Эта мысль стучала в ее голове, пока она, задыхаясь, неслась по улице, стуча по асфальту своими идиотскими каблучками, крепко прижимая под мышкой сумочку и одновременно чувствуя, как с плеча соскальзывает куртка: «Нет, черт побери, не успеть!» Ясное дело, ни малейшей надежды не оставалось, сознание этого парализовало все ее существо, и все же она продолжала бежать изо всей мочи, хотя это было совершенно бесполезно: часы показывали уже половину девятого. Придется ждать следующего автобуса, уже не в первый раз она опаздывает на работу. И все же она продолжала упорно стучать по асфальту своими каблучками. Она рассекала толпу хмурых, невыспавшихся людей и думала: «А вдруг все же…» Несмотря на свою уверенность в том, что автобус ушел пять минут назад и никакой надежды нет, она чувствовала, что просто обязана бежать. Продолжать бег, хотя ноги ныли, а во рту ощущался привкус крови, это было наказание за медлительность и нерасторопность, за то, что она вечно слишком поздно встает, не может накормить Анну нормальным завтраком, не может спокойно одеть ее, черт побери! До чего ей надоели все эти капризы и нытье каждое божье утро. Правда, малышке всего пять, и, конечно же, она не виновата, что из-за ее мамаши у нее все не ладится. А Алиса постоянно вела себя так, как будто во всем виновата дочка. И вот сейчас в каждом ударе сердца она слышала свой пронзительный крик. Солнце нагрело куртку, и на глаза навернулись слезы:
— Вот он! Автобус!
Когда Алиса была уже на углу, желтая задница автобуса как раз мелькнула в глубине улицы Стовнербаккен. До остановки ей оставалось всего каких-то пятьдесят метров, ведь именно сегодня автобус опоздал. Еще бы немного, и она бы успела. Вдвойне обидно!
Все это было настолько невыносимо, что она даже не смогла сразу остановиться, а продолжала труси́ть по асфальту, пока автобус окончательно не скрылся из виду. Задыхающаяся, измотанная, с яростно бьющимся сердцем и замершим рыданием в горле: «Черт, черт, черт! Это уже сверх всего, ужасная ночь и жуткое утро, хныкающая малышка и беспорядок в квартире». Когда, собственно, она последний раз мыла полы? Или окна? Стирала пыль? Другие занимались уборкой, вероятно, уложив детей спать. Но Анну никак нельзя было заставить угомониться. А сама она настолько уставала, что засыпала сразу же, стоило лишь коснуться головой подушки, и телевизор был для нее наподобие снотворного. Но потом, ночью, случалось, что она просыпалась ни свет, ни заря и лежала с открытыми глазами по целому часу, ощущая, как ноют спина и плечи. Она начинала размышлять о разных вещах, постепенно впадая в дрему, и вдруг, помимо ее воли, начинали роиться воспоминания о прошлом, и ей становилось очень грустно. Но тут раздавался звонок будильника. Анна все еще писалась по ночам, хотя ей было уже больше пяти. Другие дети ее возраста уже давно не писаются. Если бы у нее хватило решимости посоветоваться с кем-нибудь из воспитательниц в детском саду. Только ведь эти умные, с таким чувством ответственности девушки, наверняка, стали бы еще больше жалеть ее. У других матерей таких проблем не было. Они разглагольствовали о «ближайшем окружении», «стимулирующих факторах», «ролевой игре», «групповых ситуациях». У тех, других, было устойчивое существование, а у Алисы Хамре его не было. Ее обычный день был похож на марафон, начиная с бега от дома до автобусной остановки, чтобы поспеть на 8.40 и до 16.15, когда надо было успеть на автобус после рабочего дня, и все это безо всякой надежды когда-либо коснуться финишной ленты. Бедная Алиса Хамре…
После такого марш-броска пот струился по спине и груди. Она с трудом перевела дух. Ноги подкашивались. И все же Алиса Хамре была в хорошей форме! Начинался новый день. Жаркий летний день! В такой день закатиться бы куда-нибудь с приятелем. Девушки на работе только об этом и говорят. А она даже вызвалась работать в июле, когда все остальные разъедутся. Ей было тягостно брать отпуск, когда ехать некуда, или, вернее, нет денег, чтобы куда-то поехать. Детский сад не будет закрываться, так что Анне не придется сидеть дома взаперти и капризничать. В прошлом году им удалось вместе с бабушкой, матерью Алисы, съездить за черникой. Наверное, они и в этом году могли бы погостить у дяди, там было очень даже неплохо.
А позапрошлым летом они жили в летнем домике в Ларколлене, который снимали тогда еще вместе с Харальдом. Все время лил дождь, и делать было абсолютно нечего. Единственное, что им оставалось, так это прогулки на лодке в маленькой бухточке, во время которых Алиса должна была выслушивать длинные рассуждения Харальда о разных типах лодок и ценах на них. Анне было всего два года, и ей явно не хватало этого пространства в пятнадцать квадратных метров, она плакала и капризничала, мешая Харальду мечтать вслух о собственном летнем домике в двенадцать квадратных метров ценой в четверть миллиона крон. «В котором будет еще меньше места для ребенка», — думала про себя Алиса. Постоянные ссоры и препирательства по дороге в магазин, газовая плитка, примитивный туалет… Собственно тогда между ними и наступил окончательный разрыв.
А фамилию Харальда она все-таки себе оставила, все же Алиса Хамре звучит гораздо лучше, чем Алиса Свинген, — размышляла она, шагая по тротуару, даже не желая думать о том, какое объяснение она придумает на работе сегодня, и стоит ли его придумывать вообще. Автобусная остановка была далеко позади. Алиса не решалась повернуть назад, хотя следующая остановка была почти рядом со Стовнерцентром, и прежде чем она дойдет туда, уже и следующий автобус может появиться. К тому же в нем, наверное, будет много народу. Может быть, вообще лучше поехать на метро, раз уж она прошла так далеко.
Впрочем, все одно… и она свернула направо, навстречу потоку изможденных конторских служащих. При ярком утреннем свете их лица и тела казались резко очерченными.
— Господи! Неужели и я так же ужасно выгляжу? — подумала она и оглянулась. Она находилась почти посредине между двумя остановками. Неужели она и следующий автобус пропустит? Опять пуститься бежать? Ну уж нет! На это она больше не способна, ноги подкашиваются, да еще эти неудобные туфли…
Мимо нее проносился поток машин, образуя над ним густое облако выхлопных газов. И все же, стоя здесь на улице под кроной старой березы, которая свесила свои ветви через изгородь какого-то чужого сада, она вдруг услышала шелест листвы, ей почудился запах лета и давнее забытое волнение. Ярко-зеленые листочки еще не были по-городскому запыленными. О, Боже, как все это напоминало о давно ушедших днях!
И вдруг ее осенило: надо попробовать автостоп! В ту же секунду она уже стояла на краю тротуара, подняв вверх большой палец. Уж это-то она умела. Ей столько раз доводилось «голосовать», останавливать попутные машины, когда она была молоденькой девчонкой по имени Алиса Свинген и жила в деревне Серскугбюгда, еще до того, как их семья переехала в Осло. Алиса садилась в попутную машину, чтобы ехать на вечеринку в Эльверум или Нюбергсун, одна или с лучшей подругой Магген, с которой уже давно потеряла связь. Их всегда подвозили. Девушек всегда подвозят. Это весьма смущало и пугало родителей. Но в их местности было такое плохое автобусное сообщение, что же оставалось делать субботним вечером семнадцатилетней девчонке…
Теперь все было по-другому. Ей уже целых двадцать пять, и стоит она не где-нибудь, а на одной из улиц Осло, и пытается остановить машину; было уже больше половины девятого, а машины все проносились мимо, и ни один водитель даже не взглянул в ее сторону. Но она не сдавалась. Девушек подвозят. Это она твердо знала, хотя сейчас час пик и она находится на широкой магистрали в Осло, в столице, а не на обочине какой-нибудь проселочной дороги, ведущей из ее деревни в Эльверум. И сама она уже не та семнадцатилетняя девушка в плотно облегающих джинсах с вышитыми на них сердечками, в лиловой водолазке из акрила и черной кожаной куртке на молнии с брелком-медвежонком, свисающим из клапана кармана.
А машины все проносились мимо. Она потеряла терпение, пробежала еще немного вперед и снова попробовала проголосовать. Какой-то парень помахал ей рукой и помигал фарами — это ее приободрило. Ведь ноги-то у нее совсем уже отказывались идти! Яркий солнечный свет, зелень садов, знакомый запах лета, который пробивается сквозь завесу пыли и выхлопного газа, а сама она стоит у края шоссе и пытается поймать машину уже безо всякой надежды попасть вовремя на работу. Ее охватило удивительное ощущение, которое напоминало ей о прошлом. О том прошлом, когда она возвращалась ранним утром домой с вечеринки, и случалось, последние два-три километра надо было идти пешком одной, если только кто-нибудь не ехал на машине в ту же самую сторону. Порой ее охватывало такое радостное чувство, что ни ожидаемые упреки родителей, ни сам факт возвращения в одноэтажный домик без ванны и с туалетом на улице уже не могли омрачить того волшебного ощущения счастья, когда идешь одна по пустынной дороге через летний лес, весь пронизанный светом!
Кажется, кто-то тормозит, нет, нет, просто кого-то высадили из машины, и она равнодушно умчалась прочь.
И вдруг раздался громкий скрежет, и рядом с ней остановился грузовик с высоким кузовом, такой огромный, что он даже заслонил солнце.
Грузовик? А почему бы и нет? Привередничать не приходится. Грузовик так грузовик!
Она взялась за ручку кабины и почувствовала, что ее открыли изнутри.
— Я опоздала на автобус. Может быть, довезете меня до центра? — крикнула она парню, который вытянулся на сидении, чтобы открыть ей дверцу.
Он кивнул.
Она вцепилась в ручку кабины и с трудом стала карабкаться на ступеньку. Хлопчатобумажная куртка соскользнула с плеча вместе с сумочкой. «О, Господи», — подумала она, когда ей наконец удалось закинуть ногу высоко наверх.
Едва она успела как следует захлопнуть дверцу, как он тут же дал газ.
2.
— Музыку любишь?
Она впервые услышала его голос. Они проехали немного вперед и остановились в ряду других машин, ожидая, пока зажжется зеленый свет на Тронхеймском шоссе. Она пыталась рассмотреть сидящего рядом. Он был одет в зеленый комбинезон, сидел, крепко вцепившись в руль и не обращая на Алису ни малейшего внимания. У парня были темные, густые, вьющиеся волосы, которые спадали волнами на уши и воротник. Ей всегда нравились именно такие волосы. Полоска щетины над верхней губой свидетельствовала о том, что он намеревается отрастить бороду — ну что ж, и это неплохо, если она будет такой же густой и темной. Правда, уж очень он молодой. И не такой уж бывалый, как старается казаться. Рука, тянувшаяся за кассетой, оказалась маленькой и гладкой. А на мизинце — золотое колечко. «Подарок какой-то девушки», — подумала Алиса.
— Музыку? Господи! Конечно!
Она, наконец, обрела дар речи.
— Какую?
Глупый вопрос. Да какую угодно. Лишь бы в быстром темпе.
Автомобильная пробка начала рассасываться.
Алиса лихорадочно размышляла. Собственно, она уже давно не интересовалась музыкой. Порой слушала радио, но музыка в одно ухо влетала, из другого вылетала. И сейчас она чувствовала себя совершенно отупевшей: не могла вспомнить ни одной мелодии — это она-то, у которой было когда-то собрано 200 пластинок. В основном Битлз, Роллинг Стоунз и Арета Франклин. Хотя не так уж и густо.
— Что-нибудь побыстрее и покруче.
Кажется, тащить ее в постель он не собирается.
— Тогда попробуем вот эту, — сказал он и ловким движением вынул кассету из ячейки и вставил ее в прорезь магнитофона.
Раздалось металлическое потрескивание, ей нравился этот звук, он предвещал что-то приятное. Кабину наполнил голос Рода Стюарта — отнюдь не отрывистые, похожие на колючую проволоку звуки, а протяжные, исполненные тоски по дальним странствиям: Sailing — Свобода! Интересно, почему он выбрал именно эту мелодию? Она искоса взглянула на него. Он не отрывал взгляда от шоссе. Пряди его волос спадали на гладкий лоб, у него был короткий нос, беспокойные серо-голубые глаза и крепкие руки, которые управляли тяжелым грузовиком с изящной ловкостью, как будто в руках у него был не руль, а какой-нибудь штанген-циркуль. Губы кривила легкая усмешка, придававшая лицу особую привлекательность. Он почти не обращался к ней. За него говорила музыка:
Sailing — I’ve been sailing Home again ’Cross the sea…
Автомобильная река растекалась на два потока, они покатили по Трондхеймскому шоссе мимо Амеруда, Калбаккена, Редтведта. Солнце светило им в спину. Она видела перед собой город в мареве из дыма и пыли: золотисто-розовые, серо-голубые, блекло серые тона. Так красиво. Из автобуса никогда ничего подобного не увидишь. Они сидели вдвоем в кабине грузовика, со всех сторон зажатые потоком автомашин, и наблюдали свое отражение в блестящих задних стеклах впереди идущих машин. Кабина покачивалась в ритме общего движения машин в очереди.
…sailing ’Cross the water To be near you To be free…
Sailing… Да, мелодию он выбрал, что надо. Ведь они и впрямь плыли. С солнышком и ветерком по длинной реке из сверкающих автомобилей. Она поудобнее устроилась на сидении. На нее вдруг нахлынула волна благодарности к этому парню за то, что он выбрал Стюарта, именно Стюарта с его хриплым, таким сексуальным голосом и именно эту мелодию Sailing, в которой, собственно, воплотились все ее собственные мечты о том, чтобы хоть ненадолго оторваться от обыденности, глотнуть воздуха свободы… И ей показалось вдруг, что и он чувствует то же самое, абсолютно то же самое, по крайней мере сейчас.
— Ну, так где же ты все-таки работаешь?
Господи, да неужели она ему еще так и не ответила? Он подумает, что она совсем с приветом.
— В жиробанке…
«Плавание» уже закончилось, а они так и не добрались до ее работы.
— Это название навевает тоску.
Боже мой, зачем она ему это сказала, теперь он будет считать ее вообще идиоткой.
— Точно, смертельную тоску.
Впереди загорелся красный свет, и они остановились. Мелодия Sailing замолкла. Теперь Стюарт пел в более быстром темпе о своем несчастном разбитом сердце.
Парень впервые пристально посмотрел на Алису, хотя и до этого она замечала, что он бросал на нее взгляды украдкой.
— Пошли все это к дьяволу.
Его светлые глаза поддразнивали ее, губы тронула улыбка. Что, собственно говоря, он имел в виду?
— Как это послать к дьяволу, ты о чем?
— Не возвращайся туда, найди что-нибудь получше.
— Ничего себе, взять так прямо и бросить. Уйти с концами, что ли?
Очередь машин продвинулась, но настроение было явно испорчено. В ней росло раздражение, ему-то что, видно, просто решил потрепать языком.
— Именно так. Мир не перевернется, если ты не придешь на работу денек-другой.
Да, это ей и так ясно, насчет прогулов она всегда была сильна. Бывало, что утром она не могла подняться. Но что-то во взгляде и тоне молодого человека возмущало ее. Он говорил так, как будто все само собой разумелось, что раз он предложил, то она прогуляет работу. Ну, положим, она прогуляет? А дальше что? Что последует с его стороны?
— Ну, что, можно и прогулять, — сказала она язвительно. — Я прогуляю, и что из этого будет? А?
Кажется, она начала слегка кокетничать с ним, чтобы посмотреть, как далеко он зайдет.
— Да все, что угодно. Мы с тобой что-нибудь придумаем.
— Мы?
— Ну да, ты и я.
Вереница машин тронулась, но теперь он уже не отводил взгляда от нее и совершенно не смотрел на дорогу.
— А ведь ты красивая.
Она попыталась откашляться. Она почувствовала, что если заговорит, то голос у нее будет дрожащим. Собственно, пока ей ничего не угрожало. Она стояла у шоссе и голосовала. Он подобрал ее. Возник интерес. Естественно, что теперь он будет пытаться что-то с ней иметь. Такое с ней бывало и раньше, множество раз. Такую возможность всегда надо учитывать, когда голосуешь, и нечего волноваться.
— Уж нет ли у тебя супруга, которого нужно кормить обедом ровно в четыре или там?..
Он заметил ее смущение. Она расслабилась.
— Никакого супруга нет! Но…
— Что значит «но»? Не можешь решиться?
Тут она возмутилась:
— Я, видите ли, не решаюсь! И от кого я это слышу. Ты и сам-то сидишь за баранкой, как приклеенный, день-деньской и водишь эту громадину! И никуда от этого не денешься.
— А давай поспорим?
В его глазах сверкнула озорная искорка, как будто в ее сопротивлении он видел подтверждение того, что она подчинится ему и будет делать все, что он захочет. Она сама это чувствовала, хотя противилась изо всех сил.
— Спорим, что, если я захочу, то брошу баранку.
— Господи, что за чушь! Я и спорить-то не собираюсь. Я спешу на работу, мне надо попасть в центр. И если ты не можешь меня туда отвезти, что ж, мне придется сойти!
Но парень был настроен решительно, завитки его темных вьющихся волос ниспадали ему прямо на глаза, и он смотрел на нее таким взглядом, что она с ужасом представила себе, как выглядит со стороны: взлохмаченная, вся в испарине после того самого марш-броска. В ту же секунду она заметила, как прыгнула стрелка часов на обувной фабрике.
Уже пять минут десятого, так что на работу она опоздает по крайней мере на полчаса, не говоря уже…
Парень только широко улыбался, а Стюарт все надрывался, выводя мелодию своим хриплым, суперсексуальным, откровенно призывным голосом, звук которого доносился из стереоколонок в задней части кабины:
I still love you — love you — love you…
— Давай договоримся, ты прогуляешь работу, если я прогуляю свою… Идет?
Она рассмеялась. Эти слова поразили ее. Он что, чокнутый? А в это время кабину наполнили звуки одной из ее любимых мелодий:
I can tell by your eyes that you’ve probably been crying forever…
Собственно, у нее не было оснований сердиться на него, ведь он просто смотрел на нее и улыбался, и в общем-то не так уж чтобы язвительно, скорее напротив. Его улыбка была такой искренней.
— Ну, так как?
I don’t wanna talk about it — how you broke my heart…
— Ты чокнутый, — единственное, что она смогла выдавить из себя, — совсем чокнутый.
3.
Заскрежетали тормоза, они перешли из одного ряда в другой, резко свернули налево и взяли направление к площади Карла Бернера.
«Так, — подумала она. — Интересно, что он надумает теперь?»
Поток машин нес их в сторону Тейен-парка. Нет, она не будет протестовать. Такого удовольствия она ему не доставит. Пусть инициатива будет у него. Пусть докажет на деле, на что он способен. Он вел грузовик по извилистым улочкам, ее бросало из стороны в сторону. Она размышляла о том, чем, собственно говоря, это может кончиться. Наконец, они остановились в каком-то тупике, который соединялся с автостоянкой у подножья длинного зеленого холма, поросшего старыми деревьями. За деревьями, на вершине холма, виднелся старый особняк. Он остановил грузовик, заехав передними колесами на тротуар, открыл дверцу кабины и, спрыгнув вниз, обошел грузовик вокруг и открыл дверцу с ее стороны:
— Вот мы и приехали.
Трудно сказать, чего в этом было больше: галантности или самоуверенности.
— А дальше что?
— Можем слегка расслабиться.
Он вылез из комбинезона, открыл кабину и засунул его внутрь. Он оказался в джинсах, майке и ботинках на высоких каблуках. Он был меньше ростом, чем ей показалось вначале, пожалуй, даже коротышка, — подумала она и тут же решила, что ей надо взять себя в руки: интересно, что это он мог вообразить о ней — что она искательница приключений? Не лучше ли было бы для нее отправиться на работу, чем стоять тут ясным утром и дожидаться, пока этот наглый парень начнет к ней приставать? Что она вчера что ли на свет родилась?
Что ее ждет?
— Идем! — коротко бросил он и направился к автомобильной стоянке.
Она не сдвинулась с места. Он спокойно командовал ею. Интересно, что он собственно о ней думал? Вдруг она поняла, что сваляла дурака и завязает в этой истории глубоко, все глубже и глубже. Настроение было испорчено. Кончен бал, погасли свечи. Она осознала, что стоит на улице и дует ветерок, который играет листьями высоких деревьев на холме, заставляет их трепетать и переливаться золотом на фоне бесцветного неба. Хотя широкий фасад особняка, запах асфальта и городской шум напоминали ей, что от проселочных дорог молодости ее отделяют годы и километры.
— Ну, иди же!
Раздраженно оглянувшись, он снова позвал ее. Как будто бы она была обязана слепо подчиняться любому его приказу. Она повернулась… Было ясно, что стоять здесь глупее не придумаешь. Она подбежала к нему.
— Куда мы идем?
Ее снова прошиб пот. Все тело гудело. Она забыла в кабине свою сумочку. Было еще только начало десятого, а солнце так и шпарило. День ожидался ужасно жаркий. Анна, наверняка, будет усталой и капризной, когда она заберет ее из детского сада. К тому же она забыла опустить шторы в гостиной, и, когда они придут домой, в квартире будет жарко, как в печке. А она, как дурочка, идет на зов этого странного шофера грузовика, который ведет себя так, словно она уже ему принадлежит со всеми потрохами!
Алиса чуть не разрыдалась: Господи, что она делает! Надо немедленно остановиться! Она хотела что-то сказать ему, но он шел так быстро, что она с трудом поспевала за ним, едва волоча ноги в идиотских дешевых туфлях, купленных на распродаже. Он подвел ее к телефонной будке.
— Ну, вот, — сказал он, — можешь позвонить на работу и сообщить, что не придешь. Скажи, что болит живот.
— Это я уже говорила в прошлом месяце.
Слова вырвались у нее как бы помимо ее воли. По его улыбке она поняла, что он считает ее целиком в своей власти. Интересно, как же все-таки она от него отделается?
— Или придумай что-нибудь еще. Мы ведь с тобой договорились насчет пари.
Странно, но почему-то его улыбка совершенно ее успокоила, и она вдруг ощутила, что целиком и полностью находится в его власти. Ведь, если он сейчас ее бросит, то она окажется в ужасном положении, ужасном до смешного. Скоро уже десять, и фру Вестос, наверняка, уже начала работу с ее квитанциями.
Разговор с отделом персонала занял всего несколько минут. Она сообщила, что заболела Анна, да это и неудивительно, ведь после перенесенного зимой воспаления среднего уха она легко простужается.
Теперь был его черед. Пока, повернувшись к ней спиной, он набирал номер, она прислонилась к телефонной будке и вытрясла песок из туфли. Его телефонный разговор был еще короче. Не успела она надеть туфлю, как он уже повесил трубку на рычаг.
— Вот дьявол! Черт бы вас всех побрал!
— Куда ты звонил?
— А, в свою фирму, сказал им, где они смогут найти свою тачку.
И он пошел обратно через стоянку в сторону грузовика.
— Ты что, собираешься его просто здесь оставить?
— А у тебя есть другой вариант?
Он улыбнулся.
— Почему бы нам немножко не поразвлечься?
Она была не против. Дело сделано. Все равно у нее теперь свободный день. Ничего страшного не произойдет. Она — взрослый человек и вполне сумеет справиться с обстоятельствами. Подумаешь, неожиданный отдых, небольшой загул, стоит ли драматизировать? По борту грузовика красовалась написанная ярко-красными буквами вывеска «Speed Spedisjon — Транспортные перевозки. Быстро и удобно».
Она забралась в кабину и взяла оттуда свою сумочку. А парень открыл фургон, извлек оттуда несколько полиэтиленовых пакетов и сумку, положил их на землю, захлопнул дверцу и бросил ей:
— А эти ты понесешь. Мне одному не справиться.
В пакеты были напиханы коробки конфет, шоколадки, пастилки, блоки сигарет, мясные консервы… У нее потекли слюнки. Она вспомнила, что впопыхах так и не позавтракала. Вечно у нее не хватает времени на завтрак.
— Мы это все возьмем с собой?
— Ничего, переживут, так сказать, небольшие потери при транспортировке… учитывая то жалованье, которое они платят. Поишачил на них две недели и хватит. Теперь я нуждаюсь в отдыхе так же, как и ты, — подзадорил он ее.
Он запустил руки в кабину, извлек из нее ворох кассет, которые тут же запихнул в сумку.
— Уж это-то точно все мое.
Шагая рядом, они направились в сторону машин, стоявших на том участке автостоянки, где висела вывеска «Только для сотрудников и посетителей». Он подошел прямо к красному мустангу, позвенел ключами, откинулась крышка багажника. Он небрежно закинул вещи в багажник и кивком приказал ей сделать то же самое. Так она и сделала.
— Ну, а теперь захлопни дверцу изнутри, — прокричал он, усаживаясь за руль и открывая перед ней дверцу.
— Ну, иди же!
Он нетерпеливо взглянул на нее, она же продолжала стоять, не решаясь последовать приглашению.
— А эта машина тоже твоя?
Она вдохнула в себя приятный запах внутренней отделки автомобиля. Все в нем так и сияло.
— Чья же еще? Иди, садись.
— Но ведь ты не имеешь права ставить здесь машину…
Щит, предупреждающий о том, что право на стоянку ограничено: «Только для сотрудников и посетителей», стоял непосредственно перед передними стеклами автомобиля.
— Нет, это не твоя машина!
Он громко расхохотался и сжал в кулак руку, лежащую на руле.
— Садись, и я все тебе объясню…
Сиденье было такое мягкое. После поездки на грузовике она словно утонула в мягкой перине.
— Вон там, — объяснил он, — находится школа для умственно отсталых детей. Естественно, что работают там милые, деликатные люди, которые верят в хорошее в человеке — им и в голову не придет, что может найтись тип, который воспользуется стоянкой, не имея на это права. Вот я и паркуюсь здесь.
Он завел мотор. Она снова ощутила растерянность. Значит, он часто использовал эту стоянку. Значит, у него все было продумано заранее. Это было его постоянное место, сюда он подгонял грузовик, если ему хотелось расслабиться, подобрав какую-нибудь очередную голосовавшую на дороге дурочку… После этого стоило только набрать номер фирмы из телефона-автомата…
— Все заранее продумано? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно ехидней. — Подбираешь на дороге девчонку, которая голосует, везешь ее прямо сюда, к своему красному мустангу, а там, глядишь, и охмуришь?
Он ухмыльнулся и покачал головой.
— Я редко беру попутчиков. И, как правило, это бывают соплячки лет пятнадцати, которым во что бы то ни стало надо попасть в Кебен, чтобы упиться, потому что они, видите ли, помирают со скуки в родной усадьбе. Мало интересного.
У нее поднялось настроение: «Да, уж она-то точно не пятнадцатилетняя соплячка».
Он нажал на педаль. Из-под колес в разные стороны брызнули комья песка и камни. У нее заныли икры и захолонуло в груди, когда этот роскошный, обтекаемой формы автомобиль подался назад, с воем тормозов обогнул площадь и помчался по той же улице, по которой они только что приехали. Сердце у нее отчаянно забилось. В то же время силы совершенно оставили ее и она полностью расслабилась. Именно этого она и хотела.
— Нравится машина?
Он вел машину небрежно, но уверенно. Алиса чувствовала, что целиком погружается в атмосферу этого изящного автомобиля с его мягкой темной обивкой внутри; жужжание мотора отдавалось трепетом по всему телу, до самого донышка, как любила говорить Магген; на блестящей обтекаемой поверхности сверкало, отражалось солнце; все это внушало ей чувство безопасности, ее охватила уверенность, что пока она находится в этом автомобиле, который так уверенно движется по маленьким улочкам где-то в районе Кимпена, ничего плохого с ней случиться не может. Она еще раз вдохнула запах свежего лака, это было то же самое, что погрузиться в лак.
— Да-а! Знатная…
Знатная? Ей хотелось прикусить язык.
— Что значит знатная?
— Ну, значит, очень хорошая. Так говорят в моих родных краях.
— И где это?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Она не собиралась рассказывать ему о себе все. По крайней мере сходу. Ведь он-то ей ничего не рассказывал.
— Не мог бы ты снова поставить эту кассету «Sailing». Это отпадная вещь.
— Да, брось ты это: то «знатная», то «отпадная».
— Почему же бросить?
Она была неуязвима. Она плыла. Как давно она не была в подобном плавании! Последний раз похожее ощущение ей довелось пережить только во время поездки в черном мерседесе, принадлежащем Уве Ресанду, когда он вез ее из родной деревни Серскугбюгда в Хейванг под Хамаром, где танцевал с ней одной целый вечер, а потом отвез домой. Прошлым летом у него появилась невеста, и он уехал на стройку в Вестланн.
Теперь они плавно скользили по Швейгордсгате, среди фольксвагенов и тойот, в которых сидели озабоченные люди с мертвенно-бледными или серыми лицами. Вечно озабоченные люди, такие, как Харальд Хамре, в таких дешевых машинах, как у Харальда Хамре. Видел бы он ее сейчас!
Flying — I’ve been flying Like a bird In the sky…
— Ну, как, появились у тебя какие-нибудь желания? — спросил он.
— Какие такие желания?
— Ну, к примеру, что бы такое тебе хотелось бы сделать сейчас, теперь, когда ты стала свободной. Вот я о чем…
— Свобода…
Алиса скрестила руки над головой и вдруг испугалась, уж не пахнет ли от нее потом. На ней была бархатная куртка, уже поношенная и вышедшая из моды, блузка рубашечного покроя, которую нельзя было стирать, потому что она подлежит только химчистке, и юбка, купленная на распродаже вместе с этими идиотскими туфлями.
Свобода. Быть свободной — значит быть красивой и элегантной, благоухать свежестью и иметь ухоженные волосы. И как бы ей хотелось именно сейчас, в эту минуту, быть хоть капельку красивой и элегантной.
— Я бы хотела купить кое-что из одежды, — сказала она, глядя мечтательно в мягкую обивку потолка автомобиля. — Как бы мне хотелось сейчас пойти и купить себе массу шикарных вещей!
4.
Магазин «WOW — 2000» располагался неподалеку от тех улиц, где ей случалось проходить, делая покупки. Но в магазин «WOW — 2000» она никогда не отваживалась заходить. Витрины пестрели от всевозможных вещей и вещиц, некоторые предметы туалета были надеты на такие муляжи, что их было стыдно рассматривать, а манекены походили на покойников, наркоманов и проституток. Впрочем, они, пожалуй, больше напоминали клиентов этого магазина. Так подумала она, обратив внимание на некоторых разболтанных типов, выходивших из его дверей.
И вот сегодня она шла в «WOW — 2000».
Он взял инициативу в свои руки, и ей совсем не хотелось ему возражать, хотя в магазине она ощутила неловкость. В интерьере преобладали темные тона, металлические покрытия и зеркала, продавщицы расхаживали в туфлях на высоких каблуках, в черных шелковых брюках и в сверкающих серебром блузах с глубоким вырезом, позволявшим им выставить на всеобщее обозрение все свои прелести. И Алиса почувствовала себя такой неуклюжей в своей поношенной куртке, юбке с оборками, купленной на дешевой распродаже, блузке, которую рекламировали как «Крик моды ушедшего лета — продается с большой скидкой», и она на это клюнула. Она вечно попадалась на подобные трюки, накупая случайные вещи и тратя на них деньги. Деньги, предназначенные на что-то более необходимое. А померив очередную вещь дома, проклинала себя за напрасно выброшенные деньги. Как всегда жизнь ничему ее не учила.
— Для начала дайте нам джинсы, блузку и несколько маечек…
Распоряжался он, так же, как и в автомобиле.
Тесное пространство магазина тонуло в звуках музыки. И Алиса уже плыла на волнах. Это был не Стюарт, а что-то в стиле диско, но вполне подходящее для нее, и ей приятно было ходить вдоль полок и манекенов. Музыка навевала прекрасное настроение для покупок, и бредовая обстановка внутри казалась уже не такой бредовой, а эти высокомерные продавщицы — не настолько уж противными.
Примерочная кабинка оказалась очень тесной, примерно в половину квадратного метра, в ней было ужасно душно, и вся она пропахла потом. Джинсы сидели на Алисе отлично, а вот блузка, которую он ей передал, как-то не очень. Он стоял рядом с кабиной и ждал. Он мог прекрасно наблюдать за ней в просвет занавеса. Она решила не обращать на это внимания. Да, эта блузка сидит как-то не так.
— Дай посмотреть, — отодвинул он портьеру, которая и так мало, что скрывала.
Она поторопилась застегнуть пуговицы и сделала вид, что рассматривает себя в зеркало. Хотя в зеркале практически было невозможно что-либо увидеть, потому что на него была наклеена картинка — вытянутый силуэт дамы в старинном платье, которая отклонилась назад, запрокинув голову и прижималась к мужчине с маленькой бородкой, в смокинге и с моноклем.
Парень подошел ближе, почти вплотную к Алисе и заглянул ей через плечо в зеркало. Все равно, как ни крути, она оставалась Алисой Свинген, только напялившей блузку в стиле диско. Явно не то.
— Да сними ты с себя лифчик, будет лучше, — рассудил он.
Глядя на себя в зеркало, она вдруг заметила, как с силуэта дамы соскользнула верхняя часть платья и обнажилась бледная, маленькая грудь с едва заметным соском посередине.
«Да, вероятно, именно так все это происходило в старые времена», подумала Алиса.
«Что он так и собирается здесь стоять?»
Она расстегнула пару пуговиц. Поймала его взгляд в зеркале.
— Так и будешь здесь стоять?
— А почему бы и нет?
— По-твоему, это нормально?
— Неужели ты и впрямь такая уж стеснительная?
Он шагнул в кабину, оказавшись вплотную рядом с ней, и задернул штору.
— Ну, что, так лучше?
Она качнула плечом и бедром в такт новой зазвучавшей мелодии. Лучше бы она этого не делала. Ведь это выглядело как уступка ему. Он приблизился к ней еще на шаг. Она вновь взглянула в зеркало. Ну, в конце концов, что ужасного произойдет, если она… Нет, черт побери, никакая она не застенчивая, ничуть.
Она выскользнула из блузки и лифчика и тут же ловко и проворно, как артистка на сцене, прикрылась нейлоном. Он не отводил от нее взгляда. Она знала, что слегка полновата. Но груди у нее хорошие.
— Ну вот, так-то гораздо лучше, — сказал он. — Ну-ка, приоткрой вот это еще.
Теперь он стоял к ней так близко, что ей ничего не оставалось, как отклониться к нему назад и отдать себя полностью в его распоряжение. Она разрешила его рукам открыть столько, сколько им хотелось, а репродукторы шептали: «…чуга, чуга». Когда сдерживаться было уже невыносимо, она крепко обняла его и сильно прижалась к нему. О, Господи, все же она и вправду немного полновата, волосы растрепанные, и она так пропотела в этой примерочной…
Ощутив его руки на своем теле, она вдруг расслабилась, у нее появилось ощущение, что это нормально и естественно — стоять вот так полуголой в примерочной и прижиматься к незнакомому парню, ощущая, какой он потный и возбужденный, находиться здесь среди всего этого интерьера, насыщенного чернотой и металлическим блеском, где продавщицы похожи на позирующих проституток, кругом полуголые дамы на зеркалах, девочки-подростки, выставляющие свои попки на плакатах, рекламирующих джинсы, и музыка с ее завораживающим «чуга-чуга», а воздух жаркий и влажный, и у них все только начиналось… Теперь ей было наплевать, что кто-то их видит. Блузка была, что надо. Алиса перекинула ее через руку. Она хочет эту блузку. И груди у нее хорошие, достаточно хорошие. И парень тоже вполне подходящий. Она и его хочет, ничего подобного ей еще не доводилось переживать. Она как будто стала совсем другой, переродилась. Никогда еще она так не нравилась себе. Прощай, Алиса Свинген!
5.
Она не узнавала себя.
Она не узнавала себя, глядя в зеркало примерочной и находясь рядом с ним в автомобиле, который со скрежетом сделал неразрешенный поворот на улице Гренсен и покатил по Розенкранцгата, сидя напротив него за столиком уличного кафе в самом центре, куда бы она никогда в жизни не решилась зайти одна, как бы сильно ей этого не хотелось.
Она не узнавала себя, когда средь бела дня спокойно заказывала себе поллитровую кружку пива, а к ней бутерброд с креветками, вместо которого она, вдруг передумав, тут же решила заказать ростбиф, когда заметила сидящую неподалеку пару, поглощающую ростбиф — его в светлом костюме с белой рубашкой и ее в блузке в горошек, в таком же платочке, поверх которого у нее были зацеплены солнечные очки, а сквозь переплетения босоножек были видны крашеные ногти на ногах. Выражение их лиц говорило о том, что ничто в мире уже не способно их удивить. Да, она тоже закажет себе ростбиф!
Алиса не узнавала себя, когда, подняв бокал, чтобы чокнуться с ним, и проглотив содержимое бокала на голодный желудок, ощутила, что плывет, и, склонившись к нему через стол, доверительно прошептала:
— У тебя есть деньги на все это? Ты ведь знаешь, я на мели.
Не моргнув глазом, он выложил двенадцать сотенных там, в примерочной, когда они подобрали все, что нужно. Он отдал около пятисот крон за простенькие низкие сапожки, которые ей так понравились! Слабый голосок здравого смысла шептал ей, что это невозможно, так просто не бывает, чтобы совершенно незнакомый парень покупал массу шикарных вещей совершенно незнакомой девушке… Интересно, что он потребует взамен? Впрочем, она прекрасно понимала, что именно он потребует. Она вполне догадывается, чего именно он захочет…
Но ведь и она этого хочет! Уже сейчас она осознавала это абсолютно четко! И вновь она не узнавала себя, неужели она могла быть такой?..
— Вчера я получил зарплату, — ухмыльнулся он и залпом опрокинул кружку пива.
И снова подозвал официантку.
— Получил зарплату в той фирме, которая так плохо платит?
И снова она не узнавала и своего тона, и саму себя. Конечно, это все под влиянием пива, но и из-за новых нарядов. Неужели это она восседает здесь средь бела дня в ресторане, который раньше назывался «Приют Сары»? В те времена, когда однажды ее привез сюда, желая показаться шикарным, Харальд Хамре. И вот здесь сейчас сидит совсем другая Алиса, в джинсах в обтяжку, в сапожках из тонкой кожи, ее груди обтягивает элегантная светлая блузка, в то время как Алиса Хамре, эта одинокая, разведенная женщина с ребенком, целыми днями стучащая дыроколом, сидя в жиробанке, осталась в сумке на заднем сидении мустанга, вместе со сложенными туда вышедшей из моды бархатной курточкой и юбкой с оборками. Настроение у нее сейчас было такое же светлое и легкое, как и надетая на ней блузка. Она глубоко погружалась в совершенно новое для нее существование, от которого исходил запах автомобильного сиденья, нового белья, обуви из натуральной кожи. Волна, на которой она вознеслась, волна не опускалась, а все держала и держала ее на гребне! Она опустошила высокий бокал с пивом, заказала следующий и все плыла и плыла, надеясь, что все это продлится хотя бы еще немного, потому что считала, что заслужила это, хоть раз в жизни, хоть разок. Как хотите, но Алиса Хамре тоже заслужила обед в ресторане на свежем воздухе под летним солнцем!
— Как тебя зовут? — спросила она после третьего бокала пива.
— Томми.
— Томми?
— Собственно говоря, мое полное имя — Томас. Т-О-М-А-С. Моя мамаша питала слабость к великим именам и вообще ко всяким «шишкам». С Томасом все о’кей?
— А ты как считаешь?
Он усмехнулся, а потом вдруг расхохотался. Им обоим все время хотелось смеяться.
— Что такое?
— Я вдруг вспомнил, как в одной книге был мужик, который назвал свой член Томасом.
Оба расхохотались.
Алиса не могла вспомнить, когда она в последний раз читала какую-нибудь книгу. Сборник «Романтика» она так и не закончила. Этот журнал, где регулярно печатались рассказы. Она знала, что все эти истории довольно глупые, но читать их было интересно. В последнее время описания в них стали более откровенными. «Она прижалась к нему и ощутила стальное прикосновение пожирающей его страсти у своих бедер». Раньше она не часто встречала подобные описания в журналах.
На танцплощадках в ее родных краях этого было сколько угодно. Но отнюдь не в сборнике «Романтика». А теперь и в «Романтике» она сталкивалась с множеством всякого такого, как, впрочем, и в переполненных автобусах, когда, бывало, стояла со всех сторон зажатая мужчинами.
Других впечатлений подобного рода у нее не было. Собственно, у нее на это просто не было сил. Ей ведь постоянно нужно было заботиться об Анне, вести домашнее хозяйство, а когда наступали выходные дни, она могла лишь отсыпаться. В такие дни их навещала ее мать, они вместе смотрели телевизор и пили кофе. Иногда у нее возникало чувство, что мать сидит у нее только для того, чтобы у нее не было возможности «пойти куда-нибудь и найти кого-нибудь», как она любила говорить. Хотя сама регулярно по вторникам и четвергам ходила в клуб любителей бинго, считалось, что это так и надо. А Алисе, видите ли, надлежало «блюсти себя», все ведь может случиться с женщиной, если она отправится куда-нибудь в пятницу или субботу, особенно, если женщина разведенная.
Для матери само собой разумелось, что быть в разводе — несчастье для молодой женщины, ведь так считалось в их родных краях, разведенная женщина всегда может сбиться с пути. Это как пить дать, а такое с ее дочерью не должно произойти. Алиса считала, что разные опасности могут подстерегать и пятидесятилетних вдов, но помалкивала. Она старалась доставить матери хоть какую-то радость, мать же могла радовать дочь только кофе с покупным печеньем.
«Видела бы она меня сейчас», — подумала Алиса и начала пить четвертый бокал пива. Она почувствовала, что ей срочно надо в туалет, но в состоянии ли она пройти между всеми этими столиками с множеством людей. Она снова отхлебнула из бокала и засмеялась, щурясь на солнце.
И он извлек из внутреннего кармана своей коричневой кожаной куртки роскошные солнечные очки в массивной оправе со светлыми стеклами, затененными в верхней части.
— Вот, — сказал он, — это тебе. Бери.
Еще и очки! Конечно же, она просто не могла отказаться от них. Она жадно схватила их и тут же надела. Классно. Они идеально подошли ей. Все вокруг приобрело более теплый, золотистый оттенок. Весь мир изменился: солнечный свет, климат и сами географические широты, на которых находится Осло. Полупьяная, она огляделась вокруг. Теперь она была совсем неуязвима. Она вновь плыла, пересекая границы «Приюта Сары», плыла над смехом, разговорами, звоном бокалов, ножей и вилок, плыла, в то же время сознавая, что джинсы у нее в обтяжку, блузка почти прозрачная, а новые сапожки делали ее, по крайней мере, на шесть-семь сантиметров выше ростом. Она увидела, что он улыбается ей. За последний час они много улыбались друг другу. Чертовски милый парень! Ей нравилась его манера поднимать уголки рта. Она заметила, что он наблюдает за ней и воспринимает все вокруг точно так же, как и она сама. Ей казалось, что они знакомы давным-давно. Она точно знала, что солнечных очков он ей сегодня не покупал, и это делало происходящее еще более фантастическим.
— Ты, что, всегда делаешь подарки?
Она задыхалась от смеха.
— Только тогда, когда мне этого хочется.
И они оба снова засмеялись. Она собралась с духом и спросила:
— Почему ты все-таки все это делаешь для меня?
— Что-то делаю для тебя? Разве я что-то делаю для тебя?
— Не дури! Ты ведь накупил мне столько вещей… Очки и вообще…
— Это просто потому… Но ведь ты не могла отправиться со мной путешествовать в том виде, в котором была.
— В путешествие на машине? А кто туда собирается?
— Как это, кто? Ты и я. По твоему виду заметно — ты явно нуждаешься в отдыхе.
— Не заливай!
У нее буквально закружилась голова. Они сидели и пожирали друг друга глазами.
— Ясное дело, что я нуждаюсь и в отдыхе, и во всех этих шмотках, но…
— Тогда ясное дело, отправляемся в путешествие на машине.
— Ты рехнулся…
Она усмехнулась, ощущая где-то в глубине души легкий испуг. Она чувствовала, что должна что-то противопоставить его нахальству. Ишь, сидит тут и строит планы насчет их совместного путешествия, как будто все уже давно решено! А сейчас ей надо скорей бежать пописать, а то невтерпеж. Она поднялась и, задев его плечом, направилась к выходу. Ближайший туалет был на Стортингпласе. И она не будет никого спрашивать, как до него дойти. Уж его-то, по крайней мере, точно. Все-таки это стыдно.
Как приятно было двигаться и, хотя сапожки немного жали, а джинсы были тесноваты, почти трещали по швам, она плыла, почти парила в воздухе, выйдя за пределы ресторана. Очки с затемненными стеклами как бы создавали вокруг нее теплое уютное пространство, ограждающее ее от уличного шума, от лавины пешеходов, от ее прошлой жизни, которой она жила еще несколько часов назад. Теперь она находилась в новом измерении, там, где она могла плыть навстречу своим мечтам и надеждам.
6.
— Ты, что, спятил?
Он выпил гораздо больше, чем она, и при этом собирался сесть за руль. Ее здравый смысл протестовал, но жажда комфорта и предвкушение дальнейших удовольствий победили. Она едет с ним. Она неуязвима. Вновь маленький счетчик внутри нее отметил точное время и попытался рассчитать, как долго ей до возвращения домой, но красный мустанг уже обогнул два ряда автомобилей на Ратушной площади, и все ее сомнения потонули в страстном томлении. Впрочем, не все:
— Ты понимаешь, что к четырем мне нужно быть дома?