькой лошадке, чьи стройные ноги словно вросли в землю, что его можно было принять за клоуна, отставшего от какого-нибудь захудалого бродячего цирка. На голове у него была высокая шляпа без донышка и полей, подобранная где-нибудь среди отбросов цивилизации и украшенная индюшиным пером; на плечи было накинуто рваное и грязное одеяло, едва достававшее до ног, татуированных, словно обтянутых засаленными узкими желтыми чулками. В одной руке он держал ружье; другую козырьком приставил к глазам, жадно вглядываясь куда-то в даль, на запад от того места, где притаились дети. Потом лошадка бесшумно сделала десяток быстрых шагов, и призрак передвинулся вправо, причем взгляд его по-прежнему был прикован к той же таинственной точке на горизонте. Сомнений не было! Раскрашенное лицо, похожее на лица древних иудеев, большой нос с горбинкой, выступающие скулы, широкий рот, глубоко посаженные глаза, длинные, невьющиеся, спутанные волосы! То был индеец! Не живописный герой фантазии Кларенса, но все же индеец! Мальчику стало не по себе, он насторожился, ощетинился, но не испытывал страха. Презрительно, с превосходством цивилизованного человека разглядывал он полуголого дикаря с тупым, грубым лицом, сравнивая его одежду со своей, как смотрят на отсталое существо представители «высшей расы». Но еще через мгновение, когда индеец повернул лошадь и исчез за холмами на западе, странный холодок пробежал по телу мальчика, хотя он и не подозревал, что вместе с этим безобидным на вид призраком, этим раскрашенным пигмеем мимо него прошла сама смерть во всем своем ужасном величии.

— Мама!

Это был голос Сюзи, которая силилась стряхнуть с себя сон. Должно быть, ей бессознательно передался внезапный страх мальчика.

— Молчи!

Он вглядывался теперь в ту же точку, куда смотрел индеец. Там и вправду что-то есть! Какая-то темная полоса надвигалась на них вместе со сгущающейся темнотой. Мгновение он не мог признаться в своих мыслях даже самому себе. Это был другой караван, который двигался следом за ними! И, судя по быстроте движения, незнакомые люди ехали на лошадях и торопились к месту ночлега. Кларенс и не мечтал, что помощь может прийти оттуда. Так вот что высматривали острые глаза индейца, вот почему он так поспешно ускакал!

Чужой караван приближался крупной рысью. Видимо, он хорошо снаряжен, там пять или шесть больших фургонов и несколько верховых. Через полчаса они будут здесь. И все же Кларенс не стал будить Сюзи, которая снова крепко уснула; им все еще владела суеверная мысль, что ее спокойствие важнее всего. Он скинул куртку, прикрыл ею плечи девочки и устроил ее поудобнее. Потом снова взглянул на приближающийся караван. Но по какой-то непонятной причине караван вдруг переменил направление и вместо того, чтобы ехать по колее, которая привела бы его к ним, свернул влево! Через десять минут он пройдет мимо в полутора милях от их убежища! Кларенс знал, что, если сейчас разбудить Сюзи, она оцепенеет от страха, а с ней на руках ему не преодолеть и половины этого расстояния. Он мог бы побежать к каравану один и позвать на помощь, но нет, он ни за что не оставит ее одну в темноте, ни за что! Ведь она, если проснется, может умереть со страха или побредет куда глаза глядят! Нет! Караван уйдет, и вместе с ним уйдет надежда на помощь. Комок подкатил к горлу, но мальчик проглотил его и снова овладел собой, хоть и дрожал от ночного ветра.

Караван уже почти поравнялся с ними. Кларенс выбежал из высокой травы, размахивая над головой соломенной шляпой в слабой надежде, что его заметят. Но он не решился отойти далеко, так как, оглянувшись, с беспокойством увидел, что их убежище едва отличишь среди прерии. Теперь ему стало окончательно ясно, что уходить нельзя. Даже если он догонит караван и приведет сюда кого-нибудь, как найти Сюзи среди этой беспредельной пустоты?

Он провожал глазами медленно удалявшийся караван, все еще машинально, почти без всякой надежды размахивая шляпой и бегая взад-вперед возле своего убежища, словно навеки прощался с уходящей надеждой. И вдруг ему показалось, что силуэты трех верховых, ехавших впереди, как-то изменились. Это были уже не четкие, чуть удлиненные черные квадратики на фоне горизонта, их очертания сперва расплылись, стали неясными, а потом начали вытягиваться все выше и наконец сделались похожими на восклицательные знаки. Мальчик не переставал размахивать шляпой, а они становились все выше и тоньше. И он понял: три квадратика, изменившие форму, — это три всадника, приближающиеся к нему.

Вот что он видел прежде:

• • •

А вот что увидел сейчас:

! ! !

Он бросился взглянуть, не проснулась ли Сюзи, потому что теперь, когда спасение было так близко, его навязчивое стремление сберечь ее покой стало еще сильнее. Она пошевелилась, но не проснулась. Он снова выбежал на открытое место.

Видимо, всадники остановились. Что же они? Почему не подъедут ближе?

Вдруг одного из них озарила ослепительная вспышка света. Над головой мальчика что-то просвистело, словно пролетела птица и, невидимая, умчалась вдаль. Это был ружейный выстрел; ему, Кларенсу, подали сигнал, как взрослому. В этот миг он жизнь отдал бы за ружье. Но ему оставалось только неистово размахивать шляпой.

Один из всадников оторвался от других и снова во весь опор помчался вперед. Он приближался, могучий, большой, грозный, казавшийся в темноте еще огромнее. Вдруг он стремительно вскинул руку, предупреждая остальных; и голос его, мужественный, искренний, успокаивающий, звонко разнесся по прерии:

— Стойте! Боже правый! Это не индеец, это ребенок!

Еще мгновение — и он осадил коня перед Кларенсом, склонился над ним, красивый, сильный мужчина с густой бородой, такой не даст в обиду.

— Эй! В чем дело? Ты откуда взялся?

— Отстал от каравана мистера Силсби, — сказал Кларенс, указывая на темнеющий запад.

— Отстал? И давно?

— Часа три назад. Я думал, они вернутся за нами, — виновато объяснил Кларенс этому большому, добродушному человеку.

— И ты решил дожидаться здесь?

— Ну да… решил… а потом увидел вас.

— Так какого же дьявола ты не побежал прямо к нам, а торчал здесь и заставил нас сделать крюк?

Мальчик потупился. Причина осталась все та же, но она вдруг показалась ему такой глупой и ребяческой, что он не решился объяснить.

— Хорошо еще, что мы глядели в оба, не шныряют ли где краснокожие, — продолжал незнакомец, — иначе могли бы и не заметить тебя, а то и застрелить. Чего ради ты тут стоял столбом?

Мальчик по-прежнему молчал.

— Клаленс, — послышался из травы тоненький, сонный голосок, — подними меня.

Сюзи проснулась: ее разбудил выстрел.

Незнакомец быстро повернулся на голос. Кларенс вздрогнул и стряхнул с себя оцепенение.

— Ну вот, — сказал он с упреком, — разбудили все-таки. Из-за нее я и оставался здесь. Мне ее было не донести до вас. А идти она не смогла бы со страху. Будить ее я не хотел, чтоб не напугать, а если б оставил здесь спящую, потом не нашел бы. Вот и все! — Он ждал, что его будут ругать, но пускай, ведь Сюзи уже в безопасности.

Мужчины переглянулись.

— Значит, — сказал тихо первый, — ты не побежал к нам из-за своей сестренки?

— Она мне не сестра, — быстро ответил Кларенс. — Просто девочка. Дочка миссис Силсби. Мы сидели в фургоне, а потом слезли. Это я виноват. Я сам ее снял.

Трое мужчин подъехали ближе, окружили его, нагнулись к нему с седел, упершись руками в колени и склонив головы набок.

— Выходит, — сказал первый серьезно, — ты, старина, порешил лучше остаться здесь и разделить с ней ее судьбу, чем напугать или бросить ее, хотя это был твой единственный шанс спастись!

— Да, — сказал мальчик, досадуя, что эти взрослые вечно долбят одно и то же.

— Подойди-ка поближе.

Упрямо насупившись, мальчик шагнул вперед. Мужчина сдвинул ему на затылок рваную соломенную шляпу и заглянул в лицо, отчего Кларенс потупился. Не снимая руки с головы мальчика, он повернул его к остальным и сказал тихо:

— Каков щенок, а?

— Да, уж щенок будь покоен, — отозвались они.

Голос не был сердитым, хотя при слове «щенок» мужчина выдвинул вперед нижнюю челюсть, шутливо изображая английского дога. Не успел Кларенс сообразить, обидно ли такое прозвище, мужчина подставил ему ногу, продетую в стремя, и, поманив его рукой, сказал:

— Полезай!

— А Сюзи? — спросил Кларенс и попятился.

— Вон, гляди, она уже пристроилась к Филу.

Кларенс обернулся. Сюзи выползла из густой травы, капор ее болтался на спине, локоны разметались, курточка Кларенса висела на плечах, и девочка, еще розовая от сна, серьезно и дружелюбно смотрела в смеющиеся глаза одного из мужчин, который, протянув руки, склонился к ней с седла. Мальчик не поверил своим глазам. Сюзи, пугливая, капризная дикарка Сюзи, которую он так оберегал и боялся разбудить, готовый пожертвовать чем угодно, лишь бы она не узнала, что лишилась крова и родителей, — этот простодушный ребенок, как видно, забыв обо всем, пошел на руки к первому встречному! Но, видя это, Кларенс не упрекнул ее в неблагодарности. Он только порадовался за нее и с довольной мальчишеской улыбкой прыгнул в седло впереди незнакомца.

ГЛАВА IV

Они быстро доскакали до каравана, и дети, чувствуя себя уверенно и спокойно в руках своих спасителей, испытывали тайную, хоть и недолгую радость. Бешеный галоп мустангов, напор ночного ветра, сгущавшаяся темнота и фургоны, которые остановились где-то там, вдалеке, похожие на хижины с горбатыми крышами, — все это казалось лишь приятным и естественным завершением событий дня. К счастью, детям свойственно быстро забывать, и все, что им довелось пережить, не оставило тягостных воспоминаний; они готовы были хоть завтра испытать это снова, уверенные, что все опять кончится благополучно. И когда Кларенс робко протянул руку к поводьям из конского волоса, которыми так непринужденно правил его спаситель, и этот смелый и уверенный наездник шутливо передал их ему, мальчик почувствовал себя и вправду мужчиной.

Но еще больший сюрприз ждал их впереди. Подъехав к фургонам, которые выстроились кольцом, словно заняв оборонительную позицию, они увидели, что этот караван оснащен гораздо лучше и богаче, чем караван Силсби, — они вообще в жизни такого еще не видели. Внутри кольца были привязаны сорок, а может быть, и пятьдесят лошадей, костры уже пылали. Перед одним костром стояла большая палатка, и сквозь раздвинутые полы виднелся стол, накрытый настоящей белой скатертью. Был ли это праздник или же обычная их жизнь? Кларенс и Сюзи, восхищенные всем этим, вспомнили, как обедали сами на голых досках под открытым небом или, если шел дождь, под низкой кровлей фургона. Когда же, осадив лошадей, мужчины сняли детей с седел и они пошли мимо фургонов, в одном из которых была устроена спальня, а в другом кухня, дети только подтолкнули друг друга в немом восторге. И тут снова сказалась уже отмеченная нами разница в их восприятии окружающего. Оба были в равной мере приятно удивлены. Но Сюзи поразила лишь новизна неизведанного, она даже испытывала некоторое сомнение, действительно ли все это нужно; Кларенс же, то ли потому, что был опытнее, то ли в силу иного склада характера, сразу почувствовал: все, что он видит здесь, — обычный уклад жизни, не то, что у Силсби, где все казалось ему новым и непривычным. К тому же ему было слегка обидно за Сюзи, как будто ее восторг мог показаться этим людям смешным.

Человек, привезший его сюда, — он, видимо, был здесь главным, — уже вошел в палатку, но тотчас появился снова с женщиной, успев, видимо, обменяться с ней несколькими словами. Кларенс понял, что речь шла о нем и Сюзи; но мальчик, пораженный красотой женщины, необычайной чистотой и аккуратностью ее одежды, тщательностью прически и тем, что она хоть и в переднике, но таком же чистом, как платье, и даже украшенном лентами, не прислушивался к разговору. А когда она с очаровательной улыбкой бросилась к Сюзи и подхватила удивленную девочку на руки, Кларенс, радуясь за свою маленькую подопечную, и думать забыл, что его-то даже не заметили. Бородатый мужчина, очевидно, муж женщины, должно быть, сказал ей об этом и добавил что-то еще, чего Кларенс не расслышал, так как она отозвалась, мило надув губки: «Ну ладно, сейчас», — и, подойдя к мальчику с той же ослепительной улыбкой, положила маленькую белую руку ему на плечо.

— Значит, ты хорошенько заботился об этой крошке? Она просто ангелочек, правда? Наверное, ты ее очень любишь.

Кларенс покраснел от удовольствия. Правда, ему никогда не приходило в голову сравнивать Сюзи с посланником небес, и к тому же, боюсь, его куда больше восхитила не сама похвала, а та, что ее произнесла, но он был рад за свою подружку. Еще ребенок, он не подозревал, как сильна уверенность прекрасного пола в своей неотразимой власти над мужчиной любого возраста и в том, что Джонни в клетчатом фартуке всегда будет в безнадежном плену у крошки Жанетты в белом передничке, а следовательно, и он непременно должен быть влюблен в Сюзи.

Так или иначе, женщина вдруг быстро унесла Сюзи в свой фургон, и вскоре девочка вернулась уже чисто умытая, причесанная и украшенная бантами, как новая кукла, в то время как Кларенс оставался с ее мужем и другими мужчинами.

— Ну, мой мальчик, мы еще не знаем твоего имени.

— Кларенс, сэр.

— Так тебя зовет Сюзи. Ну, а дальше как?

— Кларенс Брант.

— А ты случайно не родственник полковнику Бранту? — вскользь спросил другой мужчина.

— Это мой отец, — ответил мальчик, и лицо его осветила робкая надежда, что его наконец признают своим.

Двое мужчин переглянулись. Главный из них испытующе посмотрел на мальчика и переспросил:

— Значит, ты сын полковника Бранта из Луисвилля?

— Да, сэр, — подтвердил мальчик, а в душе его смутно шевельнулось беспокойство. — Только он умер, — добавил он, помолчав.

— А когда он умер? — быстро спросил мужчина.

— Уже давно. Я его почти не помню. Я был тогда совсем маленький, — сказал мальчик почти виновато.

— Так ты его не помнишь?

— Нет, — коротко ответил Кларенс.

Он снова замкнулся в себе и начал упрямо твердить одно и то же, как это делают впечатлительные дети, зная, что им никак не выразить свои сокровенные чувства. К тому же он инстинктивно сознавал, что знает об отце так мало все из-за той же непонятной несправедливости, совершившейся над ним. Он почувствовал себя еще более неловко, увидев, как один из мужчин отвернулся, пряча усмешку, потому что не понял его или же не поверил ему.

— А как ты попал к Силсби? — спросил первый.

Заученно, с детским отвращением к сухим подробностям, Кларенс рассказал, в который уже раз, что жил у тетки в Сент-Джо, а потом мачеха послала его с семьей Силсби в Калифорнию, где его возьмет к себе двоюродный брат. Все это он выложил без всякой охоты и интереса, что отнюдь не говорило в его пользу, но он не в силах был побороть себя.

Первый мужчина задумался, потом скользнул взглядом по загорелым рукам Кларенса. И на лице его снова появилась широкая, добрая улыбка.

— А ведь ты, наверное, голоден?

— Да, — сказал Кларенс застенчиво. — Но…

— Что «но»?..

— Я хотел бы сперва умыться, — ответил он нерешительно, вспомнив о чистой палатке, чисто одетой женщине и Сюзи в бантиках.

— Ну это само собой, — сказал его новый друг, видимо, недовольный. — Пойдем. — И он повел Кларенса, но не к помятому жестяному тазу, над которым у Силсби умывались желтым обмылком, а в один из фургонов, где стоял умывальник с фаянсовой раковиной и куском душистого мыла. Стоя за спиной Кларенса, он с одобрительным видом наблюдал, как мальчик умывается, чем смутил его еще больше. Потом он спросил отрывисто:

— А ты помнишь дом твоего отца в Луисвилле?

— Да, сэр. Но только это было очень давно.

Кларенс помнил, что дом этот был совсем не такой, как в Сент-Джо, но какая-то врожденная застенчивость не позволила ему сказать это. Он сказал только, что дом, кажется, был очень большой. Выслушав этот сдержанный ответ, его новый друг посмотрел на него еще более испытующе.

— Значит, твой отец был полковник Хэмилтон Брант из Луисвилля, так, а? — спросил он почти доверительным тоном.

— Да, — подтвердил Кларенс с безнадежным упрямством.

— Ну ладно, — беспечно сказал его друг, словно отмахиваясь мысленно от неразрешимой загадки, — пойдем-ка ужинать.

Когда они вернулись в палатку, Кларенс увидел, что стол накрыт только для хозяина, его жены и второго мужчины, которого они звали просто «Гарри», тогда как он, обращаясь к ним, называл их «мистер Пейтон» и «миссис Пейтон», а все остальные — их было человек десять — живописно расположились у другого костра и, как видно, неплохо проводили время. Если бы мальчик мог выбирать, он пошел бы к ним, не только потому, что это выглядело бы, как он считал, более по-мужски, но и потому, что боялся новых расспросов.

К счастью, Сюзи, которая чинно восседала на кое-как устроенном для нее детском стульчике, отвлекла его внимание, указав на свободный стул рядом с собой.

— Клаленс, — сказала она вдруг со своей всегдашней наивностью и пугающей непосредственностью, — гляди, вот цыплята, и яичница с ветчиной, и горячие пышки, и патока, и мистер Пейтон говорит, что мне все это можно.

Кларенс, который вдруг почувствовал себя ответственным за поведение Сюзи, с ужасом увидел, что она зажала золоченую вилку в своем пухлом кулачке, и, зная по опыту, что она вот-вот полезет своей вилкой в общее блюдо, шепнул:

— Тс!

— Кушай, кушай, детка — сказала миссис Пейтон, одарив Сюзи нежной и ободряющей улыбкой и укоризненно взглянув на мальчика. — Кушай все, что хочешь, моя радость.

— Это же вилка, — прошептал Кларенс, чувствуя себя неловко, так как Сюзи явно собиралась помешать ею молоко в своей чашке.

— Да нет же, Клаленс, это просто ложка с зубчиками, — возразила Сюзи.

Но миссис Пейтон, восхищенная Сюзи, не обратила никакого внимания на эти маленькие проступки, — она пичкала ребенка кушаньями, сама забывая о еде и отрываясь лишь, чтобы откинуть локоны, падавшие на личико Сюзи. Мистер Пейтон смотрел на нее серьезно и ласково. Вдруг взгляды мужа и жены встретились.

— Ей сейчас было бы почти столько же, Джон, — сказала миссис Пейтон едва слышно.

Джон Пейтон молча кивнул и отвел глаза куда-то в темную даль. Человек по имени Гарри тоже рассеянно смотрел в свою тарелку, словно творя молитву. Кларенс подумал: кому же это «ей» и почему две слезинки упали с ресниц миссис Пейтон в чашку с молоком — и испугался, как бы Сюзи не вздумала поднять шум. Только потом он узнал, что у Пейтонов умер их единственный ребенок, а Сюзи преспокойно, ни о чем не подозревая, выпила молоко, в котором материнское горе смешалось с нежностью.

— Наверное, завтра же утром мы нагоним их караван, если только они сами не отыщут нас еще сегодня, — сказала миссис Пейтон, глубоко вздохнув, и с сожалением поглядела на Сюзи. — Может быть, мы проедем хоть часть пути вместе, — добавила она робко.

Гарри засмеялся, а мистер Пейтон сказал серьезно:

— Боюсь, что мы не поедем с ними, даже просто за компанию. И, кроме того, — продолжал он еще более серьезно, понизив голос, — довольно странно, что люди, которых они отрядили на поиски, еще не нашли нас, хотя я велел Питу и Хэнку выехать им навстречу.

— Это просто бессердечно, и больше ничего! — внезапно возмутилась миссис Пейтон. — Ладно еще, был бы только мальчик, который сам может о себе позаботиться. Но бросить на произвол судьбы такую крошку — просто стыд и срам!

Впервые Кларенс изведал горечь пристрастного отношения. Это было тем горше, что он уже по-мальчишески боготворил чистую женщину с ясным лицом и добрым сердцем. Вероятно, мистер Пейтон это заметил и пришел к нему на выручку.

— А может быть, они лучше нас знают, в каких она надежных руках, — сказал он, ободряюще кивнув в сторону Кларенса. — К тому же, возможно, их, как и нас, обманули следы индейцев, и они могли свернуть в сторону.

Это предположение мгновенно напомнило Кларенсу то, что он видел, притаившись в траве. Сказать? Поверят ли ему или высмеют его в присутствии миссис Пейтон? Он поколебался и наконец решил отложить разговор до того времени, когда останется с глазу на глаз с ее мужем. Когда они поужинали и миссис Пейтон осчастливила Кларенса, позволив ему помочь ей убрать со стола и вымыть посуду, все уютно расселись перед палаткой у большого костра. У другого костра мужчины играли в карты и громко смеялись, но Кларенса уже не тянуло к ним. Ему было удивительно спокойно рядом с этой женщиной, излучавшей материнскую нежность, хотя и немного не по себе из-за того, что он умолчал про индейца.

— А Клаленс умеет говорить, — объявила Сюзи, нарушив короткое молчание своим звонким голосом. — Скажи им, Клаленс!

Смущенному Кларенсу пришлось объяснить, что этот дар отнюдь не простая способность говорить, а умение читать стихи, и собравшиеся стали вежливо уговаривать его выступить.

— Скажи им, Клаленс, про того мальчика, который стоял на горящей палубе и говорил: «Ах, где же он?», — попросила Сюзи, уютно устроившись на коленях у миссис Пейтон и рассматривая собственные голые коленки. — Это про одного мальчика, — объяснила она миссис Пейтон, — его отец ни за что не хотел остаться с ним на горящей палубе, хотя мальчик его и упрашивал: «Останься, отец, останься».

После этого ясного, вразумительного и совершенно исчерпывающего изложения «Касабьянки» миссис Хеман Кларенс начал декламировать. К сожалению, читая этот хрестоматийный текст, он показывал главным образом хорошую память и сопровождал чтение теми деревянными жестами, которым научил его школьный учитель. Он изобразил пламя, которое «ревело вокруг», описав вокруг себя рукой полную и правильную окружность; он заклинал своего отца, покойного адмирала Касабьянку, остаться, протянув вперед сложенные руки, словно ждал, что сейчас на него наденут наручники, хотя с огорчением сознавал, что сам никогда не видел и не чувствовал ничего подобного; он единым жестом показал, как его отец «упал, сраженный пулей», а «флаг реял» на мачте. И все же не столько декламация, сколько нечто иное, пробужденное ею в его живом воображении, порой заставляло его серые глаза блестеть, его детский голос дрожать, а губы, увы, не повиноваться. Порой, когда он забывал, что это только стихи, прерия и все вокруг словно уплывало в ночь, пылающий костер у его ног озарял его сиянием славы, и смутная преданность чему-то — он сам не знал, чему — так овладевала им, что он проникновенным голосом передавал ее и, может быть, частицу собственного юношеского восторга своим слушателям, а когда, весь раскрасневшись, умолк, то с удивлением увидел, что картежники отошли от своего костра и собрались вокруг палатки.

ГЛАВА V

— Ты, Клаленс, мало говорил: «Останься, отец, останься», — заметила Сюзи критически. Потом, вдруг выпрямившись во весь рост на коленях у миссис Пейтон, затараторила: — А я умею танцевать. И петь. Могу сплясать «Веселую пирушку».

— А что это за веселая пирушка, деточка? — спросила миссис Пейтон.

— Вот сейчас увидите. Пустите-ка. — И Сюзи соскользнула на землю.

Выяснилось, что «Веселая пирушка» — нечто вроде обрядового африканского танца, который состоял из трех коротких прыжков сначала вправо, потом влево, при этом девочка приподнимала коротенькую юбочку, без конца переступала на носках неверными ножками, выставляя напоказ голые коленки, под журчащий аккомпанемент своего детского смеха. Награжденная бурными аплодисментами, маленькая артистка, едва дыша, но не сдаваясь, готова была снова ринуться в бой.

— Я и петь могу, — еле переводя дух, заявила она, видимо, не желая, чтобы аплодисменты смолкли. — Да, петь. Ой, Клаленс, — жалобно сказала она, — что же мне спеть?

— «Бена-Громобоя».

— Ага. «Ты помнишь красотку Алерс, Бен-Громобой?» — начала Сюзи, не переводя дыхания и фальшивя. — «Она от улыбки твоей вся сияла и радости слезы лила…» — И, сдвинув брови, умоляющей скороговоркой: — А дальше как, Клаленс?

— «И от хмурого взгляда дрожала», — подсказал Кларенс.

— «И от хмурого взгляда дрожала»! — пискнула Сюзи. — А дальше забыла. Погодите! Я могу еще спеть…

— «Восславим господа», — подсказал Кларенс.

— Ага. — Тут Сюзи, которая не пропускала ни одного молитвенного собрания ни дома, ни в дороге, почувствовала более твердую почву под ногами.

Тоненьким голоском, быстро, но в то же время не без чувства она начала: «Восславим господа, источник благодати». В конце второй строфы перешептывания и смех стихли. А в середине третьей к пению присоединился бас самого азартного игрока в покер. Его мгновенно поддержал десяток громких голосов, и последнюю строчку пропел уже целый хор, в котором хриплые голоса кучеров и погонщиков слились с сопрано миссис Пейтон и детским голоском Сюзи. Гимн повторили снова и снова, с задумчивыми и отрешенными лицами, он вздымался и падал вместе с ночным ветром и дрожащим заревом костров, угасая в безбрежном таинстве темной прерии.

А потом наступило глубокое и неловкое молчание, и наконец все нехотя разошлись. Миссис Пейтон, прежде чем унести Сюзи, велела ей пожелать Кларенсу «спокойной ночи», и девочка небрежно поцеловала его, хотя эта необычная процедура несколько удивила их обоих, после чего Кларенс остался с мистером Пейтоном.

— А знаете, — сказал он робко, — я видел сегодня индейца.

Мистер Пейтон наклонился к нему.

— Индейца? Где? — спросил он быстро, с тем же недоверием, с каким выслушал фамилию Кларенса и рассказ об его отце.

Мальчик на миг пожалел, что заговорил об этом. Но все-таки со свойственным ему упрямством рассказал подробности. К счастью, наблюдательный от природы, он сумел точно описать, как выглядел индеец, и при этом так искренне выразил свое презрение к чужаку, что у жителя Дальнего Запада не осталось сомнений в его правдивости. Пейтон быстро куда-то ушел, но тотчас же вернулся с Гарри и еще одним мужчиной.

— Ты не ошибся? — спросил Пейтон ободряюще.

— Нет, сэр.

— Как и в том, что твой отец — полковник Брант и что он давно умер? — заметил Гарри с усмешкой.

Мальчик опустил глаза, полные слез.

— Я правду говорю, — сказал он упрямо.

— Хорошо, Кларенс, я тебе верю, — тихо сказал Пейтон. — Но почему же ты молчал до сих пор?

— Не хотел говорить при Сюзи и при… ней! — ответил мальчик, запнувшись.

— При ней?

— Да, сэр, при миссис Пейтон. — И Кларенс покраснел.

— Ишь ты! — сказал Гарри насмешливо. — До чего же мы деликатны, черт возьми!

— Довольно. Оставь его в покое, слышишь? — резко приказал Пейтон своему подчиненному. — Мальчик знает, что говорит. — И он обратился к Кларенсу: — Но как это индеец вас не заметил?

— Я сидел тихо, чтобы не разбудить Сюзи, — сказал Кларенс. — И потом… — Он замялся.

— Что потом?

— Он так следил за вами, что ему было не до меня, — набравшись духу, договорил мальчик.

— Это верно, — вмешался второй мужчина, как видно, человек опытный. — К тому же он был с наветренной стороны от мальчика и не мог учуять его запах. Это был один из тыловых лазутчиков. Остальные зашли вперед, чтобы отрезать нам путь. А больше ты ничего не видел?

— Сперва я видел койота, — сказал Кларенс, совсем осмелев.

Гарри презрительно фыркнул в сторону.

— Погоди смеяться, — сказал мужчина. — Это тоже верный признак. Волк не пойдет туда, где был другой волк, а койот не последует за индейцами: ему нечем будет поживиться. И давно вы видели койота?

— Сразу, как слезли с фургона, — ответил Кларенс.

— Ясное дело, — сказал мужчина задумчиво. — Он убегал от них или шел сбоку. Индейцы сейчас между нами и тем караваном или же преследуют его.

Пейтон сделал быстрый предостерегающий жест, словно напоминая говорившему о присутствии Кларенса, — жест, который мальчик заметил, но не понял. Потом трое мужчин заговорили вполголоса, но Кларенс отчетливо расслышал последние слова самого бывалого из них.

— Сейчас это бесполезно, мистер Пейтон, вы только выдадите себя, если сниметесь с лагеря ночью. И потом вы же не знаете, кого они выслеживают, может, и нас. Понимаете, если б мы не свернули в сторону, когда испугались этих потерявшихся детишек, то двигались бы дальше и могли угодить прямехонько в ловушку к этим негодяям. По-моему, нам чертовски повезло, так что, если выставить караульных, а я со своими ребятами поеду в дозор, вполне можно остаться здесь до рассвета.

Мистер Пейтон вскоре ушел, взяв с собой Кларенса.

— Завтра, мой мальчик, придется встать чуть свет и сразу же догонять ваш караван, поэтому ложись-ка ты лучше спать. Я уложу тебя в своем фургоне, а сам почти всю ночь не буду слезать с седла, так что тебя не потревожу.

Он повел Кларенса к фургону, стоявшему рядом с тем, куда миссис Пейтон забрала Сюзи, и Кларенс с удивлением увидел там письменный стол, конторку, стул и даже полку с книгами. Кларенсу постелили на длинном сундуке, словно на диване, и белоснежные простыни и наволочки показались ему невиданной роскошью. Мягкая циновка покрывала толстые доски пола, который, как объяснил мистер Пейтон, был подвешен на рессорах, чтобы не было тряски. Борта и крыша были отделаны светлыми деревянными панелями, в то время как на обычные фургоны переселенцев ставился просто сводчатый каркас, обтянутый парусиной, а еще здесь была застекленная дверь и открывающееся окно, дававшее доступ свету и воздуху. Кларенс недоумевал, как это большой, сильный мужчина, который так свободно чувствует себя на лошади, может сидеть в этой конторе, словно какой-нибудь торговец или адвокат; ему хотелось знать, везет ли этот караван товары для других караванов, или же, подобно бродячим торговцам, доставляет их в города, расположенные по дороге; но мальчик не видел здесь товаров для продажи, а в других фургонах было только самое необходимое. Ему хотелось спросить у мистера Пейтона, кто он такой, спросить его так же свободно, как расспрашивали его самого. Но взрослые обычно не замечают, как несправедливо они отказывают детям в удовлетворении самого естественного и неизбежного любопытства, и хотя Кларенса подвергли бесцеремонному допросу без всякого на то права, сам он не мог поступить так же. А между тем мальчик, как все дети, понимал, что если бы его потом расспросили о тех невероятных событиях, которые происходят с ним теперь, он и тогда не избежал бы нареканий за то, что не может толком ответить. Предоставленный самому себе, он улегся меж простынь и некоторое время лежал так, озираясь. Непривычно удобное ложе, так непохожее на застланную суровым одеялом жесткую койку, на которой он спал вместе с одним из погонщиков, новая обстановка, порядок и чистота повсюду, хоть и были привычны и приятны с детства, начали невольно тяготить мальчика. Лежать здесь казалось ему молчаливой изменой его прежним грубым спутникам; он смутно сознавал, что утратил ту независимость, которую обретал, деля с ними поровну тяготы и радости. Было что-то унизительное в том, что он пользовался этой роскошью, которая ему не принадлежала. Он попытался хоть немного припомнить отцовский дом, большие комнаты, широкие лестницы, высокие, как небо, потолки, холодный распорядок жизни, лица окружающих: одни — отчужденные — лица родителей, другие — добрые и мягкие — то были лица слуг, особенно той негритянки, которая его нянчила. Почему мистер Пейтон спросил его про это? Почему, если это так важно для посторонних, мама не рассказала ему обо всем подробнее? И отчего она была совсем не похожа на эту добрую женщину с нежным голосом, которая так ласкова к… Сюзи? И за что они так плохо относятся к нему? Комок застрял у него в горле, но мальчик с усилием проглотил его, тихонько соскользнул с кровати, подошел к окну, отворил его, чтобы попробовать, «как оно открывается», и выглянул наружу. Догорающие костры, тускло мерцающие звезды, дозорные, маячившие поодаль, — все словно еще сильней сгущало мрак, и мысли мальчика приняли иное направление. Он вспомнил, как мистер Пейтон при первой их встрече сказал: «Каков щенок, а?» Ну, конечно же, это была похвала! Он снова забрался в постель.

Заснул он не сразу и все думал о том, что, когда вырастет, станет не разведчиком, а таким же, как мистер Пейтон, и у него будет такой же караван, и он возьмет с собой мистера и миссис Силсби и Сюзи. Завтра же утром он попросит, чтобы им с Сюзи разрешили приходить сюда играть в эту игру. Он будет присматриваться, узнает все и тогда сможет хоть сейчас стать во главе каравана. Ведь он уже имел дело с индейцами! В него даже стреляли один раз, приняв за индейца. Он всегда будет носить при себе ружье, такое же, как вон то, что висит на крюке у двери, непременно убьет множество индейцев и будет вести им счет в большой книге, как вон та, что лежит на конторке. Сюзи будет ему помогать, она вырастет, станет настоящей дамой, и они вместе будут раздавать толпе людей еду и припасы из дверцы фургона. Его будут звать «Белый Вождь», индейское же его прозвище будет «Каков Щенок». А в хвосте каравана у него будет фургон с цирком, в котором он иногда станет выступать сам. А еще у него будут пушки для защиты от врагов. Произойдет ужасная схватка, он бросится в фургон, разгоряченный и окутанный пороховым дымом; и Сюзи запишет про это в книге, а миссис Пейтон — она тоже окажется там, правда, еще неизвестно, каким образом — скажет: «Право же, это наше счастье, что с нами такой молодец, как Кларенс. Я начинаю лучше его понимать». А Гарри, который из каких-то смутных соображений благородного возмездия тоже должен появиться там, буркнет что-то и со словами: «Да, он, без сомнения, сын полковника Бранта, провалиться мне на этом месте!» — попросит прощения. И его мать тоже появится, как всегда, холодная, безразличная, в белом бальном платье, она удивится и скажет: «Господи, до чего же мальчик вырос! Как жаль, что я так мало обращала на него внимания, когда он был маленький». А потом все спуталось, застыло, стенка фургона словно растаяла, он опять поплыл один по пустынной, заброшенной прерии, откуда вдруг исчезла даже спящая Сюзи, и он остался совсем один, всеми покинутый и забытый. И вот уже все смолкло в фургоне, только ночной ветер свистел вокруг. Но что это?! На ресницах спящего Белого Вождя, бесстрашного военачальника, беспощадного истребителя индейцев, блестели слезы!

А когда он проснулся со смутным ощущением, словно вдруг остановился с разгона, ему показалось, что прошел всего один миг. Но он с ужасом увидел, что солнце уже часа три как взошло и светит прямо в окно, и от его горячих лучей в фургоне стало жарко и душно. В воздухе ощущался знакомый привкус и запах дорожной пыли. Доски и рессоры потрескивали, фургон подрагивал, даже упряжь еще бренчала — видимо, караван только что двигался и вдруг остановился в пути. Вероятно, они догнали караван Силсби; через несколько секунд все переменится, и удивительному приключению придет конец. Надо встать. Но его, как всякого здорового звереныша, одолевала утренняя лень, и он понежился еще немного, свернувшись клубком на своей роскошной постели.

Как тихо было вокруг! Только вдалеке слышались голоса, но какие-то приглушенные, торопливые. В окно он увидел, как мимо быстро пробежал один из погонщиков, с каким-то странным, тревожным и озабоченным выражением лица, остановился на миг у одного из задних фургонов и снова пробежал вперед. Потом раздался приближающийся глухой стук копыт и два голоса.

— Тащи сюда мальчишку, пускай он скажет, — глухо и нетерпеливо произнес один голос. Кларенс сразу узнал голос Гарри.

— Погоди, вот подъедет Пейтон, тогда, — тихо отозвался другой голос. — Пускай он сам.

— Лучше сразу узнать, они это или нет, — проворчал Гарри.

— Стойте! Дайте дорогу! — прервал их голос Пейтона. — Я сам спрошу.

Кларенс с удивлением посмотрел на дверь. Она открылась, пропустив мистера Пейтона, у которого было какое-то странное, отрешенное лицо. Он только что сошел с лошади и был весь в пыли.

— Сколько фургонов у вас в караване, Кларенс?

— Три, сэр.

— Есть на них какие-нибудь надписи?

— Да, сэр, — с живостью ответил Кларенс. — «Вперед, на Калифорнию!» и «Пусти корни или умри».

Мистер Пейтон поднял голову и что-то очень уж пристально заглянул Кларенсу прямо в глаза, потом снова отвел взгляд.

— Сколько вас было всего?

— Пятеро мужчин да еще миссис Силсби.

— А больше женщин не было?

— Нет.

— Вставай, одевайся, — сказал он серьезно, — и жди меня здесь. Да возьми себя в руки, будь молодцом. — Он слегка понизил голос. — Кажется, тебе еще раз придется доказать, что ты настоящий мужчина, Кларенс!

Дверь закрылась, и мальчик опять услышал глухой стук копыт и голоса, которые замерли где-то впереди. Он машинально и вяло начал одеваться, чувствуя, как в нем поднимается глухое волнение. Одевшись, он стал ждать, затаив дыхание, а сердце у него стучало, совсем как вчера, когда он пытался догнать исчезнувший караван. Наконец ему стало совсем невмоготу, и он открыл дверь. Караван стоял неподвижно, всюду царила тишина, нарушаемая — это уже тогда странным образом поразило его — лишь беззаботной болтовней Сюзи в фургоне рядом. Как знать, не шевельнулось ли в нем вдруг предчувствие, что сейчас решается ее судьба, но только, не в силах усидеть на месте, он выпрыгнул из фургона, огляделся и со всех ног пустился бежать.

Первое, что бросилось ему в глаза, был пустой и беспомощный остов одного из фургонов Силсби, без быков и дышла, одиноко стоявший в четверти мили от него на фоне ослепительно яркого неба. Рядом виднелся второй фургон, весь разбитый, без передних колес и осей, он словно рухнул на колени, уткнувшись носом в землю, как бык на бойне под ударом топора. Неподалеку виднелись разбитые и обгорелые останки третьего фургона, вокруг которого собрались, кажется, все люди Пейтона, пешие и конные. Мальчик бежал изо всех сил, а толпа тем временем расступилась, пропуская двоих мужчин, которые несли что-то совсем беспомощное, но ужасное. Повинуясь непреодолимому страху, Кларенс на бегу шарахнулся в сторону, но тут его заметили, раздались крики: «Назад!», «Стой!», «Не пускайте его!». Обращая на них не больше внимания, чем на ветер, свистевший вокруг, Кларенс кинулся прямо к переднему фургону — тому самому, в котором они играли с Сюзи. Сильная рука схватила его за плечо; то была рука мистера Пейтона.

— Это фургон миссис Силсби, — едва выговорил мальчик побелевшими губами. — А где же она сама?

— Ее нет, — ответил Пейтон. — И нет одного мужчины. Остальные погибли.

— Она должна быть там! — крикнул мальчик, вырываясь и указывая на фургон. — Пустите!

— Кларенс, — сказал Пейтон строго, еще сильнее сжимая плечо мальчика, — будь же мужчиной! Посмотри вон туда и постарайся назвать нам имена этих людей.

На земле валялось что-то похожее на кучи старого тряпья, одна была чуть поодаль, там, где мужчины по приказу Пейтона положили свою ношу. Эти грязные кучи лохмотьев, из которых без всякой пощады было вырвано все великолепие жизни, казались лишь отвратительными и нелепыми, но ничуть не страшными. Мальчик медленно двинулся к ним; он сам не мог этому поверить, но непреоборимый страх, секунду назад владевший им, вдруг исчез. Он переходил от одного к другому, узнавая людей по различным признакам и приметам, называя имя за именем. Люди с любопытством смотрели на него: он едва ли сознавал, что делает, и еще меньше — что заставило его повернуться к дальнему фургону.

— Там никого нет, — сказал Пейтон. — Мы уже искали.