Алистер Маклин

Кукла на цепи

Одиссея крейсера «Улисс»



За мной, друзья! Еще не поздно
Открыть совсем иные берега.
Взмахните веслами, ударьте по волнам
Громокипящим; ибо мой удел
Пока я жив, плыть прямо на закат,
Туда, где звезды плещут в океане.
Быть может, нас поглотит бездна вод,
На Остров Счастья выбросит, быть может,
Где доблестный Ахилл вновь встретит нас…
Не все утрачено, пускай утрат не счесть;
Пусть мы не те, и не вернуть тех дней,
Когда весь мир лежал у наших ног;
Пускай померк под натиском судьбы
Огонь сердец, все тот же наш завет:
Бороться и искать, найти и не сдаваться!

Альфред Л. Теннисон (1809–1892)[1]
Гизеле посвящается



Выражаю признательность моему старшему брату Айану Л. Маклину, капитану–наставнику, за советы и помощь в создании этой книги.
Во избежание недоразумений следует отметить, что не существует никакой связи между крейсером британского военно–морского флота «Улисс», о котором повествуется в романе, и переоборудованным недавно во фрегат одноименным эскадренным миноносцем класса «Ольстер», который был введен в строй в начале 1944 года, приблизительно двенадцать месяцев спустя после описываемых в романе событий. Ни одно из судов, находившихся в Скапа–Флоу или участвовавших в конвое, не имеет никакого отношения к кораблям с таким же названием, которые действовали прежде или находятся в настоящее время в составе королевского флота.


Глава 1

ВОСКРЕСЕНЬЕ

(пополудни)

Неторопливым жестом Старр вдавил тлеющий конец сигареты в пепельницу.

«Сколько решимости и непреклонности в этом жесте», — подумал командир «Улисса» капитан первого ранга Вэллери. Он знал, что теперь произойдет, и пронзительная горечь поражения заглушила тупую боль, сдавливавшую его лоб все эти дни. Но на один лишь миг. Вэллери устал до такой степени, что ничто его больше не трогало.

— Сожалею, джентльмены, искренне сожалею, — едва улыбнулся тонкими губами Старр. — Позвольте вас уверить, в сложившихся обстоятельствах адмиралтейство приняло правильное и оправданное решение. Однако ваше… э–э–э… нежелание понять нашу точку зрения прискорбно.

Помолчав, он протянул свой платиновый портсигар поочередно четырем офицерам, сидевшим за круглым столом в каюте контр–адмирала Тиндалла. Четыре головы разом качнулись из стороны в сторону, и усмешка вновь коснулась губ вице–адмирала. Достав сигарету, он сунул портсигар в нагрудный карман серого в полоску двубортного пиджака и откинулся на спинку кресла. На лице его уже не было и тени улыбки, присутствующие без труда представили более привычный их взорам блеск золотых галунов на мундире вице–адмирала Винсента Старра, заместителя начальника штаба военно–морских сил.

— Когда я летел утром из Лондона, — продолжал он ровным голосом, — я испытывал досаду. Вот именно, досаду. Ведь я… я очень занятой человек.

Первый лорд адмиралтейства, думал я, лишь отнимает у меня время. И не только у меня, но и у себя самого. Придется перед ним извиниться. Сэр Хэмфри был прав. Как всегда…

В напряженной тишине послышался щелчок зажигалки. Облокотясь о стол, Старр вполголоса продолжал:

— Давайте будем до конца откровенны, господа. У меня были все основания рассчитывать на вашу поддержку, и я намеревался как можно скорее разобраться в этом инциденте. Я сказал: инцидент? — усмехнулся он криво. — Сказано слишком слабо. Скорее, мятеж, господа, государственная измена. Вряд ли нужно объяснять, что сие значит. И что же я слышу? — Он обвел взглядом сидящих за столом. — Офицеры флота его величества, флагман в их числе, сочувствуют мятежному экипажу!

«Тут он перегибает, — устало подумал Вэллери. — Хочет нас спровоцировать». Слова и тон, каким они были произнесены, подразумевали вопрос, вызов, на который надо было ответить.

Но ответа не последовало. Все четверо казались апатичными, равнодушными ко всему и до странного похожими друг на друга. Лица моряков были угрюмы и неподвижны, изрезаны глубокими складками, но глаза смотрели спокойно.

— Вы не разделяете моего убеждения, господа? — не повышая голоса, продолжал Старр. — Находите мой выбор эпитетов слишком… э–э–э… резким? — Он откинулся назад. — Гм… «мятеж». — Медленно, словно смакуя, он произнес это слово, сжав губы, снова обвел взором сидящих за столом. — Действительно, слово не очень–то благозвучно, не так ли, господа? Вы бы дали этому другое определение, не правда ли?

Покачав головой, Старр наклонился и разгладил пальцами лежавший перед ним листок.

— «Вернулись после рейда на Лофотенские острова, — читал он шифровку. — 15.45 — Прошли боновые заграждения. 16.10 — Закончен осмотр машин. 16.30 — Производится погрузка провианта и снаряжения из лихтеров, ошвартовавшихся лагом. 16.30 — Смешанная группа матросов и кочегаров отряжена для погрузки бочек со смазочными материалами. 16.50 — Командиру корабля доложено о том, что кочегары отказались выполнить приказания поочередно главстаршины Хартли, старшины котельных машинистов Гендри, инженер–лейтенанта Грайрсона и, наконец, старшего инженер–механика. Зачинщиками, предположительно, являются кочегары Райли и Петерсон. 17.05 — Отказ выполнить распоряжение командира корабля. 17.15 — Во время выполнения служебных обязанностей подверглись нападению начальник караула и дежурный унтер–офицер». — Старр поднял глаза.

— Каких именно обязанностей? При попытке арестовать зачинщиков?

Вэллери молча кивнул.

— «17.15 — Палубная команда прекратила работу, очевидно, из солидарности. Никаких насильственных действий не предпринято. 17.25 — Обращение командира по корабельной трансляционной сети. Предупреждение о возможных последствиях. Приказ возобновить работы. Приказ не выполнен. 17.30 — Радиограмма командующему на борту «Герцога Кемберлендского“ с просьбой о помощи». — Старр снова поднял голову, холодно взглянул на Вэллери.

— Кстати, зачем вы обращались к адмиралу? Разве ваши морские пехотинцы…

— Это было мое распоряжение, — резко оборвал его Тиндалл. — Неужели бы я приказал своим морским пехотинцам выступить против людей, с которыми они прослужили два с половиной года? Исключено! На моем корабле, адмирал Старр, грызни между экипажем и морской пехотой нет и в помине. Они слишком много пережили вместе… Во всяком случае, — прибавил он сухо, — вполне вероятно, что морские пехотинцы отказались бы выполнить подобный приказ. Не забывайте, что если б мы использовали против экипажа своих солдат морской пехоты и те усмирили бы этот… э… бунт, то «Улисс» перестал бы существовать как боевая единица.

Пристально поглядев на контр–адмирала Тиндалла, Старр снова уткнулся в записи.

— «18.30 — С «Кемберленда“ отряжена штурмовая группа морской пехоты. Никакого сопротивления ей не было оказано. Попытка арестовать шестерых бунтовщиков и восьмерых подозреваемых зачинщиков. Яростное сопротивление со стороны кочегаров и палубной команды, ожесточенные стычки на кормовой палубе, в кочегарском кубрике и в кубрике машинистов, продолжавшиеся до 19.00. Огнестрельное оружие не применялось, но двое убито, шестеро тяжело ранено, 35…40 человек получили менее тяжелые ранения».

Старр замолчал и в сердцах скомкал бумагу, — Знаете, джентльмены, а, пожалуй, вы правы. — В голосе его прозвучала издевка. — «Бунт» — вряд ли подходящее определение. Пятьдесят убитых и раненых… «Ожесточенная схватка» — будет гораздо ближе к истине.

Но ни слова, ни резкость тона, ни убийственная ирония не произвели никакого впечатления. Все четверо офицеров «Улисса» сидели неподвижно, с выражением полнейшего безразличия.

Вице–адмирал Старр нахмурился.

— Боюсь, господа, у вас несколько искаженное представление о случившемся. Вы пробыли здесь долго, а изоляция искажает суть вещей. Следует ли напоминать вам, старшим офицерам, о том, что в военное время личные чувства, испытания и невзгоды не значат ничего? Флот, отечество — вот что всегда и везде должно быть на первом месте.

Стуча кулаком по столу, он как бы усиливал значимость своих слов.

— Боже правый! — продолжал Старр. — Решаются судьбы мира, а вы, господа, заняты своими эгоистическими мелкими заботами!

Тэрнер, старший офицер крейсера, сардонически усмехнулся про себя.

Красиво говоришь, старина Винсент. Правда, напоминает мелодраму викторианских времен: стискивать зубы — вот это уже ни к чему. Жаль, что старик не член парламента, — любое правительство оторвало бы его с руками.

«А вдруг старина говорит все это на полном серьезе?» — промелькнуло в голове у старпома.

— Зачинщики будут арестованы и понесут наказание. Суровое наказание. — Голос адмирала звучал резко и угрожающе. — Что касается рандеву с Четырнадцатой эскадрой авианосцев, оно состоится в Датском проливе как условлено, в 10.30, но в среду, а не во вторник. Мы радировали в Галифакс и задержали отплытие кораблей. Вы выйдете в море завтра в шесть ноль–ноль.

Взглянув на контр–адмирала Тиндалла, Старр добавил:

— Прошу немедленно довести это до сведения всех кораблей, находящихся у вас под началом, адмирал.

Тиндалл (весь флот знал его по кличке Фермер Джайлс) промолчал. Его румяное лицо — обычно веселое, в улыбчивых морщинах — было мрачно и сосредоточено. Прикрытые тяжельми веками, встревоженные глаза его впились в каперанга Вэллери. Дьявольски трудно сейчас этому доброму, душевному человеку, подумал Тиндалл. Но лицо Вэллери, изможденное и усталое лицо аскета и молчальника, было непроницаемо. Тиндалл молча Выбранился.

— В сущности, господа, — как ни в чем не бывало продолжал вице–адмирал, — говорить больше не о чем. Не стану заверять, что вам предстоит увеселительная прогулка. Сами знаете, что сталось с последними тремя крупными конвоями Пи–Кью–17, Эф–Ар–71 и 74. Эффективных способов защиты от акустических торпед и планирующих бомб мы еще не разработали. Кроме того, по агентурным данным из Бремена и Киля (и это подтверждается последними событиями в Атлантике) новейшая тактика немецких подводников — нападение на корабли эскорта… Возможно, вас выручит погода.

«Ах ты, мстительный старый черт, — лениво подумал Тиндалл. — Давай, давай, потешь себя, будь ты неладен».

— Рискуя показаться старомодным и мелодраматичным… — Старр нетерпеливо ждал, пока у Тэрнера прекратится приступ кашля, — …можно сказать, что «Улиссу» предоставляется возможность… э… искупить свою вину.

Вице–адмирал отодвинул стул.

— После этого, господа, — Средиземное. Но прежде всего — эскортирование конвоя Эф–Ар–77 в Мурманск, и этому не помешает никто — ни черт, ни дьявол.

— На последнем слове голос его сорвался, сквозь глянец вежливости проступили грубость и резкость. — Пусть экипаж «Улисса» зарубит себе на носу: непослушания, пренебрежения долгом, организованного бунта и смуты командование не потерпит!

— Чепуха!

Старр откинулся назад, костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла, побелели. Взгляд его хлыстом прошелся по лицам и остановился на Бруксе — начальнике корабельной медицинской службы, на его ярко–голубых глазах, в которых светилась странная враждебность, — глазах, глядевших из–под великолепной седой гривы.

Тиндалл тоже увидел гневный взор старого доктора. Заметил, как побагровело лицо Брукса, и неслышно простонал. Знакомые симптомы. Сейчас старый Сократ покажет свой ирландский характер. Тиндалл открыл было рот, но, заметив нетерпеливый жест Старра, откинулся на спинку стула.

— Что вы сказали, коммандер? — спокойным голосом спросил вице–адмирал.

— Чепуха! — отчетливо повторил Брукс. — Чепуха. Вот что я сказал. «Будем вполне откровенны», говорите вы. Что же, сэр, будем откровенны. Какое тут к черту «пренебрежение долгом, организованный бунт и подстрекательство»? Понимаю, вам нужно найти какое–то определение всему этому, по возможности, наиболее вам понятное. Вчерашнее столкновение вы ловко приноравливаете к своему опыту.

Брукс помолчал. В наступившей тишине послышалась пронзительная трель боцманской дудки. Видно, с проходящего корабля.

— Скажите, адмирал Старр, — продолжал он невозмутимо, — неужели мы должны по средневековому обычаю; плетями изгонять из грешника дух безумия? А может быть, следует утопить его? Вы, верно, также считаете, что месяц–другой карцера — лучшее лекарство от туберкулеза?

— О чем вы говорите, Брукс? Объясните, ради Бога. «Карцер, плети»? Что вы плетете? Извольте объясниться! — нетерпеливо забарабанил пальцами по столу Старр. Брови его высоко поднялись, лоб наморщился. — Надеюсь, Брукс, — сказал он елейным тоном, — вы извинитесь за эту вашу… э… дерзость.

— Я уверен, коммандер Брукс не имел намерения дерзить вам, — проговорил до этого молчавший Вэллери, командир «Улисса». — Он лишь имел в виду…

— Позвольте мне, господин капитан первого ранга, самому решать, кто что имеет в виду. Я вполне в состоянии это сделать. — Старр натянуто улыбнулся.

— Что ж, продолжайте, Брукс.

Брукс внимательно посмотрел на вице–адмирала.

— Извиниться, вы говорите? — Он устало улыбнулся. — Не знаю, сэр, сумею ли я это сделать.

Тон и смысл сказанного задели Старра, и он побагровел.

— Однако объясниться попытаюсь, — продолжал Брукс. — Возможно, это принесет некоторую пользу.

Несколько секунд он молчал, положив локти на стол и запустив пальцы в густую серебристую гриву. Потом вскинул голову.

— Когда вы в последний раз ходили в море, адмирал Старр?

— В море? — спросил, нахмурясь, Старр. — А что вам за дело и какое это имеет отношение к нашему разговору? — прибавил он неприязненно.

— Самое прямое, — резко возразил Брукс. — Прошу вас, адмирал, ответить на мой вопрос.

— Полагаю, вам хорошо известно, — ровным голосом произнес Старр, — что с начала войны я служу в штабе флота. На что вы намекаете?

— Ни на что я не намекаю. Ваша личная честность и храбрость общеизвестны. Я лишь выясняю факт. Я военно–морской врач, адмирал Старр, — придвинулся ближе к столу Брукс. — Уже тридцать лет. — С этими словами Брукс улыбнулся. — Возможно, я не ахти какой специалист. Возможно, я плохо изучил последние достижения в области медицины. Но зато я хорошо изучил природу человека (сейчас не время для излишней скромности), работу человеческого мозга, имею представление о тончайшей взаимосвязи между разумом и телом человека. Вы сказали: «Изоляция искажает суть вещей». Изоляция означает обособленность, отрешенность от мира, и вы отчасти правы. Однако — и это главное, сэр, — надо иметь в виду, что существует несколько миров. Северные моря, Арктика, походы в Россию в условиях полной светомаскировки — это совсем иной мир, мир, совершенно не похожий на ваш. Вы даже не можете себе представить, каков он, этот мир. В сущности, вы совершенно изолированы от мира, в котором мы живем, сэр.

Старр хмыкнул (звук этот обозначал не то гнев, не то насмешку) у прокашлялся, чтобы что–то возразить, но Брукс не дал ему открыть рта.

— Здешние условия беспрецедентны, их нельзя сравнить ни с чем ранее известным в истории войн. Полярные конвои, сэр, это явление абсолютно новое, совершенно незнакомое человеческому опыту.

Внезапно умолкнув, Брукс посмотрел сквозь толстое стекло иллюминатора.

На стальную поверхность моря, на мрачные скалы Скапа–Фэюу, окружавшие рейд, падали хлопья мокрого снега. Все молчали. Но коммандер Брукс еще не закончил: чтобы собраться с мыслями, уставшему нужно время.

— Разумеется, человечество может приспособиться и приспосабливается к новым условиям, — негромко, словно размышляя вслух, говорил Брукс. — Для того чтобы выжить, человечеству приходится приспосабливаться в течение многих тысячелетий. Но для этого нужно время, господа, очень много времени. И естественные перемены, происходившие в течение двадцати веков, невозможно втиснуть в какие–то два года. Ни разум, ни тело человека не выдержат этого. Гибкость, невероятная прочность человеческого организма таковы, что в течение весьма непродолжительных отрезков времени он может выдерживать такие перегрузки. Однако потом предел выносливости, граница терпения наступает очень быстро. Стоит заставить людей переступить этот предел, и может произойти все что угодно. Неизвестно, какие формы может принять срыв, но он обязательно наступает. Он может иметь физический, умственный, духовный характер — какой именно, не знаю. Но я знаю одно, адмирал Старр: экипаж «Улисса» достиг предела терпения.

— То, что вы говорите, весьма любопытно, коммандер. — Голос Старра прозвучал сухо. — Любопытно и поучительно… К сожалению, ваша гипотеза, — а это не что иное, как гипотеза, — не выдерживает критики.

Брукс пристально глядел на адмирала.

— На этот счет, сэр, не может быть двух мнений.

— Ерунда, милейший, самая настоящая ерунда. — Сердитое лицо Старра стало жестким. — Факт остается фактом. Ваши же рассуждения никуда не годятся. — Подавшись вперед, он указательным пальцем как бы подчеркивал каждое сказанное им слово. — Разницы, о которой вы твердите, — разницы между конвоями, направляющимися в Россию, и обычными морскими операциями — просто не существует. Можете ли вы мне указать на какой–то фактор, на какие–то условия плавания в здешних северных водах, которых нет в других морях? Можете, коммандер Брукс?

— Нет, сэр, не могу. — Брукс был невозмутим. — Но я могу указать на факт, о котором весьма часто забывают. На тот факт, что количественные изменения могут оказаться гораздо значительнее, чем качественные, и могут иметь далеко идущие последствия. Позвольте объяснить, что я имею в виду. Страх может убить человека. Не станем закрывать глаза, страх — естественное чувство. Но, пожалуй, нигде матросы не испытывают страх так остро и в течение столь продолжительного периода, как во время полярных конвоев. Нервное напряжение, постоянные перегрузки могут убить любого. Подобное я наблюдал очень часто. Когда же вы находитесь во взвинченном до предела состоянии подчас семнадцать суток подряд, когда вы ежедневно видите изуродованные, гибнущие корабли, моряков, тонущих у вас на глазах, и знаете, что в любую минуту то же самое может случиться и с вами… Мы ведь люди, а не машины… Тогда–то и возникает опасность срыва. И срыв происходит. Адмиралу, очевидно, небезызвестно, что после двух последних походов девятнадцать офицеров и матросов пришлось отправить в лечебницу для душевнобольных.

Брукс поднялся. Опершись крупными, сильными пальцами о полированную поверхность стола, Брукс впился взглядом л глаза Старра.

— Голод подрывает жизнеспособность человека, адмирал Старр. Подтачивает его силы, замедляет реакции, убивает волю к борьбе, даже волю к жизни. Вы удивлены, адмирал Старр? А между тем это неизбежно. Вы продолжаете посылать нас в конвои, когда сезон прошел, когда ночь едва длиннее дня, когда из двадцати четырех часов в сутки двадцать часов стоят на вахте или боевых постах. Как же нам не голодать после этого? Откуда нам быть сытыми, черт возьми, — ударил ладонью по столу старый врач, — если корабельные коки почти все время работают в пороховых погребах, обслуживают орудийные расчеты или участвуют в аварийных партиях? Лишь пекаря и мясника не посылают на боевые посты. Поэтому мы целыми неделями на одной лишь сухомятке! — едва не сплюнул от возмущения Брукс.

«Молодец, старина, — обрадованно подумал Тэрнер, — задай ему жару».

Тиндалл тоже кивал головой в знак одобрения. Лишь Вэллери было не по себе — не из–за того, что именно говорил Брукс, а оттого, что говорил об этом не тот, кому следует. Ведь командир корабля он, Вэллери. Он и должен держать ответ:

— Страх, нервное напряжение, голод. — Голос Брукса звучал теперь совсем негромко. — Эти три фактора надламывают человека, они столь же губительны, как огонь, железо, чума. Это убийцы, не знающие пощады. Но это еще цветочки, адмирал Старр. Это лишь оруженосцы, как бы предвестники Трех апокалипсических всадников, имена коих — Холод, Недосыпание, Истощение. Вы представляете себе, что это такое — оказаться февральской ночью где–то между Ян–Майеном и островом Медвежий, адмирал? Разумеется, не представляете. Представляете, что это такое, когда температура окружающей среды шестьдесят градусов мороза[2] и все же вода не замерзает. А каково приходится морякам, когда с полюса, со стороны ледового щита Гренландии с воем мчится студеный ветер и точно скальпель впивается в тело, пронизывая насквозь самую плотную ткань? Когда на палубе скопилось пятьсот тонн льда, когда пять минут без перчаток обозначают обморожение, когда брызги, вылетающие из–под форштевня, замерзают на лету и бьют вас в лицо? Когда даже батарея карманного фонаря садится из–за лютой стужи? Представляете?

Слова Брукса были тяжелы, как удары молота.

— А вы знаете, что это такое, когда несколько недель подряд спишь два–три часа в сутки? Вам знакомо такое ощущение, адмирал Старр? Когда каждый нерв вашего тела, каждая клеточка мозга перенапряжены до крайности и вы чувствуете, что находитесь у черты безумия? Знакомо вам это чувство? Это самая утонченная пытка на свете. Вы готовы предать своих друзей, близких, готовы душу бессмертную отдать ради благодатной возможности закрыть глаза и послать все к черту. И потом — переутомление, адмирал Старр. Ужасная усталость, что ни на минуту не отпускает вас. Отчасти это результат стужи, отчасти — недосыпания, отчасти — постоянных штормов. Вы сами знаете, как изнуряет человека пребывание на раскачивающейся вдоль и поперек палубе корабля в течение хотя бы нескольких часов. Нашим же морякам приходится выносить качку месяцами, ведь штормы в арктических водах — вещь обыкновенная. Могу назвать десяток–два стариков, которым и двадцати лет не исполнилось.

Отодвинув стул, Брукс принялся расхаживать по каюте. Тиндалл и Тэрнер переглянулись, потом повернулись к Вэллери. Тот сидел, понуро опустив плечи, и невидящим взглядом рассматривал свои соединенные в замок руки, лежащие на столе. Казалось, Старр для них сейчас вовсе не существовал.

— Заколдованный круг, — проговорил Брукс, прислонясь к переборке. Заложив руки в карманы, отсутствующим взглядом он смотрел в запотевший иллюминатор. — Чем больше недосыпаешь, тем больше чувствуешь усталость; чем больше утомляешься, тем сильнее страдаешь от стужи. И в довершение всего — постоянное чувство голода и адское напряжение. Все направлено к тому, чтобы сломить человека, уничтожить его физически и духовно, сделать его беспомощным перед болезнью. Да, адмирал, я сказал: «перед болезнью». — Брукс улыбнулся, посмотрел в лицо Старру, но улыбка его была невеселой. — Если набить людей как сельдей в бочку, неделями не выпускать их из нижних палуб, то каков будет исход? Исходом будет туберкулез. Это неизбежно. — Брукс пожал плечами. — Пока я изолировал лишь несколько человек, но я точно знаю, что в нижних помещениях корабля туберкулез легких со дня на день перейдет в открытую форму. Зловещие симптомы я заметил еще несколько месяцев назад. Я не раз докладывал начальнику медицинской службы флота. Дважды подавал рапорт в адмиралтейство. Мне выражали сочувствие, но и только. Дескать, кораблей, людей не хватает… Последние сто суток привели к срыву, сэр. А почва подготавливалась месяцами. Сто суток настоящего ада, и за все это время ни одного увольнения на берег, хотя бы на сутки. Было лишь два захода в порт — для погрузки боеприпасов. Топливо и провизию получали с авианосцев — прямо в море. И каждый день — долгий, как вечность, — голод, холод, опасности, страдания. Боже правый! — почти выкрикнул Брукс. — Ведь мы же не машины! — Оттолкнувшись от переборки, по–прежнему не вынимая рук из карманов, Брукс шагнул к Старру.

— Мне не хотелось говорить об этом при командире корабля, но каждому офицеру «Улисса» — за исключением каперанга Вэллери — известно, что экипаж корабля давно бы взбунтовался, как вы говорите, если бы не капитан первого ранга Вэллери. Такой преданности экипажа своему командиру, такого обожания, чуть ли не идолопоклонства, мне никогда еще не приходилось встречать, адмирал Старр.

Контр–адмирал Тиндалл и Тэрнер закивали одобрительно. Вэллери по–прежнему сидел неподвижно.

— Но всему есть предел. Случилось то, что должно было случиться. И теперь вы толкуете о наказании этих людей. Господи, да с таким же успехом можно повесить человека за то, что у него проказа, или отправить в карцер за то, что у него появились чирьи. — Брукс печально покачал головой. — Наши моряки виновны не более. Люди ничего не могли с собой поделать. Они уже не в состоянии разумно мыслить. Им нужна передышка, покой, несколько благословенных дней отдыха. На него они готовы променять все бдага мира. Неужели же вы этого не понимаете, адмирал Старр?

С полминуты в адмиральской каюте стояла полная тишина. Слышен был лишь тонкий, пронзительный вой ветра да стук града. Встав, Старр потянулся за перчатками. Подняв на него глаза, Вэллери понял, что Бруксу не удалось ничего доказать.

— Распорядитесь подать мой катер, господин капитан первого ранга. И не мешкая. — Голос Старра звучал ровно, совершенно бесстрастно. — Как можно скорее заправьтесь горючим, примите на борт продовольствие и полный комплект боезапаса. Адмирал Тиндалл, желаю вам и вашей эскадре успешного плавания. Что касается вас, коммандер Брукс, то я понял подтекст ваших высказываний, по крайней мере ваше личное отношение к событиям. — Губы его растянулись в недоброй усмешке. — Вижу, вы переутомлены и крайне нуждаетесь в отдыхе. Вас сменят до полуночи. Прошу вас, проводите меня, капитан первого ранга…

Старр направился было к двери, но не успел сделать и двух шагов, как услышал голос Вэллери:

— Одну минуту, сэр.

Старр круто повернулся. Командир «Улисса» по–прежнему сидел, он не сделал даже попытки подняться.

На лице каперанга застыла улыбка — в ней сквозили почтительность и в то же время решимость. При виде этой улыбки Старру стало не по себе.

— Корабельный врач коммандер Брукс, — отчеканил Вэллери, — совершенно исключительный офицер. Он, по существу, незаменим, на «Улиссе» без него не обойтись. Мае не хотелось бы лишиться его услуг.

— Я уже принял свое решение, каперанг Вэллери, — резко ответил Старр. — И оно окончательно. Полагаю, вам известно, какими полномочиями наделило меня адмиралтейство.

— Да, вполне, — Вэллери был спокоен и невозмутим. — И все же я повторяю, что мы не можем себе позволить лишиться такого офицера, как Брукс.

И слова, и тон, каким они были произнесены, были сдержанны и почтительны. Однако в смысле их сомнения быть не могло. Брукс шагнул вперед, на лице его было написано отчаяние. Но, прежде чем он успел открыть рот, заговорил Тэрнер. Речь его звучала изящно и дипломатично.

— Полагаю, я приглашен сюда не для декорации. — Откинувшись на спинку стула, он задумчиво уставился в подволок. — Пожалуй, пора и мне высказаться. Я безоговорочно присоединяюсь к мнению старины Брукса и поддерживаю каждое его слово.

У Старра побелели губы, он стоял точно вкопанный.

— А что скажете вы, адмирал? — посмотрел он на Тивдалла.

Тиндалл вопросительно взглянул на Старра. На лице его не осталось и следа былого напряжения и озабоченности. Сейчас он как никогда был похож на старого доброго фермера Джайлса. Криво усмехнувшись, Тиндалл понял, что в эту минуту решается его судьба, и даже удивился тому, насколько он равнодушен к собственной карьере.

— Для меня, как командующего соединением, главным являются максимальная его боеспособность. Некоторые люди действительно незаменимы. Капитан первого ранга Вэллери утверждает, что Брукс — один из таких людей. Я с ним согласен.

— Понимаю, господа, понимаю, — тяжело проговорил Старр. На скулах его вспыхнул румянец. — Конвой вышел из Галифакса, у меня связаны руки. Однако вы еще пожалеете, господа, очень пожалеете. У нас на Уайтхолл[3] память долгая. Мы еще… гм… вернемся к этому разговору по возвращении эскадры из похода. Прощайте, господа.

Дрожа от внезапного озноба, Брукс тяжело спустился по трапу на верхнюю палубу и, пройдя мимо камбуза, завернул в лазарет. Из дверей изолятора выглянул старший санитар Джонсон.

— Как поживают наши хворые и страждущие, Джонсон? — спросил Брукс. — Мужественно ли переносят лишения?

— Какие там к черту лишения, сэр. Половина из них меня здоровей. Только поглядите на кочегара Райли. Лежит со сломанным пальцем, журнал «Ридерс дайджест» перелистывает. Все статьи по медицине выискивает, а потом вопит — подавай ему сульфидин, пенициллин и новейшие антибиотики. А сам и названий выговорить не может. Считает, что вот–вот умрет.

— Это было бы невосполнимой потерей, — проговорил Брукс, сокрушенно качая головой. — И что так держится за него Додсон, не понимаю… Какие новости из госпиталя?

Выражение лица Джонсона переменилось.

— Пять минут назад пришло сообщение, сэр. В три часа умер матрос второго класса Ральстон.

Брукс мрачно кивнул. Незачем было отправлять беднягу в госпиталь. На мгновение он почувствовал себя усталым, опустошенным. «Старый Сократ» — таково было его прозвище, и в эти дни он действительно ощущал бремя возраста — и не только это.

— Ты, я вижу, расстроен, Джонсон, не так ли? — вздохнув, спросил Брукс.

— Парню было восемнадцать, сэр. Всего восемнадцать. — Голос Джонсона был глух, в нем звучала горечь. — Я только что разговаривал с Бэрджесом. Вон на той койке лежит. Он рассказал, как было дело. Ральстон выходит из умывальника, полотенце через плечо. Тут мимо него проносится толпа, следом бежит этот проклятый верзила–солдафон и бьет мальчишку прикладом по голове. Он так и не узнал, чем его ударили, сэр, и за что.

— Знаешь, Джонсон, а ведь это называется подстрекательством, — проговорил, усмехнувшись, Брукс.

— Виноват, сэр. Напрасно я затеял, этот разговор…

— Ничего, ничего. Я сам его начал. Нельзя же запретить людям думать. Только не надо думать вслух. Это… это нарушение корабельного устава… Полагаю, твой друг Райли ждет тебя. Захвати для него толковый словарь.

Отвернувшись, Брукс раздвинул шторы, вошел в хирургическую палату.

Темноволосая голова, возвышавшаяся над зубоврачебным креслом, повернулась в его сторону. Лейтенант медицинской службы Джонни Николлс вскочил на ноги, держа в левой руке пачку амбулаторных карт.

— Здравствуйте, сэр. Присядьте, отдохните.

— Золотые слова, лейтенант Николлс, — улыбнулся Брукс. — Поистине утешительно в наши дни встретить младшего офицера, который помнит свое место. Весьма, весьма признателен.

Забравшись в кресло, он со стоном откинулся на спинку.

— Не поправите ли вы упор для ног, мой мальчик… Вот так. Благодарю вас.

Он с наслаждением потянулся, закрыв глаза и положив голову на кожаную подушку, и снова простонал:

— Я старик, Джонни, дряхлая развалина.

— Ерунда, сэр, — поспешно возразил Николлс. — Просто легкое недомогание. Позвольте прописать вам подходящее лекарство…

Он достал из шкафчика два стакана для полоскания зубов и темно–зеленый ребристый флакон с надписью «Яд». Наполнив стаканы, один из них протянул Бруксу.

— Мой собственный рецепт, сэр. Доброго здоровья! — Брукс посмотрел на янтарную жидкость, потом взглянул на Николлса.

— Крепко же в ваших шотландских университетах укоренились языческие обычаи… Среди этих язычников есть славные ребята. Что это за отрава на сей раз, Джонни?

— Отрава что надо, — улыбнулся Николлс. — «Изготовлено на острове Колл».

— Не знал, что там есть винные заводы, — подозрительно посмотрел на него старый хирург.

— А кто говорит — есть? Я просто сказал, что виски изготовлено на Колле… Как там начальство, сэр?

— Рвет и мечет. Их священная особа грозилась всех нас повесить на одной рее. Особенно они невзлюбили меня. Сказали–с, что меня надо гнать с корабля. Причем на полном серьезе.

— Вас! — Карие глаза Николлса, глубоко запавшие, красные от бессонницы, широко раскрылись. — Шутите, сэр.

— Какие там шутки! Но все обошлось. Меня оставили. Старина Джайлс, командир корабля и старпом — идиоты несчастные — так и заявили Старру, что если меня выгонят, то пусть он ищет себе нового адмирала, командира и старпома. Вряд ли дошло бы до этого, но старика Винсента едва кондрашка не хватил. Отвалил, дрожа от злости, бормоча под нос какие–то угрозы. Впрочем, если додумать, угрозы вполне определенные.

— Проклятый старый дурак! — в гневе воскликнул Николлс.

— Не такой уж он дурак, Джонни. Скорее это талантливый чурбан. Зря начальником штаба не сделают. По словам Джайлса, он умелый стратег и тактик.

И не такой уж он злой, каким мы привыкли его изображать. Старика Винсента трудно осуждать за то, что он снова посылает нас в поход. Перед ним неразрешимая проблема. Ресурсы его очень ограничены. Театров военных действий несколько, и всюду нехватка кораблей и людей. И половины нужного количества не наскрести. Как хочешь, так и крутись. И все–таки это бездушный, бесчеловечный службист; людей он не понимает.

— И чем дело кончилось?

— Снова куре на Мурманск. Завтра в шесть ноль–ноль снимаемся с якоря.

— Как? Опять? Вот эти привидения снова отправятся а поход? — Николлс не скрывал своего удивления. — Они не посмеют нас послать! Просто… не посмеют!

— Как видишь, посмели, дружище. «Улисе» должен… как это Старр выразился… искупить свою вину. — Брукс открыл глаза. — Сама мысль об этом приводит меня в ужас. Не осталось ли там еще этой отравы, дружище?..

Сунув пустую бутылку в шкафчик, Николлс возмущенно ткнул большим пальцем в сторону видневшейся в иллюминаторе громады линкора, стоявшего на якоре в трех–четырех кабельтовых от «Улисса».

— Почему всегда мы, сэр? Всегда мы? Почему бы начальству не послать разок эту плавучую казарму, от которой нету никакого проку? Вертится, проклятый, из месяца в месяц вокруг своего якоря…

— В этом–то и дело, — с серьезной миной прервал его Брукс. — По словам штурмана, «Кемберленду» никак не удается поднять якорь. Мешает гора жестянок из–под сгущенного молока и сельди в томатном соусе, выросшая за последние двенадцать месяцев на дне океана.

Николлс, казалось, не слышал его и продолжал:

— Изо дня в день, из месяца в месяц они посылают «Улисса» эскортировать транспорты. Меняют авианосцы, посылают замену эсминцам — кому угодно, но только не «Улиссу». Ни малейшей передышки. Зато «Герцог Кемберлендский», который только и пригоден для того, чтобы посылать громил для расправы с больными, измученными людьми, за одну неделю сделавшими больше, чем…

— Умерьте свой пыл, мой мальчик, — пожурил его Брукс. — Разве это расправа — трое мертвецов да горстка раненых героев, которые отлеживаются в лазарете? Морские пехотинцы лишь выполняли приказание. Что касается «Кемберленда», то тут ничего не поделаешь. «Улисс» — единственный корабль флота метрополии, оснащенный для сопровождения авианосцев.

Осушив стакан, Николлс задумчиво посмотрел на Брукса.

— Временами, сэр, я даже симпатизирую немцам.

— Вы с Джонсоном одного доля ягоды, — заметил Брукс. — Узнай адмирал Старр, что вы собой представляете, он бы на вас обоих надел наручники за враждебную пропаганду, а потом… Вы только посмотрите! — подался вперед Брукс. — Взгляните на старого «Герцога», Джонни! С сигнального мостика поднимаются целые ярды простыней, а матросики бегут–бегут, как ни странно, — прямо на бак. Налицо все признаки активности. Ну и чудеса, черт побери. Что вы на это скажете, Николлс?

— Наверное, к увольнению на берег готовятся, — проворчал Николлс. — Что еще могло всполошить этих бездельников? И кто мы такие, чтобы завидовать им, чьи ратные труды оценены по достоинству? После столь долгой, ревностной и опасной службы в арктических водах…

Последние слова Николлса заглушил пронзительный звук горна. Оба офицера машинально посмотрели на динамик, в котором что–то потрескивало и гудело, затем изумленно переглянулись. В следующее мгновение оба были на ногах: к настойчивому, леденящему кровь призыву горна — сигналу боевой тревоги — невозможно привыкнуть.

— Боже правый! — простонал Брукс. — Не может этого быть! Неужели опять? Здесь, в Скапа–Флоу!

«Боже мой! Неужели опять! Неужели здесь, в Скапа–Флоу!»

Эти слова были у всех на устах, в умах и сердцах семисот двадцати семи измученных, постоянно недосыпающих, озлобленных моряков в тот хмурый зимний вечер на рейде Скапа–Флоу. Ни о чем ином они и не могли думать, заслышав повелительный окрик горна, от которого тотчас замерла работа в машинных отделениях и кочегарках, на лихтерах, откуда шла погрузка боеприпасов, на нефтеналивных баржах, в камбузах и служебных помещениях. Лишь одним этим были заняты мысли оставшихся на вахте в нижних палубах. Еще острее почувствовав отчаяние при пронзительных звуках тревоги, разорвавших благодатную пелену забытья, они с тоскующей душой и больным разумом тотчас вернулись к жестокой действительности.

По странному стечению обстоятельств минута эта была роковой. «Улисс» мог бы в эту самую минуту навсегда окончить свое существование как боевая единица. Это был именно тот момент, когда озлобленные, измученные люди, едва успевшие несколько прийти в себя в сравнительной безопасности защищенного сушей рейда, могли восстать против беспощадной системы немого, бездушного насилия и принуждения, убивавшей в человеке душу живую. Более подходящего для мятежа момента не могло и быть.

Минута эта пришла — и была упущена. Такая мысль лишь на какое–то мгновение коснулась умов и тотчас исчезла, заглушенная топотом ног разбегавшихся по боевым постам людей. Возможно, тут сыграл свою роль инстинкт самосохранения. Хотя вряд ли — на «Улиссе» давно перестали заботиться о себе. Возможно, то было просто флотской дисциплиной, преданностью своему командиру или тем, что психологи называют условным рефлексом, — заслышав визг тормозов, вы инстинктивно отскакиваете в сторону.

Возможно также, тут было что–то иное.

Как бы там ни было, все помещения корабля были задраены по боевой тревоге за две минуты. На верхней палубе оставались лишь вахтенные матросы, обслуживающие шпиль. Никто не верил, что здесь, в Скапа–Флоу, их может подстерегать какая–то опасность, но все отправились на свои боевые посты — молча или бранясь, в зависимости от натуры. Люди шли с мрачным видом, неохотно, возмущаясь, сетуя на тяжкую свою долю. Но все–таки шли.

Отправился на свой пост и контр–адмирал Тиндалл. Он не принадлежал к тем, кто шел молча. Ругаясь на чем свет стоит, он поднялся на мостик и забрался на высокое кресло, находившееся в левом переднем углу верхнего мостика. Посмотрел на Вэллери, находившегося на другом крыле мостика.

— Что за переполох, командир? — спросил он недовольно. — По–моему, все вокруг чисто.

— Пока ничего не могу сказать, сэр. — Вэллери озабоченным, внимательным взглядом обвел простор рейда. — Семафор от командующего. Приказано немедленно сниматься с якоря.

— Сниматься с якоря! Но почему, старина, почему? Вэллери покачал головой.

— Это заговор с целью лишить стариков вроде меня их послеобеденного сна, — простонал Тиндалл.

— Скорей всего, у Старра возникла очередная блестящая идея, и он решил немного встряхнуть нас, — проворчал Тэрнер, старший офицер «Улисса».

— Только не это, — решительно произнес Тиндалл. — Он бы не посмел это сделать. И потом, как мне кажется, он человек не злопамятный.

Воцарилась тишина — тишина, нарушаемая лишь шумом падающего града и зловещим щелканьем гидролокатора, доносившимся из динамика.

— Боже правый! Взгляните, сэр! «Герцог» утопил якорь! — вскинул к глазам бинокль Вэллери.

И действительно. На «Герцоге Кемберлендском», чтобы не выбирать якорь, расклепали якорь–цепь, и теперь нос огромного корабля, начавшего движение, стал медленно поворачиваться.

— Какого черта!.. — Не закончив фразу, Тиндалл принялся изучать небо. — На горизонте ни одного самолета, ни единого парашюта. Ни радарной установкой, ни гидролокатором не обнаружено какой–либо цели. Нет ни малейшего признака того, что основные силы германского флота проникли через боновые заграждения…

— «Герцог» нам семафорит, сэр! — докладывал Бентли, старшина сигнальщиков. Помолчав, он стал медленно читать: «Немедленно займите место нашей якорной стоянки. Пришвартуйтесь к северной бочке».

— Потребуйте подтверждения приказа! — резко проговорил Вэллери. Потом взял у матроса–сигнальщика трубку телефона, связывавшего боевую рубку с полубаком.

— Первый лейтенант? Говорит командир. Как якорь? На панер? Добро. — Он повернулся к вахтенному офицеру. — Обе машины малый вперед. Право десять градусов.

Нахмурясь, вопросительно взглянул на Тиндалла, сидевшего у себя в углу.

— Игра в кошки–мышки, — проворчал Тиндалл. — А может, какая–нибудь другая игра, вроде испорченного телефона… Хотя нет, минуту! Глядите! Все пяти–с–четвертью–дюймовые орудия «Герцога» до отказа опущены вниз!

Взгляды Тиндалла и Вэллери встретились.

— Нет, не может быть! Боже правый, вы полагаете?..

Донесшийся из динамика громовой голос акустика (его боевой пост находился сразу за боевой рубкой) послужил ответом на вопрос контр–адмирала.

Крайслер, старший акустик, говорил четко, неторопливо:

— На мостике! Докладывает акустик! Слышу эхо. Тридцать градусов левого борта. Повторяю. Тридцать левого борта. Эхо усиливается. Дистанция сокращается.

Командир «Улисса» вскочил на ноги, но тут же замер как вкопанный.

— На пункте управления огнем! Цель тридцать градусов левого борта! Всем зенитным орудиям максимальный угол снижения. Подводная цель. Минный офицер, — обратился он к лейтенанту Маршаллу, — посты сбрасывания глубинных бомб — к бою!

Вэллери снова повернулся к Тиндаллу.

— Это невероятно, сэр! Вражеская подлодка — очевидно, это она — где? в Скапа–Флоу? Просто невозможно!

— Прин так не считал, — проворчал Тиндалл.

— Прин?

— Капитан–лейтенант Прин, тип, который торпедировал «Ройял Оук».

— Это не может повториться. Новые боновые заграждения…

— …помешают проникновению обычной подлодки, — закончил за Вэллери Тиндалл. Потом перешел на полушепот. — Помните, в прошлом месяце нам рассказывали о наших двухместных подлодках? Их должны были доставить в Норвегию на норвежских рыболовных судах, которые курсируют у Шетлендских островов. Возможно, такая же мысль возникла и у немцев.

— Вполне, — согласился Вэллери. Он сардонически усмехнулся, кивнув в сторону линкора. — Вы только посмотрите на «Кемберленда». Идет прямо в открытое море.

Помолчав задумчиво, он снова взглянул на Тиндалла.

— Как вам это нравится, сэр?

— Что именно, командир?

— Эта базарная торговля, — криво улыбнулся Вэллери. — Видите ли, они не могут рисковать линейным кораблем, стоящим энное количество миллионов.

Поэтому старый «Кемберленд» убирается восвояси, а мы швартуемся на его прежнее место. Бьюсь об заклад, немецкой морской разведке с точностью до дюйма известны координаты якорной стоянки линкора. Эти миниатюрные лодки имеют на борту заряды ВВ, и если немцы собираются прикрепить их к днищу какого–то корабля, то не преминут прикрепить их к нашему днищу.

Тиндалл взглянул на Вэллери. Лицо его было непроницаемо. Акустик непрерывно докладывал о результатах гидропеленгования. Пеленг цели оставался неизменным, дистанция сокращалась.

— Совершенно верно, — проговорил адмирал. — Изображаем из себя мальчика для порки. Черт возьми, не по нутру мне вся эта история. — Лицо его исказилось, он невесело засмеялся. — Хотя, что для меня? Для команды — это действительно последняя капля. Этот последний кошмарный поход, мятеж, штурмовая группа морских пехотинцев с «Кемберленда», боевая тревога в гавани… И после всего случившегося мы должны рисковать своей шкурой ради этого… этого подлого… — Не закончив фразы, он в сердцах выругался, потом спокойно продолжал:

— Что же вы собираетесь сообщить экипажу, командир? Происходит что–то невероятное, черт подери! Я сам, того и гляди, начну бунтовать…

Тиндалл, замолчав, вопросительно посмотрел через плечо Вэллери. Тот обернулся:

— Что случилось, Маршалл?

— Прошу прощения, сэр. Я по поводу эхо–сигналов. — Он показал большим пальцем на поверхность моря. — Наверное, подлодка, причем совсем маленькая?

Маршалл говорил с заметным канадским акцентом.

— Похоже, что так. А в чем дело?

— Мы тут с Ральстоном пораскинули мозгами, — улыбнулся канадец. — И кое–что придумали.

Вглядываясь вперед сквозь мокрый снег, Вэллери отдал распоряжение на руль и в машинные отделения, затем повернулся к минному офицеру. После приступа мучительного кашля, указывая на план якорной стоянки, командир проговорил:

— Если вы намереваетесь глубинными бомбами оторвать кораблю корму на таком мелководье…

— Нет, сэр. Ко всему, мы вряд ли сумеем поставить взрыватели на достаточно малую глубину. Я прикинул, вернее, не я, а Ральстон, что надо бы спустить на воду моторный баркас и захватить с собой несколько 25–фунтовых зарядов, 18–секундные запалы и химические взрыватели. Правда, ударная сила зарядов невелика, но ведь и у мини–лодок корпус не ахти какой прочный. Если же экипаж размещается не внутри, а снаружи этих штуковин, фрицам наверняка крышка.

Вэллери улыбнулся.

— Неплохо придумано, Маршалл. Пожалуй, так и сделаем. Что на это скажете, сэр?

— Попытка — не пытка, — согласился Тиндалл. — Лучше, чем ждать, пока нас самих ко дну пустят.

— Тогда за дело, минный офицер. — Вэллери изучающе посмотрел на него. — Кто у вас специалисты по подрывным работам?

— Я собирался захватить с собой Ральстона…

— Так и думал. Никого вы с собой не возьмете, дружище. Я не могу рисковать командиром минно–торпедной боевой части.

Маршалл тоскливо посмотрел на каперанга, затем покорно пожал плечами.

— Тогда надо послать старшину торпедистов и Ральстона, он старший торпедист. Оба отличные ребята.

— Хорошо, Бентли! Отрядите кого–нибудь на баркас для сопровождения команды подрывников. Мы будем сообщать им результаты гидропеленгования. Пусть захватят с собой сигнальный фонарь. — Внезапно голос Вэллери упал до шепота. — Маршалл…

— Да, сэр!

— Сегодня в госпитале умер младший брат Ральстона.

Командир взглянул на старшего торпедиста — высокого неулыбчивого блондина в линялой робе, поверх которой была надета канадка из грубого сукна.

— Он еще не знает об этом?

Минный офицер изумленно уставился на командира корабля, потом медленно повернулся в сторону Ральстона и негромко, в сердцах выругался.

— Маршалл! — Голос Вэллери прозвучал резко, повелительно, но Маршалл, казалось, не слышал командира. Лицо канадца было неподвижно, словно маска.

Он не замечал ни недовольного выражения командира, ни укусов града, хлеставшего его по лицу.

— Нет, сэр, не знает! — ответил он наконец. — Но утром он получил еще одно известие. На прошлой неделе разбомбили Кройдон. Там живут… то есть жили мать Ральстона и три его сестры. Бомба была замедленного действия.

Камня на камне не осталась.

Маршалл резко повернулся и ушел с мостика.

Операция продолжалась всего пятнадцать минут. С правого борта «Улисса» на ходу спустили моторный баркас, с левого — разъездной катер. Баркас с швартов–гиком на борту направился к швартовной бочке, куда шел и «Улисс», а катер пошел под углом к курсу корабля.

Метрах в четырехстах от крейсера по сигналу с мостика Ральстон достал из кармана плоскогубцы и раздавил химический взрыватель. Старшина безотрывно смотрел на секундомер. На двенадцатой секунде заряд полетел за борт.

Затем один за другим в воду упали еще три заряда с взрывателями, установленными на различную глубину. Катер в это время описывал циркуляцию.

Первыми тремя взрывами подбросило корму, катер судорожно затрясся, и только.

Зато после четвертого взрыва из воды вырвалась ввысь мощная струя воздуха.

Еще долго на поверхность, зловеще шипя, поднимались пузырьки. Когда волнение улеглось, все увидели, что на сотни ярдов море покрыто пленкой нефти…

Матросы, оставившие после отбоя боевые посты, с бесстрастными лицами смотрели на приближающийся к «Улиссу» катер и успели подцепить его на шлюп–тали в последнюю минуту: рулевое устройство катера оказалось выведенным из строя, корпус дал сильную течь. А «Герцог Кемберлендский» к тому времени превратился в пятно дыма, видневшееся за далеким мысом.

Тиская в руках фуражку, Ральстон сидел напротив командира корабля. Ни слова не говоря, Вэллери долго глядел на юношу.

Он не знал, что сказать и как сказать это. Очень уж неприятной была выпавшая на его долю обязанность.

Ричарду Вэллери неприятна была и война. Более того, она всегда была ему ненавистна, и он проклял день, когда война оторвала его от отставного уюта и комфорта. Во всяком случае, сам он говорил, что его оторвали. Лишь Тиндаллу было известно, что 1 сентября 1939 года он добровольно предложил свои услуги адмиралтейству и их охотно приняли.

И все же войну он ненавидел. Не потому, что она мешала Вэллери воздавать дань давнишним привязанностям — музыке и литературе (он был большим знатоком по этой части); не потому даже, что она постоянно оскорбляла его эстетические чувства, его представления о справедливости и целесообразности. Он ненавидел ее потому, что был глубоко набожен; потому, что ему больно было видеть, как люди превращаются в лютых зверей; потому, что он считал жизнь тяжким бременем и без тех страданий и лишений, которые приносит с собой война; но главным образом потому, что он ясно представлял всю нелепость и бессмысленность войны, этого порождения воспаленного безумием мозга, войны, которая ничего не решает, ничего не доказывает, кроме древней, как мир, истины, что господь Бог всегда на стороне более многочисленных легионов.

Но существуют вещи, которые волей–неволей нужно делать. Вэллери было совершенно ясно, что война эта — и его война. Поэтому–то он снова пошел служить на флот. По мере того, как шли тяжкие годы войны, он старел, худел, становился все добрее и терпимее к людям, которых он все больше понимал.

Таких, как Вэллери, не сыскать было среди других командиров кораблей британского флота, да и вообще среди смертных.

Никто на свете не мог сравниться с Ричардом Вэллери своим великодушием, своим смирением. Но подобная мысль никогда не приходила ему в голову, что доказывало величие этого прекрасного человека.

Он вздохнул. В эту минуту его заботило одно — что сказать Ральстону. Но тот заговорил первым.

— Не беспокойтесь, сэр. — Голос юноши звучал монотонно и спокойно, лицо его было неподвижно. — Я все знаю. Командир минно–торпедной части меня оповестил.

— Слова бесполезны, Ральстон, — откашлялся Вэллери. — И совершенно излишни. Ваш младший брат… и ваша семья. Их больше нет. Мне очень жаль, мой мальчик, ужасно жаль. — Он взглянул в бесстрастное лицо молодого моряка и невольно усмехнулся. — Или вы полагаете, что все это — одни слова? Некая формальность, так сказать, официальное соболезнование?

К удивлению командира, лицо Ральстона чуть осветилось улыбкой.

— Нет, сэр, я так не думаю. Я понимаю ваши чувства. Видите ли, мой отец… Он тоже командует судном. Он говорил мне, что в подобных случаях испытывает то же самое.

Вэллери изумленно взглянул на него:

— Ваш отец, Ральстон? Вы говорите…

— Да, сэр.

Вэллери готов был поклясться, что в голубых глазах юноши, сидевшего напротив него, — спокойных, невозмутимых, — сверкнула искорка смеха.

— Он служит в торговом флоте, сэр… Капитан танкера водоизмещением шестнадцать тысяч тонн. — Вэллери ничего не ответил. Ральстон продолжал:

— Я по поводу Билли, моего младшего брата, сэр — тут виноват только я один — это я просил перевести его на наш корабль. Все из–за меня произошло.

Худые смуглые руки Ральстона комкали форменную фуражку. Насколько хуже будет ему, думал Вэллери, когда острота этой двойной потери несколько сгладится, когда бедный юноша начнет воспринимать действительность и осознает, что с ним случилось.

— Послушайте, мой мальчик. Думаю, вам нужно отдохнуть несколько дней, в себя прийти.

«Господи, какие пустые, ненужные слова я говорю», — подумал Вэллери.

— В канцелярии выписывают вам отпускной билет, — продолжал он.

— Куда выписывается билет, сэр? — Фуражка в руках Ральстона превратилась в бесформенный ком. — В Кройдон?

— Разумеется… Куда же еще… — Поняв, какую бестактность он невольно допустил, Вэллери замер на полуслове.