ИСКАТЕЛЬ № 5 1994

Алистер Маклин

РОКОВОЙ ДРЕЙФ ПОЛЯРНОЙ «ЗЕБРЫ»

I

Капитан третьего ранга американского военно-морского флота Джеймс Д. Свенсон был невысок, полон, лет сорока. Блестящие, черные как смоль волосы, глубокие морщины, следы неизменной улыбки, расходящиеся лучиками от глаз и обрамляющие рот, — словом, тип беспечного весельчака, души общества, члены которого оставляют на вешалке в прихожей зачастую не только пальто и шляпу, но и голову. Его глаза… То были самые холодные, самые серые глаза из всех, что я когда-либо видел: взгляд его запросто мог бы заменить зубному врачу бур, хирургу — скальпель, а ученому — электронный микроскоп. Глаза смотрели оценивающе. Сначала остановились на мне, потом на бумагах, которые он держал в руке, но результаты столь пристального осмотра в них не отразились.

— К сожалению, доктор Карпентер, эта телеграмма ничего не значит, и я не могу принять вас на борт пассажиром, — без тени сожаления сказал капитан, когда он, вложив телеграмму обратно в конверт, вернул его мне. — Никаких личных оснований у меня нет, но есть приказ.

— Ничего не значит? — Я достал телеграмму и указал на подпись: — Кто, по-вашему, ее подписал, мойщик стекол в Адмиралтействе?

Это было не смешно. Взглянув на капитана при угасающем свете дня, я уж было подумал, не переоценил ли глубину морщин вокруг его рта.

Капитан Свенсон отчеканил:

— Адмирал Хьюсон командует восточным отделом НАТО. Во время натовских учений я подчиняюсь ему целиком и полностью. В остальное же время выполняю приказы только из Вашингтона. Как сейчас. Так что прошу меня извинить. К тому же, должен вам заметить, доктор Карпентер, вы могли уговорить кого-нибудь в Лондоне послать эту телеграмму. Она даже составлена не по форме, принятой во флоте.

Он все разглядел — в этом ему не откажешь, однако подозрительность его была совершенно неоправданной.

— Вы можете связаться с ним по радиотелефону, капитан.

— Конечно, могу, — согласился он. — Но это ни к чему. Только американский гражданин с особыми полномочиями имеет допуск на борт моего корабля, а такие полномочия выдаются в Вашингтоне.

— Начальником отдела подводного оружия и командующим подводными силами Атлантического флота?

Он кивнул, медленно, как бы в раздумье, а я между тем продолжал:

— Прошу вас, позвоните им и попросите связаться с адмиралом Хьюсоном. Время не ждет, капитан.

Свенсон кивнул, развернулся и направился к портативному телефону на причале в нескольких футах от нас. Отдав тихим голосом короткую команду, капитан повесил трубку. Не успел он подойти ко мне, как на откидных сходнях показались трое в байковых куртках с капюшонами. Самый рослый из троих детин, сухощавый крепкий парень с пшеничного цвета волосами, похожий на ковбоя, остановился чуть впереди остальных. Капитан Свенсон указал на него рукой.

— Лейтенант Хансен, старший помощник. Он присмотрит за вами в мое отсутствие.

— За мной не нужно присматривать. Я уже взрослый и вряд ли буду скучать.

— Постараюсь долго вас не задерживать, доктор Карпентер, — заявил Свенсон и поспешил вниз по сходням.

Корабль. Я смотрел на черную махину почти у самых моих ног. Я впервые видел атомную подводную лодку. Она была почти такой же, что и подводные лодки с большой дальностью плавания времен второй мировой войны, но на этом сходство и заканчивалось. Диаметром она была по крайней мере вдвое больше обычной, дизельной подлодки. В отличие от своих предшественниц, смутно напоминавших очертаниями лодку, «Дельфин» имел правильную цилиндрическую форму. Палубы как таковой не было: ровные обводы бортов и носовой части плавно поднимались до верхней точки корпуса, а затем так же плавно опускались с другой стороны, оставляя лишь коварную узкую рабочую площадку, тянувшуюся от носа до кормы. Она была до того выпуклой и скользкой, что во время стоянок на базе ее отгораживали леерами. В сотне футов от носа над палубой возвышалась большая, но с виду легкая боевая рубка высотой чуть более двадцати футов, похожая на спинной плавник гигантской акулы. По бокам рубки, точно посередине, торчали под прямым углом короткие вспомогательные горизонтальные рули. Я попытался разглядеть корму, но из за тумана и обильного снега, который приносило ветром с севера, со стороны озера Лонг-Лох, мне это не удалось. На мне поверх одежды был только тонкий плащ, и я начал ощущать, как от ледяных объятий зимнего ветра пробирает дрожь.

— С какой стати нам торчать на холоде? — обратился я к Хансену. — Тут есть столовая для моряков. Надеюсь, вы не поступитесь вашими принципами, согласившись принять чашечку кофе от доктора Карпентера, знаменитого шпиона?

Хансен не только выглядел, но и говорил как ковбой.

— Роулингс, доложи капитану, что мы идем в укрытие! — рявкнул старпом.

Роулингс пошел к телефону на пристани, а Хансен зашагал к освещенной неоновыми огнями закусочной. Пропустив меня вперед, он направился к стойке, а другой моряк, эдакий увалень, точная копия белого медведя, слегка подтолкнул меня к скамейке, стоявшей у стены в углу комнаты. Им очень не хотелось меня упустить. Пришел Хансен и подсел ко мне с другой стороны, а когда возвратился Роулингс, он уселся за стол прямо напротив меня.

— Четкая работа — тут уж и впрямь никуда не денешься, — одобрительно заметил я. — Вы, как я погляжу, готовы любого подозревать во всех смертных грехах?

— Ошибаетесь, — обиделся Хансен. — Просто мы втроем дружно исполняем приказы. Это капитан Свенсон всегда подозревает Бог весь что. Правда, Роулингс?

— Так точно, лейтенант. У капитана только одно на уме: как бы чего не вышло.

— Может, я вас стесняю? — продолжал я. — Просто я подумал — сейчас на корабле, должно быть, каждый человек на счету, раз вы снимаетесь с якоря через два часа, а то и раньше.

— Говорите, говорите, док, — подбодрил Хансен, хотя ничего ободряющего в его голубых, холодных, как арктический лед глазах не было. — Я хорошо умею слушать.

— Предвкушаете плавание во льдах? — усмехнулся я.

Они были настроены на одну волну — вот и отлично.

Им даже не нужно было смотреть друг на друга. Дружно, точно по команде, они незаметно придвинулись ко мне на два дюйма. Хансен, беспечно улыбаясь, подождал, пока официантка расставила на столе четыре чашки дымящегося кофе, и бодро продолжил:

— Ну же, дружище, валяйте дальше. Мы обожаем сидеть вот так в столовой и слушать, как какой-то чудак выбалтывает направо и налево сверхсекретные сведения. Откуда, черт возьми, вы узнали, куда мы держим курс?

Подняв руку, я собрался сунуть ее за отворот плаща, но не смог — Хансен схватил меня правой рукой за запястье.

— Мы вас ни в чем не подозреваем, — сказал он. — Просто мы, подводники, народ нервный — такая у нас жизнь. К тому же на «Дельфине» имеется отличная фильмотека, и когда герой какой-нибудь картины сует руку за пазуху, мы знаем, что он это проделывает вовсе не для того, чтобы проверить, на месте ли его бумажник.

Свободной рукой я взял Хансена за запястье, оторвал его руку от моей и прижал ее к столу. Затем я достал из плаща сложенную газету и положил ее на стол.

— Вас интересовало, откуда, черт возьми, я узнал, куда вы держите курс? — спросил я. — Просто я умею читать, вот и весь секрет. Это глазговская вечерняя газета, я купил ее в аэропорту Ренфрю полчаса назад.

Хансен задумчиво потер запястье и, ухмыльнувшись, сказал:

— Газета, говорите? Как же вы успели купить ее в Ренфрю полчаса назад?

— Я сюда прилетел на вертолете.

— Ах, вот оно что? Ну да, сел тут один несколько минут назад, но это наш вертолет.

— Вот именно, он был сплошь исписан огромными буквами: «ВМФ США». А пилот всё время жевал резинку и молился, чтобы скорее вернуться в Калифорнию.

— А вы нашему командиру об этом сказали? — спросил Хансен.

— Он мне не дал возможности и слова вставить.

— У него много забот, — объяснил Хансен. Он раскрыл газету и остановил взгляд на первой странице. Ему даже не пришлось искать то, что он хотел найти, — крупный заголовок, набранный двухдюймовым шрифтом, растянулся на семь колонок.

— Да вы только поглядите! — раздраженно воскликнул лейтенант Хансен. — Скачешь тут на цыпочках в этой Богом забытой дыре, рот на замке, клянешься — никому-де ни слова, и что же? Открываешь какую-то паршивую английскую газетенку, и тут на тебе — все сверхсекретные сведения черным по белому на целую страницу.

— Вы шутите, лейтенант? — сказал краснорожий голосом, который, казалось, исходил из самой утробы.

— Да нет, Забрински, — холодно ответил Хансен, — и ты в этом сейчас убедишься, если, конечно, умеешь читать. «Атомная подводная лодка спешит на помощь, — сказано здесь. — Дерзкий бросок к Северному полюсу». Боже правый — к Северному полюсу. И фото «Дельфина». Вот — командир… Господи, так это же я.

Роулингс протянул волосатую лапу и повернул газету, чтобы получше разглядеть расплывчатую фотографию товарища, сидящего перед ним.

— Ну и ну! А портретик-то так себе, а, лейтенант? Хотя, глядите, в этом что-то есть. Главное фотограф все же уловил.

— Да ты ни хрена не смыслишь в фотографии, — вознегодовал Хансен. — Вы только послушайте это: «Сегодня, незадолго до полудня (по Гринвичу), одновременно в Лондоне и Вашингтоне было опубликовано следующее совместное заявление: «Ввиду того, что на дрейфующей полярной станции «Зебра» возникла прямая угроза жизни людей и все попытки установить с ними связь с помощью обычных средств потерпели неудачу, командование военно-морских сил США приняло безотлагательное решение направить в район бедствия атомную подводную лодку «Дельфин», которой надлежит установить связь с оставшимися в живых полярниками. Сегодня рано утром «Дельфин» возвратился на свою базу Холи-Лох, Шотландия, после продолжительных учений в составе военно-морских сил НАТО. Есть основания полагать, что сегодня, около семи часов вечера (по Гринвичу), «Дельфин» под командованием капитана третьего ранга Джеймса Д. Свенсона снялся с якоря.

Итак, начинается отчаянная и опасная спасательная операция, примеров которой не знает ни морская история, ни история освоения Арктики. Шестьдесят часов минуло…»

— Вы сказали — отчаянная, лейтенант? — угрюмо спросил Роулингс. — Опасная? Капитану нужны добровольцы?

— Не нужны. Я доложил капитану, что опросил весь экипаж — восемьдесят восемь человек. Все согласны.

— А меня вы спросили?

— Тебя я, должно быть, пропустил. А теперь, когда говорит старпом, будь-ка любезен заткнуться.

«…Шестьдесят часов минуло с тех пор, как мир потрясла весть о бедствии, постигшем дрейфующую полярную станцию «Зебра», единственную британскую метеорологическую станцию в Арктике. Слабый сигнал бедствия с «крыши мира» принял радиолюбитель из норвежского города Бодо, знающий английский.

Из другого сообщения, которое меньше суток назад принял в Баренцевом море английский траулер «Морнинг стар», явствует, что в результате пожара, случившегося на складе горючего рано утром во вторник и уничтожившего почти всю станцию, уцелевшие люди оказались в крайне отчаянном положении. Запасы горючего и провизии полностью выгорели, и есть все основания полагать, что оставшиеся в живых полярники не смогут долго продержаться при температуре ниже двадцати градусов — минус пятьдесят по Фаренгейту, — которая, судя по свежим метеосводкам, установилась в этом районе в последнее время. Сведений о том, остались ли целы сборные домики, в которых жили участники дрейфа, не поступило. В течение последних тридцати часов дальние сверхзвуковые бомбардировщики американских, британских и русских ВВС вели с воздуха поиск затерявшейся во льдах станции. Но, поскольку точное местонахождение «Зебры» неизвестно, а в Арктике в это время года — полярная ночь и крайне неблагоприятные погодные условия, обнаружить станцию не удалось, и самолеты вынуждены вернуться.

Единственная слабая надежда на спасение для оставшихся в живых — подводная лодка «Дельфин». Но шансы на успешный результат у спасательной экспедиции явно невелики. Маловероятно, что «Дельфину» удастся пройти несколько сот миль под сплошным ледовым полем, равно как и то, что он сможет пробить лед в нужном месте, даже если будет установлено точное местонахождение оставшихся в живых людей».

— Вот и все, — Хансен отложил газету. — Дальше идет подробное описание «Дельфина». И куча всякой забавной дребедени типа того, что команда «Дельфина» — цвет элиты американского военно-морского флота.

— А с чего это вдруг вас потянуло в Арктику, док? Если в отпуск, то там не жарко, доложу я вам, — сказал Роулингс.

— Людям на «Зебре» понадобится срочная медицинская помощь. Если, конечно, они еще живы.

— У нас на борту есть свой врач, и он, как я слыхал, большой спец.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Да, но оставшиеся в живых люди могут страдать от переохлаждения, обморожения и даже гангрены. А я в этом действительно кое-что смыслю.

Мимо окна столовой пронесся джип — в свете его фар снежная круговерть казалась еще гуще и темнее. Роулингс было вскочил, потом медленно и задумчиво опустился на стул.

— Это заговор! — объявил он. — Теперь держись!

— Видал, кто к нам пожаловал? — спросил Хансен.

— Еще бы! Сам Кривоногий Энди.

— Я этого не слышал, Роулингс, — холодно бросил Хансен.

— Вице-адмирал американского военно-морского флота Джон Гарви, сэр.

— Кривоногий Энди, ишь ты! — задумчиво проговорил Хансен и подмигнул мне. — Адмирал Гарви, командующий нашими военно-морскими силами в НАТО. И чего он здесь позабыл?

— Никак разразилась третья мировая война, — объявил Роулингс. — Так что адмиралу самое время пропустить первый стаканчик мартини — и полный порядок…

— Часом не с вами ли он прилетел вечером из Ренфрю на той вертушке? — прервал его Хансен.

— Нет.

— А вы с ним случаем не знакомы?

— Никогда даже не слышал о нем.

Несколько минут прошло в бессвязной болтовне. Как вдруг в столовую ворвался порыв ветра со снегом. В распахнутой настежь двери появился моряк в синей штормовке и направился к нашему столу.

— Привет от капитана, лейтенант. Будьте любезны проводить доктора Карпентера в его каюту!

Хансен кивнул, поднялся и повел нас на выход. Снег валил уже не так сильно, кругом царила кромешная мгла, с севера по-прежнему дул ледяной ветер. Хансен двинулся к ближайшим сходням, подойдя к ним, остановился в свете прожектора и, увидев, как моряки и рабочие верфи осторожно опускают в носовой люк застропленную торпеду, повернулся и направился к кормовым сходням. Когда мы оказались внизу, на палубе, Хансен предупредил:

— Глядите под ноги, док. Здесь немного скользко.

Он не ошибся, и я, памятуя о ледяной купели бухты Холи-Лох, ожидавшей меня в случае одного неверного шага, все время был начеку. Проникнув под брезентовый навес, которым был обтянут кормовой люк, мы буквально свалились по железному трапу в теплый, сверкающий чистотой дизельный отсек, напичканный сложнейшими механизмами и контрольно-измерительными щитами. В каждом горели яркие флуоресцентные лампы.

— И вы не станете завязывать мне глаза, лейтенант? — спросил я.

— А зачем? Вы, наверное, и так все знаете. А если нет, все равно никому не расскажете — в противном случае считайте, небо в клетку на несколько лет вперед вам обеспечено.

Передняя часть центрального поста была точной копией многоместной кабины экипажа мощного реактивного самолета. Здесь, прямо напротив приборов с зачехленными градуированными шкалами, были два роговидных штурвала, похожих на авиационные, и ручки управления. Перед штурвалами стояли два кожаных кресла, на каждом, как я успел заметить, имелись пристяжные ремня. Интересно, какие трюки мог проделывать «Дельфин», коли рулевому, чтобы не вылететь из кресла, приходилось пристегиваться ремнями безопасности?!

Напротив поста управления в глубине прохода находился отгороженный переборками отсек. Никаких табличек на его двери не было, а спросить, что это за помещение, я не успел. Хансен спешно увлек меня дальше по проходу. Остановившись у первой двери слева, он постучал. Дверь отворилась. На пороге стоял капитан Свенсон.

— А, вот и вы. Извините, что заставил вас ждать, доктор Карпентер. Отходим в шесть тридцать. Джон, — это Хансену, — вы управитесь в срок?

— Все зависит от того, как скоро погрузят торпеды, капитан.

— Мы берем только шесть.

Хансен вскинул бровь, но смолчал. Потом спросил:

— Загружаем прямо в аппараты?

— Да, они должны быть наготове.

— Без запчастей?

— Без.

Хансен кивнул и ушел. Свенсон пригласил меня в свою каюту и закрыл дверь.

Каюта капитана Свенсона, признаться, была чуть больше телефонной будки, но не настолько, чтобы это срезу бросалось в глаза. Встроенная койка, раздвижной умывальник, маленький письменный стол и стул, складной табурет, рундук, несколько ретрансляторов с градуированной шкалой над ними.

— Доктор Карпентер, — сказал Свенсон, — позвольте представить вам адмирала Гарви, командующего американскими военно-морскими силами НАТО.

— Рад с вами познакомиться, доктор Карпентер. Извините за… гм… не слишком радушный прием, но у капитана Свенсона имелись на это полные основания. Его люди следили за вами?

— Они позволили мне угостить их чашечкой кофе в столовой.

Адмирал улыбнулся:

— Ох уж эти «атомщики», никому не доверяют! Сдается мне, репутация американцев как гостеприимных хозяев изрядно подмочена. Хотите виски, доктор Карпентер?

— Я думал, на американских военных кораблях сухой закон, сэр.

— Так оно и есть, дорогой мой. Если не считать самой малой дозы спирта — для медицинских целей, разумеется, из моих личных запасов. — Он достал флягу и стаканчик, похожий на тот, в который кладут зубные протезы перед сном. — Прежде чем отважиться на путешествие к далекой цитадели, каковой является горная Шотландия, предусмотрительный человек обязан принять кое-какие меры предосторожности. Я хочу попросить у вас прощения, доктор Карпентер. Прошлой ночью в Лондоне я виделся с вашим адмиралом Хьюсоном и собирался прибыть сюда еще утром, чтобы уговорить капитана Свенсона взять вас на борт. И вот не успел.

— Уговорить, сэр?

— Вот именно. — Адмирал вздохнул. — Капитаны наших атомных подводных лодок — народ чувствительный и несговорчивый. К своим кораблям они относятся как хозяева — словно им принадлежит контрольный пакет акций компании «Электрик Боут», где строятся эти лодки. — Он поднял стакан. — За успех, ваш и капитана. Надеюсь, вы отыщете этих бедняг. Хотя лично я за это не поставлю и одного против тысячи.

— Я думаю, мы их найдем, сэр. Вернее, это сделает капитан Свенсон.

— Вы уверены? — медленно проговорил адмирал. — Или просто думаете?

— Может, и так.

Адмирал поставил стакан, и огонек в его глазах потух.

— Адмирал Хьюсон, должен заметить, говорил о вас весьма уклончиво. Кто вы, Карпентер? Что за птица?

— Он, верно, сам вам сказал об этом, капитан. Я всего лишь врач, приписанный к военно-морскому флоту, и…

— Военный врач?

— Ну, не совсем.

— Гражданский, значит.

Я кивнул, а адмирал и Свенсон обменялись взглядами, которые даже не сочли нужным от меня скрывать.

— Ну-ну, продолжайте.

— Это все. Я изучаю влияние окружающей среды на здоровье человека по заданию различных служб. Состояние человеческого организма в экстремальных условиях — в Арктике или в тропиках, в невесомости — при моделировании условий космических полетов или под большим давлением, — когда человек вынужден покинуть подводную лодку. В общем…

— Вы когда-нибудь выходили в море на подводной лодке, доктор Карпентер? — поинтересовался адмирал Гарви. — Я имею в виду настоящее плавание?

— Приходилось. Мы выяснили, что условия, созданные в искусственных спасательных камерах, весьма далеки от реальных.

Адмирал и капитан Свенсон сделались мрачнее тучи. Иностранец — уже из ряда вон. Иностранец, да к тому же штатский, и того хуже. Но чтобы штатский иностранец разбирался в подводных лодках — тут уж вообще нет слов. Мне не нужно было ломать голову, чтобы понять, о чем они думают. На их месте я бы тоже пришел в изумление.

— Но почему вас интересует именно дрейфующая полярная станция «Зебра», доктор Карпентер? — спросил адмирал Гарви.

— Меня туда направило Адмиралтейство, сэр.

— Адмирал Хьюсон мне говорил, но почему именно вас?

— Я немного знаю Арктику, сэр. Меня считают неплохим специалистом по лечению обморожений и гангрены. Я могу спасти жизнь людям, у которых наверняка поражены легкие, а ваш судовой врач этого не может.

— Дайте мне два-три часа, и я соберу здесь дюжину таких специалистов, — бесстрастно заметил Гарви. — Причем из кадровых офицеров американского военно-морского флота. И это еще не все, Карпентер.

— Я знаю дрейфующую полярную станцию «Зебра». Я помогал выбирать для нее место. Ставить лагерь. Ее начальник, майор Холлиуэлл, мой давний и близкий друг, — Последние мои слова были правдой лишь наполовину.

— Ну-ну, — задумчиво проговорил Гарви. — II после этого вы еще утверждаете, что вы обыкновенный врач?

— Многофункциональный, сэр.

— Похоже на то. Но если вы, Карпентер, всего-навсего обыкновенный эскулап, как вы объясните вот это? — Он взял со стола бланк радиограммы и подал мне: — Она только что получена из Вашингтона в ответ на запрос капитана Свенсона касательно вас.

Я взглянул на радиограмму. В ней говорилось:

«Репутация доктора Нила Карпентера не подлежит сомнению. Вы можете доверять ему полностью. Повторяю — полностью. Необходимо оказывать ему всяческое содействие в условиях, ставящих под угрозу безопасность подводной лодки и жизнь экипажа». Радиограмму подписал начальник оперативного управления флотом.

— Да уж, вы еще тот врач, — усмехнулся Гарви. — Капитан Свенсон, как скоро вы рассчитываете выйти в море?

— Закончим погрузку торпед, дойдем до Ханли, примем на борт последнюю партию провизии, заберем теплую одежду — и полный вперед, сэр. В каюте старпома и стармеха найдется место еще для одной койки, — обратился ко мне капитан. — Я уже распорядился отнести туда ваш чемодан.

— Наверно, здорово намучились с замком? — спросил я.

— Первый раз видел такой хитроумный замок на чемодане, — признался он, краснея. — Наверное, этот замок и сделал нас с адмиралом подозрительными, тем паче, что нам так и не удалось его открыть. Мне нужно, еще коо о чем поговорить с адмиралом, так что давайте-ка я провожу вас в отведенное вам помещение. Обед ровно в восемь.

— Благодарю, но я обойдусь без обеда.

— На «Дельфине» еще никто не страдал от морской болезни, уверяю вас, — улыбнулся Свенсон.

— Уж лучше я посплю. Почти трое суток не смыкал глаз — последние пятьдесят пять часов провел в дороге.

— Да уж, сюда вы добирались долго, — снова улыбнулся Свенсон. — II где же вы были пятьдесят пять часов назад, доктор?

— В Антарктике.

Адмирал Гарви уставился на меня, но смолчал.

II

Проснулся я совершенно разбитый. Часы показывали половину десятого, понятное дело — следующего утра, стало быть, проспал я пятнадцать часов кряду.

В каюте было темно. Я встал, отыскал на ощупь выключатель, включил свет и огляделся. Ни Хансена, ни старшего механика не было: они, верно, зашли уже после того, как я уснул, а ушли до того, как проснулся. И вдруг я понял, что нахожусь в царстве тишины и покоя: кругом ни звука, ни малейшего шороха. Почему мы все еще стоим? Почему, черт возьми, не плывем? Я был готов поклясться, что прошлой ночью капитан Свенсон согласился со мной — надо спешить.

Я быстро умылся в раскладном, как в спальном вагоне, умывальнике. Надел рубашку, брюки, ботинки и вышел из каюты. В коридоре, по правому борту, в нескольких футах заметил открытую дверь. Приблизившись к ней, заглянул внутрь. Без сомнения, это была офицерская кают-компания: один из офицеров еще завтракал, не спеша расправляясь с бифштексом, яичницей и жареным картофелем и умиротворенно почитывая иллюстрированный журнальчик. Офицер был примерно моего возраста, крупный и явно склонный к полноте, с коротко стриженными черными волосами, подернутыми на висках сединой, и веселым, умным лицом. Заметив меня, он поднялся и протянул руку.

— Вы, как я понимаю, доктор Карпентер. Добро пожаловать в кают-компанию. Меня зовут Бенсон. Садитесь.

Я выпалил что-то вроде приветствия и тут же спросил:

— Что случилось? Задержка? Почему стоим?

— В том-то и есть беда нашего времени. Все куда-то спешат. А к чему приводит спешка? Сейчас скажу…

— Простите, мне нужен капитан. — Я повернулся, чтобы уйти, но Бенсон положил мне руку на плечо.

— Успокойтесь, доктор Карпентер. Мы в море. Садитесь.

— В море? Под водой? Но я ничего не чувствую.

— Что можно почувствовать на глубине триста футов? А то и четыреста. Впрочем, я и сам в таких пустяковых делах ни черта не смыслю. Пусть ими занимаются механики. Есть хотите?

— Мы вышли из Клайда?

— Если Клайд не простирается дальше на север — за пределы Шотландии, тогда да.

— Что-что?

Бенсон усмехнулся:

— Последнее контрольное погружение-всплытие мы делали в Норвежском море, на широте Бергена.

— Значит, сегодня только утро вторника, — сказал я, сознавая, что выгляжу полным дураком.

— Только утро вторника, — рассмеялся Бенсон. — И если вы сумеете вычислить, с какой скоростью мы шли последние пятнадцать часов, то сможете определить наше точное местонахождение. Однако буду вам признателен, если свои вычисления вы оставите при себе. — Он откинулся в кресле и громко крикнул: — Генри!

Из закутка — судя по всему, там был буфет — возник старший вестовой в белой куртке. Это был высокий худощавый малый со смуглым и печальным лицом, похожим на морду спаниеля, только что сожравшего какую-то гадость. Взглянув на Бенсона, он многозначительно спросил:

— Еще картошки, док?

— Ты же прекрасно знаешь — больше одной порции твоего подгоревшего дерьма мне в жизни не одолеть, — с достоинством отрезал Бенсон. — По крайней мере, за завтраком. Познакомься, Генри, доктор Карпентер.

— Здрасьте, — слащавым голосом произнес Генри.

— Завтрак, Генри! — скомандовал Бепсон. — И учти, доктор Карпентер — англичанин. Мне бы не хотелось, чтобы он ушел, проклиная жратву, которую скармливают морякам американского военно-морского флота.

— Если кому-то не по душе наши разносолы, пускай помалкивают. Эй, там! Еще один завтрак! — распорядился Генри.

— Ради Бога, не стоит себя утруждать, — сказал я. — Есть такие вещи, которые мы, привередливые англичане, просто на дух не переносим, особенно по утрам. И одна из них — жареный картофель.

Генри сочувственно кивнул и удалился. Я сказал:

— Так вы, как я полагаю, и есть доктор Бенсон?

— Штатный судовой врач на «Дельфине», к тому же офицер. Единственный, чья профессиональная пригодность была взята под сомнение, доказательством чему служит ваше присутствие.

— Меня прислали. Уверяю, я вас ни в чем не стесню.

Между тем Бенсон, улыбнувшись, продолжал:

— Здесь, на этой лодке, и одному-то врачу нечего делать.

— Значит, работой вы не особенно перегружены?

— Перегружен? Да я сижу в лазарете как приклеенный каждый божий день — хоть бы одна живая душа заглянула.

После того как я побрился, Бенсон повел меня осматривать этот плавучий подводный город. Должен признаться, «Дельфин» мог дать сто очков вперед всем британским подлодкам, которые я видел: по сравнению с ним они казались настоящими реликтами ледникового периода.

Размеры лодки были просто потрясающие. Внутри огромного корпуса помещались мощный ядерный реактор, равный по мощности реакторам, что стоят на трехтысячетонных надводных кораблях, и три нижние палубы вместо одной, как на обычной подлодке. Благодаря удачному сочетанию крупных размеров корпуса и мягких тонов, в которые были выкрашены все внутренние помещения, рабочие отсеки и проходы, создавалось удивительное впечатление легкости, воздушности и простора.

Первым делом Бенсон, конечно же, повел меня в лазарет. Это была самая маленькая и самая оснащенная операционная из всех, что я когда-либо видел: любой врач, пожелавший провести серьезную операцию или просто запломбировать зуб, мог бы найти здесь все необходимое. Однако в отличие от традиционных, утилитарных плакатов, которые обычно развешивают на стенах врачебных кабинетов, Бенсон украсил единственную, свободную от хирургического и прочего медицинского оборудования переборку лазарета портретами всех мультипликационных персонажей, каких я знал — от Папая до Пиноккио. А еще там висело двухфутовое изображение Мишки-Йога, отпиливающего дощечку на указательном столбе, в том месте, где стояло объявление: «Не кормите медведей».

Выйдя из операционной, мы миновали кают-компанию, офицерские каюты и спустились на палубу, где находились жилые помещения команды. Бенсон показал мне отдраенные до блеска, выложенные кафелем душевые, сверкающий чистотой кубрик, а затем провел в столовую команды.

— Полдня я занимаюсь только тем, что хожу с ручкой и подмахиваю разные бумажки, — признался Бенсон. — Думаю, вы не горите желанием осмотреть мешки с мукой, говяжьи туши, тюки с картошкой и всякие консервы — их у нас около ста видов.

— Не очень. Зачем?

— Добрая половина носовой части, прямо под нами, занята под кладовую, там всякой снеди хоть пруд пруди. Но, как ни крути, такой запас рассчитан на сто человек, как раз на три месяца — максимум столько времени мы можем оставаться под водой в случае необходимости. Черт с ней, с кладовой, от одного только вида всех этих запасов меня прямо с души воротит. Я сразу же ощущаю свое полное бессилие в борьбе за правильное питание. Тогда уж лучше пойдем поглядим, где все эти разносолы готовятся.

И Бенсон повел меня на камбуз — маленькое квадратное помещение, сплошь выложенное кафелем и заставленное предметами из сверкающей нержавеющей стали. При нашем появлении кок, дюжий малый во всем белом, повернулся и, осклабившись, обратился к Бенсону;

— Пришли снять пробу, док?

— Вовсе нет, — холодно ответил Бенсон. — Доктор Карпентер, это Сэм Макгир, главный кок и первый мой враг. Ты лучше скажи, какую прорву калорий и в каком виде ты намерен запихнуть в глотки команды сегодня?

— Такое и запихивать не придется, — самодовольно признался Макгир. — Супчик что надо, отличный говяжий филей, жареная картошка и яблочный пирог — сколько влезет. Пальчики оближете, и к тому же питательно.

Бенсона передернуло. Он пулей выскочил из камбуза, потом резко остановился и указал на здоровенную бронзовую трубу с толщиной стенок в десять дюймов и высотой фута четыре. Сверху труба была накрыта тяжелой крышкой на петлях с зажимом.

— Любопытная штуковина, доктор Карпентер. Угадайте, что это такое?

— Скороварка?

— Почти угадали. Это установка для удаления отходов. Труба идет прямо к большому водонепроницаемому люку в днище «Дельфина»; на ее нижнем конце герметическая крышка, она соединяется с люком при помощи блокировочной системы, не позволяющей крышкам трубы и донного люка открыться одновременно — иначе пиши пропало. Сэм либо один из его верных помощников, не сходя с места, упаковывают отходы в нейлоновую сетку или полиэтиленовый мешок, догружают кирпичами и…

— Кирпичами?

— Вот именно. Сэм, сколько кирпичей у нас на борту?

— По последним подсчетам — больше тысячи штук, док.

— Настоящая стройплощадка, да? — усмехнулся Бенсон. — Благодаря кирпичам есть уверенность, что емкости с отходами уйдут прямиком на глубину, а не всплывут на поверхность. Вот видите, даже в мирное время мы храним все наши секреты в глубокой тайне. Скопятся три-четыре мешка — открываем верхнюю крышку, и пакеты отправляются за борт. Потом донный люк снова наглухо задраивается.

Не знаю почему, но эта хитроумная штуковина меня просто очаровала. Позднее мне пришлось вспомнить мой необъяснимый интерес к ней.

— Не стоит уделять ей столько внимания, — добродушно заметил Бенсон. — Это всего лишь усовершенствованная модель обыкновенного мусоропровода. Пошли дальше.

Миновав стеллажи с мерцавшими в темноте торпедами, Бенсон открыл стальную дверь. За нею оказалась еще одна такая же. Пороги обеих дверей были высотой дюймов восемнадцать.

— При постройке таких лодок, похоже, учитывалось все до последней мелочи, — предположил я. — Здесь как в Английском банке.

— На глубине атомная подлодка подвергается не меньшей опасности, чем обычная, старого типа, — сказал Бенсон. — Раньше подлодки шли на дно из-за того, что у них не выдерживали таранные переборки. Корпус «Дельфина» способен выдержать огромное давление, но наткнись мы невзначай на любой остроконечный предмет, он вскроет нас, как электрический консервный нож какую-нибудь жестянку. Главная опасность — столкновения на поверхности, от них практически всегда страдает носовая часть. Вот почему у нас имеется двойная таранная переборка. На старых подлодках таких переборок не было. Конечно, из-за этого передвигаться по лодке стало затруднительнее, но зато теперь мы спим спокойно.

Мы оказались в носовом торпедном отсеке, крохотном узком помещении, где едва ли сподручно заряжать и разряжать торпедные аппараты. Эти аппараты, с тяжелыми откидными задними крышками, располагались вплотную друг к другу двумя вертикальными рядами по три в каждом. Прямо над ними находились зарядочные рельсовые направляющие, закрепленные на тяжелых цепных талях. И ни одной койки. Впрочем, оно и понятно: не хотел бы я оказаться на месте того, кому ненароком пришлось бы спать здесь.

Мы пошли назад и вскоре оказались в столовой. К нам подошел матрос и сказал, что меня хочет видеть капитан.

Я последовал за матросом по широкому главному трапу на центральный пост, а доктор Бенсон шел сзади в двух-трех шагах. Капитан Свенсон поджидал меня у входа в радиорубку.

— Доброе утро, док. Как спалось, хорошо?

— Проспал пятнадцать часов, представляете? А позавтракал и того лучше. Что случилось, капитан?

— Пришло сообщение о полярной станции «Зебра». Но сначала его надо расшифровать — на это уйдет несколько минут.

— Когда мы всплывали последний раз? — спросил я. — Подлодки теряют радиосвязь при погружении.

— По выходе из Клайда — ни разу. Сейчас мы идем на глубине порядка трех сотен футов.

— Это было радиосообщение?

— А что же еще? Времена меняются. Чтобы передать радиограмму, нам приходится всплывать, зато принимать ее мы можем даже на предельной глубине. Пока мы ждем, пойдемте, я познакомлю вас с теми, кто управляет «Дельфином».

Свенсон начал представлять меня членам команды центрального поста — для него, как и для Бенсона, не существовало никакого различия менаду матросом и офицером, — и наконец подошел к офицеру, сидевшему на перископной площадке, молодому парню, которому, казалось, самое место на студенческой скамье.

— Уилл Рэберн, — сказал Свенсон. — Обычно мы не обращаем на него никакого внимания, но, стоит уйти под лед, и он становится самым незаменимым человеком на борту. Это наш штурман-навигатор. Мы не сбились с курса, Уилл?

— Мы точно в этом месте, капитан. — Он указал на маленькую светящуюся точку на карте Норвежского моря, разложенной под стеклом на штурманском столе.

Капитан взглянул на карту.

— Как, по-вашему, док, мы быстро движемся?

— Я все еще не верю своим глазам, — сказал я.

— Мы вышли из Холи-Лоха чуть раньше, чем я рассчитывал, около семи, — признался Свенсон. — Я решил провести несколько пробных погружений на малом ходу, чтобы отдифферентовать лодку, но это оказалось ни к чему. Даже без двенадцати торпед в носовом отсеке дифферента на корму практически не было, как я и ожидал. Размеры «Дельфина» так велики, что плюс-минус несколько тонн тут или там большой роли не играют.

Свенсон вдруг умолк, взял у вошедшего матроса листок бумаги и погрузился в чтение. Потом, покачав головой, он отошел в дальний угол центрального поста и, увидев, что я последовал за ним, посмотрел мне в глаза. Его лицо оставалось серьезным.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей станции… Прошлой ночью вы говорили, что он ваш самый близкий друг?

Я почувствовал, как перехватило горло. Я кивнул и взял у него радиограмму. В ней говорилось следующее:

«Последнее радиосообщение с дрейфующей полярной станции «Зебра», довольно отрывистое и путаное, получено в 9 часов 45 минут по Гринвичу британским траулером «Морнинг стар», который уже выходил на связь с полярниками. В сообщении говорится, что начальник станции майор Холлиуэлл и еще трое полярников, чьи имена не были упомянуты, то ли находятся в крайне тяжелом положении, то ли уже умерли — никаких уточнений не приводится. Остальные — число их также не уточняется — серьезно пострадали в результате взрыва и пожара. Последующую информацию о наличии продовольствия и горючего, о погодных условиях и трудностях, связанных с передачей радиосообщений, расшифровать почти не удалось. Из искаженного радиосигнала, однако, явствует, что оставшиеся в живых находятся в сборном домике, лишенные возможности передвигаться из-за ухудшения погоды. Наиболее четко были расслышаны слова «ледяной шторм». Судя по всему, дальше уточнялись скорость ветра и температура воздуха, однако разобрать последнюю информацию не удалось.

«Морнинг стар» неоднократно пытался выйти на связь с дрейфующей станцией «Зебра», но подтверждения, что его слышат, траулер не получил. По требованию Британского адмиралтейства «Морнинг стар» покинул район рыбного промысла и в настоящее время движется в направлении ледяного барьера, где ему предстоит прослушивать эфир дальше. Конец сообщения».

Я сложил бумагу и вернул ее Свенсону.

— В крайне тяжелом положении или умерли, — повторил я. — Джонни Холлиуэлл и трое его товарищей. Джонни Холлиуэлл. Такие, как он, встречаются не часто. Удивительный человек! В пятнадцать лет, когда умерли его родители, он бросил школу и посвятил себя брату — тот был на восемь лет младше. Работал не разгибая спины, копил, жертвовал лучшими годами своей жизни ради братишки, чтобы тот смог поступить в университет и через шесть лет его закончить. Даже не мог себе позволить жениться. Теперь у него осталась красавица жена и трое чудесных ребятишек.

— Боже мой, так он ваш брат?

Я молча кивнул. В этот момент к нам подошел молодой лейтенант Рэберн — он был явно чем-то встревожен, но Свенсон даже не удостоил его взглядом. Капитан только медленно качал головой — даже тогда, когда я выпалил:

— Майор — человек крепкий. Может, он еще жив. Надо узнать точные координаты станции.

— Может, они и сами их не знают, — предположил Свенсон. — Ведь это дрейфующая станция. При такой-то погоде, да если еще учесть, что последние измерения они проводили несколько дней назад. К тому же, насколько нам известно, их секстанты, хронометры и радиопеленгатор были уничтожены во время пожара.

— Они могут знать свои координаты, даже если определяли их неделю назад. И у них должны быть точные сведения о скорости и направлении дрейфа. Надо передать на «Морнинг стар», чтобы там продолжали непрерывно запрашивать координаты станции. Вы сможете связаться с «Морнинг стар», если всплывете прямо сейчас?

— Не думаю. Траулер, должно быть, находится в тысяче миль к северу. У них не настолько мощный приемник, чтобы поймать наш сигнал. Вернее, у нас слабый передатчик.

— На Би-би-си мощных передатчиков сколько угодно. У Адмиралтейства тоже. Пожалуйста, попросите тех и других связаться с «Морнинг стар». Пусть рыбаки постоянно запрашивают координаты станции.

— Они могут это сделать и без напоминания.

— Конечно, могут. Но они вряд ли услышат ответ, а «Морнинг стар» услышит. Тем более что траулер ближе всех к станции.

— Хорошо, всплываем немедленно, — сдался Свенсон. Он направился к пульту управления погружением и всплытием. Походя он спросил у штурмана:

— Ты что-то хотел сказать, Уилл?

Лейтенант Рэберн повернулся ко мне спиной и понизил голос, но у меня всегда был на редкость острый слух. Штурман проговорил:

— Вы видели его лицо, капитан? Я думал — он вот-вот кинется на вас с кулаками.

— Я тоже так было подумал, — пробормотал Свенсон. — Наверное, я просто случайно оказался в его поле зрения.

III

— Вот и он, — сказал Свенсон. — Ледяной барьер.

«Дельфин» держал курс строго на север. Его корпус в один миг почти целиком ушел под воду — лодка, тяжело рыская по морю, двигалась со скоростью менее трех узлов. Энергии мощного атомного двигателя вполне хватало, чтобы приводить в движение два больших восьмифутовых винта и поддерживать наименьшую скорость, при которой лодка слушалась руля, но не больше. В тридцати футах прямо под мостиком, где мы стояли, самые современные гидроакустические приборы непрерывно прощупывали окружающее нас водное пространство, но даже с ними Свенсон держался начеку, опасаясь столкновения с плавучей ледяной глыбой. Полуденное арктическое небо было сплошь затянуто тучами. Термометр на мостике показывал температуру воды за бортом 28 градусов по Фаренгейту, а воздуха — 16.

Штормовой норд-ост срывал стальную пену с валов, и брызги, тут же превращавшиеся в лед, обстреливали боевую рубку со всех сторон, разбиваясь вдребезги о ее прочное ограждение. Было ужасно холодно.

Я застегнул толстую байковую куртку и закутался в дождевик, но охватившая меня дрожь никак не унималась. Тщетно пытаясь укрыться за брезентовым навесом, я глядел в ту сторону, куда Свенсон указывал рукой. Впереди, меньше чем в двух милях, виднелась длинная, узкая, грязно-белая и более или менее ровная полоса — она, казалось, растянулась во всю ширь северного горизонта. Мне случалось видеть это и раньше — зрелище, в общем-то, малоинтересное, к такому взгляд человека не может привыкнуть никогда, но не из-за его однообразия, а из-за того, что оно собой представляет: то был самый край полярной ледяной шапки, прикрывавшей крышу мира и простиравшейся в это время года сплошным ледовым полем от той точки, где мы находились, до самых берегов Аляски.

Сообщение, которое мы получили сорок девять часов назад, было последним. С тех пор — полная тишина.

Восемнадцать часов назад русский атомный ледокол «Двина» подошел к краю барьера и начал решительно пробиваться к центру ледяной шайки, но безуспешно. Первая неудача не остановила русских. Совместно с американцами они совершили несколько полетов над заданным районом на новейших дальних бомбардировщиках. Несмотря на сплошную облачность, ураганный ветер, снежные заряды и угрозу обледенения, самолеты, оснащенные сверхмощными радиолокационными системами обнаружения, облетели предполагаемый район бедствия вдоль и поперек раз сто. Однако ни одного сообщения о том, что им удалось что-то обнаружить, не поступило.

— Нет смысла торчать на мостике, иначе мы совсем окоченеем, — не сказал, а выкрикнул капитан Свенсон. — Если мы собираемся идти подо льдом, погружаться нужно прямо сейчас.

Встав спиной к ветру, он пристально смотрел на восток — там, в какой-нибудь четверти мили от нас, медленно раскачивался на волнах огромный траулер. «Морнинг стар», простояв два последних дня у самой кромки льда, ложился на обратный курс — он собирался возвращаться в Гулль.

— Дайте сигнал, — скомандовал Свенсон стоявшему рядом матросу. — Идем на погружение. Всплывать не будем по крайней мере дня четыре. Максимум — четырнадцать.

Пока сигнальщик сворачивал брезентовый навес, я успел соскочить по трапу в крохотный отсек, оттуда через люк опустился по второму трапу внутрь прочного корпуса лодки и, наконец, очутился на главной палубе «Дельфина». Следом за мной появился Свенсон и сигнальщик. Хансен спустился последним — ему пришлось задраивать за собой тяжелые водонепроницаемые люки.

Свенсон взял микрофон с витым металлическим шнуром и спокойно произнес:

— Говорит капитан. Идем под лед. Погружение. — Потом повесил микрофон и сказал: — Триста футов.

Главный техник по электронному оборудованию проверил панель с сигнальными лампочками, показывающими, что все люки, наружные отверстия и клапаны задраены наглухо. Дисковые лампы были отключены, щелевые ярко горели. Неторопливо проверив их еще раз, он поглядел на Свенсона и сказал:

— Прямое освещение отключено, сэр.

Свенсон кивнул. В балластных цистернах резко засвистел воздух. Мы пошли под воду.

Через десять минут ко мне подошел Свенсон. За последние два дня я успел узнать капитана довольно хорошо, он мне очень понравился, я проникся к нему большим уважением. Команда полностью и безоговорочно доверяла ему. Я тоже. Человек он был мягкий и добрый, подводную лодку знал как свои пять пальцев. Он обращал внимание на каждую мелочь, отличался острым умом и хладнокровием, которое не изменяло ему ни при каких обстоятельствах. Хансен, его старший помощник, от которого редко когда можно было услышать похвалу в адрес ближнего, со всей решительностью заявлял, что Свенсон — лучший офицер-подводник на американском флоте.

— Мы сейчас уйдем под лед, доктор Карпентер, — объяснил Свенсон. — Как самочувствие?

— Я чувствовал бы себя куда лучше, если б видел, где мы идем.

— Можно и поглядеть, — сказал он. — На «Дельфине» такие глаза, каких нет во всем мире. Они смотрят вперед, вокруг, вниз, вверх. Нижние глаза — это эхолот, он видит глубину под килем, а поскольку в этом месте она составляет порядка пяти тысяч футов и столкнуться с каким-либо подводным препятствием нам не грозит, он работает чисто для проформы. Однако ни один штурман и не подумает его выключить. А еще у нас есть двуглазый гидролокатор — он смотрит вокруг и вперед: один глаз видит все, что происходит вокруг корпуса, а другой прощупывает глубины в радиусе пятнадцати градусов впереди по курсу. Так что мы все видим и слышим.

Свенсон повел меня вдоль правого борта назад, в самый конец центрального поста, там доктор Бенсон и еще один моряк склонились над застекленным на уровне глаз прибором. Это был движущийся рулон бумаги в семь дюймов шириной и пишущий штифт, который выводил на ней узкую прямую черную линию. Бенсон, ни на кого не обращая внимания, возился с измерительной шкалой.

— Надводный эхолот, — сказал Свенсон. — Больше известный как эхоледомер. На самом деле доктор Бенсон тут не командует, у нас на борту есть два отличных гидроакустика. Но поскольку иного способа запретить ему заниматься эхоледомером, кроме как с помощью военного трибунала, у нас нет, мы попросту закрываем глаза на то, что он здесь торчит.

Бенсон усмехнулся, но не оторвал взгляда от линии, которую выводил пишущий штифт.

— Действует по тому же принципу, что и эхолот, только ловит эхо, отраженное ото льда. Вот эта тонкая черная линия означает, что над нами открытая вода. Но как только мы уйдем под лед, самописец будет двигаться вверх-вниз, показывая не только наличие льда, но и его толщину.

— Хитрая штука, — сказал я.

— Не то слово… В режиме плавания под водой для нас это вопрос жизни или смерти. И, конечно, для тех, кто остался на дрейфующей станции «Зебра». Даже имея ее координаты, мы не сможем добраться до нее, пока не пробьемся через лед, а эхоледомер — единственный прибор, который покажет, в каком месте толщина льда наименьшая.

— В это время года стоит сплошной лед? Ни одного разводья?

— По-нашему — полыньи. Ни единого просвета. Впрочем, паковый лед не стоит на месте даже зимой, и поверхностное давление меняется очень редко, поэтому маловероятно, что льды разомкнутся и где-нибудь появится открытая вода. При температуре воздуха зимой легко себе представить, как долго эта вода будет оставаться открытой. Через пять минут образуется тонкая ледяная корка, через час толщина льда составит один дюйм, а через два дня — уже целый фут. Если нам удастся найти полынью, замерзшую, скажем, только дня три назад, мы еще сможем пробить лед.

— Боевой рубкой?

— Вот именно. С помощью ее защитного ограждения. У всех атомных подлодок имеется надежное ограждение, для одной-единственной цели — пробиться через арктический лед. Однако нам все равно придется выдержать удар, пусть и не сильный, но обшивка корпуса выдержит.

После короткого раздумья я спросил:

— А что будет с корпусом, если скорость всплытия окажется слишком большой и в довершение всего вдруг выяснится, что мы неправильно рассчитали: над нами не тонкий лед, а сплошное ледовое поле десятифутовой толщины?

— Вы правильно выразились — вдруг. Но об этом и думать забудьте — никаких «вдруг»: нам еще не хватает тут кошмаров.