БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА

Эдгар Френсис

ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

ПРОЛОГ

ТЕМНОТА. ЛИШЬ ОДИНОКИЙ ОГОНЕК СВЕЧИ ПОБЛЕСКИВАЕТ, ОТРАЖАЯСЬ НА ПОЛИРОВКЕ СТОЛА. СУХОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС ТОРЖЕСТВЕННО ПРОИЗНОСИТ:

— …ЭТИ КАПЛИ КРОВИ СИМВОЛИЗИРУЮТ ТВОЕ ВХОЖДЕНИЕ В СЕМЬЮ. СМЕШАВ КРОВЬ, МЫ ОБЪЕДИНИЛИСЬ. ОТНЫНЕ СЕМЬЯ БУДЕТ ЗАЩИЩАТЬ ТЕБЯ, А ТЫ СТАНЕШЬ ЗАЩИЩАТЬ ЧЕСТЬ СЕМЬИ. КЛЯНЕШЬСЯ ЛИ ТЫ В ЭТОМ?

И ОТВЕТОМ ЕМУ ПРОЗВУЧАЛО ТВЕРДОЕ:

— КЛЯНУСЬ…

ЧАСТЬ I

ЖЕНЩИНА В ЛАВАНДОВОМ ПЛАТЬЕ

«…— А вы любили на Земле? — спросил Саймон. — Любил, — с какой-то угрюмостью ответил торговец. — Любил, а теперь путешествую…» Роберт Шекли. Паломничество на Землю.
«…— Кажется, я попал не туда. Я хочу сказать, что на самом деле вы не можете продавать любовь. Ведь вы не можете, верно? Что угодно, но только не любовь! Или же это не настоящая любовь! — Что вы! — приподнявшись от удивления со стула, возразил Тайт. — Конечно, настоящая. Самая настоящая! В этом-то все и дело! Сексуальные удовольствия доступны каждому! Бог мой, это же самая дешевая штука после человеческой жизни! Но любовь — редкость, любовь — особый товар!..» Роберт Шекли. Паломничество на Землю.


Если кто-нибудь когда-нибудь скажет вам, что все сицилийцы до безумия набожны, можете расхохотаться ему прямо в лицо. Нет, не думайте, что они вовсе не ходят в церковь. Ходят, конечно. Но подобное, скорее, дань традиции, чем истинная вера. Имеются в виду, разумеется, не крестьяне, а члены семьи. Да и трудно ожидать, что люди, которым не реже раза в неделю приходится таскать кому-то «белые пионы»[1], уподобятся какому-нибудь монаху и будут денно и нощно читать молитвы. Хотя, возможно, такие люди и существуют, но мужчины клана Прицци к ним не принадлежат. Их можно увидеть в церкви Апостола Павла на Шестидесятой, угол Авеню Колумба, неподалеку от Централ-Парка, лишь на крещении, венчании и отпевании кого-нибудь из членов семьи.

Они сидят в передних рядах, чопорные и важные, созерцающие обряд с показным вниманием. Им скучно, но традиции есть традиции, и тут уж ничего не поделаешь. Традиции и обычаи — это то, что свято чтут в любых кланах. Будь то Прицци, Таталья, Страччи, Борзини, да, в сущности, не важно кто. Главное, что чтут.

Так вот. В первом ряду обычно восседает глава клана Коррадо Прицци — пожилой старик, постоянно засыпающий под монотонное бормотание священника. Возраст, возраст…



Чарли Портено, затянутый в черный классический смокинг, скучал. Да нет, все, действительно, было очень красиво. Витражи, изображающие сцены из Жития Святых, серебряный алтарь с пестрыми вкраплениями икон, святой отец в серебристо-золотых одеждах и пурпурной шапОчке, невеста, точеную фигурку которой скрывала длинная фата, спускающаяся по ступеням белым^склад-ками, жених, смазливый юнец в белом фраке, мощные величественные звуки органа, поднимающиеся к острому шпилю и опадающие вниз в мерцающем свете свечей. Многочисленные гости, наблюдающие за церемонией с вниманием, не лишенным налета некоторого подобострастия. Они знали, чью внучку и дочь выдают сегодня замуж. То, что их пригласили на церемонию, было знаком высочайшего внимания со стороны семьи. И дона лично. Чарли понимал этих людей. Подобное приглашение расценивалось не только как право прийти на свадьбу, но и как возможность обратиться к Коррадо Прицци со своими житейскими проблемами, разрешить которые мог только дон. Конечно, не все воспользуются случаем, но сама честь сделать это стоила очень дорого и, соответственно, ценилась. Видит Бог, Прицци мощи многое, если не сказать, все. Или практически все, что возможно сделать человеку в подлунном мире.

Обряд венчания длился уже без малого час, и конца ему пока видно не было, так что у Чарли была возможность разглядывать приглашенных сколько угодно. Чем, собственно, он и занимался.

Вон, впереди, сидят Доминик, Эдуардо и сам дон, Коррадо Прицци. Судя по характерному наклону головы и обмякшей фигуре, он мирно дремлет. По правую руку от него — жена, Энимэй. Сзади, во втором ряду, но у самого прохода — Энджело Портено.

Место рядом с ним пустует.

Чарли чуть заметно улыбнулся. Отец позволял себе эту странность, к которой в семье относились с чрезвычайным уважением. Пустое кресло предназначалось для Мари Портено, жены Энджело, матери Чарли, умершей почти сорок лет назад при родах. Сам он, естественно, не мог помнить этого, но образ матери, созданный воображением по рассказам отца, все эти годы незримо присутствовал в их доме. На всех семейных церемониях кресло по правую руку от Энджело пустовало. И если поначалу такая привязанность вызывала лишь мягкие улыбки, то впоследствии они переросли в понимание и, действительно искреннее, неподдельное уважение к твердому характеру этого человека.

Энджело рассказывал, что когда ему, Чарли, исполнилось всего лишь два дня от роду, дон Коррадо Прицци сам предложил быть Крестным Отцом. Такое случилось однажды за всю историю семьи Прицци, а уж им-то было что вспомнить.



— Энджело, дорогой ты мой, старый дружище, — сказал тогда дон, с улыбкой глядя на мальчугана, непонимающе хлопающего глазенками. — Твой сын… Мать его умерла, на у него есть еще один отец. Крестный Отец. Мы с тобой станем единым целым. Я буду защищать этого паренька и охранять его будущее…

При этом Коррадо Прицци положил свою сухую ладонь на плечо Энджело Портено. Тот, почтительно склонив голову, ответил:



— Дон, мы очень польщены такой честью.

Да, дон всегда сдерживал свои обещания. Иначе, вряд ли бы он стал доном. И уж кому, как не Чарли, знать об этом.

Жесткое церковное сиденье явно не располагало к длительным размышлениям. Опять же странность. Место, в котором вроде бы можно было окунуться в бездонную реку глубоких раздумий и общения со Всевышним, в корне отличалось от, скажем, шикарной резиденции Коррадо Прицци, мягкие кожаные кресла которой были словно созданы для решения житейских проблем. Но, упаси вас Христос, долго молчать после заданного доном вопроса. Вполне можете получить пулю в лоб.

Чарли покосился на согнутую черную фигуру Крестного Отца. И не стоит заблуждаться насчет этой милой улыбки, приветливых жестов, заботливого отеческого тона и обостренного внимания. Право же, не стоит. В любую минуту дон мог преобразиться. И отец, и он отлично знали: был в Нью-Йорке всего лишь один человек страшнее и безжалостнее, чем Коррадо Прицци. Энджело не раз рассказывал о нем. Профессиональный киллер семьи Корлеоне по имени Люка Брази. Но Брази почил в бозе, а дон… Вон он сидит в первом ряду. Видимо, что-то потревожило сон старика. Коррадо Прицци встрепенулся, огляделся, словно не понимая, где и зачем находится, и благостно закивал своей гладкой остренькой удавьей головой. Нет, Чарли не боялся его. Видимо, так уж воспитал парнишку сам Крестный Отец. «Ничего не бояться», — таково основное правило, помогающее ему жить спокойно в Большом Яблоке. Правда, есть еще маленькое дополнение — «но всегда быть настороже». Очень толковое продолжение, не находите? Несколько секунд он вглядывался в тщательно уложенные, абсолютно седые волосы дона.

Да, с этим человеком связаны почти все воспоминания его жизни. Так или иначе, но с самого детства Коррадо Прицци опекал Чарли. Незримый, он вершил судьбу паренька, направляя жизненную линию того в какую-то, только ему одному ведомую, сторону.

Память мгновенно вернула Чарли на двадцать девять лет назад. «Счастливый день рождения у меня»[2], — хмыкнул он. И действительно. Юбилей. Чарли очень гордился тем, что стал почти взрослым. Шутка ли — десять лет как-никак. Маленький взъерошенный паренек — но ему-то, точно, так не казалось — перебирал красивые яркие коробки с подарками. Завернутые в пеструю бумагу, перевязанные разноцветными лентами, они притягивали его с той силой, которая понятна каждому мальчишке, хоть раз оказавшемуся на месте десятилетнего Чарли Портено. Целая куча упакованных в картонные коробки чудес лежала на столе в гостиной их пятикомнатной квартиры в Бен-Сонхерсте.

Странно, как точно воспроизводит память некоторые особенно впечатляющие события человеческой жизни. Двадцать девять лет! А он помнит все с такой ясностью, словно и не было этих промелькнувших трех десятков.

Отец, веселый, улыбающийся, стоит рядом и наблюдает за тем, как сын оглядывает это невероятное богатство сияющими черными глазенками. Тогда еще Энджело был молодым и крепким. Щеки не распирала старческая одутловатость. Глаза не обрамляла сеть резких морщин, да и двигался он, пожалуй, побыстрее, чем сейчас. Но это — детали.

Чарли прикрыл глаза. Надо же, ему даже представилась та самая коробка. Серебристая, с красными полосами, перевязанная шикарной красной атласной лентой. От Крестного Отца. Дона. Коррадо Прицци. Отличная, тяжелая, сразу видно, что-то значительное, по-настоящему мужское.

Его руки нетерпеливо срывают обертку, крышку и… Он замирает от восторга. Да, ЭТО, действительно, отличная вещь. Поблескивая черно-синей вороненой сталью, мощный, бесстрашно-злобный, упрямый, как челюсть боксера-тяжеловеса, в ней покоился настоящий увесистый кастет.

У него даже перехватило дух. «Уаааоооо…» — только и смог прошептать он. Лучше этого подарка мог быть разве что пистолет — тайная мечта, но пока еще недостижимая. И вовсе не потому, что Чарли мал, просто, чтобы получить пистолет, нужно принять клятву.

Представлял ли он тогда сущность ритуала? Да нет, вряд ли. Хотя, собственно, Чарли этого точно не помнил. Но скорее всего, нет. Хотя, «омерту»-то всосал еще в утробе матери. Молчи и помни о смерти. К черту смерть! Ведь его оберегал Коррадо Прицци. Крестный Отец. Дон. «Так, так, так. А ты помнишь, ЧТО сделал в следующий момент? — спросил себя Чарли, и сам же себе ответил. Ну, конечно.» Продел пальцы в широкие, не по-размеру, кольца кастета и изо всех сил ударил в открытую ладонь другой руки. БАЦ! Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Но паренек испытал лишь радость, осознав, что это — взрослый кастет. Наверное, такой же, как носили мобстеры вроде Люки Брази. Или кто-нибудь покруче.

И тогда Чарли врезал еще раз, и еще… до тех пор, пока ладонь не стала темно-пунцовой и не начала болеть нудной, тупой, непроходящей болью.

А ровно через неделю, при помощи этого кастета, он лихо размозжил переносицу двенадцатилетнему придурку из шестого класса, когда тот — видимо, в силу своей молодости — позволил себе назвать Чарли «макаронником». Помнится, отец ходил к родителям этого сосунка. Они долго о чем-то договаривались, но в итоге все закончилось благополучно. Мужчина должен уметь постоять за себя, и Чарли неукоснительно придерживался этого первого урока. Хотя тут дело было не только в собственном достоинстве. Уорен Блэйк, чья переносица с лихвой почувствовала сокрушающее действие стального кулака, оскорбил не только Чарли Портено. Он оскорбил итальянцев в частности, сицилийцев, а значит, и семью. Важно ведь не слово, а отношение. Что же касается лично Прицци, то они дали бы сто очков вперед любому чистокровному янки. Глядите веселей, ребята! Хотя сейчас, по прошествии трех десятков, Чарли расценивал свой поступок как ребячество, сопряженное с глупостью. Он мог навредить отцу. Но, кто знает, возможно, с этого момента Портено-младший вдруг с невероятной для его лет ясностью понял, что такое честь семьи. Гордость за нее и право принадлежать ей. Семья — всё. Она, как мать, оберегает и помогает, защищает и спасает в сложнейших ситуациях. По ее решению тебе на помощь придут сотни людей. Они, если нужно, умрут за тебя. Но приходит момент, когда семья скажет: мне нужна твоя помощь. Оскорбили мою честь. Меня унизили. И тогда ты должен быть готов отдать свою жизнь за нее. Наверное, это все грубовато и слишком обтекаемо, но верно по сути. Хотя вряд ли подобное могут понять люди, не принадлежащие семье. Те же янки, со своей доведенной до комплекса Индивидуальностью. Именно поэтому им никогда не справиться с «Коза Нострой». Дело вовсе не в коррумпированности чиновников из самых разных слоев американского общества. Коррупция — это своего рода бизнес. Каждый делает деньги как может. Чиновники только помогают им добывать монету, не забывая при этом и о своих собственных интересах. Но есть еще такие понятия, как «взаимовыручка» и «круговая порука». В семье все защищают всех. Этим-то она и сильна. Хотя Большие Связи укрепляют ее.

Чарли прервал свои размышления и прислушался к словам святого отца, расплывающимся в многоголосом пении органа.

— Теперь, когда совершился обряд бракосочетания, обменяйтесь кольцами…

Волны музыки накатывали на людей, словно вечерняя волна на берег океана. Торжественные ноты священника лишь усиливали этот эффект, заполняя гулкое помещение собора до последнего уголка. Даже стоящие на галерее поддались волшебству фантастической по своей красоте мелодии. Точное, филигранно выверенное сочетание голоса и органа. Они составляли единое целое. Их было невозможно разделить, воспринимать по отдельности. Только вместе. Удивительный музыкальный наплыв.

На какое-то мгновение Чарли поддался этим чарам. Да им и нельзя было не поддаться, слишком сильным оказалось воздействие двух голосов. Бело-серебристое сияние, исходящее от алтаря, оказывало почти гипнотическое влияние.

— … Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Повторяйте за мной…

Клятва. Они наконец добрались до клятвы. Свет свечей вновь вернул Чарли в глубины воспоминаний. И были они не менее торжественны. То, что произошло с ним девятнадцать лет назад, тоже можно назвать своеобразным браком. Свечи и клятва. Обязательный антураж. Правда, святого отца там не было, зато был Крестный Отец. Коррадо Прицци. Черт возьми, как же быстро проходит время! Твое, кстати, время, парень. Дон, уже седой, но еще не согнутый годами и событиями — они отзовутся позже — прямой и сухой, как старое дерево с неуспевшей облететь листвой, стоя напротив, смотрел Чарли в глаза своим долгим немигающим взглядом. В зрачках его плясал огонь свечей, и от этого весь облик дона принимал загадочный, даже немного страшноватый оттенок. Желтое колеблющееся пламя отбрасывало на лицо тускловатые блики. Морщинистая кожа принимала нездоровый вид, хотя Чарли отчетливо понимал: Крестный Отец еще силен. Сухопарость производила обманчивое впечатление ветхости.

Вокруг них собрались наиболее уважаемые и ценимые члены семьи. Доминик Прицци. Подтянутый, хотя начавший набирать лишние фунты. Но все равно, тогда он не напоминал страдающего одышкой и ожирением бульдога.

Кстати, уже в то время Доминик поглядывал на Чарли без особой приязни. Нельзя сказать, что они ненавидели друг друга или постоянно конфликтовали, нет. Но сталкиваясь лицом к лицу — даже в семейном кругу — оба испытывали дискомфорт. Напряженное неудобство, возникающее где-то в подкорке, на подсознательном уровне, хотя и не принимающее форму активного раздражения.

По другую сторону от Крестного Отца замер Эдуардо, младший сын. Плотный, курчавый, розовощекий и, в общем-то, не похожий ни на отца, ни на брата. Черные — по-итальянски — блестящие глаза смотрели на Чарли с открытым обаятельным весельем. Честно говоря, Чарли тогда с трудом представлял, какая именно роль отводится Эдуардо в делах семьи. Гораздо легче было бы представить его за операционным столом или за пюпитром дирижера. Однако, как того и требовали обычаи, он присутствовал на Советах. Хотя, насколько мог заметить Портено, чаще молчал. Эдуардо справедливо полагал, что у Доминика куда более цепкая хватка в делах, касающихся проблем, явно идущих вразрез с законом. При этом, в принципе, он обладал прекрасным даром красноречия, который, правда, проявлялся лишь изредка, когда было нужно отстоять свою идею, но уж тогда оно проявлялось во всем блеске, полное обаяния, тонкого юмора и точной мысли. Тем не менее Эдуардо был лишен главного: напора и энергии вожака. Лидера. Он, как человек умный, отдавал себе в этом отчет и никогда не пытался прорваться к самым высотам власти. Коррадо Прицци тоже понимал это, и Чарли знал, что дон не строит далеко идущих планов в отношении своего младшего сына. Тот получал положенный ему процент с прибыли и исправно просиживал штаны, продолжая глядеть на отца глазами хитрюги-святого, попавшего в публичный дом, но время от времени выдавая неплохие и — что тоже важно — вполне осуществимые идеи.

К нему Чарли не испытывал антипатии, как, впрочем, и особой симпатии тоже. Они могли поболтать, мило улыбаясь друг другу, но это было и все. Дальше разговоров дело не шло. Портено отдавал себе отчет в том, что к сыну дона надо проявлять уважение, что он и делал, старательно скрывая под маской глубокого дружелюбия свое равнодушие. Оно, конечно, могло обмануть Эдуардо и Доминика, но не Коррадо Прицци. Слишком умен был старик. Умен и отнюдь не слеп. Нет, дон не злился на Чарли и не притеснял его. Напротив, относился как к третьему — родному — сыну, периодически выделяя юношу тем, что позволял ему присутствовать на собраниях семьи до принятия клятвы. И не раз дон вскользь упоминал Энджело, что ИХ сын пойдет очень далеко. Отец гордился этим и прочил Чарли место caporegimo у будущего дона, которым, разумеется, станет Доминик, что, в сущности, и произошло впоследствии. Доминик Прицци стал боссом, а младший Портено — капо.

Третьим, в одном ряду с сыновьями Прицци, стоял отец. Взволнованный торжественностью происходящего, бледный, не спускающий с него глаз. Неясный свет старил Энджело. Вторая ступень — Чарли заметил, что отец — вечно молодой и сильный — состарился на его глазах. Переступив порог этой затемненной залы в доме дона, предназначенной исключительно для подобных случаев, он словно взвалил на себя лишние два десятка лет. Два десятка лет своего сына.

Кроме них здесь присутствовали еще пятеро мужчин, двоих из которых Чарли не знал вовсе, а остальных только поверхностно. Севил Бруслел, президент трех шикарных казино в Лас-Вегасе, принадлежащих семье Прицци, ставленник Доминика, занимающий довольно значительное положение в структуре семьи. При Брусте-ре увядающие казино, дела которых катились под гору медленно, но все же достаточно верно, вдруг быстро превратились в прибыльные заведения. Севил устроил при них небольшие респектабельные отели, перепланировал стоянки для автомобилей, ввел ряд новшеств, не сильно обременяющих персонал, но имеющих несомненную пользу для посетителей, и казино начали приносить стабильный доход, который год от года возрастал. Время от времени Брустел приезжал в Нью-Йорк, отчитывался перед доном о финансовом положении, иногда предлагал что-то дельное — и надо отдать ему должное, нюх на дополнительные источники получения звонкой монеты у этого человека был отменный, — а затем вновь уезжал в Вегас. Да, Севил Брустел, несомненно, стоил тех денег, которые ему платили Прицци.

Юрист, помогающий им избегать бремени налогов, а заодно утрясающий дела с корпорациями, властями, небольшими фирмами и прочими юридическими лицами, с которыми Прицци вели дела. Кроме того, на совести этого парня были еще ценные бумаги и счета в нескольких крупных банках, зарегистрированные, разумеется, на вымышленные имена и организации. Через несколько лет он погиб в автокатастрофе, и случилось именно то, что должно было случиться по нормальному, естественному ходу событий. Юридическую сторону взял на себя Эдуардо, чему Чарли ничуть не удивился. Тот явно попал на свое место и юриспруденцией занимался блестяще. Природная словоохотливость, так тщательно скрываемая во время обсуждений не совсем укладывающихся в рамки закона, но очень выгодных в финансовом смысле операций, помогала ему как нельзя лучше. В сущности, ведь семья — обычная, только большая и сильная, корпорация. Ну а то, что некоторые сферы ее бизнеса приходились не очень по вкусу местной полиции, это уже неизбежность, изменить которую никто был не в силах. Дело есть дело. Существует спрос — должно быть предложение. Демократическая страна, в которой каждый заказывает себе удовольствия соразмерно своим запросам и капиталам.

Все эти люди, пришедшие на церемонию, оказали честь Чарли, почтив его своим вниманием, дав ему понять, что он им небезразличен.

Дон продолжал смотреть на Чарли, будто проверяя выдержку новичка, молча и пристально. Нет, Коррадо Прицци прекрасно знал Чарли, но того требовали обычаи. Тонкие, почти отсутствующие вовсе губы кривились в улыбке. Именно кривились. Нервное лицо дона не выражало эмоций, оно ломалось ими. Острый подбородок выдвигался чуть вперед. Нос, напоминающий клюв хищной птицы, горбатый и хрупкий, словно вырезанный из дерева, нависал над провалом рта. Брови, торчащие редкими кустиками, подчеркивали холодные настороженные глаза. Высокий умный лоб заканчивался залысинами, не уродующими лицо, но придающими ему еще более жесткое выражение. Аккуратно уложенные волосы довершали картину.

Со временем сухая спина дона согнется, и он окончательно приобретет сходство с коршуном. Неумолимым и быстрым. И хотя речь Крестного Отца останется, как и прежде, неспешной и вялой, приближенные будут понимать, что умение мгновенно ориентироваться в обстановке и принимать подчас единственно верные решения лишь обострилось, приобретая виртуозность и точность, приходящую с возрастом и сопутствующим ему опытом.

Не отрывая взгляда от лица Чарли, дон вдруг резко произнес:

— Дай мне указательный палец правой руки!

После затянувшегося молчания фраза прозвучала, как удар хлыста. Чарли, не раздумывая ни секунды, протянул руку, сжав кулак, оттопырив лишь один, названный доном, палец. Не торопясь, как того и требовал ритуал, Коррадо Прицци открыл стоящую тут же коробочку красного дерева и извлек длинную серебряную иглу. Отсветы пламени играли на ней, пробегая по всей длине тонкого лезвия. Стоящие в тени люди неподвижно наблюдали за происходящим. Они находились за границей светового пятна и от этого казались темными призраками. Реальными были лишь две фигуры в центре, у столика с расставленным на нем десятком горящих свечей. Пламя, словно завороженное, потянулось к игле. Огненные бабочки порхали на темных фитилях в жарком, сжирающем слезливый воск, танце. Рука Чарли замерла как раз над этим желто-оранжевым магическим кругом.

Дон вцепился своими сухими, тонкими, но удивительно сильными пальцами в его запястье. Ощущение было таким, как если бы руку Чарли сжала пасть огромной собаки или стальное кольцо наручника. Даж® если бы ему пришло в голову вырываться, он вряд ли отважился бы на это. И не только потому, что подобный поступок означал полный и окончательный разрыв с семьей — а ее Чарли чтил превыше всего, после покойной матери и здравствующего отца, чья жизнь, кстати, тоже безраздельно принадлежала семье, — но еще и из-за глаз и прикосновения дона. Было в Крестном Отце нечто такое, что начисто лишало Чарли возможности сопротивляться. Темные, поблескивающие красным зрачки Коррадо При-цци гипнотизировали его, подавляли волю, глушили сознание. Он не мог сказать ни слова, сделать ни единого жеста, способного вызвать недовольство дона. Трудно сказать, какое чувство сейчас раздирало грудь молодого Портено. Благоговейный страх? А может быть, ужас и инстинктивное ощущение опасности, исходящей от сухой поджарой фигуры, стоящей перед ним в тусклых волнах блекло-осеннего воскового света? Или бессознательное, но бескрайнее, как небо Сицилии, почтение, замешанное на том же страхе? Нет, на этот вопрос Чарли точно не смог бы ответить. Нет. Да и нужно ли было отвечать? Ведь никто и не требовал от него слов.

Дон не торопясь поднял иглу и одним точным движением вонзил серебряное острие в подушечку указательного пальца Чарли.

Как говорил Энджело? «Постарайся не дергаться, малыш. Ничего страшного, конечно, в этом не будет, но ты постарайся…». Да, он постарался. Очень постарался. И гордился собой. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя боль оказалась гораздо сильнее, чем Чарли предполагал. Раскаленным штырем она пронзила руку до самого локтя, и у него появилось желание выдохнуть на американский манер: «Дерьмо!». Одно это слово стоило бы ему всего. Убить бы Чарли не убили, но путь в семью был бы закрыт раз и навсегда. И опять же, дело не только в самом слове. Тут он сицилиец. За дверью, на расцвеченной желтыми листьями октябрьской нью-йоркской улице Чарли мог быть янки — кем, собственно, он и являлся — но здесь все сицилийцы. Ни один американец никогда не переступал порога этой комнаты. Правило чтилось свято, как «омерта».

Маслины глаз Коррадо Прицци едва заметно подрагивали, отыскивая какие-то, одному ему видимые и понятные, признаки слабости. Однако по улыбке, ломающей бескровные губы дона, серые, как выжженная полуденным зноем трава, Чарли догадался, что испытание выдержано им с честью. Он был благодарен боли. Она стряхнула с его тела и сознания гипнотические чары Крестного Отца. Вернула к жизни. Во рту пересохло, язык распух и обдирал нёбо, словно наждачная бумага. Появилось чувство, будто губы сейчас треснут и из них брызнет кровь. Тем не менее противный липкий пот покрыл спину Чарли, а рубашка намертво прилипла к коже.

И все-таки он заставил себя улыбнуться. Еле заметно, не вызывающе, но почтительно, давая понять, что вполне владеет собой и с нетерпением ждет продолжения ритуала.

Дон кивнул. Игла в его длинных чувственных пальцах дрогнула. Темно-вишневая дорожка крови окрасила ладонь Чарли. Она проползала по указательному и среднему пальцам, затем в углублении возле ногтей замедляла свой бег, и с новой силой начинала катиться вниз, заканчивая путь в виде сочных капель на лакированной, украшенной богатой инкрустацией поверхности стола. Чарли проследил глазами падение очередной частицы его жизненной силы и с некоторым удовлетворением отметил, что капля упала в еще теплую растопленную парафиновую лужицу. Было в этом что-то загадочное. Она умрет, застынет, через долю секунды превратившись в матовобелый ломкий кусочек воска, в котором будет похоронена его, Чарли Портено, кровь. Тоже умершая. Мертвое в мертвом.

Дон быстрым, мгновенным движением вонзил иглу себе в палец, подождал, пока кровь соберется в каплю, и торжественно объявил:

— Эти капли крови символизируют твое вхождение в нашу семью. Семью Прицци, — он прижал первую фалангу указательного пальца к ране на руке Чарли. — Смешав кровь, мы объединились. До самой смерти. Отныне семья будет защищать тебя.

— Сердце Портено учащенно забилось.

— А ты станешь охранять и защищать честь семьи Прицци. Клянешься ли ты в этом?

Теперь глаза всех присутствующих обратились к нему. Выжидающие, но спокойные, уверенные в ответе. Чарли пошевелил языком, собирая слюну у губ, сглотнул этот густой комок и сипловато произнес:

— Клянусь.

Темная, почти черная кровь — его и дона — упала на столик…



Да, именно так все и было. Он ощутил противный холодок в груди, словно и не сидел в жестком кресле в соборе Святого Патрика, а вновь стоял в душноватой темной зале особняка Прицци.

— Возьми это кольцо в знак любви и верности…

Голос невесты вернул Чарли к реальности. В эту самую секунду она как раз надевала кольцо на палец жениха. Хотя, наверное, сейчас уже мужа. Девушка была очень похожа на своего отца — Эдуардо Прицци. Только постройнее и гораздо симпатичней. А вот где она подцепила этого хлыща, и на кой черт он вообще ей сдался, Чарли, при всем желании, понять не мог.

Ходили слухи, что отец имел довольно неприятный разговор с дочерью, касающийся непосредственно ее выбора. Однако та сумела настоять на своем, и Эдуардо — по жизни, человек не самый суровый, — посоветовавшись с отцом, доном Прицци, махнул рукой и даже пообещал зятю помочь устроиться в мире шоу-бизнеса на довольно теплом местечке. Поговаривали, будто у парня впереди шикарная карьера голливудской звезды. Может быть, но кто не знает, что представляют из себя звезды кинобизнеса? Сегодня он сияет, как новенький доллар, а завтра вы вполне можете найти его под ближайшим мостом в картонной коробке. Не так круто, конечно, но верно в основе. А потом, все эти короли экрана спят с первыми попавшимися шлюшками, которых на любой киностудии пруд пруди. Чарли не удивится, если через полгода молодая найдет своего благоверного мирно дрыхнущим на супружеском ложе с одной из них. Эдуардо, ясное дело, не станет выносить сор, если вообще что-нибудь узнает. А еще через годик заплаканная Конни вернется в Нью-Йорк под отцовское крылышко. Парню, наверняка, прочистят мозги, отстрелив кое-что из его драгоценных достоинств, но кому от этого станет легче-то? Можно держать пари, что не Конни. Хотя, вполне возможно, он зря рисует себе будущее молодых в таких мрачных тонах. Кто их знает.

Ну не любит Чарли актеров, что тут поделаешь. Пожалуй, даже больше, чем многолюдные банкеты. Различные светские рауты не вызывали у него ничего, кроме скуки и стойкого раздражения. Девицы самых разных возрастных категорий липли к нему, как мухи, и их глупое щебетание подчас выводило Чарли из себя. Куда лучше скромные семейные торжества. Человек на тридцать, не больше. К слову сказать, он вообще считал себя наполовину американцем, и, хотя сицилийское гостеприимство не было чуждо Портено, индивидуализм и независимость мало-помалу завоевывали главное место в его мировоззрении. Разумеется, когда дело не касалось семьи. Чарли любил уединенность и начал жить отдельно, как только получил возможность достаточно зарабатывать.



— Спасибо Крестному Отцу. —



С его пентхауса, примостившегося на крыше высотного жилого дома в самом начале Флетбуш Авеню, что тянется до самого Рокэвей, отлично просматривались два моста — ближний, Бруклинский, и чуть дальше Манхеттенский. За ними новенькие башки-близнецы Международного Торгового Центра. В вечерних огнях серебрилась Ист-Ривер, сливающаяся с Гудзоном. А в хорошую погоду можно было увидеть Статую Свободы. Символ Америки, который Чарли принимал безоговорочно. Именно благодаря Свободе, он и жил так, как хотел. Свободе и Демократии.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — вновь провозгласил священник, осеняя молодых крестным знамением.

Похоже, церемония подходила к счастливому концу, чему Чарли искренне порадовался. Честно говоря, ему очень хотелось оказаться дома, скинуть с себя эту сбрую и встать под холодный душ. Но впереди ждал еще и банкет, улизнуть с которого возможным не представлялось. Придется по меньшей мере пару часов — так того требовали приличия — склоняться в толпе гостей, отвечать на чьи-то вопросы, мило беседовать с людьми, которых он никогда в глаза не видел и до которых ему не было никакого дела. Интересующим его людям, равно как и людям нужным, дань вежливости была воздана, а остальные Чарли мало интересовали. Если, конечно, они не были копами, пришедшими по его, Чарли Портено, душу. Но мелкие неприятности не в счет. Сегодня день свадьбы, и полицейские знают об этом, а значит, заварух, вроде проверки документов, не предвидится. Да и как им быть, когда в числе приглашенных есть очень влиятельные люди, включая, кстати, кое-кого из полицейских чинов, занимающих далеко не последнее место в жизни и делах города, а справа три ряда занято копами самого разного калибра, начиная с детективов и заканчивая теми самыми «шишками», о которых уже упоминалось выше.

Чарли вздохнул, повернул голову, лениво-безразличным взглядом окидывая толпящихся на галерее людей. Кое-кого он знал. Пара репортеров. Шакалье племя. Эта братия — в его глазах — пожалуй, стояла даже на ступеньку ниже, чем актеришки. За исключением нескольких порядочных парней, вызывающих искреннее уважение толику сочувствия. Очень честные долго не задерживаются на этом свете. А в основном, репортеришки — стервятники, слетающиеся на запах тухлятины и готовые залезть в задницу любому, кто больше заплатит. Либо сделать то же самое, чтобы раздобыть ворох грязного белья и смачно перетряхнуть его на страницах своих дерьмовых газетенок. Состряпать вонючее варево из лжи и полуистины, в сущности являющейся той же ложью, чтобы затем попотчевать им рядового обывателя.



— Кушайте на здоровье, ребята! —



За ними стояло несколько федералов в штатском. Этих он отличил сразу. Есть в них что-то такое, что мгновенно выдает служителей закона. Не замечали? То ли постоянно настороженный взгляд, то ли оттопыривающийся на боку пиджак, говорящий — яснее ясного

— о кобуре с покоящимся в ней «специальным полицейским» 38-го калибра.

Далее какие-то малознакомые личности, встретив которых на улице ловишь себя на мысли: «Где-то я уже видел этого парня». Но сколько бы ни рылся в памяти, так и не сможешь вспомнить, где, и что они из себя представляют. Такова уж их особенность.

А вот за ними…

Чарли даже перестал дышать на несколько секунд, завороженно глядя в сторону галереи. Сердце застучало быстрее, чего с ним не случалось очень давно.

Да нет, ничего страшного не случилось. Просто наверху, в десяти ярдах от него, прижатая к высоким дубовым перилам стояла ОНА…



…Эта женщина была удивительно красива. Да нет, НЕВЕРОЯТНО красива. Ему даже показалось, будто он немножко переутомился и галлюцинирует. Ну посудите сами, что можно подумать, когда видишь фантастически красивую девушку на галерее. То есть, если бы она сидела на почетном месте, рядом с кем-нибудь из боссов — даже рядом с Домиником — это еще куда ни шло. Но ведь она стояла рядом с фэбами, дерьмовыми репортеришками и еще какими-то странными личностями.

Высокая, пять футов и семь дюймов. Волосы светлые, удивительно пушистые, спускались на плечи, завиваясь внизу. Тонкие черты лица. Мягкая улыбка, поднимающая вас туда, где сидит Христос со своими апостолами. Глаза, чудесные, лучащиеся теплым светом, голубоватозеленые, глядя в которые сразу понимаешь, что через секунду утонешь в них так же запросто, как в лазурных волнах океана. Кожа нежная, персикового оттенка, едва тронутая золотистым калифорнийским загаром. Руки под стать всему облику — невесомые, тонкие, будто выточенные из слоновой кости, спокойно лежат на темном дереве парапета. Элегантный, очень дорогой костюм лавандового цвета подчеркивает плавные линии тела и сразу будоражит фантазию. Когда она улыбнулась, на щеках появились две очаровательные ямочки.

Может, вам приходилось встречать женщин, отличающихся изысканной красотой. Не смазливой — голливудских девочек, — а утонченной, аристократической. В них сразу ощущается порода. Едва взглянув на такую женщину, вы понимаете, что это нечто почти небесное.

До той самой секунды Чарли и в голову не могло прийти, что красота способна оглушить.



… Чтобы хоть немного рассеять заполнивший голову туман, он отвернулся, ошарашенный красотой незнакомки, и несколько секунд смотрел прямо перед собой в чью-то фрачную спину, не видя ничего и ничего не воспринимая. В ушах стоял пульсирующий гул, словно сердце переместилось, из груди в голову и теперь старательно колотило о своды черепа, заглушая тягучую речь священника и басовитое пение органа. В груди появилось странное ощущение. Ее наполнила теплая волна. Настоящая эйфория. Ему даже захотелось запеть что-то странное, веселое и такое же легкое, как чувство, вызванное этой удивительно красивой женщиной.

Правда, через полминуты он уже взял себя в руки, а мгновением позже начал сомневаться, не привиделась ли ему стоящая на галерее незнакомка. Чарли вновь обернулся с некоторым опасением, что она не более чем галлюцинация, возникшая в уставшем от длительной церемонии мозгу. Газетчики, федералы…

Нет, женщина, действительно, стояла, изящно опустив руки на перила, и с интересом наблюдала за окончанием ритуала. Лицо ее лучилось радостью и искренним, неподдельным восхищением.

— Конечно, — подумал Чарли, с удовольствием разглядывая ладную фигурку, — Леди не сицилийка. Скорее всего, американка, а у янки настоящее венчание не в чести. Она, наверное, никогда ничего подобного и не видела.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и опустила глаза. Их взгляды встретились. По жилам Чарли словно пропустили электрический ток. Кровь усилила свой бег, обжигая тело, заставляя его напрячься.

Она улыбнулась ему мягко, загадочно, как умеют это делать такие женщины. Было в ней некое волшебство, кружащее голову, волнующее, будоражащее душу и перевернувшее что-то в груди Чарли. Она влекла его, как ни одна женщина в жизни.

Органист уверенно и бодро начал выводить «Свадебный марш». Гости поднимались со своих мест, поворачиваясь к идущим через зал молодоженам, аплодируя и едва заметно кланяясь в знак уважения и надежды, что новая семья будет жить долго и счастливо. Сияющая невеста, под шелест огромной фаты ведомая своим новоиспеченным супругом, плыла к высоким дверям собора. Следом за ними гордо шествовали шесть пар друзей и подружек. Голливудский хлыщ оглядывал приглашенных едва ли не с большей гордостью, чем сам дон. Он вышагивал так степенно и важно, что — Чарли чуть не захохотал — приобрел удивительное сходство с петухом. Звуки органа сопровождали пару до самого выхода, резко выделяющегося на фоне темной прохлады собора желто-белым пятном.

Незнакомка аплодировала вместе со всеми — он успел заметить, но делала это с таким достоинством, словно не молодожены, а она сама шла сейчас через зал под восхищенными взглядами рукоплещущей толпы…

…Девид Вильбурн, фотограф, оказался в числе приглашенных по чистой случайности. Или по везению, как уж вам больше нравится. Собственно, он, как и все присутствующие, прекрасно знал, что представляет из себя семья Прицци, силу ее могущества и широту влияния. Девид поблагодарил Бога за то, что тот однажды послал ему заказчика в лице Эдуардо Прицци. Случилось это пару лет назад, и он, Девид, тогда постарался помочь сыну самого дона в некоем весьма деликатном деле. Нужно было снять одного из крупных банковских воротил, когда тот предавался любовным утехам в обществе молоденькой полногрудой красотки. Девид не стал интересоваться, для чего уважаемому клиенту такие фотографии, но выполнил работу на совесть. Взяв свою самую лучшую камеру и телескопический объектив, он всю ночь просидел на крыше соседнего дома, с которой отлично просматривалась вся квартира красотки, в том числе — что немаловажно — ее спальня. Это ему стоило односторонней пневмонии, но снимки получились, действительно, превосходными. Четкими. При этом лицо банкира смотрелось как нельзя лучше, а по серии фотографий можно было бы изучать «кама-сутру». Девид месяц провалялся в шикарной частной лечебнице — за счет уважаемого заказчика, разумеется, — и заработал десять тысяч долларов в качестве компенсации. Кое-кто поговаривал, что Прицци, благодаря его снимкам, сумели провернуть выгоднейшую сделку с недвижимостью, которая принесла им что-то около двадцати миллионов баков. Ничего себе, верно? Видимо, памятуя об этом случае, Эдуардо разместил у него еще один заказ. Снимать свадьбу дочери. Событие, согласитесь, далеко не рядовое и очень почетное для человека ранга Девида. Именно поэтому Вильбурн сегодня встал ни свет ни заря, тщательно помылся, уложил волосы, достал свой лучший костюм, собрал аппаратуру и необходимые причиндалы — включая отличную «кодаковскую» пленку для профессиональных работ — и ровно к трем прибыл в собор Святого Патрика, благоухая, как майская роза, и лучезарно улыбаясь во все тридцать два зуба.

На самой церемонии он старался вовсю. И уж поверьте, снимки должны были получиться потрясающими. Девид знал в этом толк и — не без основания — гордился проделанной работой, а заодно и грядущим гонораром. Эдуардо намекнул, что сумма, которую признательный отец вручит «настоящему мастеру своего дела», будет выражаться цифрой с четырьмя нулями. Вильбурн решил расшибиться в лепешку, ведь благодаря Эдуардо Прицци и его рекомендациям к Девиду начали обращаться весьма состоятельные клиенты. А благодарность — особенно если это благодарность семье — не знает пределов.

Конечно, на церемонии он был не один. Вокруг постоянно крутились еще человек пять, в основном, ребята из хороших ателье, либо репортеры различного ранга газет. Вполне возможно, у них тоже будут неплохие снимки, но Девид — в глубине души — считал себя не просто мастером, а талантливым мастером. В этом-то и заключалось отличие между ним и теми парнями, что мелькали тут и там, мерцая бликами вспышек.

В порыве творческого вдохновения Девид летал по залу, порхал, едва успевая щелкать затвором своего «Никона». А уж в финале церемонии сухие щелчки звучали прямо-таки с пулеметной скоростью. Девид пришел в чудесное расположение духа. Его посетило чувство, которое знакомо настоящим мастерам своего дела. Кураж! Вот слово, достаточно полно отражающее его. Именно оно овладело Девидом, тот снимал и снимал, не переставая, будто создавая лучшую в жизни работу. Работу, от которой зависела его судьба. Хотя так, наверное, и было.

За то время, что понадобилось молодым, чтобы пересечь зал, Вильбурн успел сделать двенадцать снимков. В катушке оставалось еще восемь кадров, и он решил потратить их с пользой, сняв отца молодоженов. Счастливого и радостного. В эту-то секунду к нему и подошел коренастый мужчина, улыбающийся и, судя по всему, из высоких гостей.

— Послушай, приятель, — обратился он к фотографу. — Ты не знаешь, кто это такая? Блондинка, что стоит на галерее.

Девид проследил взгляд. Да, женщина, стоящая на балкончике, действительно, оказалась очень красивой и, что самое главное, фотогеничной. Вполне может работать моделью, подумал он. Но не работает, по крайней мере, я не видел ее на обложках журналов. А жаль. Чудная девчонка.

Он повернулся к мужчине и быстро окинул его взглядом. Высокий умный лоб. Волосы зачесаны назад. Залысины немного великоваты, но не портят лица. Широковатый нос. Глаза с хитроватым прищуром, темные. Когда лицо у этого парня серьезное, оно должно быть жестким, решил Девид. Подбородок квадратный, но не тяжелый. Скулы крепкие, выдают волевой характер. Губы тонкие. Сложение вполне приличное. При росте примерно шесть футов один дюйм вес около двухсот фунтов. Возраст близок к сорока. Не красавец, конечно, но такой обаятельный парень. Наверное, не стал бы героем месяца в «Плейгерл» или какой-нибудь там телекинозвездой, но в общем он неплохо выглядит для своих лет. Именно так подумал Вильбурн и улыбнулся настолько широко, насколько позволяли мышцы лица и отличное настроение.

— Эй, друг, я мог бы помочь тебе, — весело ответил он. — Знаешь, я ведь фотограф и имею возможность снимать самых известных ребят.

В какой-то момент лицо собеседника вдруг показалось Девиду знакомым. А ведь я, точно, его уже видел. Где? И кто этот парень?

— Да ну? — мужчина обаятельно улыбнулся. — Ну а девицу наверху, блондинку, ты можешь сфотографировать, а?

— Конечно, — в тон ответил Вильбурн, по-прежнему роясь в памяти. — Нет проблем! С удовольствием!

— Ну, так давай, — собеседник кивнул.

Девид прижал аппарат к лицу и отснял все восемь кадров. Затем вынул из кармана визитную карточку и протянул мужчине. Тот, не переставая улыбаться, принял ее, мельком взглянул на адрес и сунул в карман смокинга.

— Ты отличный парень, — заметил он.

— В любое время, друг, — засмеялся Вильбурн.

Собеседник весело хмыкнул и растворился в толпе приглашенных.

Девид сменил кассету, повернулся, отыскивая глазами Эдуардо Прицци и увидел приятеля, Джона Доусона. Когда-то они довольно близко общались, хотя в последнее время дружба их сошла на нет. Джон работал в «Нью-Йоркере», в отделе криминальной хроники. Нельзя сказать, что он был бездарем, иногда его фотографии даже отличались оригинальностью, но в целом Доусон являлся довольно заурядным работягой среднего уровня, хотя и мастеровитым.

Сейчас он стоял чуть в стороне, весело скалясь и подмигивая Девиду.

— Привет, — Вильбурн подошел к нему и первым протянул руку.

— Привет, — Джон подмигнул в очередной раз. — Что, Дейв, выбиваешься в высший свет, а?

Тот пожал плечами:

— Да нет, обычный заказ.

— Да ладно заливать-то. С кем ты сейчас болтал?

— Черт его знает, — Девид еще раз беспечно пожал плечами, озираясь.

— Отлично, старина, — громогласно захохотал Джон. — Просто отлично.

— А что такое? — встревоженно спросил фотограф, почувствовав подвох.

— Это Чарли Портено! — возвестил Доусон, с удовольствием глядя на моментально вытянувшееся лицо приятеля.

— Господи, — выдохнул тот, — а я-то с ним как разговаривал!

Девиду тут же захотелось догнать мужчину и извиниться перед ним за «друга», да и вообще за фамильярность. Шутка ли, капо у босса Доминика Прицци, сын consigliori, и плюс к тому, крестник дона Коррадо. Ну все, теперь, если Эдуардо не вступится за него, ему, точно, ребра пересчитают. Вильбурн почувствовал, как ладони стали скользкими от пота, а может, еще ничего не. произойдет? Сегодня же свадьба семейный праздник. Чарли должен быть великодушным.

Хотя все равно нужно будет поговорить с Эдуардо Прицци на банкете. Черт! Ну, надо же… Сам Чарли Портено, а он ему «друг». Еще сказал бы «парнишка» и хлопнул по плечу. Тогда точно прогулялся бы в Ист-Ривер в бетонном саване. Идиот, кретин, урод. Это же надо так облажаться! Девид потрусил к выходу, оглядываясь, выискивая в толпе Эдуардо и кляня на чем свет стоит свою дырявую память, сыгравшую с ним — первый раз в жизни! — злую шутку…



… А Чарли Портено уже и думать забыл о незадачливом фотографе. Все его мысли занимала незнакомка в лавандовом платье. И чем дольше он о ней думал, тем яснее становилась правда: он влюбился. Втюрился, втрескался. В сорок лет и с первого взгляда. В общем-то, сложившаяся ситуация здорово напоминала бы анекдот, кабы не случилась с ним самим и взаправду.

Выйдя на улицу, Чарли огляделся, в надежде увидеть женщину еще раз и уж если не познакомиться, то хотя бы узнать номер машины. Остальное — дело техники. А в том, что она на машине, да еще и на шикарной, сомневаться не приходилось. Кстати, в отличие от него самого. Зная, какие трудности возникнут с парковкой, Чарли предпочел воспользоваться такси. Он вообще предпочитал их собственному автомобилю. Хотя бы из-за того, что руки не заняты управлением и, в случае чего, всегда успеешь вытащить пистолет. Такие ситуации возникают не часто — а на его веку их пока, слава Богу, вообще не было, — но уж когда подобное происходит, лучше иметь свободу маневра. Ему-то известно, сколько людей погибло из-за того, что в момент выстрела они сидели за рулем собственной тачки. Конечно, если ты кому-нибудь очень не понравишься, то тебя могут пришить и в собственной кровати, но зачем предоставлять противнику лишний шанс и укорачивать себе жизнь?

Наверное, поэтому-то он не особенно и торопился. Засунув руки в карманы брюк, Чарли остановился на ступенях собора и осмотрелся, отыскивая в общей черно-белой массе лавандовое пятно. Светлые сумерки уже начали потихоньку обволакивать город, одевая его в мягкие пастельные тона. Лишь неоновые вывески шикарных магазинов разрушали очарование вечера разноцветными яркими всполохами. Чарли несколько секунд всматривался в толпу, но незнакомка исчезла, словно ее и не было. Гости рассаживались по машинам, большая часть которых принадлежала к классу престижных и очень дорогих моделей, и направлялись к особняку Прицци, где семья устраивала свадебный прием.

Вот отъехал «Континенталь» дона, похожий на огромную матово-блестящую рыбину, удивительно подвижную в прогретой дневным солнцем реке Пятой авеню.

Чарли не торопясь закурил, выпустил облако голубого ароматного дыма, оглянулся в последний раз — все еще надеясь, что незнакомка здесь, но, не увидев ее, спокойно направился к стоящему у тротуара полицейскому «плимуту». Молодой парень-патрульный с интересом разглядывал гостей. Без всякого сомнения, ему было известно, и кто венчается сегодня, и какие «шишки» в числе приглашенных. Тем не менее парнишка — в силу молодости и неопытности — пялился в окно, открыв рот.

Чарли это позабавило. Подойдя к машине, он облокотился о дверцу и дружески поинтересовался:

— Привет. Ты не подкинешь меня на банкет?

Тот, разом побледнев от волнения, кивнул. Не каждый день тебе удается подвезти кого-то из верхушки семьи. Патрульный узнал Чарли. Ну, еще бы. Портреты всех мало-мальски известных мафиозо имеются в любом участке. Их знают в лицо, уважают и смотрят с почтительностью. Ребята, вроде этого паренька. Люди, сидящие в более мягких креслах и общающиеся с представителями семей лично, естественно, не испытывают такого щенячьего восторга, но все равно уважают капо не меньше, а может быть, и больше, четко представляя себе могущество и силу как всех семей, так и каждой в отдельности.

Видя, что патрульный растерялся, Чарли улыбнулся и весело предложил:

— А я обещаю тебе дюжину пива и отличный бифштекс, идет?

Тот торопливо кивнул:

— Конечно, Чарли, садись.

Он был несказанно горд тем, что мог назвать Чарли Портено по имени. Да, несказанно горд. Господи, утром патрульный и представить себе такого не мог! Подвозить самого Портено!!!

Чарли усмехнулся. Ему было понятно смятение молодого полицейского. Новичок, не иначе. Достаточно самолюбивый, чтобы строить большие планы на будущее, но не рисующий себе мир в розовых красках.

Чарли обошел машину и забрался на сиденье рядом с водителем. Тот тронул «плимут» и, уверенно лавируя в потоке отъезжающих автомобилей, поехал в сторону даун-тауна, мимо нью-йоркской публичной библиотеки, магазинов «Лорд и Тейлор» и «Лейн Брайан», что на углу Вест 39-стрит, мимо Эмпайр Стейт Билдинг до Вашинг-тон-сквер, свернул в восточную часть города, пересек Бродвей, по Ист 10-стрит доехал до Авеню Б, через десять минут оказался у Вильямбургского моста, миновав Ист-Ривер и направился в Бруклин…

… Шикарный особняк дона Коррадо Прицци, стоящий на Бруклинских высотах, впечатлял своей изысканностью, утонченностью и, что немаловажно, количеством комнат. В нем, действительно, было на что посмотреть. Своими размерами он вполне мог бы посоперничать с небольшим океанским лайнером, а ванна без труда вместила бы человек пятьдесят гостей, правда, половине из них пришлось бы постоять, зато вторая половина чувствовала бы себя весьма вольготно. Огромный зимний сад примыкал к не менее огромной гостиной, в которой сейчас и собрались гости.

Кое-кто расхаживал по лестницам и галереям второго этажа, созерцая великолепную коллекцию картин, собранную лично доном. Здесь были только подлинники — Коррадо Прицци не признавал фальшивок — и только очень известные имена. Ван Гог, Пикассо, Латрек, Дэга, Модильяни, Гоген и многие другие, чьи фамилии можно не упоминать. Достаточно и этих, чтобы составить представление о вкусах дона.

В толпе шустро сновали официантки — двадцатилетние пареньки в нарядных черных ливреях, расшитых золотом. Фрачное озеро колыхалось, то и дело вспыхивая бликами серебряных подносов, на которых разносили напитки и угощения.

Сигарный дым поднимался над головами тонкими голубовато-серыми струйками, создавая впечатление множества курящихся в огромной долине вулканов. Дым уползал к потолку и собирался в неровное бугристое покрывало, постепенно рассеиваясь, втягиваясь в темные пещеры вентиляционных отдушин.

Приглушенное мягкое освещение, сочетающее в себе натуральный — нескольких сотен свечей, и электрический — трех десятков роскошных хрустальных бра и полусотни стоящих на столиках ламп под розовосалатовыми абажурами — свет, придавало вечеру некую атмосферу таинственности и зыбкой нереальности. Легкую и тонкую, как вуаль.

У дальней от входных дверей стены возвышалась эстрада, украшенная цветами, на которой стояли пятеро музыкантов, наигрывающих негромкую романтическую итальянскую мелодию. Она заполняла гостиную, ненавязчиво вплетаясь в монотонный гул людских голосов. Еще было слишком рано для горячего танца.

Отгораживая эстраду от зала, стоял длинный стол, предназначенный для молодых, родителей и ближайших родственников. Он ломился от яств, огромного количества бутылок с пестрыми этикетками, среди которых наименее известной была «Вдова Клико», и бессчетными корзинами и вазами, полными живых цветов. Цветочная торговля Нью-Йорка была представлена в полном объеме, начиная с пионов и хризантем и заканчивая изысканными, элегантными тюльпанами и нежными розами.

Хозяин и виновник торжества — отец молодой невесты — обходил приглашенных, здороваясь с ними, перекидываясь с каждым, хотя бы парой фраз. Никто не должен чувствовать себя обделенным вниманием. То тут, то там вспыхивал смех, разбавляя тягучую, как хороший ликер, вязкую завесу слов, взлетая над ней, музыкой и табачным смогом, будто фейерверк.

Белые колонны, подпирающие высокие потолки, обвивали яркие гирлянды. Длинные, словно змеи, искрящиеся всеми цветами радуги. Воздушные шары, подвешенные к перилам балконов, галерей, к тем же колоннам, едва заметно подрагивали, раскачивались, создавая ощущение, что это не они, а весь дом извивается, колышется в вечерней прохладе бруклинского вечера.

Скоро, скоро должно начаться веселье. Настоящее, бурное, с танцами и зажигающими песнями. Когда смех заглушает даже несущуюся с эстрады тарантеллу. Но пока еще есть время переговорить о своих делах, решить неотложные проблемы, завязать нужные знакомства и, конечно, выразить почтение Эдуардо Прицци, сияющему, как солнце в безоблачный жаркий день.

Чарли Портено погрузился в это человеческое озеро, легко растворившись в нем, смешавшись с парой сотен смокингов-близнецов. Нет, все-таки он не любил приемы. Особенно такие многолюдные. Подхватив с подноса мальчишки-официанта бокал шампанского — «Дом Периньон» урожая 1911 года, — он лениво пошел по залу, озираясь. Чарли надеялся, что чудесная незнакомка будет здесь, и, вполне возможно, ему удастся поговорить с ней. В крайнем случае, попросит Эдуардо представить их друг другу. Если, разумеется, она где-то здесь. Чарли издали заметил стоящих вместе Доминика Прицци и своего отца, Энджело, но не стал подходить, предпочтя обойти их стороной. Тому было две причины. Во-первых, его моментально втянули бы в разговор о делах, а во-вторых, если незнакомка все же приглашена на прием, то в любой момент может уйти, а ему очень хотелось увидеться с ней.

Итак, Чарли торопливо свернул, скрывшись от взгляда Энджело за гомонящей стеной гостей. И надо сказать, сделал он это совершенно напрасно. Для него было бы лучше подойти и послушать разговор отца с Домиником, и тогда, возможно, все обернулось бы по-другому. Ибо Прицци и Портено-старший разговаривали о деле, которое в ближайшем будущем изменит судьбу Чарли. Но он-то не знал этого. Да и все мы сильны задним умом…

… Энджело Портено вообще никогда не открывал своих карт полностью — и учил тому же сына — будь то банальный «покер» или авантюра, приносящая в итоге миллионы долларов.

— У тебя всегда должен быть за душой козырь, которым можно воспользоваться, когда дела пойдут совсем хреново. Старайся знать побольше, но говорить поменьше, — напутствовал он Чарли. — Помни об этом и по возможности следуй моему правилу. Всегда будешь в выигрыше.

Несмотря на возраст — а ему уже давно перевалило за шестьдесят — Энджело не утратил ясного ума и не впал в старческий маразм, что в его годы случается довольно часто. Наоборот, дон считал Портено-старшего одним из самых умных и хитрых людей Нью-Йорка и частенько повторял, что если бы тот занялся финансовыми операциями на Уолл-стрит или играл на бирже, то давно отошел бы от дел и купался бы в роскоши. Скорее всего, так оно и было бы. Но Энджело слишком любил семью, дона и работу. И очень многим он был обязан как семье, так и Коррадо Прицци лично. Ведь именно благодаря старому другу, Энджело смог уехать из Сицилии и обосноваться в Нью-Йорке. Легально, не нарушая закона об эмиграции. Именно Коррадо взял его к себе coporegimo, а затем и consigliori, и благодаря этому он теперь богат, и ему доступно многое из того, что никогда не смогут себе позволить обычные пейзане на его родине. Скажем, уважение и моральное удовлетворение от проделанной им работы. Удовольствие от осознания факта, что разработанная тобой тончайшая хитроумная комбинация удалась и деньги потекли в казну семьи зеленым шелестящим потоком.

Кроме этого, его связывала клятва, нарушение которой наказывалось смертью. Но всегда, в любую минуту жизни, Энджело помнил золотое правило: _ «Знай, не болтай и никогда не открывай последней карты без необходимости!»_ Он всегда умел точно просчитать ситуацию и решить, где стоит настоять на своем, а где лучше согласиться с предложением партнера, чтобы повернуть дело с максимальной выгодой для семьи. Или для себя.

Вот и сейчас, стоя напротив Доминика Прицци, неторопливо потягивая «Людовик XIII», Портено-старший мало говорил, зато внимательно слушал и откладывал в копилке собственной памяти все сказанное Домиником, ибо сказанные слова могут в какой-то момент приобрести вес и стоить куда больше, чем в ту секунду, когда их произнесли чьи-то губы.

Он не очень любил Доминика, считая босса человеком в общем-то недалеким, довольно капризным и до ужаса вздорным. Дон Коррадо Прицци, допустив ошибку — что случалось крайне редко, — мог открыто признаться в этом. Доминик же сразу начинал обвинять в собственном промахе всех окружающих, взваливая вину на правого и виноватого, одним словом, на всех, кроме себя самого. Кроме того, новый босс не умел вести переговоры, подчас наносил собеседнику довольно весомые оскорбления, и Энджело подозревал, что однажды это выйдет ему боком. Пару раз Доминик едва не вверг семью в войну между кланами, и дон Коррадо приложил немало усилий, дабы предотвратить кровопролитие. Обычно перед встречей Доминик шел к отцу, и они вдвоем подробно анализировали возможные варианты ведения беседы, уступки, на которые можно соглашаться, и какие условия требовать взамен. Дон легко ориентировался в возникающих проблемах и, уйдя на покой, фактически продолжал оставаться боссом, планируя дела, переговоры и устранение неугодных. Именно дон Коррадо являлся патриархом семьи. Он правил, и он принимал решения. Доминик-босс являлся убедительной иллюзией для посторонних, но все понимали: так не может продолжаться вечно. Рано или поздно другие семьи сообразят: у Прицци нет молодого дона. Старик — ненадежная опора. Очень ненадежная. Чем будет чревато это открытие — страшно подумать. Наверняка у кого-нибудь разгорится аппетит сожрать дела Прицци, а это был весьма лакомый кусок для любой из четырех оставшихся семей Нью-Йорка. Ипподром, тотализатор, игорные заведения, телевизионные перевозки, уличная торговля, публичные дома, мясоторговля и многое-многое другое, что контролировали Прицци, включав такое золотое дно, как строительство и торговля газолином. И все это могло перейти в чужие руки. При этом семья перестала бы существовать. Одних убили бы, вторые перешли бы на сторону врага, как только почувствовали бы, что дни Прицци сочтены.

Именно поэтому появился Доминик — босс. Доминик — принимающий решения, Доминик — не умеющий держать себя в руках.

Энджело слушал и отвечал на вопросы, старательно скрывая ту информацию, которую можно было скрыть.

Доминик повертел в пальцах бокал «Вдовы Клико» и, не повышая голоса, спросил:

— Наробино уже здесь?

— Да, — Энджело кивнул. — Я проверил по списку приглашенных. Он пришел.

— Отлично, — Доминик сделал глоток. — А твой человек?

— Он тоже здесь, — Энджело поглядывал в зал. — Не волнуйся, все в порядке.

— Хочу надеяться. Это кто-то из наших?

— Нет. Мы пригласили человека со стороны.

Доминик настороженно покосился на него.

— Почему? Я же сказал, чтобы это был кто-нибудь из семьи.

— Мы поговорили с доном, — пояснил Энджело, снимая напряжение, — и пришли к выводу, что это было бы слишком рискованно. Наробино — осведомитель, и полиция, наверняка, проверит всех наших парней.

— Дерьмо собачье, — буркнул Доминик. — Они ничего не смогут доказать\'. Все подтвердили бы, что этот парень в момент убийства был здесь, на свадьбе.

— Конечно, — согласился Энджело. — Но зачем вообще вступать в переговоры с полицией? Нам ни к чему лишние проблемы. Человек со стороны — это как раз то, что нужно. Его не знают, а значит, и риск сводится к минимуму.

— Он — профессионал? — полюбопытствовал Доминик.

— Разумеется. Высшего класса. Все по самому высокому разряду.

— Хм… — Прицци задумался.

Он сделал еще один глоток, опустошив бокал до дна. Поставив его на стол, взял новый и с удовольствием опять окунул седые усы во «Вдову Клико». Щеки его покраснели, а глаза масленисто сверкали. На лбу проступили бисерины пота, и Доминик время от времени смахивал их тыльной стороной ладони. Он пил шампанское, как пиво — большими глотками, со смачным придыханием. Казалось, его вовсе не интересует Вкус напитка, а лишь сам процесс насыщения.

«Черт возьми, — подумал Портено. — Если бы ему подменили шампанское ослиной мочой, он бы даже не заметил этого».

Доминик оторвался от бокала, быстрым движением языка слизнул повисшие на усах капельки и шумно выдохнул.

— Отличное шампанское…

— Да, конечно, — подтвердил Энджело. Шампанское, и правда, было отличным.

— Ну, а что насчет Фрейки Палоу? — вдруг спросил Доминик, глядя куда-то в толпу.

— Пока ничего не известно. Я отправил к нему людей. Они должны забрать деньги и позвонить, когда все будет закончено.

— Я знаю Френки довольно давно. Лет тридцать назад мы даже работали вместе. Он не так прост. По крайней мере, к нему очень трудно подобраться. Палоу осторожен, как гиена.

— Я тоже неплохо знаю Френки и, думаю, мои люди вытрясут из него все, что нужно.

— Если он не сидит уже где-нибудь в Акапулько.

— Вряд ли, — возразил Энджело. — Как только Севил позвонил мне вчера вечером, я тут же приказал ему отправить людей на вокзал и в аэропорт, а также послать человека к нему домой. Но он пока еще не появился.

— Машина?

— Нам известны номер и марка его автомобиля, и мы контролируем все крупные магистрали. Нет, Френки отсиживается у кого-то в городе. К тому же я не верю, что он прокрутил всю эту махинацию один. У него не настолько хорошо работает голова.

— Ты думаешь, в этом деле замешан еще кто-то? — брови Доминика поползли вверх.

— Да, я почти уверен. Мы навели справки, дня за четыре до того, как Палоу заявился в казино, в город вернулся Макс Хеллар. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Конечно. Этот засранец лет двадцать зарабатывал тем, что устраивал подобные фокусы во всех казино Штатов.

— Вот-вот. Многовато для простого совпадения, верно?

Доминик кивнул и вновь припал к бокалу, словно гонимый невероятной жаждой. Сделав несколько внушительных глотков и опорожнив вторую порцию, он взял сигару и принялся сдирать с нее обертку.

— Хорошо. Как только твои парни позвонят, сразу же дай мне знать. Сразу!

— Конечно.

— А с Наробино мы поступим следующим образом. Покажи его своему человеку, и пусть тот прикончит Луи при первой же возможности. — Доминик зажал сигару зубами и закурил.

— Хорошо. Нам придется подозвать Луи, чтобы киллер мог получше рассмотреть его.

— Хм… А так он не может этого сделать?

— Не думаю, — Энджело покачал головой. — В такой толпе недолго ошибиться.

— Черт. На свадьбе собственной племянницы приходится разговаривать с разным дерьмом.

— Бизнес, — протянул Портено, пожимая плечами.

— О’кей, черт бы его побрал. — Доминик уже не скрывал раздражения. — Отец поприветствует гостей, а потом можешь позвать Наробино. Только пусть твой человек сделает все поскорее. У меня нет ни малейшего желания трепаться с этим ублюдком даже секунду.

— Разумеется, — улыбнулся Энджело. — Я предупрежу его заранее.

— Ладно, — Доминик вздохнул. — А ты уверен, что твой человек сделает все как надо?

— Он — профессионал, — напряженно ответил Портено. — И в конце концов, я отвечаю за это дело. Так что успокойся.

— Ну, хорошо, ладно, — казалось, Прицци даже не заметил тона consigliori. — Да, ты за это отвечаешь. О’кэй. Как только мы закончим со всеми этими поздравлениями, можешь подвести Наробино.

— Я понял, — Энджело вздохнул и отвернулсжс некоторым облегчением.

Черт возьми, до чего же глуп этот босс. Если Доминик станет доном, то он уйдет на покой. Сразу, не колеблясь ни секунды.

Портено еще раз вздохнул и пошел отдать необходимые распоряжения…



… Чуть меньше чем за двадцать четыре часа до приведенного выше разговора в Лас-Вегасе произошло нечто, что совершенно не вязалось с планами Прицци, хотя они, естественно, не могли знать об этом…



… Френки Палоу, сидя за рулем своего старенького темно-бордового «понтиака», изрядно нервничал. Руки его тряслись мелкой дрожью, и он откровенно жалел, что не может выпить чего-нибудь покрепче, ибо путь ему предстоял долгий, а вести машину, будучи в подпитии, он не хотел, справедливо полагая, что неприятности с полицией — совершенно непозволительная роскошь в его положении.

Френки нащупал мокрой от пота рукой лежащую на правом сиденье пачку «Кул», вытащил одну сигарету и тут же с удивлением обнаружил, что она последняя. Это, в общем-то, было странно, поскольку он распечатал ее не далее как два часа назад. И дело вовсе не в том, что Френки было жаль сигарет, теперь-то ими можно завалиться, а в том, что часто курящий человек возбуждает мысли о нечистой совести.

И это, в сущности, являлось правдой.

Однако, взвинченные до предела нервы требовали своей дозы никотина, и он, подвесив сигарету к нижней губе, торопливо щелкнул зажигалкой. Смяв пачку в широкой ладони, Френк швырнул ее за окно, и она упала на асфальт, откатившись под колесо.

Свежий вечерний ветер проникал в салон «понтиака» сквозь опущенные стекла передних дверей, вытягивая табачный дым.

И весьма кстати, подумал Френки. Иначе можно было бы запросто задохнуться в этой колымаге, черт бы ее побрал. Ладно, как только он доберется до Фриско, сразу купит отличную новую тачку. «Порш», например. Или «шевроле». Да, господи, какая разница, что за машина это будет? Не в этом дело. Главное, он теперь богат. Мать моя, семьсот двадцать «кусков» за час работы! Такое ему и во сне не снилось… Семьсот двадцать!!! Спасибо Максу. Правда, придется заплатить за помощь десять процентов, но и оставшихся «бабок» ему вполне хватит, чтобы жить припеваючи где-нибудь на западном побережье до конца дней. Лучше бы, конечно, выбрать небольшой городок, стоящий у самого океана, купить хороший дом, жениться, завести детишек. Теперь-то, когда у него в кармане такие деньги, он может себе это позволить. А то, что его найдут, так этого Френки не боится. Главное, смотаться побыстрее из Вегаса, пока эти ослы в казино не сообразили, что к чему. Скорее всего, они быстро узнают, кто именно их нагрел, но это уже не будет иметь никакого значения. К тому времени Френки уже и след простынет. А там пусть ищут. Легче найти иголку в стоге сена, чем конкретного человека на западе Штатов.

Черт, где же этот Макс?

Френки взглянул на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. Он опаздывает на десять минут. Может быть, что-нибудь случилось?

Огонек сигареты ожег ему пальцы.

— Ааа, мать твою, — зло пробормотал Палоу, выбрасывая окурок в окно. — Так ни разу и не затянулся… И сигарет, как назло, больше нет…

Тротуар рядом с машиной был усыпан оранжевыми цилиндриками фильтров и пеплом. Хлопья пепла так же густо покрывали брюки Френка и пол кабины. Палоу наклонился вперед и принялся сдувать его со штанин на коврик под ногами. Он старался отвлечься от мыслей о деньгах, но они упорно возвращались, навевая таинственные размытые образы. Френки не очень хорошо представлял, что именно ему лезет в голову, но взбудораженная фантазия шептала: «О-о, парень, это самое лучшее в твоей жизни… Самое сладкое, самое вкусное, самое мягкое… У тебя будет все самое…»

Да, так и будет. Именно так. Палоу старался не сомневаться в благополучном исходе дела, хотя временами ему в душу закрадывалась легкая тревога.

Ему еще никогда не приходилось проворачивать такие крупные дела. Раньше он работал мельче % двадцать, пятьдесят, максимум сто тысяч. А тут семьсот! Серьезные деньги. Очень серьезные.

Френки Палоу, исходя из собственного опыта, знал: самый опасный этап в любой афере или каком-либо другом деле вовсе не осуществление, как считают многие. План можно хорошо подготовить и практически на сто процентов осуществить даже без особых опасений засыпаться. Самое сложное и опасное — скрыться! Вот где поджидает наибольшее количество случайностей, ибо, пока делаешь дело, ты в состоянии контролировать ситуацию. Возьмем, скажем, заурядное ограбление банка. Посреди операции кто-то заходит в помещение. Что делать? Да ничего. Не терять голову, вот что! Уложить человека на пол лицом вниз и пригрозить пустить пулю в башку, если он надумает проявлять геройство. В конце концов, пальнуть для острастки в потолок. И все. Ты держишь ситуацию под контролем!

Но вот ты выбегаешь на улицу, таща в руках мешки с деньгами, бросаешь их в багажник, садишься за руль и отчаливаешь. Казалось бы, дело сделано, радуйся. Как бы не так. В эту-то секунду некий урод, ротозей, мать его, зазевался и въезжает капотом своего чертового «кадиллака» прямо тебе в правый-борт! Тут же появляется полиция и тебя увозят в тюрягу с шикарными браслетами на запястьях. Так обычно и происходит. Лично он знает, по крайней мере, четверых ребят, которые залетели как раз на таких мелочах. И уж на что были головастые парни — все просчитали до секунды, а вот сидят себе в кутузке теперь и матерят на чем свет стоит какого-нибудь растяпу, оказавшегося — совершенно случайно, заметьте! — у них на пути именно в тот момент, когда его там, по всем расчетам, быть не должно.

Френки вздохнул и снова потянулся за сигаретой, но тут же вспомнил, что сам выбросил пустую пачку пять минут назад.

Черт, где же Макс? Он внимательно оглядел улицу. Темные дома застыли по правой стороне, рассматривая его «понтиак» с безразличием, присущим всем мало-мальски богатым кварталам. Не то чтобы этот район был особенно престижным, нет. Скорее, наоборот. Тем не менее от осознания этого факта спеси у него не убавилось. Совсем как человек, отчетливо понимающий свое истинное положение в этом мире, но сумевший каким-то невероятным образом подняться на вторую ступеньку социальной лестницы, безмерно гордящийся этим почти что подвигом. Всю правую сторону занимали такие вот особнячки, частично скрытые за рядами пышной зелени, частично — за невысокими оградками.

В этом городе Френки навидался всякого и знал, что действительно богатые люди практически не прячутся за заборами. Это сомнительная «привилегия» более низких слоев общества.

С левой стороны тянулся небольшой сквер. Ярдах в десяти от того места, где стоял «плимут», замер огромный рефрижератор. Палоу не смог точно разглядеть надпись на борту, но вроде что-то связанное с перевозкой фруктов. В кабине, на полке водителя, шла какая-то возня, а один раз Френки даже заметил совершенно голую девицу, мелькнувшую за лобовым стеклом. Эта парочка не вызывала у него каких-либо опасений, просто Френки не мог понять, почему они занимаются этим в кабине грузовика, а не снимут номер в каком-нибудь мотеле. В его мозгу этот — в общем-то, ничего не значащий, пустячный по сути — вопрос превратился в настоящую неразрешимую дилемму, которая всплывала в голове каждый раз, стоило ему только бросить взгляд в сторону проклятого грузовика.

Хотя, в конечном итоге, кому какая разница, верно? Может быть, у парня нет лишних баков или ему так просто больше нравится.

Френки еще раз взглянул на часы. Господи, почти половина. Все, он ждет две минуты и сваливает. Не хватало еще, чтобы детективы казино застукали его здесь с багажником, полным денег. Нет. Раз Йакс не хочет забирать свою долю, пошел он к черту. Френки не станут из-за этого мучить угрызения совести, и аппетит у него тоже не пропадет. «Две минуты, Макси, — мысленно предупредил Палоу. — Две минуты, и ни секундой больше».

Он уставился на светящийся циферблат часов, вмонтированный в приборную панель, и принялся наблюдать за движением секундной стрелки с жадностью любителя женских прелестей, созерцающего стриптиз.

Когда до назначенного срока оставалось не больше десяти секунд, на улице послышались торопливые шаги.

Френки оторвался от часов и глянул в зеркальце заднего обзора. Человек, появившийся из-за поворота, очень спешил. Он почти бежал. Длинный плащ скрадывал фигуру, а шляпа, надвинутая на самые глаза, прятала под тенью лицо. Однако Палоу без труда опознал человека. Ему повезло. Если бы Френки хоть на мгновение усомнился, что это тот, кого он ждет, «понти-ак» давно бы сорвался с места и скрылся в темноте, оставив человеку лишь одни клубы газолиновых выхлопов вместо денег.

Шаги приблизились, дверца распахнулась, и незнакомец забрался на переднее пассажирское сиденье.

— Привет, — поздоровался Френки. — Тебе повезло, я уже собрался уезжать.

— Возникли кое-какие проблемы, поэтому произошла задержка, — спокойно ответил гость.

— Я надеюсь, это не связано с… — встревоженно начал Палоу, но человек быстро перебил его.

— Не волнуйся, казино тут не при чем. С этим все чисто. Деньги с тобой?

Человек снял шляпу, и Френки улыбнулся.

— Конечно. В багажнике. Я уже отложил семьдесят «кусков». Черт возьми, это, действительно, была напряженная работенка. Но зато целая куча денег. Честно. Я никогда не видел столько «бабок» одновременно.

— Я думаю, — губы гостя растянула слабая улыбка.

— Ладно. Мне надо бы сматываться, пока эти придурки из казино не очухались.

— Конечно, — кивнул человек. — Давай мне деньги, да я пойду.

— Ага, — Френки начал рыться в карманах. — Сейчас…

Наблюдая за его торопливыми движениями, гость расстегнул плащ.

— Сегодня душно.

— Да, — рассеянно подтвердил Палоу, продолжая искать ключ. — Наверное, будет дождь… Черт, где же этот ключ-то… А, вот нашел.

Он повернулся к гостю и обомлел. Прямо ему в лицо уставилась «Ллама» 38-го калибра с навинченной на ствол насадкой глушителя.

— Дай сюда ключ, Френки, — спокойно приказал гость. — И не вздумай шелохнуться.

— Ты не сделаешь этого… — прошептал побелевшими непослушными губами Френки, все еще отказываясь верить в происходящее.

Гость пожал плечами и спокойно нажал на курок. Хлопок прозвучал негромко. Тело Палоу отбросило на дверцу. Голова глухо ударилась о боковую стойку, а затем уже мертвый Френки завалился на рулевую колонку. Клаксон взвыл, огласив ночь резким пронзительным звуком.

Человек ухватил труп за окровавленные волосы и одним рывком откинул на сиденье. Ключ выпал из разжавшейся руки и упал на коврик под креслом, смешавшись с серо-белым пеплом.