С этими словами Мюррей повернул ручку и вошел в облако.





Уэллс последовал за ним, вернее — за его собакой, и тотчас натолкнулся на угрюмую физиономию, отраженную в дюжине зеркал. Они находились в тесной подсобке или гримерной, где грудились какие-то ящики и рамы и повсюду висели шлемы и доспехи. Мюррей стоял в углу и безмятежно улыбался.

— Боюсь, что, если вы сейчас откажете мне в помощи, я получу по заслугам, — выговорил он наконец.

Вот оно! Как и подозревал Уэллс, его с таким трудом доставили сюда отнюдь не ради ознакомительной экскурсии. Нет, что-то у Мюррея не ладилось, что-то шло не так, как надо. И ему понадобилась помощь. Короче говоря, главное блюдо предприниматель выставил на стол, после того как писатель заглотил наживку из пустопорожних разговоров и объяснений. К сожалению, Мюррей по-прежнему обращался к писателю свысока, почти покровительственно, то есть вряд ли унизился бы до просьбы. Он ни на миг не сомневался, что помощь будет ему оказана. И Уэллсу оставалось ждать, к какой угрозе тот прибегнет, чтобы добиться своего.

— Итак, вчера ко мне в кабинет явился инспектор Колин Гарретт из Скотленд-Ярда, — сообщил Мюррей. — Сейчас он расследует убийство какого-то нищего, случившееся в Мэрилебоне, что само по себе, заметим по ходу дела, не редкость в том районе. Но есть в деле кое-что необычное, а именно оружие, которым была нанесена смертельная рана. В груди у покойника зияет такая огромная дыра, что через нее можно глядеть, как через окошко. Подобный эффект мог бы произвести, скажем, тепловой луч. И по мнению судебных медиков, в настоящее время не существует оружия, способного проделать такую дыру в теле человека. По крайней мере, в наше время его не существует. И вот молодой инспектор заподозрил, что нищего убили оружием будущего, тем самым, которым пользуются капитан Шеклтон и его солдаты, — он видел его собственными глазами, приняв участие во второй экспедиции.

Мюррей взял в руки ружье из маленького шкафа и передал Уэллсу. Писатель сразу убедился, что это простая деревяшка, к которой приделали несколько вполне бесполезных ручек и винтов, следуя тому же принципу, что и при оснащении трамвая.

— Как видите, это не более чем игрушка. А раны, наносимые автоматам, — результат взрывов маленьких зарядов, скрытых у них на груди. Но в глазах моих клиентов, разумеется, ни подлинность оружия, ни его мощь не вызывают сомнения. Короче, инспектор Гарретт полагает, что кто-то из солдат будущего, а может — и сам капитан Шеклтон, тайком проскользнул в «Хронотилус» и оказался в нашей эпохе. И вот теперь Гарретт собирается ехать в третью экспедицию и арестовать потенциального преступника до того, как он совершит убийство. Вчера он предъявил мне приказ, подписанный премьер-министром: инспектору позволяется задержать человека, который, с нашей точки зрения, еще не родился. Инспектор просил забронировать три места — для него и двух полицейских. Как вы догадываетесь, я не мог ему в этом отказать. Под каким соусом? Итак, через десять дней Гарретт отправится в двухтысячный год, чтобы арестовать там убийцу, а на самом деле ему предстоит разоблачить самую крупную аферу нашего века. Пожалуй, вам покажется, что я, как человек не слишком щепетильный, мог бы выдать ему любого из моих актеров. Но тут возникают новые проблемы: во-первых, нужно срочно строить еще один «Хронотилус», во-вторых, что еще труднее, Гарретт должен встретиться с самим собой в качестве участника прошлой экспедиции. Все это слишком сложно даже для меня. И единственный, кто может помешать Гарретту отправиться в будущее, как он задумал, — это вы, мистер Уэллс. Мне нужно, чтобы вы отыскали настоящего убийцу до начала третьей экспедиции.

— А почему, собственно, я должен вам помогать? — спросил Уэллс тоном, в котором звучала скорее покорность, чем протест.

Именно ответ на этот вопрос должен был прояснить ситуацию, и оба это знали. Гиллиам с жутковато спокойной улыбкой подошел к писателю, опустил толстую ручищу тому на плечо и с величайшей осторожностью повел в другой конец комнаты.

— Я долго раздумывал над тем, как мне ответить на ваш вопрос, мистер Уэллс, — сказал Мюррей мягко, едва ли не нежно. — Я мог бы молить о сострадании. Мог бы — действительно мог бы — пасть перед вами на колени, прося о помощи. Вы способны себе такое представить, мистер Уэллс? Чтобы я хныкал и поливал ваши башмаки слезами с криком: «Не хочу, чтобы меня казнили!»? Уверен, такое поведение возымело бы действие: вы ведь считаете себя лучше меня и жаждете доказать это. — Гиллиам с улыбкой открыл маленькую дверцу и, едва заметно подтолкнув писателя, заставил его пройти туда. — А еще я мог бы напугать вас, сказав, что с вашей дорогой Джейн случится несчастье во время велосипедной прогулки. Она ведь каждый день после обеда катается в окрестностях Уокинга? Я уверен, что и это тоже подействовало бы. Однако я делаю ставку на вашу любознательность. Только мы с вами знаем, что здесь разыгрывается фарс. Иными словами, только мы с вами знаем, что путешествия во времени невозможны. Но кому-то это оказалось под силу. Неужели вас не мучит любопытство? Неужели вы позволите Гарретту устроить погоню за призраком, когда не исключено, что по улицам Лондона гуляет настоящий путешественник во времени?

Мюррей и Уэллс молча смотрели друг на друга.

— Думаю, ответ очевиден, — заключил предприниматель.

С этими словами он закрыл дверь в будущее и оставил писателя в 1896 году, 21 ноября. Неожиданно Уэллс увидел себя в жалком тупичке на задах конторы «Путешествия во времени Мюррея», и писателю показалось, что ему только что снился сон о том, как он побывал в 2000 году. Машинально он сунул руки в карманы, но те были пусты: никто не оставил там цветка.

XXXVII

На следующее утро Уэллс явился в кабинет инспектора Колина Гарретта, и тот показался ему робким и хрупким юнцом, для которого все вокруг было вроде бы велико — от массивного стола, за которым инспектор теперь завтракал, до костюма тройки какого-то темно-землистого цвета, но особенно это касалось убийств, краж и прочих преступлений, подобно чертополоху заполнивших весь город. Если бы Уэллсу захотелось сочинить детективный роман, вроде тех, например, что стряпал его коллега Конан Дойл, он никогда не сделал бы сыщика похожим на молодого человека, сидевшего сейчас перед ним, — создание хилое, пугливое и, главное, слишком склонное к благоговейному восторгу, как можно было судить по тому, как пылко инспектор кинулся пожимать руку Уэллсу.

Заняв предложенный стул, Уэллс выслушал привычный поток похвал его роману «Машина времени» с самым скромным, как всегда, видом, хотя не мог про себя не отметить, что в панегирике юного инспектора прозвучало и кое-что несомненно новое.

— Хочу еще раз повторить, мистер Уэллс, что я получил огромнейшее удовольствие от вашего романа, — сказал Гарретт, стыдливо отодвигая в сторону поднос с завтраком, — и очень сожалею, что вам так не повезло — ведь и вы, и другие писатели больше не можете строить свои сюжеты на догадках о будущем, поскольку теперь нам известно, каково оно на самом деле. Если бы не это, если бы будущее по-прежнему оставалось для нас чем-то загадочным и непостижимым, такие романы, думаю, образовали бы особый литературный жанр.

— Готов с вами согласиться, — произнес Уэллс, удивившись, что инспектор высказал то, что ему самому никогда и в голову бы не пришло.

Пожалуй, писатель слишком поспешно вынес о нем свое суждение. Обменявшись парой реплик, оба несколько секунд рассматривали друг друга с нескрываемым удовольствием, а тем временем заглянувшее в окно солнце заливало их своим золотым светом. Наконец Уэллс, убедившись, что восторги Гарретта иссякли, решил коснуться вопроса, который привел его сюда.

— Коль скоро вы читали мои сочинения, смею полагать, вас не слишком удивит и цель моего визита. Дело в том, что меня заинтересовало дело об убийстве нищего. До меня дошел слух, что убийцей может быть пришелец из будущего, и хотя я вовсе не числю себя авторитетным экспертом по этой теме, думаю, что смогу быть вам полезен.

Гарретт поднял брови, словно не понимая, о чем толкует Уэллс.

— Я хочу сказать, инспектор, что пришел предложить вам… свое сотрудничество.

Тот был явно тронут словами писателя.

— Вы очень любезны, мистер Уэллс, — сказал он, — но в этом уже нет никакой надобности. Видите ли, я уже раскрыл дело об убийстве нищего.

Он вынул из ящика стола конверт и разложил по столу, словно колоду карт, фотографии — на всех был запечатлен труп нищего. Показывая их Уэллсу, он очень возбужденно и подробно объяснял, как выстроилась цепочка выводов, которая привела его к капитану Шеклтону или одному из его солдат. Уэллс слушал рассеянно, потому что уже знал об этом из рассказа Мюррея, зато он очень внимательно рассмотрел рану на теле несчастного. Писатель ничего не понимал в оружии, но не надо было быть специалистом в этой области, чтобы понять: страшную дыру не могло проделать обычное ружье. Впечатление было такое, будто ее и вправду нанесли тепловым лучом, своего рода раскаленной струей, направляемой рукой человека.

— Вы и сами видите, что никакого другого объяснения быть не может, — подвел итог инспектор, с довольной улыбкой складывая фотографии обратно в конверт. — Честно сказать, я попусту трачу время на всякую ерунду, дожидаясь третьей экспедиции. Сегодня утром, к примеру, послал пару полицейских на место преступления — только чтобы соблюсти формальности.

— Понятно, — пробормотал Уэллс, стараясь скрыть охватившее его уныние.

Как заставить инспектора начать поиски в другом направлении, не сообщая ему, что капитан Шеклтон — вовсе не человек будущего, да и сам 2000 год — лишь декорации? Если он, Уэллс, не добьется своего, Джейн, возможно, погибнет.

В этот миг в дверь кабинета заглянул полицейский и вызвал инспектора. Молодой человек, извинившись, вышел в коридор. Разобрать, о чем они говорили, Уэллс не мог. Беседа длилась всего пару минут, после чего Гарретт вернулся с заметно подпорченным настроением. Он взмахнул зажатым в кулаке листом бумаги.

— Полиция Сити — это шайка идиотов, — прорычал он к удивлению Уэллса, который никак не предполагал, что в столь хрупком теле таится негодование такого накала. — Один из моих подчиненных обнаружил на месте преступления сделанную на стене надпись, которую эти олухи, разумеется, не заметили.

Уэллс наблюдал, как инспектор несколько раз молча прочел написанное на бумаге, прислонившись к краю стола и с бесконечной досадой качая головой.

— Должен признаться, мистер Уэллс, что ваше присутствие здесь оказалось как нельзя кстати. Я бы сказал, что это похоже на отрывок из какого-нибудь романа.

Уэллс поднял брови и взял из рук Гарретта бумагу. Там было написано следующее:


Незнакомец появился в начале февраля; в тот морозный день бушевали ветер и вьюга — последняя вьюга в этом году; однако он пришел с железнодорожной станции Брэмблхерст пешком; в руке, обтянутой толстой перчаткой, он держал небольшой черный саквояж.


Прочитав отрывок, Уэллс поднял глаза на инспектора, который пристально смотрел на него.

— Вам знаком этот текст, мистер Уэллс? — спросил он.

— Нет, — ответил тот без заминки.

Гарретт забрал у него листок и снова стал читать, качая головой, словно это был маятник.

— Мне тоже он не знаком, — признался Гарретт. — Только вот зачем все это понадобилось Шеклтону?

Задав ни к кому не обращенный вопрос, инспектор погрузился в свои мысли. Уэллс воспользовался этим и поднялся.

— Не буду вам больше мешать, инспектор, — сказал он. — Оставляю вас с вашими загадками.

Гарретт вернулся к реальности и пожал руку Уэллсу.

— До свидания, мистер Уэллс. Я обращусь к вам в случае необходимости.

Уэллс кивнул и покинул кабинет Гарретта, который снова глубоко задумался. Писатель миновал коридор, спустился по лестнице, вышел на улицу и, почти не сознавая, что делает, сел в первый попавшийся кэб. Он вел себя как сомнамбула, как загипнотизированный, как автомат, наконец. За всю дорогу до Уокинга он ни разу не отважился глянуть в окошко, так как боялся, что некто, какой-нибудь незнакомец, шагающий по тротуару, или рабочий, отдыхающий на обочине, посмотрит ему в глаза полным скрытого значения взглядом и этот взгляд наполнит его ужасом. Вернувшись домой, он заметил, что руки его дрожат. Он прошел по коридору, не известив Джейн о своем возвращении, и тихонько пробрался на кухню. На столе стояла пишущая машинка, рядом лежал только вчера допечатанный последний роман Уэллса под названием «Человек-невидимка». Бледный как полотно Уэллс сел за стол и уставился на первую страницу романа, которого пока никто, кроме него, не читал. Роман начинался так:


Незнакомец появился в начале февраля; в тот морозный день бушевали ветер и вьюга — последняя вьюга в этом году; однако он пришел с железнодорожной станции Брэмблхерст пешком; в руке, обтянутой толстой перчаткой, он держал небольшой черный саквояж.


Да, путешественник во времени и вправду существовал. И он пытался установить связь с Уэллсом.

Так подумал писатель, и не без основания, как только немного пришел в себя. Иначе каким образом появилось на стене начало «Человека-невидимки», романа, еще не опубликованного в своем времени? К тому же никто пока и не знает, что Уэллс над ним работает. Преступник убил нищего неизвестным доселе оружием — наверняка он хотел тем самым привлечь к этому убийству внимание полиции, выделить из многих других, которые ежедневно совершаются в городе. Вывод очевидный. Но появившиеся рядом с местом преступления фразы из романа — это послание, адресованное исключительно ему. И если еще можно допустить, что чудовищная рана была нанесена каким-то новым современным оружием, пока еще не встречавшимся ни Гарретту, ни судебным медикам, то начало романа Уэллса не могло быть известно никому, кроме пришельца из будущего. Никому! Осознав это, писатель почувствовал, как его стала бить крупная дрожь. И приступ был вызван не только внезапным открытием, что перемещения во времени возможны, вернее, станут возможны в будущем, — а ведь сам он еще недавно считал их чистой фантазией, — но в большей степени тем, что по какой-то неведомой причине — Уэллс предпочел бы не знать ее — путешественник во времени, кем бы он ни был, пытается связаться с ним.

Писатель всю ночь проворочался в постели — его преследовало весьма неприятное ощущение, будто за ним кто-то постоянно наблюдает. И еще он никак не мог решить, надо ли ставить в известность о происходящем инспектора Гарретта, или это только рассердит преступника. Время близилось к рассвету, а он так и не принял никакого решения. Но, как оказалось, в этом и не было нужды. Вскоре перед его домом остановился экипаж Скотленд-Ярда. Гарретт послал за Уэллсом одного из своих полицейских, так как был обнаружен еще один труп.

Не успев позавтракать и накинув пальто прямо на ночную рубашку, писатель покорно позволил доставить себя в столицу. Он плохо соображал, что происходит вокруг. Экипаж остановился на Портланд-стрит, где его ожидал Гарретт, окруженный кучей полицейских и судебных экспертов. Уэллс насчитал их не меньше дюжины. Они изо всех сил старались защитить место преступления от натиска толпы любопытных граждан, среди которых он тотчас заметил по крайней мере пару репортеров.

— На сей раз жертвой стал отнюдь не нищий, — сообщил инспектор, обменявшись с ним рукопожатием, — а хозяин расположенного неподалеку паба, некий Терри Чемберс. Хотя нет ни малейших сомнений, что убит он тем же оружием.

— А не оставил ли убийца какого-нибудь послания? — спросил Уэллс дрогнувшим голосом, едва не добавив: «Для меня».

Гарретт, не сумев скрыть раздражения, ответил утвердительно, кивнув головой. Было ясно, что молодой инспектор предпочел бы, чтобы капитан Шеклтон нашел себе менее опасное развлечение, пока Гарретт не посетит 2000 год и не арестует его. Он провел Уэллса через кордон полицейских. Чемберс сидел, прислонившись спиной к стене и чуть завалившись на бок. В груди его зияла дыра, сквозь которую была видна стена дома. Над головой несчастного был написан некий текст. Уэллс, у которого сердце колотилось как бешеное, наклонился, чтобы прочесть:


Я покинул Мюнхен в восемь часов вечера первого мая и прибыл в Вену рано, на следующее утро.


Убедившись, что фраза не была взята из его романа, писатель вздохнул со смесью облегчения и разочарования. Неужели это послание было адресовано какому-то другому автору? Скорее всего, да, и Уэллс был уверен, что речь шла о начале, весьма, надо сказать, банальном, романа, еще не опубликованного. Возможно, только что завершенного. Из чего следовал вывод: пришелец из будущего желал установить связь не только с ним, но и с кем-то еще.

— Вам знаком этот текст, мистер Уэллс? — с надеждой в голосе спросил Гарретт.

— Нет, инспектор, но я советовал бы вам поместить эти строки в газете. Несомненно, убийца решил загадать нам какую-то загадку, а вся страна решит ее скорее, чем мы вдвоем. — Уэллс вознамерился сделать все возможное, чтобы послание дошло до адресата.

Пока инспектор, опустившись на колени, осматривал труп, Уэллс рассеянным взглядом прошелся по толпе вокруг полицейского ограждения. Что, интересно, понадобилось пришельцу из будущего от двух писателей XIX века? — задался он вопросом. Он не знал ответа, но ни на миг не сомневался, что в самом скором времени найдет его. Надо набраться терпения. До сих пор инициатива была в руках пришельца.

Вернувшись к реальности, он неожиданно понял, что разглядывает девушку, которая в свою очередь тоже смотрит на него. Ей было, судя по всему, чуть больше двадцати, она была стройной, с бледным лицом и рыжими волосами. Его удивила пристальность ее взгляда. Одета она была обычно, но тем не менее он нашел в ней что-то странное — и в выражении ее лица, и в том, как она на него смотрела. Он не смог бы сформулировать, в чем заключалась эта странность, но именно она сразу выделяла девушку из толпы.

Сам не зная почему, Уэллс направился к девушке. К его удивлению, этот импульсивный порыв испугал ее — она резко развернулась и исчезла среди зевак. Он только успел заметить, как рыжие волосы, словно пламя, колыхнулись на ветру. Писатель попытался пробиться сквозь толпу следом за ней, но девушки и след простыл. Казалось, она растаяла в воздухе.

— Что-то случилось, мистер Уэллс?

Писатель вздрогнул, услышав голос инспектора, который поспешил к нему, возможно изумленный его поведением.

— Вы видели ее, инспектор? — спросил писатель, продолжая вглядываться в конец улицы. — Видели эту девушку?

— Какую девушку? — растерянно оглянулся по сторонам Гарретт.

— Она стояла вот тут… в толпе. И в ней было что-то такое…

Гарретт воззрился на него с любопытством:

— Что вы хотите сказать, мистер Уэллс?

Тот собирался было ответить, но понял, что не сумеет объяснить то необычное впечатление, которое произвела на него незнакомка.

— Я… Забудем об этом, инспектор, — выдавил он из себя, устало пожимая плечами. — Наверное, из бывших учениц… Поэтому она показалась мне знакомой.

Гарретт кивнул, но без особой убежденности. Он, вне всякого сомнения, находил поведение писателя чудным. И тем не менее послушался его совета, и на следующий день оба текста появились во всех лондонских газетах. И если подозрения Уэллса были обоснованными, факт этот испортил завтрак одному из его коллег. Уэллс не имел понятия, о ком именно идет речь и кого сейчас накрыло волной паники, как его самого пару дней назад, но Уэллс почувствовал легкое успокоение, узнав, что не только он интересует пришельца. Он уже не стремился, как прежде, побыстрее раскопать, что надо от них этому человеку. Он был уверен: загадку непременно дополнят новые детали.

И не ошибся.





Когда на следующее утро у его дверей остановился экипаж Скотленд-Ярда, Уэллс сидел на ступеньках крыльца. Он уже успел одеться и позавтракать. Третий труп принадлежал портнихе по имени Шанталь Эллис. Инспектор Гарретт не мог понять, по какому принципу убийца выбирает свои жертвы, но Уэллс знал, что это не имеет никакого значения, пришельцу из будущего трупы были нужны лишь для того, чтобы привлечь внимание к своим посланиям. На стене дома, у которой было брошено тело несчастной миссис Эллис, появилась следующая надпись:


Мы сидели перед камином и, затаив дыхание, слушали рассказчика, однако, помимо того что рассказ был страшный, как оно и полагается в старом доме накануне Рождества, помнится, никаких комментариев на этот счет не последовало, пока кто-то не обронил замечания, что он впервые слышит, чтобы такой призрак явился ребенку.


— Вам знаком этот текст, мистер Уэллс? — с полной безнадежностью в голосе спросил Гарретт.

— Нет, — ответил писатель, не потрудившись добавить, что стиль отрывка что-то ему отдаленно напоминал, хотя автора он назвать затруднился бы.

И пока инспектор Гарретт, призвав на помощь дюжины полицейских, сидел в Лондонской библиотеке, вознамерившись пролистать все романы, скопившиеся на ее полках, чтобы отыскать тот, который непонятно с какой целью цитировал, как он полагал, капитан Шеклтон, Уэллс возвращался к себе домой, ломая голову над вопросом, сколько еще невинных душ будет погублено, прежде чем путешественник во времени сумеет составить свою загадку.

Однако на следующее утро никто из Скотленд-Ярда за ним не прибыл. Что это значило? Неужели пришелец отправил послания всем тем писателям, с которыми желал установить связь? Ответ ожидал Уэллса в почтовом ящике. Там лежала карта Лондона, посредством которой ему сообщалось о месте встречи. Одновременно пришелец пользовался случаем, чтобы похвастаться легкостью, с какой он перемещался во времени, ибо речь шла о карте, датированной 1666 годом и изготовленной чешским гравером Венцеславом Голларом. Уэллс залюбовался изысканной работой, хотя лицо города тогда было совсем иным, ведь всего через несколько месяцев Лондон был до основания уничтожен пожаром — огонь, насколько помнил Уэллс, возник в одной из центральных пекарен, потом перекинулся на склады, где хранились уголь, древесина и спиртные напитки, и в мгновение ока достиг собора Святого Павла и одолел римскую стену в районе Флит-стрит. Но поразило Уэллса другое: более чем двухвековой возраст не оставил на карте ни малейшего следа. Как солдат, который, переходя вброд реку, поднимает над головой свое ружье, так путешественник во времени сберег карту, защищая ее от безжалостного прикосновения хищных когтей столетий.

Справившись с изумлением, Уэллс стал рассматривать кружок, которым была отмечена площадь Беркли-сквер, рядом был написан номер — пятьдесят. Вне всякого сомнения, это и следовало считать местом встречи — именно туда должны были явиться три писателя, чтобы увидеться с пришельцем. Уэллс не мог не признать, что трудно было выбрать более подходящее место, ведь репутация дома номер пятьдесят на Беркли-сквер считалась самой зловещей в Лондоне — дом был заколдованным, и в нем обитало привидение.

XXXVIII

На Беркли-сквер находился совсем небольшой, хотя и навевающий грустные мысли парк. Здесь были самые старые в центре Лондона деревья. Уэллс пересек площадь почти торжественным шагом, отвесив легкий поклон нимфе скульптора Александра Манро, которая только добавляла печали и без того невыносимо грустному пейзажу. Потом Уэллс остановился перед домом, на фасаде которого красовалась цифра пятьдесят. Это здание скромностью своей заметно отличалось от остальных, окружавших площадь и построенных знаменитыми архитекторами. Казалось, дом давным-давно покинут, и хотя фасад сохранился во вполне пристойном состоянии, окна на всех этажах были зашиты успевшими подгнить досками — они были призваны защитить от любопытных взглядов тайны этого жилища. Разумно ли он поступил, явившись сюда один? — спросил себя Уэллс, невольно вздрогнув. А может, следовало предупредить инспектора Гарретта, поскольку Уэллс имел намерение не только встретиться с лицом, способным без долгих размышлений убивать мирных граждан, он шел в дом номер пятьдесят с наивной целью задержать злодея и доставить инспектору, чтобы тот и думать забыл о путешествиях в 2000 год.

Уэллс внимательно осмотрел фасад дома, о котором по Лондону ходили самые жуткие слухи, но не нашел в нем ничего особенного. Журнал «Мейфэр» не так давно напечатал сенсационный материал, описав все странные события, которые произошли здесь с начала века: всякий, кто отваживался поселиться в доме, либо умирал, либо терял рассудок. Писатель не был склонен верить в подобные штучки. По его мнению, речь шла о длинном перечне душераздирающих выдумок — они не выглядели более правдоподобно даже и в печатном виде. Там рассказывалось и о сошедших с ума горничных, которые не могли внятно объяснить, что им привиделось, и о матросах, в страхе сигавших в окно, чтобы упасть прямо на острые пики окружающей дом изгороди, и о потерявших покой и сон соседях, утверждавших, будто даже в те периоды, когда дом был пуст, оттуда доносился скрип передвигаемой мебели, а в окнах мелькали непонятные тени. Все эти кошмарные события заставили воспринимать дом как проклятое место: якобы в нем обитал безжалостный призрак. С другой стороны, английские джентльмены могли доказать свою храбрость, рискнув провести здесь ночь. В 1840 году некий сэр Роберт Уорбойс, очень кичившийся своим скептицизмом, поспорил с друзьями, что за сто гиней переночует в вышеназванном доме. Уорбойс заперся там, вооружившись пистолетом и прихватив веревку, которую привязал к колокольчику, висевшему на первом этаже: с самодовольной улыбкой он пообещал позвонить, ежели с ним что случится. Не прошло и четверти часа, как зазвонил колокольчик, затем ночную тишину прорезал звук выстрела. Прибежавшие на зов друзья нашли Уорбойса мертвым: он лежал на кровати, и лицо его было искажено гримасой ужаса. Пуля застряла в деревянном изножье кровати — вполне возможно, что прежде она пронзила сотканное из воздуха тело призрака. Лет через тридцать, когда дом занял одно из первых мест в списке заколдованных зданий Англии, некий молодой храбрец, лорд Литтлтон, тоже отважился провести там ночь. Правда, ему повезло больше, он остался в живых, выстрелив в призрака из пистолета, заряженного серебряными монетами, который он предусмотрительно захватил с собой, укладываясь в постель. Мало того, лорд Литтлтон даже видел, как это исчадие ада рухнуло на пол, однако позднее, когда стали расследовать дело, никакого тела в комнате обнаружить не удалось. О чем сам лорд Литтлтон поведал читателям знаменитого журнала «Ноутс энд куириз», который Уэллс с любопытством пролистал, наткнувшись на него как-то в книжной лавке. В легендах и слухах о призраке было много разноречий. Одни утверждали, что дом был проклят, после того как в нем подвергли истязаниям сотню детей. Другие считали призрака выдумкой соседей, а причиной переполоха — душераздирающие крики безумного брата когда-то жившего здесь человека. Уэллс склонялся к такой версии: некий Майерс ночи напролет бродил по комнатам со свечой в руке — он страдал бессонницей, после того как невеста бросила его за несколько дней до свадьбы. Но вот уже лет десять, как в доме не случалось ничего примечательного, и логично было сделать вывод, что призрак вернулся в преисподнюю. Возможно, ему просто наскучили все эти юнцы, мечтавшие проявить свою отвагу. Но в данный момент Уэллса меньше всего волновал призрак. У него было более чем достаточно и земных проблем.

Он огляделся по сторонам, но не увидел ни души, а поскольку луна была на ущербе, то темень стояла непроглядная, и она казалось даже мармеладно вязкой, как это описывалось в готических романах. На карте не было пометки, уточняющей время встречи, и Уэллс решил явиться к восьми вечера — по крайней мере, этот час фигурировал в отрывке из второго романа. Он надеялся, что правильно понял намек и прибудет в назначенное место не один. На всякий случай он вооружился: так как ни одного пистолета в их доме не нашлось, он прихватил с собой мясной нож. А чтобы пришелец не обнаружил ножа, если ему вздумается обыскать гостя, Уэллс привязал его веревкой сзади, к спине. Иными словами, прощаясь с Джейн, он чувствовал себя героем романа и, как подобает герою, запечатлел на ее устах долгий поцелуй, который поначалу застал ее врасплох и на который она в конце концов ответила нежно и самозабвенно.





Не теряя больше времени, Уэллс пересек улицу, набрал полную грудь воздуха, словно собирался не войти в дом, а кинуться в Темзу, и толкнул дверь, которая поддалась с неожиданной легкостью. Он тотчас обнаружил, что не был первым: в центре холла стоял, засунув руки в карманы, полный лысый мужчина лет пятидесяти. На нем был костюм с иголочки. Он с интересом разглядывал терявшуюся в темноте лестницу, которая вела на второй этаж.

Услышав стук двери, незнакомец обернулся, протянул руку и представился: Генри Джеймс. Итак, этот разряженный господин был Генри Джеймсом? Уэллс не был знаком с ним лично, поскольку не посещал тот крошечный мир клубов и салонов, где Джеймс считался завсегдатаем и где, по слухам, он вынюхивал, какие тайные страсти владели окружающими, чтобы потом описать их в своих книгах. Проза Джеймса была такой же благовоспитанной, как и его манеры. По правде сказать, Уэллс не слишком стремился к знакомству с ним. Мало того, не без труда одолев «Бумаги Асперна» и «Бостонцев», он с удовлетворением отметил, что этот мир никак не соприкасался с его собственным и у них с Джеймсом общим было лишь то, что оба днями напролет стучали по клавишам пишущей машинки, — Уэллс не подозревал, что Джеймс был слишком изнежен для такой работы и потому предпочитал диктовать свои романы специально нанятой для этого барышне. Пожалуй, Уэллс находил у него только одно достоинство: он с несомненным талантом умел обходиться без чрезмерно длинных фраз. А Джеймс, по всей видимости, с равным пренебрежением относился к романам Уэллса, во всяком случае, он невольно скривил рот, услышав его фамилию. Несколько секунд они недоверчиво присматривались друг к другу, пока Джеймс наконец не счел, что они вот-вот нарушат некий неписаный закон вежливости, и поспешил прервать неловкое молчание.

— Надо полагать, мы явились без опоздания. Нет никаких сомнений, что нас здесь ждут именно сегодня вечером, — сказал он, кивнув на многочисленные канделябры, которые если и не прогоняли мрак полностью, то освещали довольно большой круг в центре холла, где, судя по всему, должна была состояться встреча.

— Думаю, что да, — согласился с ним Уэллс.

Затем они принялись рассматривать резной потолок, потому что больше в пустом холле рассматривать было нечего. К счастью, и на этот раз неловкое молчание не слишком затянулось: скрип дверных петель возвестил о прибытии третьего писателя.

Визитер открыл дверь с осторожностью, словно входил в часовню. Это был крупный рыжеволосый мужчина с очень ухоженной бородой. Уэллс сразу узнал его — перед ними стоял Брэм Стокер, ирландец, ставший директором-распорядителем театра «Лицеум», он был известен также как представитель и чуть ли не нянька актера Генри Ирвинга. Глядя на то, с какой осмотрительностью тот держится, Уэллс сразу припомнил слухи, согласно которым Стокер был членом магического ордена Золотой Зари, в который входили и другие литераторы, такие, например, как Артур Мэйчен и поэт Уильям Батлер Йейтс.

Три писателя обменялись рукопожатиями, стоя в круге света, а затем в холле опять повисло молчание, весьма их смущавшее. Джеймс вновь укрылся за маской наигранного высокомерия, а Стокер нервно озирался по сторонам. Уэллсу показалось забавным столь затруднительное положение, ведь в него невольно попали люди, которым явно нечего было сказать друг другу, хотя все трое, пусть и каждый по-своему, занимались одним и тем же делом.

— Рад убедиться, что все собрались, джентльмены.

Голос донесся откуда-то сверху, и писатели тотчас подняли головы к лестнице, по которой к ним неспешно, словно наслаждаясь эластичностью своей походки, спускался предполагаемый путешественник во времени.

Уэллс стал с интересом его рассматривать. Это был мужчина лет сорока, среднего роста и атлетического сложения. Он приветствовал их широкой улыбкой. У него были высокие скулы и твердый подбородок, аккуратно подстриженная борода должна была, видимо, смягчить грубость черт. Его сопровождали два типа, возрастом несколько помоложе, через плечо у них висели странные ружья, напоминавшие витые трости, сделанные из неизвестного серебристого материала, так что писатели опознали в них ружья не столько по виду, сколько по тому, как обращались с ними эти люди. Не требовалось большой смекалки, чтобы догадаться: ружья извергали тепловые лучи, уже убившие трех несчастных на лондонских улицах.

Пришелец внешней своей заурядностью разочаровал Уэллса, словно он ждал, что, явившись из будущего, тот непременно должен внушать ужас или как минимум тревогу. Удивляло и то, что люди будущего не эволюционировали физически, как предсказывал Дарвин. Несколько лет назад Уэллс и сам опубликовал в «Пэлл-Мэлл газетт» статью, где высказывал свое мнение о том, как будут выглядеть люди через столетия: механические приспособления заменят им в конце концов многие органы, совершенные химические препараты сделают ненужными желудочно-кишечный тракт, уши, волосы, зубы и тому подобное. То есть человек будет очень медленно, так сказать, обстругиваться — выживут только два органа, по-настоящему ему необходимые: мозг и руки, которые, естественно, значительно увеличат свои размеры. Человек будущего, каким вообразил его Уэллс, станет воистину ужасным, поэтому писатель чувствовал себя обманутым, глядя на вполне прозаический облик пришельца. Тот был одет в элегантный коричневый костюм, сшитый по современной моде. Он остановился перед гостями и с довольным видом принялся их рассматривать. Пожалуй, было что-то хищное во взгляде пронзительных черных глаз и в уверенности, проступающей в каждом его движении, — если бы не эти качества, он выглядел бы совсем обычно. Но ведь такие черты, отметил про себя Уэллс, не являются исключительной принадлежностью будущего — и наш мир тоже, к счастью, не страдает от отсутствия решительных и харизматических личностей.

— Смею надеяться, место вполне соответствует вашему вкусу, мистер Джеймс, — лукаво улыбнулся пришелец, обращаясь к американцу.

Генри Джеймс, большой любитель и мастер тонких намеков, ответил ему улыбкой, столь же вежливой, сколь и холодной.

— Не скажу, чтобы вы были неправы, хотя, с вашего позволения, остерегусь пока и соглашаться с высказанным вами мнением, поскольку сделать это смогу, не погрешив лицемерием, лишь по завершении нашей встречи, если результат ее сочту достаточной компенсацией за те сокрушительные эффекты, что поездка из Рая имела для моей спины.

Пришелец скривил губы, словно отчасти сомневался, правильно ли понял витиеватый ответ Джеймса. Уэллс тряхнул головой.

— Кто вы такой и что вам от нас надобно? — спросил Стокер испуганным голосом, не выпуская из поля зрения телохранителей, стоявших двумя неподвижными тенями на границе светового круга.

Пришелец впился глазами в ирландца, и лицо его сделалось веселым и ласковым.

— Напрасно вы обращаетесь ко мне в таком тоне, мистер Стокер, вам нечего бояться. Поверьте, я собрал вас здесь с единственной целью — спасти ваши жизни.

— Прошу прощения, но вы должны понять: после того как вы без лишних колебаний убили трех человек только ради того, чтобы привлечь к себе наше внимание, мы не слишком расположены принимать за чистую монету ваши филантропические намерения, — вступил в разговор Уэллс, который, когда хотел, мог вывязывать фразы не менее причудливые, чем у Джеймса.

— Ах, вы об этом… — сказал пришелец, взмахнув рукой. — Уверяю вас, эти трое в любом случае должны были умереть. Гаю, нищему, суждено было погибнуть на следующую ночь в драке с парой приятелей. Мистера Чемберса через три дня убили бы грабители при выходе из его паба. А милая миссис Эллис тем же утром непременно попала бы под колеса экипажа, мчащегося по Кливленд-стрит. На самом деле я лишь чуть ускорил эти смерти. И выбрал их именно потому, что они были и так обречены, а мне потребовались три человека, чтобы убить их нашим оружием и чтобы новости об убийствах вместе с фрагментами из еще не изданных романов оказались в газетах и таким образом попали вам на глаза. Заставив вас поверить, будто я явился из будущего, я должен был лишь известить вас о месте встречи — остальное сделает любопытство.

— Так это правда? — воскликнул Стокер. — Вы из двухтысячного года?

Пришелец опять весело улыбнулся:

— Я прибыл из времени куда более дальнего, чем двухтысячный год, где, должен вам честно сообщить, не будет никакой войны с автоматами. Ах, если бы наши заботы сводились к подобным детским играм!

— Что вы хотите сказать? — возмутился Стокер. — Все мы знаем, что в двухтысячном году автоматы завоюют…

— Я хочу сказать, мистер Стокер, — перебил его пришелец, — что фирма «Путешествия во времени Мюррея» — это чистое мошенничество.

— Как мошенничество? — недоверчиво пробормотал ирландец.

— Да, хотя и довольно ловко задуманное, но, к сожалению, только время покажет, что все это выдумка. — Он весело посмотрел на своих гостей, затем остановил взгляд на ирландце, тронутый, по всей видимости, его наивностью. — Надеюсь, мистер Стокер, вы не попали в число облапошенных клиентов этой фирмы?

— Нет, нет… — промямлил писатель. — Я никогда не смог бы заплатить такую сумму за билет.

— Что ж, по крайней мере вы не потратились зря, — подбодрил его пришелец. — Мне, конечно, жаль, что вас так расстроила правда о мнимых путешествиях в двухтысячный год, но можно ведь посмотреть на дело и с другой стороны: истину вам открыл настоящий путешественник во времени, ведь, как вы могли сами убедиться, глядя на карту, оставленную в ваших почтовых ящиках, я способен перемещаться в любом направлении — как в будущее, так и в прошлое.





Снаружи завывал ветер, а в заколдованном доме слышался лишь шорох горящих свечей, которые бросали на стены причудливые тени. Голос пришельца прозвучал удивительно мягко, словно глотка его была устлана шелком:

— Но прежде чем я расскажу вам, каким образом мне удается это делать, позвольте представиться, а то, не ровен час, вы сочтете, что в будущем неведомы самые элементарные правила приличия. Мое имя Маркус Рис, и я являюсь чем-то вроде библиотекаря.

— Библиотекаря? — переспросил Джеймс, внезапно заинтересовавшись.

— Да, я библиотекарь, хотя занимаюсь очень необычной библиотекой. Но разрешите мне рассказать все с самого начала. Как вы теперь убедились, человеку в конце концов будет дано путешествовать во времени, только не думайте, что в той эпохе, откуда я прибыл, существует нечто похожее на машину времени из вашего романа, мистер Уэллс, и что у нас подобные путешествия — обычное дело. Нет, на протяжении всего следующего века физики и математики со всего мира схлестнутся в бесконечных спорах о том, возможно ли такое, и будут разрабатывать все новые и новые теории, как сделать это возможным, но все попытки расшибутся о неподкупную твердыню — природу нашего мира, которая, к сожалению, лишена многих физических качеств, необходимых, чтобы их теории получили реальное воплощение. Может даже закрасться мысль, будто мир защищен от путешествий во времени, словно они — преступление против натуры и Бог принял свои меры. — Пришелец помолчал несколько секунд и воспользовался ими, чтобы присмотреться к своим гостям, уставив на них черные, как крысиные норы, глаза. — Вопреки всему, ученые моей эпохи не захотят с этим смириться и будут искать способ воплотить в жизнь самую пылкую мечту человечества. Хотя в итоге все их усилия окажутся напрасными. И знаете почему? Потому что в конце концов путешествия во времени будут осуществляться отнюдь не благодаря науке.

Тут Маркус принялся шагать в световом круге, словно решил размять затекшие ноги. Он делал вид, что не замечает любопытных взглядов гостей. Затем он вернулся на прежнее место и одарил их улыбкой, от которой лицо его сразу стало похоже на облупившуюся стену.

— Тайна путешествий во времени всегда коренилась в наших собственных головах, — провозгласил он возбужденно. — Способности нашего мозга неисчерпаемы, джентльмены.





Под мирное потрескивание свечей он своим шелковым голосом стал давать объяснения этим людям, хотя в их эпоху наука только-только начала переходить от изучения черепа к его содержимому, стараясь расшифровать законы функционирования мозга, но пользовалась столь примитивными методами, как изучение последствий повреждения мозга и метод электростимуляции, и пока даже не подозревала об огромном потенциале этого органа.

— Человеческий мозг! — вздохнул он. — Самая большая загадка в мире весит всего тысячу четыреста граммов! И возможно, вас удивит, что мы используем его лишь на двадцать процентов! А то, чего мы могли бы достичь, служи он нам на все сто процентов, — это тайна даже для нашей эпохи. Зато нам известно, джентльмены, что среди множества чудес, таящихся под черепной коробкой, занимает свое место и способность перемещаться во времени. — Он снова сделал паузу. — Впрочем, должен признаться, что и наши ученые не до конца разобрались в механизме, позволяющем это делать. Одно ясно: человек умеет создавать что-то вроде направленного потока сознания, он-то и помогает ему путешествовать по времени точно так же, как по пространству. Но еще не найден способ управлять им — мы научились только приводить его в действие, хотя и это само по себе, согласитесь, уже большое достижение.

— В нашем мозгу… — прошептал Стокер, зачарованный, словно ребенок.

Маркус с нежностью взглянул на него, но не стал отвлекаться и продолжил свое объяснение:

— Трудно с точностью сказать, кто был первым путешественником во времени, то есть кто первым совершил временное перемещение, как это стали называть, поскольку сначала речь шла о редких отдельных случаях. На самом деле если мы что-то и знаем про первые перемещения, то исключительно благодаря эзотерическим журналам и статьям в других изданиях, посвященных паранормальным явлениям. Тем не менее сообщения о людях, которые, по их собственным словам, покидали свое время, стали попадаться все чаще, но все-таки недостаточно часто для того, чтобы о них заговорила широкая публика. Однако в середине нашего века мир вдруг пережил настоящую эпидемию: невесть откуда появилась целая куча путешественников во времени. Словно способность к таким перемещениям стала очередным шагом в эволюции, предсказанной Дарвином. Видимо, некоторые люди, оказываясь в пограничной ситуации, могли активизировать определенные зоны своего мозга, которые, словно по волшебству, выдергивали их из настоящего и переносили на годы вперед либо назад. Такие люди не умели контролировать свои способности и, с какой стороны ни посмотри, обладали очень опасным даром. Как вы догадались, правительство не замедлило учредить специальный департамент, призванный выявлять подобных сограждан, наблюдать за ними и учить совершенствовать свои таланты — под соответствующим контролем, разумеется. Стоит ли говорить, что согласия у подопытных никто не спрашивал. Да и какое же правительство позволит таким людям жить как им хочется? Нет уж, homo temporis, как стали называть этот тип, нуждается в присмотре. В любом случае исследования принесли свои плоды: было, например, обнаружено, что при перемещениях не соблюдалась постоянная скорость — до момента конечной остановки, когда иссякает импульс, как действует машина мистера Уэллса. Нет, происходит что-то вроде мгновенного прыжка в пустоту, при котором задается лишь направление — в будущее либо в прошлое, — что делается так же интуитивно, как возникает импульс к прыжку. А еще было точно доказано, что чем большее расстояние одолевает путешественник, тем большую усталость он ощущает. Некоторым требовалось потом несколько дней, чтобы прийти в себя, другие же, случалось, впадали в коматозное состояние и уже никогда не выходили из него. Выяснилось также, что при достаточной концентрации усилия человек может переносить с собой предметы и даже людей, хотя стоит это двойного труда. Так или иначе, но, как только был вскрыт в известных пределах умственный механизм, позволяющий передвигаться во времени, сразу же возникла насущная необходимость проверить, можно ли изменить прошлое, или же оно не поддается никакому воздействию. Споры об этом разгорелись еще до начала путешествий во времени, а теперь они достигли особого накала. Многие физики считали, что если мы отправимся в прошлое с целью, например, убить некое лицо, то пистолет взорвется у нас в руках, поскольку мир самовосстановится, включится механизм чего-то вроде самосознания, способного следить за спаянностью целого и не допускать смерти человека, которая тогда не произошла. Но серия контролируемых опытов по незначительным изменениям в ближайшем прошлом показала, что время лишено защитной брони. Ткань его так же уязвима, как тело улитки без раковины. История — все, что когда-то произошло, — может меняться. И это открытие, как вы догадываетесь, произвело куда больший переполох, чем сами путешествия. Неожиданно человек обрел способ преобразования прошлого. Неудивительно, что большинство истолковало этот дар как нечто вроде карт-бланш, которую Бог вручал человечеству, чтобы оно исправило свои же собственные ошибки. Естественно, логично вырвать из Истории такие сорняки, как случаи геноцида и людские страдания, если можно так выразиться, потому что, джентльмены, мир ждет много всего неприятного, и ваша фантазия, мистер Уэллс, будет выглядеть на таком фоне очень наивной. Вообразите же, какую пользу сулили человечеству перемещения во времени. Можно было бы, скажем, избежать эпидемии чумы, опустошившей Лондон и унесшей жизни ста тысяч человек, пока ее не победил — такова ирония судьбы! — пожар тысяча шестьсот шестьдесят шестого года.

Да можно было сделать кучу всяких вещей. И вот правительство при горячей поддержке населения учредило комиссию, куда вошли видные ученые, в том числе математики, которой предстояло разобраться в нагромождении всех тех ошибок и заблуждений, составившем наше прошлое. Комиссия должна была решить, какие события заслуживали того, чтобы их стереть из реальности, но одновременно и просчитать, не слишком ли это нарушит временную ткань и не повлечет ли за собой еще более тяжкие последствия. Но, как известно, на всех не угодишь. Вскоре послышались протесты против Плана реставрации, как он был назван. Далеко не все считали этичной ту вольную манипуляцию прошлым, которой вознамерилось заняться правительство. Часть общества, назовем ее консервативной, решила бороться против Плана любыми средствами и с каждым днем обретала все больше сторонников. Ошибки прошлого следует принять как данность — таков был их главный аргумент. Короче, правительству становилось все труднее продолжать задуманное, но окончательно План лопнул по другой причине. Путешественники во времени, испугавшись гнева сограждан, начали совершать побеги в прошлое. Беспорядочное бегство, естественно, вызвало в обществе тревогу, так как прошлое вдруг превратилось в какую-то податливую глину, чью форму мог подправить всяк кому не лень, руководствуясь личными целями или просто по ошибке. История мира оказалась под угрозой.

— Но как же можно узнать, что кто-то воздействует на прошлое, если при этом неизбежно меняется и настоящее? — спросил Уэллс. — На нас отразятся последствия любого вмешательства в Историю.

— Вы весьма проницательны, мистер Уэллс, — сказал Маркус, приятно удивленный вопросом. — Природа времени такова, что любое изменение прошлого отражается на всем протяжении временного потока, преображая все на своем пути, — так при падении камня в пруд получаются волны, расходящиеся по поверхности воды. То есть, как вы заметили, мы действительно никогда бы не узнали, что прошлое подверглось воздействию — ведь и настоящее, и наши воспоминания стали бы иными. — Он выдержал паузу, после чего добавил со злорадной ухмылкой: — Если бы в нашем распоряжении не имелось надежной копии мира, с которой мы могли бы сверяться.

— Надежной копии?

— Да, назвать это можно так или иначе. Я имею в виду весь свод книг, газет и тому подобных материалов, где детальнейшим образом отражено все, что до сих пор произошло, вся История человека. Это своего рода портрет, запечатлевший истинное лицо мира.

— Понятно.

— Правда, правительство озаботилось этим сразу, как только были совершены первые временные перемещения, оно делало все возможное, чтобы избежать воздействия на прошлое без соответствующих санкций. Но была одна загвоздка: где хранить эту память, чтобы она не пострадала от злокозненных волн, порожденных переменами?

Писатели с неподдельным любопытством уставились на него.

— Было только одно подходящее место: начало времен.

— Начало времен? — переспросил Стокер.

Маркус кивнул.

— Олигоцен, третья из пяти эпох третичного периода в кайнозойской эре, чтобы быть точным, когда на земле еще не было и следа человека — на ней хозяйничали носороги, мастодонты, волки и нечто отдаленно похожее на приматов. Чтобы попасть в ту эпоху, путешественнику пришлось бы совершить один за другим множество прыжков, а это очень рискованно. Кроме того, никто не горел желанием туда попасть, так как там невозможно было что-нибудь изменить. И вот правительство, параллельно с планом тренировок путешественников во времени, в большой тайне организовало некую, так сказать, элитную группу, составленную из наиболее одаренных и верных людей. Перед ними стояла задача — переправить память мира в олигоцен. В результате многочисленных путешествий члены группы, к которой и я имею честь принадлежать, построили святилище для хранения памяти универсума, но ему же надлежало стать и нашим домом, так как в той эпохе будет протекать большая часть нашей жизни. Там мы будем жить и производить на свет детей, которым мы передадим свои навыки, чтобы и они могли перемещаться во времени, охраняя Историю, отрезок времени, который начинался в той эпохе и кончался в тот миг, когда правительство отказалось от Плана реставрации. Да, джентльмены, там пролегает граница нашей юрисдикции. Время, протянувшееся за этой точкой, никто не охраняет, ведь очевидно, что коль скоро оно наступит после начала путешествий во времени, его картина может претерпеть любые изменения, с ними связанные. А вот прошлое считается священным и должно оставаться неприкосновенным. Всякое посягательство на его ткань является преступлением против естественного порядка вещей.





Пришелец скрестил руки на груди и замолчал, с симпатией поглядывая на своих гостей. Потом он произнес не без пафоса:

— Место, где хранится память мира, мы называем Библиотекой правды, и я являюсь одним из библиотекарей, несущих ответственность за девятнадцатый век. В силу своих обязанностей я нередко бываю здесь, посещаю разные десятилетия и слежу, чтобы все было в порядке. Но подобные перемещения — труд изнурительный, даже для меня, хотя мне подвластны прыжки длиной в десятки веков. Тут же мне приходится одолевать двадцать миллионов лет, а библиотекари, наблюдающие за тем, что для вас является будущим, совершают еще более длительные прогулки. Вот почему по тому отрезку времени, который мы призваны охранять, словно вехи, поставлены дома, так называемые гнезда, куда мы можем причалить, дабы сделать более сносными наши путешествия. И этот дом, как вы, надеюсь, догадались, — одно из таких прибежищ. В здании уже несколько десятилетий никто не живет, и оно будет пустовать до конца века, кроме того, за ним водится дурная слава, будто его облюбовало привидение, что отпугивает любопытных. Можно ли найти лучшее место?

Маркус замолчал, давая понять, что его объяснения исчерпаны.

— Ну и как вам понравился наш мир? Все здесь в порядке? Или вы насчитали больше мух, чем положено? — не без насмешки спросил Стокер.

Пришелец посмеялся над шуткой ирландца, но смех его почему-то прозвучал печально.

— Как правило, я всегда нахожу какой-нибудь беспорядок, — заявил он мрачным тоном. — По правде сказать, моя работа не дает скучать: девятнадцатый век — это эпоха, где мы с коллегами работаем с наибольшим удовольствием, возможно, потому что во многих случаях наши действия влекут за собой самые невероятные последствия. И сколько бы я ни пытался исправить те или иные неполадки, по возвращении всегда вижу, что дела идут вовсе не так, как мне бы того хотелось. И я не ропщу. На сей раз, естественно, та же картина.

— А что именно идет здесь не так? — поинтересовался Джеймс.

От Уэллса не укрылась некоторая опаска в тоне американца, словно он сам не был уверен, что желает услышать ответ. А вдруг речь пойдет о тех клубах, тех роскошных редутах, где он привык спасаться от одиночества, которое словно родимое пятно присутствует в его жизни с детских лет? А если раньше они не существовали, пока пара путешественников во времени не решила основать первый, и вот теперь возникла необходимость закрыть их, чтобы мир обрел первоначальную форму?

— Думаю, вам будет странно услышать такое, джентльмены, но не следовало арестовывать Джека Потрошителя.

— Вы это серьезно? — спросил Стокер.

Маркус кивнул:

— Вполне серьезно. На самом деле задержать его помог путешественник во времени: он известил Комитет бдительности Уайтчепела, и только благодаря этому свидетелю, который постарался сохранить свое имя в секрете, удалось выйти на след Джека Потрошителя, чего не должно было случиться. Если бы в дело не вмешался пришелец из будущего, после убийства проститутки, совершенного седьмого ноября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, Брайан Риз, матрос, известный как Джек Потрошитель, сел бы на корабль и отправился бы на нем в Карибское море, как это и предполагалось. Там он продолжил бы свои кровавые преступления, убив несколько человек в Манагуа, но расстояние помешало бы связать их с убийствами проституток в Ист-Энде, поэтому в историческом плане Джек Потрошитель исчез бы с карты и личность его осталась бы тайной. И этой тайне суждено было стать одной из самых знаменитых в мире — вокруг нее пролилось бы не меньше чернил, чем пролил крови нож злодея. Это дело превратилось бы в излюбленную забаву исследователей и детективов следующего века, и они стали бы рыться в архивах Скотленд-Ярда, и каждый мечтал бы первым придать конкретное лицо этой тени, которую время превратило в чудовищный миф. Наверное, вас удивит, что некоторые расследования приведут непосредственно к королевскому дому. По всей видимости, много у кого могли найтись причины, чтобы выпустить кишки нескольким проституткам. Но в данном случае народное воображение превзошло реальность. Кажется, пришелец, изменивший ход событий, не мог побороть искушения узнать, кем же было на самом деле это чудовище. Но подмену никто не заметил — благодаря все тому же эффекту волн. Правда, ее очень легко ликвидировать. Достаточно попасть в ночь седьмого ноября и помешать пришельцу связаться с Комитетом бдительности Уайтчепела, возглавляемым Джорджем Ласком, — и правильный ход Истории восстановится. Вряд ли вам придется по душе то, что я намерен сделать, но это мой долг, поскольку, как я уже сказал, любое воздействие на прошлое — преступление.

— Но не значит ли это, что мы находимся в некоем… параллельном мире? — спросил Уэллс.

Маркус посмотрел на него с удивлением, но потом кивнул:

— Вы правы, мистер Уэллс.

— Что это еще, черт возьми, за параллельный мир? — взорвался Стокер.

— Речь идет о понятии, которое не приживется до будущего века, пока путешествия во времени останутся всего лишь фантазией писателей и физиков, — пояснил пришелец, все еще недоверчиво поглядывая на Уэллса. — Можно сказать, что параллельные миры — это способ избежать временных парадоксов, которые могли бы возникнуть, когда прошлое оказывается незащищенным. Представьте такую ситуацию, к примеру: некто попадает в прошлое и убивает свою собственную бабушку, прежде чем она производит на свет его мать…

— Тогда он не родится, — поспешно вставил Джеймс.

— Если только эта бабушка и впрямь была его родной бабушкой, матерью его матери. В ином случае получился бы весьма забавный способ узнать, что ту удочерили, — пошутил Стокер.

Пришелец не обратил внимания на комментарий ирландца и продолжил свое объяснение:

— Но если ему не довелось родиться, то как же он смог бы убить свою бабушку? Единственный способ разрешить сей парадокс многие физики моей эпохи видели в следующей теории: если изменения прошлого носят переломный характер, они порождают параллельные миры. В таком параллельном мире, убив свою бабушку, преступник не исчезнет, что было бы логично, а будет продолжать жить — но уже в иной реальности, ответвившейся от древа того, что считалось его родным миром, в тот самый миг, как он нажал на курок, порушив судьбу бабушки. Но это всего лишь недоказуемая теория, ведь единственный способ убедиться, породили или нет воздействия на прошлое параллельные миры, — свериться с копией оригинального мира, как я вам уже объяснял. Если бы таковой не существовало, я бы сейчас не находился здесь и не рассуждал бы о загадке личности Джека Потрошителя, потому что никакой загадки попросту не было бы.

Уэллс молча кивнул, в то время как Стокер и Джеймс растерянно переглядывались.

— А теперь следуйте за мной, джентльмены. Я покажу вам то, что многое должно разъяснить.

XXXIX

По-прежнему радостно улыбаясь, пришелец начал подниматься по лестнице. После мгновенных колебаний гости последовали за ним. Шествие завершали телохранители. Когда все достигли второго этажа, Маркус провел их в комнату, где целую стену занимали книжные шкафы, наполненные пыльными томами, еще там имелись пара никудышных стульев и убогое ложе. Уэллс не мог отделаться от вопроса: неужели на этом ложе провели ночь сэр Роберт Уорбойс, лорд Литтлтон и прочие идиоты, рискнувшие бросить вызов привидению? Но он не успел как следует рассмотреть изножье кровати и поискать следы от пуль. Маркус, не дав им опомниться, нажал на какую-то кнопку в стене, и книжные шкафы разъехались в стороны, образовав проход, за которым располагалось довольно просторное помещение.

Пришелец подождал, пока его телохранители, которые двигались в темноте с ловкостью кошек, зажгут там лампы, и, когда комната осветилась, пригласил писателей войти в нее. Джеймс и Стокер замерли в нерешительности, Уэллс же действовал смелее: он, хоть и не без опаски, сразу перешагнул порог таинственного помещения и увидел два больших дубовых стола, заваленных книгами, исписанными тетрадями и газетами. Вне всякого сомнения, по ним пришелец изучал физиономию века, охотясь за возможными беспорядками. В глубине же комнаты находилось то, что сразу приковало к себе внимание Уэллса. Что-то вроде толстой паутины, сплетенной из разноцветных веревок, к которым были прикреплены газетные вырезки. Джеймс и Стокер также уставились на странную конструкцию. Пришелец направился прямо к ней, кивком предлагая им следовать за ним.

— Что это? — спросил Уэллс.

Маркус улыбнулся с неподдельной гордостью.

— Карта времени, — ответил он.

Писатель посмотрел на него с нескрываемым удивлением, а затем снова, уже более внимательно, стал рассматривать фигуру, образованную переплетенными между собой веревками. Если издали ему показалось, что она имеет форму паутины, то теперь он убедился, что она больше напоминает елку или рыбий хребет. Белая веревка, натянутая примерно на полутораметровой высоте над полом, шла через всю комнату, от стены до стены. Она являлась направляющей. Веревки зеленого и синего цвета отходили от белой и заканчивались у других стен, крепясь там гвоздями. И все веревки, как главная, так и второстепенные, были увешаны вырезками из газет. Наклонив голову, Уэллс рискнул пройти между ними, с любопытством разбирая заголовки выбранных для такой развески сообщений. Джеймс и Стокер нырнули за ним, как только убедились, что Маркус не имеет ничего против.

— Белая веревка, — принялся объяснять тот, — это мир, каким он был изначально, то есть до того, как путешественники во времени начали изменять прошлое. Мир, который я призван защищать.

Уэллс заметил на одном конце белой веревки фотографию, от которой исходило легчайшее сияние. Как ни странно, она была цветной, и на ней изображалось величественное здание из камня и стекла под абсолютно чистым голубым небом. Вне всякого сомнения, это была Библиотека правды. На другом конце белой веревки помещалась вырезка с сообщением о закрытии Плана реставрации и принятии закона, запрещающего изменять прошлое. Между ними по всей ее длине висело множество вырезок, свидетельствующих о всякого рода важных событиях. Кое-какие из них были Уэллсу знакомы, некоторые случились в его времена, как, скажем, индийское восстание или Кровавое воскресенье,[17] но по мере углубления в будущее заголовки делались все более загадочными или попросту невразумительными. Уэллс почувствовал головокружение, поняв, что читает описание событий, которые еще не произошли и которые в большинстве своем как на подбор носят катастрофический характер.

Прервав осмотр, Уэллс оглянулся на коллег, чтобы проверить, испытывают ли и они ту же смесь священного трепета и страха. Стокер, словно загипнотизированный, не мог оторваться от одной из вырезок. Джеймс, бросив на карту беглый взгляд, тотчас всем своим видом изобразил презрение и, кажется, потерял к ней всякий интерес, как будто будущее представилось ему не столько мрачным и непонятным, сколько куда менее поддающимся контролю, чем выпавшая им на долю реальность, в которой он научился плавать как рыба в воде. Судя по всему, американец почувствовал огромное облегчение от сознания, что смерть избавит его от необходимости искать свое место в кошмарном мире будущего. Уэллс также решил было оторвать глаза от вырезок, опасаясь, как бы знание будущих событий не отразилось на его поведении, однако лихорадочное любопытство заставило продолжать торопливое чтение заголовков, так как он отлично понимал: ему выпал уникальный шанс, за который много кто отдал бы жизнь.

Так он остановился на заметке, где рассказывалось об одном из первых временных перемещений. Под сенсационным заголовком «Путешественница во времени» сообщалось, что утром 12 апреля 1984 года, отперев двери универмага «Олсен», служащие обнаружили внутри неизвестную женщину. Поначалу ее приняли за воровку, однако в ходе допроса услышали такое объяснение: она там просто оказалась — вот и все. Женщина утверждала, что прибыла из будущего, точнее — из 2008 года, о чем свидетельствовал и ее весьма странный наряд. Она рассказала, что в дом к ней проникли грабители и, спасаясь от них, она заперлась в спальне. Злоумышленники попытались выбить дверь, и тут хозяйка дома от страха почувствовала головокружение и дурноту. А в следующий миг очутилась в универмаге «Олсен» — лежала на полу, извергая наружу свой ужин. Однако незнакомку не удалось допросить в комиссариате, так как после этих не вполне вразумительных речей она самым загадочным образом исчезла. Неужели она снова вернулась в будущее? — этим вопросом репортер заканчивал свою заметку.

— По мнению правительства, именно с этой женщины все и началось, — сообщил Маркус, изображая что-то вроде поклона. — Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему одни люди способны перемещаться во времени, а другие — нет. Наше правительство этим заинтересовалось, и генетические анализы дали такой ответ: по всей вероятности, у первых имелся некий ген-мутант, хотя вы пока, конечно, еще ничего не знаете про гены. Но всего через несколько лет это понятие введет в научный обиход некий голландский биолог.[18] Так вот, представлялось очень вероятным, что как раз данный ген и позволяет путешественникам во времени включить в действие нужную зону мозга, а для остальных смертных доступ к ней закрыт. Согласно выводам ученых, ген передавался из поколения в поколение — то есть все путешественники во времени имели общие корни, но правительство так и не выяснило, кто же стал первым носителем гена, хотя подозрение упало на ту женщину. Однако все попытки отыскать ее оказались тщетными — никогда больше никто ничего о ней не слышал. Хочу признаться, что некоторые из пришельцев, к числу которых отношусь и я, поклоняются ей, совсем как Пресвятой Деве.

Уэллс с мягкой улыбкой рассматривал фотографию вполне заурядной на вид женщины, растерянной и напуганной, которую Маркус возвел в ранг Мадонны Времени. Не исключено, что она осуществила новое перемещение и теперь потерянно бродит по какой-то далекой эпохе, если не наложила на себя руки из страха потерять рассудок.

— Любая другая веревка представляет некий параллельный мир, — заговорил Маркус, стараясь вновь привлечь внимание своих гостей, — то есть ответвление от того пути, по которому предстояло течь времени. Зеленые веревки — миры, которые уже были нами исправлены. Наверное, я сохраняю их исключительно из чувства ностальгии, ведь кое-какие из параллельных реальностей пришлись мне по сердцу, когда я обдумывал план их «починки».

Уэллс глянул на зеленую веревку, к которой были прикреплены портреты и хорошо известные фотографии ее величества — фотографии их времени, если не считать одной маленькой детали: на плече у королевы сидела рыжеватая обезьянка.

— Эта веревка представляет самый мой любимый параллельный мир, — сообщил Маркус. — Некий любитель обезьян-белок при случае рассказал королеве, что каждое живое существо излучает определенную энергию, которая может передаваться и имеет целительный эффект. Особенно это касается обезьян-белок — они очень помогают при болезнях желудка и мигренях. Вообразите же мое изумление, когда я, просматривая газеты, нашел там совершенно ошеломляющее добавление на фотографиях ее величества. И это еще не все. С подачи королевы вошло в моду носить обезьянку на плече, так что прогулка по улицам Лондона обещала очень забавные зрелища. К несчастью, История оказалась куда более скучной, и мне пришлось поработать над этим.

Уэллс исподтишка глянул на Джеймса, который с облегчением вздохнул, радуясь, что ему не довелось жить в мире, где надо было бы таскать на себе обезьяну.

— Синие веревки, наоборот, представляют временные отрезки, которые мне еще предстоит привести в порядок, — продолжал объяснять Маркус. — Вот эта синяя веревка символизирует мир, где мы теперь находимся, джентльмены, мир, почти в точности соответствующий оригиналу, только вот в нем Джек Потрошитель не исчез загадочным образом, убив свою пятую жертву, а был пойман Комитетом бдительности Уайтчепела.

Писатели с интересом поглядывали на веревку, о которой толковал Маркус. Первая вырезка относилась к событию, собственно, и вызвавшему ответвление: аресту Джека Потрошителя. Потом шли другие вырезки, где рассказывалось о казни моряка Брайана Риза, убийцы проституток.

— Но, как вы можете убедиться, есть и еще одна синяя веревка, — сказал пришелец. — Эта, вторая, относится к ответвлению, которое еще не успело произойти, но произойдет в ближайшие дни. Оно касается вас, джентльмены. Поэтому я и пригласил вас сюда.





Маркус сдернул с веревки первую вырезку, но не спешил показывать ее гостям, как игрок в покер, который тянет и не открывает карту, которая изменит ход партии.

— Всего через год неизвестный писатель по имени Мелвин Фрост опубликует три книги, которые в мгновение ока сделают его знаменитым и помогут войти в историю литературы.

Он на миг замолчал и по очереди оглядел своих гостей, задержав взгляд на Стокере.

— Один из романов — «Дракула», и вы только что закончили его, мистер Стокер.

Ирландец стоял словно громом пораженный. Уэллс бросил на него любопытный взгляд. Дракула? — повторил он про себя. Что, интересно, значит это слово? Он этого не знал, как, впрочем, не знал почти ничего и о самом Стокере. Так, три-четыре детали, упомянутые раньше. Разумеется, он и заподозрить не мог, что этот скромный, педантичный и вежливый человек, который днем с трогательной преданностью всего себя отдавал суетным делам своего самодовольного шефа, ночами участвовал в бесконечных оргиях с проститутками всех мастей или в диких пирушках, словно пытаясь найти противоядие от скисшего меда супружеских отношений, которые давно превратились в фарс и поддерживались ради сына Ирвинга Ноэля.

— Сейчас вам еще не дано этого знать, мистер Стокер, и вы даже мечтать о таком не отважились бы, но ваш роман займет третье место среди самых читаемых во всем мире книг на английском языке — да, после Библии и шекспировского «Гамлета». И ваш Дракула беззастенчиво вторгнется в пантеон литературных мифов, превратившись в героя воистину бессмертного.

Стокер выпятил грудь, услыхав, что в будущем его сочинение станет классикой. Это, кстати, предрекала и его матушка. Прочитав рукопись романа, она написала сыну, что он очень высоко вознесется над современными писателями. Ну а разве он этого не стоит? Он работал над романом шесть долгих лет, с тех пор как доктор Арминиус Вамбери, профессор факультета восточных языков Будапештского университета и специалист по оккультизму, дал ему прочесть манускрипт, в котором турки описывали жестокие забавы валахского господаря Влада Цепеша, более известного как Влад Колосажатель, так как он любил сажать на кол пленных и выпивать стакан их крови, глядя на агонию несчастных.

— Еще одна книга Фроста — повесть «Поворот винта», — вновь заговорил Маркус, теперь обращаясь к американцу. — Вам знакомо это название, мистер Джеймс?

Тот смотрел на пришельца, онемев от изумления.

— Разумеется знакомо. Мистер Джеймс только что закончил прелестную повесть о привидениях, и ей тоже суждено стать классикой.

Несмотря на способность ловко скрывать свои чувства, Джеймсу не удалось спрятать довольную улыбку при известии, что его повесть ждет столь славная судьба. К тому же она была первой, которую он писал, пользуясь услугами машинистки. Возможно, именно это позволило установить символическую дистанцию между ним и листом бумаги — и он отважился заговорить на столь интимную и болезненную тему, как собственные детские страхи. Хотя, пожалуй, сыграло тут свою роль и то, что он наконец-то решился покинуть отели и пансионы и поселиться в красивом грегорианском доме, купленном им в городке Рай, потому что только после этого, очутившись в собственном кабинете, когда отблески осеннего солнца тускло мерцают по стенам, нежная бабочка бьется об оконное стекло, а незнакомая девушка ждет, пока он заговорит, положив пальцы на клавиши чудовищного изобретения — пишущей машинки… Только после этого отважился Джеймс написать повесть, основанную на том, что давным-давно рассказал ему архиепископ Кентерберийский, — на истории двух мальчиков, которых преследуют призраки бывших слуг.

— Третий роман Фроста, — сказал Маркус, обращаясь теперь к Уэллсу, — это конечно же «Человек-невидимка», только что законченный вами, мистер Уэллс. Главный герой книги также заслужит заметное место в пантеоне современных мифов — рядом с Дракулой мистера Стокера.

Что ж, теперь пришел и его черед гордо выпячивать грудь? — спросил себя Уэллс. Да, наверно, но вот только он почему-то особой гордости не чувствовал. Сейчас ему хотелось только одного — сесть в каком-нибудь уголке и поплакать, пока не выйдет наружу вся вода, накопившаяся в его организме. Дело в том, что сам он расценивал как провал успех, обещанный его роману в будущем, точно так же как считал досадными неудачами «Машину времени» и «Остров доктора Моро». Он был вынужден сочинять очень быстро, и «Человек-невидимка» не выходил за рамки того направления, которое подсказал ему Льюис Хинд, — и разрабатывал жилу научно-фантастических романов, ставя своей целью предупредить мир об опасностях, которыми чревато своевольное обращение с наукой. Жюль Верн, кстати сказать, никогда бы не отважился на такое и всегда изображал науку как нечто вроде чистой алхимии, поставленной на службу Человеку. Уэллс же не был способен на столь наивный оптимизм, поэтому и на сей раз сотворил весьма мрачную историю об ученом, который, изобретя способ сделаться невидимым, в конце концов сошел с ума. Но глубинную идею романа, по всей очевидности, мало кто сможет уловить, потому что люди уже начали использовать науку самым губительным образом, о чем, собственно, и вел речь Маркус и в чем сам Уэллс успел убедиться, читая заметки, развешенные на белой веревке.

Между тем Маркус вручил ему вырезку, чтобы он, прочитав ее, затем передал коллегам. Текст, судя по всему, сводился к набору хвалебных отзывов, но Уэллс не нашел в себе сил ознакомиться с ними и лишь бросил взгляд на фотографию уже упомянутого Фроста. Это был опрятного вида маленький человечек, который позировал, смешно облокотившись на пишущую машинку — щедрый источник, который якобы породил его сочинения. Затем Уэллс передал вырезку Джеймсу, но тот, едва взглянув на нее, вручил Стокеру, который прочитал текст от начала до конца. Именно Стокер нарушил гробовое молчание, повисшее в комнате:

— Но как могло случиться, что этому типу пришли в голову точно те же истории, что и нам?

Джеймс стрельнул в него презрительным взглядом, словно перед ним выделывала свои фортели ярмарочная обезьянка.

— Ну нельзя же быть таким наивным, мистер Стокер, — упрекнул он ирландца. — Наш амфитрион вовсе не хочет сказать, что мистер Фрост сам написал эти романы. Он каким-то образом украл у нас рукописи, прежде чем мы их успели опубликовать.

— Именно так, мистер Джеймс, — подтвердил пришелец.

— Но ведь мы можем заявить на него в суд! — воскликнул ирландец.

— Думаю, вы и сами, если подумаете, объясните, как ему удалось такое проделать, — бросил Маркус.

Уэллс, который наконец поборол апатию и вновь заинтересовался разговором, вдруг почувствовал, как по телу его пробежала дрожь.

— Если не ошибаюсь, мистер Рис имеет в виду, — заговорил он, желая рассеять тревогу, овладевшую коллегами, — что лучший способ заставить человека замолчать — это убить его.

— Убить? — ошеломленно повторил Стокер. — То есть этот самый Фрост завладеет нашими рукописями, а потом нас… убьет?

— Боюсь, что да, мистер Стокер, — подтвердил Маркус с мрачным видом. — Когда я прибыл в эту эпоху и обнаружил сообщение, что неизвестный человек по имени Мелвин Фрост напечатал сразу три книги, я поспешил разузнать, что же случилось с вами, их подлинными авторами. К сожалению, должен поставить вас в известность, что все вы погибли в течение одного месяца, и этот месяц вот-вот должен начаться. Вы, мистер Уэллс, свернете себе шею, свалившись с велосипеда. Вы, мистер Стокер, упадете с лестницы в своем театре. А у вас, мистер Джеймс, случится инфаркт в вашем собственном доме. Стоит ли говорить, джентльмены, что вы умрете не без посторонней помощи. Не знаю в точности, сам ли Фрост этим озаботится или наймет кого-то еще, но, судя по его тщедушному виду, я бы предположил второе. На самом деле Фрост — типичный случай пришельца, который, боясь вернуться обратно, желает укрепить свое положение в прошлом, чтобы начать там новую жизнь. И это было бы понятно и в то же время законно. Но, на беду, большинство из них полагают, что зарабатывать на жизнь традиционным способом, то есть в поте лица, просто смешно, если ты владеешь знаниями о будущем и можешь обогатиться за их счет. Гонясь за богатством, они изменяют прошлое и тем самым выдают себя, как это случилось с Фростом. Иначе мы бы никогда не наткнулись на него. Но я собрал вас здесь отнюдь не для того, чтобы запугать рассказом о скорой смерти, а чтобы попытаться не допустить такого развития событий.

— А разве вы можете это сделать? — спросил Стокер, вдруг обретя надежду.

— Не только могу, но и обязан, поскольку три ваши смерти существенно изменят ход событий в том веке, который мне поручено защищать, — ответил Маркус. — Сейчас моя единственная цель — помочь вам, и, надеюсь, я сумел убедить вас в этом. И вас тоже, мистер Уэллс.

Уэллс вздрогнул. Как узнал Маркус, что он шел на встречу, испытывая сильнейшее недоверие? Ответ на свой вопрос он нашел, проследив за взглядами пришельца и двух своих коллег. Они не отрывали глаз от его левого ботинка: над ним висел кончик ножа, который Уэллс еще дома привязал к спине. Видно, узел получился некрепким. Устыдившись, писатель схватил нож и спрятал в карман, в ответ на что Джеймс осуждающе покачал головой.

— Все вы, поверьте, проживете еще много лет в вашем настоящем мире, — продолжил пришелец, делая вид, что ничего не заметил. — И подарите своим поклонникам, к числу которых принадлежу и я, не один новый роман. Но я не вправе открывать вам будущее целиком и полностью, и вы должны продолжать вести себя самым естественным образом, после того как мы разрешим эту проблему. На самом деле я обязан был сделать это сам, но Фрост слишком хитер и намерен разделаться с вами незаметно, и некоторые нужные мне детали, например точное время, когда вас, мистер Стокер, столкнут с лестницы, не попадут в прессу. Мне известны лишь дни, когда с каждым из вас случится несчастье, а в вашем случае, мистер Джеймс, я не знаю даже точной даты, поскольку ваше тело много позже случайно обнаружит сосед.

Джеймс печально качнул головой, вероятно в первый раз осознав, в какое беспросветное одиночество погружена его жизнь, одиночество, уже облупившееся от старости, — из-за чего его смерть будет тихой и незаметной для мира.

— Скажем так: собрать вас здесь было с моей стороны жестом отчаяния, просто в голову мне не приходит иного способа спасения и я вынужден просить вашей помощи. Надеюсь, вы мне в ней не откажете.

— Разумеется нет, — тотчас ответил Стокер, который, узнав, что ему осталось жить всего несколько дней, почувствовал дурноту. — Что от нас требуется?

— Ничего особенного, — стал объяснять Маркус. — Пока этот самый Фрост не завладеет вашими рукописями, он не сможет убить вас, так что я прошу поскорее доставить их мне. Если удастся, завтра же. Это весьма простое действие породит еще одно ответвление от временной линии — и Фрост вас не убьет. Я же, как только получу тексты, снова отправлюсь в тысяча восемьсот девяносто девятый год и займусь изучением реальности, чтобы решить, что делать дальше.

— Замечательный план! — воскликнул Стокер. — Завтра же я доставлю сюда рукопись.

Джеймс пообещал сделать то же, Уэллс присоединился к ним, хотя все это выглядело как шахматная партия между Маркусом и Фростом, где им троим отводилась роль пешек. Он был слишком ошеломлен последними событиями, чтобы задуматься над тем, нет ли иного, лучшего, выхода из положения. Итак, он, как и его коллеги, завтра же доставит сюда рукопись нового романа, хотя, даже если пришелец в конце концов сумеет схватить Фроста и таким образом вернет заплутавшее будущее на верный путь, это не будет значить, что впредь Уэллс сможет спокойно кататься на своем велосипеде — нет, прежде надо выполнить обещание, данное Гиллиаму Мюррею. А это предполагало единственный ход — помочь инспектору Гарретту поймать Маркуса, того самого Маркуса, который сейчас старался спасти Уэллсу жизнь.





Правда, как оказалось, гораздо труднее, чем поймать путешественника во времени, было найти кэб среди ночи в Лондоне. Джеймс, Стокер и Уэллс потратили не меньше часа, бегая вокруг Беркли-сквер, но так ничего и не добились. Наконец, закоченев от холода и изрыгая проклятья, они двинулись к Пиккадилли, и там из густого тумана, опустившегося на город, вдруг выплыл экипаж. Он пересек улицу только благодаря тому, что лошадь хорошо знала свое дело, хотя извозчик дремал на козлах и, разумеется, не заметил трех джентльменов. Кэб мог вот-вот исчезнуть, словно видение, но тут рыжий ирландец выскочил на дорогу и отчаянно замахал руками. Затем несколько бесконечных минут ушло на то, чтобы втолковать извозчику, каким маршрутом ему предстоит следовать: сначала доехать до дома Стокера, затем завезти Джеймса в отель, где он остановился, и, наконец, отправиться в Уокинг, где обитал Уэллс. Когда извозчик дал знать, что все это понял, — он пару раз моргнул и фыркнул, — троица забралась в экипаж и со вздохами облегчения устроилась на сиденьях, они походили на людей, потерпевших кораблекрушение и добравшихся до вожделенного берега после многодневного плавания на плоту.

Уэллсу хотелось хорошенько поразмыслить над всем случившимся, но Стокер и Джеймс уже завели разговор о своих новых книгах, и он понял, что с анализом событий придется повременить еще немного. Спутники не обращали на Уэллса никакого внимания, что не только не обидело его, но даже порадовало. Видимо, им нечего было сказать человеку, который писал романы, уводившие от реальности, и к тому же являлся на серьезную встречу с привязанным к спине кухонным ножом. Его также мало интересовала их беседа, так что он принялся было разглядывать в окошко трогательные складки тумана, но голос Стокера, когда его не приглушал страх, звучал так мощно, что отрешиться от него не получалось.

— В своем романе я попытался, — с пафосом объяснял ирландец, — дать более глубокий и пространный анализ самого изысканного воплощения Зла, отметая при этом всю шелуху романтической эстетики, превратившей вампира в жалкого сатира-насмешника, который способен вызвать у своих жертв лишь сладострастный испуг. Герой моего романа — вампир, которому я придал самые характерные черты из фольклорных легенд, хотя, признаюсь, кое-что придумал и сам, как, например, способность не отражаться в зеркале.

— Но ведь Зло, получая живое воплощение, теряет большую часть своей загадочности, мистер Стокер, а также своей силы! — воскликнул Джеймс оскорбленным тоном, немало удивив такой реакцией коллегу. — Зло всегда должно быть представлено более тонко — как плод неопределенности, оно должно пребывать на туманной границе между сомнением и реальностью.

— Боюсь, мне будет трудно понять вас, мистер Джеймс, — пробормотал ирландец, как только его собеседник немного успокоился.

Джеймс тяжело вздохнул и попытался было продолжить разговор на столь рискованную тему, однако по оторопи, отразившейся на лице Стокера, Уэллс понял, что ирландец все глубже увязает в трясине смятения, слушая Джеймса. Поэтому, когда кэб остановился у дома Стокера, тот имел вид человека, который плохо понимает, где оказался. После бегства — именно это слово пришло на ум Уэллсу — Стокера ситуация еще больше осложнилась, поскольку между двумя писателями повисло тяжелое молчание. Молчание, которое благовоспитанный Джеймс, естественно, почел своим долгом поскорее нарушить, и всю дорогу до отеля он вел бессмысленный разговор о разного рода тканях, которыми можно обивать сиденья в экипажах.

Когда Уэллс наконец остался один, он, воздев руки, поблагодарил небеса за освобождение и тотчас погрузился в размышления. А подумать ему было о чем. Произошли по-настоящему важные события, да, весьма важные. Начать с того, что ему удалось бросить взгляд на сообщения из будущего, висящие на веревках, хотя и непонятно было, как лучше с ними поступить — забыть или сохранить в памяти. Затем восхитительная идея, пришедшая кому-то в голову: создать карту времени, словно это было физическое пространство. С другой стороны, речь шла об области, полную карту которой никогда и никому не будет по силам составить, потому что невозможно познать предел белой веревки. Или возможно? А если путешественники во времени забрались так далеко в будущее, что нашли самый ее край? Да и существует ли такой край? Интересно все-таки, прекратится ли когда-нибудь время, или оно будет течь вечно? Если верно последнее, то конец веревки должен совпадать с тем мгновением, когда исчезнет человек и на планете не останется никаких других видов. Чем станет время, если некому будет измерять его и нечем будет удостоверить его движение? Время запечатлевается лишь в сухих листьях, зарубцевавшихся ранах, разрастающейся ржавчине и утомленных сердцах. Если никто не замечает этого, то время превращается в ничто, в абсолютное ничто.

Хотя благодаря параллельным мирам всегда находится кто-нибудь или что-нибудь, обеспечивающие времени правдоподобие. А параллельные миры безусловно существуют, теперь он знал это точно, они вырастают из основополагающего мира, словно ветки из ствола дерева, при любом воздействии на прошлое — именно так, как сам он объяснял Эндрю Харрингтону дней двадцать назад, чтобы спасти ему жизнь. И этот факт порадовал Уэллса куда больше, чем будущий успех последнего романа, так как подтверждал незаурядную силу его интуиции и продуктивные — даже пугающе эффективные — способности его мозга. Разумеется, мозг Уэллса не таит в себе механизма, позволяющего перемещаться во времени, как мозг Маркуса, но он умеет сплетать чудесную ткань из умозаключений, и это высоко поднимает Уэллса над толпой.

Он вспомнил карту, показанную пришельцем, фигуру из разноцветных веревок, где обозначены параллельные миры, которые Маркусу предстояло упорядочить. И тотчас понял, что карта была неполной, потому что учитывала лишь реальности, созданные благодаря прямым действиям пришельцев. А наши собственные действия? Параллельные миры возникают не только вследствие порочных манипуляций над священным прошлым, нет, они прорастают также в результате всех вместе и каждого отдельного нашего решения. Уэллс вообразил карту Маркуса с подобным добавлением: от белой веревки отходят желтые, а от них — гроздья других веревок, представляющих миры, сотворенные свободной волей Человека.

Он вынырнул из своих размышлений, лишь когда кэб остановился у его дома. Уэллс дал извозчику щедрые чаевые, открыл калитку и пошел по дорожке через сад, решая, стоит теперь ложиться спать или нет и какие последствия для ткани времени будет иметь сделанный им сейчас выбор.

И тут он увидел незнакомку с огненной шевелюрой.

XL

Стройная и бледная, с рассыпанными по плечам огненными прядями, похожими на разлетевшиеся из костра угли, девушка смотрела на него тем же странным взглядом, который привлек его внимание несколько дней тому назад, когда он заметил ее в толпе любопытных, собравшихся вокруг третьей жертвы Маркуса.

— Вы? — воскликнул Уэллс, приостанавливаясь.

Девушка ничего не ответила. Она просто приблизилась к нему легкой и мягкой, как у кошки, походкой и что-то протянула. Уэллс увидел письмо. Немного растерявшись, он взял его из белоснежной руки. «Для Г.-Дж. Уэллса. Вручить в ночь на 26 ноября 1896 г.», — прочитал он на конверте. Значит, эта девушка, кем бы она ни была, сейчас выполняла роль посланца.

— Прочитайте его, мистер Уэллс, — проговорила она голосом, напоминавшим шелест занавесок под легким послеполуденным ветерком. — От этого зависит ваше будущее.

После чего она направилась обратно к калитке, а он, совершенно ошеломленный, остался стоять у двери дома. Немного придя в себя, Уэллс кинулся вслед за ней:

— Подождите, мисс…

Но ее уже и след простыл, только запах духов еще парил в воздухе. Однако Уэллс, как ему показалось, не слышал скрипа калитки. Словно девушка, вручив ему письмо, испарилась. В буквальном смысле.

Он простоял там еще несколько секунд, вслушиваясь в спокойный пульс зарождающегося дня и вдыхая аромат незнакомки. Потом все же решился войти в дом. Стараясь не шуметь, он пробрался в гостиную, зажег лампу и сел в свое кресло, все еще с изумлением вспоминая появление девушки. Будь в ней росту сантиметров двадцать и украшай ее спину пара стрекозьих крылышек, он принял бы ее за одну из тех фей, в которых верил Конан Дойл. Кто она такая? И как ей удалось так внезапно исчезнуть? Но было глупо тратить время на бесплодные гадания, когда ответ, по всей видимости, находился в конверте, который писатель держал в руках. Уэллс распечатал его и достал оттуда несколько листов бумаги. При виде знакомого почерка его прошиб озноб и сердце суматошно запрыгало в груди. Он начал читать.


Дорогой Берти!
Если ты получил это письмо, значит, я оказался прав и в будущем люди смогут путешествовать во времени. Я понятия не имею, кто передаст тебе это послание, но будь уверен, это человек одной с тобой крови, и со мной тоже, потому что, как ты уже понял по почерку, я — это ты. Уэллс в будущем. В очень далеком будущем. Тебе следует переварить эту новость, прежде чем продолжать чтение письма. А так как я знаю, что полное сходство наших почерков еще не служит для тебя достаточно веским доказательством — ведь любой ловкач способен его подделать, — то я попробую убедить тебя в том, что мы с тобой — одно и то же лицо, описав нечто, известное только тебе и больше никому. Кто, кроме тебя, знает, что корзина, которая стоит на кухне, наполненная помидорами и перцем, — это вовсе не обычная корзина? Хватит с тебя, или я должен позволить себе бестактность, напомнив, что в годы брака с кузиной Изабеллой ты мастурбировал, воображая скульптуры из Хрустального дворца? Прости, что коснулся постыдного периода твоей жизни, но я уверен: ни об этом, ни о роли, которую выполняет корзина с помидорами, ты ни за что на свете не расскажешь в своей будущей автобиографии, а значит, ни один человек из будущего не сможет почерпнуть такие подробности из книги, чтобы начать тебя разыгрывать. Нет, Берти, я — это ты. Прими это как факт, иначе нет смысла продолжать чтение этого письма.
А сейчас я расскажу, как ты превратишься в меня. Когда завтра вы отправитесь к Маркусу, чтобы вручить ему рукописи, вас будет ожидать неприятный сюрприз. Все рассказанное пришельцем — сплошная ложь, правдой является лишь то, что он — большой почитатель ваших произведений. Поэтому он не сумеет скрыть улыбки, когда вы сами принесете ему столь драгоценные трофеи. Затем он отдаст приказ своему телохранителю, и тот выстрелит в бедного Джеймса. Ты уже и сам видел, какие раны наносит их оружие, поэтому не стану вдаваться в подробности, тебе легко вообразить, что костюм твой будет обрызган кровью и кусочками плоти несчастной жертвы. Потом, не дав вам времени опомниться, убийца снова выстрелит, на сей раз в Стокера. Затем он прицелится в тебя, но Маркус остановит его мягким движением руки. Дело в том, что он тебя слишком почитает, чтобы позволить умертвить, не изложив причины. В конце концов, ты автор «Машины времени» — романа, который породил моду на путешествия во времени. Так что он как минимум обязан дать тебе объяснения, открыть правду, пусть даже только для того, чтобы лишний раз послушать самого себя, собственный рассказ о том, как ему удалось одурачить вас троих. И тогда он признается, расхаживая своими смешными шажками по холлу, что на самом деле никакой он не смотритель времени и никогда не бывал в Библиотеке правды.
Маркус — эксцентричный миллионер, из тех редких людей, что разъезжают по всему миру, потакая своим капризам. Но наступил момент, когда государство учредило Департамент времени, и Маркус попал в число объектов его внимания. Вернее, стал объектом изучения, но это не принесло ему каких-то особенных неприятностей, если не считать необходимости тесно общаться с людьми разных классов и сословий. Хотя и такое можно стерпеть, когда взамен ты получаешь информацию о причинах твоей болезни — так, между прочим, сам он стал воспринимать свой дар после пары временных перемещений. И особенно если откроешь, какие возможности он перед тобой открывает. Когда Департамент был ликвидирован, Маркус вознамерился усовершенствовать свои способности, которыми уже научился управлять с завидным мастерством, занимаясь межвременным туризмом. Сперва он странствовал по прошлому как ему заблагорассудится, без всякого плана перескакивая из века в век, но наконец ему наскучило присутствовать при исторических морских сражениях, сжигать на костре ведьм и оставлять свое семя в лоне гетер и египетских рабынь. И тут ему пришло в голову, что, используя этот дар, он может утолить свою страсть к собиранию редких книг. Маркус хранил у себя в особняке огромную библиотеку, где имелись настоящие сокровища — инкунабулы и первые издания, но ни с того ни с сего собственная коллекция вдруг показалась ему смехотворной и лишенной истинной ценности. Что толку обладать первым изданием «Паломничества Чайльд-Гарольда» лорда Байрона, если глаза твои, в конце концов, скользят по тем же строкам, какие доступны всякому и каждому? Совсем другое дело — держать в руках единственный экземпляр какого-нибудь произведения, единственный в мире, как если бы английский поэт сочинил его с целью подарить специально тебе. И теперь Маркус вполне мог осуществить нечто подобное. Если он, переместившись в прошлое, украдет рукопись одного из своих любимых писателей, прежде чем тот успеет опубликовать произведение, а потом убьет его, можно будет собрать совсем особую библиотеку — из текстов, которые остальному миру никогда не будут известны. А то, что придется прикончить кучку писателей, чтобы иметь в своей библиотеке личную историю литературы, также не представляло для него ни малейшей проблемы, поскольку Маркус всегда относился к любимым романам так, словно они возникли сами по себе, вне всякой связи с конкретными авторами, потому что те были людьми, а все люди, как правило, омерзительны. Кроме того, он уже давно забыл, что такое угрызения совести, ведь свое состояние он нажил, прибегая к способам, которые, согласно общепринятым моральным нормам, считаются преступными. Однако ему не было нужды оглядываться на чужую мораль — он уже давно сотворил себе собственную. Иначе он никогда не смог бы, скажем, избавиться от отчима, которого отравил, как только тот составил завещание в пользу матери Маркуса. И последний каждое воскресенье непременно носил на его могилу цветы. В конце концов, именно ему он был обязан тем, чем стал. Хотя огромное состояние, унаследованное от этого грубого и бездушного человека, не шло ни в какое сравнение с наследством, полученным от настоящего отца: с тем драгоценным геном, который позволял Маркусу путешествовать во времени. Тогда-то он и стал мечтать об уникальной библиотеке, где будут соседствовать рукописи «Острова сокровищ», «Илиады», «Франкенштейна» и трех романов самого его любимого автора, Мелвина Аарона Фроста. Он взял в руки «Дракулу» Фроста и внимательно изучил фотографию писателя. Да, вот этот тщедушный человечек, чьи глаза свидетельствовали, что душа его была изъедена пороками и слабостями, станет первым в длинном списке писателей, погибших при странных обстоятельствах. А цепочка таких преждевременных смертей поможет Маркусу собрать свою библиотеку-призрак.
С этой целью он и прибыл в нашу эпоху, прихватив с собой двух подручных. Всего через несколько месяцев Фросту предстояло стать знаменитым. Надо было отыскать его, убедиться, что он еще не успел передать рукописи издателю, и, если это так, силой отнять у него то, что единственно отличало Фроста от прочих ничтожных людишек, позоривших своим существованием землю. Потом Маркус уничтожит его, подстроив какой-нибудь несчастный случай. Но, к своему немалому удивлению, Маркус не нашел и следа этого самого Фроста. Как ни странно, никто, по всей видимости, не знал его. Того словно бы и не существовало. Откуда Маркусу было знать, что Фрост, как и он сам, был пришельцем из будущего и известность он обретет, только завладев рукописями трех замечательных произведений? Но Маркус не собирался отступать от задуманного. Он выбрал Фроста, чтобы начать с него жестокую охоту на писателей, и найдет его во что бы то ни стало. Единственный способ выманить Фроста из укрытия, который пришел Маркусу в голову, — это лишить жизни трех человек и написать на месте преступления начальные фразы из трех выбранных произведений — соответствующие книги он прихватил с собой из будущего. Казалось, Фрост не мог не клюнуть на такую приманку. Тексты, как и рассчитывал Маркус, попали на страницы газет. Но Фрост так и не появился, словно все это не имело к нему никакого касательства.
Маркус, чувствуя попеременно то бешенство, то отчаяние, день и ночь караулил его вместе со своими подручными в местах, где были совершены убийства, но безрезультатно. Зато внимание его привлек к себе некий человек, стоявший в толпе любопытных неподалеку от тела третьей жертвы. Это был вовсе не Фрост, однако внешность незнакомца пробудила в Маркусе схожие эмоции. Маркус глазел, как и все остальные, на труп миссис Эллис, которую сам же несколькими часами раньше лишил жизни и оставил сидеть, прислонив спиной к стене. Потом он перевел взгляд на инспектора Скотленд-Ярда, стоявшего рядом с жертвой. Инспектор был совсем молоденький и, казалось, изо всех сил боролся с приступом дурноты. Затем на глаза Маркусу попался мужчина средних лет, находившийся справа от него. Все в его облике выдавало типичного представителя своего времени: элегантный синий костюм, цилиндр, монокль и трубка во рту — и очень напоминало тщательно продуманный карнавальный костюм. Но тут Маркус увидел книгу, которую незнакомец держал в руке, — «Поворот винта» Мелвина Фроста, повесть, пока еще не увидевшую свет. Как она попал к нему? Выходило, что рядом с ним стоял еще один путешественник во времени. Маркус краем глаза наблюдал, как мужчина сравнивал первые строки книги с текстом, написанным на стене, как он нахмурился, убедившись, что все совпадало слово в слово.
Незнакомец спрятал книгу в карман и зашагал прочь. Маркус решил последовать за ним. Не заметив этого, мужчина привел его к дому на Беркли-стрит, который выглядел необитаемым. С опаской осмотревшись по сторонам, он вошел в дверь. Маркус со своими людьми тотчас ворвались туда же. Всего нескольких крепких ударов хватило, чтобы незнакомец признался, что действительно владеет пока еще не опубликованной книгой. Тут-то Маркус и услышал рассказ про Библиотеку правды и про все прочее. Итак, Маркус прибыл в твое время, чтобы убить своего любимого писателя и стать его единственным читателем, а открыл для себя много такого, с чем ему вроде бы было не просто сладить. Мужчину, которому они изрядно подпортили лицо, звали Огюст Драпе, и он на самом деле был библиотекарем, отвечающим за XIX век. Он явился сюда, чтобы исправить беспорядок, который пришелец по фамилии Фрост устроил в ткани времени, убив трех писателей — Брэма Стокера, Генри Джеймса и Герберта Джорджа Уэллса и напечатав их сочинения под своим именем. Маркуса страшно удивило, что Мелвин Фрост не был подлинным автором этих замечательных сочинений, а упомянутые библиотекарем писатели, хотя они в реальности Маркуса и погибли, едва успев прославиться, в их собственном оригинальном мире еще будут продолжать и продолжать писать. Маркус почти так же удивился, узнав, что Джек Потрошитель на самом деле так и не был схвачен. Он почувствовал себя оскорбленным — в метафизическом, понятно, смысле: оказывается, он всего лишь скакал по параллельным мирам в ритме, навязанном ему другими путешественниками во времени, но те-то не ограничивались оргиями с египетскими рабынями. Однако Маркус решил не думать сейчас об этом, а сосредоточить внимание на показаниях пленника. Тот собирался исправить положение, предупредив трех писателей о том, что им грозит. Для этого он хотел подсунуть в почтовый ящик каждому из них соответствующую книгу, напечатанную под именем Мелвина Фроста, а также карту, где будет указано место встречи с ним, библиотекарем. Он уже готов был приступить к исполнению своего плана, когда в газетах появились сообщения о необычных убийствах. Это заставило его отправиться туда, где обнаружили третий труп. О том, что было с ним дальше, нетрудно догадаться: Маркус без колебаний убил его и решил встретиться с вами, выдав себя за смотрителя времени.
Я рассказал тебе, что произошло на самом деле, и если ты как следует поразмыслишь над этим, то найдешь объяснение многим вещам. Разве не кажется тебе странным, что Маркус установил с вами связь столь рискованным образом: убив трех человек и подняв на ноги всю лондонскую полицию. Кстати сказать, я очень сомневаюсь, что жертвам его было так или иначе суждено умереть в ближайшие дни. Хотя не имеет никакого значения то, что тебе кажется сейчас, если ни о чем похожем ты не подумал в тот миг, когда как раз и следовало бы подумать. Ты не так умен, как сам считаешь, дорогой Берти. И знал бы ты, как мне больно говорить тебе об этом.
Так на чем мы остановились? Ах да! Ты выслушаешь объяснения Маркуса, не сводя глаз с нацеленного на тебя оружия, чувствуя, как сердце все быстрее колотится в груди, как пот течет по спине и как у тебя даже начинает странным образом кружиться голова. Думаю, выстрели они в тебя столь же неожиданно, как в Стокера и Джеймса, ты бы умер, и все. Но долгие объяснения Маркуса позволили тебе освоиться с ситуацией — назовем это так. В результате, когда Маркус замолк и его подручный сделал шаг вперед и прицелился в самую середину твоей груди, все накопившееся у тебя внутри напряжение выплеснулось наружу — и яркая вспышка осветила мир. На какую-то долю секунды ты ощутил свободу от собственного веса, от собственной плоти — она показалась тебе лишь ничтожной оболочкой, вместилищем болезней и пустых удовольствий. И ты почувствовал себя сотканным из воздуха. Но уже в следующий миг вновь обрел прежнюю тяжесть и закрепился в мире, как якорь, упавший на дно. К тебе вернулось ощущение твоего тела — и это принесло облегчение, но одновременно породило тоску по тому бестелесному существованию, которое мимолетно тебя посетило. Внезапно ты испытал мучительные приступы рвоты. Потом, немного придя в себя, поднял голову, так и не поняв, выстрелил уже человек Маркуса или забавляется зрелищем твоих мук и потому отсрочил казнь. Но ты не увидел направленного на тебя оружия. Вокруг вообще никого не было — ни Маркуса, ни его подручных, ни Стокера с Джеймсом. Ты стоял один в темном холле, откуда исчезли даже канделябры. Словно все предыдущее тебе только приснилось. Но как такое могло произойти? Я отвечу тебе, Берти: просто-напросто ты уже был не ты. Ты превратился в меня.
А теперь, если позволишь, я продолжу рассказ от первого лица. Поначалу я не понял, что случилось. Несколько минут стоял в холле, дрожа от страха и прислушиваясь, но кругом царила полная тишина. Казалось, дом опустел. Вскоре я рискнул выйти на улицу, которая тоже была безлюдной. Я пребывал в полнейшем смятении, однако в одном не сомневался: испытанные мною ощущения были слишком реальными, чтобы счесть их частью сновидения. Что же такое со мной было? И тут меня что-то кольнуло. Дрожащими руками я схватил газету, кем-то выброшенную в урну, и ошарашенно уставился на дату: мои подозрения подтвердились, и болезненные ощущения, испытанные мной, свидетельствовали лишь о том, что я совершил прыжок во времени. В это было невозможно поверить, но я попал в 7 ноября 1888 года, то есть перенесся на восемь лет назад!
Несколько минут я простоял как вкопанный посреди пустой площади, пытаясь осознать случившееся, но времени на раздумья у меня оказалось маловато, поскольку мне тотчас пришло на ум, что сегодняшняя дата потому и казалась мне знакомой, что именно в этот день Джек Потрошитель убил в Уайтчепеле любовницу юного Харрингтона, после чего был задержан Комитетом бдительности, наведенным на след убийцы пришельцем… Неужели этим пришельцем был я? Не берусь утверждать, но все указывало на то. Кто еще, кроме меня, мог знать о предстоящих ночных событиях? Я бросил взгляд на часы. До преступления оставалось не более получаса. Надо было спешить. Я кинулся искать кэб, а когда нашел, велел извозчику как можно быстрее мчаться в Уайтчепел. Пока мы пересекали Лондон, у меня в голове крутился один вопрос: неужели это я изменил ход Истории, сделав так, что мир покинул дорогу, по которой двигался вперед, и свернул на непредвиденную тропу, обозначенную синей веревкой, и стал все дальше удаляться от белой веревки, как нам объяснил Маркус? А если да, то действовал я по собственной воле или просто потому, что так было предначертано, поскольку я уже совершил сей шаг?
Как ты можешь себе вообразить, я прибыл в Уайтчепел в страшном волнении и, честно сказать, не знал, что делать. Во всяком случае, точно не собирался бежать на Дорсет-стрит, чтобы вступить в борьбу с кровавым чудовищем, — если во мне и есть что-то от доброго самаритянина, то до известных пределов. Итак, я влетел в первый попавшийся паб с криком, что только что видел в Миллерс-корт Джека Потрошителя. Я сделал первое, что пришло мне в голову, и, думаю, поступил правильно. Рядом со мной тотчас вырос здоровенный светловолосый мужчина по имени Джордж Ласк, который, вывернув мне руку и прижав меня лицом к стойке, заявил, что сейчас же отправится проверить мои слова, но если я соврал, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Затем он созвал своих людей, и они без особой спешки двинулись в сторону Дорсет-стрит. Я подошел к дверям паба, потирая руку и проклиная этого мерзавца, которому теперь достанется вся слава. Но тут в толпе, заполнявшей улицу, я увидел нечто, меня испугавшее. Я увидел юного Харрингтона. Бледный как привидение, он брел, не замечая ничего вокруг, бормотал что-то бессвязное и нервно тряс головой. Было понятно, что он только что обнаружил изуродованное тело своей возлюбленной. Я хотел было подойти к нему и утешить, даже сделал несколько шагов в его сторону, но тотчас остановился, вспомнив, что, насколько мне известно, в прошлом я ничего подобного не делал, поэтому я лишь проследил за ним глазами, пока он не скрылся в конце улицы. Повести себя иначе я не мог: приходилось следовать сценарию, ведь любая импровизация с моей стороны повлекла бы за собой нежелательные изменения в ткани времени.
И тут я услышал за спиной знакомый голос, единственный в своем роде шелковистый голос: «Не могу поверить глазам своим: неужели это вы, мистер Уэллс?» Маркус стоял, прислонившись к стене, со своим ружьем в руке. Я смотрел на него так, словно он привиделся мне во сне. «Итак, сердце не обмануло меня, и я правильно угадал то единственное место, где могу встретить вас: вы тот самый пришелец, который навел Комитет бдительности на след Джека Потрошителя и тем самым изменил все. Кто бы мог подумать, мистер Уэллс? Хотя есть у меня подозрение, что на самом деле вас зовут иначе. Думаю, настоящий Уэллс уже лежит где-нибудь мертвый. Но, кажется, я понемногу начинаю привыкать к этому балу-маскараду, в который путешественники во времени превратили прошлое. Хотя, честно сказать, мне совершенно безразлично, кто вы такой, я все равно убью вас». Он улыбнулся и очень медленно навел на меня ружье, словно ему было некуда спешить и он хотел растянуть приятный момент.
Но я вовсе не собирался смирно стоять, дожидаясь, пока тепловой луч пронзит меня насквозь. Я развернулся и со всех ног бросился наутек, стараясь двигаться зигзагами. В тот же миг раскаленный луч пролетел над моей головой, опалив мне волосы, и я услышал смех Маркуса. Видимо, он решил поразвлечься, прежде чем убьет меня. Я продолжал бежать, изо всех сил борясь за жизнь, и в голове моей с быстротой молнии раскручивался самонадеянный план. Я слышал за спиной твердые шаги Маркуса, который откровенно наслаждался преследованием. К счастью, выбранная мной улица оказалась совершенно пустынной, так что никто посторонний не мог пострадать в ходе нашей с ним опасной игры. Тут новый тепловой луч сверкнул справа от меня и разрушил часть стены, затем еще один прорезал воздух слева и срезал фонарь. В этот самый миг я заметил экипаж, выехавший из боковой улицы, и из последних сил рванул вперед — ему наперерез. И тут же услышал грохот за спиной и понял, что Маркус без колебаний выстрелил в экипаж, перегородивший ему дорогу. Я увидел, как над моей головой взлетела охваченная пламенем лошадь и как она рухнула на землю в нескольких метрах передо мной. Я обогнул обуглившееся животное и свернул на другую улицу. И тотчас в свете фонаря на стену ближайшего дома упала длинная тень Маркуса. Он остановился и поднял ружье, ему явно наскучило играть со мной в кошки-мышки. Через пару секунд я умру, сказал я себе, не замедляя бега.
И в тот же миг почувствовал уже знакомое головокружение. Почва ушла у меня из-под ног, но уже в следующую секунду я опять стоял на твердой земле и в глаза мне бил солнечный свет. Я перестал бежать и сжал зубы, чтобы меня не вывернуло наизнанку, потом несколько раз моргнул, восстанавливая ясность зрения. И сделал это весьма вовремя, чтобы заметить, как огромная металлическая машина мчится прямо на меня. Я резко дернулся в сторону, упал и сколько-то метров катился по земле. Приподняв голову, я наблюдал, как чудовище следует своим путем, а люди, по всей видимости скрывавшиеся внутри, что-то кричали и обзывали меня пьяницей. Но этот грохочущий механизм не был здесь единственным. Всю улицу заполонили такие же машины, похожие на железных бизонов, в панике мчащихся кто куда. Я встал на ноги и с удивлением осмотрелся по сторонам. К счастью, Маркуса нигде не было видно. Я поднял с ближайшей скамейки газету, чтобы посмотреть, куда на сей раз меня занесло, и обнаружил, что нахожусь в 1938 году. Судя по всему, я постепенно набирался сноровки: теперь мне удалось переместиться вперед аж на сорок лет.
Я покинул Уайтчепел и, с изумлением глазея по сторонам, зашагал по этому странному Лондону. Например, дом номер пятьдесят по Беркли-сквер ныне превратился в книжный магазин, где торговали старыми книгами. Все стало иным, хотя, к моей радости, я еще многое мог узнать. Несколько часов я бродил по улицам, рассматривая ужасные автомобили — их не тянули лошади и не толкал вперед пар, чье царство, вопреки убеждениям твоей эпохи, оказалось весьма призрачным. На мне время не отразилось, но для мира эти сорок лет не прошли даром. Я наблюдал повсюду сотни изобретений, множество машин, которые свидетельствовали о неисчерпаемости человеческой фантазии, хотя в конце твоего века директор Национального патентного бюро подал президенту страны докладную записку, где предлагал закрыть бюро, так как, по его мнению, все, что можно было изобрести, уже изобретено.
Наконец я решил сесть на скамейку в каком-то парке, чтобы спокойно обдумать то, что со мной в последнее время случилось. Итак, я способен перемещаться во времени. Но в какое будущее я попал — в то ли, о котором нам рассказывал Маркус? Существует ли здесь соответствующий Департамент и могу ли я туда обратиться? Вряд ли. Я ведь одолел расстояние всего в сорок лет, не более того. Если в данной эпохе имеются и другие пришельцы, они должны чувствовать себя столь же одинокими и беззащитными, как я. И тут я задался вопросом, смогу ли вновь заставить действовать свой мозг, чтобы вернуться в прошлое, в твое время, и предупредить тебя о том, что должно произойти. Но после нескольких попыток сделать это я смирился с неудачей. И понял, что попал в будущее, как в ловушку. Но я был жив, не погиб от теплового луча, и вряд ли Маркус отыщет меня здесь. Надо радоваться и этому.
И действовать соответственно. Побыстрее узнать, что произошло в мире, но в первую очередь попытаться проследить судьбу Джейн и знакомых мне людей. Я направился в библиотеку, несколько часов подряд рылся в газетах и получил в общих чертах представление о мире, в который попал. С большим огорчением я убедился, что люди с тупым упрямством приближались к мировой войне; мало того, не так давно человечество уже пережило одну такую войну, залившую кровью чуть ли не половину Земли и унесшую жизни восьми миллионов. Но это мало чему научило обитателей планеты, и ситуация снова была настолько шаткой, что приходилось ожидать самого худшего. Я вспомнил заголовки некоторых статей, висевших на карте времени, и понял, что предотвратить вторую войну не удастся, поскольку речь шла о такой ошибке прошлого, с которой люди будущего предпочли смириться. Оставалось только ждать начала ужасной бойни и по возможности спасать свою шкуру.
А еще я прочел статью, которая одновременно и смутила и огорчила меня. Речь в ней шла о двадцать пятой годовщине со дня смерти писателей Брэма Стокера и Генри Джеймса — они погибли, встретившись с привидением в доме пятьдесят на Беркли-сквер. В ту же ночь произошло еще одно трагическое для литературного мира событие: Г.-Дж. Уэллс, автор «Машины времени», таинственным образом исчез, и никогда больше никто о нем не слышал. А вдруг он отправился в путешествие на придуманной им машине? — не без ехидства спрашивал репортер, не подозревая, насколько его шутка была близка к истине. В статье тебя называли основателем научно-фантастической литературы. Так и слышу, как ты спрашиваешь: «А что это такое, черт побери?» Представь себе, этот термин заменит «научный роман», и придумает его в 1926 году некий Хьюго Гернсбек, он вынес определение на обложку основанного им журнала «Удивительные истории» — первого издания, целиком посвященного сочинениям в этом жанре. Кажется, там были перепечатаны многие из тех рассказов, что ты писал для Льюиса Хинда, а также рассказы американца Эдгара Аллана По и, разумеется, Жюля Верна, который оспаривал у тебя титул отца нового направления. Как и предрекал инспектор Гарретт, романы, посвященные будущему, дали начало отдельному жанру, и не последнюю роль в этом сыграл он сам, разоблачив величайшую аферу XIX века — фирму «Путешествия во времени Мюррея». После этого будущее опять превратилось в бесхозную территорию, которую каждый писатель мог обустраивать по своему капризу и разумению, в terra incognita,[19] неведомые просторы, подобные тем, что отмечались на старинных мореходных картах, где, согласно легендам, обитали чудовища.
Прочитав все это, я с испугом осознал, что мое исчезновение развязало цепочку роковых событий: без моей помощи Гарретт не смог поймать Маркуса и собирался отправиться в 2000 год, чтобы арестовать капитана Шеклтона. В итоге он разоблачил Мюррея, и тот оказался в тюрьме. Я тотчас подумал про Джейн и пролистал сотни газет и журналов, боясь натолкнуться на сообщение, что «вдова» писателя Г.-Дж. Уэллса погибла в результате несчастного случая — упав с велосипеда. Но Джейн не умерла, она продолжала жить после таинственного исчезновения мужа. И это означало, что Гиллиам Мюррей не исполнил своей угрозы. Может, он просто хотел таким образом заставить меня работать на него? Скорее всего. А может, не успел привести угрозу в исполнение, так как зря потерял время, разыскивая меня по всему Лондону, чтобы призвать к ответу: когда, черт возьми, я наконец найду злодея, убившего невиданным оружием трех человек? Но ни он, ни его подручные не напали на мой след. Им ведь не пришло в голову заглянуть в 1938 год. Так или иначе, но Мюррей попал в тюрьму, а моя жена осталась жива.
Благодаря газетам я восстановил основные вехи ее жизни после моего внезапного и странного исчезновения. Джейн ждала меня в нашем доме в Уокинге почти пять лет, но потом терпение ее иссякло. Она вернулась в Лондон и там вышла замуж за известного адвоката, Дугласа Эванса. У них родилась дочь, которую они назвали Сельмой. Я даже наткнулся на фотографию Джейн: милая старушка улыбалась все той же улыбкой, в которую я когда-то влюбился, прогуливаясь с ее обладательницей по Кинг-Кросс. Мне тотчас захотелось встретиться с ней, но мой порыв был явно неосмотрительным. Что бы я ей сказал? Мое неожиданное появление внесло бы совершенно ненужный переполох в ее спокойное существование. Иными словами, с самого момента моего исчезновения я больше не видел прелестной женщины, которая теперь спит рядом с тобой. Возможно, мое признание заставит тебя, как только ты дочитаешь письмо до конца, разбудить ее нежными ласками. Но тут уж ты поступай как знаешь! Я в твою личную жизнь вмешиваться не намерен. Впрочем, главным в тот миг, как я считал, было побыстрее убраться из Лондона — и не только из страха, что я могу встретиться с ней или с кем-то из своих друзей, которые вмиг узнают меня, поскольку внешне я ничуть не переменился. Нет, мне надо было спасаться, ведь Маркус вполне мог прочесывать век за веком в надежде разделаться со мной.
Я изменил свой внешний вид, отрастив густую бороду, и выбрал прелестный средневековый город Норидж в качестве места жительства, чтобы без лишнего шума начать там новую жизнь. Благодаря тем навыкам, которые ты в юности обрел, работая у мистера Коуэпа, я поступил на службу в аптеку и в течение целого года с утра до ночи отпускал мази и микстуры, а ночами, растянувшись в постели, слушал новости, следя за тем, как медленно надвигается война, которой суждено раз и навсегда изменить мир. Короче говоря, по собственной воле я вел серую и бессмысленную жизнь — именно такую, какой всегда так боялся и о какой упрямо мечтала для меня матушка. Я страшился писать, чтобы не привлечь к себе внимания Маркуса. Я был писателем, обреченным жить так, словно я лишен всякого таланта, способного облагородить окружающий мир. Можешь ли ты вообразить большую муку? Я — нет. Порой меня даже одолевали сомнения: а стоит ли держаться за такую жизнь? К счастью, нашлась женщина, которая помогла мне. Ее звали Алисой, и она была прелестна. Однажды утром она зашла в аптеку, чтобы купить пачку аспирина — препарата ацетилсалициловой кислоты, который стала производить некая немецкая фирма, прежде занимавшаяся красителями, — и унесла мое сердце, завернув его в тонкую бумагу.
Любовь вспыхнула между нами невероятно быстро, и случилось это еще до начала войны. Поэтому нам с Алисой теперь было что терять. К счастью, основные события развивались далеко от нашего городка — видимо, он не представлял никакой угрозы для Германии, чей новый канцлер вознамерился завоевать весь мир, ссылаясь на то, что в его венах текла кровь высшей расы. Весьма спорный аргумент! О катастрофических последствиях войны мы могли судить по ужасному грохоту, который доносил до нас ветер, прежде чем в руки к нам попадали газеты с последними сводками. Всего этого было достаточно, чтобы понять: нынешняя война отличалась от любой предыдущей, потому что наука изменила свое лицо, предоставив людям новые способы убивать друг друга. Теперь сражения происходили в воздухе. Только не думай, что отряды аэростатических шаров обменивались выстрелами, соревнуясь, у кого первого взорвется мешок с водородом. Человек покорил небо, создав летающий аппарат тяжелее воздуха, напоминающий тот, что Жюль Верн изобразил в своем романе «Робур-завоеватель», только сделаны они отнюдь не из папье-маше. И еще эти аппараты сбрасывают на землю бомбы. Отныне смерть приходила с небес, извещая о своем приближении душераздирающим свистом. И хотя в результате сложных союзных отношений шестьдесят стран были вовлечены в кошмарную войну, только Англия сохранила прежнее состояние, остальной же мир с изумлением наблюдал за тем, что творит новый режим. Германия решила во что бы то ни стало сломить сопротивление нашей страны и подвергала ее постоянным бомбардировкам, хотя сначала, соблюдая некие правила военной чести, сбрасывала бомбы на аэродромы и порты, но очень скоро они полетели и на города. Наш дорогой Лондон превратился в груду дымящихся развалин, невредимым остался, словно символ непобедимости нашего духа, только купол собора Святого Павла. Да, Англия не сдавалась, и совершала налеты в небо Германии, и даже нанесла серьезные разрушения историческому городу Любеку, расположенному на берегу реки Треве. После чего германское командование решило в отместку усилить атаки на Великобританию. Вопреки всему мы с Алисой чувствовали себя в Норидже, не имевшем никакого стратегического значения, в относительной безопасности. На беду, город был отмечен тремя звездами в знаменитом путеводителе «Бедекер», а туда, по всей видимости, немецкие вожди имели привычку заглядывать. Путеводитель Карла Бедекера советовал посетить романский собор, замок XII века и многочисленные церкви, но Германия предпочла смести их с лица земли.
Все мы находились в соборе и слушали проповедь падре Хелмора, чей голос внезапно был заглушен неприятным жужжанием, летевшим с неба. Мы разом подняли головы к своду, словно вдруг решили полюбоваться красотой его нервюр. Тут-то и нам довелось испытать тот страх, о котором писали газеты. Падре Хелмор велел прихожанам покинуть храм под тем предлогом, что именно он может стать главной целью немцев. И хотя кое-кто предпочел остаться, то ли парализованный ужасом, то ли слепо веря, что нет убежища надежнее, чем это, я схватил Алису за руку и потащил к выходу, стараясь пробиться сквозь толпу. Мы как раз вышли на улицу, когда упали первые бомбы. Как описать этот кошмар? Я бы сказал так: гнев Божий не идет ни в какое сравнение с гневом человеческим. Люди в ужасе метались вокруг, не понимая, куда бежать, земля дрожала, дома рушились. Мир разлетался на части, мир погибал. Я попытался отыскать какое-нибудь более или менее безопасное место, чтобы укрыться, но единственная мысль, посетившая меня, сводилась к тому, что человеческая жизнь, в конце концов, для нас же самих очень мало что значит. И тут, среди бестолковой беготни, я почувствовал весьма знакомое головокружение. В мозгу что-то болезненно ухало, и все вокруг стало расплывчатым. Я уже знал, что сейчас произойдет. Приостановив наш безумный бег, я велел Алисе покрепче схватиться за мои руки. Она растерянно посмотрела на меня, но сделала так, как я велел. Тем временем окружающий мир вдруг поблек, я в третий раз потерял ощущение собственной тяжести, сжал зубы и решил во что бы то ни стало унести Алису с собой. Я ведать не ведал, куда направляюсь, но ни за что не хотел бросить ее здесь, как когда-то оставил Джейн, как оставил свою жизнь, как бросил все, что любил. Накатившие на меня ощущения были мне уже привычны: на короткий миг я словно завис в воздухе, покинув собственное тело, потом вернулся в него, только вот на сей раз в своих руках я чувствовал тепло чужих рук. Открыв глаза, я усиленно заморгал, стараясь сдержать приступ тошноты. Затем счастливо улыбнулся, глядя на руки Алисы, зажатые в моих руках. Тонкие и нежные руки, которые я любил покрывать благодарными поцелуями после минут любви. Но только ее руки мне и удалось перенести с собой.
Я похоронил их в том самом саду, где очутился, в Норидже 1982 года. Казалось, на город никогда не падали бомбы, и о кошмарном прошлом напоминал лишь памятник погибшим, установленный в центре площади. Там, среди многих других, я отыскал и имя Алисы, хотя так до конца и не избавился от сомнений: кто ее убил на самом деле, война или безумно любивший ее Отто Лиденброк. Так или иначе, но с этим я обречен был жить дальше, в очередной раз прыгнув в будущее — на сорок лет вперед. Опять сорок — похоже, эта цифра стала моим фирменным знаком. Теперь я вроде бы попал в более мудрый мир, который, как казалось, маниакально преследовал одну цель: сотворить собственное неповторимое лицо, при всяком удобном случае продемонстрировать свою высшую склонность к игре и обновлению. Да, это был весьма тщеславный мир — он выпячивал любые свои достижения с неугомонным детским ликованием. Но в нем царил покой, и война жила лишь в воспоминаниях — она оставила по себе постыдную уверенность, что в человеческой природе есть ужасная составляющая, которую следует скрывать — пусть и под маской искусственной и натужной корректности. Миру пришлось восстанавливаться, и тогда-то, разбирая руины и хороня мертвых, заново строя здания и мосты, заделывая щели, оставленные войной в его душе и в его родословной, человек вдруг с диким ужасом осознал, что именно произошло, и то, что прежде казалось разумным, вдруг сделалось неразумным, словно танец, во время которого внезапно выключили музыку. Я не мог сдержать радостной улыбки: горячность, с какой окружающие меня люди порицали теперь поступки своих дедушек, сулила надежду, что больше не будет войны, которую я пережил. И должен тебе признаться, что не ошибся. Человек способен-таки учиться, Берти, хотя порой делает это из-под палки, как животные в цирке.
Однако мне предстояло в очередной раз начинать все с нуля. Я покинул Норидж, с которым меня больше ничего не связывало, и вернулся в восстановленный Лондон, где попытался найти себе какую-нибудь работу, чтобы она была по плечу человеку Викторианской эпохи, отныне называвшему себя Генри Грантом. Неужели это стало моей судьбой — перемещаться по времени и, подобно листу, гонимому ветром, летать из эпохи в эпоху, быть всегда одному? Нет, на сей раз все будет иначе. Я был один, но знал, что одиночество мое не продлится слишком долго. В будущем меня ожидала некая встреча, и речь шла о весьма близком будущем, в которое я попаду самым естественным путем. Оно само найдет меня.
Но еще до этой встречи таинственная рука, по всей видимости ведающая очередностью событий в моей жизни, подстроила мне иное свидание — с довольно важной частью моего прошлого. Произошло это в зале кинотеатра. Да, Берти, ты не ослышался. Трудно объяснить тебе, насколько продвинулся в своем развитии кинематограф, с тех пор как в 1895 году братья Люмьер показали своих рабочих, выходящих с завода в Лионе. В твое время никто и не подозревал, какие огромные возможности открывало их изобретение. Очень скоро, как только исчерпал себя эффект технической новизны, публике стало скучно смотреть на экране карточные партии, детские потасовки и прибытие поездов — все те повседневные вещи, которые можно наблюдать, высунувшись в окно у себя дома, да еще со звуком. Поэтому теперь на белом экране показываются истории. Ну как тебе растолковать? Вообрази, что один из этих аппаратов снимает театральный спектакль, только тот больше не привязан к сцене, расположенной перед креслами зрителей, теперь в качестве декораций можно выбирать, скажем, пейзаж в любой части света. А если к этому добавить, что режиссер имеет в своем распоряжении не несколько разрисованных задников, а целый набор приспособлений, которые могут заставить героя исчезнуть прямо у нас на глазах, ты поймешь, что кинематограф превратился в самое популярное развлечение, даже более популярное, нежели мюзик-холлы. Да, нынче куда более сложный аппарат, чем тот, что был у братьев Люмьер, дарит людям грезы, наполняет их жизнь волшебством, и вокруг всего этого существует мощная индустрия, здесь крутятся огромные деньги.
Но я делюсь с тобой впечатлениями отнюдь не ради чистого удовольствия. Дело в том, что нередко истории, попадающие на экран, заимствуются из книг. Вот тебе и сюрприз, Берти: в 1960 году режиссер по имени Джордж Пэл превратил твой роман «Машина времени» в фильм. Да, именно так — и твои слова превратились в картинки. С книгами Жюля Верна это случилось, разумеется, еще раньше, что не омрачило мою радость. Как передать тебе, что я испытал, наблюдая, как на экране происходят описанные тобой события? Там был изобретатель, которого назвали твоим именем, его играл актер с решительным и мечтательным выражением лица; там была нежная Уина, и роль эту исполняла красивейшая французская актриса, чье лицо излучало гипнотическое спокойствие; там были морлоки — такие страшные, каких я и представить себе не мог; и огромный Сфинкс; и верный и практичный Филби; и миссис Уотчет в безупречно белых фартуке и наколке. И пока одна сцена сменяла другую, я трепетал от волнения, сидя в своем кресле, ведь я прекрасно сознавал, что ничего этого не было бы, если бы ты не сочинил именно такую историю, если бы все эти яркие образы каким-то образом не зародились у тебя в голове. Признаюсь, в конце концов я даже отвлекся от фильма и принялся наблюдать за реакцией зрителей, сидевших на соседних местах. Думаю, ты поступил бы точно так же, Берти. Насколько мне известно, ты не раз мечтал о такой привилегии, и я отлично помню, какая тоска на тебя накатывала, когда кто-то из читателей рассказывал об удовольствии, доставленном ему твоим романом, а сам ты был лишен возможности проследить, что за чувство пробудил в нем тот или иной эпизод и в нужный ли момент он плакал либо смеялся, — для этого тебе пришлось бы спрятаться в библиотеке, как обычному вору. Но будь спокоен: публика реагировала так, как бы тебе того хотелось. Хотя надо отдать должное и мистеру Пэлу — он тонко почувствовал и передал сам дух романа. Правда, не скрою, кое-что изменил, чтобы приблизить историю к современности. Да и как же иначе? Ведь фильм снимался через шестьдесят пять лет после выхода в свет романа, и часть того, что для тебя было будущим, для них — прошлое. Вспомни, к примеру: ты с безусловным опасением относился к тому, как человек способен использовать науку, однако тебе и в голову не приходила мысль о войне, которая охватит всю планету. Но такая война была, а потом и еще одна, как я тебе уже рассказывал. Так вот, у Пэла твой изобретатель не только проходит через Первую и Вторую мировые войны, но и предсказывает, что в 1966 году случится Третья, правда, его мрачный прогноз, к счастью, не сбылся.
Не боюсь повторить: трудно описать чувства, испытанные мной в зале кинотеатра, — я был буквально околдован увиденным. И ведь все это исходило от тебя, но в то же время стало новым для меня. За исключением одной вещи — машины времени. Твоей машины, Берти. Вообрази мое изумление, когда она появилась на экране. Сперва я не поверил своим глазам, но нет, она мне не пригрезилась. Это была действительно твоя машина — красивая, блестящая, мягкими формами напоминающая музыкальный инструмент, изготовленный великим мастером; весь облик ее поражал благородством, которое отнюдь не свойственно машинам той эпохи, куда меня занесло. Но как она к ним попала и где находится сейчас, через двадцать лет после того, как ее покинул актер, игравший тебя, Род Тейлор?
Несколько недель я просидел в библиотеке, роясь в газетах, и наконец напал на след машины. Как я узнал, Джейн не захотела расстаться с ней и привезла в Лондон, в дом адвоката Эванса, который, надо думать, с унылой покорностью отнесся к вторжению нелепого и явно бесполезного сооружения, которое в довершение всего вечно напоминал Джейн о пропавшем без вести первом муже. Мне легко представить, как он бессонными ночами бродил вокруг машины, нажимал чисто декоративные кнопки, опять и опять убеждаясь, что от всего этого нет никакого толка, и задаваясь вопросом, зачем машина времени, как ее называет жена, была вообще изготовлена. Он понимал, что не получит от Джейн никаких объяснений, поскольку с машиной наверняка была связана какая-то тайна ее интимной жизни, о которой адвокату не полагалось знать. Когда Джордж Пэл начал готовиться к съемкам, он столкнулся с проблемой: его не удовлетворял ни один из эскизов машины времени, подготовленных помощниками. На всех рисунках она выглядела некрасивой и слишком сложной, а на каком-то даже напоминала электрический стул. В воображении Пэла машина, в которой ее изобретатель преодолевал временные просторы, была элегантных и благородных очертаний. Поэтому он воспринял как настоящее чудо, когда некая Сельма Эванс, находившаяся на грани разорения, после того как промотала небольшое состояние, оставленное ей родителями, предложила Пэлу купить у нее странный агрегат, с которого ее мать каждое воскресенье стирала пыль. Это был неспешный ритуал, почти священнодействие, и от него у маленькой Сельмы мурашки пробегали по коже, как и у адвоката Эванса. Пэл пришел в полный восторг — именно это он и искал. Машина была прекрасной и внушительной, она чем-то походила на быстрые санки, на которых он катался в детстве. Пэл помнил, как ледяной ветер хлестал в лицо, когда он мчался с горки, и со временем этот ветер стал ассоциироваться у него с чем-то волшебным, и ему казалось, что такой же ветер будет хлестать в лицо, если сесть в машину и помчаться сквозь время. Но окончательно его убедила табличка, прикрепленная к панели управления: она извещала, что машина изготовлена Г.-Дж. Уэллсом. Неужели это и вправду дело рук самого писателя? А если да, то зачем машина ему понадобилась? Но эту загадку никому и никогда не суждено разрешить, так как Уэллс исчез в 1896 году, когда уже становился знаменитым. Кто знает, сколько еще чудесных романов он мог бы создать? Пэл не сомневался: с какой бы целью ни была сделана машина, теперь она должна попасть в его фильм. По настоянию режиссера студия приобрела ее у Сельмы. И таким образом машина обрела то легкомысленное бессмертие, которое способен даровать только кинематограф.
Десять лет спустя на студии был устроен аукцион, где был выставлен на продажу реквизит, использованный во многих снятых здесь фильмах. Машина времени тоже ждала своего покупателя. Ее продали за десять тысяч долларов, и новый владелец возил ее по Соединенным Штатам и демонстрировал публике, пока не выжал из этого предприятия всю возможную прибыль. Потом он сплавил машину антиквару из графства Оранж. Там в 1974 году ее случайно обнаружил Джин Уоррен, работавший вместе с Пэлом над фильмом. Она была задвинута в дальний угол лавки, проржавевшая и покалеченная, отсутствовало кресло, уже проданное кому-то раньше. Уоррен приобрел ее за сущие гроши и начал с большой любовью и самоотверженностью восстанавливать эту игрушку, которая так много значила для всех, кто участвовал в съемках фильма: покрасил рычаги, заменил сломанные детали и даже по памяти изготовил новое кресло. После чего машина могла продолжать свою жизнь: ее показывали на всякого рода действах, связанных с научной фантастикой, иногда в нее даже забирался какой-нибудь изображавший тебя актер. Да и сам Пэл появился на обложке журнала «StarLog»: он сидел в машине и улыбался, как мальчишка, несущийся на санках с ледяной горы. В тот год Пэл послал друзьям на Рождество поздравительные открытки с Санта-Клаусом, оседлавшим машину времени. Как ты сам видишь, я проследил за ее приключениями с нежностью отца, который наблюдал за похождениями сбившегося с пути сынка, зная, что рано или поздно тот вернется домой.
Двенадцатого апреля 1984 года я отправился на свидание в универмаг «Олсен». Женщина уже была там, смущенная и испуганная, я взял ее за руку и шепнул на ухо: «Я верю тебе, потому что и сам могу перемещаться во времени». После чего она словно растаяла в воздухе, оставив репортеров с носом. Мы покинули универмаг через запасной выход, воспользовавшись суматохой, вызванной ее исчезновением. Выйдя на улицу, мы сели в машину, которую я заранее нанял, и направились в город Бат, графство Сомерсет, где я за несколько недель до того приобрел очаровательный георгианский домик, в котором собирался жить с ней — подальше от Лондона, от многочисленных путешественников по времени, которые, возможно, разыскивали ее по приказу правительства, велевшего казнить эту женщину, чтобы таким образом искоренить источник зла.
Поначалу я не был уверен, что поступил правильно. Имел ли я право помогать ей исчезнуть из универмага «Олсен» или узурпировал роль кого-то другого, какого-нибудь пришельца из будущего, который назначил себя спасителем Мадонны Времени? Ответ на этот вопрос я получил несколько дней спустя, прекрасным весенним утром. Мы красили стены нашей гостиной, когда внезапно на ковре материализовался ребенок лет четырех-пяти. Он радостно засмеялся, словно кто-то ради забавы пощекотал его, и снова исчез, оставив на полу детальку от головоломки, которой играл. И тут, после мимолетного явления сына, который еще не был зачат, мы поняли, что с нас начинается будущее, что именно нам предстоит открыть путь гену-мутанту и он через годы, а может, и через века позволит людям путешествовать во времени. Да, в этом уединенном домике без лишнего шума будет положено начало эпидемии временных путешествий, о чем мне, собственно, и говорил Маркус. Я поднял с ковра детальку — невольный дар нашего сына. И спрятал этот кусочек будущего на кухонной полке, среди банок с консервированной фасолью, в уверенности, что через годы он поможет мне решить головоломку, которую рано или поздно, точно в предназначенный для этого срок, кто-то подарит только что привидевшемуся нам ребенку.
А дальше и рассказывать-то, собственно, нечего. Мы с ней были так счастливы, как случается только в сказках. Мы наслаждались маленькими повседневными радостями, однако старались жить как можно тише и спокойнее, чтобы ни ей, ни мне не подвергнуться внезапному перемещению во времени, которое бы нас разъединило. Я даже позволил себе купить твою машину времени, когда сын Джина Уоррена решил ее продать, хотя она мне была совершенно не нужна, ибо теперь я двигался вместе с потоком времени, как любой смертный: постепенно терял волосы, с каждым разом все с большим трудом поднимался по лестнице и следил за тем, как лицо мое покрывается сетью морщин. Думаю, живым свидетельством мирного счастья, выпавшего нам на долю, стали трое детей, с одним из которых мы познакомились заранее. Стоит ли говорить, что их способности перемещаться во времени были гораздо выше наших. Но они не умели пользоваться своим даром и никогда не сумеют, хотя я знал, что их потомкам это будет по силам. Я не ведал, сколько понадобится поколений, чтобы путешественники во времени привлекли к себе внимание правительства, но не сомневался, что рано или поздно это произойдет. Тогда-то мне и пришло в голову написать тебе письмо — и передать кому-то из моих внуков, чтобы тот в свою очередь передал его своим, пока оно не попадет в руки тому, кто сможет выполнить мою просьбу — вручить послание писателю Г.-Дж. Уэллсу, зачинателю научной фантастики, и сделать это в ночь на 26 ноября 1896 года. Так что если ты сейчас читаешь его, значит, я не ошибся в своих расчетах. Понятия не имею, от кого именно ты получишь письмо, но, как я уже написал, он будет нашей с тобой крови. И когда это случится, как ты легко догадаешься, меня уже не будет в живых.
Возможно, ты предпочел бы, чтобы я не писал тебе никакого письма. Не исключаю, что ты предпочел бы идти навстречу своей судьбе без всяких предупреждений. В конце концов, тебя не ждет ничего плохого, в твоей жизни будут даже счастливые моменты, как ты мог убедиться. А написал я тебе, поскольку что-то мне подсказывает: это не та жизнь, какую тебе следовало бы прожить. Да, вероятно, ты должен был бы оставаться в прошлом вместе с Джейн и сделать меня знаменитым писателем, ничего не зная о путешествиях во времени, по крайней мере реальных. Хотя для меня вариантов, разумеется, уже не существует. Я не могу выбрать себе другую жизнь. А вот ты — можешь. Ты еще можешь сделать выбор между этой жизнью и той, о которой я тебе рассказал, между тем, чтобы остаться Берти, или превратиться в меня, потому что именно такой шанс дают нам путешествия во времени — вернуться назад и избрать другой путь.
Я долго раздумывал над тем, что произойдет, если завтра ты не явишься на встречу с Маркусом. Если ты не окажешься там, никто не прицелится в тебя, нужная часть твоего мозга не начнет действовать и ты не совершишь прыжок во времени, а значит, не поможешь задержать Джека Потрошителя, не познакомишься с Алисой, не будешь метаться под немецкими бомбами и, само собой разумеется, не уведешь женщину из универмага «Олсен». А без тебя не сможет возникнуть ген-мутант, не появятся путешественники во времени и никакой Маркус не отправится в прошлое, чтобы убить тебя… И по моим прикидкам, все случившееся с того момента, как он прикончил нищего, исчезнет, словно огромная метла выметет эти события из временного потока. Исчезнут, например, цветные веревки, отходящие от белой на карте времени, потому что никто не создаст никакого параллельного мира, где удастся схватить Джека Потрошителя или где ее величество будет разгуливать по Лондону с обезьянкой на плече. Господи боже мой, да ведь исчезнет и сама карта времени! Потому что некому будет ее изготовить! Как видишь, Берти, если ты не пойдешь на встречу, исчезнет целый мир. Но пусть тебя это не пугает. Единственное, что будет в любом случае, — это появление женщины в универмаге «Олсен» в 1984 году, только вот никто не возьмет ее за руку и не выведет на улицу, чтобы поселиться с ней в очаровательном домике, где она будет счастлива.
А что же будет с тобой? Думаю, ты вернешься назад — чуть раньше, чем твою жизнь изменит путешествие во времени. Перед тем как молодчик Мюррея усыпит тебя при помощи хлороформа? Скорее всего так, ведь если Маркус не явился в твою эпоху и никого не убил, у Гарретта не появится повода в чем-то подозревать капитана Шеклтона, а значит, Мюррей не пошлет к тебе своего подручного и ночью 20 ноября 1896 года он не поднесет к твоему лицу платка, смоченного хлороформом. В любом случае, насколько бы ты ни отступил в прошлое, ты ничего не ощутишь физически, просто ты исчезнешь из одного места и возникнешь в другом — как по волшебству; но, разумеется, ты не запомнишь ничего из того, что пережил после этого мига. Ты не будешь знать, что путешествовал во времени и что существуют параллельные миры. Если ты решишься изменить уже случившееся, то, боюсь, ничего не узнаешь и обо мне. Это все равно как что-то изменить в шахматной партии до того хода, который привел к шаху и мату. Если вместо слона двинуть ладью, партия будет развиваться иначе. То же будет и с твоей жизнью, если ты не пойдешь на эту встречу.
Так что все зависит только от тебя, Берти. Слон или ладья. Твоя жизнь или моя. Поступай так, как считаешь нужным.
Всегда твой