— Прости, Дебора, я ничего такого не имел в виду. У меня и в мыслях не было. Я одинок и подумал, мы могли бы прогуляться вместе.

Она все еще смотрела на него полными ужаса глазами.

— Я не настаиваю… Ну, если хочешь, я уйду. — Но он не хотел уходить. — Я хочу показать тебе город. Я проведу тебя везде, где только захочешь.

— Я не знаю, не знаю, чего ты хочешь… — заныла она.

— Разве тебе не хочется развеяться? — спросил он в отчаянии. — Разве тебе не скучно? Клянусь, что не прикоснусь к тебе, ничего тебе не сделаю. Мне просто нужна компания.

Сол взглянул на девушку и понял, что она колеблется. Он придал лицу глупое выражение, шутовское, печальное, театрально зашмыгал, так, что самому стало противно.

Дебора нервно рассмеялась.

— Пожалуйста, — сказал он, — пойдем.

— Э… о\'кей… — Она выглядела довольной, даже несмотря на то что нервничала.

Он ободряюще улыбнулся.

Он чувствовал смущение и ужасную неловкость. Даже элементарная вежливость давалась ему с трудом. Ему стало легче оттого, что он не спугнул ее.

— Если хочешь, Дебора, я поведу тебя на крышу и покажу, как можно легко и быстро передвигаться по Лондону пешком. Можно я… — Он помедлил. — Можно я позову крыс?

Глава 17

— Позови их, позови крыс, — сказала она после недолгих уговоров.

Было ясно, что, несмотря на страх, ей жутко любопытно. Сол протяжно свистнул, и крысы появились снова, стараясь выказать рвение.

Сол не знал, как он ими командует. Казалось, им было все равно, говорит он слова, свистит или покрикивает. Он не думал, как заставить их повиноваться; они реагировали не на звуки, которые он издавал, они его просто чувствовали. Он посылал им импульс, облекая его в звук, и они повиновались.

Он построил крыс рядами, к большому удовольствию Деборы. Он приказывал им двигаться вперед и назад. Он заставил их забавно прыгать, чтобы прогнать Деборин страх, и тогда она даже потрогала одну. Девушка боязливо погладила ее, и Сол довольно заурчал, удерживая крысу, — та не паниковала, не кусалась и не убегала.

— Не обижайся и не подумай ничего, Сол, я ничего такого не хочу сказать, но знаешь, от тебя так пахнет, — сказала она.

— Так пахнет там, где я живу. Понюхай, это не так ужасно, как тебе показалось вначале.

Она наклонилась и понюхала его, сморщив нос и сконфуженно тряхнув головой.

— Можно привыкнуть, — сказал он.

Когда страх Деборы прошел, Сол предложил начать прогулку. Она еще раз нервно взглянула на него, но согласно кивнула.

— Куда? — спросила она.

— Ты доверяешь мне? — сказал Сол.

— Думаю, да…

— Тогда держись.

Сначала она не поняла, но потом испугалась, не веря, что Сол сможет ее удержать. Он потянулся к ней тихо, медленно, чтобы не испугать, и, когда убедился, что ее боязнь насилия исчезла, легко подхватил, удерживая на вытянутых руках, чувствуя, как мышцы наливаются крысиной силой. Дебора довольно рассмеялась.

Сол ощущал себя суперменом.

Человек-крыса, думал он, держа девушку на руках. Вот и нашлось применение для его странной крысиной силы. Помогать убогим. Носить их по Лондону быстрее, чем дерьмо несется по канализации. Он ухмыльнулся, глумясь над самим собой.

— Вот видишь. Я же говорил, что смогу поднять тебя. Давай посажу на спину.

— М-м-м… — Дебора мотнула головой, как ребенок, к которому пытаются подольститься. — М-м-м-м… О\'кей.

— Вот и славно. Идите сюда.

Крысы подбежали чуть ближе, расслышав приказ в голосе Сола.

Каждый раз, когда они приближались, Дебора все еще нервно поглядывала на них, но страхи по большей части уже забылись.

Сол наклонился, подставляя ей спину. Она вылезла из мешка.

— Это взять? — спросила она, но Сол покачал головой.

— Просто спрячь где-нибудь. Я верну тебя обратно.

Дебора робко взобралась на спину Солу, и он снова поразился, какой тонкой и призрачной была ее связь с реальным миром, раз она так легко согласилась. У большинства людей предложение покатать их на спине по крышам вряд ли встретило бы такое живое согласие.

Ирония заключалась в том, что, поверив ему, она оказалась права.

Он поднялся, и девушка взвизгнула, будто скакала верхом на ярмарочной лошадке.

— Тише, тише! — завопила она, и Сол шикнул, призывая к молчанию.

Он шагнул в проход и услышал вокруг топот сотен крысиных лапок. «Так же и я перебрался из одного мира в другой, — подумал он, — въехав в свой новый город на спине крысы. Все повторяется».

Он остановился под окном, что выглядывало в девяти футах выше.

— Увидимся наверху, — прошипел он крысам, и те снова быстро исчезли. Ему было слышно царапанье коготков по кирпичу.

Сол подпрыгнул и ухватился за окно, Дебора закричала, судорожно вцепилась пальцами ему в спину, крик ее становился все громче. Он болтал ногами над землей, отталкиваясь от стены носками тюремных ботинок.

Он прикрикнул на Дебору, велев ей замолчать, но она не успокоилась, бессвязный вопль перешел в слова протеста.

— Стой-стой-стой! — вопила она, и Сол, боясь, что их обнаружат, вскочил на окно и прижался к стеклу, потом быстро стал карабкаться выше, полный решимости вывести Дебору из пределов слышимости, пока она не скомандовала ему спускаться.

Он взобрался на крышу дома. «Еще не так быстро, как Крысиный король, но так же ловко», — думал он, поднимаясь. От страха у Деборы сел голос. «Мне это знакомо», — подумал Сол и улыбнулся. Он поднялся наверх так быстро, как только мог.

Тяжесть тела на спине почти не чувствовалась. Усеянная окнами, трещинами, выступами, водосточными трубами, стена не была сложной для подъема. Но Сол знал, что для Деборы это просто сплошная кирпичная стена. Крыша дома была плоской, с ограждением; Сол ухватился за него, подтянулся и оказался со своей ношей над городом.

Он поставил Дебору на бетон, и девушка тут же вцепилась в Сола, часто дыша.

— Знаешь, Дебора, прости, что напугал тебя, — сказал он торопливо. — Я знал, что ты не согласишься, если я расскажу внизу, куда собираюсь тебя повести, но клянусь, ты все время была в безопасности, я не стал бы рисковать твоей жизнью.

Она что-то бессвязно бормотала. Он сел рядом и мягко положил ей руку на плечо. Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Ее лицо поразило Сола. Она не выглядела испуганной, хотя сильно дрожала.

— Как ты это делаешь? — выдохнула она. Вокруг суетились крысы, рвавшиеся выказать свою преданность. Сол подхватил Дебору и поставил на ноги. Потом потянул ее за рукав. Не отрывая от него глаз, она позволила подтащить себя к ограждению. Небо успело уже совсем потемнеть.

Они поднялись не очень высоко; их было видно сверху, из окон окрестных гостиниц и блочных домов, а им самим были видны внизу другие здания, с крышами пониже. Они оказались как раз на средней высоте. Можно было обозревать черное кружево веток над Риджентс-парком. Граффити здесь было меньше, но еще встречались. Тут и там стены зданий пестрели яркими надписями, лейблы красовались в самых труднодоступных местах. «Я не первый, кто поднялся сюда, — думал Сол, — а ведь те, другие, они не крысы». Его восхитила их бесшабашная храбрость. Влезть на такую стену со спреем и написать «BOOMBOY!!!» прямо здесь, где заканчиваются кирпичи, — это бесстрашный поступок. «А для меня ничего необычного, — думал он, — я могу это сделать, ведь я же крыса». Дебора смотрела только на него. Время от времени она переводила взгляд на раскинувшуюся внизу панораму, но Сол впечатлял ее гораздо больше. Она смотрела на него с изумлением. Сол обернулся к ней. Он упивался ее восторгом. Так замечательно, так здорово поговорить с кем-нибудь, кто не крыса, не птица, не паук.

— Должно быть, это удивительно — управлять всеми крысами, — сказала она, оглядывая их бесчисленные ряды.

Они стояли чуть поодаль, тихие и внимательные, начиная слегка суетиться, если на них долго не обращали внимания, но как только Сол оборачивался и смотрел на них, они успокаивались.

Сол рассмеялся ее словам.

— Удивительно? Черт, я так не думаю. — Он не смог сдержать злости, даже если она этого и не поняла. — Хочешь, я расскажу тебе о крысах? — сказал он. — Крысы ничего не делают. Целыми днями. Они едят разную дрянь, все, что найдут, бегают повсюду, опрыскивают мочой стены, иногда они гоняют или, скорее, даже дерут тех, кто вторгается на их территорию в канализации. Уверен, они считают, что выдумали этот мир. Но они ничтожества.

— Совсем как люди! — сказала Дебора и довольно рассмеялась, будто сказала что-то умное. И повторила.

— Они ничтожны, как люди, — сказал Сол тихо. — Это старый избитый миф.



Сол попросил ее рассказать о себе, и Дебора выдала несколько расплывчатых фраз. Она никак не объяснила свою бездомность, смутно пробормотала что-то о неспособности чем-то распорядиться. Сол почувствовал себя виноватым, потому что ему это было неинтересно. Не то чтобы ему не было дела до ее проблем: нет, он ужаснулся тому, что она тоже изгой в этом городе, и в нем всколыхнулась прежняя злость на правительство, так усердно прививаемая отцом. Сол очень сочувствовал Деборе. Но в тот момент он хотел не обсуждать ее проблемы, а просто говорить с ней, потому что она была живым человеком. Просто человеком. Пока она говорила и слушала, ему было все равно, что она скажет. И он расспрашивал о ее жизни, потому что изголодался по человеческому общению.

Вдруг он услышал звук, похожий на хлопанье крыльев или биение полотнища на ветру. Порыв ветра в лицо. Он посмотрел вверх, но ничего не увидел.

— Я вот что тебе скажу, — сказал он. — Ничего удивительного в этих крысах нет. Хочешь, сходим ко мне домой?

Она снова сморщила нос.

— Туда, где так пахнет?

— Нет. Я подумал о том, чтобы заглянуть в свой настоящий дом.

Он говорил спокойно, но при мысли об этом у него сбилось дыхание. Что-то в ее замечаниях насчет крыс напомнило ему, откуда он. Оторвавшись от Крысиного короля, он захотел вернуться, прикоснуться к своим корням.

Он тосковал по отцу.

Дебора с радостью согласилась. Сол снова посадил ее себе на спину, и они отправились в путь, сопровождаемые армией крыс, над Лондоном, по местам, которые он быстро узнавал.

Иногда Дебора зарывалась лицом ему в плечо, иногда опасно откидывалась назад и смеялась. Сол перехватывал ее поудобнее, чтобы сохранять равновесие.

Он двигался не так стремительно, как Крысиный король или Ананси, но тоже довольно быстро. Он старался все время оставаться наверху и очень ненадолго и неохотно касался земли, смутно припоминая правила какой-то детской игры. Иногда плоскость крыши резко обрывалась, и ему ничего не оставалось, как спускаться вниз по пожарной лестнице, или водосточной трубе, или щербатой кирпичной стене, и быстро перебегать по тротуару, чтобы поскорее вскарабкаться наверх.

Повсюду он слышал крыс. Они сами выбирали путь, но постоянно были рядом, то исчезали, то появлялись снова, сновали туда-сюда перед глазами, то забегали вперед, то отставали. И он постоянно ощущал еще чье-то присутствие: где-то рядом был источник того хлопающего звука. Вот и опять он услышал слабый трепет то ли крыльев, то ли ветра, легко пробежавший по лицу. В этот момент он двигался вверх и не остановился, но запомнил смутное ощущение, словно кто-то его преследовал.

Периодически он останавливался осмотреться и передохнуть. Маршрут был коротким. Сол ориентировался по пунктирам огней Эджвей-роуд, как по карте; когда их стало меньше, он понял, что Эджвей-роуд перешла в Майда-Вейл. Дальше он двигался по маршруту девяносто восьмого автобуса, мимо хорошо знакомых ему наземных ориентиров — например, этой башни, над крышей которой выступали красные балки, образуя клетку.

Дома сделались примерно одной высоты; все реже встречались многоэтажки. Сол знал, где они: прямо перед Килбурн-Хай-роуд был участок, застроенный жилыми домами, который легко можно было принять за пригород. «Terra cognita», — подумал Сол. Земля обетованная.

Он пересек улицу так быстро, что Дебора едва успела понять, что произошло. Сол просто взлетел в темноту между Килбурном и Уилсденом, преодолевая последний рубеж, отделявший его от дома.



Они стояли перед «Террагон-Меншн». Сол боялся.

Чувства переполняли его, он затаил дыхание. Он прислушался и по наступившей тишине понял, что эскорт крыс бесшумно испарился. Он остался наедине с Деборой.

Сол медленно скользнул взглядом вверх по стене, осмотрев кирпичное однообразие, разорванное лишь окнами — почти во всех было темно, только кое-где за тонкими занавесками горел свет. На самом верху виднелось то самое окно, из которого выпал отец. Его так и не застеклили, видимо, до завершения полицейского расследования, хотя и затянули прозрачной пленкой. В оконной раме виднелся тонкий край разбитого стекла.

— Мне пришлось быстро уйти отсюда, — прошептал он Деборе. — Мой отец выпал из этого окна, и они считают, что это я его вытолкнул.

Она в ужасе уставилась на него.

— Ты? — еле слышно пропищала она, но тут же замолчала, увидев выражение его лица.

Он тихо направился к подъезду. Девушка шла следом, обхватив себя за плечи, дрожа и тревожно озираясь вокруг. Он провел рукой по двери, молча, без усилий что-то сделал с замком. Затем стал подниматься по ступеням. Он ступал совершенно бесшумно, двигаясь как во сне. За ним, вздрагивая, шла Дебора, волнение спутника передавалось ей. Она еле переставляла ноги, казалось, что она плачет, но не слышалось ни звука.

Дверь в квартиру была крест-накрест заклеена синей лентой. Сол посмотрел на нее и решил разобраться в своих чувствах. Он не чувствовал себя оскорбленным и поруганным, как можно было предположить. Он испытывал странное спокойствие, будто эта лента защищала его дом от посторонних, запечатывая его, как мемориальную капсулу.

Он осторожно потянул ленту. Та подалась и отклеилась, легкая и бесплотная, будто ожидала, что ее сейчас оторвут. Сол открыл дверь и шагнул в темноту, туда, где умер его отец.

Глава 18

Было холодно, так же холодно, как в ту ночь, когда пришла полиция. Сол не стал включать свет. Света с улицы было достаточно. Не теряя времени, он толкнул дверь гостиной и вошел.

Комната была пустой, всю мебель вынесли, но Сол не обратил на это внимания. Он смотрел на окно, на осколки, торчавшие из рамы. Он решился взглянуть, зная, что это выведет его из равновесия, подорвет его силы. «Это просто дыра, — думал он, — разве не так?» Разве это не просто дыра? Пленка то вздымалась, то опадала с треском хлыста.

— Сол, я боюсь…

Он наконец сообразил, что Деборе почти ничего не видно при таком освещении. Она стояла на пороге комнаты, не решаясь войти. Сол понял, что темно-желтого света фонарей, горящих снаружи, хватало лишь на то, чтобы осветить его силуэт. Он вздрогнул, рассердившись на самого себя. Он обращался с ней так непринужденно, что даже забыл: она другая. Он метнулся обратно через всю комнату и схватил ее.

Он горячо ее обнял, и она подалась навстречу. Это не было влечением, хотя он чувствовал, она ждала этого или, по крайней мере, не возражала бы. Но получилось бы, что Сол воспользовался ситуацией и поступил нечестно, а она ему так нравилась и он был так бесконечно ей благодарен. Они стояли, обнявшись, и он почувствовал, что дрожит не меньше, чем она. «Все же я еще не совсем крыса, — подумал он уныло. — А она боится темноты. Надо ее как-нибудь успокоить».

Посреди комнаты на полу валялась книга.

Он неожиданно увидел ее поверх плеча Деборы. Она почувствовала, как он оцепенел, и чуть не закричала от ужаса, обернувшись посмотреть, что же его так поразило. Он торопливо стал ее успокаивать и извиняться. Она не могла увидеть книгу в темноте.

Это была единственная вещь в комнате. Не было ни мебели, ни картин, ни телефона, никаких других книг, кроме этой.

Сол решил, что это не случайность. Они не могли вынести из квартиры все, а это оставить. Сол узнал ее. Старый, очень толстый альбом в красном переплете, формата А4, некоторые страницы в нем давно оторвались и теперь торчали, просто вложенные внутрь. Отцовский альбом для наклеивания вырезок.

Альбом был неотъемлемой частью жизни Сола. Каждый раз отец вытаскивал его откуда-то из тайника и старательно вырезал какую-нибудь газетную статью, бормоча себе под нос. Он наклеивал статью в альбом и делал заметки на полях красной ручкой. А иногда ничего не наклеивал — просто писал. Часто — Сол знал — эти порывы были вызваны политическими событиями, и тогда отец хотел запечатлеть свои рассуждения о происходящем, но иногда Сол совсем не понимал, что побуждало отца вести эти записи.

В раннем детстве альбом притягивал Сола, и ему всегда хотелось туда заглянуть. Отец показывал сыну некоторые вырезки со статьями о войнах и сражениях и лаконичные красные пометки вокруг них. Но это личный альбом, объяснял он, и не позволял Солу изучить его до конца. «Кое-что здесь очень личное, — объяснял он терпеливо. — Кое-что не для посторонних глаз. Кое-что только для меня».

Сол отстранился от Деборы и поднял альбом. Открыл его с конца. Поразительно, в нем еще оставалось несколько чистых страниц. Он медленно пролистал назад, дойдя до последней страницы, которую заполнил отец. Веселая история из местной газеты о кампании по сбору средств для консерваторов, пострадавшей от целого ряда бедствий: обрыва электричества, повторной регистрации и пищевого отравления. Рядом с ней, отцовской рукой, аккуратными печатными буквами было выведено: «Бог видит все!!!»

Еще раньше — история о длительной забастовке в ливерпульских доках и приписка отцовской рукой: «Кусочек информации проламывает брешь в тщательно охраняемой стене молчания! Почему конгресс профсоюзов так и не добился цели?!»

Сол перевернул страницу назад и восхищенно улыбнулся, когда понял: отец размышлял над песнями, которые взял бы с собой на необитаемый остров. Вверху страницы перечислялись старые джазовые композиции, все с аккуратными знаками вопроса, а ниже — список в первом приближении. «1. Элла Фицджеральд. Что именно??? 2. „Strange Fruit“.[9]3. „All the Time In the World“.[10] Сачмо. 4. Сара Воэн, „Lullaby of Birdland“[11]5. Телониус? Бэсси? 6. Бесси Смит. 7. Еще Армстронг, „Мэкки-Нож“. 8. „Интернационал“. Почему нет? Книги: Шекспир, никакой чертовой Библии! „Капитал“? „Манифест компартии“? Из роскоши: Телескоп? Микроскоп?»

Дебора опустилась на колени рядом с ним.

— Это альбом моего отца, — объяснил он. — Смотри, это и вправду занятно…

— Как он сюда попал? — спросила она.

— Не знаю, — сказал он после паузы.

Он говорил и переворачивал страницы, просматривая вырезки, в основном о политике, но то там то тут попадались и просто статьи на разные темы, которые почему-то заинтересовали отца.

Он прочел коротенькие заметки о грабителях египетских гробниц, о гигантских деревьях в Новой Зеландии, о развитии интернета.

Сол начал захватывать по нескольку страниц сразу, пропуская записи за целые годы. Ближе к началу записей стало больше.


07.07.88: Профсоюзы. Нужно прочесть старые выступления! Сегодня на работе — долгий спор о профсоюзах с Дэвидом. Он все говорит об их неэффективности и т. д., и т. п., и я склонен согласиться, но это слишком просто, соглашаться со всем, что бы ни обсуждалось, хотя единство мнений крайне важно! Он не понимает ничего. Нужно перечитать Энгельса о профсоюзах. Смутно припоминаю большое впечатление от прочитанного, но не хочется попадать в глупое положение. Сол по-прежнему выглядит мрачным. Совсем не понимаю, что с ним. Видел книгу о проблемах тинейджеров, хотя не помню где. Надо найти.


На Сола нахлынула волна безнадежной любви, как в тот раз, когда он показывал Фабиану книгу, подаренную отцом. Сол думал тогда, что все это чушь, что старик все делает не так, но его единственным желанием было понять сына. Может быть, он выбрал для этого неверный путь. «Я тоже был не прав», — подумал Сол.

Назад, назад, он пролистывал годы. Дебора прижалась к нему, чтобы согреться.

Он прочел о том случае, когда отец поспорил с учителем истории, как лучше рассказывать на уроках о Кромвеле.


Нет, если по-честному, может быть, не мне судить о том, как говорить о буржуазии десятилеткам, но разве надо ее приукрашивать! Ужасный человек, да (Ирландия и т. д.), но нужно уяснить природу революции!


Он прочел заметку, в которой упоминалось об одной из подружек отца — «М». Он совсем не помнил ее. Он знал, что отец встречался с женщинами вне дома. Но не предполагал, что в последние шесть или семь лет жизни у отца были с кем-нибудь романтические отношения.

А вот — о праздновании его пятого дня рождения. Сол помнил этот день: ему подарили сразу два индейских головных убора, и он помнил, что взрослые волновались, как же ребенок к этому отнесется, но он был в восторге. Иметь не одну, а сразу две замечательные штуковины, сплошь в перьях… Он помнил свою радость.

Сол искал самое первое упоминание о себе или, может быть, об умершей матери, которую дневник аккуратно обходил молчанием. Ему на глаза попалась дата: 02.08.72, единственная запись за тот год, когда он родился, сама дата рождения, очевидно, не зафиксирована. Не было приложено никаких вырезок. Сол прочел первые несколько слов и нахмурился.


Уже несколько недель с момента нападения, о котором я действительно не хочу говорить. Е., слава богу, очень сильная. Конечно, еще всего боится, переулков и т. д., но в целом поправляется на глазах. Продолжаю спрашивать ее, правда ли не стоит заявлять в полицию. «Разве ты не хочешь, чтоб его поймали?» — спросил я, и она ответила: «Нет, я только не хочу его больше видеть». Ничего не могу поделать, думаю, это ошибка, но таково ее решение. Пытаюсь угадывать все ее желания, но видит Бог, как это трудно. Хуже всего, конечно, ночью. Не знаю, что лучше: успокаивать, обнимать или совсем не прикасаться, и она, кажется, тоже не знает. Определенно, хуже всего, когда плачет и т. д. Хожу вокруг да около. Е. прошла тест, и она беременна, это факт. Не уверен, конечно, но тщательно сверил по срокам, очень похоже на правду. Обсуждали аборт, но Е. не перенесет его. После долгих трудных разговоров решили, будь что будет. Не записал, потому что никому не нужно знать. Надеюсь, все обернется хорошо. Честно говоря, боюсь за ребенка. Сам еще не знаю, как приму его. Надо быть сильным ради Е.


В груди у Сола стало совершенно пусто.

Где-то Дебора что-то говорила ему.

Он оцепенел.

Он понял, что он потерял.

«Тупица, — говорил он себе и в то же время отцу. — Тебе не о чем беспокоиться, па. Ты был сильным, как черт».

Слезы на глазах высохли, и он снова услышал Дебору.

«Смотри, что ты потерял, — подумал он. — Она умерла! Она умерла, и он вел себя со мной как надо. Как он мог? Я убил ее, я убил его жену! Каждый раз, глядя на меня, разве он не вспоминал то изнасилование? Разве он не вспоминал существо, убившее его жену?.. Наивный мальчик, — думал он. — Дядя Крыса? Тебе никогда не приходило в голову, что он лжет?» — думал он.

Но больше всего его волновали мысли о человеке, который вырастил его, пытался понять, давал ему книги, чтобы помочь разобраться в этом мире. Дело в том, что, когда он смотрел на Сола, он умел не видеть ни убийцы, ни утраченной жены, ни насилия в переулке (и Сол знал, что нападавший возник из кирпичей, будто ниоткуда, так же как теперь умел он сам). Глядя на Сола, он умел видеть в нем своего сына. И даже когда воздух в доме стал отравленным и Сол с напускным подростковым безразличием делал вид, что ему все равно, этот человек все еще смотрел на него и видел в нем сына и пытался понять, что между ними не так. Он не сдавался, не списывал все на ужасную, кровавую, грубую наследственность. Он поступал так, как должен поступать отец.

Сол не плакал, но его щеки были мокрыми. «Разве это не странно и не грустно? — думал он. — Только узнав, что мой отец — не отец мне, я понял, каким идеальным отцом он был?.. Вот она, твоя диалектика, па», — подумал он и невольно улыбнулся.

Нужно было потерять его, чтобы обрести вновь, окончательно, после стольких лет, потраченных впустую.

Он вспомнил, как ехал на тех широких плечах посмотреть на могильный камень матери. Он убил ее, убил жену своего отца, и отец поставил его на землю осторожно и дал ему цветы — положить на могилу. Он плакал по отцу, который был предан убийце своей жены, ребенку ее насильника, который решил полюбить его горячо, и старался делать это честно, и сумел добиться своего.



В глубине души он повторял: «Каким же я был тупицей!» Новая мысль пришла в голову. «Если Крысиный король лгал об этом…» — размышлял он, но тут мысль терялась, сходила на нет, как многоточие…

«Если Крысиный король лгал об этом… — продолжал он свою мысль, — то о чем еще он лгал?.. Кто убил отца?»

Он припомнил еще кое-что из рассказов Короля, давно, в самом конце прежней жизни Сола. «Я самозванец, — говорил он. — Я убил узурпатора».

Смысл терялся за словами, в них было какое-то сюрреалистическое хвастовство, бравада, глупое и бессмысленное самовосхваление. Но Сол теперь смотрел на это иначе. Зерно холодной ярости прорастало у него внутри, и он сознавал, как сильно ненавидит Крысиного короля.

Своего отца, Крысиного короля.

Глава 19

Входная дверь отворилась.

Сол и Дебора сидели на полу, прижавшись друг к другу, она исступленно шептала ему слова утешения. Услышав тихий скрип петель, оба подняли головы.

Сол вскочил на ноги, держа в руках альбом. Дебора раскачивалась, тоже пытаясь подняться. В дверном проеме показалось чье-то лицо.

Дебора уцепилась за Сола и тоненько захныкала от страха. Сол вскипел, готовый взорваться, но, когда глаза привыкли к свету, его напряжение немного спало, и он в ошеломлении замер.

Лицо в дверном проеме лучилось довольством, длинные светлые волосы свалявшимися космами обрамляли рот, растянутый в радостной ребячливой улыбке. Человек шагнул в комнату. Вид у него был шутовской.

— Мне показалось, здесь кто-то есть, и предчувствия меня не обманули! — воскликнул он. Сол выпрямился и нахмурил брови. — Я ждал здесь каждую ночь, говоря себе: «Нет, иди домой, это смешно, он не придет сюда», — и вот ты здесь! — Он взглянул на альбом в руках у Сола. — Итак, ты нашел мое чтиво. Я хотел знать о тебе все. Я думал, это мне как-то поможет.

Он чуть пристальнее посмотрел в налитые кровью глаза Сола и еще шире расплылся в улыбке.

— Ты ведь не знал, да? — Рот его растянулся до ушей. — Это хорошо. Это многое объясняет. Я надеялся, что ты скоро присоединишься к убийце своего так называемого отца.

Глаза Сола вспыхнули. «Конечно, — думал он, пошатываясь от горя, — конечно». Человек не сводил с него глаз.

— Я знал, что твоя кровь должна быть гуще воды, но, конечно, с какой стати он сказал бы тебе? — Он качнулся на пятках, сунул руки в карманы. — Мне давно нужно было потолковать с тобой. Знаешь, о тебе всякое говорили! О тебе говорят уже много лет! Я собирал все сведения, где только мог, хватался за любые зацепки… Отыскивал самые невероятные преступления… Знаешь, стоило мне услышать о таинственном ограблении, или странном убийстве, или о чем-нибудь, что выходит за рамки, о том, чего люди не могли постичь, я тут же мчался туда и начинал собственное расследование. От полиции порой бывает польза, в плане информации. — Ухмылка. — Столько смертей! И вот я здесь… — Снова ухмылка. — Как только я уловил его запах, я знал, что найду тебя, Сол.

— Кто ты? — наконец выдохнул Сол. Человек ласково улыбнулся, но не ответил. Казалось, он впервые увидел Дебору.

— Привет! Боже мой, ну и ночка у тебя сегодня выдалась! — Хохотнув, он шагнул вперед.

Дебора крепко вцепилась в Сола. Она смотрела на него настороженно.

— Как бы то ни было, — непринужденно продолжал он, протягивая к ней руку, — боюсь, что ты мне не интересна.

Он схватил девушку за запястье и вырвал из объятий Сола. Сол понял слишком поздно, что обходительный незнакомец завладел ею; он медленно опустил голову и посмотрел туда, где только что стояла Дебора, хотя разум его кричал: «Взгляни наверх! Действуй!»

Он с трудом поднял голову в сгустившемся воздухе.

Увидев, как незнакомец хватает Дебору за волосы, Сол в ужасе подался вперед, намереваясь вступиться, но тот, так же широко улыбаясь, быстро взглянул на нее сверху и ударил кулаком в челюсть, как раз в тот момент, когда она открыла рот, чтобы закричать. Сломанная челюсть треснула, зубы лязгнули, глубоко поранив язык, изо рта хлынула кровь. Крик замер и, еще не родившись, перешел в кровавый выдох. И когда Сол медленно-медленно двинулся к ним, человек легко поднялся на носки, потянул девушку за голову, резко дернул вверх, одновременно вывернув ее шею назад, и впечатал лицом в дверной косяк.

Потом отшвырнул и повернулся обратно к Солу.

Сол пронзительно закричал, не веря своим глазам, когда за спиной незнакомца тело Деборы сползло по дверному косяку и рухнуло назад в комнату. Оно еще корчилось в агонии. Раздавленное, перекошенное лицо невидящими глазами уставилось на Сола, тело дергалось в предсмертном танце, пятки дробно стучали по полу, кровь пузырилась из разорванного рта.

Сол взревел и бросился на высокого человека, собрав все свои крысиные силы.

— Я вырву твое проклятое сердце! — крикнул он.

Незнакомец легко уклонился от удара, так же широко улыбаясь. Он лениво размахнулся и направил кулак в лицо Солу.

Сол увернулся от удара, но недостаточно ловко, и кулак скользнул по скуле. Сол пошатнулся. Он неуклюже развернулся и, не удержавшись на ногах, тяжело упал на пол. Раздался противный резкий звук. Сол обернулся: человек стоял, сложив губы в трубочку, и насвистывал веселый мотив. Он свирепо взглянул на Сола, его глаза угрожающе заблестели. Не прерываясь, мотив изменился, стал не таким игривым, слегка лукавым. Сол не обращал внимания, пытаясь отползти. Свист резко оборвался.

— Итак, это правда, — прошипел Дудочник, вежливый голос его задрожал. Он был взбешен, казалось, его вот-вот стошнит. — Ни человек, ни крыса! Черт, мне ничего с тобой не сделать!.. Как ты смеешь, как ты смеешь…

Взгляд у него стал диким, как у безумца.

— Не могу поверить, это каким же надо быть идиотом, чтобы прийти сюда, ты, крысеныш, — говорил Дудочник, приближаясь к нему. Он затрясся, но, сделав над собой усилие, совладал со своим голосом. — Сейчас я убью тебя и повешу в канализации, чтобы твой отец увидел, а потом буду играть для него и заставлю его танцевать до упаду, а когда он выдохнется, я убью его тоже.

Сол остановился, запнулся, неуклюже пнул Дудочника по яйцам. Но Дудочник поймал его ногу и резко дернул. Сол тяжело упал на спину, едва не испустив дух. Дудочник говорил без передышки, любезно, и оживленно.

— Я — Властелин танца, я — Голос, и когда я приказываю прыгать, люди прыгают. Все, кроме тебя. И вот ты у меня в руках, и ты погибнешь. Ты — мерзкий недоносок. Ты не вправе жить в этом мире, если не танцуешь под мою музыку. Двадцать пять лет я ждал этого, и вот теперь я владею секретным крысиным оружием, супероружием — тобой, выродок.

Он покачал головой и сочувственно сморщил нос. Затем встал на колени рядом с Солом — тот пытался поднять голову и вдохнуть побольше воздуха.

— Сейчас я убью тебя.

Раздался высокий пронзительный звук, и оба задрали головы. Что-то со страшным треском разорвало пленку на окне, продралось сквозь обрывки полиэтилена, влетело в комнату, пронеслось мимо Сола и кинулось к Дудочнику, одним ударом отшвырнув его от лежащего на спине Сола. Сол с трудом приподнялся и увидел, как безукоризненно одетый человек пытается удавить Дудочника; тот уже бился в конвульсиях, но все же смог оттолкнуть своего противника, и он пролетел назад через всю комнату.

Это был Лоплоп, с глазами, полными ужаса, — он высоко закричал, схватил Сола и изо всех сил бросился к окну, но вдруг раздался резкий чистый звук, и Лоплоп застыл. Сол обернулся и увидел, что это свистит Дудочник. Плавный чистый мотив, повторяющийся и незатейливый. Лоплоп оцепенел. Когда он повернулся к Дудочнику, Сол увидел на его лице гримасу удивления, глаза Лоплопа заблестели, он впал в транс.

Сол попятился назад, прислонился к стене. За Лоплопом ему было видно мертвое тело Деборы в огромной луже крови, медленно растекающейся по полу. Дудочник подступал слева, продолжая свистеть. Впереди, в такт птичьему свисту Дудочника, навстречу ему шагал Лоплоп: глаза невидящие, руки вытянуты перед собой.

Сол попытался проскользнуть мимо, но не смог, ощутив, как пальцы Лоплопа сомкнулись у него на шее. Предводитель птиц обрушился на Сола и начал душить, подняв застывшее лицо кверху, чтобы слышать музыку. Тело его, хотя и легкое, стало жестким, негнущимся, как железо. Сол колотил его, извивался, дергал за пальцы. Лоплоп не реагировал, он был невменяем. Когда чернота начала застилать глаза, краем глаза Сол успел увидеть Дудочника, потиравшего шею; от ярости кровь снова бросилась Солу в лицо, и, невзирая на безжалостные когти Лоплопа, он сделал именно так, как когда-то в бассейне запретил ему делать отец, «даже если ты просто играешь, Сол»: он развел руки в стороны, сложил ладони лодочкой и что было сил хлопнул Лоплопа по ушам.

Лоплоп пронзительно вскрикнул и отпустил его, выгнулся дугой, его руки мелко задрожали. Сол со всей своей крысиной силой глубоко вогнал воздух ему в уши, разрушив нежные мембраны, и пузырьки воздуха проникли внутрь, смешиваясь с кровью, как забродивший сок пузырится в сочной мякоти плода. Лоплоп затрясся от мучительной боли.

Сол выбрался из-под него. Дудочник снова приближался, размахивая флейтой, как дубинкой. Сол только успел чуть откатиться, закрывая лицо, и почувствовал сокрушительный удар по плечу. Он снова увернулся, и на этот раз удар пришелся на грудь, так что от боли перехватило дыхание.

Позади него вдоль стены ковылял Лоплоп, пробираясь ощупью, — лишившись слуха, он, похоже, вообще перестал что-либо воспринимать.

Дудочник схватил флейту двумя руками, сел на Сола сверху, прижав его руки коленями к полу, и занес над ним флейту, как ритуальный кинжал, готовый вогнать оружие в грудь Сола. Сол в ужасе заорал.

Лоплоп не переставал кричать, и теперь его голос сливался с голосом Сола, воздух вибрировал от диссонанса звуков. Как-то почувствовав эти вибрации, Лоплоп обернулся и пинком выбил у Дудочника флейту. Тот взревел от ярости и метнулся за ней. Лоплоп выдернул Сола у него из-под ног и поволок к окну. Лоплоп все кричал и кричал, запрыгивая на подоконник разбитого окна. Продолжая кричать, он схватил Сола правой рукой и шагнул в темноту.



Сквозь непрерывный вой Лоплопа Сол не слышал своих отчаянных воплей. Он закрыл глаза, ощутил дуновение ветра и стал ждать столкновения с землей, которое все не наступало. Тогда он чуть приоткрыл глаза и увидел мелькание огней. Они еще падали… единственное, что он слышал, это завывания Лоплопа.

Он открыл глаза до конца и понял, что грудь ему сдавил не ужас, а ноги Лоплопа, что земля несется не навстречу ему, а параллельно и что он не падает, а летит.

Он летел спиной вперед и не мог видеть Лоплопа. Ноги Предводителя птиц, такие изящные в костюме с Сэвил-роу, обхватили его под мышками. «Террагон» становился все меньше. Сол увидел тонкую фигуру во мраке отцовской квартиры, за рваным полиэтиленом, и ему показалось, что сквозь крик Лоплопа прорывается слабый свист.

В темноте Уилсдена деревья виделись неясными грязными пятнами; оттуда взвились голуби, воробьи и скворцы, разбуженные ото сна, не в силах противостоять чарам Дудочника. Какое-то время они кружились вихрем, как поднятый ветром столб мусора, а потом стали двигаться так четко и стремительно, будто траектория их движения была задана с математической точностью.

Они летели к Дудочнику отовсюду, со всех уголков неба, стремительно падали на его сутулые плечи и снова резко срывались, пытаясь лететь согласованно, унося по воздуху тело Дудочника.

— Этот ублюдок гонится за нами! — прохрипел Сол в испуге.

Он понимал, что Лоплоп не мог слышать его и только глухота не дает ему присоединиться к своим подданным и помочь им нести Дудочника.

Сол встревоженно подергивался в крепких объятиях Лоплопа. Внизу качались улицы. А они неуверенно болтались между небесами и стылой землей. Крики Лоплопа перешли в стоны; он стонал, чтобы облегчить боль. Вслед за ними вьющийся сгусток птиц тащил Дудочника. Когда одни птицы отставали, обессиленные, другие тут же занимали их место, выталкивая друг друга, вонзая когти в одежду и тело Дудочника, снова тянули во все стороны. Движение всей массы напоминало порывистый и неровный полет бабочки.

Дудочник настигал их.

Луна коротко блеснула на воде, далеко внизу показалась железная дорога. Лоплоп начал спускаться по спирали.

Сол подергал Лоплопа за ноги, крикнул, призывая лететь быстрее, но Лоплоп уже был близок к обмороку, он слышал только пронзительный звук у себя в голове. Сол мельком увидел внизу огромную дорогу и красную неровную плоскость, но они тут же скрылись из вида, когда тело Лоплопа завертелось. Дудочник приближался, теряя свою свиту, словно лоскуты рваной одежды.

Они падали. Мелькнул веер железнодорожных веток, и Сол снова увидел ту красную плоскость — крыши сотен автобусов, стоявших вплотную. Кружась по спирали, они приближались к станции Вестборн-парк, где на холме сходились маршруты автобусов и железнодорожные пути, в зияющей темноте под Вест-уэем.

Они вторглись в эту темноту и врезались в землю. Сола выбросило из объятий Лоплопа. Он несколько раз перекувырнулся и поднялся, весь в пыли и мусоре. Лоплоп приземлился в нескольких футах от него и замер в странной позе: он стоял на коленях, выставив к небу зад и обхватив голову руками.

Рядом темнел вход в автовокзал. Немного поодаль был двор, полный автобусов, который Сол видел с высоты. Их было больше сотни. Автобусы стояли очень тесно, запутанная головоломка собиралась и распадалась каждый день заново, машины выходили из гаража в строгом порядке. Каждые два автобуса разделяло не больше пары футов, и все они складывались в настоящий лабиринт.

Костюм Лоплопа порвался и был весь в грязи.

Дудочник снижался рывками. Сол споткнулся о порог сводчатого зала, таща за собой Лоплопа. Он спрятался за ближайшим автобусом внешней стены красного лабиринта. Он дернул Лоплопа за ногу и потащил за собой. Лоплоп слегка встрепенулся, но лежал тихо. Он тяжело дышал. Сол в ярости огляделся вокруг. Он уже слышал биение крыльев наверху, которое возвещало о прибытии Дудочника, и тонкий свист самого Владыки Танца. С порывом ветра Дудочник влетел в холодный зал, оставляя за собой шлейф из перьев.

Свист оборвался. Птицы тут же исчезли в панике, и до Сола донесся глухой стук: Дудочник приземлился на крышу соседнего автобуса. Сначала было слышно только улетающих птиц, потом по крышам автобусов загремели шаги.

Сол отпустил ноги Лоплопа и вжался в борт автобуса. Стараясь не шуметь, он стал медленно двигаться вдоль борта. Он почувствовал, как в нем просыпаются звериные инстинкты. Сол двигался без единого звука.

Автобус был старый, с открытой задней площадкой. Когда шаги наверху совсем приблизились, Сол тихо юркнул на площадку. Шаги были медленными, перемежаясь короткими прыжками, когда Дудочник преодолевал промежутки между автобусами.

Когда шаги стали еще ближе, Сол медленно и бесшумно поднялся по ступенькам. Со следующим прыжком автобус дрогнул, и Сол понял, что теперь Дудочник прямо над ним.

В автобусе было темно. Сол пятился, вытянутыми руками касаясь сидений по обе стороны от прохода. Он ухватился за стальную стойку, чтобы удержаться, будто его качало на ходу. Разинутый рот придавал ему глупый вид. Немигающим взглядом он смотрел на потолок, следуя за шагами наверху. Сначала шаги направлялись по диагонали до того места, где Сол с Лоплопом приземлились. Потом достигли края, и у Сола едва не выскочило сердце, когда Дудочник пролетел мимо окна слева от него. Сол замер, но ничего не произошло. Дудочник его не заметил. Сол бесшумно пригнулся, медленно продвинулся вперед, потом чуть приподнялся, ровно настолько, чтобы видеть из окна; глаза его округлились, как у карикатурного негра в граффити.

Внизу Дудочник склонился над Лоплопом. Он потрогал его одной рукой, будто случайный зевака, который увидел, как кто-то сидит и плачет прямо посреди улицы, и не смог пройти мимо. Одежда Дудочника, изорванная маленькими птичьими коготками, наливалась красным.

Сол ждал. Но Дудочник не тронул Лоплопа, оставив его мучиться дальше в кровавой тишине. Он встал и медленно повернулся. Сол присел и затаил дыхание. Перед глазами вдруг снова всплыла сцена нелепого тустепа, который Дудочник исполнил с Деборой; его охватили слабость, бешенство, и отвращение к себе, и страх. Скорчившись в темноте на верхней площадке автобуса, он зарылся лицом в колени и задышал — часто и жадно.

Потом снизу, от двери автобуса, донесся свист. Сол ощутил прилив такой громадной энергии во всех членах, что ему стало страшно.

Дудочник заговорил, все так же добродушно и расслабленно.

— Не забывай, что я слышу твой запах, крысеныш. — Он начал подниматься по ступеням, и Сол торопливо попятился в переднюю часть автобуса. — Ты что, думаешь, это возможно — жить в канализации, есть и спать там и при этом не пахнуть? В самом деле, Сол…

Темная фигура появилась на верхней ступеньке лестницы.

Сол поднялся на ноги.

— Я Владыка Танца, Сол. Разве ты еще не понял? Ты что, в самом деле думаешь, что можешь уйти от меня? Ты покойник, Сол, и только из-за того, что не хочешь танцевать под мою музыку.

В его голосе послышалась ярость. Дудочник шагнул вперед, и слабый свет из ангара осветил его. Но это могли увидеть только крысиные глаза Сола.

Лицо Дудочника было мертвенно-бледным, совсем бескровным. Его аккуратный конский хвост раздергали птичьи коготки, и теперь волосы опутали лицо, подбородок и шею, будто хотели его удавить. Одежда была изорвана, разодрана, распорота, растянута во все стороны и забрызгана кровью, он весь был в маленьких ранках, на молочно-белом лице краснели борозды. Но по выражению лица никак нельзя было догадаться об израненном теле. Все тот же доброжелательный, спокойный взгляд — все та же непринужденная веселость, с которыми он приветствовал Сола и расправлялся с Деборой; все та же невозмутимость, пропавшая только однажды, когда он не смог заставить Сола танцевать.

— Сол, — сказал он, радушно протягивая к нему руки.

Он шагнул вперед.

— Я не садист, Сол, — сказал он, улыбаясь.

Он коснулся стального стержня, закрепленного между сиденьем и потолком, потом схватил его двумя руками. Дудочник начал выворачивать стержень, тело его напрягалось и сотрясалось от неистовых усилий; сталь медленно подалась, сгибаясь, и, не выдержав напряжения, громко треснула. Он не сводил глаз с Сола, выражение его лица оставалось прежним, даже когда он напрягался. Он дернул за оторванный конец стержня, отломив тот окончательно, и получил гнутую дубинку из блестящего металла.

— Не хочу причинять тебе боль, — продолжал он, снова надвигаясь на Сола. — Но ты умрешь, потому что не хочешь танцевать, когда я говорю. Поэтому сейчас ты умрешь.

Сверкнув в воздухе электрической дугой, тонкая дубинка обрушилась вниз, но Сол среагировал мгновенно — зашипел и юркнул под блестящей дугой с быстротой и грациозностью настоящего грызуна. Дубинка ударила в сиденье, вспоров обивку, и в воздух поднялся фонтан мелких частиц поролона.

Сила Дудочника внушала страх, она сокрушала все на своем пути, по сравнению с ней сила, проснувшаяся в крепких крысиных мускулах Сола, которой он так гордился, была ничтожной.

Уклонившись от удара, Сол снова отступил в переднюю часть автобуса. Он подумал о Деборе и задохнулся от гнева. Ярость крысы и человека бушевала в нем, сменяя друг друга. То он хотел впиться зубами в горло Дудочнику, то размозжить ему голову, методично работая кулаками, то вспороть ему брюхо и выпотрошить своими острыми когтями. И ничего этого он не мог сделать, потому ему не хватало силы и Дудочник мог убить его.

Дудочник выпрямился, немного помедлил и широко улыбнулся.

— Хватит, — сказал он и ринулся вперед, держа свое оружие, как дротик.

Сол хрипло закричал от страха и ярости, не веря в свои силы, но звериный рефлекс снова увел его из-под жестокого удара. Он понял, что мимо Дудочника ему не пройти, — и тогда забрался на сиденье, сжался, подтянув колени к груди, и, словно ныряльщик, оттолкнулся со всей силы; он пробил окно, которое распалось на миллионы осколков, оставляя царапины на коже.

На высоте пятнадцати футов от земли Сол выбил свирепыми крысиными кулаками еще одно окно, и его руки и плечи исчезли в следующем автобусе прежде, чем ноги покинули предыдущий; звон крушения первого стекла, еще не стихший в ушах, слился с новым звоном. Сол пролетел сквозь окно и скатился с сиденья, осыпанный осколками, как конфетти.

Он слышал, как мелкие осколки падают снаружи, рассыпаясь по земле. Выпрямился, весь дрожа, не замечая глубоких порезов и ушибов. Устремился к лестнице задней площадки автобуса. За спиной послышался яростный рев. Опять с грохотом разбилось стекло, и в сферическом зеркале над лестницей Сол увидел, как Дудочник влетел в окно вперед ногами и приземлился на сиденье, вытягивая шею, чтобы увидеть Сола. Потом тут же встал и, ни слова не говоря, помчался за ним.

Сол сбежал по лестнице и выскочил в узкий проход между большими красными машинами, чтобы затеряться в лабиринте. Он остановился, низко пригнулся и затаил дыхание.

Издалека он услышал топот бегущих ног и затем крик:

— Что, черт возьми, происходит?

«О боже, — подумал Сол. — Охранник». Сердце Сола забилось, как басовая линия джангла.

Охранник был уже где-то совсем близко, Сол отчетливо слышал его тяжелые шаги и одышку. Сол стоял неподвижно, пытаясь уловить другой звук, услышать какое-нибудь движение Дудочника.

Безуспешно.

Внезапно в проходе между автобусами, где стоял Сол, появился тучный мужчина средних лет в серой форме. С минуту они стояли неподвижно, тупо уставившись друг на друга. Затем одновременно начали двигаться. Охранник пошел на Сола с поднятой дубинкой и только открыл рот, чтобы закричать, как Сол опередил его и выбил оружие из рук медлительного противника. Он крепко скрутил ему руки за спиной, прикрыл рот рукой и зашептал в самое ухо:

— Здесь очень опасный человек. Он убьет тебя. Беги отсюда немедленно.

Охранник бешено заморгал.

— Понял? — шипел Сол.

Охранник энергично кивнул. Он безумно оглядывался вокруг в поисках своей дубинки, здорово напуганный тем, с какой легкостью его разоружили.

Сол отпустил его, и человек побежал прочь. Но когда он достиг конца узкой улочки между автобусами, в воздухе пронзительно зазвучала флейта, и он оцепенел. Не теряя времени, Сол подскочил к нему, отвесил две хлесткие пощечины, толкнул, но глаза человека блаженно застыли: восторженно глядя сквозь Сола, он впал в транс.

Потом он резко оттолкнул Сола с силой, которой раньше не обладал, и поскакал, как ребенок, в глубь красного лабиринта.

— О черт, нет! — выдохнул Сол.

Он догнал охранника, сильно толкнул в спину, но тот продолжал двигаться, протискиваясь мимо Сола, даже не взглянув на него. Флейта звучала все ближе, и Сол навалился на него по-медвежьи, пытаясь закрыть ему уши, но человек с невероятной силой и знанием дела ударил его локтем в пах и в солнечное сплетение. Сол сложился пополам, ему было не вздохнуть. Он только смотрел в отчаянии, как удалялся охранник, и жадно пытался глотнуть воздуха. Наконец с усилием выпрямился и поковылял за ним.

В середине автобусного лабиринта было пустое пространство. Оно походило на монашескую келью со стенами из красного металла и стекла, крошечную, не больше шести квадратных футов. Дойдя до середины лабиринта, Сол повернул за угол и остановился.

Перед ним стоял Дудочник, с флейтой у губ, глядя на Сола поверх охранника, который нелепо выделывал ногами кренделя под пронзительные звуки флейты.

Сол схватил охранника сзади за плечи и потащил прочь от Дудочника. Но тот вывернулся, и Сол увидел, что у него из глаза торчит осколок стекла, а все лицо залито густой кровью. Сол громко вскрикнул, и Дудочник прекратил играть. На лице охранника появилось озадаченное выражение, он тряхнул головой и поднял руку к лицу. Но не успел дотронуться до своего глаза, как сзади блеснуло серебро и он упал как подкошенный. Вокруг проломленной головы быстро натекла лужа, темная и густая, как смола.

Сол замер.

Дудочник стоял рядом с ним, обтирая флейту.

— Ты должен узнать, Сол, на что я способен. — Он говорил спокойно, не поднимая головы, как учитель, который очень огорчен, но старается не повышать голоса. — Понимаешь, мне кажется, ты действительно не веришь в мои способности. Я знаю, ты не хочешь меня слушать, только ты один. Я хотел показать тебе, как усердно они слушают, ты видел? Я хотел, чтобы ты знал. Прежде, чем умрешь.



Сол молниеносно подпрыгнул вверх.

Даже Дудочник на миг оцепенел от удивления, когда Сол схватился за большое боковое зеркало одного из автобусов, качнулся в воздухе, держась за него, и забросил ноги в ближайшее окно второго этажа. Тут же Дудочник оказался у него за спиной, с флейтой, угрожающе заткнутой за пояс. Больше не пытаясь спрятаться, Сол просто метнулся в окно, допрыгнул до соседнего автобуса и ввалился на верхнюю площадку. Потом поднялся и прыгнул снова, превозмогая боль во всем теле. Снова и снова, постоянно преследуемый, неизменно слыша Дудочника за спиной, он проламывал стеклянные преграды, которые, разбиваясь, усыпали осколками землю, и рвался к выходу из лабиринта.

И вот наконец, когда он сгруппировался, чтобы прыгнуть в очередное окно, он понял, что через него виден не автобус, стоящий в двух футах, а окно в гаражной стенке и вдалеке стоит дом. Он ринулся из последнего автобуса и прыгнул на оконный карниз, на полпути к кирпичам. От дома его отделяла выемка в грунте, широкая и глубокая расселина, на дне которой поблескивали железнодорожные пути. Но от них Сола не отделяло ничего, кроме высокой ограды из железных планок и долгого падения.



Сол слышал, что Дудочник все еще преследует его, ряды автобусов сотрясались от сильных тяжелых ударов. Сол выбил ногой последнее окно, напружинился, выскочил и приник всем телом к тусклым металлическим планкам внизу. Он распластался по завибрировавшей изгороди, восстановил равновесие. Перебежав еще ниже, оглянулся на выбитое окно. В нем появился Дудочник, выглянул. Перестал улыбаться. Сол ринулся вниз по вертикали, его бегство было чем-то средним между демонстрацией крысиной ловкости, управляемым скольжением и падением.

На мгновение он посмотрел вверх и увидел, что Дудочник еще пытается преследовать его. Но расстояние было слишком большим: он не мог цепляться за планки, он не умел ползать, как ползают крысы.

— Проклятье! — пронзительно крикнул он, выхватил флейту и поднес к губам.

Он заиграл, и птицы начали возвращаться. Пернатые опять слетались ему на плечи.

Железнодорожные пути уходили за горизонт спереди и сзади. Солу казалось, что выступающие над выемкой здания клонятся к нему, нависают над ним. Он пустился бежать по путям на восток. Оглянувшись, мельком увидел, как в проеме окна птицы облепили темную фигуру. Сол отчаянно пригнул голову, на каждом шаге его мотало, и он чуть не зарыдал от восторга, когда услышал скрежет металла, приглушенный грохот и понял, что приближается поезд. Он оглянулся назад и увидел его огни.

Сол отошел в сторону, давая поезду дорогу, и потрусил вдоль путей. «Ну, скорее же!» — торопил он мысленно, когда два прожектора («Будто глаза!» — не удержался он от сравнения) медленно подтягивались ближе. А над ними он увидел оборванную фигуру Дудочника, который тоже приближался.

Но теперь поезд был уже совсем близко, и Сол улыбался, несмотря на то что кожу дергало и саднило от ран и ушибов. Когда Дудочник нависал уже так низко, что можно было видеть его лицо, поезд метро со свистом промчался мимо и Сол побежал быстрее; когда поезд замедлил ход на повороте, Сол снова догнал его, вцепился в поручни последнего вагона, как дзюдоист — в рукава кимоно противника, проталкивая пальцы глубоко в трещины и под выступы металла.

Он подтянулся и лег на крышу, облапив ее раскинутыми руками. Поезд стал набирать скорость. Сол принялся осторожно разворачиваться, лежа на животе, пока не повернулся лицом назад, и, вытянув шею, посмотрел в перекошенное от гнева лицо болтающегося в воздухе Дудочника; тот продолжал играть, а изнемогающие птицы несли его над прорезанным в теле города шрамом, по этому тоннелю без крыши, — но теперь Дудочник был бессилен поймать Сола.

И когда поезд потянулся прочь еще быстрее, Дудочник стал похожим на тряпичную куклу, потом на пятнышко, а потом Сол уже не мог его разглядеть и вместо этого перевел взгляд на окружающие дома.

Он видел в окнах свет и движение и понимал, что люди в эту ночь жили своей обычной жизнью, заваривали чай и составляли отчеты, занимались сексом и читали книги, смотрели телевизор и ссорились или мирно испускали последний вздох в своей постели; и город не тревожился о том, что Сол мог умереть, что он открыл тайну своего происхождения, что смертоносная сила, вооружившись флейтой, собиралась убить Короля крыс.

Дома наверху были прекрасны и бесстрастны. Сол отдавал себе отчет в том, что он потрясен и измотан, что он истекает кровью, что этой ночью на его глазах погибли два человека, уничтоженные силой, которой было все равно, живы они или мертвы. И он ощутил тревогу в воздухе вокруг себя и опустил голову, дав волю рыданиям. Приближался тоннель, в воздух поднялся мусор, его засосало в проем вслед за поездом, и тут налетел теплый ветер и оглоушил Сола, как боксерская перчатка, и весь рассеянный свет города погас, и Сол исчез в глубине под землей.

Часть пятая

Духи

Глава 20

Фабиан тряхнул головой, безжалостно сгреб дреды в тугие пружинистые пучки. Голова ужасно болела. Он лежал на кровати и строил гримасы зеркалу на рабочем столе.

То, что лежало чуть поодаль, было его «незавершенной работой», на этом названии настаивал его куратор. Две трети громадного холста с левой стороны были загрунтованы ярким акриловым металликом из баллончика, правую треть занимали бледные буквы, слабо прорисованные карандашом и углем. Он уже потерял интерес к работе, но, глядя на нее снова, все еще испытывал некоторую гордость.

Это был иллюстрированный манускрипт девяностых, тщательно синтезированный гибрид средневековой каллиграфии с граффити. Весь щит, шесть на восемь футов, занимали три строчки: «Иногда я теряю веру в свои силы, / но джангл один может к жизни меня вернуть, / потому что я знаю: драм-энд-бейс — мой путь…»

Он придумал фразу, которая начиналась на «И», потому что эту букву хорошо было украшать цветными рисунками. Она была очень большая, заключенная в рамку, а вокруг красовались листья конопли, динамики, замысловатые шаржи на крутых пацанов и девчонок, изображенных в виде зомби с застывшими лицами, как у минималистских персонажей Кейта Харинга,[12] и других художников нью-йоркского метро. Остальные буквы были по большей части темные, но не матово-черные, а испещренные неоновыми полосами и обведенные яркими контурами. В самом углу, под буквами, притаились полицейские в виде дьяволов. Но сегодня плакатные лозунги должны быть ироничными. Фабиан знал современные правила и ленился их нарушать, поэтому дьяволы, воспарявшие из преисподней, были нелепыми, как в самых страшных снах Святого Антония и Славного Суитбека[13] вместе взятых.

И в самом верху, справа, еще не прорисованные, были изображены танцоры, идолопоклонники, которые нашли свой путь из болота городской безнадеги, однообразного серого лабиринта в центре полотна, к драм-энд-бейсовому раю. Фигуры бились в исступленном танце, и Фабиан очень старался, чтобы лица были как можно более похожими на лица со старых картин, которые он пародировал: безмятежные, глуповатые, невыразительные. Потому что индивидуализм — он помнил, как истово доказывал это своему преподавателю, — так же неуместен в джангл-клубе, как и в средневековой церкви. Именно поэтому он любил джангл и поэтому иногда испытывал страх и терял веру в свои силы. Именно поэтому он придумал такой неоднозначный текст.

Он всегда заговаривал об этом, когда Наташа нарезала треки с явной политической окраской, но та начинала спорить с ним, упрекая в безыдейности, и это Фабиана раздражало. Вот почему сам он старался не касаться этой темы, но с готовностью начинал ворчать, если кто-нибудь заводил подобный разговор. Со времен Средневековья, объяснял он, откровенно показная роскошь в интерьерах клубов была такой же претенциозной и безвкусной, как и некоторый налет изысканной церемонности и благоговения, с которым держались диджеи: все это отдавало стопроцентным феодализмом.

Сначала его куратор хмыкал и мялся, сомневаясь в целесообразности проекта, но потом Фабиан намекнул ему, что тот просто не может по достоинству оценить значение джангла в современной поп-культуре, и проект тут же был одобрен. Все преподаватели в арт-колледже предпочли скорее бы умереть, чем признать, что у них имеются сложности с пониманием проблем молодежи.

Но сейчас Фабиан не мог сосредоточиться на «Литургии джангла», несмотря на то что так гордился своей работой. Он не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме пропавших друзей. Сначала исчез Сол, в ореоле немыслимой жестокости и таинственности, потом Кей, чье исчезновение было далеко не драматичным, но не менее загадочным. Фабиан все еще не мог заставить себя по-настоящему тревожиться о пропавшем Кее, хотя с тех пор, как он видел его, прошла уже по крайней мере пара недель, а может, и больше. Он волновался, но Кей был таким рассеянным, таким легкомысленным и податливым — невозможно всерьез подумать, что он может попасть в беду. И все же его исчезновение озадачивало и тревожило. Похоже, никто не знал, куда он подевался, даже соседи, которые уже стали беспокоиться, внесет ли Кей свою долю квартплаты.