Джеки Коллинз
Бестия
Том 1
Королева бестселлера
Мировую славу обрела писательница Джеки Коллинз после ошеломляющего успеха своего первого романа «Мир полон женатых мужчин». С тех пор ее произведения переведены более чем на тридцать языков. В романах она с поразительной достоверностью изображает исступленную чувственность женщин и всевозможные перипетии их отношений с мужчинами. Джеки Коллинз была одной из первых, кто так всесторонне исследовал тему секса.
Писательница родилась в Лондоне, но провела большую часть жизни в Америке, отсюда — дух космополитизма в ее произведениях.
Джеки выросла в театральной семье, и хотя с детства мечтала о литературных занятиях, связи в мире шоу-бизнеса привели к началу короткой, но успешной и насыщенной событиями артистической карьеры. Она провела целый год, гастролируя в составе труппы по всей Англии, а также снялась в нескольких фильмах и телепостановках. В конце концов она очутилась в Лос-Анджелесе, где собрала бесценный материал для своих книг.
В 1968 году Джеки решила полностью посвятить себя литературному творчеству, и через год увидел свет ее первый роман. Книга произвела настоящий фурор и стала предметом ожесточенных споров, благодаря чему заняла первое место в списке бестселлеров. Она переведена на многие языки, ею зачитывались, испытывая шок и восхищение, во многих странах мира.
Действие второго романа Джеки Коллинз «Жеребец» (
на русском языке выпущен издательством «Интердайджест») разворачивается на дискотеке, задолго до того, как дискотеки стали популярными во всем мире. В произведении высмеивается человек, который считает, что он использует женщин, тогда как на самом деле это они используют его.
Очередная книга «Голливудский зоопарк» — талантливое и достоверное отображение фасада и изнанки знаменитой американской кинофабрики.
Затем последовал роман «Секс — ее оружие» — история трех очень разных женщин, объединившихся в преступную группу — что-то среднее между мафией и Лигой за освобождение женщин.
Роман «Мир полон разведенных женщин» представляет собой беспристрастный взгляд на слабый пол и институт брака. Известная кинокомпания «Уорнер бразерс» тут же поспешила приобрести права на его экранизацию.
В 1978 году экранизация «Жеребца» была признана лучшим фильмом года в Англии. Кассовые сборы побили все рекорды. Это вдохновило Джеки на написание романа «Стерва», по которому тоже был поставлен фильм. Издательство «Интердайджест» уже познакомило с ним своих читателей.
Вслед за этим Джеки Коллинз написала киносценарий по своему роману «Мир полон женатых мужчин». В главных ролях снялись такие звезды кино, как Кэррол Бейкер и Энтони Франсуа.
Вскоре увидел свет ее оригинальный сценарий «Вчерашний герой». Эта история любви футболиста-неудачника и прекрасной рок-звезды вышла на экран в 1979 году. Главные роли исполняли ведущие киноактеры Сьюзен Соммерс и Ян Макшейн.
Следующей книгой Джеки Коллинз стал роман «Игроки и любовники» — пятисотстраничный рассказ о путешествии по всей Америке в компании суперзвезды рока и двадцатилетней проститутки — победительницы конкурса красоты. Этот роман тоже сразу стал международным бестселлером. Критики отмечали великолепное сочетание лихо закрученного сюжета с полными драматизма эротическими коллизиями — сочетание, обеспечившее книге огромный успех у читателей.
И вот перед вами новое произведение, которое издательство «Интердайджест» впервые публикует на русском языке.
Читайте, оценивайте, ставьте «Бестию» на свою книжную полку!
Книга 1
Среда, 14 июля 1977 г., Нью-Йорк
Коста Зеннокотти пристально смотрел на девушку, сидевшую напротив него за столом. Она продолжала говорить — быстро, взахлеб, бурно жестикулируя и время от времени корча гримасы, чтобы подчеркнуть ту или иную мысль. Господи! Он ненавидел себя за такие мысли, но она была самой сексуальной из всех женщин, каких он когда-либо видел.
— Коста, — она резко оборвала свой монолог. — Ты меня слушаешь?
— Разумеется, Лаки, — поспешно заверил он, сгорая от стыда. По сравнению с ним она совсем девчонка — двадцати семи или двадцати восьми лет от роду. Однако ума ей не занимать, и наблюдательности тоже. Наверняка она прочла его мысли.
Лаки Сантанджело. Дочь его лучшего — на всю жизнь — друга Джино. Шлюха, дитя. Независимая женщина. Искусительница. Коста знавал ее во всех ипостасях.
— Как видишь, — она порылась в сумочке и извлекла пачку сигарет. — Момент для возвращения отца крайне неподходящий. Во всех отношениях. Ты обязан его отговорить.
Коста пожал плечами. Иногда она ведет себя как настоящая дура. Кому, как не ей, дочери Джино, знать, что никакая сила не может помешать ему осуществить намеченное? Если на то пошло, они — Джино и Лаки — сделаны из одного теста и похожи так, как только могут быть похожи двое разных людей. Даже внешне она — вылитый отец. То же выражение агрессивной сексуальности на смуглом, с оливковым оттенком, лице; те же черные, глубоко посаженные и нередко горящие злобой глаза; такой же большой рот и полные, чувственные губы. Только нос у Лаки поменьше и поженственнее. У обоих вьющиеся, цвета черного янтаря, волосы: у Лаки они до плеч, а у Джино, в его семьдесят с хвостиком, покороче, но тоже еще пышная шевелюра.
Коста с сожалением дотронулся до собственной лысины. Проплешина, голый скальп, пустыня, которую не замаскируешь никакими парикмахерскими ухищрениями. А ведь ему всего шестьдесят восемь. Чего же можно ожидать, когда он будет в возрасте Джино?
— Ты поговоришь с ним? — потребовала девушка. — Да, Коста? Поговоришь?
Пожалуй, лучше умолчать о том, что в эту самую минуту самолет Джино кружит над городом и вот-вот пойдет на посадку. Так что Лаки очутится перед свершившимся фактом. Старик снова возьмет ситуацию в свои руки.
Господи Иисусе! Опять у них закрутится, а я — между двух огней!
* * *
В это время тремя этажами выше Стивен Беркли был всецело поглощен своей работой, благо тишина и покой офиса его друга Джерри Мейерсона давали такую возможность. Работа требовала полной концентрации мысли, поэтому пришлось во внеурочное время воспользоваться этими апартаментами. Замечательно! Ни телефонных звонков, ни посетителей, которые непременно осаждали бы его в собственном офисе — настоящем дурдоме, что днем, что ночью. Даже в его квартире телефон звонил не умолкая.
Он потянулся, бросил взгляд на часы и, убедившись, что уже половина десятого, чертыхнулся про себя. Как быстро летит время! Вспомнилась Эйлин — может быть, позвонить ей? Ему пришлось отменить совместный поход в театр, но она ничем не показала своего недовольства. Вот что ему особенно нравилось в Эйлин: ее ничто не могло застигнуть врасплох и тем более выбить из колеи, будь то пропущенный спектакль или предложение руки и сердца. Он-таки решился три недели назад — и она сказала «да». Стивен не удивился — от Эйлин не приходилось ждать сюрпризов, да и кому они нужны — после развода с Зизи?
Стивену исполнилось тридцать восемь лет, и его потянуло к упорядоченной жизни. Двадцатитрехлетняя Эйлин обещала стать прекрасной женой.
Стивен Беркли пользовался славой первоклассного юриста. Когда отношение к черным изменилось к лучшему, он «попал в струю» — с четырьмя годами колледжа и четырьмя курсами юридического факультета за спиной. С его энтузиазмом, знаниями, острым умом и располагающим к себе характером пробиться оказалось нетрудно.
На него также работала на редкость привлекательная внешность. Высокий — ростом выше шести футов, — с фигурой атлета, правдивыми зелеными глазами, шапкой курчавых волос и кожей цвета молочного шоколада, он обезоруживал окружающих тем, что, казалось, совсем не осознавал своей привлекательности. Это сбивало людей с толку. Приготовившись к проявлениям высокомерия, они с удивлением обнаруживали в нем подлинную доброту и участие — наряду с компетентностью.
Он методично рассортировал бумаги и аккуратно разложил по разным отделениям своего кожаного портфеля. Огляделся, выключил настольную лампу и пошел к двери. Сейчас он был занят одним сугубо частным расследованием и за этот день значительно продвинулся. Поэтому Стивен чувствовал — после дня упорного, кропотливого труда — приятную усталость. Хорошо выполненная работа приносила ему почти физическое наслаждение. Не то чтобы он чурался секса — нет, секс с подходящей девушкой — одно удовольствие. Просто с Зизи он стал тяжкой повинностью. Давай, давай, давай! Маленькая Зизи с лисьей повадкой хотела все двадцать четыре часа в сутки, и если его не оказывалось под рукой, находила другие способы убить время. Жалко, что он не послушался матери и женился на ней. Но кто прислушивается к материнским увещеваниям, когда приспичило?
Эйлин — совсем другое дело. Симпатичная девушка с несколько старомодными взглядами. Мама от всей души одобрила его выбор. «Женись!» — посоветовала она, и в ближайшее время он последует ее совету. Стивен в последний раз окинул офис взглядом и направился к лифту.
* * *
Дарио Сантанджело зажал рот рукой, чтобы не закричать. Над ним, пыхтя, трудился долговязый чернявый парень. Боль. Наслаждение. Сладкая боль. Невыносимое блаженство. Нет еще!.. Не пора!.. Он больше не мог сдерживаться и испустил ликующий вопль. Все его тело прошила сладкая судорога.
Смуглый парень немедленно извлек свой все еще твердый пенис. Дарио в изнеможении рухнул на кровать и перевернулся на спину. Партнер встал и посмотрел на него долгим и странным взглядом.
Дарио внезапно отдал себе отчет в том, что даже не знает его имени. Еще один безымянный молодой брюнет. Ну так что? До сих пор ему ни с кем не хотелось повторить попытку. Мать твою так! Всех вас — к такой-то матери! Дарио не удержался и захихикал. Таковы условия игры.
Он выбрался из постели и потопал в ванную. Парень молча смотрел вслед. Пусть пялится, от него не убудет. Все равно этому молодому животному не светит поиметь его еще раз.
Он заперся в ванной и пустил в биде теплую воду, потому что любил сразу же подмываться. Наслаждение наслаждением, но потом… Он предпочитал забывать об этом — до тех пор, пока не появлялся еще один черноволосый красавец.
Дарио присел на корточки над биде и тщательно вымылся с мылом, регулируя температуру воды от теплой до очень холодной. Под ледяными струями мошонка съеживалась, и в то же время он ощущал приятную свежесть и бодрость. Весь этот день он умирал от жары, чувствуя себя потным и липким. Хорошо бы его новый приятель не задержался. Может, дать ему деньги, чтобы поскорее отчалил? Обычно хватало двадцати долларов — они сматывались как миленькие.
Он облачился в махровый купальный халат и посмотрел на свое отражение в зеркале. Двадцать шесть лет, но никто ему столько не давал: самое большее девятнадцать. Высокий, стройный, с голубыми глазами тевтонца и прямыми светлыми волосами. Дарио походил на мать и ничем внешне не напоминал отца и сестру — эту стервочку Лаки.
Он отпер дверь ванной и вышел в спальню. Парень успел напялить на себя засаленные джинсы и рубашку с короткими рукавами и теперь стоял у окна к нему спиной.
Дарио открыл ящик комода и вытащил из тоненькой пачечки две десятидолларовые банкноты. Он взял за правило не хранить при себе много денег, дабы не вводить в искушение своих случайных партнеров.
Он покашлял, напоминая о своем присутствии. «Забирай гонорар и сваливай», — мысленно приказал он парню.
Тот обернулся. Уплотнение в брюках свидетельствовало о сохранившейся эрекции.
Дарио протянул ему деньги.
— Это тебе на проезд — туда и обратно.
— Мать твою! — неожиданно выпалил незнакомец, угрожающе помахивая невесть как оказавшейся у него в руке связкой ключей от номера.
Дарио почувствовал слабость в коленках. Он терпеть не мог насилие и всевозможные осложнения. Кажется, быть беде. Он предчувствовал это с тех самых пор, как этот парень без каких бы то ни было авансов с его стороны привязался к нему в толпе. Обычно инициатива исходила от Дарио — должно быть, потому, что, несмотря на светлые волосы и голубые глаза, никто не принимал его за педика. Он ничем не отличался от гетеросексуалов — благодаря тому, что следовал преувеличенно мужскому стилю в одежде и тщательно следил за походкой. Всегда был сверхосторожен. С таким отцом нельзя позволить себе ни малейшей расхлябанности.
Дарио медленно отступил к двери. В ящике письменного стола хранился крохотный курносенький пистолет двадцать пятого калибра. Гарантия на случай непредвиденных действий со стороны очередного случайного любовника.
Парень заржал и прогнусавил:
— Куда это ты намылился?
Дарио был уже возле двери.
— Брось валять дурака, — посоветовал его нечаянный партнер. — Я обо всем позаботился. Вот это — твои ключи. Ясно? Усекаешь, что это значит? Мы одни в запертой квартире, где глухо, как в заднице президента Картера. Бьюсь об заклад, у него тугая задница. Обожаю тугие задницы, приятель.
Он сунул руку в карман джинсов и вытащил устрашающего вида нож. Десять дюймов смертоносной стали.
— Ты же хотел, чтобы тебя проткнули, — ухмыльнулся он. — Так и быть, доставлю тебе удовольствие.
Дарио, точно вкопанный, застыл у двери. Сердце ушло в пятки; в голове мелькали беспорядочные мысли. Кто этот человек? Что ему нужно? Нельзя ли откупиться?
И, наконец, уж не подсуетилась ли в данном случае сестричка Лаки? Маленькая сучка — решила таким образом избавиться от него раз и навсегда!
* * *
Для своих шестидесяти с хвостиком Кэрри Беркли выглядела сногсшибательно. Два ежедневных сета в теннис помогали ей сохранить стройность фигуры и упругость мышц. Черные, гладко зачесанные назад и скрепленные парой тугих бриллиантовых заколок волосы позволяли лучше оценить форму лица — высокие скулы, слегка раскосые глаза и сочные губы. В молодости Кэрри трудно было назвать красавицей, хотя у нее всегда был сексуальный вид, — однако в зрелые годы, благодаря новой прическе, ненавязчивому макияжу и элегантной одежде она стала замечательно красивой женщиной. Роскошной. Респектабельной. Прекрасно владеющей собой. Черная леди, которой удалось пробиться в мире белых.
Сидя за рулем темно-зеленого «кадиллака», она медленно катила почти впритирку к тротуару, высматривая место для парковки. Поджатые губы свидетельствовали о том, что она еле сдерживает гнев. Столько лет ей удавалось хранить тайну! И вдруг — незнакомый голос в телефонной трубке, и вот она уже тащится по вечерним улицам Нью-Йорка, держа курс на Гарлем, где скрывалось ее прошлое, — а она-то надеялась, что оно навсегда оставило ее в покое!
Шантаж — вот название игры. Чистейшей воды шантаж.
Она затормозила перед светофором и закрыла глаза. Мелькнула мысль о сыне Стивена — преуспевающем и во всех отношениях благополучном молодом человеке. Господи, если бы он знал правду!.. Страшно подумать.
Сзади в нее чуть не врезался автомобиль, и она рывком сдернула машину с места. Для самоуспокоения потрогала лежащую рядом сумочку. Изящная сумочка, рождественский подарок Стивена. У него всегда был безупречный вкус, если не считать одного-единственного прокола — женитьбы на той потаскушке Зизи. Слава Богу, теперь она ушла из его жизни — хочется надеяться, что навсегда. Деньги — великая сила!
Кэрри со вздохом скользнула рукой в сумочку. Крохотный пистолет приятно холодил ладонь. Еще один защитник. Блеск металла студит горячие головы. Хорошо бы не понадобилось пускать его в ход! Напрасные мечты…
Она снова вздохнула.
* * *
Джино Сантанджело чувствовал себя крайне утомленным. Это был дальний перелет; последние десять минут тянулись особенно долго. Он пристегнул ремень и вынул сигарету. Сейчас ему хотелось одного: скорее встать ногами на добрую, старую американскую почву. Он слишком долго отсутствовал. Хорошо вернуться домой!
Мимо с улыбкой прошмыгнула стюардесса, бросив на ходу: «Все о\'кей, мистер Сантанджело?» И так каждые десять минут. «Все о\'кей, мистер Сантанджело?»; «Могу я предложить вам напиток?»; «Подушку?»; «Одеяло?»; «Журнал?»; «Не хотите ли подкрепиться, мистер Сантанджело?»… Вряд ли самого президента окружали таким вниманием.
— Я в полном порядке, — заверил Джино. Девушка была недурна, но непутевая — это он сразу определил наметанным взглядом.
— Скоро будем на месте.
Да. Скоро они будут на месте. Нью-Йорк. Его город. Его территория. Дом. Отдых в Израиле пошел ему на пользу. Приятная интерлюдия. Джино вздохнул. Скоро он будет дома. Займется детьми — Лаки и Дарио. Небольшое родительское внушение — вот что им сейчас нужно.
— Могу ли я вам что-либо предложить, мистер Сантанджело? — мимо проследовала другая стюардесса. Он покачал головой.
Скоро…
* * *
Лаки вышла из офиса Косты и заглянула в дамскую комнату. Придирчиво изучила свое лицо в зеркале и осталась недовольной. У нее усталый, измученный вид. Темные круги под глазами. Сейчас бы устроить себе каникулы где-нибудь на пляже. Но это — потом. Не раньше, чем все утрясется.
Она тщательно подкрасилась. Наложила румяна, блеск для губ, тени… Встряхнула путаной копной волос и пальцами подправила прическу.
На ней были джинсы, заправленные в парусиновые сапожки, и бледно-голубая рубашка с вечно расстегнутыми верхними пуговицами. Сквозь тонкую ткань просвечивали два соблазнительных полушария. Лаки вынула из сумочки и надела на себя несколько золотых цепочек. Потом добавила пару массивных золотых браслетов и огромные серьги в виде обручей.
Теперь не стыдно показаться на людях. Меньше всего ей хотелось возвращаться в пустоту своих апартаментов.
Она вышла из туалета, вызвала лифт, немного подождала, хмурясь от нетерпения и нервно постукивая каблучками своих двухсотдолларовых сапожек. Коста стареет. И куда, черт побери, подевалась его хваленая лояльность? На чьей он стороне? Ясно, не на ее, как бы он ни убеждал ее в обратном. Она же не идиотка.
Лаки бросила взгляд на часики от Картье. Девять тридцать. Два часа убила на старого маразматика! «Дерьмо собачье!» — слова сами сорвались с губ, и она оглянулась по сторонам: не слышал ли кто? Но в этот поздний час громадное административное здание казалось пустыней.
Наконец подошел лифт, и Лаки вошла в кабину. В голове по-прежнему сменяли друг друга разные мысли. Если Милый Папочка действительно собирается вернуться, чем ей это грозит? Смогут ли они договориться? Готов ли он выслушать ее? Может быть… В конце концов, она — Сантанджело, разве не так? Причем единственная из двоих детей Джино, у кого действительно имеются шарики. За семь лет она достигла многого — и, видит Бог, это стоило ей немалых трудов. Очень помог Коста. Но останется ли он ее соратником, когда вернется Джино?
Лаки еще сильнее нахмурилась. Мать твою! Джино. Ее отец. Единственный человек, которому она позволяла собой командовать. Но она давно вышла из этого возраста, и Джино придется признать тот факт, что он ей больше не босс. Ничего. Она не уступит. Независимость, контроль над ситуацией, власть — сильнейшие козыри! И все это останется при ней. Проглотит, никуда не денется!
* * *
Когда Лаки вошла в кабину, Стивен Беркли даже не поднял головы от газеты. Кому он нужен — бесполезный обмен взглядами, неизбежно влекущий за собой обмен светскими любезностями? «Ну и жарища!»; «Сегодня отличная погода!». Напрасная трата времени. Лаки тоже не обратила на него внимания.
Стивен продолжал читать газету, а Лаки — ломать голову над своими проблемами, как вдруг лифт сильно тряхнуло — еще немного, и содержимое их желудков выпрыгнуло бы наружу, — и погас свет. Они окунулись в чернильную тьму.
* * *
Дарио и черноволосый парень одновременно совершили прыжок, но Дарио оказался чуть-чуть шустрее и успел выскочить из спальни, захлопнув дверь прямо перед носом у противника. К счастью, ключ оказался в замке, и он без промедления повернул его, так что тот подонок тоже оказался в клетке. Черт бы побрал архинадежную систему безопасности! Заказывая ее, Дарио думал главным образом о том, как бы исключить проникновение непрошеных посетителей извне. И уж никак ему не приходило в голову, что он может оказаться пленником собственного жилища. И вот они оба угодили в ловушку. Что делать — вызвать полицейских? Курам на смех. Унизиться до признания, что какой-то случайный хахаль — к тому же мужского пола — напал на него с ножом? Все узнают, что он — голубой, и если это, не дай Бог, дойдет до его папаши!..
Нет, Дарио не стал вызывать полицию.
Что и говорить, Лаки на его месте быстро смекнула бы, что делать. Шустрая девчонка: и сверху, и снизу. Так ее перетак!
Из спальни донесся оглушительный барабанный грохот кулаками по двери. Дарио мигом вышел из оцепенения. Обшарив ящики стола, он с ужасом убедился в том, что исчез его пистолет двадцать пятого калибра. Выходит, у того подонка не только нож, но и пистолет, и он в любой момент может сбить дверной замок.
Им овладел дикий, животный ужас. И вдруг во всей квартире погас свет. Дарио почувствовал себя в западне — запертым в кромешной тьме вместе с невменяемым маньяком.
* * *
Кэрри Беркли поняла, что заблудилась. Улицы Гарлема, которые она когда-то знала, как свои пять пальцев, казались чужими и едва ли не враждебными. Из уютного, снабженного кондиционером мирка своего «кадиллака» она растерянно взирала на загаженные улицы. Из открытых водозаборных кранов на плавящийся в солнечных лучах асфальт вытекала вода; какие-то люди с видом сомнамбул подпирали стены или сидели на корточках на ступеньках полуразвалившихся хибар.
«Кадиллак» был ошибкой. Ей следовало нанять такси, хотя всем известно, что таксисты не решаются появляться в Гарлеме, особенно в такую жару, когда его жителями овладевают беспричинные злость и беспокойство.
Она вычислила нахождение супермаркета и подкатила к стоянке. Пожалуй, лучше всего будет оставить машину и проделать оставшуюся часть пути пешком. На улицах многолюдно, никто не сделает ей ничего плохого. Кроме того, ее охраняет черный цвет кожи. Можно спросить дорогу у кассирши супермаркета. Да, она правильно сделала, что оставила машину. Это не лишняя предосторожность — пусть даже она и позаботилась о том, чтобы заляпать номер грязью.
Кэрри вошла в супермаркет. Черная или не черная, она почему-то чувствовала повышенное внимание к своей особе. Надо было раньше сообразить, что она давно утратила способность сливаться с толпой, особенно такой, как эта. У нее чересчур шикарный вид. Аромат дорогих духов. Бриллиантовые заколки в волосах. Бриллиантовые сережки. Кольцо с бриллиантовым солитером — как она не подумала снять все это? Сзади, приноравливаясь к ее шагу, семенили двое парней. Кэрри ускорила шаг. Девушка за кассовым аппаратом лениво ковыряла в зубах.
— Скажите, пожалуйста, — начала Кэрри, но ей не удалось закончить фразу. Внезапно магазин погрузился во мрак.
* * *
Воздушная качка не вызывала у Джино неприятных ощущений. Ему даже нравилось, когда его мотало из стороны в сторону: тогда он закрывал глаза и представлял себе, что находится в моторной лодке в открытом океане или ведет «пикап» по каменистой местности. Он не понимал тех, кто боялся летать. Через проход сидела сухощавая блондинка. Она путешествовала одна и теперь не выпускала из рук небольшую фляжку, какие носят пристегнутыми к бедру. Время от времени она делала глоток-другой. Джино ободряюще посмотрел на нее.
— Это всего лишь летняя гроза, абсолютно не о чем беспокоиться. Вы не успеете и глазом моргнуть, как мы очутимся на земле.
Женщина опустила фляжку. Она была в зрелом возрасте, элегантно одета. Возможно, в свое время она славилась красотой. Джино гордился тем, что знает толк в женщинах. У него их было немало, и все — сливки сливок общества, элита элит; кинозвезды, шоу-герлз, светские дамы… Да, уж в этом-то он разбирается!
— Не могу больше терпеть, — пробормотала пассажирка. — Просто ненавижу эту качку!
— Садитесь рядом со мной, я подержу вас за руку. Вдруг полегчает?
Женщина сразу уцепилась за такую возможность. Она отстегнула свой ремень и на секунду заколебалась.
— Вы уверены?
Однако уже в следующее мгновение она, не дожидаясь ответа, пересела на свободное место рядом с Джино, пристегнула ремень и впилась в его ладонь напряженными пальцами с длинными, ухоженными ногтями.
Ну и пускай. К черту! Если ей от этого легче…
— Вы, должно быть, считаете меня круглой идиоткой, — пробормотала она. — Но мне гораздо спокойнее, когда я хотя бы дотрагиваюсь до кого-то живого.
— Понимаю. — За стеклом иллюминатора простиралось море огней. Ночной Нью-Йорк. Незабываемое зрелище!
— Эй! — внезапно воскликнул он.
— Что такое? — всполошилась его спутница.
— Ничего, — нарочито небрежным тоном ответил Джино. Не хватало, чтобы она совсем распсиховалась. Но это неминуемо случится, если она увидит то же, что и он.
Нью-Йорк исчез — прямо у него на глазах. Только что это был залитый огнями сказочный город, и вдруг на его месте — черная дыра. Море черноты. Ничего себе возвращение домой! О Господи!
Джино, 1921
— Прекрати сейчас же!
— Почему?
— Сам знаешь почему.
— Объясни еще разок.
— Нет, Джино! Я серьезно… Нет!
— Тебе же приятно.
— Нет. Нет! Ох, Джино!.. О-о-о!..
Вечно одна и та же история. «Нет, Джино! Не делай этого! Не трогай меня там!» И всегда — счастливый конец. Стоило ему добраться до волшебной кнопки, как они прекращали сопротивление, раздвигали ноги и вряд ли замечали тот момент, когда он убирал палец и замещал его своим чудесным итальянским пенисом.
Джино-Таран — вот как его прозвали, и совершенно справедливо, так как он взял гораздо больше крепостей, чем любой другой парень из их квартала. Неплохо для пятнадцати лет!
Джино Сантанджело. Симпатичный малый, за словом в карман не полезет. В настоящее время он обдумывает план побега из двенадцатой по счету семьи, которая его приютила. Он попал в Нью-Йорк в трехлетнем возрасте. Родители, молодая итальянская чета, наслушались россказней о том, как легко в Америке разбогатеть, и решили попытать счастья. Майре было тогда восемнадцать лет, Паоло — двадцать. Оба были преисполнены энтузиазма и готовы взять от Америки все, что она могла предложить.
Мучительные поиски работы. Наконец Майра устроилась на швейную фабрику. Паоло брался за любую работу — не всегда в рамках законности.
Джино не доставлял особых хлопот многочисленным, сменявшим друг друга женщинам, которые брались присматривать за ним. Каждый вечер в пять тридцать мать забирала его домой. Этого он ждал весь день.
Однажды — ему тогда было пять лет — она не пришла. Женщина, у которой он находился, пришла в негодование. «Где твоя мать, а? А? А?» Как будто он мог ответить. Он старался не плакать и терпеливо ждал. В семь приехал отец — с постаревшим, озабоченным лицом.
К тому времени женщина дошла до белого каления. «Платите сверхурочные, слышите вы? Уговор был, что в пять тридцать духу его здесь не будет!» Последовала короткая стычка. Обмен любезностями. Потом в ход пошли деньги. В свои пять лет Джино уже успел понять, что его отец — из породы неудачников.
— Где мамочка? — спросил он.
— Не знаю, — пробормотал Паоло, усаживая сына на плечи и торопясь вернуться в ту каморку, которую они звали своим домом. Там он покормил Джино и уложил спать.
В темноте было страшно. Джино отчаянно тосковал по матери, но понимал: плакать нельзя. Может быть, если он удержится от слез, мама к утру вернется.
Майра не вернулась. Вместе с ней исчез управляющий фабрикой, на которой она работала, человек значительно старше нее, отец трех дочерей. Когда Джино подрос, он разыскал этих девочек, одну за другой, и овладел ими. Это была единственно доступная для него, хотя и неудовлетворительная, форма мести.
После бегства Майры жизнь круто изменилась. Паоло постепенно становился все более озлобленным. В нем проявилась склонность к насилию, а Джино был удобным объектом. К семи годам мальчик уже раз пять побывал в больнице. Но он оказался цепким, выносливым парнишкой и быстро приспособился к ситуации. Нутром чуя приближение экзекуции, он преуспел по части игры в прятки. Когда под рукой не было ребенка, чтоб сорвать на нем злость, Паоло принимался избивать своих многочисленных подруг. Эта привычка привела его в тюрьму, а Джино впервые узнал, что такое сиротский приют. По сравнению с ним жизнь с отцом показалась ему настоящим раем.
Вскоре Паоло убедился в том, что уголовщина неплохо оплачивается, и начал браться за любую работу. Тюремная камера стала для него вторым домом, а Джино проводил все больше времени в сиротских приютах.
Когда Паоло выходил из тюрьмы, главным его интересом становились женщины. Он звал их сучками. «Всем им нужно только одно, — делился он с сыном. — Только на это и способны».
Джино нередко приходилось наблюдать и даже присутствовать при том, как отец, точно разъяренный бык, набрасывался на женщин. Это и возбуждало, и внушало отвращение. В одиннадцатилетнем возрасте он сам попробовал испытать то же, что и отец, с перезрелой шлюхой, которая жадно схватила свои двадцать центов и всю дорогу сыпала ругательствами.
В кругу восхищенных приятелей Джино небрежно пожимал плечами. Его самым близким другом стал жилистый паренек по имени Катто — он работал вместе со своим отцом на свалке, и от него всегда воняло. «Я тут ни при чем», — беспечно заявлял он. В их квартире не было ванны, а посещать публичную баню на Сто девятой улице означало двухчасовое ожидание в очереди. Заветной мечтой Катто стало подцепить девчонку с ванной.
Другим приятелем Джино был Розовый Банан Кассари, долговязый подросток, гордившийся своим огромным пенисом, который действительно напоминал розовый банан — отсюда и прозвище.
— Чем сегодня займемся? — спросил Джино.
Парни немного подискуссировали и, повернувшись к вожаку, выдали привычное решение:
— Чем скажешь.
— Я говорю, что мы немного позабавимся, — заявил Джино. Дело было субботним вечером, он только что трахнулся и был в превосходном настроении. Пускай в карманах у него не наскребется и десяти центов, а башмаки каши просят; пускай очередные опекуны терпеть его не могут — душа требовала развлечений. Имеет он право?
Они двинулись в центр города — свора плотоядных крыс во главе с Джино. Он усвоил особую важную походку и всегда шествовал с высоко поднятой головой — хозяин жизни! За ним тянулись восемь его корешей — с повадками мартовских котов, свистя и улюлюкая при встрече с девчонками: «Эй, сладенькая, хочешь отведать моей сладости?» — или: «Фу-ты, ну-ты, прелестная крошка, посадят меня за одни мысли!»
Джино первым обратил внимание на этот автомобиль: длинный, блестящий, кофе с молоком; его оставили на стоянке и — он с трудом поверил в такую удачу — забыли ключи зажигания. Секунда — и вся честная компания втиснулась в салон; Джино, естественно, — на водительское сиденье. Еще секунда — и машина молнией сорвалась с места. Месяц назад он бросил школу и устроился автомехаником, поэтому хорошо разбирался в автомобилях. Умение водить машину пришло как-то само собой: легкая заминка с переключением передач — и вот уже они плавно катят по шоссе в сторону Кони-Айленда.
На улицах почти не было прохожих. Дул ледяной ветер с океана. Но это не имело значения. Они побалдели на берегу, вдоволь набегались, взметая тучи песка, пригоршнями бросая его друг в друга. И оказались легкой добычей для патрульного полицейского, который терпеливо поджидал их с пушкой в руке возле краденого автомобиля.
Это был первый раз, когда у Джино случились неприятности с полицией. А поскольку именно он сидел за рулем — и охотно признался в этом, — основная тяжесть наказания пришлась на него. В нью-йоркской комиссии по делам несовершеннолетних нарушителей ему определили год в исправительной колонии для малолетних преступников — той, что в Бронксе.
Это было первое в его жизни лишение свободы. Его основательно застращали и посадили в каталажку. Братья-монахи, в чьем ведении находилось это заведение, оказались настоящими садистами. Днем их главной заботой была дисциплина, а ночью — упражнения с мальчиками. Джино с души воротило от таких порядков. У младших мальчиков не было шансов избегнуть своей участи.
Его определили в швейную мастерскую, и он возненавидел эту работу. Брат Филиппе управлялся со своими подопечными при помощи стального прута; уличенного в расхлябанности били палкой длиною в ярд. Когда настала очередь Джино, брат Филиппе предложил альтернативу. Джино плюнул ему в лицо. С тех пор для него не проходило трех дней без порки.
Через полгода пребывания Джино в исправительной колонии туда поступил тощий — кожа да кости — тринадцатилетний сирота по имени Коста. Он оказался лакомым кусочком для брата Филиппе; тот не стал терять времени даром. Ребенок запротестовал, но это не помогло. Другие мальчики бесстрастно наблюдали, как брат Филиппе тащит Косту в заднюю комнату. Вскоре оттуда послышались дикие вопли.
Джино бездействовал, как все. Прошло полтора месяца. Коста таял на глазах. Он и вначале был тщедушным, а тут и вовсе усох до толщины палки. Джино что было сил старался не встревать в историю. В этом аду, чтобы выжить, нужно было думать только о себе.
В следующий раз, когда выбор вновь пал на Косту, Джино весь сжался. Малыш хныкал и упирался, но брат Филиппе как ни в чем не бывало тащил его в заднюю комнату. Хлопнула дверь. Несущиеся оттуда вопли заставили всех вздрагивать.
Джино не мог больше терпеть. Он схватил с рабочего стола ножницы и бросился туда.
Открыв дверь, он увидел прижатого к столу Косту со спущенными брюками и трусами, а брат Филиппе с расстегнутой ширинкой приготовился во второй раз всадить свое копье в худенький зад ребенка. Эта мразь даже не побеспокоилась оглянуться — так велика была его похоть. Он, разрывая ткани, вторгся в нежную плоть мальчика. Коста заверещал, как резаный.
Джино действовал по наитию. Ножницы разорвали пиджак насильника и вонзились в его в предплечье.
— Убирайся отсюда, вонючий ублюдок! — завопил Джино. — Оставь его в покое!
Брат Филиппе был несказанно удивлен, к тому же близок к оргазму, поэтому он только попытался стряхнуть с себя налетчика. Это было его ошибкой. Джино совсем потерял контроль над собой. Сквозь багровую пелену ярости ему показалось, будто он атакует своего отца, которого винил во всех своих злоключениях — уходе матери, побоях, жизни во вшивых сиротских приютах.
Он стал изо всех сил колоть обидчика ножницами и не остановился до тех пор, пока этот грязный сукин сын не повалился на пол. Тогда только туман рассеялся, и он снова обрел способность видеть вещи такими, как они есть. Отвратительное зрелище!
Кэрри, 1913–1926
Долгое, жаркое лето в Филадельфии. Лурин Джонс села на кровати, которую делила с шестилетним братишкой Лероем. По ее миловидному черному личику катились слезы. Ей исполнилось тринадцать лет, и она вот уже семь с половиной месяцев как была беременна. У нее не было ни отца, ни денег, а мать Элла, худая, изможденная женщина, продавала ее тело за наркотики.
Рядом захныкал Лерой, и Лурин прилегла на кровать. Сон не шел к ней. Внизу собрались «друзья» матери; оттуда доносилась громкая музыка, которая потом сменилась специфическими звуками — пыхтением и постанываниями; слышались приглушенные вскрики и звонкие оплеухи.
Лурин заткнула уши комочками ваты и изо всех сил зажмурила глаза. Сон не скоро, но все-таки пришел. Всю ночь ее мучали кошмары. Она задыхалась… безумно хотелось кричать… наконец она услышала крик…
Она резко открыла глаза. Да. Кто-то и впрямь заходился в крике. Лурин вскочила с постели и, еще не успев открыть дверь спальни, почувствовала запах гари. Комната быстро наполнялась дымом.
Она начала задыхаться и, сообразив, что в доме пожар, ринулась наружу. Языки пламени уже лизали ступени. Снизу неслись душераздирающие вопли.
Как ни странно, она не ударилась в панику. По щекам струились слезы, но девочка знала, что нужно делать.
Она вернулась в спальню, закрыла дверь, отворила окно и крикнула столпившимся на улице людям, чтобы ловили ее брата. Затем вытащила Лероя из-под одеяла и вытолкнула в окно.
Дверь спальни была уже охвачена пламенем. Огонь стремительно приближался, но Лурин все же успела выпрыгнуть и тяжело грохнулась об асфальт. Там она долго лежала в луже крови, пока не приехала «скорая». «Спасите мое дитя, — прошептала Лурин. — Ради Бога, спасите мое дитя!»
Она скончалась по дороге в больницу.
Врач «скорой помощи» доложил дежурному врачу о ее беременности, и тот — молодой, энергичный — прослушал сердцебиение плода, слабенького, но живого. Он вызвал шефа, и тот подтвердил необходимость кесарева. Меньше чем через час родилась Кэрри.
Ее шансы на выживание были почти равны нулю. Она была так мала и слаба, что едва дышала. Принимавший ее врач был уверен, что она протянет самое большее сутки.
Но Кэрри — как ее назвали нянечки — отчаянно цеплялась за жизнь. Она пережила материно падение с высоты: околоплодные воды смягчили удар и помогли ей раньше времени появиться на свет.
Шла неделя за неделей, а она продолжала удивлять всех своей живучестью. Месяц за месяцем набиралась сил, становясь нормальным, здоровым ребенком. Настолько здоровым, что вскоре ей пришло время покинуть доброжелательную атмосферу больницы. Единственной проблемой стало то, что на всем белом свете у нее не было никого, кроме бабушки Эллы, которую в невменяемом состоянии вытащили из огня, и шестилетнего дяди Лероя.
Элла не пришла в восторг от еще одного голодного рта. Она долго препиралась со служащими больницы, утверждая, что этот ребенок не имеет к ней никакого отношения. Персонал был в шоке оттого, что крохотное существо, которое они выхаживали с такой любовью, попадет в руки этой ужасной женщины. Одна нянечка, добрая женщина по имени Сонни, мать троих детей, изъявила желание взять Кэрри к себе.
Элла тотчас дала согласие, и Сонни забрала девочку домой, чтобы заботиться о ней, как о собственной дочери. От девочки скрыли трагические обстоятельства ее появления на свет. Это была бедная семья, но недостаток денег искупался любовью.
В день ее тринадцатилетия в жизнь Кэрри вторглась Элла, и все изменилось.
Кто эта незнакомая, увядшая, вся в синяках и ссадинах женщина с запавшими глазами и сальными космами? Время, прошедшее после пожара, немилосердно обошлось с Эллой. Кому нужна ободранная шлюха с отдутловатым лицом? Какое-то время она еще держалась, а потом опустилась до положения уличной воровки. Все деньги тратились на наркотики. Она надеялась на Лероя, он рос диким парнем, и Элла забрала его из школы и заставила работать на себя. Пока она слонялась взад-вперед по комнате, мальчики зарабатывали на жизнь, подставляя желающим зад. В восемнадцать лет он дал деру. Элла осталась одна — жалкое подобие женщины, слабой, больной, не привыкшей трудиться.
Тогда-то она и вспомнила о внучке — как бишь ее называли? Кэрри… Кэрри… да, Кэрри. Если Лерой мог вкалывать на нее, почему бы этим не заняться отродью Лурин? В конце концов, они — кровные родственники.
И Элла пустилась на поиски.
* * *
Они переехали в Нью-Йорк в конце лета 1926 года — тринадцатилетняя девочка и ее бабушка. Элла решила, что там им светит больше денег, и потом, какого черта — она всегда мечтала жить в крупном городе, где с людьми случаются всякие чудеса.
Их ожидало чудо в виде грязной комнатенки и работа для Кэрри — скрести полы в кухне одного ресторана. Она выглядела старше своих лет — рослая, с большой грудью, блестящими черными волосами и прозрачными глазами.
Элла, которую в последнее время донимал кашель, решила, что у девочки неплохие перспективы — и, уж конечно, это не мытье посуды. Но приходилось ждать. Девочка оказалась строптивой, даже злой. Могла бы, кажется, оценить по достоинству тот факт, что бабушка разыскала ее и взяла к себе. Куда там — скольких трудов стоило разлучить ее с семейством, где она выросла! Вплоть до того, что они вызвали полицию, но Элла настояла на своих правах. Кэрри заставили уехать с ней. Слава Богу, это ее плоть и кровь. С этим пока еще считаются.
* * *
— Сколько тебе лет? — приставал к ней тучный повар.
Стоя на коленях и отскребая полы в зачуханной кухне, Кэрри бросила на него тревожный взгляд.
— Клянусь моей задницей, тебе еще нет шестнадцати.
Каждый день одно и то же. Она раз двадцать уверяла его, что ей шестнадцать лет, но он не верил.
— Итак? — он облизнул тонкие, похожие на двух червяков губы. — Что будем делать?
— А? — рассеянно отозвалась она.
— Что будем делать? Не сегодня-завтра хозяин пронюхает, что ты малолетка, и даст тебе под твой драгоценный черный зад.
Кэрри сосредоточила все внимание на полах. Может, тогда он ее оставит в покое?
— Эй, негритоска, я тебе говорю! — он наклонился к ней и понизил голос. — Но не бойся, я ему не скажу — если будешь хорошей девочкой.
Не успела она пошевелиться, как он уже залез ей под юбку. Кэрри вскочила, опрокинув ведро с мыльной водой.
— Не смейте меня трогать!
Он отступил, пухлое лицо побагровело.
Появился шеф-повар — плюгавый человечек, ненавидевший цветных. Голодные глазки уперлись в лужу.
— Немедленно подотри! — рявкнул он, глядя на стену поверх Кэрри, словно ее не существовало. — А потом убирайся отсюда, и чтоб я тебя больше не видел!
Тучный повар ковырял у себя в левом ухе.
— Глупая девчонка. Я бы не сделал тебе больно.
Кэрри медленно собрала на тряпку воду, ошеломленная тем оборотом, какой приняла ее жизнь. Ей хотелось плакать, но слез не было. Она выплакала все глаза с тех пор, как появилась эта мерзкая женщина, назвавшаяся ее бабушкой. И потом — Нью-Йорк… прощай, школа… тяжкий физический труд… «Тебя избаловали, — говаривала бабушка Элла. — Но теперь с этим покончено, моя девочка. Слышишь? Твоя мамочка все время работала: убиралась в квартире, заботилась о братике и получала от всего этого огромное удовольствие».
Кэрри не получала удовольствия. Она ненавидела бабушку, Нью-Йорк и свою работу. Мечтала вернуться в свою «настоящую» семью в Филадельфии.
А вот теперь ее уволили, и бабушка Элла будет кипеть от злости. И она не сможет утаивать цент-другой из найденных на полу в кухне. Это несправедливо!
Она вымыла пол, вышла из ресторана и остановилась посреди тротуара, размышляя, что теперь делать. Может, поискать другую работу, прежде чем бабушка Элла обо всем узнает?
В воздухе чувствовалось дыхание зимы. Кэрри замерзла: у нее не было пальто. Дрожа всем телом, она пошла вдоль улицы и остановилась возле закусочной; оттуда доносился запах горячих сосисок. Нюхать — вот все, что она могла себе позволить. Кроме того, сюда наверняка не пускают цветных.
В Нью-Йорке Кэрри узнала, что она цветная. Впервые услышала слово «ниггер» и научилась затыкать уши, когда ее дразнили. В Филадельфии аутсайдерами были скорее белые. Она жила в районе для цветных, ходила в школу для цветных. Почему эти белые решили, что они чем-то лучше? Она быстро пошла по тротуару. Встречные мужчины обращали на нее внимание. На девушке был свитер, плотно облегавший грудь. Мама Сонни обещала купить ей бюстгальтер, но когда она заикнулась об этом в разговоре с Эллой, та гневно сверкнула глазами: «Не мели чепуху, милочка. Нечего прятать титьки. Пока они будут вызывать у мужиков эрекцию, ты никогда не останешься без работы».
Но ведь это неправда! Если бы этот паршивый повар не положил на нее глаз, она бы не потеряла работу.
Кэрри очутилась перед итальянским рестораном — он так уютно выглядел. Ее била дрожь. Ветер пронизывал нехитрую одежонку; она с головы до ног покрылась гусиной кожей. Что делать? Рядом остановился бродяга, и на нее пахнуло дешевым ликером — это напомнило девушке о ждущей в грязной каморке Элле. Если войти и спросить, нет ли у них работы, что она потеряет? Не съедят же ее. Может быть, только обругают. В Нью-Йорке к таким вещам быстро привыкаешь.
Собравшись с духом, она проскользнула внутрь и тотчас пожалела об этом. У нее было такое ощущение, словно она не один час простояла под обстрелом глаз, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, прежде чем Кэрри увидела направляющегося к ней верзилу. Она приготовилась к худшему.
— Эй, — позвал он, — ищешь свободный столик?
Она не поверила своим ушам. Столик? Она? Цветная девушка в ресторане для белых? Он что, рехнулся?
— Я ищу работу, — пробормотала она. — Скрести полы, мыть посуду, еще что-нибудь…
— А, так ты ищешь работу? Пошли на кухню. Не знаю, есть ли там вакансия, но, во всяком случае, спросим.
Кэрри никак не могла поверить в его дружелюбие. Она опустила голову, а этот человек обнял ее за плечи и повел через весь зал. На кухне его встретила жена Луиза, а самого верзилу звали Винченцо. Они суетились так, словно им не было никакого дела до цвета ее кожи.
— Какая молоденькая, — кудахтала Луиза. — Еще совсем дитя.
— Мне шестнадцать лет, — солгала Кэрри, но, судя по тем взглядам, которыми они обменялись, ей не поверили.
Обманывать не хотелось, но бабушка Элла постоянно вбивала ей в голову: «Только попробуй сказать свой настоящий возраст — мигом упекут в заведение для испорченных девочек, которые отлынивают от школы». Это было нечестно: ведь не кто иной, как бабушка Элла, забрала ее из школы и сломала ей жизнь.
В маленьком ресторанчике работы не нашлось: у них и так уже было трое помощников. Но Винченцо поспрашивал знакомых и вернулся с хорошей новостью: их постоянному посетителю мистеру Бернарду Даймсу требовалась женщина для уборки, так что, если Кэрри не против, она может получить это место. Если она не против!
Винченцо представил ее мистеру Даймсу. Тот окинул девушку внимательным взглядом.
— Можешь приступить в понедельник?
Она кивнула: от волнения у нее отнялся язык.
Выйдя из ресторана, Кэрри совсем ошалела от счастья. Что сказать бабушке Элле? Правду — что она поступила на работу в частный дом и станет зарабатывать больше денег? Или соврать, что продолжает скрести полы в том же ресторане?
Как это ни претило ее честной натуре, а все же ложь показалась ей предпочтительнее. Так она сможет скопить немного денег для себя, а бабушке Элле отдавать прежнюю сумму.
* * *
Прошел месяц. Каждое утро Кэрри покидала жалкую каморку, где она жила с бабушкой Эллой, и ехала в роскошный особняк мистера Даймса на Парк-авеню. Так она поступила под начало экономки. Самого мистера Даймса она видала всего пару раз — он ласково улыбался и спрашивал, как идут дела.
У Кэрри было такое чувство, словно она давно и хорошо его знает. Каждое утро она застилала его постель, меняла шелковые простыни, скребла ванну, чистила обувь, стирала, гладила и вытирала пыль в его кабинете, попутно любуясь фотографиями знаменитостей в серебряных рамках.
Мистер Даймс был театральным продюсером. Миссис Даймс не существовало в природе, зато постоянно сменялись, сопровождая его в общественные места, роскошные блондинки. Они никогда не оставались на ночь — и в этом Кэрри была уверена. Для нее мистер Даймс был самым красивым, самым необыкновенным человеком на свете. Ему исполнилось тридцать три года, и он был очень богат.
Однажды экономка предложила Кэрри переехать к ним жить:
— В цоколе есть свободная комнатушка. Тебе наверняка будет удобнее.
Кэрри пришла в восторг.
— О, я с удовольствием!
— Значит, договорились. Перевози свои вещи и с понедельника можешь переселиться сюда.
Девушку охватило радостное возбуждение. Разумеется, она переедет! И бабушка Элла не найдет ее! Ведь она понятия не имеет о ее новой работе.
Жить на Парк-авеню казалось сном наяву. Иметь собственную комнату! Пять долларов в неделю! Скоро она отложит достаточную сумму на билет в Филадельфию, где ее настоящий дом.
Этот разговор состоялся в пятницу, оставалось как-то прожить выходные. Кэрри торопилась домой, обдумывая план побега. Бабушка Элла уже ждала. Она схватила жалкие гроши, протянутые Кэрри, и была такова.
Кэрри присела на кровать, чувствуя себя слишком уставшей для того, чтобы тащиться в ресторанчик на углу за цыпленком на ужин. С улицы в комнаты врывались оглушительные звуки джазовой музыки. Все, чего ей хотелось, это закрыть глаза и как можно дольше спать — чтобы скорее наступил понедельник!
Через два часа она почувствовала у себя на плече чью-то руку. Кэрри протерла глаза.
— В чем дело, бабушка?
Но это была не бабушка Элла, а рослый чернокожий парень с большими глазами и лохматой головой.
— Ты кто?
Парень ухмыльнулся.
— Не бойся. Я — Лерой. Вот, пришел к матери.
— Как ты вошел? — Впрочем, это и так было ясно. Тонкую, покрытую плесенью дверь ничего не стоило сорвать с петель.
— А ты, значит, дочь Лурин? Я слышал, мама сделала доброе дело и взяла тебя к себе.
Кэрри села на кровати. Бабушка Элла часто упоминала Лероя. «Этот чертов крысенок сбежал от собственной матери. Ну, пусть только попробует сунуться, я из него дух вышибу!»
— Ее нет. Лучше приходите завтра.
Лерой хозяином расселся на кровати.
— Детка, я не собираюсь никуда уходить. Устал, знаешь ли. Есть чего-нибудь пожевать?
— Нет.
— А, ч-черт! Мама в своем репертуаре. — Он окинул ее диковатым взглядом и задержался на полной груди, едва прикрытой тоненькой комбинацией. — А ты ничего. Мамаша наверняка зашибает на тебе бешеные бабки.
Кэрри натянула на себя простыню.
— Я работаю уборщицей. — Хоть бы он скорее убрался!
— Да ну? У какого-нибудь белого толстосума?
— Нет, в ресторане.
— В ресторане? Ч-черт! — Лерой откусил заусеницу. — Теперь будешь торговать собой. Папочка обо всем позаботится.
Девушку охватила паника. Как будто включилась сигнальная система: «Опасность! Опасность!»
Она попыталась соскочить с кровати, но он тотчас сграбастал ее и в два счета уложил обратно.
— И не рассказывай мне сказки, будто ты еще этим не занимаешься. — Одной лапищей он держал обе ее руки, а другой шарил по всему телу.
— Оставь меня в покое!
— Еще чего! Думаешь содрать с меня баксы? Нет уж, мне ты дашь и так, ведь я твой дядя, девочка моя.
Он рванул комбинацию. Кэрри изогнулась в тщетной попытке стряхнуть с себя грузного детину, но он пригвоздил ее к кровати, раздвинул ноги и грубо овладел ею.
Она вскрикнула не столько от жуткой боли, сколько от отчаяния, злости и сознания своей беспомощности.
— Эге! — У Лероя начался оргазм, но он не переставал ухмыляться. — Да ты и впрямь была целкой! Боже правый! Эта твоя штучка принесет мне кучу денег. Ч-черт! — Он кончил и слез с нее.
Кэрри лежала без движения, слишком испуганная, чтобы что-то сказать или сделать, чувствуя жжение между ног. Так вот что это такое! Вот чего добиваются мужчины! Это и есть секс?
Довольный собой, Лерой кружил по комнате, застегивая на ходу брюки и заглядывая во все углы.
— У вас есть деньги?