Феликс X. Пальма написал замечательный роман, в котором мастерски соединил самые разные литературные жанры… Создать Новую реальность ему помогают знаменитые писатели (Уэллс, По, Стивенсон, Верн) и их книги. «Карта неба» — достойное продолжение «Карты времени», но и те, кто не читал первой части трилогии, смогут без труда следить за развитием событий во второй ее части.
ASSOCIATED PRESS
Читателю «Карты неба» предстоит разгадать немало загадок и сопоставить противоречивые на первый взгляд факты… Кроме того, он обнаружит в романе особые сигнальные значки, позволяющие восстановить всю историю жанра научной фантастики.
THE WALL STREET JOURNAL
В романе Пальмы события выдуманные и реальные соединяются таким образом, что граница между ними неразличима, в то же время он побуждает читателя взглянуть на мир глазами человека викторианской эпохи, разделить наивный энтузиазм, с каким тот воспринимал быстро меняющуюся действительность.
ABC
КАРТА НЕБА
(Роман)
На космическом уровне… только фантастическое имеет шансы быть истинным. Тейяр де Шарден Было бы глупым бахвальством презирать и осуждать как ложное то, что кажется нам невероятным. Монтень — Как, вам известно, — спросил он, — люди там [на Марсе] или чудовища обитают? Алексей Толстой. «Аэлита»
Часть первая
Входи, многоуважаемый читатель, и без боязни окунись в захватывающую атмосферу нашего романа, где тебя ждут невероятные приключения, которые станут испытанием для твоего сердца, а быть может, и для твоего разума! Если ты полагаешь, что наша планета преспокойно вращается себе в необъятной вселенной, где ей ничто не угрожает, то сейчас ты обнаружишь, какая страшная опасность может подстерегать нас в космосе. Так что мой долг предупредить тебя, отважный читатель, что здесь ты столкнешься с такими ужасами, о которых твоя бесхитростная душа, возможно, не подозревала и не догадывалась, что Господь может подобное породить. Если эта история не пробудит в тебе глубоких чувств, мы вернем тебе твои пятаки, чтобы ты потратил их на что-нибудь более волнующее, ежели ты таковое найдешь!
— Как думаешь, Петерс, что же это все-таки за тварь? — обратился к метису другой матрос, некий Карсон, словно в сложившейся ситуации тот обладал большим авторитетом, нежели сам капитан. Петерс некоторое время молчал, словно прикидывал, готовы ли его товарищи воспринять то, что он собирался им поведать. — Это демон, — наконец проговорил он с хмурым видом. — И явился он со звезд.
I
Джереми Рейнольдсу хотелось бы быть влюбленным, чтобы иметь возможность окрестить женским именем ледяную глыбину, в которую уперся его корабль, этот антарктический пейзаж, расстилавшийся перед ним. Или горную цепь, на горизонте к югу, или бухту, открывавшуюся справа в снежном тумане, или даже любую из многочисленных льдин. Но Рейнольдс никогда не испытывал чувств, похожих на любовь, и единственным именем, которое он мог бы использовать в этих целях, было имя Джозефины, богатой девушки из Балтимора, за которой он ухаживал, влекомый совершенно иными интересами. Откровенно говоря, он не мог представить себя, обращающегося к ней во время чаепития, под неусыпным взглядом ее матери, со словами: «Кстати, дорогая, я назвал твоим именем континент, лежащий далеко за Полярным кругом. Надеюсь, это тебя обрадует». Нет, Джозефина не сумела бы оценить такой подарок. Она ценила только то, что можно носить на пальцах, запястьях или шее. Какой прок от подарка, которого она никогда не увидит и не потрогает? Это чересчур изысканный презент для девушки, чуждой всякой изысканности. И вот теперь, очутившись во льдах, на сорокаградусном морозе, Рейнольдс принял решение, какого не смог бы принять, находись он в любом другом месте: прекратить ухаживать за Джозефиной. Да, именно так он и поступит. Весьма маловероятно, что ему удастся вернуться живым в Нью-Йорк, но он дает себе торжественный обет: если с помощью какого-то чуда это произойдет, его избранницей станет лишь та, кто обладает тонкими чувствами и способна испытать волнение оттого, что на Южном полюсе есть закованный в лед утес, носящий ее имя. Хотя было бы неплохо, про себя добавил он, подчиняясь своему неизменному здравому смыслу, чтобы такая девушка располагала к тому же достаточными средствами и в случае, если фортуна ему не улыбнется, не корила бы его за то, что та далекая скала — единственное, что он может ей предложить.
Он тряхнул головой, чтобы прогнать эти романтические мысли, уносившие в далекий мир, который отсюда казался неправдоподобным, и устремил свой взор на бесприютный край, лежащий в такой дали от цивилизации, что Творец не стал украшать его приметами жизни. Кроме того, кому захочется окрестить именем жены, своим собственным, корабля, доставившего их туда, или организатора экспедиции этот кусок льда, который, возможно, в конце концов станет его могилой? Да, он приехал сюда, обуреваемый стремлением вписать свое имя в Историю, но, как становится очевидным, единственное, что ему удастся написать, будет его эпитафией.
Они отплыли из Нью-Йорка в октябре с намерением достичь Южного полюса через три месяца, когда лето в Южном полушарии в разгаре, однако из-за целого ряда неблагоприятных обстоятельств и неудач, преследовавших их с самого начала экспедиции, путешествие безнадежно затянулось. К тому времени, когда они миновали Южные Сандвичевы острова и направились к острову Буве, этому ускользающему от глаз наблюдателя островку, который с таким трудом нанесли на карту предыдущие исследователи, даже помощник кока и тот знал, что удача ждет их только в том случае, если они достигнут цели до конца лета. При этом экспедиция вышла очень дорогостоящей, и они уже проделали слишком большой путь, чтобы возвращение могло устроить хоть кого-нибудь, а потому капитан Макреди приказал держать курс на острова Кергелен, надеясь, что кроличьи лапки, которые захватили с собой матросы, окажутся более действенными у Полярного круга, чем в Америке. Оттуда они проследовали на юго-запад и вскоре начали встречать на своем пути первые плавающие льдины, которые словно охраняют берега Антарктиды, как отважные часовые. Используя проходы между льдами и огромными айсбергами, они сумели без особых помех продвинуться довольно далеко, пока почти полностью скованное ледяным саваном море не объявило им, что в этом году зима решила прийти на месяц раньше, в середине февраля. Невзирая на это, они с энтузиазмом принялись раскапывать лед, наивно уповая на двойную обшивку из африканского дуба, которую Рейнольдс приказал поставить, дабы усилить корпус старого китобойца. Это были долгие и отчаянные попытки, но в конце концов появление огромного айсберга превратило схватку со льдом в мираж. Но капитан Макреди проявил себя весьма изобретательным человеком: он распорядился сыпать угольную пыль на державший их в тисках лед, чтобы побыстрее растопить его, приготовил свечи и даже отправил нескольких человек раскалывать лед с помощью любых колющих инструментов, какие только отыскались в трюме. Единственное, что ему оставалось, это попробовать собственноручно перенести корабль на другое место, подобно какому-нибудь богу с Олимпа. А так все эти усилия ни к чему не привели, разве что добавили ситуации патетики. Они были обречены с того самого мгновения, когда решились войти в это море, усеянное ледяными капканами, а может быть, даже с момента, когда Рейнольдс замыслил свою экспедицию. Вскоре судно слегка накренилось на правый борт, и им удалось спуститься на лед, где Макреди приказал кому-то подняться на вершину ближайшего айсберга и сообщить, что он оттуда увидит. Вырубив с помощью кирки небольшие ступеньки во льду, дозорный вытащил латунную подзорную трубу и подтвердил то, что уже давно подозревал Рейнольдс: мир для них теперь ограничивался бескрайним ледяным полем, ощетинившимся скалами и айсбергами, белым небытием, где они вдруг стали жалкими, ничего не значащими букашками, не важно, живыми или мертвыми.
Спустя две недели положение не улучшилось, и глупо было это отрицать. Ледяные клещи, державшие в плену «Аннаван», не разжались ни на миллиметр. Наоборот, тревожное потрескивание льда свидетельствовало о том, что его давление на корпус судна только усиливается. И ослабления этой хватки можно было ожидать разве что через восемь-девять месяцев или даже позже, когда сюда снова придет лето, и это еще если им повезет, ибо Рейнольдсу было известно слишком много похожих историй, когда желанное таяние льдов так и не наступало. На самом деле, каким бы опытом ты ни обладал, все становилось непредсказуемым, едва ты отваживался вступить в царство льда. Достаточно вспомнить хотя бы экспедицию сэра Джона Франклина, предпринятую в 1822 году на север Канады с целью отыскать Северо-Западный проход. Участники экспедиции столько времени блуждали во льдах, что Франклину пришлось даже съесть собственную обувь, чтобы хоть как-то заглушить страшный голод. Но Франклин все же вернулся домой, что удавалось далеко не всем. «Не пополнят ли и они длинный перечень неудавшихся экспедиций, пропавших кораблей, мечтаний, канувших в неизвестность, который заботливо составляют в Адмиралтействе?» — подумал Рейнольдс, с отвращением разглядывая свои заиндевелые сапоги. Пока что им остается только молиться, чтобы 1830 год не был указан на их надгробных плитах вслед за датой рождения.
Он бросил грустный взгляд на «Аннаван». Это было китобойное судно тридцатиметровой длины, знававшее лучшие времена, когда оно промышляло кашалотов и китов-горбачей в южной Атлантике. От того славного прошлого осталось лишь полдюжины гарпунов и дротиков, хранившихся в арсенале. Теперь же «Аннаван» представлял собой довольно нелепое зрелище: он опирался на подобие мраморного пьедестала, накренившись набок и немного задрав носовую часть. Желая свести к минимуму вероятность того, что судно опрокинется, Макреди распорядился спустить паруса на обеих мачтах и навалить гору снега по правому борту, которая служила бы одновременно подпоркой и склоном для спуска. Солнце висело над самым горизонтом, где ему предстояло пробыть еще несколько недель, перед тем как окончательно погаснуть в апреле, уступив место долгой полярной ночи, и освещало «Аннаван» слабым и тусклым светом.
Устав от тесноты корабельных помещений, по которым приходилось передвигаться, то и дело задевая головой свисавшие сверху, как грозди винограда, орудия и инструменты, натыкаясь на койки и громоздившиеся повсюду съестные припасы, немногочисленные члены команды сгрудились у подножия судна, бросая вызов жестокому морозу, который забавлялся тем, что превращал в поблескивающие облачка дыхание, вырывавшееся из их ртов. Кроме него, Джереми Рейнольдса, фигурировавшего в бумагах в качестве начальника экспедиции, экипаж под командованием капитана Макреди составляли два офицера, боцман, два артиллериста, хирург, кок и два поваренка, два плотника и дюжина матросов, один из которых, приставленный к ездовым собакам, был огромный молчаливый метис, плод кощунственной связи индеанки из племени упшароков с белым. И насколько мог заметить Рейнольдс, пока никто из них за свою судьбу особенно не тревожился. Но не потому, что на борту было достаточно провизии, а запасов угля хватало, чтобы поддерживать тепло внутри судна до наступления лета. Такая беззаботность порождалась опытом, что был у них за плечами, многочисленными трудностями, которые им пришлось пережить в подобных и даже гораздо худших переделках. Либо так предпочитал думать Рейнольдс, не мог же он считать, что безоговорочное смирение, с которым они встречали невзгоды, объясняется тем, что их несчастные жизни значат для них не больше мушиного укуса, это было бы слишком ужасно, так как собственная жизнь была ему по-прежнему дорога, по крайней мере пока. Как бы то ни было, он надеялся, что такое положение вещей долго не продлится и не подтвердятся известные разговоры в портовых тавернах насчет того, что в условиях, подобных нынешнему, не стоит ни о чем беспокоиться, пока достаточны запасы рома. Вот когда они иссякнут, все резко изменится: безумие, которое до сих пор, словно робкий поклонник, витало где-то поодаль, начнет искушать экипаж и в конце концов обольстит наиболее слабых, и те не замедлят поднести пистолет к виску и спустить курок. Рейнольдс прикинул, сколько галлонов рома может храниться в винном погребке судна. Макреди, у которого имелись собственные запасы бренди, приказал Симмонсу, одному из помощников кока, выдавать ром разбавленным водой, что обычно практиковалось, дабы растянуть его запасы на возможно более длительный срок. И никто из матросов не возмутился, словно они тоже знали, что, пока у них будет ежедневная порция спиртного, они будут спасены от самих себя.
Рейнольдс перевел взгляд на капитана Макреди. Тот тоже покинул судно и теперь сидел на каком-то тюке, рядом с железной клеткой, которую метис Петерс установил на снегу для собак. Капитан был укутан в несколько шерстяных плащей, поверх которых надел непромокаемую накидку, а на голове у него красовалась шапка с наушниками, одна из тех шапок, какие в шутку называли «валлийскими париками». Наблюдая за мощной фигурой капитана, сидевшего совершенно неподвижно, как будто он позировал художнику, Рейнольдс понял, что должен немедленно вывести всех их из этого оцепенения, пока экипаж в полном составе не погрузился в беспробудную спячку. Пришла пора просить Макреди, чтобы он выделил людей для обследования местности, после чего они могли бы продолжить путь к цели, сулившей им в случае успеха такую славу и такое богатство, о которых они не могли и мечтать: найти проход к центру Земли.
Тем не менее Рейнольдс продолжал лишь наблюдать за капитаном, не решаясь подойти к нему. Капитан был ему неприятен. Рейнольдс считал его человеком грубым, циничным и неуравновешенным, принадлежащим к тому типу людей, которых трудно вообразить утешающими приятеля, пережившего разочарование в любви, и которые способны пожалеть разве что легавую, угодившую в капкан. То была взаимная неприязнь, более того, ненависть, которая по причине существовавшей иерархии неизбежно заразила всю команду, и Рейнольдс очень скоро обнаружил, что в составе руководимой им экспедиции нет ни одного симпатизирующего ему человека, за исключением Аллана, сержанта-артиллериста, мечтавшего стать поэтом. Они двое были самыми молодыми участниками экспедиции, и, наверное, потому, что сержант был единственным, кто не видел в нем капризного щеголя, между ними возникло что-то похожее на дружбу. Но сейчас Аллан, вероятно, сидел в своей каюте и изливал слова на бумагу, почти не касаясь ее пером, с такой же нежностью, с какой мимолетная тучка пишет каплями дождя на речной глади. Так что Рейнольдс ковырял снег носком сапога, набираясь смелости, чтобы выйти на поединок с Макреди, а именно такой характер приобретали в последнее время его беседы с капитаном — они напоминали дуэли, только без шпаг, в которых Макреди стремился, образно говоря, поразить его в самое сердце.
Смелости Рейнольдс обычно набирался за десять минут, и этого времени с лихвой хватит, чтобы я успел поприветствовать вас, прежде чем вы окунетесь в эту историю. Воспитанность наряду с улыбкой и адюльтером относится к числу немногих вещей, отличающих нас от животных, и мне хотелось бы думать, что мое поведение, пусть даже оно и не совсем обычно, не имеет ничего общего с поведением животных. Так что считайте, что я вас пригласил: входите, наливайте себе бокал любого напитка и усаживайтесь в приглянувшееся вам кресло возле камина. Разве есть лучший способ послушать историю, происходящую в полярных льдах, чем усесться у огня с бокалом в руке, побалтывая его содержимое? А теперь, когда вы удобно устроились, позвольте попросить у вас извинения за то, что я начал свой рассказ с этого места, а не с прекрасной истории любви, речь о которой у нас впереди. Но если я начал именно с этого, а не с рассказа про восхитительную мисс Харлоу, то это произошло просто-напросто потому, что я счел такое начало наиболее подходящим. Все мы любим наслаждаться солнечным днем, но разве такие дни не кажутся нам еще более прекрасными после ночной бури, когда гроза — это уже всего лишь воспоминание и мир отдыхает, погрузившись в сладостный покой?
Так что вернемся к Рейнольдсу, который спустя десять минут устремил свирепый взор на капитана Макреди. После стольких усилий, затраченных им, чтобы добраться до этого места, он не собирался позволить самоуверенному и тупому моряку помешать ему довершить задуманное. Он сжал кулаки в карманах и решительно зашагал по снегу, направляясь к человеку, который из-за своей нелепой спеси становился последним препятствием на пути к заветной цели. Как он и ожидал, увидев его перед собой, Макреди поморщился, не скрывая досады.
— Приветствую вас, капитан, — поздоровался он.
— Что вам угодно, Рейнольдс? — осведомился тот, недовольный, что его оторвали от важного дела, состоявшего, по всей видимости, в том, чтобы испытать, как мороз постепенно пробирает до костей, и проследить, чтобы снег сохранял свою белизну.
— Мне бы хотелось уже сегодня начать обследовать это место, — отвечал Рейнольдс напористо. — Не думаю, что мы должны сидеть сложа руки и дожидаться, когда льды растают.
Капитан усмехнулся как бы про себя и несколько секунд молчал. Затем с нарочитой медлительностью поднялся и встал во весь свой угрожающий рост.
— Значит, по-вашему, мы сидим сложа руки, дожидаясь, пока льды растают? — проговорил он.
— Если вы и делаете что-нибудь еще, то очень хорошо это скрываете, капитан, — ответил Рейнольдс, вложив в свои слова максимум иронии.
Макреди презрительно засмеялся.
— По-моему, вы не очень хорошо понимаете ситуацию, Рейнольдс. Позвольте, я вам ее разъясню. Знаете ли вы, что является причиной треска, что будит нас по ночам? Это лед, Рейнольдс. Да, проклятый лед, все сильнее сжимающий наше бедное судно и разрушающий его корпус, из-за чего, вероятно, когда произойдет таяние, если оно, конечно, случится, судно будет настолько повреждено, что не сможет плыть. Вот каково в точности наше положение. Что мы можем сделать в такой ситуации? Я скажу вам, Рейнольдс: единственное, что мы можем сделать, — это покинуть судно и отправиться в путь по замерзшему морю, пока не доберемся до земли, а это могут быть сотни километров, которые придется преодолевать со снаряжением, продовольствием, корабельными шлюпками и, по крайней мере, двумя железными печками и соответственным запасом угля, чтобы не замерзнуть по дороге. А теперь скажите: много ли шансов на успех у такого плана?
Рейнольдс не ответил. Ему самому такое решение представлялось, конечно, безрассудным. Никто точно не знал, как далеко и в какой стороне находится берег, а брести наугад по местности, утыканной торосами, через которые пришлось бы тащить тяжело груженные сани, было самоубийственной затеей. Но если отбросить этот безумный план, то оставался еще один, безумнее, чем первый. Рейнольдс слышал, что в подобных ситуациях некоторые капитаны приказывали соорудить временный лагерь прямо на льдине, чтобы течения увлекли за собой импровизированный корабль изо льда и снега, хотя случаи, когда подобный хитроумный план увенчался успехом, можно было пересчитать по пальцам. Рейнольдс даже не осмелился предложить капитану подобный вариант. Куда предпочтительнее, конечно, было забраться в убежище, каковым продолжало оставаться их судно, и, потягивая ром, ждать каких-нибудь перемен. Любых. Но он не собирался сидеть сложа руки в ожидании чуда. Глупо было не обследовать местность, коль скоро они здесь очутились.
— А как же экспедиция? — спросил Рейнольдс. — Не вижу никаких оснований останавливаться на полдороге.
— Ах да… Ваша экспедиция, — язвительно процедил Макреди. — Ваше намерение найти отверстие, ведущее к центру Земли, который, как вы считаете, обитаем и освещается собственным солнцем, чуть меньшим по размерам, чем наше. Или, кажется, двумя солнцами?
Слушая, как Макреди откровенно потешается над его идеями, Рейнольдс не мог не вспомнить своего партнера Симмса и насмешки, которые пришлось вынести им обоим во время поездок с лекциями о полой Земле. И вот теперь благодаря капитану эти насмешки долетели и до Антарктиды, вновь заставив Рейнольдса вспомнить о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. В свое время эта поговорка, повторяемая им словно мантра, помогла ему победить уныние.
— Вы можете считать, как вам будет угодно, капитан, но такова цель нашей экспедиции, и вы хорошо это знаете, — ответил Рейнольдс.
Над белой пустыней разнесся презрительный смех Макреди.
— Ваша наивность, Рейнольдс, потрясает. Вы действительно думаете, что экспедиция преследует столь бескорыстные цели? Существование на полюсе дыры, позволяющей проникнуть внутрь Земли, мистера Уотсона мало волнует.
— Что вы хотите этим сказать? — недоверчиво проговорил Рейнольдс.
Капитан снисходительно улыбнулся:
— Все это предприятие мы организовали вовсе не для того, чтобы подтвердить или опровергнуть вашу смехотворную теорию, Рейнольдс. Того, что хочет наш благодетель, хотят все мировые державы: выяснить стратегическое значение этих земель, единственных, которыми пока никто не смог завладеть.
Начальник экспедиции смотрел на капитана с наигранной недоверчивостью, а в душе ликовал. Своими словами Макреди только что подтвердил, что проглотил наживку. Рейнольдс знал, что Уотсон на самом деле верит в существование пустотелой Земли, так же как политические власти, правительственные учреждения, поддержавшие их, оставаясь в тени, и группа меценатов, которые тоже предпочитали действовать анонимно. Однако все они договорились соблюдать осторожность и скрывать свои подлинные цели, по крайней мере пока. Если экспедиция с треском провалится, Рейнольдс будет единственным, на кого обрушатся все неприятности, насмешки и издевки. Те же, кто остается в тени, всего лишь потеряют некоторое количество долларов. Они умоют руки, скажут, что их намерения были совершенно другими. Нельзя было допустить, чтобы в народе создалось мнение, будто деньги расходуются на столь бредовые предприятия. И Рейнольдс согласился стать козлом отпущения, хотя и в обмен на заключение тайного пакта. Если он сумеет открыть этот новый мир, а он был уверен в том, что сумеет, его стремление к богатству и славе будет в полной мере удовлетворено. В конторе его адвокатов надежно хранился документ, навеянный знаменитым договором в Санта-Фе между Католическими королями и Колумбом: Рейнольдсу были обещаны титулы адмирала, вице-короля и главного правителя всех земель, открытых под земной корой, а также десятая часть всех товаров, какие будут найдены, приобретены, куплены или обменены на открытых территориях. Поэтому Макреди мог и дальше считать его марионеткой, управляемой неизвестными кукловодами, да так даже предпочтительней: чем меньше будет знать капитан, тем спокойнее всем. Рейнольдс ему не доверял. Сказать по правде, он не доверял никому: история знала немало узурпаторов, которые украли славу первооткрывателей у подлинных героев, лишив их лавров победителей и приговорив к забвению. Рейнольдс не хотел разделить их судьбу. Он слишком хорошо знал, что мир в основном состоит из посредственностей, а нет ничего опаснее, чем зависть посредственности.
Между тем капитан с насмешливой улыбкой ждал ответа, как вдруг оглушительный рев, донесшийся с неба, потряс все вокруг. Оба они испуганно подняли головы. Остальные члены экипажа сделали то же самое, уверенные, что это небеса рушатся на их головы.
То, что они увидели, трудно объяснить, особенно если никто из вас никогда не видел ничего похожего, как и эта горстка людей, которые в тот момент словно бы соревновались между собой, кто состроит более удивленную гримасу при виде того, что падало с небес. Оно неожиданно появилось на горизонте, мгновенно приблизилось к ним, пронеслось над головами и исчезло за дальними горами, прочертив извилистую полосу света на сумрачном полотне неба. Никто, конечно, не понял, что такое этот огромный объект, плоский и округлый, который, похоже, вращался вокруг своей оси, издавая при этом оглушительный вой. Превратившись в светящуюся точку, он исчез, и вскоре послышался ужасный грохот, как будто многотонная железная громада ударилась об лед. В течение почти двух минут сюда доносилось эхо, вызванное ударом. Когда оно наконец смолкло, наступившая тишина показалась всем невыносимой, словно они погрузились на дно океана. Только тогда капитан Макреди решился открыть рот.
— Что за дьявольщина? — пробормотал он, даже не скрывая своей растерянности.
— Боже правый, я не знаю… Предполагаю, что это метеорит, — откликнулся Рейнольдс.
— Не думаю, — возразил ему кто-то.
Это был худенький матрос по имени Гриффин. Рейнольдс обернулся и с любопытством посмотрел на него, поразившись уверенности, с которой тот оспорил его слова.
— Его траектория была слишком… причудливой, — разъяснил матрос, немного смутившись оттого, что все взгляды сразу обратились на него. — Когда он приблизился к горам, то вдруг повернул под прямым углом и сделал слабую попытку подняться выше, как будто хотел избежать рокового исхода.
— Что это значит? — осведомился Макреди, для которого сказанное прозвучало как головоломка.
Гриффин повернулся к капитану и, немного стесняясь, ответил:
— Ну, это было похоже на то, как если бы кто-то старался изменить курс. Как если бы кто-то… управлял им.
— Управлял? — воскликнул капитан.
Гриффин кивнул.
— Это правда, капитан. Мне тоже так показалось, — поддержал его другой матрос, Уоллис.
Макреди молча уставился на Гриффина, стараясь переварить то, что услышал. Тем временем люди, остававшиеся на борту «Аннавана», покинули судно, встревоженные жуткими звуками, и, спустившись по снежному откосу, теперь крутились среди своих товарищей, допытываясь у них, что случилось.
— Возможно, это какой-то род… летательного аппарата, — рискнул предположить Гриффин.
Мнение матроса поразило Рейнольдса. Летательный аппарат? Но какого же типа? Ясно, что это не воздушный шар. Он пронесся по небосводу с дьявольской скоростью, словно что-то им двигало, хотя Рейнольдс не заметил, чтобы к нему был прикреплен какой-нибудь паровой двигатель. Капитан Макреди вышел наконец из задумчивого состояния и снова посмотрел в сторону ледяных гор.
— Ладно, есть только один способ проверить это, — проговорил он. — Мы отправимся к месту, где он упал.
Словно внезапно вспомнив, что он здесь капитан, Макреди энергично взялся за дело: он проверил своих людей и, выкликнув некоторых из них по именам, быстро составил отряд разведчиков. Потом взглянул на главу экспедиции, вновь одарив его ехидной улыбкой.
— Вы можете присоединиться к нам, если хотите, Рейнольдс, — язвительно сказал он. — Глядишь, по дороге наткнемся на вашу знаменитую дыру.
Рейнольдс не счел нужным отвечать на этот выпад. Он молча кивнул и вместе с другими поднялся на «Аннаван», чтобы вооружиться всем необходимым для похода сквозь льды. Он спустился на нижнюю палубу, миновал скопление гамаков и коек и, ориентируясь по слабому свету масляных фонарей, добрался до узкого коридора, который вел к каютам офицеров — эвфемизм, обозначавший ряд клетушек, где ютился командный состав. Очутившись в своей крохотной каморке, освещенной тусклым светом, что просачивался через иллюминатор, Рейнольдс с тоской окинул взглядом неудобное жилище, где ныне проходили его дни: встроенная койка с толстым матрасом из конского волоса, крошечный секретер, стол с двумя стульями, кресло, которое он велел доставить на корабль из своего дома, шкаф, служивший ему кладовкой, где он хранил бутылки с бренди да пару головок сыра; умывальник в углу, наполненный водой, ныне замерзшей, и две уставленные книгами полки, к которым он почти не прикасался, так как обнаружил у великих классиков одно свойство, о котором раньше не подозревал, — изолировать его от холода, подстерегавшего с противоположной стороны стены. В такой тесноте было невозможно танцевать, но Рейнольдс и не собирался этого делать, даже если бы каким-нибудь чудесным образом в его каюте появилась девушка, но, к сожалению, теснота мешала и выполнению куда менее важных задач, таких, например, как срочно утеплиться, чтобы защитить себя от мороза. Когда ему это с грехом пополам удалось, он вернулся на нижнюю палубу.
Через двадцать минут отобранные капитаном люди снова спустились вниз, одевшись как можно теплее и вооружившись до зубов; они взяли две пары саней и несколько собак. В группу, кроме Рейнольдса и Макреди, входили доктор Уокер, сержант артиллерии Аллан и семь матросов, с которыми Рейнольдс до сих пор почти не общался: Гриффин, Уоллис, Фостер, Карсон, Шепард, Рингуолд и полукровка Петерс. Убедившись, что все в сборе, Макреди энергичным кивком указал на ледяные горы, и отряд немедленно двинулся в путь.
II
Во время перехода Рейнольдс старался держаться подальше от капитана, хотя по всем правилам должен был идти рядом с ним. Он умышленно приотстал и вскоре обнаружил, что сбоку от него шагает Гриффин, тот самый щуплый матрос, который привлек его внимание своими суждениями. Рейнольдс вспомнил, что Гриффин завербовался на «Аннаван» в последний момент, когда команда была уже набрана. Его настойчивое стремление стать членом экспедиции победило уклончивые отговорки Макреди, что свидетельствовало как о страсти матроса к подобным путешествиям, так и об умении обходить возникавшие на пути препятствия, особенно в виде грубых и неуступчивых капитанов. «Но почему для Гриффина было так важно очутиться здесь, в этом морозном краю?» — подумал Рейнольдс.
— Наверное, вы правы, Гриффин, — сказал он матросу. — Возможно, то, что мы найдем в этих горах, окажется чем-то вроде летающей машины.
Гриффина явно удивило, что начальник экспедиции, до сих пор не заговаривавший с матросами, обращается к нему по-дружески. Видимо смутившись, он лишь кивнул головой, закутанной во множество платков и шарфов, из-под которых торчал замерзший нос. Однако Рейнольдс решил любой ценой завязать разговор с нелюдимым матросом.
— Почему вы присоединились к нашей экспедиции, Гриффин? — не стал он ходить вокруг да около. — Вы верите в то, что Земля внутри пустая?
Матрос недоуменно смотрел на него. Его тонкие усы покрылись инеем, и начальник экспедиции подумал, что, когда Гриффин вернется на судно, ему придется отдирать примерзшие волоски. Именно поэтому, чтобы избежать неприятной и болезненной процедуры, Рейнольдс продолжал бриться, хотя ему и приходилось пользоваться тазиком, наполненным талой водой.
— Это весьма романтическая идея, сэр, — произнес Гриффин наконец.
— Весьма романтическая идея, значит… Но вы в нее не верите, — сделал вывод Рейнольдс. — Предполагаю, что вы здесь из-за денег, как и все прочие. Но скажите, почему вы так стремились попасть на «Аннаван»? На любом другом судне платят ровно столько же или даже больше, и условия там не такие опасные.
Гриффин, который, похоже, чувствовал себя все более неловко, выдохнул воздух, тут же превратившийся в кристаллики, и несколько секунд обдумывал ответ.
— Я должен был наняться на судно, где мне не было бы гарантировано возвращение, сэр, — наконец выдавил он.
Рейнольдс не мог скрыть замешательства. Он вспомнил объявление о найме команды, которое Макреди опубликовал в нескольких нью-йоркских газетах и от которого у него самого все внутри холодело:
Требуются люди для путешествия в Антарктиду с целью отыскать проход к центру Земли. Условия опасные: предельный холод и постоянный риск. Благополучное возвращение не гарантируется. В случае успеха — почет, признательность и щедрая прибавка к жалованью.
— Вот уж не думал, что для кого-то это может стать приманкой, — сказал Рейнольдс.
До сих пор он считал, что не слишком отличается от прочих смертных и что всех, кто отправился в плавание на «Аннаване», привлекла последняя фраза объявления. Но, оказывается, этого тщедушного матроса заинтересовала как раз предпоследняя. Похоже, пути человеческого сердца так же неисповедимы, как пути Господни. Гриффин пожал плечами и молча продолжил путь, пока испытующий взгляд Рейнольдса не вынудил его сделать некоторое добавление.
— Я не знаю, почему завербовались остальные, сэр, — признался он, по-прежнему глядя прямо перед собой, — я же сделал это, чтобы избавиться от одной женщины. По крайней мере на время.
— Чтобы избавиться от женщины? — переспросил Рейнольдс, еще больше заинтригованный.
Матрос горестно вздохнул.
— Я ухаживал за девушкой, а четыре с лишним месяца назад выяснил, что, оказывается, обещал на ней жениться. Как это вышло, до сих пор ума не приложу. — Гриффин, похожее, грустно улыбнулся из-под нескольких слоев ткани, закрывавших его лицо. — Но я пока не собираюсь жениться. Мне всего тридцать два года, сэр! Я еще многого не видел в этой жизни!
Рейнольдс изобразил на лице понимание.
— На следующий день после помолвки, — продолжил матрос, — я отправился в порт и нанялся в эту экспедицию. Терпеть не могу холод, но, как я уже сказал, «Аннаван» был единственным судном, где возвращение не гарантировали. На его борту я располагал бы достаточным временем, чтобы решить, что же в действительности я хочу сделать со своей жизнью.
— Понимаю, — сказал Рейнольдс, хотя абсолютно ничего не понял. — А что же она? — спросил он, уверенный, что девушка конечно же разорвала помолвку с человеком, который перед свадьбой счел уместным отправиться в самоубийственное путешествие.
— Как вы можете предположить, ее не слишком обрадовало то, что наша свадьба неожиданно откладывается на месяцы или даже годы, но она оценила мою… мою страсть к приключениям.
— Понимаю, — повторил Рейнольдс.
Гриффин едва заметно кивнул, благодаря за поддержку, и, словно спохватившись, что безответственно растратил большую часть запаса слов, отпущенных на этот поход, дал понять, что разговор окончен. Они молча шагали рядом, словно два монаха, прогуливающихся по монастырской галерее, а между тем вокруг, как на грех, начал сгущаться туман, и мороз, похоже, усилился.
Стараясь не обращать на это внимания, Рейнольдс стал вспоминать падение странной машины. Не знаю, что думаете вы, но если бы я был на месте Рейнольдса, то мне это тоже показалось бы в высшей степени любопытным: оно произошло именно тогда, когда они находились здесь, словно бы по заказу. Если бы их судно не застряло во льдах, никто бы не увидел этот аппарат, и тогда его пилот, если он действительно кем-то управлялся, умер бы без свидетелей, а перед смертью тщетно протягивал бы руку, взывая о помощи. Рейнольдс задумался, какая страна может обладать научными знаниями, необходимыми, чтобы создать подобное устройство, но тут же одернул себя. Нет смысла гадать. Через какой-то час или даже раньше все выяснится само собой, решил он и переключил внимание на величественную красоту пейзажа, на безукоризненную и неисчерпаемую белизну, окружавшую их со всех сторон и напоминавшую мрамор, из какого строят дворцы. Любуясь причудливой ледовой архитектурой, он отдавал себе отчет в том, что если бы мог увидеть сверху, с птичьего полета, — как могу я — этот тягостный ландшафт при свете блеклого бесконечного дня, перед ним предстала бы картина из сна или из сказок — огромное пространство, рассеченное цепочкой муравьев, упрямо шагающих вперед, не обращая внимания на красоту мира, в котором они существуют. И, продолжая свои мимолетные размышления, которым, как вы вскоре убедитесь, наш путешественник любил предаваться, Рейнольдс заключил: ирония состоит в том, что те же самые причины, которые наделяют красотой окружающий пейзаж, могут в конце концов погубить всех их. Однако же разве природа не выставляет напоказ свое великолепие с простодушием красавицы, не ведающей, что, для того чтобы восхищаться ею, мужчинам иногда приходится жертвовать жизнью?
Несмотря на сгущавшийся туман, они быстро заметили аппарат. То, что упало с небес, зловеще вырисовывалось вдалеке, словно маяк, направляющий их движение. И когда наконец они достигли места катастрофы, им стало ясно, что действительно это был никакой не метеорит, а некое летающее устройство, хотя и не похожее ни на что виденное ими раньше. Размером оно было с огромный экипаж, только округлое и плоское, как монета. Аппарат, похоже, не получил повреждений при падении, однако от удара лед в радиусе по меньшей мере тридцати метров растрескался, из-за чего им пришлось пробираться к нему со всеми предосторожностями, чтобы не провалиться. Аппарат сделан из блестящего полированного материала. На его гладкой поверхности, напоминавшей дельфинью шкуру, не было никаких признаков дверцы или люка, а может, их просто невозможно было различить в силу как раз этой гладкости. Единственным, что нарушало сверкающую округлость, были рельефные группы непонятных знаков, сделанных, по-видимому, из того же материала, что и аппарат, и испускавших слабое красноватое сияние.
— Кто-нибудь может мне сказать, что это за чертовщина? — спросил Макреди, пытливо вглядываясь в окружавшие его лица.
Никто не ответил, да капитан и не ждал ответа. Все завороженно глядели на сверкающую поверхность аппарата, где наряду с гроздями облаков, украсивших небо, и цепью гор отражались их недоуменные физиономии. Рейнольдс вгляделся в свое отражение, не узнавая себя. Он уже столько времени пользовался маленьким зеркальцем для бритья, разглядывая свое лицо по частям, казавшимся ему несовместимыми, что сейчас был поражен плачевным результатом, полученным от соединения всех их в одно целое. Спору нет, он был безукоризненно выбрит, однако его усталый и лихорадочный взгляд свидетельствовал о недосыпании, а лицо сильно осунулось.
Обреченно вздохнув, Рейнольдс переключился на ближние к нему сочетания знаков. В основном они состояли из волнистых линий, отдаленно напоминая буквы в восточных языках, и были окружены значками, похожими на геометрические фигуры и не имевшими сходства ни с какой известной ему письменностью. Не в силах побороть искушение, он протянул руку к одному из этих символов, собираясь погладить его спиралевидную поверхность. Хотя ему было любопытно проверить, каков на ощупь этот удивительный блестящий материал, он не стал снимать перчатку, боясь отморозить пальцы. Но как только ткань соприкоснулась со знаком, странная струйка дыма медленно поползла вверх, и небольшая голубая вспышка вырвалась из его перчатки, словно внезапно расцветший цветок. Затем Рейнольдс почувствовал дикую боль, немедленно перекинувшуюся с руки на все тело. Он резко отдернул пальцы от поверхности аппарата, но мучения не уменьшились, и с губ его сорвался ужасный вопль. Внезапно он почувствовал запах — пахло горелой тканью, горелым мясом и еще чем-то металлическим, но, чем именно, он не смог распознать. И хотя боль застилала ему разум, Рейнольдс вдруг осознал, что, когда его перчатка прикоснулась к диковинному знаку, она начала гореть, несмотря на минусовую температуру воздуха, и теперь огонь перекинулся на его кожу. Сгрудившиеся вокруг него матросы в ужасе отпрянули, а Рейнольдс с искаженным от боли лицом рухнул на колени прямо на лед, поддерживая правую руку, обернутую обрывками опаленной, дымящейся, съежившейся ткани, напоминавшими длинные когти злой колдуньи.
— Боже мой! — воскликнул подбежавший к нему доктор Уокер.
— Черт побери, пусть никто не касается обшивки этой штуки! — прорычал Макреди. — Пусть никто ничего не трогает без моего разрешения, или я повешу его на рее!
Доктор велел стоявшему поблизости Шепарду быстро пробить отверстие во льду. Когда лунка была проделана, Уокер опустил руку Рейнольдса по локоть в ледяную воду. Послышалось шипение, какое возникает, когда раскаленное докрасна железо опускают в ведро с водой. Через некоторое время, почувствовав, что его собственная рука начала замерзать, несмотря на рукавицу, Уокер извлек из лунки руку Рейнольдса. Тот безропотно подчинялся хирургу и был явно подавлен попеременным воздействием на него огня и ледяной воды.
— Необходимо срочно отправить его в лазарет, капитан, — объявил доктор Уокер. — Здесь мне нечем даже перебинтовать ему руку.
— Капитан Макреди! — закричал метис, прежде чем тот успел ответить доктору.
Макреди обернулся к Петерсу, который стоял метрах в десяти от аппарата и показывал на лед.
— Я обнаружил следы, сэр!
Капитан раскрыл от удивления рот, но тут же спохватился и, сделав непроницаемое лицо, поспешил к месту, где находился метис.
— Похоже, кто-то вышел из машины, — предположил Петерс.
Макреди с досадой посмотрел на полукровку, словно тот был во всем виноват, хотя сердился он, безусловно, на то, что нескончаемая череда неожиданностей мешает ему продемонстрировать перед подчиненными невозмутимое спокойствие, коим должен отличаться любой капитан. Метис опустился на колени рядом со следами, долго изучал их, а затем растолковал остальным прочитанное в усеивавших снег каракулях:
— Следы огромные, больше, чем у полярных медведей. Да что там, они больше следов любого из животных, населяющих Землю, — добавил он, обводя пальцем след. — Видите? Они почти такой же длины, как рука человека от плеча до кончиков пальцев. Но поражает не только их размер. Следы имеют овальную форму и очень глубоки, как будто тот, кто их оставил, весил не одну тонну. К тому же нет отпечатков, которые говорили бы о наличии пальцев. Имеющиеся углубления в виде желобков скорее похожи на когти.
— Значит… это не человеческие следы? — спросил капитан.
— Боюсь, что нет, сэр, — стоял на своем Петерс. — При этом, кем бы ни был тот, кто вышел из машины, это существо, которое ходит на двух ногах, хотя я не думаю, что это человек.
Наступила гробовая тишина.
— Следы оставлены совсем недавно, — добавил метис, бросив на них внимательный взгляд. — Я бы сказал, минут двадцать назад, если не меньше.
Слова Петерса встревожили моряков. Они стали озираться по сторонам и вглядываться в окружавшую их белую пустыню, в которой, как внезапно оказалось, они были уже не одни.
— А где же продолжение следов? — полюбопытствовал Макреди, стараясь выглядеть спокойным. — Куда направилось это… существо?
— Это-то и есть самое удивительное, капитан, — ответил Петерс и показал куда-то вперед. — Дальнейшие следы находятся там, почти в двух метрах от первых. Значит, существо способно одним махом преодолеть расстояние, невозможное для любого животного. Следующие следы должны находиться еще дальше, потому что отсюда я их не вижу.
— Ты хочешь сказать, что оно перемещается прыжками? — спросил Макреди.
— Похоже на то, капитан. Причем прыжки становятся с каждым разом все длиннее, что затрудняет преследование, даже если туман рассеется. Невозможно определить, куда оно двинулось, — хоть прочесывай весь этот район.
— Как думаешь, Петерс, что же это все-таки за тварь? — обратился к метису другой матрос, некий Карсон, словно в сложившейся ситуации тот обладал большим авторитетом, нежели сам капитан.
Петерс некоторое время молчал, словно прикидывал, готовы ли его товарищи воспринять то, что он собирался им поведать.
— Это демон, — наконец проговорил он с хмурым видом. — И явился он со звезд.
Его слова вызвали, конечно, всеобщее смятение. Капитан было поднял руку, чтобы приказать всем умолкнуть, но передумал. Разве была у него гипотеза лучше, которая позволила бы успокоить команду?
— Хорошо, — подытожил он, стараясь не выпустить ситуацию из-под контроля. — Не будем торопиться с названиями. Кем бы ни было это существо, возможно, оно все еще рыщет по окрестностям. И мы отправимся на поиски, чтобы это выяснить. Доктор Уокер, вы и Фостер возвращайтесь на судно с мистером Рейнольдсом и полечите ему руку, а когда он оправится, напомните ему: иногда, прежде чем хвататься за что попало, неплохо подумать.
Доктор кивнул и помог стонущему Рейнольдсу встать на ноги, в то время как капитан продолжал отдавать распоряжения:
— Нам лучше разделиться. Петерс и Шепард пусть возьмут одни сани и начинают поиски в южной стороне. Карсон и Рингуолд, вы берите вторые сани и идите на север. Гриффин и Аллан, вы тоже отправляйтесь к северу, а ты, Уоллис, пойдешь со мной. Пройдите пару миль и, если ничего не обнаружите, возвращайтесь сюда, здесь будет место сбора. Вопросы есть?
— Только один, капитан: а если нам повстречается… демон? — подал голос Карсон.
— Если он вам встретится и будет вести себя угрожающе, стреляйте в него не колеблясь из мушкета, Карсон. В общем, прикончите его.
Все закивали в ответ.
— Прекрасно, — сказал капитан и вдохнул в себя морозный воздух. — А теперь в путь! Отыщем этого сукина сына!
III
Рейнольдс стоял на палубе «Аннавана», баюкал свою перевязанную руку и наблюдал за тем, как сумерки окрашивают в красновато-пурпурные тона ледяные поля, отчего создавалось впечатление, будто все они находятся на поверхности планеты Марс. В какую бы сторону он ни смотрел, невозможно было определить, где проходит граница между замерзшим морем и сушей, поскольку снег уничтожил все следы их тесного союза, словно умелый портной, у которого никогда не заметишь места штопки. Рейнольдс знал только, что капитан Макреди запретил ходить вокруг судна и вдоль левого борта — это было опасно, так как под тяжестью тела лед мог треснуть. На самом деле они находились в проливе, сейчас засыпанном снегом. Вследствие этого было приказано, чтобы опытные моряки, привыкшие опорожнять кишечник с палубы, делали это только у левого борта, так что наслаждаться грандиозным ледяным пейзажем с этой стороны судна не очень рекомендовалось.
Рейнольдс поднял голову к видневшимся на небосводе немногочисленным звездам и, как всегда, с благоговением уставился на величественные творения Создателя. Если метис прав, вонзившийся в лед летательный аппарат прилетел с одной из них. И считать так вовсе не глупо, подумал он, по крайней мере не глупее, чем верить, будто центр Земли обитаем, а Рейнольдс в это верил. Хотя точнее было бы сказать, что он желал этого, поскольку, по его мнению, обрести бессмертие можно, лишь став последним великим первооткрывателем последнего великого неведомого царства. Но сейчас абсолютно неожиданно перед его глазами открывался иной горизонт, бесконечно более перспективный с точки зрения вечной славы: много ли среди глядящих на него сверху планет обитаемых миров? И какая слава ждет того, кто сумеет их завоевать? Он так глубоко задумался над этими вопросами, что чуть было не ухватился за металлические поручни палубы. А ведь ему говорили, будто низкие температуры превращают металл в опасное оружие, даже если на тебе рукавицы, но, правда это или нет, Рейнольдс предпочитал не проверять. Он устало вздохнул. Проклятая действительность, враждебная и неприятная, не давала ему передышки. Опасность подстерегала здесь со всех сторон: мало того что ни к чему нельзя было прикасаться, так еще, как назло, целая бригада, вооруженная топорами и кирками, именно сейчас скалывала лед с мачт, а не то под его тяжестью судно могло перевернуться. Куски льда с грохотом падали на палубу, словно артиллерийские снаряды. Таким образом, если Рейнольдс хотел созерцать звездное небо, он должен был увертываться от этого смертоносного града, способного искалечить его, так же как и люди с лопатами, пытавшиеся счистить снег с деревянного настила палубы, пока он не превратился в толстый панцирь, не дающий открыть люки. Но Рейнольдс предпочитал находиться здесь и время от времени приплясывать на месте, чтобы восстановить циркуляцию крови в окоченевших ногах, а не в лазарете, потому что постоянный треск льда, сжимавшего корпус судна, не давал сомкнуть глаз.
Прошло уже больше пяти часов с тех пор, как капитан Макреди и его группа вернулись из разведки, ничего не обнаружив. И только Карсон с Рингуолдом не явились в условленное место. Они ушли на север, и Макреди со своими людьми ждали их почти час, после чего, усталые, голодные и замерзшие, они решили вернуться на «Аннаван». Никто не делал заключений по поводу их отсутствия, но один и тот же вопрос носился в воздухе: уж не наткнулись ли они на того, кого команда стала называть звездным монстром? Конечно, никто этого точно не знал, однако, скорее всего, именно так и обстояло дело.
Вначале, когда его, пошатывающегося от боли, вели к судну Фостер и доктор Уокер, Рейнольдс проклинал свою неосторожность, и не только потому, что выставил себя в смешном свете перед командой и дал пищу для шуточек капитана, но и потому, что лишился возможности обследовать место, где они находились, о чем мечтал с того момента, как они застряли во льдах. Однако теперь он мог радоваться тому, что оказался таким безответственным: как объяснил ему сержант Аллан, из-за тумана, который с каждым разом все более сгущался, было бы невозможно отыскать заветное отверстие, ведущее внутрь Земли, иначе как случайно провалившись в него.
Да, он должен был признать, что экспедиция выходит не такой, какой он ее задумывал, а после последних событий вообще трудно предсказать, как все обернется. Рейнольдс постарался приободриться, вновь призвав на помощь тот дух практицизма, который отличал его от прежних путешественников, этих идеалистов, рисковавших своими жизнями, не имея никакого плана и рассчитывая только на свет от путеводной звезды, горевшей в их мечтах. Он же, напротив, относился к нынешней экспедиции как к бизнесу. Это был его билет в новую жизнь. И никакой ловкач вроде Макреди не лишит его лавров победителя. Тут ему вспомнились многочисленные препятствия, какие пришлось преодолеть, чтобы оказаться здесь, и враги, которых он сломил своим упорством. Нелегко было найти деньги для такой экспедиции, и прежде всего потому, что подавляющее большинство человечества и в мыслях не допускало, что Земля может оказаться полой. Он — другое дело. Он почти мог утверждать, что побывал там, внутри, хотя это происходило только во сне.
Все началось далеким вечером, когда совершенно случайно встретившийся ему человек изменил его судьбу, и с тех пор Джереми Рейнольдс перестал плыть по течению, и его жизнь потекла скрупулезно выверенным курсом.
В означенный вечер он проходил мимо одного из залов, использовавшихся в Пенсильвании для чтения лекций, как вдруг услышал доносившийся изнутри дружный хохот. Если Рейнольдс в чем и нуждался после неудачного рабочего дня в редакции газеты, которой он руководил, так это в толике смеха. Да, он отчаянно жаждал веселья. Но, чтобы понять душевное состояние Рейнольдса, заставившее его остановиться возле зала, нужно чуть больше узнать о нем, а потому позвольте мне ненадолго прервать повествование и сделать беглый набросок души нашего путешественника. Как многие до и после него, Рейнольдс вырос в глубокой нищете и с малых лет был вынужден работать, чтобы оплачивать все, в чем нуждался, начиная с новых подметок для башмаков и кончая учебой в университете. С самых нежных лет, хотя, наверное, в данном случае это выражение не слишком подходит, он пристрастился к чтению. Но больше всего его привлекали не вымышленные истории, а книги о путешествиях и открытиях. С пугающей быстротой он поглощал рассказы Марко Поло, биографию Колумба, написанную его сыном, героические эпопеи тех, кто впервые отправился к Северному полюсу, открывал Южный полюс и неизведанные земли Африки… Как нетрудно догадаться, все эти подвиги питали фантазию подростка, и Рейнольдс рос, мечтая превзойти знаменитых авантюристов, которые, словно в их жилах струилась та же беспокойная кровь, что у богов с Олимпа, оставили свои имена на скрижалях Истории, а главное, и об этом не стоило забывать, вернулись, нагруженные сокровищами и награжденные титулами, распространявшимися и на их наследников. Рейнольдс ненавидел посредственность и с ранних лет начал ощущать свое превосходство над окружающими, хотя и сам не смог бы определить, на чем основывалось это чувство, поскольку при взгляде на него сторонний наблюдатель мог бы констатировать, что молодой человек не обладает ни особыми талантами, ни выдающимися физическими данными, ни блестящим умом. Что же отличало его тогда, например, от счетовода, жившего на том же этаже, с которым они обменивались высокомерными взглядами, столкнувшись на лестнице? А отличало его от этого типа и прочих соседей вера в себя, абсолютная убежденность в том, что он рожден для великих и захватывающих подвигов. Однако шли годы, но никто не приглашал его вспомнить о своем прекрасном тайном предназначении. По правде говоря, он быстро перестал терпеть лишения, поскольку сумел закончить курс журналистики и даже сделался редактором газеты, хотя этот успех, доступный каждому, не утолил его жажды славы. В общем, ему опротивело барахтаться в этой серости, воспевая чужие подвиги, перечисляя чудеса, которые непременно случались с другими, и подсчитывая стоимость сокровищ, найденных счастливчиками, для тех читателей, которые, как и он, только о них и мечтали. Нет, он рожден не для этого. Он рожден для того, чтобы появляться на страницах газет в качестве вершителя величайших, беспримерных подвигов, вызывающих зависть у мужчин, мечтательные вздохи у женщин, восхищение у матерей и даже лай у собственных собак, ибо и в животном мире его необычайные деяния не останутся незамеченными.
К несчастью, он не находил способа достичь всего того, о чем мечтал, и потому вы вряд ли удивитесь, услышав, что каждая ночь превращалась для него в страшную пытку. Рейнольдс мучил себя, воскрешая в памяти самые замечательные эпизоды из прочитанных книг о путешественниках, а затем оглашал темноту жалобными, едва ли не предсмертными вздохами, сетуя на то, что все уже открыто. По крайней мере все то, что имело смысл открывать, потому что простого открытия чего бы то ни было, разумеется, было недостаточно. Какую славу, какое богатство мог обрести тот, кто, к примеру, сумел бы нанести на карту извилистые очертания ледяных берегов Антарктиды? Нужно ухитриться открыть что-то такое, что изменило бы Историю, обессмертило бы имя первооткрывателя и, кстати, доверху наполнило бы его карманы. Но следовало действовать не спеша, ибо в промежутке между возвращением Марко Поло в 1295 году и отплытием Колумба в 1492 году десятки путешественников сделали важные открытия, но их имена практически канули в Лету — их затмило открытие Америки, хуже того, почти никто из отважных искателей приключений не получил в награду ничего, кроме жалкого жалованья да пожизненной лихорадки. Кто, к примеру, помнит сегодня о монахе Одорико из Порденоне, который отважно проник в Китай через Индию и Малайзию? А об арабе Ибн Баттуте, исследовавшем Центральную Азию и север Африки? Да даже знаменитый Христофор Колумб не сумел как следует разыграть свои карты. Он умудрился убедить целый королевский двор в том, что Земля на самом деле гораздо меньше, чем полагал древнегреческий ученый Эратосфен, и что он, Колумб, сумеет найти новый путь в Индию, который обеспечит процветающую торговлю специями, но самое главное — он смог выторговать себе завидное вознаграждение. К сожалению, вскоре он нажил могущественных врагов, не замедливших обвинить его в злоупотреблениях по отношению к туземцам. Плачевный опыт управления своим вице-королевством в конце концов завершился для него потерей авторитета и властных полномочий. Да, было очевидно, что профессия первооткрывателя сопряжена со многими опасностями, которые отнюдь не всегда таятся в глубине непроходимых джунглей. Рейнольдс верил, что сам он сумел бы организовать все гораздо лучше, если бы ему представился такой случай. Он рассчитывал на свой зоркий глаз журналиста, на свои политические связи и коммерческое чутье… Да, ему не хватало знаний по географии и навигации, что верно, то верно, но главное — ему не хватало земель для открытия. Так что оставалось только терпеливо ждать, когда какое-нибудь чудо вызволит его из обывательской трясины. Ну а если чуда не случится, тогда он всегда сможет жениться на Джозефине, что, конечно, не будет подвигом, достойным войти в историю, но по меньшей мере наполнит его кошелек. Хотя теперь Рейнольдс уже и не знал, можно ли рассчитывать на этот куш, так как девушка с каждым днем становилась все более невосприимчива к его неуклюжим ухаживаниям. Таковы были в общих чертах тревоги, мучившие Рейнольдса, когда он проходил мимо конференц-зала и услышал смех. Вполне понятно, что он тут же решительно открыл дверь: ему просто необходимо было над кем-нибудь посмеяться, чтобы не пришлось в конце концов смеяться над самим собой.
Но, войдя, он в замешательстве обнаружил, что стоявший на эстраде и так веселивший публику человек был никакой не комик. Наоборот, отставной армейский офицер Джон Кливз Симмс, по-видимому, очень серьезно относился к тому, что говорил. А говорил он невероятные вещи: что Земля подобна огромной пустой внутри скорлупе. Вернее, так: она подобна яйцу, состоящему, как полагается, из скорлупы, белка и желтка, которые четко отделены друг от друга. Внутрь можно забраться через два огромных отверстия на одном и другом полюсе, и там, во чреве Земли, находятся четыре сферы, также полые и погруженные в некую эластичную среду, отвечающую за силу притяжения. Но более всего поразило Рейнольдса утверждение, будто в недрах нашей планеты тоже некогда зародилось чудо жизни. Симмс утверждал, что под миром, в котором все мы обитаем, находится другой мир, более теплый и разнообразный, чем наш, где можно встретить растительность, животных и даже… человека. Как и следовало ожидать, эти слова вызвали новый взрыв хохота у публики, к которой сидевший в последнем ряду Рейнольдс охотно присоединился.
Чтобы утихомирить слушателей, Симмс попытался придать больше значимости своим идеям, указав, что они опираются на труды многих прославленных ученых прошлого, таких как астроном Эдмунд Галлей, воображавший, что во чреве Земли также бурлит жизнь и оно освещается особым светильным газом, который иногда прорывается сквозь тонкую земную кору у полюсов и расцвечивает небо полярным сиянием. Или как швейцарский математик Леонард Эйлер, утверждавший, что внутри Земли находится солнце, имеющее 600 миль в поперечнике и дающее тепло и свет обитающей там высокоразвитой цивилизации. Или как сэр Джон Лесли, осмелившийся возразить последнему, заявив о наличии не одного, а двух подземных солнц, которые он окрестил Плутоном и Прозерпиной. За этими именами последовали многие другие, однако изложение новых безумных теорий вызвало у публики еще больший смех. Рейнольдс тоже хохотал как одержимый, освобождаясь через смех от глубокой разочарованности в своем умении жить, а тем временем Симмс говорил о том, что в центре Земли обитают гиганты вегетарианцы, живущие более четырехсот лет, существа, обменивающиеся мыслями посредством излучений, карлики-альбиносы, передвигающиеся при помощи антигравитационных установок, а также мамонты и другие животные, которых человек считал давно вымершими. Если верить Симмсу, то Земля внутри была весьма многолюдным местечком. И тут неожиданно смех застрял в горле у Рейнольдса, и, хотя на его губах продолжала играть веселая улыбка, тело медленно подалось вперед, он начал внимательно прислушиваться к тому, о чем говорил забавный человечек. Подобно бумажным стрелам, его слова с трудом пробивались сквозь царивший в зале неимоверный шум. Несмотря на это, Рейнольдс, затаив дыхание, с сильно бьющимся сердцем, вцепившись вспотевшими руками в подлокотники кресла, внимал изложению теории ученого Тревора Глинна относительно подземных месторождений полезных ископаемых на Земле. Как известно, человек добирался до них с великим трудом, сантиметр за сантиметром буря твердую породу, создавая угольные шахты, алмазные копи, прииски по добыче других ископаемых и рискуя жизнью ради того, чтобы похитить драгоценные металлы и камни у Земли, чья кора была для них, казалось, надежной защитой. Однако, как только удастся проникнуть вглубь Земли через одно из отверстий у полюсов, доступ к указанным месторождениям будет таким же простым, как прогулка по бульвару в экипаже. Получалось так, что Земля, — и тут Симмс развернул множество планов, карт и сложных схем, чтобы подтвердить это, — скрывала в своих недрах сотни гораздо более богатых и обширных месторождений, нежели те, что находились ближе к земной поверхности. Иными словами, подземные жители использовали золото, алмазы и прочие драгоценные камни так же беззаботно, как их верхние соседи использовали глину. Наверняка их города, дороги и даже одежда создавались с использованием драгоценных металлов и имели бы неимоверную цену на поверхности. Последние слова Симмса потонули в очередных взрывах хохота, но ошеломленный Рейнольдс ловил воздух пересохшим ртом. Он получил ответ на все свои мольбы. Возможно, на поверхности планеты и не осталось ничего существенного, что можно было бы открыть, зато под нею еще один Новый Свет ждал своего конкистадора. Это было царство, над которым прибывший первым мог бы утвердить свою власть и даже проложить новый «Путь пряностей», перекачивая наверх золотые слитки, уголь, минералы, бриллианты, что привело бы к созданию невиданного по масштабам рынка. И тот, кто этого добьется, получит контроль над всей торговлей под флагом своей страны со всеми вытекающими отсюда преимуществами. Рейнольдс принялся мечтать, сидя в своем кресле, словно младенец в колыбели, убаюкиваемый смехом присутствующих. Какое название дадут люди этим новым территориям — Второй Новый Свет или Внутренний Мир? И, конечно, торговля уже не будет заморской. Для такого случая понадобится новый термин. Внутриземная торговля? Глубинный путь? Масса авантюристов захочет отправиться на новые земли, привлеченная их богатствами. Но только тот, кто прибудет первым и сумеет удачно разыграть свои карты, станет избранником славы. Рейнольдс поежился при мысли, что кто-то может опередить его. Нет, он должен сблизиться с забавным человечком и выудить у него сведения, которые помогут понять, имеет ли он дело с очередной безумной идеей или же это может превратиться в успешный план. Он, казалось, подошвами башмаков ощущал щекотание, исходившее от земных глубин, эхо таинственной жизни, протекавшей в эти минуты там, внизу.
Поэтому, как только слушатели покинули зал, качая головами при воспоминании о том, какой вздор им пришлось выслушать, а Симмс с горестным видом начал свертывать чертежи с изображением внутреннего строения Земли, которыми он иллюстрировал свое выступление, Рейнольдс подошел к нему, взглянул в его опухшее лицо с женскими губами, поблагодарил за лекцию и предложил помочь собрать иллюстрации. Симмс с удовольствием принял его помощь, дававшую возможность продолжать изливать свои идеи на неожиданного слушателя, посланного ему судьбой. Так Рейнольдс узнал, что капитан уже десять лет как ездит по стране в качестве страстного проповедника новой теории. Похоже, самого заметного успеха он добился, когда убедил сенатора Ричарда Джонсона внести в Конгресс предложение о финансировании экспедиции к центру Земли. На глазах у оторопевших конгрессменов бедняга Джонсон зачитал записку Симмса, в которой отставной армейский капитан обязался, если получит достаточную поддержку, исследовать отверстие, ведущее внутрь планеты. Как нетрудно догадаться, его попытка оказалась безуспешной, но Симмс и не думал сдаваться.
— Существует масса признаков, доказывающих, что моя теория верна, — объявил он, пока они с Рейнольдсом собирали чертежи, размещенные на мольбертах. — В чем, например, причина ураганов и шквалов, как не в том, что воздух всасывается внутрь через отверстия на полюсах? А почему тысячи тропических птиц улетают на зиму к северу?
Рейнольдс счел эти вопросы риторическими и подождал, пока они растают в воздухе подобно снежинкам. Было неясно, имел ли в виду Симмс, что птицы проникали внутрь Земли через дыры на полюсах и гнездились там или же что-то совершенно иное, но Рейнольдсу это было не важно. Он предпочел кивать головой, делая вид, будто слушает усталый голос Симмса, а сам лихорадочно просматривал груду бумаг, карт, рисунков и схем, которыми капитан старался подкрепить свои слова. По большей части бумаги относились к серьезным трактатам, многие из них были подписаны именами известных ученых, и нельзя было не пожалеть, что поборником всех этих экстравагантных теорий был такой бестолковый и смешной человечек. Рейнольдс прикинул, что бы мог сделать он с его журналистскими способностями, если бы обладал такой же кучей сведений и знаний. Он сумел бы все как следует организовать, придать материалам привлекательный вид — не только для публики, но также для учреждений, способных оказать им поддержку — почти бессознательно он начал думать во множественном числе, — и в целом украсил бы проект патиной доверия, чего так не хватало клоунским выступлениям Симмса. Да, подумал он, разглядывая рисунки, очень может быть, что, несмотря ни на что, Земля внутри полая. Почему нет? Многие, похоже, в это верят.
— Не говоря уже о многочисленных случаях упоминания в древних мифах мест, расположенных в глубинах Земли, — продолжал капитан, внимательно следя за реакцией собеседника. — Полагаю, юноша, ты слышал об Атлантиде или о царстве Агартха.
Рейнольдс рассеянно кивнул: он обнаружил рисунки Тревора Глинна. Пометки и запутанные расчеты на полях сообщали о расстояниях между месторождениями, различных маршрутах, следуя которыми можно до них добраться, приблизительных количествах полезных ископаемых, давали топографические и геологические данные, причем такие обстоятельные, что нетрудно было предположить, что картографическая съемка местности произведена самим Глинном, побывавшим в самых потаенных пещерах с карандашом в руке. И тут словно озарение снизошло на Рейнольдса, и он понял, что речь идет не о том, верить или не верить, а о том, ставить на это или не ставить. И он решил поставить. Поставить на полую Землю. И верить в нее по-детски, как верил в существование Бога: если в конце концов выяснится, что Бог — это обман, последствия веры в него не будут такими ужасными, как в том случае, если Бог существует, а он объявит себя атеистом. То есть он верил с оглядкой, заранее подстраховавшись, чтобы не гореть в аду, если ошибся, и тем самым лишний раз демонстрировал свой практический ум. Он размышлял над всем этим, стараясь отвлечься от назойливого голоса Симмса. Если есть еще не открытый мир, он не станет терять время в спорах о том, существует ли такой мир на самом деле. Пусть этим занимаются другие. Он же просто-напросто отправится на его поиски. Таким образом получалось, что сегодня Рейнольдс обрел смысл жизни, до того упрямо ускользавший от него. Ничто не предвещало этого еще утром, когда по дороге на работу его чуть не сбил экипаж, и даже днем, когда трактир, в котором он обычно обедал, оказался запертым из-за смерти хозяина. Тем не менее это случилось: он встретил свою судьбу. И теперь ему оставалось лишь радостно следовать ей.
Голос Симмса прервал его размышления.
— Однако, — сказал отставной капитан, прикидывая про себя, достоин ли незнакомец того, чтобы стать хранителем знаний, о которых он умалчивал на своих лекциях, — главная причина, заставляющая меня считать, что наша Земля полая, совершенно иная.
— Вот как?
— И эта причина чисто экономическая, юноша, — многозначительно произнес Симмс. — Ведь наши кости и те полые. Естественно, что мысль о том, чтобы сотворить Землю полой и тем самым сэкономить материал, не могла не посетить Создателя.
Рейнольдс постарался ничем не выдать своего презрения к столь глупому аргументу и изобразил на лице восхищенную гримасу. Он понимал, что если хочет осуществить свой план, то должен на первых порах добиться расположения этого нелепого человечка. С другой стороны, он интуитивно чувствовал, какой тяжелой обузой может обернуться для него союз с этим типом.
Так или иначе, но на следующий день Рейнольдс продал свою долю акций в «Спектейторе», газете, которую он издавал в Уилмингтоне, и, свободный как птица, присоединился к Симмсу. Почти целый год они колесили по стране, словно два евангелиста, возвещающих о скрытом под землей царстве, что сопровождалось лекцией, теперь уже более упорядоченной и привлекательной благодаря правке, внесенной умелой рукой Рейнольдса. Однако его усилия придать проекту солидность то и дело разбивались о бредовые идеи и эксцентрические выходки Симмса. Несмотря на это, Рейнольдс старался не отчаиваться и настойчиво проводил в жизнь параллельный план, составленный за спиной у напарника. Скоро он изучил все, что можно было узнать о различных теориях полой Земли, и выделил среди них те, которые были более привлекательными и удобоваримыми для публики, заполнявшей залы, и те, которые могли бы заинтересовать власть имущих, рассевшихся по кабинетам, и, как он надеялся, соблазнить их. Воодушевленный первыми успехами, он развил бурную деятельность в последующие месяцы: рассылал письма коллегам журналистам, договаривался о встречах с политиками, обращался с просьбами о помощи ко всем, кто мало-мальски мог ее оказать, из кожи лез вон, чтобы раздобыть денег. Постепенно он добился того, что в различных кругах общества о полой Земле стали говорить как о научной теории, возможно, недостаточно последовательной для того, чтобы избежать удивленного движения бровей, но достаточно пристойной, чтобы обойтись без традиционных смешков. Разумеется, если в это время не появлялся Симмс, чтобы все испортить.
Однажды вечером, когда они отмечали то, что Симмс считал своим последним триумфом, а он — его последней диверсией, Рейнольдс окончательно удостоверился, что у отставного капитана серьезные проблемы с алкоголем. Как всегда, они провели день, раскрывая тайны полой Земли тем, кто хотел их слушать, после чего уселись за стол, уставленный кружками с пивом, и наступил черед продемонстрировать друг другу куда более бесхитростные изгибы своей души — по крайней мере, этому ритуалу неукоснительно следовал Симмс в конце ужина, тогда как его напарник внимал ему со смешанным чувством жалости и досады. На протяжении многих вечеров, по мере того как алкоголь развязывал капитану язык, Симмс все больше и больше запутывался в лабиринте собственных иллюзий. Он продумал подземный мир до мельчайших подробностей, создав в своем воображении что-то вроде идеального оазиса, где счастье было растворено в самом воздухе и где не существовало ни мук, ни страданий, сопровождающих людей на поверхности. В общем, это был мир, где невозможно быть несчастным, мир, чьи чудеса Симмс описывал вечер за вечером, опаляя собеседника лихорадочным взглядом умирающего, чьи глаза в ожидании смерти уже видят блаженный рай. Тем не менее Рейнольдс не мог не признать, что это стремление убежать от мира, который тебя не удовлетворяет, эти отчаянные поиски лучшего места каким-то образом их роднят. Однако же было между ними и важное различие: Симмс выстроил свою мечту, чтобы укрыться за ней, и обнес ее высокими стенами своего безумия, не позволявшими глядеть вдаль, в то время как он, бесконечно более практичный, окружил себя десятками подзорных труб и телескопов, позволяющих разглядеть все возможные пути и направления. На самом деле Рейнольдса не слишком волновало, что находится в центре Земли: развитая цивилизация фосфоресцирующих красоток, племя свирепых орангутанов, горстка городов, пострадавших от неведомых войн, или развалины исчезнувших древних цивилизаций. Главное — добраться туда, а там поглядим.
Однако, хотя вечер, о котором мы ведем речь, начался как всегда, вскоре он приобрел неожиданное направление. Наклонившись к нему из кресла и опасно помешивая в руке содержимое своего стакана, Симмс вкрадчивым голосом признался, что если смог так прекрасно описать подземный мир, если был столь уверен, что то, что находится у нас под ногами, выглядит именно так, как он изобразил, и не иначе, то это потому, что он просто-напросто там побывал. Неожиданное признание бывшего офицера конечно же поразило Рейнольдса, и, застыв в изумлении, он выслушал рассказ Симмса. К сожалению, пересказать его сейчас во всех подробностях не представляется возможным, ибо это отвлекло бы вас от основного повествования, а потому ограничусь лишь беглым упоминанием о том, что предполагаемые события имели место в 1814 году, в самый разгар войны с британцами. Отряд, которым командовал Симмс, попал в засаду, и вскоре всем, как солдатам, так и офицерам, стало ясно, что наступила пора следовать не чьим-то приказам, а инстинкту выживания. Преследуемому двумя британскими солдатами Симмсу удалось спрятаться в гроте, который попался ему на пути, и в глубине его, после многочасовых блужданий по лабиринту туннелей, он наткнулся на лестницу, которая, похоже, вела к центру Земли. Там перед его глазами предстал город с красивыми куполами, словно сошедший со страниц «Тысячи и одной ночи», равно как и история, которую он поведал ошеломленному Рейнольдсу и которая включала любовь к прекрасной принцессе тамошнего царства, дворцовый заговор, революцию и, наконец, отчаянное бегство и расставание с вышеуказанной принцессой, сгоравшей от любви. Когда Симмс закончил свой рассказ, окропив его горькими слезами по возлюбленной Литине, принцессе Милмора, того самого подземного царства, изрядно напуганный Рейнольдс понял, что пришла пора избавляться от напарника. Но, к несчастью, легче было решить, чем сделать. У Симмса, несмотря на его жалкие выходки, иной раз случались приступы вдохновения, и во время одного из них он заставил Рейнольдса — это произошло в самом начале их отношений — подписать договор, согласно которому они обязались совместно осуществить экспедицию к центру Земли, причем никто из них не имел права реализовать данный проект в одиночку, за исключением случая смерти одного из компаньонов. И теперь Рейнольдсу оставалось только проклинать себя за то, что он подписал документ.
На протяжении всех последующих дней он неотрывно думал о том, как бы ему отделаться от Симмса. Тот с каждым разом пил все больше, даже по утрам и особенно перед лекциями, словно верил, что алкоголь оттачивает его красноречие, из-за чего Рейнольдс жил в постоянной тревоге, опасаясь, что на очередном собрании или лекции Симмс откроет миру свою безумную историю. Единственное, до чего Рейнольдс додумался, это, что надо по возможности свести ущерб к минимуму. Он начал договариваться о встречах за спиной у Симмса и даже поощрял его пьянство, чтобы тот в течение дня пребывал в покорном полубессознательном состоянии. Так он мог являться на лекции один, оставляя Симмса дрыхнуть в гостиничном номере.
И вот наконец ему представилась возможность, о которой он так долго мечтал. Он вел в своем номере переговоры с двумя сенаторами, как вдруг туда без предупреждения ввалился Симмс в нижнем белье, совершенно пьяный, и, встав на колени перед именитыми гостями, стал умолять поддержать их проект и дать немного денег им с другом, потому что как раз в эту минуту под его ногами вздыхает от любви прекрасная принцесса, в чем гости могут убедиться, если приставят ухо к ковру. После этого он свалился на пол и безмятежно захрапел. Рейнольдс с отвращением глядел на него. Наскоро извинившись, он проводил сенаторов, которые никак не могли опомниться от увиденного, а затем в течение нескольких минут изучал лежавшего на полу Симмса, и постепенно презрительная гримаса на его лице сменилась недоброй улыбкой. Осмелится ли он совершить это? Если пропустить такую возможность, второй у него, скорее всего, не будет, заключил он и, стараясь не думать об истинном смысле того, что делает, принялся с усердием горничной, желающей как следует проветрить комнату, открывать одно за другим окна. Дело происходило в Бостоне в середине зимы, которая в этом году была особенно суровой. Ледяной ветер тут же принялся рвать занавески, в то время как комнату наводнил рой танцующих снежинок, усеявших ковер, пол и углы номера белыми клочьями, словно кто-то разорвал здесь подвенечное платье невесты. Убедившись, что все идет так, как он предполагал, Рейнольдс покинул комнату, оставив полуголого Симмса лежать на полу в условиях, не сильно отличающихся от уличных, и пошел ночевать в его номер, заранее предупредив портье, чтобы его ни в коем случае не беспокоили. Следует сказать, что заснул он мгновенно. На следующее утро он вернулся в свой номер и обнаружил, что Симмс по-прежнему пребывает в бесчувственном состоянии, хотя теперь лежит в нескольких метрах от того места, где он его оставил, так как, по-видимому, просыпался среди ночи и пытался доползти до кровати в поисках тепла. У него было багровое, переходящее в синеву лицо, и он натужно дышал, издавая при этом хриплые звуки, какие издает тромбон, если заткнуть его мокрыми тряпками. Рейнольдс быстро перенес Симмса в его комнату и уложил в постель. После этого он вызвал врача, определившего у больного тяжелую форму пневмонии. Симмс так до конца и не пришел в сознание. На протяжении четырех дней он только обливался потом, бредил и метался в жару на кровати, громко зовя Литину. На рассвете своего последнего дня, прожитого на поверхности той самой Земли, которая обрекла его на такие унижения, Симмс открыл глаза и уставился на Рейнольдса, просидевшего все это время у его изголовья. Собрав последние силы, отставной капитан обратился к нему хриплым сдавленным голосом. Все мои усилия были тщетными, прошептал он. Литина никогда не узнает, что я стал жертвой заговора, что я по-настоящему любил ее и продолжал любить, покинув ее мир, каждый день, каждый час. Рейнольдс смотрел на него и чувствовал, как его сердце наполняется жалостью. И тогда, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, он взял Симмса за руки и пообещал ему в этой комнатенке, пропахшей лекарствами и смертью, что не успокоится, пока не достигнет центра Земли и не передаст Литине его слова. Симмс с трудом выдавил из себя благодарную улыбку. И через несколько секунд его глаза потухли, а рот судорожно открылся в поисках воздуха, который он уже был не в состоянии вдохнуть.
Освобождение от Симмса оставило горький осадок в душе Рейнольдса, но, поскольку было бы весьма непрактичным плакать из-за этого, а тем более терзаться до конца своих дней воспоминаниями, как, несомненно, поступила бы любая чувствительная душа, он решил задвинуть их в самый дальний уголок памяти, где хранились поступки, которыми он не слишком гордился, и следовать своему плану. Так что Рейнольдс продолжал выступать с лекциями по всему восточному побережью, увешивая стены иллюстрациями из трудов Галлея, Эйлера и прочих ученых. Поскольку его выступления не давали никакого результата, отчаяние заставило его брать за вход пятьдесят центов, чтобы таким образом собрать деньги на экспедицию. Но очень скоро ему открылось, что этот романтический порыв не приносит никакой практической пользы, и он решил: пришла пора пробиваться в более высокие сферы. Он вербовал сторонников, переезжая из города в город, и с удвоенной силой стучался в двери высоких кабинетов, пока наконец не заручился поддержкой самого президента Джона Куинси Адамса, пообещавшего ему, что правительство возьмет на себя расходы по исследованию отверстия на полюсе. Однако Рейнольдсу не пришлось откупоривать шампанское, так как, на его несчастье, Куинси проиграл выборы, не успев выделить ему деньги, а занявший его место Эндрю Джексон, с которым Симмс плечом к плечу сражался во время обороны Нового Орлеана, отменил экспедицию. Но Рейнольдс не сдавался. Он уже слишком далеко зашел, чтобы начинать все сначала. А потому, воспользовавшись тем, что Соединенные Штаты испытывали по отношению к европейским странам комплекс культурной неполноценности, он попробовал преподнести полярную экспедицию как величайшее патриотическое предприятие, какое только можно себе вообразить. Проект привлек внимание Уотсона, предпринимателя, который немедленно изъявил готовность. Деньги Уотсона сыграли свою роль, и постепенно многие другие влиятельные люди присоединились к предприятию, так что образовалась запутанная сеть тайных интересов, и в один прекрасный день Рейнольдс внезапно обнаружил, что за ним пристально наблюдают могущественные хищники — следят за каждым его шагом и готовы разделить с ним триумф или сожрать его в случае неудачи. Наконец «Аннаван» под крики толпы отплыл из нью-йоркского порта и взял курс на отверстие в полюсе, а мечта, отравлявшая жизнь Симмсу, была названа газетчиками Великой американской экспедицией.
Тем не менее сейчас они находились в месте, словно бы не являющемся частью известного им мира, где уже не были слышны восторженные рукоплескания толпы, а все было окутано безмолвием, столь напоминавшим забвение, которое усыпляло желания и жизнестойкость людей, отнимая у них надежду на возвращение к цивилизации.
Мало того, случилось совершенно неожиданное происшествие, последствия которого Рейнольдс пока не мог предугадать. Они прибыли туда с намерением отыскать проход к центру Земли и столкнулись с монстром, прилетевшим со звезд. И хотя в данный момент все его мысли были пронизаны страхом, Рейнольдс не мог помешать своему мозгу обдумывать так и сяк не слишком экстравагантную идею: нечаянное открытие тоже может принести ему славу и осыпать деньгами. Разве добрая часть великих открытий не была сделана случайно? Разве Колумб наткнулся на Новый Свет не тогда, когда искал новый путь в Индию? Возможно, появление странного существа не таило в себе никакой угрозы экспедиции, будучи намного важнее, чем она сама. Если взглянуть на эту историю под таким углом зрения, не составит труда сделать вывод, что он встретил Симмса, верившего в полую Землю, и преодолел множество невзгод только для того, чтобы оказаться сейчас здесь и стать свидетелем события, которое, быть может, станет важнейшим в истории человечества, более важным даже, чем само рождение Христа.
Рейнольдс постарался успокоиться. Сейчас, как никогда бесстрастно, нужно рассмотреть весь спектр открывающихся перед ним возможностей, чтобы попытаться опередить события. Если им удастся пленить демона и отвезти его в Нью-Йорк, они произведут небывалый фурор, это очевидно. Невозможно подсчитать, чем может обернуться для человечества открытие других разумных существ во Вселенной. Если пришелец действительно, как считал метис, явился оттуда, то сам он и его летательный аппарат заставят человека по-новому взглянуть на место, занимаемое им в природе, и даже изменят его представление о смысле жизни. Хочет того или нет человек, этот самодовольный император космоса, ему придется признать, что Земля — довольно-таки ординарная планета, затерянная среди звезд. Звездный монстр стал бы, конечно, революционной находкой. Но прежде надо поймать его. А возможно ли это? Тут вдруг ему пришла на ум другая мысль: а что, если у звездного монстра нет злых намерений, как все почему-то считают, и он прилетел на Землю с мирными целями? Удастся ли наладить с ним контакт? Неизвестно, но все же стоит попытаться, ведь это будет означать неизмеримо больший успех, чем просто привезти его голову в Нью-Йорк. Первый контакт с разумным существом из другого мира! О скольких чудесных вещах мог бы поведать человеческой расе такой пришелец? А как вспоминали бы Рейнольдса, творца этих чудес, грядущие поколения? Он решительно обуздал свою фантазию. Рано пока об этом говорить. Главное сейчас — найти способ вернуться домой, ибо, если они замерзнут во льдах, им вряд ли пригодится знание о том, что на других планетах тоже есть жизнь, пусть даже они успеют перед этим выпить чаю с жителем одной из них.
Два силуэта, появившиеся на горизонте, прервали его размышления. Рейнольдс вытащил из кармана подзорную трубу и направил ее на темные фигуры, продвигавшиеся к кораблю. Хотя расстояние не позволяло как следует рассмотреть лица, было очевидно, что это могли быть только Карсон и Рингуолд. По походке не похоже было, что они ранены. Рейнольдс обратил внимание на сани, которые они везли за собой, и на лежавший на них тяжелый груз, прикрытый одеялом. От удивления он даже раскрыл рот. Груз мог означать только одно: Карсону и Рингуолду удалось захватить звездного монстра.
IV
Возвращение двух матросов взбудоражило команду «Аннавана» так, как если бы перед ней вдруг возникли призраки. Рейнольдс, капитан Макреди, доктор Уокер, боцман Фиск и некоторые матросы, в том числе Петерс, Аллан и Гриффин, спустились по снежному склону вниз, чтобы встретить пропавших товарищей.
— Ну что, нашли его? — спросил Макреди и указал на тюк, к которому были прикованы все взгляды.
— Нет, капитан, — ответил Рингуолд, — но зато обнаружили это.
Он дал знак напарнику, и, ухватившись вдвоем за концы толстого одеяла, они выставили на всеобщее обозрение свой груз. Собравшиеся не могли удержаться от восклицаний, и, хотя перед ними лежал не звездный демон, зрелище было не менее ужасающим. Исследуя окрестности, Рингуолд и Карсон наткнулись на тушу громадного полярного медведя, зверски растерзанного. У животного было вырвано горло, расплющен череп и вскрыта брюшная полость, из которой торчали наружу спирали кишок, окаменевших на морозе. Мало того, у него была, можно сказать, с корнем вырвана одна из лап. Раны были настолько ужасны, что никто не осмеливался помыслить, чем они могли быть нанесены. Рингуолд объяснил, что, когда они нашли медведя, внутренности его еще дымились, указывая, что смерть наступила не слишком давно. Поскольку туман настолько сгустился, что идти было невозможно, они решили расширить дыру в брюшной полости и по очереди греться в еще теплом чреве. Так им удалось избежать серьезного обморожения, хотя у обоих отдельные пальцы на ногах потеряли чувствительность. Услышав этот рассказ, все сразу заметили липкую и омерзительно пахнувшую пленку, покрывавшую одежду матросов. И тут Гриффин обратил внимание присутствующих на одну из лап медведя. Наклонившись, он обнаружил на некоторых когтях что-то вроде обрывков странной красноватой кожи.
— Пусть мы пока не знаем, как в целом выглядит монстр, но уже можем сказать, что у него ярко-красная кожа, — объявил он. — Трудновато ему будет проскользнуть незамеченным по снегу.
— Разве ярко-красная? — удивился один из матросов, рассматривая лоскутки на медвежьих когтях. — А по-моему, скорее золотистая.
— Тебе надо купить очки, Уоллис, — вмешался матрос по фамилии Кендрикс. — Она явно темно-синего цвета.
Остальные моряки сгрудились возле медвежьей лапы, желая определить истинный цвет кожи монстра. Каждый видел свой цвет.
— Немедленно прекратить споры, черт бы вас побрал! — рявкнул капитан, которому надоели бессмысленные дебаты. — Вы не понимаете, что цвет этой твари должен интересовать нас в последнюю очередь! Боже милосердный, главное, на что она способна!
Пристыженные матросы тут же умолкли. И поскольку я полагаю, что никому из вас не доводилось в своей наполненной спокойствием жизни лицом к лицу встречаться со столь необщительным зверем, сделаю небольшое отступление, чтобы сообщить, что полярный медведь — страшный противник, которого почти невозможно убить одним выстрелом. Его череп так крепок, что способен остановить пулю, посланную из мушкета, под стать ему и легкие, которые может пробить далеко не всякое оружие. К этому следует добавить, что сердце медведя — это орган, который очень трудно обнаружить в невообразимой мешанине мышц, сухожилий и толстых слоев жира. Кажется, будто он постоянно носит средневековые доспехи. И тем не менее звездный монстр не испытал при встрече с ним особых затруднений и буквально растерзал его.
Рейнольдс смотрел на труп медведя не только с ужасом, но и с некоторым разочарованием. Вряд ли можно было сказать, что звездный демон являет собой образец терпения или ставит превыше всего основополагающие законы вежливости. Хотя могло быть и так, что гость из Вселенной, если он действительно прилетел оттуда, всего-навсего оборонялся.
Наконец капитан Макреди перестал качать головой, отошел от туши и оценивающим взглядом окинул горизонт.
— Слушайте меня внимательно, — сказал он, обшарив окрестности прищуренными глазами. — Отныне никто не покинет судно без моего разрешения. Мы укроемся внутри и выставим посты. Если эта тварь проделала такое с полярным медведем, нет нужды говорить, что бы она могла сделать с любым из нас.
Все уныло согласились с капитаном. Нет, не стоит об этом говорить.
— Что касается медведя, — добавил капитан, — то поднимите тушу на судно. По крайней мере, у нас будет еда, пока мы будем ждать появления этой твари, потому что рано или поздно она непременно появится.
Все послушно вернулись на судно, как-то сразу смирившись с осадным положением, в котором они вдруг очутились, и не пытаясь протестовать, хотя их покорность объяснялась скорее тем, что они просто не знали, на кого им жаловаться. Мало того что они рисковали замерзнуть насмерть на проклятой льдине, так теперь к этому в виде особой приправы добавился звездный монстр! Шагавший в конце невеселой процессии Рейнольдс заметил, что Аллан задержался возле того места, где стояли сани, и с озабоченным видом вглядывается в даль, словно размышляя над тем, готов ли хрупкий человеческий разум к созерцанию существа из другого мира, чей вид настолько несхож со всем существующим на Земле, что, возможно, покажется скорее непонятным, нежели страшным.
— Мы одни… — пробормотал он, поравнявшись с Рейнольдсом. — Одни против него.
От этих слов у Рейнольдса сжалось сердце. Ему показалось, что окружавшая их бескрайняя равнина вдруг сузилась до крошечных размеров.
Прошло два дня. Все было по-прежнему спокойно. Хотя, безусловно, это было напряженное спокойствие, когда любые непонятные звуки заставляли вздрагивать, когда самые впечатлительные от неожиданности проливали бульон на пол, а мушкет становился за обедом столь же обычным атрибутом, как столовые приборы. Это было подозрительное и преувеличенное спокойствие, когда нервы натянуты до предела, что приводило к ссорам и перепалкам по любому поводу, и разрешались они в большинстве случаев тем, что один из участников выхватывал нож, а в остальных — вмешательством капитана Макреди, для которого ссоры служили предлогом для демонстрации своих боксерских навыков. В общем, это было такое утомительное спокойствие, что все втайне мечтали, чтобы их наконец атаковал чертов монстр и стало бы ясно, могут они его победить или же их попытки оказать сопротивление окажутся такими же тщетными, как у пресловутого медведя, чье мясо теперь ублажало их желудки.
Для того чтобы появление демона не застало команду врасплох, Макреди распорядился выставить на палубе четырех вахтенных, по одному с каждой стороны. И хотя Рейнольдс был освобожден от этой обязанности то ли потому, что он возглавлял экспедицию, то ли из-за раненой руки, он время от времени выходил на палубу подышать свежим воздухом, особенно когда после долгого заточения ему начинало мерещиться, будто его и без того тесная каюта сделалась еще уже. Но на этот раз он покинул свою каморку по другой причине. Его каюта располагалась чересчур близко к лазарету, находившемуся на самом носу судна, и он только что узнал, что доктор Уокер, с таким состраданием отнесшийся к нему, когда он обжег руку, собирается ампутировать ногу матросу Карсону, чтобы у того не началась гангрена. Незадолго перед этим Рейнольдс уже слышал жуткие завывания Рингуолда, доносившиеся словно из глубин ада, а ведь тому ампутировали всего лишь три пальца на руке.
Судя по тому, с какой свирепостью обрушился на него мороз, едва он вышел наружу, температура опустилась ниже сорока градусов. Жуткий ветер завывал над обрубками мачт и снежным откосом, перемещая снег из стороны в сторону. Рейнольдс закутался в свой плащ и огляделся по сторонам. Он с радостью обнаружил среди дозорных Аллана. Фигуру артиллериста, чье тело, казалось, было составлено из тонких и удлиненных деталей, напоминая силуэт голенастой птицы, было невозможно спутать ни с одной другой, хотя она и была спрятана под несколькими слоями одежды. Немного поразмыслив, Рейнольдс решил побеседовать с ним. В конце концов, юноша из Балтимора был единственным членом команды, чьи впечатления о происходящем могли ему что-то подсказать.
Так же, как это было с Гриффином во время похода к летательной машине, когда Рейнольдс впервые подошел к Аллану, у него не было иного намерения, кроме как выяснить причину, по которой к экспедиции присоединился человек, столь же резко отличавшийся от остальных матросов, как щеголеватая буквица отличается от каракулей малограмотных людей, чей удел — заурядная тоска и незамысловатые пороки. С самого начала Аллан проявил себя как прекрасный собеседник, став почти единственным человеком на борту «Аннавана», с кем Рейнольдс мог найти общий язык, а потому глава экспедиции частенько искал встреч с юношей — они помогали ему проветрить мозги. Со временем, заметив, что, похоже, Аллан тоже уютно себя чувствует в его компании, он стал приглашать его к себе в каюту, чтобы вместе расправиться с запасами бренди, привезенного с континента. И Рейнольдс сумел уже обнаружить, какое пагубное действие оказывал алкоголь на беднягу Аллана: если первая рюмка превращала его в блестящего оратора, то после второй он принимался безудержно болтать, то и дело сбиваясь с мысли, и все пытался раскрыть душу перед Рейнольдсом, считавшим, что не заслуживает подобных откровений. Наконец, после третьей, он начинал клевать носом, уже ничего не соображая. Рейнольдс никогда еще не встречал человека, который был бы столь же нестойким к спиртному, как Аллан. Малолетний ребенок и тот дал бы ему фору. Впрочем, Рейнольдс этого не проверял.
Несмотря на все это, их беспорядочные беседы позволили начальнику экспедиции составить довольно точную биографию Аллана, которую, с вашего позволения, я сейчас изложу, выделяя лишь самое основное, чтобы не слишком отвлекать ваше внимание. Возможно, эти сведения окажутся вам полезными, учитывая неожиданную роль, какую артиллерист будет играть в нашей истории. Поначалу Аллан говорил Рейнольдсу, как и остальным членам команды, что он сын Бенедикта Арнольда, американского генерала, предавшего своих и перешедшего на сторону британцев во время Войны за независимость. Да, словно провоцируя окружающих, чтобы они потребовали от него отречься от обесчестившего себя отца. Однако, поскольку Аллан был не способен лгать под алкогольными парами, Рейнольдс очень скоро выяснил, что у юноши далеко не столь известные родители: Аллан был сыном актеров бродячего театра, умерших от чахотки, когда мальчику было всего три года. Правда, его сиротская жизнь продолжалась совсем недолго, поскольку тут же все заботы о нем взяла на себя богатая ричмондская семья, восхищавшаяся сценическим талантом его несчастной матушки. Но глава семейства не соглашался официально усыновить Аллана, несмотря на уговоры своей супруги. Его отказ, как сразу же понял Рейнольдс, наложил глубокий отпечаток на отношения между Алланом и благодетелем, причем последний не только отказывался ставить свою подпись на бумагах, которые могли связать их сильнее любых кровных уз. Как только его подопечный достиг отроческого возраста, он стал готовить его к карьере адвоката, не обращая внимания на то, что подросток каждую ночь при свете свечи пишет стихи и мечтает стать поэтом. Естественно, что эти трения, с каждым разом все более частые и глубокие, сделали обстановку в доме невыносимой, и после нескольких лет разлада, взаимного непонимания и даже обоюдных угроз Аллан, которому все это надоело, решил прибегнуть к иной стратегии, позволяющей помириться с опекуном: он сказал ему, что хотел бы поступить в Вест-Пойнт. Это было последнее средство. Как он и предполагал, опекун принял идею на ура и с облегчением вздохнул, посчитав, что наконец-то ершистый юноша перестанет бездельничать и найдет свою дорогу в жизни. Но чем ближе становился день поступления в академию, тем больше Аллан убеждался в том, что немного поспешил: на самом деле меньше всего на свете он желал оказаться в Вест-Пойнте. Единственное, чего ему хотелось — это исчезнуть, сделать так, чтобы земля его поглотила, либо, если такое невозможно, найти место, где время бы чудесным образом остановилось, что позволило бы ему думать, набираться сил, решать, какой жизни он хочет для себя, и, возможно, написать новую поэму, уже зарождавшуюся в его голове, не заботясь о ежедневном добывании хлеба насущного. Существовало ли такое место где-нибудь, кроме тюрьмы? Когда до него дошли слухи о готовящейся экспедиции на «Аннаване», не гарантировавшей возвращение, зато обещавшей сплошные приключения, он понял, что это как раз то самое. И решительно поднялся на борт судна, не задумываясь над тем, куда завезет его несчастную душу старый китобоец и что ее ждет: безумие или искупление.
Вот так и формировалась эта забавная команда, подумал Рейнольдс. Команда, состоявшая из беглецов. В действительности ни Аллана, ни Гриффина, ни других членов экспедиции совершенно не интересовало, полая внутри наша Земля или нет. Более того, Рейнольдс вдруг осознал, что и его самого это мало волнует. Все они представляли собой горстку отчаявшихся людей, бежавших от своих внутренних демонов, которые принимали форму женщины, одержимой мыслью о замужестве, неуступчивого опекуна или, как в его случае, страха перед худшей из смертей, которая наступает спустя годы после естественной смерти, когда все, знавшие покойника, тоже умирают и на земле не остается никого, кто мог бы вспомнить его имя и воздать ему хвалу. Эта вторая смерть по-настоящему уничтожает человека, стирает все его следы, и лишь немногие способны победить ее, вписав свои имена в Историю. Однако в результате этого бегства в никуда все беглецы на судне разделили одну судьбу: им суждено было встретиться с настоящим демоном. Хотя появление монстра, с иронией подумал Рейнольдс, по крайней мере, неожиданно помогло участникам экспедиции задуматься над своей немудреной жизнью и заново оценить ее.
При этой мысли Рейнольдс вновь покачал головой. Уж очень многие вещи он считает само собой разумеющимися, признал он, шагая в сторону Аллана. Чересчур многие. Кто уверял его, что эта машина неземного происхождения? Почему он поверил предположениям какого-то индейца, который даже в следах, похоже, толком не разбирается? Возможно, это какие-то военные испытания некой иностранной державы. Но, по правде говоря, в испытания он не верил. Что-то подсказывало ему, что загадочное существо не принадлежит нашему миру, хотя, несомненно, его желание, чтобы так оно и оказалось на самом деле, снижало объективность предчувствия. И о намерениях пришельца лучше не строить догадок. Да он сам, поначалу мечтавший наладить хоть какой-нибудь диалог с ним, заразился страхом, охватившим всю команду: спал он теперь с пистолетом под подушкой и долго не мог сомкнуть глаз, воображая бродящего снаружи монстра.
Подойдя к молодому артиллеристу, Рейнольдс дружески поздоровался с ним, и в течение нескольких минут они хранили почтительное молчание, как соседи по театральной ложе, любуясь расстилавшейся перед ними обрывистой ледяной равниной. Ветер раскачивал фонари на шестах, опоясывающих судно, придавая оттенок волшебства окружающему пейзажу, как будто где-то вдали, среди снегов, собрались феи. Наблюдают ли за ними в эту минуту? — подумал он с некоторым беспокойством. И, откашлявшись, задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке:
— Что это за штука, Аллан, как вы думаете?
Закутанная в несколько слоев материи голова сержанта несколько секунд сохраняла неподвижность.
— Я не знаю, — произнес он наконец и слегка пожал плечами.
Но Рейнольдса, возможно, как недавнего журналиста, такой ответ не удовлетворил. Он попробовал сформулировать его по-иному:
— Вы полагаете, он прилетел… со звезд?
На этот раз артиллерист не замедлил с ответом:
— Да, мой друг, вероятно, с Марса.
Рейнольдса удивила такая уверенность.
— С Марса?
Артиллерист кивнул и повернулся к Рейнольдсу, вперив в него свои огромные серые глаза, в которые тот обычно избегал заглядывать из боязни, что они поглотят его без остатка, подобно Мальстрему.
— Это самое простое объяснение, — сказал Аллан чуть ли не с сожалением. — А самые простые объяснения почти всегда верны, мой дорогой Рейнольдс.
— Почему? — спросил тот, и было неясно, относится его вопрос к первому или ко второму утверждению. А может, к обоим сразу?
— Потому что Марс — это планета, больше всего похожая на нашу, — объяснил Аллан, вновь переведя взгляд на льдины. — Вы читали доклады Royal Society[1], основанные на исследованиях, которые Уильям Гершель, астроном английского королевского двора, произвел с помощью своего телескопа? — Рейнольдс покачал головой и сделал знак Аллану, чтобы тот продолжал, чем его собеседник не замедлил воспользоваться: — В них утверждается, что Марс обладает плотной атмосферой, во многих отношениях похожей на нашу, а потому он скорее всего обитаем.
— Я вижу, вы не рассматриваете возможность того, что эта штука и машина, доставившая ее сюда, имеют отношение, скажем, к испытаниям, проводимым какой-нибудь иностранной державой.
— Конечно, я ее рассматривал. Однако очень трудно или даже невозможно себе представить, чтобы какая бы то ни было иностранная держава добилась столь невероятных научных успехов и при этом до сих пор сохраняла бы свои достижения в тайне, вам не кажется? Таким образом, мы исключаем возможность того, что эта штука имеет земное происхождение, а значит, нам остается предположить, что она прибыла из космического пространства. И если мы примем эту гипотезу как единственно верную, то не ошибемся, предположив, что наш гость прилетел с Марса, самой близкой от нас планеты, где существуют условия для жизни. — Аллан бросил на него быстрый взгляд. — Разумеется, я могу ошибаться и даже немного исказить факты, чтобы они вписались в мою теорию, что свойственно обладателям логического мышления, однако, пока мне не докажут обратное, я буду считать самым простым, а следовательно, наиболее логичным такое объяснение.
Сказав это, он поднял лицо к небу, и его глаза устремились, казалось, к какой-то определенной точке, где, не исключено, находилась красная планета. Ежась от холода, Рейнольдс напряженно и в то же время завороженно наблюдал за ним, не зная, что сказать в ответ. Его всегда удивляли познания Аллана. Он не встречал человека, столь сведущего в самых разных материях, каким казался артиллерист, и способного столь исчерпывающе и в то же время категорично рассмотреть любую вещь. Не случайно юноша поступил в престижный Виргинский университет, когда ему было всего семнадцать. Правда, у самого Аллана было совершенно иное мнение об этом храме знания. Как рассказывал он однажды, находясь уже на взводе, в стенах университета, на который столько надежд возлагал основавший его бывший президент Томас Джефферсон, царили полный хаос и распущенность. Формально его деятельность строилась на некоем кодексе чести, передававшем управление в руки самих студентов, в коих таким образом предполагалось воспитывать сознательность и совесть, свойственные джентльменам-южанам. Весьма похвальное намерение, насмешливо заметил артиллерист, вот только студенты, в большинстве своем отпрыски богачей, воспользовавшись неслыханным отсутствием надзора, тратили время на то, чтобы играть на деньги в карты, устраивать попойки и даже драться на дуэлях. Аллан, который в силу обстоятельств был вынужден вести тот же образ жизни, что его товарищи, очень быстро накопил немыслимый карточный долг и, так как никто не собирался его оплачивать, был без лишних слов исключен из университета. Правда, прежде он успел сжечь мебель в своей комнате. Это было еще одним поступком, который его опекун, обвиняемый Алланом в том, что он воспитал его как богача, но не сделал богачом, не сумел или не захотел объяснить.
— Знаете что, Рейнольдс? На самом деле я всегда верил, что это вопрос времени и рано или поздно они нанесут нам визит, — неожиданно добавил артиллерист задумчивым и в то же время унылым тоном.
— Марсианин… — повторил Рейнольдс, сам себе не веря.
Он был рад и одновременно напуган. Рядом с ним стоял человек незаурядного ума, который, так же как он, верил, что это существо прилетело из космоса. Марсианин… Упавший с неба марсианин… И первыми людьми, которые установят с ним контакт, будут они, отважные члены экипажа «Аннавана», участники Великой североамериканской экспедиции, возглавляемой им, Джереми Рейнольдсом, великим путешественником, первым человеком, который будет разговаривать со звездным пришельцем, человеком, который, может быть, никогда и не станет вице-королем подземного мира, но зато войдет в Историю как посланник Земли за ее пределами.
— Да, марсианин, — повторил Аллан, глядя теперь на Рейнольдса своими сияющими глазами, словно впитавшими в себя весь блеск созвездий, которые он перед этим рассматривал. — И его существование все меняет, не правда ли? Например, как вы теперь сможете верить в Бога?
Слова артиллериста отвлекли Рейнольдса от его мечтаний, и ему стало немного стыдно. Похоже, Аллан тоже задумывался о последствиях этого открытия, однако его душа, без всякого сомнения гораздо более альтруистская и возвышенная, чем у Рейнольдса, не сосредоточивалась на одном лишь воздействии данного события на его личность или на выгоде, какую оно могло принести ему лично. Нет, Аллан в первую очередь думал о том, к каким последствиям для человечества приведет прибытие марсианина, и Рейнольдс внезапно почувствовал себя ничтожным, поверхностным и корыстным эгоистом. Жалкой личностью. И поскольку он принадлежал к сорту людей, которые, ощущая свою неполноценность, сразу же начинают спорить с собеседником, то вступил в дискуссию с артиллеристом, даже не решив для себя, действительно ли он с ним не согласен.
— Вы попрали многовековые схоластические дискуссии, Аллан! — воскликнул он и неожиданно для себя громко расхохотался. — Напомнить вам, что сказано в Книге Бытия? Бог сотворил все сущее, небо и землю, все видимое и невидимое. Все, понимаете, Аллан, все. И это «все» включает и марсианина. Единственное различие состоит в том, что на протяжении тысячелетий человек считал себя единственным разумным существом во Вселенной, и вот теперь мы случайно стали свидетелями того, что такое представление ложно. Действительно, мы только что открыли, что являемся лишь одним из видов разумных существ в созданном Богом гигантском бестиарии, и отныне нам придется привыкать к этой мысли точно так же, как люди Возрождения были вынуждены признать, что Земля не является центром божественного творения, а представляет собой одну из многих планет, безмятежно вращающихся вокруг Солнца. Вот и все. Очевидно, что Бог обретет еще большее могущество в наших глазах, поскольку был способен сотворить существа, превосходящие человеческое воображение.
— Вы уверены в этом, Рейнольдс? — снисходительным тоном проговорил Аллан. — Оглянитесь вокруг: вот «Аннаван», одно из самых современных судов нашего времени, однако спустя почти четыреста лет единственное, что отличает его от простой каравеллы, — это использование угля наряду с энергией ветра да замена дерева металлом. А всего в нескольких милях отсюда лежит аппарат, прибывший из другого мира, нечто настолько передовое, что даже не снилось нашим гениям. Подумайте, какая цивилизация могла создать подобную машину и какие еще чудеса, возможно, приберегает для нас общество, сумевшее произвести подобное. Элексир от старости? Уничтожение всего того, что является источником самых жутких наших мук и страданий? Произведенные по нашему образу и подобию существа, выполняющие за нас самую тяжелую и нудную работу? Возможно, бессмертие? Скажите, Рейнольдс, куда после этого направят свои взоры верующие? Боюсь, что, когда все это станет явью, никого уже не заинтересует то, что может предложить нам Бог со своим Царством небесным, — назидательным тоном произнес сержант, любитель изрекать подобные фразы, достойные быть высеченными в мраморе.
Рейнольдс не знал, что на это возразить, и не в последнюю очередь потому, что на самом деле был согласен со всем, что говорил Аллан, буквально с каждым его словом. Оба замолчали, любуясь танцем огней во льдах. В любом случае, подумал Рейнольдс, не все ли равно, будет через пятьдесят лет человек по-прежнему верить в Бога или станет поклоняться полосатому скунсу, а следовательно, незачем тратить время на пустые споры.
Но тут из недр судна внезапно донесся какой-то шум, заставивший их прервать разговор. Похоже, голоса доносились из лазарета. Что там могло случиться? Неужели Карсон разбушевался, оставшись без одной ноги? Как и другие вахтенные, Аллан не осмелился покинуть свой пост, и в итоге Рейнольдс, пожав на прощанье плечами, стал единственным, кто нарушил ледяную тишину палубы, бросившись бежать к ближайшему люку. Ему удалось не споткнуться о разбросанные там и сям предметы и не поскользнуться на снегу, тонким слоем покрывавшем палубу. Он уже исчерпал свои права на ошибку в этой экспедиции. Передвигаясь мелкой рысцой, которая выглядела скорее нелепой, чем осторожной, он спустился на нижнюю палубу и направился к лазарету. У его дверей толпились любопытные. Он отодвинул их в сторону, и, когда вошел внутрь, поистине Дантова сцена предстала перед его глазами, лишив дара речи. Капитан Макреди стоял посреди комнаты с бледным, искаженным от страха лицом.
Причиной того было растерзанное тело доктора Уокера. Оно валялось на полу, словно сломанная кукла. Кто-то, а вернее сказать, что-то, потому что ни один человек не мог бы сотворить такого с себе подобным, с ужасающей тщательностью растерзало его на части. У него была до самого плеча оторвана правая рука, отсечены обе ноги и настолько глубоко перерезана глотка, что сквозь разрез можно было различить, позвонки. Вдобавок у несчастного была вскрыта грудная клетка, а то, что прежде находилось внутри, будь то органы, кишки или куски ребер, теперь валялось на полу. Казалось, некий ребенок рылся в сундуке в поисках какой-то игрушки. Стены были забрызганы кровью и чем-то липким. Рейнольдсу казалось невероятным, что все эти кусочки, должным образом соединенные и собранные, составили бы в итоге доктора Уокера, мыслящую и веселую личность, который еще час назад, встретившись Рейнольдсу в коридоре, поинтересовался, как его рука. А посреди этого разгрома, съежившись и дрожа на своей койке с видом человека, прошедшего через весь ужас, какой только может произойти на этом свете, лежал матрос Карсон. Рейнольдсу не составило большого труда заключить, что виновником бойни был спустившийся с небес демон, он же марсианин, если верить Аллану. Он понял, что человек у монстра вызывал не больше уважения, чем полярный медведь, и что к тому же пришелец мог проникнуть на судно незаметно для всех. Это открытие заставило его похолодеть и расстаться с остатками радости или воодушевления, которые он еще совсем недавно испытывал, когда весело рассуждал с Алланом о пришельце. То, что он теперь испытывал, имело другое название. Это был страх, страх, какого он никогда не ощущал, страх, напоминавший о его хрупкости, о его ничтожности, о его прискорбной уязвимости и особенно о крайней самонадеянности в том, что касается его планов обрести величие.
— Боже праведный… — пробормотал капитан, не в силах отвести глаза от растерзанного трупа.
Немного придя в себя, он подошел к Карсону и стал было расспрашивать его, но матрос впал в каталептическое состояние. Макреди пробовал его трясти, отвесил ему несколько затрещин, однако тот никак не реагировал. Видимо, поняв, что впустую тратит время, капитан резким движением отодвинул Рейнольдса от двери и обратился к своим людям:
— Слушайте все. Скорее всего, тварь, что устроила такое с доктором Уокером, все еще находится на судне. Отправляйтесь в арсенал, возьмите столько оружия, сколько сможете унести, и обыщите судно сверху донизу.
И Рейнольдс вдруг оказался в лазарете один, не считая Карсона, и только слышал, как вдалеке капитан отдавал приказания. Сдерживая тошноту, он снова оглядел жуткую груду того, что осталось от доктора. Потом перевел взгляд на Карсона. Не потому ли он дрожит, подумал Рейнольдс, что предчувствует свою смерть и гибель всего экипажа, поскольку понял своим убогим умишком: ничто человеческое не способно противостоять тому, что он увидел. Им не удастся защитить себя. Он прикончит всех, одного за другим, на этой затерянной льдине, пока Бог отвернулся и смотрит в другую сторону.
V
По приказу Макреди матросы тщательно обыскали судно вплоть до последнего уголка в каждом трюме и на каждой палубе. С мушкетами на изготовку они осмотрели угольную яму, пороховой погреб, где дожидались своего часа различные боеприпасы, и даже заглянули внутрь топки в машинном отделении, не забыв также про кладовку с одеждой. Но нигде не обнаружили следов звездного демона. Похоже, расправившись с врачом, он просто-напросто испарился. Не отыскали они и каких-либо повреждений в корпусе либо отверстия, через которое марсианин, или кто там это был, мог проникнуть на «Аннаван». Растерявшийся Макреди не придумал ничего другого, как только удвоить посты, а также расставил нескольких человек цепью вокруг «Аннавана». На сей раз, если пришелец попробует снова подняться на судно, это не пройдет незамеченным. Мало того, он получит хороший заряд в задницу. После чего он, капитан, собственноручно отрежет ему яйца или что там у монстра болтается между ног.
К сожалению, нововведения не уничтожили страх в глазах матросов, не перестававших раз за разом обыскивать судно и расспрашивать своего товарища Карсона, что он видел. Они хотели знать, как выглядит монстр, спустившийся с небес, чтобы покончить с ними. Однако описание, сделанное Карсоном, разочаровывало. Матрос лежал на одной из коек в лазарете, одурманенный опиумом, и только-только начал ощущать как приятное и безобидное щекотание прикосновение зубьев ножовки, с помощью которой врач намеревался отпилить ему ногу, как вдруг огромная тень ворвалась в лазарет и набросилась на доктора Уокера. Перепуганный Карсон не мог понять, то ли это галлюцинации, вызванные действием опиума, то ли все происходит в действительности и только кажется бредом, и приготовился умереть таким же способом, гадая, почувствует ли он, когда монстр начнет его расчленять, что-нибудь кроме приятной щекотки. Но, на его счастье, крики товарищей встревожили демона, заставив его быстро ретироваться. Что касается облика пришельца, то Карсон давал очень невнятное и неудовлетворительное его описание, не прибавившее ничего нового к тому, что вывел Петерс на основе следов. У марсианина действительно были когти, а не копыта, и весь его облик внушал ужас, но больше из рассказчика ничего нельзя было вытянуть, даже того, какого цвета у пришельца кожа. Карсон был от природы неразговорчив и, хотя прекрасно знал, когда нужно поднять тот или иной парус, чтобы использовать ветер, не обладал обширным запасом слов, чтобы описать существо, которое, вероятно, не было похоже ни на что виденное им раньше. Когда он оправился от испуга, ему перевязали маленькую ранку, оставленную пилой на коже, потому что никто не решился продолжить ампутацию, начатую врачом, и велели не покидать лазарета в надежде на чудо или на то, что в конце концов карты решат, кто должен взять в руку ножовку и избавить его от мук.
На следующее утро останки доктора Уокера были похоронены во льдах в гробу, сколоченном корабельными плотниками. Конечно, в могиле лежала лишь кучка разрозненных частей тела, ибо с его смертью на борту судна не осталось врача, способного сложить головоломку, в которую превратил доктора звездный монстр. С помощью кирок и лопат была выкопана могила, и в нее опустили гроб, покрытый национальным флагом. Место его вечного упокоения было отмечено простой доской, на которой было написано:
Памяти доктора Френсиса Т. Уокера, ушедшего из жизни 4 марта 1830 года от P. X. на борту «Аннавана» в возрасте 34 лет.
Метис забил ее в смерзшуюся гальку громадной кувалдой. Церемония проходила неподалеку от судна и, хотя выглядела торжественной, была проведена с плохо замаскированной поспешностью, так как никому не хотелось слишком долго находиться на жутком морозе, тем более когда в окрестностях рыскал монстр.
После похорон Рейнольдс забрался в свою каюту, улегся на койку, закрыл глаза и, стараясь не обращать внимания на вездесущий скрежет корабельной обшивки, принялся размышлять о последних событиях. Понятно, что в свете новых фактов разговор, который они с Алланом вели несколько часов назад, рассуждая о звездном демоне с веселой беспечностью школьников, решающих, приглашать нового однокашника на свой день рождения или нет, оказался совершенно бессмысленным. Однако, хотя теперь самым логичным было признать, что у монстра нет особого желания брататься с ними и что он скорее склонен нести смерть и уничтожать жизнь в любых ее проявлениях, будь то полярный медведь или опытный врач, Рейнольдсу не хотелось отказываться от своего намерения мирно побеседовать с пришельцем. Должен ли он выбросить эту идею из головы только потому, что существо столь неделикатно обошлось с доктором Уокером? Но, возможно, оно до сих пор не поняло, что они тоже разумные существа и при желании с ними можно прекрасно общаться? Да-да, наверное, пришелец воспринимал землян как обычных тараканов, уничтожая их без малейших угрызений совести. Тут Рейнольдс одернул себя, поняв, что ищет оправдание буйному поведению монстра, в то время как должен признать: по неизвестной причине демон хочет истребить их, зверски расправиться с каждым, и их спасение состоит в том, чтобы прикончить его раньше, чем он прикончит их. Хотя, разумеется, и в этом Рейнольдс не мог быть до конца уверен. По сути дела, единственный вывод, к какому они могли прийти, заключался в том, что они не могли прийти ни к какому выводу Им не хватало фактов. Рейнольдс вздохнул и сел в кровати. Наверное, они могли бы установить истину, если бы спокойно оценили ситуацию и не поддались панике. «Нельзя отбрасывать такой вариант только потому, что они пока не знают, с чем столкнулись», — подумал Рейнольдс. Он встал и решительно направился к Макреди с намерением обсудить ситуацию.
Капитанская каюта была раза в четыре больше, чем у него, так как располагалась по всей ширине кормы и включала внушительную библиотеку и огромную кладовую, где теснились окорока, сыры, банки с малиновым джемом, мешки с чаем, бутылки отборного бренди и прочие лакомства, оплаченные им из своего кармана. Кроме того, у Макреди был собственный гальюн, где он мог отвлечься от многотрудных забот, — маленькая каморка по правому борту, предмет зависти Рейнольдса, считавшего ее главной роскошью, уголком цивилизации, несущим утешение, хотя и неуместным. Капитан налил ему в стакан бренди и указал рукой на кресло, не предложив вначале посетить туалет, за что глава экспедиции был бы ему благодарен.
— Итак, Рейнольдс, чем я обязан чести вашего визита? — с иронией в голосе осведомился он, когда гость сел.
Тот с жалостью окинул взглядом рослую фигуру человека, который из кожи лез вон, чтобы подчеркнуть свою власть, демонстрируя неприкрытую антипатию, хотя сознавал, что побежден, бесспорно побежден обстоятельствами. А ведь то, что судно застряло во льдах, подумал Рейнольдс, наверняка можно было предвидеть, к таким неприятностям капитана подготовила его долгая карьера, и он мог бы встретить это с профессиональным спокойствием, рассчитывая, что с приходом лета долгожданное чудо свершится и лед отпустит их из плена. Да, треклятые ледяные поля распадутся на отдельные льдины, и в конце концов «Аннаван» сумеет вырваться и победно пройти каналами, кромки которых тут же сомкнутся, и это будет поистине апофеозом человеческой воли, но прежде всего — праздником жизни, в котором примут участие утки и чибисы, чьи радостные стаи заполнят небеса, треска и сельди и даже полярные киты, под чьим почетным эскортом они возвратятся на родину. Но, наверное, теперь уже ничего подобного не случится, потому что кто-то, не отличающийся хорошим вкусом, бросил на стол неожиданную, неведомую и смертоносную карту, какой никто никогда не видел. А главное, никто не знал, как правильно дальше играть. Рейнольдс отхлебнул бренди, откашлялся и заявил без обиняков:
— Капитан, я думаю, в сложившихся обстоятельствах нам следует поговорить о дальнейшей стратегии.
— О дальнейшей стратегии? — Макреди глядел на него открыв рот, как будто Рейнольдс вошел к нему в каюту в костюме арлекина. — Что вы такое мелете?
— Все очень просто, капитан. Как организатор этой экспедиции я отвечаю за все, что относится к открытиям, сделанным ее участниками, и хотя очевидно, что мы приблизились к открытию прохода к центру Земли не больше, чем при выходе из Нью-Йорка, тем не менее нами совершена одна из величайших находок в истории человечества, а потому полагаю, что мы должны выработать план действий и договориться насчет наших позиций.
Макреди еще несколько секунд смотрел на него, а затем откинулся в кресле, и от его хохота, казалось, затрясся весь корабль. Успокоившись, он вытер толстыми пальцами выступившие слезы и быстро заговорил:
— Ради всех святых, Рейнольдс! Вы не перестаете меня удивлять! Значит, хотите договориться насчет наших позиций… Так я вам скажу, какая у меня позиция. Как только эта штука, чем бы она ни оказалась, попробует сунуться сюда, мои люди и я влепим ей хороший заряд в задницу, отрежем в качестве трофея голову, а мясо, если оно не слишком отвратительное, отдадим собакам. Таков мой план действий в сложившихся обстоятельствах. Вы же, если хотите, можете продолжать играть в первооткрывателей, только прошу вас заниматься этим внутри вашей каюты, где вы никому не помешаете.
Рейнольдс предполагал, что разговор получится нелегким, однако, поскольку пришел к Макреди с четким предложением, не мог допустить, чтобы вызывающее поведение собеседника сбило его с толку. А потому он сделал еще один глоток и пустил в ход лесть.
— Капитан, — сказал он, — вы ведь не какой-нибудь там пьянчуга матрос, каких полно на этом судне. Вы джентльмен, опытный мореплаватель, и я уверен, вам достанет мудрости понять колоссальное значение случившегося. Я разговаривал с сержантом Алланом, который, как вы знаете, человек образованный, обладающий обширными знаниями… в астрономии, и он согласен со мной, что скорее всего это существо прибыло к нам с Марса. Вы понимаете, против кого мы воюем? Против марсианина, капитан! Против существа с другой планеты! Разрешите привести всего один пример: если мы убьем его, не сумев вступить с ним в контакт, то никогда не узнаем, откуда он на самом деле прилетел. А главное, как мы докажем по возвращении в Нью-Йорк, что это пришелец с другой планеты? Что мы продемонстрируем миру, капитан? Отрубленную голову диковинного зверя, и все… Ученые мало что смогут извлечь из этого единственного свидетельства, вам не кажется? Поэтому обращаюсь к вам со следующей просьбой: я хочу, чтобы вы отправили новую экспедицию к летательной машине.
Макреди выслушал речь Рейнольдса, застыв в кресле с каменным лицом, после чего одним большим глотком осушил свой стакан, с подозрительной невозмутимостью налил себе новую порцию и взглянул на гостя с откровенной жалостью.
— Рейнольдс, не успею я подумать, что большей глупости вам не сморозить, как вы доказываете обратное. Вы в своем уме? Я не собираюсь никуда посылать моих людей. Сейчас, когда тварь затаилась где-то поблизости, это было бы все равно что отправить их на верную смерть. Вы же видели, что она сделала с доктором Уокером. Кроме того, машину невозможно открыть, к ней даже прикоснуться нельзя… Забыли, что произошло с вашей рукой? — Макреди кивком указал на забинтованную руку Рейнольдса. — И вообще, какого дьявола мы там забыли?
— Если мы сумеем открыть машину, то скорее всего обнаружим внутри достаточно сведений о напавшем на нас существе, — терпеливо разъяснил Рейнольдс. — Это может иметь для нас важнейшее значение как в случае, если его намерения окажутся мирными и нам придется всего лишь научиться с ним общаться, так и в противоположном случае, потому что, возможно, мы найдем там какой-нибудь ключ или оружие, которое поможет нам его разгромить. — Капитан все так же молча взирал на него с полнейшим равнодушием, и Рейнольдс понял, что должен изменить стратегию. — В последнем случае, иными словами, если в конце концов нам не останется ничего другого, как убить его, и мы это сделаем, а потом льды начнут таять и освободят нас, позволив вернуться домой, не кажется ли вам справедливым получить хорошую компенсацию за все, что мы пережили? А я вас уверяю: если мы привезем в Нью-Йорк голову марсианина вкупе с какой-нибудь вещью, найденной в машине, которая доказывала бы, что речь идет об обитателе другой планеты, то получим столько денег и заслужим такую благодарность, какая вам и не снилась.
— Свою жизнь и жизнь моих людей — вот единственное, что я хочу вывезти в целости и сохранности из этого ада, Рейнольдс.
Тот едва сдержал вздох разочарования. «Похоже, ни на лесть, ни на упоминание о материальной выгоде Макреди не клюнул. Где же у него ахиллесова пята?» — подумал он, разглядывая капитана. У каждого есть свое слабое место, и капитан не мог быть таким неподкупным, каким силился себя представить. К удивлению Рейнольдса, Макреди впервые за долгие месяцы путешествия взглянул на него с проблеском симпатии — правда, симпатии, окрашенной жалостью, что было огорчительно.
— Никак не возьму в толк: то ли вы ясновидящий, то ли законченный глупец, а может, и то, и другое, — услышал Рейнольдс. — Во-первых, я не понимаю, как вы можете до сих пор сомневаться в намерениях этого существа, после того как оно столь учтиво обошлось с бедным доктором Уокером. Уверяю вас, что не нуждаюсь в иных доказательствах. Мне совершенно ясно, каким образом мы должны вступить с ним в контакт. Что касается этой чертовой летательной машины… Как вы собираетесь ее открыть? Силой ума?
— Понятия не имею, капитан, — признался Рейнольдс. — Может, удастся взорвать ее с помощью динамита…
Насмешливая ухмылка капитана окончательно вывела его из себя.
— По крайней мере, надо попробовать! — выкрикнул он.
Капитан покачал головой, словно перед ним сидел умалишенный, и в каюте воцарилась усталая тишина. Рейнольдс попытался собраться с мыслями. Постепенно он оставался без аргументов.
— Никогда не понимал таких людей, как вы, — вдруг задумчиво произнес Макреди и рассеянно поболтал содержимое своего стакана. — Какого дьявола они добиваются, чтобы их имена остались навечно вписанными в историю? Чем это может помочь доброму христианину, когда черви обглодают его косточки? Я уже говорил вам недавно, Рейнольдс: мне на вашу полую Землю наплевать. Точно так же, как на происхождение этой твари. Прилетела она с Марса, с Юпитера или откуда еще, — мне все равно. Я получаю хорошее вознаграждение за выполненную работу, которая состоит в том, чтобы судно и его команда благополучно вернулись в Нью-Йорк. Для этого меня и наняли. И это единственное, чего я желаю, Рейнольдс: спасти шкуру, чтобы получить мои деньги.
— Не могу поверить, что это единственное ваше желание в жизни, — огрызнулся Рейнольдс, вложив в свои слова все презрение, на какое только был способен.
— Конечно, не единственное. Я мечтаю о загородном домике с садом, где будет полным-полно тюльпанов.
— Тюльпанов? — изумился Рейнольдс, никак не ожидавший такого ответа.
— Именно тюльпанов, — упрямо повторил капитан, как видно, пожалевший о сказанном. Потом с опаской покосился на Рейнольдса. — Моя мать была голландка, и я помню, как она сажала их в нашем саду, когда я был маленький. Отец их ненавидел, представляете? И старался вытоптать, делая вид, будто наступил на них случайно. Ну а мне эти чертовы цветы очень нравятся. Думаю, именно поэтому меня так привлекает садоводство, — сказал он бесстрастным тоном. — И когда придет пора уходить на покой, надеюсь, что накоплю достаточно, чтобы тихо и мирно жить и от души заниматься цветами. И заверяю вас, что не отступлюсь, пока не выведу самый красивый по эту сторону Атлантики сорт тюльпанов. Я назову его именем моей матери и представлю на всех конкурсах цветоводов, какие только у нас проводятся. Это все, чего я хочу, Рейнольдс: прекрасный сад, полный тюльпанов, и камин в гостиной, а над ним — голова монстра, с которым вы так жаждете побеседовать.
Рейнольдс молча смотрел на него, пытаясь выбросить из головы ошеломляющий образ капитана с садовыми ножницами в одной руке и корзинкой, полной тюльпанов, в другой. Неужели такой грубый мужлан, как Макреди, способен сорвать тюльпан, не повредив его? И как он себя поведет, если не победит ни на одном конкурсе: встретит неудачу с улыбкой или перестреляет членов жюри? Рейнольдс откинулся в кресле и отпил еще один глоток из стакана, стараясь привести мысли в порядок. Мог ли он думать, что таким случайным образом обнаружит слабое место Макреди? Впрочем, то, что ахиллесова пята капитана — проклятые тюльпаны, мало чем ему пригодится. Зато он должен признать: если его аргументы не произвели на Макреди ни малейшего впечатления, то капитан сумел почти переубедить его своими контраргументами. Действительно, что он, Рейнольдс, надеялся найти внутри летательной машины? Словарь, который поможет объясниться с монстром? Не лучше ли последовать совету капитана и постараться спасти свою задницу, чтобы в конце концов добраться до Балтимора и вернуться к прежней жизни, пусть скучной и серой, но единственной, какая у него есть. Если сравнить ее с тем, что обрушилось на него на этой льдине, то она не выглядит такой уж ужасной, и он вполне сможет ее вынести, если, к примеру, займется разведением тех же цветов. Он поставил стакан на стол, пораженный, что какая-то часть его существа, оказывается, мечтала о такой жизни. Но другая часть, та самая, что отравила его мечтами о славе и привела на край света, вновь начала терзать душу неистово, словно разбуженная кобра, внезапно выпрыгнувшая из своей корзинки. Не для того он забрался в такую даль! Слава бродит где-то рядом, стоит только протянуть руку… Нельзя сдаваться, сказал он себе. И тем более забывать, что он, Джереми Рейнольдс, рожден для славы.
— Капитан, давайте рассуждать логично… — вновь заговорил он примиряющим тоном. — Очевидно, что это существо обладает неизмеримо более развитой техникой, чем мы. И я убежден: оно прибыло на нашу планету не затем, чтобы сожрать всех нас, как примитивный хищник.
Капитан взглянул на него так, словно решал, то ли разругаться с ним раз и навсегда, то ли отложить это на потом.
— Я знаю, о чем вы думаете, Рейнольдс, — произнес он так же нарочито спокойно. — Вы идеалист, и вам хотелось бы верить, будто мы живем в мире, где существа, достигшие настолько высокого уровня цивилизации, воспитаны в духе уважения к более слабым. К сожалению, должен разочаровать вас: в мире, где мы живем, ничто не гарантирует нам того, что высшее существо проявит теплоту и сочувствие к бедным низшим расам, населяющим Вселенную. Если только речь не шла о личных счетах с несчастным доктором Уокером, во что мой скромный разум отказывается верить. А ваш?
Рейнольдс сжал зубы, стараясь, чтобы охватившая его ярость не выплеснулась наружу. В этот момент ему больше всего хотелось стать свидетелем того, как звездный демон лакомится капитаном, причем ради такого случая он был бы готов лично сдобрить блюдо приправами и специями. Он долго крепился, но в конце концов этому тупоголовому мужлану удалось вывести его из себя.
— Я бы не стал чересчур гордиться разумом, который не позволяет вам увидеть такую простую вещь: это существо не сознает порочности своего поведения, капитан, — решительно возразил Рейнольдс. — Неужели вам так трудно понять мою мысль? Хотим ли мы установить контакт с существом или уничтожить его, все равно мы прежде всего должны понять его, это же очевидно. И, я уверен, любой матрос добровольно согласится отправиться со мной к машине, когда я объясню, что только это поможет нам выжить.
Макреди выслушал его с невозмутимым лицом.
— Вы кончили? — осведомился он с раздражающим спокойствием. — Хорошо, а теперь послушайте меня, Рейнольдс. И как можно внимательнее. Я оставлю без внимания то, что вы в скрытой форме угрожали мне мятежом, хотя мог бы тут же созвать военный трибунал, объявить вас виновным и запереть в трюме, пока вы там не сгниете. И хотя вы этого не заслуживаете, буду к вам снисходителен и лишь доведу до вашего сведения, что положение экспедиции коренным образом изменилось. Мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах, что делает меня высшей властью на судне, нравится вам это или нет. Тем самым вы лишаетесь какой бы то ни было власти. А теперь, если вы ничего не имеете против, я расскажу вам, как начиная с этого момента мы будем действовать против напавшего на нас безжалостного врага. Мы дождемся появления этой твари, вот что мы сделаем. И не сдадимся ей, так как не собираемся приносить себя в жертву. Если вы несогласны и хотите вернуться к летающей машине, что ж, с моей стороны препятствий не будет. Теперь вы знаете, где она находится. Заверяю вас, что как-нибудь сумею пережить такую потерю. Идите в арсенал и берите там все, что вам потребуется для вашей безумной экспедиции и что вы сумеете унести на себе, потому что рассчитывать на помощь кого-нибудь из моих людей вы не сможете. Мы же останемся на судне и будем поджидать эту тварь. И поверьте, мне не понадобится выяснять, о чем она думает, чтобы изрешетить ее пулями, как только она осмелится показаться.
Рейнольдс не знал, что на это ответить. С видимым удовольствием Макреди лишил его власти, единственного, что у него было на этом судне. Он низвел его до положения полного ничтожества, заставил ощущать себя последним глупцом, чуть ли не никчемным щеголем, которого не следует принимать в расчет. Именно так относился к нему отец. Рейнольдсу вдруг невольно вспомнилось насмешливое выражение, всякий раз появлявшееся на лице родителя, когда сын показывал ему свои книги о путешествиях и говорил, что и он тоже, подобно этим знаменитым исследователям и искателям приключений, когда-нибудь совершит великие открытия. Отец словно возглавил парад, устроенный, чтобы унизить его, потому что затем Рейнольдс увидел перед собой лица всех тех, кто насмехался над ним в университете — над его заштопанным бельем и подержанными учебниками, и перед ним промелькнули саркастические улыбки публики, собравшейся в зале, где Симмс и он читали лекции о полой Земле. Замыкало эту обидную галерею лицо Джозефины, скорчившей пренебрежительную гримасу, когда он, прощаясь, сказал ей, что уезжает на Южный полюс в поисках славы и богатства. Весь мир смеялся над ним, и весь мир еще подавится своим смехом, потому что партия не кончена. Как раз наоборот: партия только начинается.
— Обещаю вам, что по возвращении в Нью-Йорк объявлю вас лично ответственным за неуспех экспедиции. Обвиню вас в том, что, будучи никуда не годным мореплавателем, вы допустили, чтобы судно затерло во льдах; в том, что отказались исследовать местность в целях обнаружения прохода к центру полой Земли, и, наконец, капитан, вы ответите за каждую смерть, случившуюся начиная с данного момента, включая смерть первого гостя из Вселенной, ступившего на нашу планету.
Рейнольдс очень жалел, что был вынужден прибегнуть к угрозам, но ничто другое на этого ослепленного яростью и высокомерного безумца не действовало. Правда, и угрозы, похоже, не возымели ни малейшего действия на Макреди, который в ответ только пренебрежительно фыркнул.
— Рейнольдс, таких тупиц, как вы, я еще не встречал, — сказал он после небольшой паузы. — И не намерен продолжать с вами разговор. Полагаю, наша беседа и так слишком затянулась и мы оба сумели четко обозначить свои позиции, руководствуясь принципами взаимного уважения. Не стану отрицать, что ваши бредни немало повеселили некоторых джентльменов и меня. Но сейчас мне не до шуток. В сложившихся обстоятельствах на борту моего судна меньше всего требуется шут гороховый.
Рейнольдс застыл на месте, открыв рот. «Некоторых джентльменов»?
— Что-нибудь еще, Рейнольдс? — спросил Макреди, поднявшись и повернувшись к гостю спиной. — Если это все, тогда позвольте мне вернуться к своим обязанностям.
Рейнольдс созерцал широкую спину капитана, не зная, что ему делать и что сказать. Он раздраженно хмыкнул, поставил стакан на стол и встал.
— Как вам будет угодно, капитан. Но тогда забудьте про то, что когда-нибудь один из сортов тюльпанов будет носить имя вашей матушки.
И вышел из каюты, хлопнув дверью.
VI
По пути в свою каюту Рейнольдсу пришли в голову десятки более остроумных и язвительных реплик, чем та, которую он пробормотал в спину капитану, но было уже поздно. Макреди выиграл этот раунд. Рейнольдс горестно вздохнул, отпирая дверь. В глубине души более всего он сожалел о том, что мелодраматический уход помешал ему допить стакан отличного бренди, которым его угостил капитан. Никогда еще с такой силой ему не хотелось ощутить, как алкоголь раскаленной лавой опускается по горлу, распространяется по венам и согревает желудок, одновременно успокаивая разгневанную душу. Иначе говоря, ему безумно хотелось напиться, причем как следует, до потери сознания. И ситуация, в которую он попал, давала ему превосходное оправдание для того, чтобы разом выпить одну из бутылок, уцелевших после его с Алланом бесед.
Он взял первую попавшуюся бутылку и уселся в кожаное кресло, которое захватил с собой из дома — не потому, что рассматривал его как талисман или что-то в этом духе, а потому, что подозревал: этот предмет, принадлежащий к миру, в который он не скоро вернется, не позволит забыть о его истинной жизни, а ведь ее будет все труднее разглядеть сквозь нескончаемую череду дней, проведенных в море. И он не ошибся: кресло напоминало ему о доме. Да, оно нашептывало, что где-то существует более разумный, более упорядоченный и удобный мир, в котором вокруг тебя не бродят странные монстры и в котором порезаться во время бритья — это самое страшное, что может с тобой приключиться. Итак, кресло служило ему чем-то вроде факела в ночи, но не только: он был рад, что взял его с собой, потому что оно к тому же превратилось в самое удобное место на корабле, где можно было отдохнуть и расслабиться, не считая, конечно, личного сортира Макреди. Более того, в случае кораблекрушения он предпочел бы его любому плоту.
Рейнольдс сделал большой глоток и закашлялся. Что хотел сказать Макреди, когда заявил, что над ним, Рейнольдсом, кто-то там смеялся? Было это сказано для красного словца или капитан действительно что-то знал? Неужели вся экспедиция была огромной дымовой завесой, скрывавшей неведомые ему интересы? Но Рейнольдс был все-таки начальником экспедиции, не могли же и его тоже обмануть! Так или иначе, даже если он на самом деле стал жертвой обмана, если те, кто незаметно следил за ним, имели иные цели, если им было нужно, чтобы Рейнольдс по какой-то тайной причине, которую никто не позаботился ему раскрыть, добрался до этих мест, очевидно, что кое-чего им не удалось спланировать заранее: появления таинственного существа. Да, никто на это не рассчитывал. И звездный монстр предоставлял Рейнольдсу возможность избежать роли шута, которую его покровители, видимо, приготовили ему, и с триумфом вернуться в Нью-Йорк, сжимая в руке ключ от Вселенной. Как бы то ни было, сейчас он не должен сидеть сложа руки, сказал он себе. Макреди разрешил ему посетить арсенал и отправиться на поиски летательной машины вооруженным до зубов наверняка только потому, что в глубине души был уверен, что он не рискнет, а забьется в свою каюту, подобно перепуганной дамочке, где капитан и навестит его, широко улыбаясь, когда все будет закончено, чтобы продемонстрировать голову монстра. Но Макреди ошибается, подумал Рейнольдс и снова отхлебнул из бутылки. Конечно, ошибается. Если капитан отказывается дать ему в помощь людей, он пойдет к марсианской машине в одиночку, взорвет ее и возвратится на корабль со сведениями, которые позволят успешно противостоять звездному демону. Да, так он и поступит, решил он и сделал новый глоток. Он ведь настоящий мужчина, не то что там всякие любители тюльпанов. Рейнольдс еще выпил. А что он надеялся отыскать в летательной машине такого, что могло бы им помочь? Он и сам толком не знал. Возможно, он обнаружит космическое оружие, куда более изощренное и мощное, чем примитивный мушкет, с помощью которого человек вел свои маленькие войны на своей тесной планете. Он снова поднес бутылку к губам. Хотя на самом деле ему хотелось бы найти там совсем другое, то, что поможет ему наладить какое-то общение с пришельцем, когда тот объявится. Это станет для монстра сюрпризом. Или же он обнаружит там что-то вроде священной книги, содержащей историю этой расы, некий манускрипт, из которого станет ясно мировоззрение инопланетян и то, достойное ли место занимают в нем земляне или их воспринимают как досадную помеху либо как пищу. Рейнольдс глупо усмехнулся, представляя возможные заголовки газет: «Кодекс Рейнольдса!», «Раскрыта тайна Вселенной», «Великий путешественник Джереми Рейнольдс обнаружил марсианский Коран»…