Чайна Мьевилль

Крысиный король

Максу
«Они все из Лондона…» Tek9
Я протискиваюсь в такие щели между домами, что вы их даже не замечаете. Я следую за вами так близко, что от моего дыхания у вас по шее бегут мурашки, но шагов моих вам не слышно. Я чувствую, как у вас расширяются зрачки и сокращаются глазные мышцы. Я кормлюсь вашими отбросами, живу у вас в доме и сплю под вашей кроватью, но вы об этом узнаете, только когда я этого захочу.

Мой путь пролегает высоко над улицами. Город открыт для меня во всех измерениях. Ваши стены для меня — стены, пол и потолок одновременно.

Ветер громко треплет мой плащ, как белье на веревке. Царапины на руках горят, покалывают словно током, когда я взбираюсь на крышу и пробираюсь через лес невысоких труб. Ночью меня ждет работа.

Как ртуть, я стекаю с карниза и скатываюсь на пятьдесят футов вниз по водосточной трубе в переулок. Проскальзываю по серо-коричневым при свете уличных фонарей кучам мусора, ломаю пломбу канализационного люка, сдвигаю в сторону чугунную крышку — все без единого звука.

Здесь темно, но я все вижу. Слышу шум воды в тоннелях. Стою по пояс в вашем дерьме, чувствую, как оно меня затягивает, слышу его запах. Я знаю здесь все ходы и выходы.

Я направляюсь на север, преодолевая течение, цепляясь за стенки и потолок тоннеля. Разные твари разбегаются, расползаются в стороны, торопясь убраться с моей дороги. Я уверенно продвигаюсь вперед по сырым коридорам. Наверху прошел небольшой дождь, но кажется, вся вода Лондона этой ночью стремится в канализацию. Я ныряю с головой и плыву в кромешной темноте, пока не приходит время всплывать, и тогда я поднимаюсь на поверхность, с меня капает. Снова бесшумно пересекаю тротуар.

Вот и цель моего путешествия — передо мной возвышается здание красного кирпича. Огромная темная глыба с бессмысленно освещенными квадратами окон. Я здесь ради одного такого тусклого квадратика — под самым карнизом. Начинаю легко карабкаться вверх, обхватив ногами угол дома. Теперь можно не торопиться. Из окна доносится звук работающего телевизора и запах еды — из того самого, куда я сейчас громко постучу длинными когтями, поскребусь, как голубь или ветка, загадочно, таинственно.

Часть первая

Стекло

Глава 1

Поезда, прибывающие в Лондон, идут среди крыш, как корабли. Они проплывают между башнями, тянущимися в небо, словно длинные шеи морских зверей, а огромные бензиновые цистерны в грязных разводах похожи на китов. Внизу, на глубине, теснятся в арках мелкие магазины, облупленные кафе и частные офисы, над которыми идут поезда. Стены густо изрисованы граффити. Окна верхних этажей проплывают так близко, что пассажиры могут заглянуть внутрь, в маленькие убогие конторки и склады. Им видны даже календари и фотографии на стенах.

Здесь, на огромном пространстве между предместьями и центром, набирают свою силу ритмы Лондона.

Постепенно улицы расширяются, возникают знакомые названия кафе и магазинов; на центральных улицах более оживленно, здесь плотнее движение, город поднимается навстречу рельсам.

На исходе октябрьского дня поезд шел по направлению к Кингс-Кросс. Он со свистом мчался над северными районами Лондона, и с его приближением к Холловей-роуд городские здания становились выше. Люди внизу не обращали внимания на поезд. Только дети задирали головы, когда он грохотал наверху, а самые маленькие тыкали пальцами в его сторону. Подтянувшись к вокзалу, поезд плавно опустился ниже уровня крыш.

Несколько человек в вагоне наблюдали через окно, как по обе стороны поезда постепенно поднимаются кирпичи. Небо скрылось из виду. Стая голубей взвилась из своего укрытия рядом с путями и облаком заклубилась к востоку.

Мелькание крыльев привлекло внимание плотного молодого человека в углу купе. Всю дорогу он старался отвести взгляд от женщины, сидевшей напротив. Ее волосы, мелко вьющиеся от природы, были густо смазаны релаксером и уложены спиралями, словно змеи. Когда птицы пролетели мимо окна, юноша отвлекся и провел пальцами по своим коротко подстриженным волосам.

Теперь поезд шел под домами. Он петлял по желобу, глубокому, будто за долгие годы бетон под рельсами износился и просел. Сол Гарамонд снова взглянул на женщину и отвернулся к окну. В вагоне включили свет, и окно превратилось в зеркало, в котором он принялся рассматривать свое усталое лицо. Сквозь лицо тускло просвечивали кирпичные стены подвальных этажей зданий, скалистыми уступами поднимавшихся по обе стороны.

Много дней прошло с тех пор, как он уехал из города.

С каждым стуком колес он приближался к дому. Сол закрыл глаза.

Ближе к вокзалу желоб расширялся. Всего в нескольких футах от рельсов с обеих сторон в стенах темнели ниши — маленькие углубления, полные мусора. На фоне неба арками возвышались силуэты подъемных кранов. Стены вокруг поезда расступились. Пути веером разошлись в разные стороны, поезд замедлил ход и плавно остановился на Кингс-Кросс.

Пассажиры поднялись. Сол забросил сумку на плечо и выбрался из вагона. Все пространство от перрона до самого купола было заполнено леденящим воздухом. Он оказался не готов к такому холоду. Толпа была небольшая, и, лавируя между разрозненными группами людей, Сол поспешил мимо вокзальных строений к подземке.

Он физически ощущал присутствие людей вокруг. После стольких дней, проведенных в палатке на побережье Суффолка, ему казалось, что от движений десяти миллионов человек вибрирует сам воздух. Разнообразие ярких плащей и одежд в метро резало глаз, будто все этим вечером спешили в клуб или на вечеринку.

Возможно, отец ждет его. Он знает, что Сол должен вернуться, и наверняка попытается радушно его встретить, даже если для этого ему придется изменить своим привычкам и пожертвовать вечером в пабе. И вот за это Сол его презирал. Он понимал, что это свинство, но неуверенные отцовские попытки наладить отношения раздражали Сола. Ему больше нравилось, когда они избегали друг друга. Отчужденность давалась ему легко и казалась честнее.



Когда поезд подземки вырвался из тоннеля Юбилейной линии, уже стемнело. Булыжник за Финчли-роуд превратился в тускло мерцающий незнакомый пустырь, но Сол помнил дорогу вплоть до самых незначительных мелочей, даже надписи на стенах. Бёрнер. Накс. Кома. Он знал имена отважных маленьких бунтовщиков, сжимавших в руках фломастеры, и знал, где они живут.

Слева высилась огромная башня кинотеатра «Гомон» — причудливый памятник тоталитаризму, возведенный среди рядов бакалейных магазинов и складов Килбурн-Хай-роуд. Когда поезд приблизился к станции Уилсден, из окна потянуло холодом, и Сол запахнул пальто. Пассажиров становилось все меньше. Когда он вышел, в вагоне оставались всего несколько человек.

Очутившись на улице, Сол поежился. В воздухе пахло дымом, кто-то делал уборку на своем участке. Сол двинулся вниз по склону, к библиотеке.

Купив себе поесть в кафе, где продавали еду навынос, он шел и ел медленно, чтобы не испачкаться соевым соусом и овощами. Жаль, солнце уже село. Уилсден чудесно смотрится на закате. Особенно в такой день, как сегодня, когда облаков почти нет и вечерний свет заливает улицы, проникая в самые невозможные трещины. Окна, обращенные друг к другу, бесконечно отражают его между собой, солнечные лучи сталкиваются и рассыпаются в самых неожиданных направлениях, а нескончаемые ряды кирпичей будто светятся изнутри.

Сол свернул в переулок. Когда показался отцовский дом, он чуть ли не загибался от холода. Террагон-Меншн — это уродливое многоквартирное здание в викторианском стиле, приземистое и убогое откуда ни глянь. Перед домом был сад: полоска запыленной зелени, которую посещали в основном собаки. Отец жил на последнем этаже. Сол посмотрел вверх и увидел в окнах свет. Окинув взглядом темные заросли кустарника, что рос по обе стороны крыльца, он поднялся по ступеням и вошел в подъезд.

Подниматься в огромном лифте со стальной дверью-решеткой, скрип которого непременно возвестил бы о его приходе, Сол не стал. Вместо этого он пешком преодолел несколько лестничных пролетов и осторожно отпер дверь своим ключом. В квартире стоял жуткий холод.

Сол остановился в холле и прислушался. Через дверь из гостиной доносились звуки работающего телевизора. Он подождал немного, но отца не услышал. Сол поежился и огляделся.

Он знал, что надо войти, надо разбудить отца, даже потянулся к дверной ручке гостиной. Но так и не дотронулся до нее. Презирая себя за слабость, Сол повернулся и на цыпочках прокрался к своей комнате.

Он извинится утром. «Я думал, ты спишь, пап. Слышал твой храп. Я пришел пьяным и хотел спать. Так вымотался, что не мог ни с кем говорить». Сол снова прислушался, но уловил только звуки очередных ночных теледебатов, которые так любил смотреть отец. Участники дискуссии высокопарно отстаивали собственные мнения. Сол воровато нырнул в свою комнату.



Сон пришел легко. Солу снилось, что ему холодно, он даже просыпался, чтобы поплотнее закутаться в пуховое одеяло. А затем ему приснился страшный грохот, такой отчетливый, что вырвал его из крепких объятий сна. Очнувшись, Сол вдруг понял, что все это происходит наяву. Адреналин хлынул в кровь, послав по телу волну дрожи. С бешено стучащим, рвущимся наружу сердцем Сол выбрался из постели.

Квартира промерзла насквозь.

Колотили во входную дверь.

Стук не прекращался ни на секунду, было очень страшно. От страха он плохо соображал. Еще темно. Сол взглянул на часы. Начало седьмого. Спотыкаясь, он вышел в холл. Жуткое «бум-бум-бум» длилось и длилось, только теперь к нему примешивались глухие неразборчивые крики.

Он быстро натянул рубашку и громко спросил:

— Кто там?

Удары не прекращались. Он повторил вопрос и на этот раз сквозь грохот услышал ответ:

— Полиция!

Сол встряхнул головой, пытаясь привести в порядок мысли. В панике он вдруг вспомнил о маленьком тайнике с наркотиками в ящике комода, но нет, это абсурд. Он же не какой-нибудь наркодиллер, никто не станет устраивать на него облаву. Сол потянулся к дверному замку, сердце неистово колотилось, неожиданно возникла мысль: нужно бы проверить, действительно ли это полиция, но было уже слишком поздно, Дверь отлетела и сбила его с ног, лавина тел стремительно хлынула в квартиру.

Синие брюки и огромные ботинки вокруг. Сола схватили и вздернули на ноги. Он попытался вырваться из рук незваных гостей. Ярость закипала в нем вместе со страхом. Он начал было кричать, но кто-то ткнул его под дых, и он согнулся пополам. Отовсюду, как эхо, неслись бессмысленные обрывки фраз.

— … Ну и заморозил, сволочь…

— … Во бля… попали…

— … Гребаные осколки, смотри не порежься…

— … Его сын, что ли? Под дозой, наверно, сука, слонов считает…

И сквозь весь этот гвалт диктор утренней программы бодро предсказывал погоду. Сол попробовал обернуться и рассмотреть, кто его держит.

— Какого хрена тут происходит? — выдохнул он. Вместо ответа он получил сильный тычок в спину и влетел в гостиную.

В комнате было полно полиции, но Сол смотрел не на полицейских. Сначала он увидел телевизор: женщина в ярком костюме предупреждала его, что сегодня снова будет холодно. На диване стояла тарелка застывших макарон, а на полу — недопитая бутылка пива. Налетел холодный ветер, и он поднял глаза к окну. Шторы высоко вздымались. Пол был усыпан битым стеклом. В оконной раме стекол не было, лишь несколько острых осколков торчали по краям.

От ужаса Сол ослабел. На негнущихся ногах он шагнул к окну.

Худой человек в штатском обернулся и посмотрел на него.

— Давайте его в участок, — крикнул он полицейским, что держали Сола.

Сола развернули к выходу. Комната кружилась, словно карусель, мимо неслись ряды книг и фотографии отца. Он попытался обернуться.

— Папа! — закричал он. — Папа!

Его выволокли из квартиры. Соседние двери приоткрывались, проливая тонкие струйки света в темный коридор. Сола тащили к лифту, а в дверных щелях мелькали непонимающие лица и руки, придерживающие полы халатов. Разбуженные шумом соседи изумленно смотрели на него. Он взвыл.

Ему никак не удавалось рассмотреть людей, державших его сзади. Он кричал, умоляя объяснить, что происходит. Просил, угрожал, ругался.

— Где отец? Что происходит?

— Заткнись.

— Что происходит?!

Удар по почкам, не сильный, предупреждающий.

— Заткнись.

Двери лифта закрылись за ними.

— Блядь, да скажет мне кто-нибудь, что с моим отцом?!

С тех пор как Сол увидел разбитое окно, в нем заговорил внутренний голос. Только Сол не слышал его. В квартире этот голос заглушали ругань и отвратительный скрежет стекла под ботинками. Но здесь, в относительной тишине лифта, куда его запихнули, Сол наконец услышал.

«Умер, — говорил голос, — папа умер».

Колени Сола подогнулись. Кто-то сзади поддержал его, и Сол без сил обмяк в чужих руках.

— Где отец? — простонал он.

На улице начинало светать. Синий луч мигалки блуждал по полицейским машинам, высвечивал клочья грязно-коричневых домов. От студеного воздуха в голове Сола несколько прояснилось. Он снова завозился, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь толпу, которая окружала дом. Увидел лица, высовывающиеся из дыры, которая некогда была окном отцовской квартиры. Увидел мерцающий свет миллионов осколков в поблекшей траве. Увидел людей в полицейской форме, застывших угрожающей диорамой. Все взгляды были устремлены на него. Один полицейский держал рулон ленты, которую растягивал между вбитыми в землю колышками, ограждая небольшой участок земли. Там, внутри этого участка, какой-то человек склонился над лежащим на газоне темным телом. Этот человек тоже уставился на Сола. Его фигура загораживала нечто бесформенное. Сола быстро протащили мимо, и больше он ничего не успел разглядеть.

Затем его втолкнули в одну из машин, голова кружилась, он едва не терял сознание. Дыхание было частым. В какой-то момент, он даже не заметил когда, на его запястьях защелкнулись наручники. Сол попробовал докричаться до полицейских, сидящих впереди, но те не обратили на него внимания.

Мимо замелькали улицы.



Его поместили в камеру, дали чашку чая и теплую одежду: серый джемпер на пуговицах и вельветовые брюки, пропахшие спиртом. Сол кое-как напялил чужую одежду. Ждал он долго.

Лежал на кровати, завернувшись в тонкое одеяло, и ждал.

Периодически он слышал свой внутренний голос. «Самоубийство, — говорил тот. — Отец покончил жизнь самоубийством».

Иногда он спорил с голосом. Абсурд, отец никогда бы так не поступил. Но голос стоял на своем, и от страха Сол начинал тяжело дышать, его опять кидало в дрожь. Он затыкал уши, чтобы не слышать этот голос. Пытался заставить его замолчать. Все это неправда, он не поддастся на эту ложь.

Никто не удосужился сказать ему, почему он здесь. Всякий раз, когда снаружи раздавались шаги, он начинал кричать, ругался, требовал, чтобы ему объяснили, что случилось. Порой шаги замирали у его двери, и решетка приподнималась.

— Просим прощения за задержку, — отвечали снаружи. — Мы займемся вашим делом, как только сможем.

Или просто:

— Заткнись, твою мать.

— Вы не имеете права держать меня здесь, — орал он сквозь дверь. — Что происходит?

Его голос эхом разносился по пустым коридорам.

Сол лежал на кровати и смотрел в потолок. Из угла тонкой паутиной расползались трещины. Сол все водил и водил по ним взглядом, вгоняя себя в гипнотическое состояние.

«Зачем ты здесь? — нервно шептал внутренний голос. — Чего от тебя хотят? Почему отказываются с тобой разговаривать?»

Сол тупо таращился на трещины и старался не обращать внимания на голос.

Наконец он услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ. Вошли двое полицейских в форме, а с ними — худощавый тип, которого Сол видел в квартире отца, одетый в коричневый костюм и безобразный желто-коричневый плащ. Он посмотрел на Сола, который ответил ему пристальным взглядом из-под грязного одеяла — отчаявшимся, жалким и вызывающим. Когда же худощавый заговорил, голос его оказался намного мягче, чем ожидал Сол.

— Мистер Гарамонд, — сказал он, — с огромным сожалением должен вам сообщить, что ваш отец умер.

Сол молча смотрел на него. Ему очень хотелось заорать во всю глотку, но этому помешали слезы. Он даже слова не мог вымолвить, только всхлипывал. Какое-то время он плакал навзрыд, после чего попытался собраться с силами. Как ребенок, тыльной стороной руки размазал слезы и вытер рукавом мокрый нос. Трое полицейских стояли и безразлично смотрели, как он пытается справиться со своими чувствами.

— Что случилось? — прохрипел он.

— Я надеялся, что вы нам расскажете об этом, — сказал худощавый. Его голос оставался совершенно безучастным. — Я — сотрудник уголовной полиции инспектор Краули. И сейчас я должен задать вам несколько вопросов…

— Что случилось с папой? — прервал его Сол. В воздухе повисла пауза.

— Он выпал из окна, Сол, — сказал Краули. — С большой высоты. Думаю, он не мучился.

Еще одна пауза.

— А вы сами разве не поняли, что случилось с вашим отцом?

— Я надеялся, что, может быть, это не он… Там, в саду… А почему я здесь? — Сол опять задрожал.

Краули поджал губы и подошел поближе.

— Прежде всего я должен извиниться, что вам пришлось так долго ждать. Было очень много дел. Я надеялся, что о вас тут позаботятся, но, кажется, никто этого не сделал. Еще раз извините. Я с этим еще разберусь. Что же касается того, почему вы здесь, понимаете ли, мы должны разобраться в ситуации. Нам позвонил ваш сосед и сказал, что кто-то лежит на траве перед домом, а когда мы вошли в квартиру, там были вы, мы не знали, кто вы такой, и поэтому… Видите, как все запутано? В общем, так или иначе, вы уже здесь, и мы надеемся, вы поделитесь с нами своей версией случившегося.

Сол уставился на Краули.

— Своей версией? — выкрикнул он. — Какой такой версией? Я вернулся домой, а мой отец…

Согласно закивав, Краули остановил Сола, примирительно подняв руки.

— Знаю, Сол, знаю. Мы как раз и хотим разобраться, что же все-таки произошло. Пожалуйста, пойдемте со мной.

При этих словах он мрачно улыбнулся. Он смотрел на сидящего на кровати Сола — грязного, дурнопахнущего, одетого в чужую одежду, ошеломленного, агрессивного, заплаканного и осиротевшего. На лице Краули появилась гримаса, которая, по-видимому, должна была выражать участие.

— Я хочу задать вам несколько вопросов.

Глава 2

Однажды, когда Солу было три года, они возвращались домой из парка, Сол сидел на отцовских плечах. Поравнявшись с рабочими, что ремонтировали дорогу, Сол вцепился в волосы отцу, наклонился немного в сторону и заглянул в котел с пузырившейся смолой, куда показывал его отец: котел нагревался на специальной повозке, и в нем что-то мешали большой железной палкой. Сол вдохнул тяжелый запах смолы и, глядя на кипящую массу, вдруг вспомнил ведьмин котел из сказки про Гензеля и Греттель. Внезапно его охватил ужас — он представил, что может упасть в это бурлящее варево и свариться там заживо. Сол резко отпрянул, отец даже спросил его, что случилось. Когда же он понял, чего именно испугался сын, то снял Сола с плеч, и они вместе подошли к рабочим: те стояли, опираясь на свои лопаты, и насмешливо улыбались любопытному малышу. Наклонившись, отец шепнул ему на ухо пару ободряющих слов, и тогда Сол спросил рабочих, зачем нужна смола. Рабочие ответили, что этим составом покрывается дорога, и, когда отец поднял его, показали, как мешают смолу палкой. Сол не упал в котел. Да, он был все еще испуган, но уже не так сильно. И он понял, зачем отец велел ему спросить о смоле. Отец научил Сола быть храбрым.

В кружке с чаем перед ним медленно сворачивалось молоко. У двери кабинета с голыми стенами скучал констебль. На столе ритмично скрипел магнитофон. Краули сидел напротив, пальцы его были сцеплены, лицо бесстрастно.

— Расскажите мне о своем отце.



Отец отчаянно смущался, когда Сол приходил домой с девушкой. Для него было очень важно не показаться отсталым или старомодным, и, пытаясь развлекать гостью непринужденной беседой, отец выглядел нелепо. Он жутко боялся сказать что-нибудь не то. Вид у него при этом был довольно вымученный, потому что он все время боролся с желанием уйти в свою комнату. Отец неловко переминался в дверях с дурацкой, будто приклеенной, улыбкой и серьезным голосом расспрашивал испуганных пятнадцатилеток, что они делают в школе и как им там нравится. Сол умоляюще смотрел на отца, твердя про себя: уйди, уйди. И разъяренно устремлял глаза в пол, когда отец флегматично рассуждал о погоде и школьном аттестате.



— Говорят, вы иногда ссорились. Это так, Сол? Расскажите об этом.



В десять лет Сол больше всего любил утреннее время. Отец работал на железной дороге и уходил рано, так что Сол на целых полчаса оставался один. Он бродил по квартире, рассматривал книги, которые отец разбрасывал повсюду: книги о деньгах, политике и истории. Отец уделял пристальное внимание преподаванию истории в школе и постоянно расспрашивал, что именно рассказывают учителя на уроках. Он из кожи вон лез, увещевая Сола не верить ни единому слову учителей; совал сыну свои книги, потом словно бы вспоминал что-то, забирал их обратно и принимался листать страницы, бормоча под нос, что Сол, возможно, еще слишком мал. Он спрашивал, что сын думает о той или иной проблеме. Отец вообще относился к мнению Сола очень серьезно. Иногда эти дискуссии утомляли Сола. Нагромождение разных идей и теорий скорее обескураживало его, чем вызывало интерес.



— Заставлял ли вас отец чувствовать себя виноватым? Бывало такое?



Что-то разладилось между ними, когда Солу было лет шестнадцать. Отец твердо полагал, что это все трудности переходного возраста, но трудности как-то укоренились, осталась горечь. Отец уже не знал, о чем говорить с Солом. Ему больше нечего было сказать и нечему было поучать. Разочарование отца злило Сола. Отец был разочарован его ленью и недостатком политического рвения. Сол не оправдал его ожиданий, отсюда и разочарование. Сол перестал ходить на шествия и демонстрации, а отец перестал спрашивать его почему. Время от времени они спорили о чем-то. Хлопали дверьми. Этим обычно все заканчивалось.

Отец не умел принимать подарки. Он не приводил женщин, если сын был дома. Однажды, когда Солу было двенадцать и его донимали школьные хулиганы, отец вдруг заявился в школу и устроил учителям суровый разнос, так что Сол готов был от стыда сквозь землю провалиться.



— Вы страдали без матери, Сол? Жалеете, что никогда ее не знали?



Отец был невысокого роста, плотный, широкоплечий. Редкие седые волосы и серые глаза.

На прошлое Рождество он подарил Солу книгу Ленина. Друзья Сола потешались, мол, как плохо пожилой папаша знает своего сына, но Сол не чувствовал пренебрежения — только горечь утраты. Он понимал, что отец пытался предложить ему.

Отец пытался решить загадку. Он хотел понять, почему его талантливый, образованный сын предпочитает плыть по течению, а не брать у жизни то, что ему положено. Но понимал только, что сын недоволен. По большому счету это было правдой. Сол был типичным подростком — угрюмым, скучающим и растерянным. Отец думал, это все из-за страха перед будущим, перед взрослой жизнью, перед огромным миром. Однако Сол благополучно вырос, перешагнул порог двадцатилетия, а с отцом они так никогда больше и не общались по-настоящему.

В то Рождество Сол сидел на кровати и вертел в руках маленькую книжку. Это был томик в кожаном переплете, с прекрасно выполненными ксилографиями, — они изображали рабочих, изнуренных тяжким трудом. «Что делать?» — гласила надпись. Что же тебе делать, Сол?

Он прочел книгу. Прочел призывы Ленина к борьбе за светлое будущее, за мир, который надо завоевать и создать заново, и он знал, что отец хотел как-то объяснить ему этот мир, пытался помочь. Направить по верному пути. Отец искренне верил, что невежество порождает страх, а страх парализует. «Кто предупрежден, тот вооружен». Это смола, и вот что с ней делают, а это мир, и вот что делают с ним, а это то, что мы можем с ним сделать.



Долгое время беседа состояла из односложных вопросов и ответов, но постепенно темп допроса стал нарастать. «Меня не было в Лондоне, — снова и снова пытался объяснить Сол. — Я был в лагере. Вернулся поздно, около одиннадцати, сразу пошел спать, отца не видел».

Краули проявлял настойчивость. Он игнорировал жалкие отговорки Сола, становился все более агрессивным. Все его вопросы касались предыдущей ночи.

Краули неумолимо, шаг за шагом, воссоздавал маршрут Сола к дому. Сол чувствовал себя так, будто его хлещут. Он отвечал кратко, стараясь справиться с адреналином, бушующим в крови. Краули нанизывал множество мелких деталей на односложные ответы Сола, связывая в единую картину подробности его пути домой так тщательно, что Сол как будто вновь прошелся по темным улицам Уиледена.

— Вот вы увидели отца — и что дальше? — спрашивал Краули.

«Я не видел отца, — хотел сказать Сол, — он умер, так и не встретившись со мной». Но на деле из его рта вырвалось нечто невнятное, напоминающее нытье капризного ребенка.

— Вы рассердились, увидев, что он ждет вас? — не унимался Краули, и Сол ощутил, как откуда-то из области паха поднимается страх.

Он отрицательно покачал головой.

— Отец разозлил вас, Сол? Вы поссорились?

— Я не видел его!

— Вы подрались, Сол?

Снова отрицательное качание головой.

— Вы подрались?

— Нет.

— Подрались?

Краули долго ждал ответа. В конце концов он поджал губы и что-то нацарапал в блокноте, после чего поднял глаза, встретил взгляд Сола и дал понять, что вот теперь можно говорить.

— Я не видел его! И я не понимаю, чего вы от меня хотите! Меня там вообще не было!

Сол был напуган. Когда наконец, молил он, ему позволят выйти отсюда? Но Краули не отвечал.

Сола увели обратно в камеру. Краули предупредил, что допрос — не последний. Принесли еду, но в порыве праведного гнева Сол отказался. Хотелось ли ему есть? Непонятно. Похоже, Сол вообще забыл, что такое голод.

— Мне нужно позвонить! — крикнул Сол, когда шаги мужчин затихли, но никто не вернулся, и больше он не кричал.

Сол лег на кровать и закрыл глаза.

Он чутко улавливал каждый звук, слышал шаги в коридоре задолго до того, как они приближались к двери его камеры. Приглушенные голоса, мужские и женские, становились громче, а потом вновь стихали, удаляясь; где-то далеко вдруг раздался смех, по улице в обе стороны проносились машины, шум моторов проникал сквозь кроны деревьев и толщу стен.

Долгое время Сол лежал и слушал. Разрешат ли ему позвонить? — размышлял он. А кому тогда звонить? Он арестован? Но эти мысли мало его занимали. Большей частью он просто лежал и слушал.

Прошло много времени.



Сол вздрогнул и открыл глаза. Где-то с минуту он не мог понять, что случилось.

Звуки менялись.

Капля за каплей все звуки мира утрачивали глубину.

Шумы остались прежними, но обрели странную бескровную двумерность. Перемена была мгновенной и необратимой. Звуки по-прежнему остались ясными и звонкими, как блуждающее эхо в бассейне, однако теперь они доносились словно ниоткуда.

Сол поднялся, испуганно вздрогнув от громкого скрежета: это сползло с груди грубое тюремное одеяло. Сердце громко стучало. Звуки его тела были такими же, как всегда, чистыми, неподвластными аудио-вампиризму. Но сейчас он слышал их неестественно четко, точно превратился в пустую куклу из папье-маше. Он медленно повертел головой из стороны в сторону, потрогал свои уши.

В коридоре раздались шаги, приглушенные и равнодушные. Мимо камеры лениво прошел полицейский. Сол в нерешительности стоял и смотрел на потолок. Ему показалось, что сеть трещин в краске вдруг начала сдвигаться, тени незаметно поползли, словно по комнате перемещался слабый источник света.

Стало трудно дышать. В густом воздухе запахло пылью.

Сол пошевелился и качнулся; от какофонии, порождаемой телом, кружилась голова.

Все звуки вокруг сливались в один сплошной гул, однако сквозь него отчетливо слышались медленные шаги. Другие, новые. Шаги были легки и неторопливы и, подобно звукам, издаваемым телом Сола, без труда взрезали остальные шумы. Прочие шаги торопливо приближались к камере и снова удалялись, но скорость этих не менялась. Кто-то медленно, но верно шел к двери его камеры. Сол всей кожей ощущал, как вибрирует сухой воздух.

Неосознанно он попятился в дальний угол, не отрывая взгляда от двери. Шаги стихли. Сол не услышал поворота ключа в замочной скважине, но ручка пошла вниз, и дверь стала открываться.

Она отворялась очень медленно и, казалось, еле преодолевала сопротивление неожиданно загустевшего воздуха. Когда же дверь наконец замерла, протяжный стон петель еще долго звенел в воздухе жалобно и тревожно.

В коридоре ярко горел свет. Неясная фигура шагнула через порог и осторожно притворила за собой дверь.

Человек стоял неподвижно, рассматривая Сола.

В тусклом свете камеры был виден лишь силуэт.

Словно при луне, когда можно разглядеть одни контуры. Глаза, неразличимые в темноте, острый нос и тонкий рот.

Тени паутиной опутали его лицо. Высокий, но не очень; плечи напряжены и приподняты, как у человека, идущего против сильного ветра. Худое морщинистое лицо, совсем невыразительное; длинные темные волосы нечесаными космами спадают на узкие плечи. Бесформенный плащ неясного серого цвета поверх темной одежды. Незнакомец, сунув руки в карманы и чуть опустив голову, исподлобья разглядывал Сола. В камере запахло помоями и мокрой звериной шкурой. Человек стоял неподвижно, наблюдая за Солом.

— Не бойся.

Сол чуть не подпрыгнул от неожиданности. Из дальнего угла камеры он едва различил слабое движение губ, но громкий шепот эхом отозвался в голове, словно губы незнакомца находились всего в дюйме от его уха. Потребовалось какое-то время, прежде чем Сол понял смысл фразы.

— О чем вы? И кто вы такой?

— Теперь ты в безопасности. Теперь тебя никто не тронет.

Сильный лондонский акцент, настырный, рычащий, утробный шепот прямо в ухо.

— Ты должен узнать, почему ты здесь.

У Сола закружилась голова, и он сглотнул слюну, ставшую мокротой в сгустившемся воздухе. Он не понимал, совсем не понимал, что происходит.

— Кто вы? — прошипел Сол. — Вы из полиции? Где Краули?

Человек резко дернул головой, что могло означать как отрицание, так и насмешку.

— Как вы сюда попали? — спросил Сол.

— На цыпочках мимо мальчиков в синих штанишках. Незаметно проскользнул мимо дуралея за стойкой и прокрался к твоей странной маленькой комнатке. Ты знаешь, почему ты здесь?

Сол молча кивнул.

— Они думают…

— Полиция считает, что ты убил своего папашу, но я-то знаю, ты не убивал. Хрена с два они поверят… но я тебе помогу.

Сол был потрясен. Он опустился на кровать. Зловоние, исходившее от незнакомца, было невыносимым. Голос упорно продолжал:

— Знаешь, я ведь наблюдал за тобой. Следил. Нам нужно о многом поговорить. Я могу… помочь тебе кое-чем.

Сол был совершенно сбит с толку. Может, это все последствия долгого пребывания в камере? Или он выпил лишнего накануне, а теперь от всех этих звуков у него едет крыша и он уже ничего не соображает? Воздух был все еще упругим как тетива. Что этот человек знает о его отце?

— Я тебя первый раз вижу, — медленно произнес он. — И понятия не имею, как ты сюда пробрался, но…

— Ты не понимаешь. — Шепот стал немного резче. — Слушай, парень. Сейчас мы уйдем из этого мира. Никаких больше людей, никаких человечьих штучек, сечешь? Ты только посмотри на себя. — В голосе сквозило отвращение. — Сидишь здесь в чужом шмотье, как придурок, и терпеливо ждешь, когда тебя поимеют. Думаешь, кого-нибудь интересует, как все было на самом деле? Да тебя сгноят здесь, идиот.

Долгая пауза.

— И вот появляюсь я, аки хренов ангел милосердия. Я без проблем помогу тебе бежать. Я живу здесь, сечешь? Это мой город. Да, каждый дюйм его совпадает с их городом, но ничего общего у них нет. А я… я хожу, где хочу. И я пришел сказать тебе, что этот город теперь и твой тоже. Добро пожаловать домой.

Голос заполнил крошечное помещение, не оставляя Солу ни свободного пространства, ни времени для раздумий.

Затененное лицо было обращено к Солу. Человек приближался. Плечи его были все так же ссутулены, он делал мелкие рывки, выписывал зигзаги, заходя то с одной, то с другой стороны, двигаясь уверенно, воровато, агрессивно.

Сол сглотнул. Голова кружилась, во рту пересохло. Он силился сплюнуть. Воздух был сухим и настолько упругим, что он почти слышал эту упругость, как жалобный стон дверных петель, который, казалось, так и не смолк. Невозможно думать — только слушать.

Зловонный призрак чуть выдвинулся из тени. Грязный плащ распахнулся, и Сол успел увидеть под ним сорочку более светлого серого оттенка, украшенную рядами направленных вверх черных стрел — слишком шикарно для тюремной одежды.

Голова горделиво возвышалась на сутулых плечах, скрытых плащом.

— Знаешь, я вдоль и поперек облазал вечный Рим. И веселый Париж, и Каир, Берлин… где я только не лазал — но Лондон всегда был мне особенно дорог. Перестань так пялиться на меня, парень. Все равно не врубишься. Я ползал по этим кирпичам, когда здесь еще были казармы, потом тюрьмы, потом фабрики и банки. Я тебе не абы кто, парень. Считай себя счастливчиком, потому что я обратил на тебя внимание. Это большая честь для тебя.

Путаный монолог прервался театральной паузой.

И вдруг Сол понял, что сошел с ума. Голова кружилась. Все сказанное ничего не значит, это бессмыслица и абсурд, надо смеяться, но тягучий воздух сковывал его движения. Он не мог говорить, не мог смеяться. Он чувствовал, что плачет, а может, глаза просто слезились в спертом воздухе камеры.

Слезы Сола, похоже, взбесили незваного гостя.

— Хватит хныкать! — прошипел он. — И забудь своего никчемного папашку. Все кончено, есть куда более важные вещи, о которых стоит побеспокоиться.

Он снова замолчал.

— Ну что, идем?

Сол настороженно взглянул на него. Голос наконец вернулся.

— О чем ты говоришь? Что это значит? — прошептал он.

— Идем, я сказал. Пора сматываться, сваливать, делать ноги, рвать когти!

Человек огляделся заговорщицки и, прикрыв рот тыльной стороной ладони, произнес театральным шепотом:

— Я похищаю тебя.

Он слегка расправил плечи и удовлетворенно закивал, невыразительное лицо расплылось в довольной улыбке.

— Скажем так, наши с тобой пути случайно пересеклись. Я чую, на улице уже хоть глаз выколи, так что вряд ли о тебе сегодня вспомнят. Кажется, хавки можно не ждать, так что откланяйся грациозно и сваливаем. У нас есть дело, но здесь не место для задушевной беседы. А впрочем, смотри сам. Еще немного, и тебя выставят заядлым отцеубийцей, а ключи от твоей камеры проглотят. Поверь, справедливости ты все равно не добьешься. Поэтому спрашиваю в последний раз: мы идем?

Сол понял, что готов согласиться. Он с ужасом осознавал, что готов идти за этим существом, готов следовать за этим человеком, даже не рассмотрев как следует его лица. Они вдвоем сбегут отсюда.

— Кто… кто ты такой?

— Ты правда хочешь знать?

Этот голос, который звучал словно бы отовсюду, доводил Сола почти до обморока. Худое лицо, освещенное тусклой лампочкой, маячило всего в нескольких дюймах. Он силился разглядеть его черты в полумраке, но странным образом лицо все время оставалось в тени. Слова зачаровывали, как заклинание, гипнотизировали, как ритуальная музыка.

— Перед тобой особа королевской крови, приятель. Я там, где мои подданные, а они повсюду. В городах миллионы трещин, и это мое королевство. Все это мои владения.

Позволь же, я расскажу о себе.

Я слышу то, что осталось не сказанным.

Знаю все тайны домов и жизнь вещей. Внимаю надписям на стенах.

Живу в старом Лондоне.

Кто я такой? Сейчас расскажу.

Король и глава преступного мира. Я — тот, который воняет. Вождь тех, кто питается отбросами, и живу я там, где меня не хотят видеть. Ибо я — незваный гость. Я убил самозванца и беру тебя под свою опеку. Когда-то я истребил половину вашего континента. Я знаю, когда тонут ваши суда. Я ломаю ваши мышеловки о колено и ем сыр у вас на глазах, ослепляя вас своей мочой. Я тот, у кого самые твердые зубы в мире, я усатый парень. Я — герцог сточных канав, мои владения — подземелья. Я — король королей.

Внезапно он повернулся к двери и сбросил плащ, открывая имя, написанное грубыми черными буквами между рядами стрелок на спине рубашки.

— Я — Крысиный король.

Глава 3

Далеко на юге, в самом сердце города, печально взвыла сирена. В воздухе витал едва различимый запах дыма. Он смешивался с выхлопными газами и вонью от помоек, но к ночи стало прохладнее, даже посвежело.

Над черными мешками с мусором и пустынными улицами возвышались стены Северного Лондона, над стенами — шифер крыш и еще выше, над крышами, — два силуэта: один стоял, расставив ноги, как альпинист, на гребне крыши полицейского участка, а другой жался в тени антенн-тарелок.

Сол сидел, крепко обхватив себя за плечи. Сверху нависала фигура его нежданного спасителя. Вид у Сола был жалким. За время побега одежда сильно протерлась о бетон, исцарапанная грубой тканью кожа покрылась ссадинами и кровоточила.

Внизу, внутри здания, осталась камера, которую он только что покинул. Наверное, полиция уже обнаружила его исчезновение.

Сол представил, как там все суетятся, разыскивая его, выглядывают из окон и поднимают по тревоге полицейские машины.

Там, в камере, нелепое существо, именующее себя Крысиным королем, сразило Сола своими высокопарными, абсурдными речами, от которых перехватывало дыхание и немел язык. Вот он снова замолк, ссутулил свои костлявые плечи, готовый противостоять порывам ветра. И опять приглашение, такое обыденное, будто скучающего приятеля зовут на вечеринку:

— Идем?

Сол заколебался, ожидая дальнейших указаний, сердце его учащенно забилось. Крысиный король подошел к двери, осторожно потянул её на себя и открыл, на этот раз молча. Он быстро просунул голову в узкую щель между дверью и косяком, покрутил ею в обе стороны, потом, не оглядываясь, протянул руку назад и поманил Сола за собой. Нечто волшебное пришло, чтобы увести его отсюда, и Сол тихо двинулся вперед со смешанным чувством вины, надежды и волнения.

Сол подошел ближе, и Крысиный король, быстро обернувшись, без предупреждения втолкнул его плечом в пожарный лифт. Когда же он резко схватил Сола и взвалил его на себя, тот едва не испустил дух, от неожиданности издав возглас удивления, но Король тут же прошипел:

— Заткнись.

Король легко шагнул вперед, Сол не шевелился. При каждом шаге дурнопахнущего незнакомца его подбрасывало вверх-вниз. Сол стал прислушиваться.

Голова его оказалась прижатой к спине Короля. Удушающие запахи зверья и нечистот смешивались воедино. Послышался слабый жалобный скрип, словно где-то вдалеке открылась дверь. Он зажмурился. Сквозь веки свет в коридоре казался красным.

Узкие плечи Крысиного короля впивались Солу в живот; он ощутил, как Крысиный король немного помедлил, потом двинулся вперед, не издав ни звука. Сол зажмурился еще плотнее. Дыхание сбилось. Совсем близко раздавались приглушенные голоса. Сола прижало к стене. Король держался в тени.

Впереди послышались твердые шаги и стали неумолимо приближаться. Сола шваркнуло о стену, Король быстро присел и замер. Сол затаил дыхание. Шаги становились все ближе и ближе. Сол уже хотел было закричать и выдать себя, чтобы покончить с невыносимым напряжением.

Легкое колебание воздуха, поток тепла, и шаги миновали.

Крепко держа Сола за ногу одной рукой, серый призрак продвигался вперед. Он был похож на похитителя трупов, согнувшегося под тяжестью неподвижного тела.

Так, с грузом на плече, он бесшумно двигался по коридорам. Снова и снова слышались шаги, голоса, смех. Люди проходили на таком неимоверно близком расстоянии, что можно было даже коснуться их, и каждый раз Сол задерживал дыхание, а Крысиный король останавливался, невидимый вместе со своей ношей.

Сол не открывал глаз. Сквозь веки он различал только чередование света и темноты. Из внезапных резких контрастов в его мозгу непроизвольно вырисовывалась карта полицейского участка. «Здесь могут водиться чудища», — подумал Сол и неожиданно едва не захихикал. Он чутко ловил каждый звук. Эхо помогало его неумелым картографическим изысканиям, то нарастая, то затихая, по мере того как приближались или отдалялись комнаты и коридоры, мимо которых его несли. Опять открываясь, скрипнула дверь, но Сол не шелохнулся.

Эхо стало гулким, теперь оно отдавалось с другой стороны. Сола теперь подкидывало сильнее. Он чувствовал, что они поднимаются вверх.

Сол открыл глаза. И увидел узкую серую лестницу, затхлую, заброшенную, едва освещенную. Приглушенные звуки доносились и сверху и снизу. Освободитель протащил его вверх на несколько пролетов, этаж за этажом, мимо грязных дверей и окон, потом остановился, наклонился и поставил на пол. Сол, не притиснутый больше к костлявым плечам, огляделся.

Они добрались до крыши. Слева была белая дверь, за ней кто-то стучал по клавиатуре. Дальше идти было некуда. Со всех сторон — только грязные стены.

Сол повернулся к своему спутнику.

— И что теперь? — прошептал он.

Король повернулся и стал осматривать лестницу. Высоко над лестничной площадкой между этажами, прямо перед ним было большое грязное окно, но здесь лестничный пролет уходил вверх в другом направлении, отдаляясь от окна с каждой ступенькой. К удивлению Сола, серый призрак поднял голову и потянул носом в сторону окна, до которого было футов десять. Одним стремительным движением он ухватился за наклонные, покрытые гладким пластиком перила и вскочил на них обеими ногами, непринужденно удерживая равновесие. Казалось, теперь он сжимает плечи и сокращает мышцы и сухожилия, тщательно, одно за другим. На миг Король замер, острое темное лицо искривилось в ухмылке, потом он резко метнулся вперед всем телом, на мгновение застыв в воздухе между лестницей и потолком. Одним прыжком преодолев десять футов, он ухватился за ручку окна и встал ногами на край крошечного подоконника. Вдруг так же резко, как рванулся с перил, Король замер, причудливой химерой распластавшись по стеклу. Только плащ его, свободно свисавший, тихо покачивался.

Прижав ладони к губам, Сол выдохнул и бросил испуганный взгляд через плечо на близлежащую дверь.

Король начал медленно растягиваться. Длинные руки стали еще длиннее, и левой он легко дотянулся до оконной задвижки. Задвижка щелкнула, форточка открылась от порыва ветра. Вытянув правую руку для равновесия, извиваясь всем телом, странный призрак постепенно протискивался в узкое отверстие. Он стал нереально плоским, будто сжался, пролезая сквозь узкую полоску темноты, которая виднелась сквозь отверстие. Проделав все это, будто сказочный джинн из лампы, Король теперь балансировал на нескольких сантиметрах деревянного карниза в пяти этажах от земли и смотрел на Сола сквозь грязное стекло мутными глазами, так же крепко уцепившись за наружную раму окна.

Внутри полицейского участка оставалась только правая рука Короля. Он поманил Сола к себе. Темный призрак дохнул на стекло снаружи, потом написал на нем что-то указательным пальцем левой руки — в зеркальном отражении, чтобы Сол мог читать слева направо.

«Теперь ты» — написал он.

Сол попытался взобраться на перила. Карабкался он безуспешно, ноги все время соскальзывали, и он оказывался на полу. Снова и снова вес тела тянул его вниз. Дыхание сбилось. Он беспомощно посмотрел на тонкую фигуру за окном. Костлявая рука тянулась ему навстречу. Чтобы удержаться на карнизе, Король сделался неимоверно плоским; вот он свесил руку вниз, к Солу. Сол посмотрел вверх на крохотный проем под оконной рамой: не более девяти дюймов шириной. Потом оглядел себя. Он был немного полноват, явно шире девяти дюймов. Обхватив себя руками, Сол снова поднял голову к окну, посмотрел на существо, ждавшее снаружи, и отрицательно покачал головой.

Рука, тянувшаяся к нему, нетерпеливо загребала воздух, судорожно хватая пустоту. Ответ «нет» не принимался. Где-то внизу, в недрах здания, хлопнула дверь, на лестничной клетке послышались два голоса. Сол перегнулся через перила и двумя этажами ниже увидел макушки и носки ботинок. Он отпрянул назад. Люди поднимались по лестнице. Рука все еще тянулась к нему, темное лицо за стеклом исказилось.

Стараясь дотянуться до спасительной руки, Сол потянулся вверх и подпрыгнул.

Сильные пальцы схватили и крепко сжали его левое запястье, впиваясь в тело. Сол открыл было рот, готовый закричать, но сдержался. Его потащили вверх, тринадцать стоунов[1] крови, мяса и одежды. Вот его подхватила уже другая рука, ноги в ботинках быстро приближались. Как же его жилистый спаситель удерживался сам? Сол вплотную приблизился к окну. Он повернул голову в сторону, плечи и грудь оказались сдавленными в тесном проеме. Руки скользили по его телу, ища, за что ухватиться, чтобы помочь ему выбраться наружу. Наконец он протиснулся в заветное отверстие, защелка больно впилась в живот, но само продвижение сквозь эту узкую щель все равно оказалось намного легче подъема к окну, и наконец вот он — холодный воздух свободы.

Невероятно, но он выбрался.

Налетел ветер. Теплое дыхание защекотало шею.

— Цепляйся, — услышал шипение Сол, выбравшись наружу: то был приказ. Сол повиновался, обхватив ногами тощие бока Короля и забросив руки на его костлявые плечи.

И вот Король уже стоит на узком карнизе, его ботинки едва не соскальзывают с окрашенной поверхности. Сол, который намного крупнее его, взгромоздился ему на спину, леденея от ужаса. Правой рукой Король держится за оконную раму, а левой — за крошечную трещину над головой. Над ними четыре или пять футов глухой кирпичной кладки, а еще выше, над кирпичами — пластиковый желоб. Над желобом уже начинается крыша, скат ее круто уходит ввысь, и даже не видно, где кончается.

Сол повернул голову. Под ложечкой засосало: пятью этажами ниже он увидел замусоренный, промерзший бетон переулка. У Сола закружилась голова, его замутило. В мозгу билась единственная мысль: только бы его поставили на землю. «Он меня не удержит!» — думал Сол. Он почувствовал, что гибкое тело под ним начало двигаться, и едва не закричал.

Сквозь туман в голове Сол услышал, что голоса на лестнице звучат уже у самого окна, но вдруг ощутил, как перемещается в пространстве, и голоса стали отдаляться.

Король оторвал правую руку от оконной рамы и потянулся, чтобы ухватиться пальцами за ржавый гвоздь — уже давно никто не помнил, зачем его туда вбили. Левой он торопливо шарил по невидимым бороздкам в кирпичной кладке, резко останавливался, отыскивая на поверхности случайные выступы и впадины. Его пальцы чутко находили дорогу по едва заметным выступам в стене.

Ботинки сорвались с карниза. Сол свесился на одну сторону, а Король уперся правой ногой в стену, задрав ее выше головы, и повис на одних руках, сжав пальцы с такой силой, что побелели костяшки. Он отталкивался от стены ногами, пока не находил точку опоры на каком-нибудь крошечном уступе, щербинке в кирпиче.

Так Крысиный король тянулся вверх то правой, то левой рукой и наконец зацепился за край черного пластикового желоба, который тянулся под самым свесом крыши. Желоб жалобно скрипнул, но Король продолжал подтягиваться на руках. Потом он прижал колени к животу, прочно уперся ботинками в стену, слегка спружинил и сильно оттолкнулся ногами, как пловец при прыжке в воду.

Сол и Крысиный король перекувырнулись в воздухе. Стена, переулок внизу, свет в окнах напротив, уличные фонари и звезды — все пронеслось у Сола перед глазами, и он услышал собственный вопль. Не выдержав акробатического трюка, водосточный желоб треснул. Но Король уже разжал руки, коснулся ногами склона крыши, сгруппировался, смягчая удар, подался вперед и припал к крыше лицом. Чуть помедлив, он начал карабкаться по шиферу, как паук, а Сол держался за него так цепко, что казалось, уже не оторвется никогда.

Король резво полз вверх по скату на четвереньках, беззвучно ставя ноги в тяжелых ботинках. И вот уже сюрреалистическая фигура, подобно канатоходцу, быстро шагает вдоль гребня крыши к дымоходам, за которыми виднеются очертания огромного города. Ужас сковал тело Сола, он мертвой хваткой вцепился в зловонный плащ. Но Король легко отцепил его, скинул с плеч и усадил, дрожащего, в тени дымохода.



И тут Сол лег.