— Полагаю, что скрывать истину не только бессмысленно, но и оскорбительно для взрослых людей. Сейчас все, кто находится в этом поезде, отрезаны от остального мира и останутся в таком положении, пока мы не прибудем в форт, где истина все равно обнаружится.

Клермонт устало поднял руку, чтобы остановить этот многословный поток.

— Понимаю вас, доктор. Пожалуй, тайну можно раскрыть. — Он помолчал, поочередно всматриваясь в лица сидящих в салоне людей. — Доктор Молине вовсе не военный врач. Он никогда им не был. Он ведущий специалист по особо опасным инфекционным заболеваниям. А солдаты в этом поезде должны сменить тех людей, которые умерли в форте Гумбольдт.

Голос Марики упал до шепота, когда она спросила:

— А как они умерли?

— Я хотел бы, мисс Ферчайлд, чтобы мне не нужно было отвечать на этот вопрос. Или на другой, например, — почему наш поезд идет так быстро? Почему спешит доктор Молине?… — Полковник вздохнул и сказал: — В форте Гумбольдт эпидемия холеры.

По реакции присутствующих легко было понять, кто уже знал об этом — губернатор, Молине и О\'Брейн никак не выразили своего удивления. Пирс лишь слегка нахмурился, у Дикина сузились глаза, но в остальном они остались совершенно спокойными. Зато Пибоди и Марика были испуганы.

Первой заговорила девушка:

— А мой отец? Отец?!

— Я вас понимаю, дитя мое. — Губернатор подсел к ней и обнял за плечи. — Я хотел вас избавить от всего этого, но подумал, что если ваш отец заболел, вы бы захотели…

Пибоди неожиданно выскочил из кресла, в котором сидел, и закричал с изумлением и яростью, удивившей всех:

— Да как вы смели! Губернатор Ферчайлд, как вы могли подвергать свою племянницу такому риску?! Я не нахожу слов!… Я настаиваю на немедленном возвращении в Риз-Сити и… если…

— Повернуть состав на одном полотне, пастор, — сказал О\'Брейн почти безразличным тоном, — весьма мудреное дело.

— И потом, пастор, — возмущенно зарокотал губернатор, — за кого вы нас принимаете? За самоубийц или за дураков? Поезд везет медикаменты, которых хватит, чтобы справиться с любой эпидемией. И мы, разумеется, останемся в вагонах, пока доктор Молине не объявит, что с холерой покончено.

— Доктор! — Марика схватила Молине за руку. — Вы — врач. Но ведь и у врачей столько же шансов заразиться, как у любого другого человека?

Молине отечески похлопал широкой ладонью по изящной руке девушки.

— Только не у меня, мисс. Я уже болел холерой и выжил. Теперь у меня к ней иммунитет.

Неожиданно заговорил Дикин.

— Где вы подцепили холеру, доктор?

Все посмотрели на него с удивлением. Каким-то образом считалось, что преступникам, как детям, можно присутствовать, но нельзя разговаривать. Пирс хотел было что-то ответить, но Молине жестом остановил его.

— В Индии, — ответил он. — Там же я и изучал эту болезнь. А почему вы спросили?

— Обычное любопытство… А когда это было?

— Восемь лет назад. И все же, почему вас это интересует?

— Я кое-что смыслю в медицине.

— Хватит, — резко сказал Пирс арестованному и повернулся к Клермонту. — Полковник, сколько человек умерло в форте Гумбольдт?

Полковник ответил, как всегда, четко и авторитетно:

— По данным, которые мы получили шесть часов назад, из гарнизона в семьдесят шесть человек умерло пятнадцать. И мы не знаем, сколько всего больных. Доктор, у которого огромный опыт по этой болезни, считает, что число заболевших должно составить от двух третей до трех четвертей всего гарнизона.

— Следовательно, форт могут защищать только пятнадцать человек?

— Что-то около того.

— Какой удобный случай для Белой Руки! — воскликнул Пирс. — Если бы он знал!

— Вы имеете в виду кровожадного вождя паютов? — спросил О\'Брейн, а когда шериф кивнул, майор продолжил: — Если Белая Рука узнает, почему форт находится в таком бедственном положении, он будет обходить его за сотню миль. — О\'Брейн мрачно улыбнулся. — Извините, я не пытался быть остроумным.

— А мой отец? — срывающимся голосом спросила Марика.

— О нем ничего не известно.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что знаю не больше вашего.

— Пятнадцать детей господних обрели вечный покой. — Голос Пибоди звучал, как из гробницы. — Хотелось бы мне знать, сколько еще несчастных уйдет от нас до рассвета?

— Вот на рассвете и узнаем, — сухо сказал Клермонт.

— Каким образом?

Большинство присутствующих удивленно посмотрели на полковника.

— У нас есть портативный телеграфный аппарат. Мы подключимся к проводам, которые тянутся вдоль полотна дороги и свяжемся с Риз-Сити. И можем связаться даже с Огденом.

Девушка встала и повернулась к Клермонту.

— Я устала. Не по вашей вине, господа… Хотя вести у вас и недобрые. — Она направилась к проходу в купе, но увидела Дикина и повернулась к Пирсу: — А этому бедному человеку так и не дадут ни еды, ни воды?

— Вы бы повторили эти слова, мэм, — Пирс говорил с презрением, которое относилось к Дикину, — при родственниках погибших во время пожара в Лейк-Кроссинге! На его костях еще много мяса, с голоду не сдохнет!

— Но, надеюсь, вы не оставите его связанным на всю ночь?

— Именно это я и собираюсь сделать, — заявил Пирс. — Я рискну развязать его только утром.

— Утром?

— К тому времени мы достаточно углубимся во враждебную территорию, и он не отважится бежать. Белый, в одиночку, без оружия, без коня — не проживет среди паютов и суток. Даже двухлетний ребенок найдет его по следам на снегу, не говоря уже о том, что он может погибнуть просто от холода.

— Выходит, он будет лежать так и мучиться всю ночь?

— Он убийца, поджигатель, вор, шулер и, ко всему прочему, трус. Вы избрали для сочувствия недостойный объект.

— Но закон гласит — человек невиновен, пока его вина не доказана. Вы же, как мне кажется, уже осудили его и готовы повесить на первом удобном дереве! Покажите мне хотя бы одну статью закона, которая разрешала бы обращаться с человеком, как с дикой собакой!

Марика повернулась, так что подол ее длинного платья задел сидящего на полу Дикина, и ушла. О\'Брейн, чтобы поддержать старого приятеля, проговорил с деланной тревогой:

— Я-то полагал, что вам известны законы, Натан!

Шериф не поддержал шутку, долил себе виски и ушел в угол.



Поезд скорее полз, чем ехал по крутому склону, приближаясь к зоне снегов и льда. По сравнению с наружной температурой, в вагонах было тепло и светло, но Дикин, оставшийся в одиночестве в губернаторском салоне, вряд ли наслаждался своим положением. Он окончательно сник и завалился на бок. Гримаса боли застыла на его лице. Иногда он предпринимал отчаянную попытку придать рукам, связанным за спиной, иное положение, но каждый раз дело кончалось ничем.

Дикин был не единственным человеком, который не спал в губернаторском вагоне. На узкой койке, занимавшей половину крохотного купе, покусывая нижнюю губку, нерешительно поглядывая на дверь, сидела Марика. Она думала о мучительном положении, в котором оказался Дикин. Наконец, решившись, она поднялась, запахнула на себе халат и бесшумно вышла в коридор.

У соседнего купе она остановилась, приложив ухо к двери. Расслышав мирный храп дядюшки, который не мог заглушить даже стук колес и лязг вагонных сцепок, она вошла в салон и посмотрела на Дикина.

Он поднял к ней безучастное лицо. Марика заставила себя говорить спокойным, бесстрастным тоном:

— Как вы себя чувствуете?

На лице пленника появилась некоторая заинтересованность.

— Пожалуй, племянница губернатора не такая уж улитка, какой кажется на первый взгляд. Знаете, что сделал бы с вами Пирс, губернатор или даже полковник, если бы застали вас тут?

— Думаю, мистер Дикин, в вашем положении читать нотации неуместно, — сказала Марика сурово. — Я спросила, как вы себя чувствуете?

— Задать такой вопрос, все равно, что лягнуть лежачего. — Дикин вздохнул. — Разумеется, я чувствую себя прекрасно! Я всю жизнь спал в таком положении, разве не заметно?

— Не стоит изливать на меня сарказм, предназначенный, вероятно, другим людям. Иначе я решу, что напрасно трачу здесь время. А я пришла спросить, не могу ли я для вас что-нибудь сделать?

— Простите, я не хотел вас задеть. Но неужели вы способны проявить сострадание к человеку, о котором шериф рассказывал такие ужасы?

— У меня своя голова на плечах, мистер Дикин. На кухне осталось кое-что из еды…

— У меня нет аппетита, но за предложение — спасибо.

— Может быть, вы хотите пить?

— Вот это — другое дело! Эти слова звучат для меня музыкой. Весь вечер я следил, как они пили, и это было не очень-то приятно. Вы не могли бы развязать мне руки?

— Я еще не сошла с ума! Если вам хоть на мгновение развязать руки, то…

— Я сразу обвил бы ими вашу прелестную шейку, — Дикин пристально посмотрел на девушку. — Однако дело обстоит совсем не так, как бы мне хотелось. Сейчас я опасаюсь, что не смогу удержать даже стакан с виски. Вы видели мои руки?

Он, как мог, повернулся, и она увидела. Они были невероятно распухшими и синими. Веревка так глубоко врезалась в тело, что кожа собралась глубокими складками, из которых выступала кровь.

— Этот сержант вкладывает в дело весь свой пыл, — заметил Дикин. — Да и шериф вполне составит ему конкуренцию.

Марика сжала губы.

— Если вы обещаете…

— Теперь мой черед сказать — я еще не сошел с ума! Бежать и попасть в руки этих отвратительных индейцев, которыми кишат здешние места?! На сегодня у меня другие планы. Мне бы лишь глоток этой отравы — губернаторского виски.

Но прошло не меньше пяти минут, пока Дикин получил этот глоток. Минуту Марика развязывала ему руки, а еще четыре ушло на то, чтобы пленник добрел до ближайшего кресла и смог восстановить в руках кровообращение. Вероятно, он испытывал ужасную боль, но, глядя на его спокойное лицо, Марика сказала:

— Пожалуй, Джон Дикин потверже, чем о нем думают другие.

— Мужчине не пристало скулить, — он сгибал и разгибал себе пальцы. — Кажется, вы что-то говорили о напитках, мисс Ферчайлд?

Она принесла ему стакан с виски. Дикин одним глотком отпил половину, удовлетворенно вздохнул, поставил стакан на столик рядом, нагнулся и стал развязывать веревки на ногах. Марика отступила, сжав кулачки. Глаза ее сверкнули от гнева. Потом она выбежала из салона.

Когда через несколько секунд она вернулась, Дикин все еще возился с путами. Подняв голову, он с неудовольствием увидел женский револьвер с перламутровой рукоятью, направленный на него маленькой, но не бессильной рукой.

— Зачем вам оружие? — спросил он.

— Дядя Чарльз сказал, что если меня схватят индейцы… — Она запнулась, потом отчаянно взмахнула револьвером. — Будьте вы прокляты, — вы же обещали!

— Убийца, вор, поджигатель, шулер и трус вряд ли станет держать свое слово, мисс. Нужно быть идиотом, чтобы ожидать чего-либо другого.

Он снял путы, с трудом поднялся на ноги, нетвердо подошел к девушке, довольно небрежно вынул револьвер из ее руки, потом очень мягко усадил ее в кресло и двумя пальцами положил его ей на колени. Вернувшись в кресло, он сказал:

— Не бойтесь, леди. На таких ногах я с места не двинусь. Хотите в этом убедиться?

Марика кипела от гнева, обвиняя себя в нерешительности.

— С меня достаточно было вида ваших рук.

— Сказать по правде, мне тоже не очень хочется на них смотреть. — Он взял свой стакан и сделал хороший глоток. — Ваша матушка жива?

— Почему вас это интересует? — Неожиданный вопрос выбил девушку из колеи.

— Я спросил исключительно для поддержания разговора. Знаете, «трудно разговаривать, когда двое людей впервые встречают друг друга. Так жива ваша матушка, или?…

— Жива, но она нездорова.

— Это нетрудно было предположить.

— Почему вы строите такие предположения? Вообще, какое вам дело?

— Никакого, я просто любопытен.

— Какое милое, светское объяснение, мистер Дикин! Никак не ожидала от вас этого.

— Как-никак, я преподавал в университете. А студентам очень важно внушить, что вы светский человек. Вот и пришлось научиться этому. Итак, ваша матушка нездорова. Это печально. Но это объясняет, почему к коменданту форта поехала его дочь, а не супруга, что было бы гораздо естественнее. Но как раз естественности во всей этой истории изрядно недостает. Например, я полагал бы, что ваше место у постели захворавшей матери, а вас несет… Или так — я нахожу совершенно неестественным, что вам разрешили ехать в форт, когда, по крайней мере, двое ближайших родственников — я имею в виду и вашего отца — знают, что в форте эпидемия смертельной болезни. И что индейцы настроены крайне враждебно… Скажите, мисс Ферчайлд, вам это не кажется странным? Конечно, если отец настойчиво просил вас приехать, то ваши поступки становятся более объяснимыми, но не более понятными. Потому что все равно возникает вопрос о подлинной причине такой странной просьбы. Скажите, он прислал вам письмо? Когда это было?

— Я не буду отвечать на ваши вопросы!

— Помимо всех недостатков, которые так любовно перечислил шериф, у меня имеется еще один, — Дикин улыбнулся тонкой, и на удивление, красивой улыбкой, — нахальная настойчивость. Итак, в письме или… Конечно, он прислал телеграмму! — После недолгого молчания он переменил тему. — Насколько хорошо вы знаете полковника Клермонта?

— Знаете, это уже слишком!

Дикин допил виски, вздохнул и улыбнулся еще раз.

— Возможно, вы правы. — Подобрав путы, он стал связывать себе ноги. — Не будете ли вы так любезны… — Он повернулся, скрестив руки за спиной и набросив на изуродованные узлами запястья веревку. — Только не так туго, как было.

Марика связала его и, едва он повернулся к ней, спросила:

— Зачем все эти вопросы? Почему вас так интересует то, что происходит со мной? Полагаю, у вас достаточно своих проблем, чтобы…

— Спасибо за помощь, мисс. — Дикин крошечными шажками добрел до своего прежнего места, уселся на пол и, опустив лицо, неразборчиво произнес: — Разумеется, вы правы. Просто я стараюсь отвлечься от своего бедственного положения.

Марике в его словах и тоне почудилась какая-то насмешка, но она не стала в этом разбираться. Вернувшись в свое купе, она тихонько заперла дверь, но долго еще не могла уснуть, задавая себе вопросы, подсказанные этим удивительным пленником.



Лицо машиниста Банлона, освещенное отблесками яркого света, который локомотив бросал перед собой, было сосредоточенно. Он вел состав, напряженно всматриваясь в полотно железной дороги. Кочегар Джексон был весь в поту — на этом склоне необходимо было поддерживать максимальное давление пара, и он почти непрерывно подбрасывал дрова в топку.

Справившись с очередной порцией приготовленных чурбаков, он захлопнул дверцу топки, распрямился и вытер лоб грязным полотенцем. В этот момент раздался зловещий металлический скрежет.

— Что случилось? — он посмотрел на Банлона.

Тому некогда было отвечать. Он схватился за тормоз и потянул изо всех сил. По составу пробежала цепная реакция торможения. Поезд стал замедлять ход.

— Этот чертов парорегулятор! — отрывисто ответил Банлон. — Опять эта проклятая стопорная гайка! Звони Девлину, пусть тормозит до упора.

Он снял с крюка тусклый фонарь и стал осматривать регулятор. Потом, заподозрив неладное, выглянул в окно и стал смотреть вдоль состава.

Неожиданная остановка разбудила пассажиров. Некоторые из них вышли из вагонов и смотрели на локомотив.

Но один из них, соскочив с подножки, осмотрелся по сторонам, низко надвинул кепку странного фасона и быстро спустился с насыпи. Убедившись, что он невидим в темноте, он побежал к концу состава.

Первым до локомотива, прихрамывая, добежал полковник Клермонт — он ушиб бедро при торможении. С заметным трудом он взобрался по ступеням в кабину машиниста.

— Черт побери, Банлон! Зачем вам понадобилось пугать нас таким образом?!

— Простите, сэр, но все сделано согласно правилам безопасности. — Он держался подтянуто и корректно. — Стопорная гайка парорегулятора…

— Можете не объяснять! — Клермонт потер ушибленную ногу. — Сколько времени вам понадобится, чтобы справиться с этой поломкой? Ночи хватит?

Банлон позволил себе снисходительно усмехнуться.

— Нужно всего несколько минут, сэр.



Между тем человек в странной шапке добежал до одного из телеграфных столбов. Оглянулся на поезд. Видны были только потускневшие фары локомотива, едва освещающие рельсы перед собой. Человек выхватил из-под полы куртки широкий пояс, обхватил им столб и себя. Потом, упершись в столб ногами, ловко перебрасывая пояс все выше, он взобрался наверх, извлек из кармана клещи и перекусил ими провода. Затем сполз на землю.



Банлон выпрямился и стал укладывать инструменты в ящик.

— Готово? — спросил Клермонт.

— Готово. — Банлон прикрыл зевок грязной ладонью.

— До утра продержится?

— Продержится до форта, сэр, чего нельзя сказать о нас с Джексоном. Вот если бы можно было получить по кружке горячего кофе…

— Этого я обещать не могу.

Полковник спустился на землю и пошел в свой вагон, что-то крикнув сержанту Белью. Когда он с трудом взобрался на подножку второго вагона, Банлон дал долгий гудок, и поезд тронулся.

Человек в странной шапке уже поднялся на насыпь. Он еще раз огляделся по сторонам, побежал вдоль состава и вскочил на площадку третьего вагона. Никто этого не заметил.

Глава 4

Светало. Стюард Генри подбрасывал дрова в уже пышущую жаром печь губернаторского вагона, когда в салон вошел полковник Клермонт. Не удостоив взглядом Дикина, он подошел к печке и погрел над ней руки. Походка его была стремительной — от ушиба не осталось и следа.

— Холодное сегодня утро, Генри. И похоже, скоро пойдет снег.

— Очень холодно, сэр! Будете завтракать?

— Позже. Похоже, что погода скоро изменится… Пожалуйста, пришлите сюда телеграфиста Фергюсона с аппаратурой.

Генри еще не успел уйти, как в салон вошли губернатор, О\'Брейн и Пирс. Шериф сразу подошел к Дикину, резко встряхнул его и стал развязывать веревки.

— С добрым утром! — Полковник был очень энергичен. — Я собираюсь связаться с фортом и Риз-Сити. Сейчас явится телеграфист.

— Остановить поезд, сэр? — деловито спросил О\'Брейн.

— Если вас это не затруднит.

Майор вышел на переднюю площадку, закрыл за собой дверь и дернул проволоку над головой. Из кабины выглянул Банлон. О\'Брейн показал ему скрещенные руки, машинист кивнул и скрылся. Поезд стал замедлять ход, майор вернулся в салон, потирая руки.

— Ну и мороз, черт побери!

— Всего лишь заморозки, дорогой майор, — добродушно буркнул полковник и сразу же обратился к Пирсу: — Где вы собираетесь держать этого молодчика, шериф?

— Понимаю, какие это создаст неудобства, но предпочел бы держать его под своим наблюдением здесь, полковник. Уж слишком ловко он орудует керосином и взрывчаткой. Полагаю, что в нашем эшелоне имеются эти материалы.

Полковник нехотя кивнул.

В салон вошли двое солдат. Телеграфист Фергюсон нес складной столик, моток легкого провода и чемоданчик с письменными принадлежностями. За ним шел его более молодой напарник по фамилии Браун, который нес громоздкий и увесистый аппарат.

— Доложите, когда будете готовы, — приказал им Клермонт.



Поезд остановился. Еще через пять минут телеграф был готов к работе. Браун полусидел-полувисел на верхушке ближайшего телеграфного столба, закрепляя там провод, который Фергюсон провел в приоткрытое на палец окно.

Слаженность действий обоих телеграфистов произвела на всех должное впечатление.

— Отлично! — сказал полковник. — Сначала свяжитесь с фортом.

Фергюсон простучал позывные три раза подряд. Почти сразу же в его наушниках послышался слабый писк морзянки. Телеграфист сказал:

— Они отвечают, сэр. Просят к аппарату Ферчайлда.

В этот момент, должно быть, разбуженная поднятой кутерьмой, в салоне появилась Марика. За ней следом плелся преподобный. Вид у него был мрачный. Судя по всему, он провел скверную ночь.

Марика бесстрастно посмотрела на вставших при ее появлении мужчин и кивнула всем разом.

— Мы пытаемся установить связь с фортом, дорогая, — добродушно сообщил ей губернатор. — Надеюсь, что через несколько минут у нас будут самые свежие сведения.

Фергюсон принялся что-то быстро писать в блокнот. Потом вырвал листок и протянул губернатору.

А за горным перевалом, на расстоянии нескольких сотен миль, в помещении телеграфной форта Гумбольдт находились восемь человек. Главным среди них был человек, который сидел, развалясь, в большом рабочем кресле, положив ноги в грязных сапогах на дорогой письменный стол красного дерева. Огромные шпоры, которыми их владелец явно гордился, повредили кожаный верх стола, но на это никто из присутствующих не обращал внимания.

Сидящий в кресле был высок и широкоплеч. Под расстегнутой курткой виднелись две кобуры с огромными кольтами. Лицо этого человека выражало жестокость и постоянную холодную ярость, которая была самой характерной чертой Сеппа Келхауна.

Сбоку от Келхауна сидел человек в форме офицера кавалерии Соединенных Штатов. Рядом с ним, за большим армейским телеграфом сидел солдат с разбитыми губами и огромными синяками под глазами.

Келхаун смотрел на телеграфиста с нескрываемой злобой.

— Давай-ка, Картер, взглянем, действительно ли наш друг Симпсон передает текст, который мы ему дали?

Картер прочитал вслух телеграмму, переданную Симпсоном.

— «Еще три случая. Смертельных исходов нет. Надеемся, эпидемия пошла на убыль. Сообщите время прибытия».

Келхаун удовлетворенно кивнул и посмотрел на телеграфиста.

— Чтобы не быть чересчур умным, нужно просто хотеть жить, не так ли Симпсон? И еще нужно понимать — мы не из тех, кто ошибается! Верно я говорю?



В салоне губернаторского вагона Ферчайлд и полковник прочитали эту телеграмму. Полковник сказал:

— Новости совсем неплохи! Майор, вы можете назвать время нашего прибытия, хотя бы приблизительно?

— Учитывая, что состав тянет один локомотив… — О\'Брейн с сомнением посмотрел на Клермонта. — Пожалуй, часов тридцать. Могу поинтересоваться мнением Банлона, сэр.

— В этом нет необходимости. Я согласен с названным временем. — Полковник повернулся к Фергюсону. — Сообщите им это время.

— Если возможно, спросите об отце, — попросила Марика.

Полковник молча кивнул. Телеграфист отстучал сообщение, выслушал ответ и прочитал его вслух:

— «Ждем завтра после полудня. Полковник Ферчайлд здоров».

Марика впервые за все утро улыбнулась. Пирс попросил:

— Нельзя ли передать, что я еду этим поездом, чтобы забрать Келхауна?



Сепп Келхаун тоже улыбался. Не скрывая злобной радости, он передал листок со словами Марики полковнику кавалерии.

— Честное слово, полковник, лучше не придумаешь! Едут все! И все хотят арестовать бедняжку Келхауна! Что мне теперь делать — ума не приложу?!

Ферчайлд прочитал сообщения, посланные из поезда, и молча разжал пальцы. Листок упал на пол. Сепп Келхаун оборвал смех. Но через мгновение снова улыбнулся, теперь он мог позволить себе улыбаться. Он посмотрел на окружавших их пятерых бандитов и сказал:

— Полковник Ферчайлд, вероятно, ослабел от голода. Уведите его, пусть еще поголодает.



— Теперь попробуйте связаться с Риз-Сити, — приказал Клермонт. — Выясните, нет ли у них сведений о пропавших капитане Оукленде и лейтенанте Ньювелле.

Фергюсон принялся отстукивать сигналы вызова. Спустя некоторое время полковник спросил:

— Никого нет на приеме?

— Мне кажется, сэр, линия не работает. — Телеграфист озадаченно почесал затылок. — Видимо, где-то обрыв.

— Как это могло случиться? Ведь не было ни снегопада, ни сильного ветра. Еще вчера из Риз-Сити мы говорили с фортом Гумбольдт. Попытайтесь еще, а мы пока позавтракаем.

Все заняли те же места, что и вечером накануне, только вместо доктора Молине, которого еще не было, за стол с шерифом уселся Дикин. Преподобному отцу Пибоди было явно не по себе от такого соседства. Но арестованный не обращал внимания ни на вздохи, ни на косые взгляды, а ел с отменным аппетитом.

Клермонт откинулся на спинку своего кресла, кивнул Генри, чтобы тот налил ему кофе, закурил с разрешения Марики длинную папиросу и добродушно сказал:

— Оказывается, доктору Молине трудновато привыкнуть к нашему армейскому распорядку. Генри, разбудите его. — Он полуобернулся и крикнул в проход: — Фергюсон?

— Ничего нового, сэр.

С минуту Клермонт задумчиво постукивал пальцами по столу рядом с чашкой кофе. Потом громко сказал:

— Убирайте аппаратуру, мы отправляемся. Майор, будьте добры…

Договорить он не успел, потому что в вагон ввалился Генри. Он был бледен. Его глаза казались темными от ужаса.

— Господин полковник!

— Черт возьми, Генри, в чем дело?!

— Он там лежит… мертвый! Я имею в виду доктора Молине!

— Доктор Молине умер? Вы уверены? Может быть, он просто крепко спит? Вы пробовали его разбудить?

Генри кивнул. Его начинало трясти. Он показал неверной рукой в окно.

— Он холодный, как этот снег.

О\'Брейн стремительно пошел во второй вагон. Генри понемногу приходил в себя.

— Похоже, он умер тихо, во сне.

Клермонт поднялся и зашагал взад-вперед по узкому пространству между двумя столами.

— В самом расцвете сил… — отчетливо произнес отец Пибоди. Он молился.

Когда О\'Брейн вернулся, его лицо было серьезным.

— Похоже на сердечный приступ. Судя по лицу, он даже не успел понять, что умирает.

В наступившей тишине резко и очень трезво прозвучал голос Дикина:

— А нельзя ли мне взглянуть на труп?

Все повернулись к нему. Взгляд полковника был полон холодной враждебности.

— Зачем вам это понадобилось?

— Чтобы установить причину смерти, — безразличным тоном ответил Дикин. — Я же преподавал на медицинском факультете.

— Вы получили квалификацию врача?

— Да. Но сейчас меня ее лишили.

— Иначе и быть не могло.

— Спешу заметить, это произошло не из-за моей некомпетентности, а… скажем так — за другие провинности.

Полковник Клермонт привык смотреть на вещи реально и не мог не признать правоту этого человека, какие бы чувства к нему он не испытывал.

— В конце концов, почему бы не разрешить? Проводите его, Генри!

Когда Дикин и Генри вышли, воцарилось молчание. Никто не нарушил его даже после появления Генри с кофейником свежего кофе. Но стоило Дикину открыть дверь, как Клермонт тут же спросил:

— Ну, что скажете? Сердце, не так ли?

— Нам повезло, что с нами едет представитель закона, — ни на кого не взглянув, ответил Дикин. Он подошел к раковине, пустил тоненькую струю воды и очень по-докторски принялся мыть руки.

— Что вы хотите этим сказать? — губернатор Ферчайлд напоминал теперь большую встревоженную птицу.

— Кто-то оглушил Молине, вынул из саквояжа с его медицинскими инструментами хирургический зонд, ввел его в межреберное пространство под левым соском и пронзил сердце. Полагаю, смерть наступила мгновенно. — Дикин наконец-то поднял глаза, и все увидели, какими спокойными и внимательными они стали. — Так уверенно это мог сделать только человек, знакомый с медициной. Или, по крайней мере, знающий анатомию человека. Кто-нибудь из вас знает анатомию?

Напряжение, возникшее после этого вопроса, вызвало резкий вопрос Клермонта:

— Что за чушь вы порете, Дикин?

— Сходите и убедитесь сами. — Во взгляде, которым Дикин смотрел на полковника, было что-то, похожее на жалость. — По голове его ударили чем-то тяжелым, скажем, рукоятью револьвера. Кожа над левым ухом припухла, но смерть наступила раньше, чем образовался синяк. В груди с левой стороны — крошечный укол…

— Но ведь это нелепо! Кому это понадобилось?

— Действительно! Вероятно, он сам себя проткнул, потом вытер зонд и вложил его в саквояж. Так что никто не виноват. Это просто глупая шутка доктора Молине.

— Едва ли уместно…

— В вашем поезде произошло убийство, полковник! А вы предпочитаете не верить фактам, потому что о них вам докладывает некто, кто вам неприятен!

После некоторого колебания полковник пошел во второй вагон. Все, кроме Дикина и Марики, отправились за ним. На лице девушки появилось выражение ненависти:

— Вы — убийца, это вы его убили! Вот почему вы просили меня развязать вам руки, чтобы позднее изловчиться и…

Дикин налил себе кофе.

— Мотив, разумеется, налицо — я хочу занять его место. Поэтому, расправившись с ним так, чтобы смерть выглядела почти естественной, я потом объявил всем, что его убили. И, кажется, силой заставил поверить в это полковника. Ну и, конечно, нельзя сбрасывать со счета то, что, вернувшись, я снова связал себе руки за спиной. Я сделал это, вероятно, ногами, которые, кстати, тоже были связаны. — Не притронувшись к кофе, он поднялся, подошел к запотевшему окну и на уровне глаз сделал ладонью короткую полоску.

— Неудачный день для похорон.

— Похорон не будет. Доктора Молине отвезут обратно в Солт Лейк.

— Чтобы соорудить все, что полагается для такой перевозки, потребуется много времени.

— В багажном вагоне тридцать гробов. И все пока пустые.

— Черт побери, прямо железнодорожный катафалк!

— К сожалению, похоже. Когда их грузили, нам сказали, что их везут в Элко. Но теперь-то мы знаем, что их везут в форт Гумбольдт. — После некоторого молчания Марика посмотрела Дикину в лицо. — Скажите, кто, по-вашему, это сделал?

— Я могу только утверждать, что этого не делили ни вы, ни я. Остаются почти семь десятков людей, или сколько там будет солдат с офицерами… Наконец-то они возвращаются.

Вошли Клермонт, Пирс и О\'Брейн. Полковник тяжело опустился на свое кресло, заметив пристальный взгляд Дикина, нехотя кивнул. Потом он вздохнул и протянул руку к остывшему кофейнику.



Как и предполагал полковник, пошел снег. Он становился все гуще, а белые хлопья делались все больше, пока не стали похожи на птичий пух. Снег сделал окружающий ландшафт живописным и праздничным. Поезд шел теперь между скал, которые были разряжены, как рождественские елки.

Видимость сократилась до нескольких десятков футов. Скорость упала. Тормозной вагон только-только миновал один из мрачных мостов, подпорки которого терялись в бездонной, темной глубине, как весь состав сильно тряхнуло, и он остановился.

Несколькими крепкими словечками Клермонт отозвался на это происшествие. Через полминуты полковник, О\'Брейн, Пирс и Дикин уже шли к локомотиву, утопая в Десятидюймовом покрывале снега. Банлон бежал им навстречу. Его губы дрожали от ужаса.

— Он сорвался вниз!

— Кто? Куда сорвался?

— Кочегар Джексон! — Переваливаясь, Банлон добежал до моста и стал заглядывать в белесую бездну.

К полковнику и остальным присоединился сержант Белью с несколькими солдатами. Все собрались у парапета и заглянули через край.

Довольно скоро на глубине шестидесяти-семидесяти футов на выступе скалы заметили человеческую фигурку. При некоторой сосредоточенности сотней футов ниже можно было даже в этом снегопаде различить пенящуюся воду горной реки.

— Что скажете, доктор Дикин? — Пирс сделал ударение на слове «доктор».

— Он, без сомнения, мертв.

— А вот у меня есть сомнения, — возразил Пирс. — Что если он нуждается в медицинской помощи? Вы согласны со мной, полковник?

— Моя власть не распространяется на Дикина.

— Боюсь, что и власти шерифа для этого маловато, — усмехнулся Дикин. — Допустим, я спущусь, но где гарантия того, что мистер Пирс не подстроит мне «несчастный случай»? Все знают, что после суда мне крышка. Шериф может подумать, что он сэкономит налогоплательщикам массу средств, если быстро отправит меня на дно пропасти.

— Веревку будут держать… — полковник пересчитал рядовых, пришедших с Белью, — шесть моих солдат. И избавьте нас от ваших оскорбительных домыслов.

— Если я задел вас, прошу меня извинить. Посылайте кого-нибудь за двумя веревками и… еще за шестью солдатами. Я думаю, кочегару все-таки не пристало там лежать.

Скоро вторая группа солдат подошла к мосту с двумя мотками довольно толстой и прочной веревки. А еще через некоторое время, после головокружительного спуска, Дикин оказался на выступе скалы, где лежал Джексон. Согревая дыханием коченеющие пальцы и стараясь поменьше смотреть вниз, Дикин обвязал второй веревкой изуродованное тело кочегара и прокричал наверх, чтобы солдаты тянули.

Оказавшись снова на мосту, Дикин снял с себя веревку и подошел к трупу. Клермонт нетерпеливо спросил его:

— Ну что?

Дикин вымыл руки и лицо снегом.

— Перелом основания черепа, а также всех ребер с правой стороны. — Затем он спросил Банлона, который завороженно смотрел на тело своего напарника. — У него была тряпка на правом запястье?

— Привязывать себя за руку тряпкой — привычка многих старых кочегаров. Мне показалось, что он и на этот раз подстраховался, когда вышел счистить снег со стекла кабины.

— На этот раз он этого не сделал. И я догадываюсь почему… Шериф, вы бы пошли со мной, вас ведь попросят подписать свидетельство о смерти. Дисквалифицированным врачам в этой привилегии отказано.

Пирс некоторое время раздумывал, потом кивнул и пошел за Дикином. Банлон, полковник и О\'Брейн последовали за ними. Впятером они подошли к локомотиву. Дикин обошел кабину машиниста и взглянул наверх. Окно машиниста было очищено от снега. Затем Дикин поднялся наверх и огляделся.

Тендер был на две трети пуст, дрова остались только у задней стенки. Правая часть поленицы рассыпалась. Дикин уверенно засунул руку между чурбаками и почти сразу же выпрямился с бутылкой в руке.

— Мексиканская водка, — сказал он и посмотрел на Банлона. — Что вы на это скажете?

— Бог свидетель, я не знал Джексона до того, как он заступил на место кочегара в Огдене. И я не видел, чтобы он пил пульке, не то…

— Вас, Банлон, я беру под наблюдение, — сказал полковник. — И обещаю, если выпьете хоть каплю, то кончите тюрьмой в форте Гумбольдт.