– Как только он даст заключение о причине смерти. – Гибсон плеснул в стакан Грина еще виски. – Но ставлю доллар против десяти центов, что смерть вызвана острым предметом. Думаю, единственная мораль, которую ты можешь довести до читателей, – наркоманам и психопатам не следует погружаться с аквалангом.

Капитан Вланович повернулся к полковнику Вису. Лицо его исказило страдание, голос был хриплый и глухой.

В дверь снова постучал патрульный, открыл ее и обратился к Чейсу:

– Это безумие, полковник, безумие! Вы сами видите, что это невозможно. Нам никогда не успеть. Взгляните – за первые два часа выбыли из строя двести пятьдесят человек. Кислородное голодание, холод, колоссальные физические нагрузки… Это безумие.

– Вам звонили.

– Сама война – безумие, – спокойно заметил Вис. – Дайте радиограмму. Нам потребуется ещё пятьсот человек.

– Я выйду отвечу, – сказал Чейс, вставая.

– Нет, она уже положила трубку, – уточнил патрульный. – Это госпожа Бикслер. Она просила передать вам, что Русалочка прибыла.

– Отлично. Спасибо, Томми. – И, обращаясь к Гибсону, произнес: – Трехмесячная отсрочка от долговой ямы... Надеюсь. – Он повернулся к выходу.

– Саймон... – остановил его Гибсон. – Мы все пришли к согласию, верно? Я имею в виду, если тебе позвонит кто-то из хитрозадых телевизионщиков и соберется устроить из всего этого шоу.

ГЛАВА 8. ПЯТНИЦА. 15.00-21.15

– Конечно, Ролли.

Решающий момент наступил, Меллори знал это. Он взглянул на Андреа, Миллера, Рейнольдса и Гроувса и понял, что им это тоже ясно. На их лицах, как в зеркале, отражались его собственные ощущения:

– Отлично, – улыбнулся Гибсон. – У твоего института очень хорошая репутация. И тебе ни к чему пачкать ее, влезая в полицейские дела.

крайняя степень напряжения, готовность в любую секунду взорваться и перейти к решительным действиям.

Чейс вышел из комнаты с какой-то тяжестью в душе. А когда он добрался до приемной, то был уверен: ему только что угрожали.

В приемной вместе с Максом его ждал патрульный, чтобы отвезти к лодке.

Подобный момент истины наступал всегда, срывая с людей все наносное. Тогда становилось ясно, кто чего стоит. Он надеялся, что Рейнольдс и Гроувс проявят себя с лучшей стороны. О Миллере и Андреа беспокоиться не приходилось – слишком хорошо они знали друг друга. Миллер, когда, казалось, все потеряно, был способен на невозможное. А обычно благодушно настроенный Андреа превращался в совершенно другого человека – невероятную комбинацию холодного рассудка и беспощадной стремительной силы. Меллори никогда прежде не доводилось встречаться с подобным феноменом. Когда Меллори заговорил, голос его звучал, как всегда, спокойно и бесстрастно.

– Примерно в сотне ярдов от того места, где лежал Брайан, нашли один из ваших буев, – сообщил патрульный. – Кусок изолированного провода с какой-то электронной штуковиной. Я велел оставить его на месте, можете забрать по дороге.

– Мы отправляемся в четыре часа. Сейчас три. Если повезет, захватим их врасплох. Все ясно? Рейнольдс спросил неуверенно:

– Спасибо, – поблагодарил Чейс. – Наверное, он освободился от того, за что зацепился.

– Вы хотите сказать, что если что-нибудь сорвется, нам придется применить оружие?

Когда они сели в машину, Макс перегнулся к Чейсу с заднего сиденья:

– Вам придется стрелять. И стрелять наверняка. Вы должны убивать. Это приказ, сержант.

– Я ее нашел.

– Бог свидетель, – сказал Рейнольдс, – я не могу понять, что происходит. – По выражению его лица было понятно, что он уже отчаялся разобраться в ситуации.

– Кого?

Меллори и Андреа вышли из барака и небрежной походкой направились к резиденции Нойфельда. Меллори сказал:

– Девочку, которую чуть не сбил.

– Если не мы их, то они нас, понимаешь?

– Что ты хочешь сказать? Что значит – нашел ее?

– Понимаю. А где Петар и Мария?

– Там, в газете, пока ждал. Там фотография, девочка выиграла какой-то приз. И я знал, должна быть причина, почему она не слышала, как я бегу. Она глухая.

– Может быть, спят? Они вышли из барака пару часов назад. Мы заберем их позже.

– Кто она?

– Как бы поздно не было… Они очень рискуют, старина Кейт.

– Ее зовут Элизабет.

– Что можно поделать, Андреа? Последние десять часов я только об этом и думаю. Это непомерный риск, но я вынужден пойти на это. В случае необходимости ими придется пожертвовать, Андреа. Ты же понимаешь, что для меня значило бы открыть сейчас карты.

18

– Еще бы, – тяжело произнес Андреа. – Это был бы конец всему.

Приближаясь на «Уэйлере» к низкой косе под названием мыс Сигалл, Чейс замедлил ход и повернул к берегу, чтобы двинуться вдоль пляжа. Тело Брайана нашли на полуострове примерно в полумиле отсюда; кабель с датчиком должен был находиться где-то здесь на косе или чуть дальше.

Они вошли к Нойфельду, не постучавшись. Он сидел за столом рядом с Дрошным и, увидев их, раздраженно взглянул на часы.

Макс стоял на носу, держась за привязанный к кнехту канат.

– Я же говорил в четыре, а сейчас только три.

– На что он похож? – спросил мальчик.

– Перепутали, – извинился Меллори, закрывая дверь. – Прошу без глупостей.

– На белом песке, – ответил Чейс, – он должен выглядеть как трехсотфутовая черная змея.

Нойфельд и Дрошный глупить не собирались. Вряд ли можно решиться на необдуманный поступок под дулами двух «парабеллумов», с заботливо прикрученными глушителями. Они так и продолжали сидеть, не двигаясь с места, только лица их побелели. Нойфельд первым нарушил молчание:

Когда-то мыс Сигалл являлся частным владением, потом – принадлежащим штату пляжем; теперь тут находился орнитологический заповедник. Здесь обитали чайки и крачки; народ иногда причаливал сюда искупаться или закусить на свежем воздухе, но каждый, кто углублялся от берега в дюны, рисковал лишиться скальпа: пикировавшие птицы защищали свои гнезда.

– Я виноват, что недооценил вас…

Чейс слышал, как они перебраниваются, и видел, как кружатся над гнездами, но не заметил ни одной, нырявшей за рыбой или стоящей в воде. Он задумался над причиной. В такой спокойный день десятки птиц обычно качались на волнах, ожидая от парящих дозорных сигнала о передвижении рыбных косяков.

Фэй сжала в руках пакетик, пытаясь угадать, что в нем, — однако, ясное дело, это было невозможно. Она медленно развязала бантик и подняла крышку. Внутри лежал красивый изысканный серебряный медальон на цепочке.

– Смотри! – крикнул Макс, указывая с носа направо. Чейс повернул, следуя жесту Макса, и выключил скорость; лодка продолжала идти по инерции. На поверхности он увидел что-то белое; оно скользило вдоль борта «Уэйлера», пока Чейс, перегнувшись, это нечто не поймал.

Она осторожно достала его.

Улов оказался мертвой чайкой, плывшей вверх брюхом. Сначала Саймон решил, что она не повреждена, но, когда поднял ее за ногу, увидел, что у птицы нет головы.

— Мне он безумно нравится. Восхитительно.

– Господи! – воскликнул ошеломленный Макс. Чейс осмотрел огрызок птичьей шеи. Он искал следы зубов или порезы – что угодно, лишь бы представить, кто обезглавил чайку, – но ничего не обнаружил. Насколько он понял, голову птицы просто оторвали от тела.

— Ты как-то упомянула, что Кате Габор фотографировала тебя и твою… твою семью до того, как все произошло. Поэтому я связался с ней, рассказал, кто я и почему к ней обратился. Открой медальон.

– А вот еще! – ткнул пальцем Макс.

Не сводя глаз с серебряного медальона, Фэй дрожащими руками бережно открыла его. Внутри ее глазам предстала ее любимая фотография — она с Жюльенной. Такая сильная любовь, с такой нежностью она гладит дочь по волосам… Фэй сидела, уставившись на фотографию. Потом подняла глаза на Давида. Заморгала, чтобы прогнать слезы.

Чейс бросил в лодку мертвую чайку и включил передачу.

Скрипач завел «Калинку». Ночная тьма окружала их, и Фэй поняла, что счастлива, как давно не была. Потом вспомнила, что у нее тоже есть подарок. Для Давида. Утерев слезы, она достала из своей сумочки «Биркин» заветную коробочку и протянула ему. Пока он открывал коробку с часами от «Патек Филипп», Фэй повесила медальон на шею. Нежно погладила его. Может быть, она готова завести новую семью…

Вторая чайка плыла в правильном положении, двигая головой вперед-назад. Казалось, птица спит, но она слишком низко сидела в воде и неуверенно раскачивалась. Чейс взял ее за шею, перевернул. Ноги чайки были вырваны, а в животе зияла рваная рана.

___

– Что за черт... – пробормотал Чейс.

– Рыбы? – спросил Макс.

Обоим хотелось, чтобы это вечер не кончался, поэтому, когда Фэй и Давид доели наконец все тапас и расплатились, то пошли бродить, держась за руки, по улицам Мадрида. Город завораживал. Он был полон жизни, как никакой другой. На каждом углу уличные музыканты играли красивые заводные мелодии. Дети гоняли в футбол или играли в шумные игры. На скамейках сидели влюбленные парочки. Молодежь курила марихуану или пила вино, валяясь на траве. Все это утопало в золотом маслянистом свете уличных фонарей.

– Нет. Рыбы, думаю, закончили бы работу и съели птицу.

Давид и Фэй говорили мало — слова казались излишними и все равно не могли всего выразить, — но время от времени останавливались, смотрели друг на друга и счастливо улыбались.

– А что тогда? Кто это сделал?

Потом Давид предложил выпить по бокальчику на сон грядущий. Бок о бок они уселись за шаткий столик, стоявший прямо на тротуаре, и заказали себе бутылку вина.

– Не понимаю. Ничего пока не понимаю, – произнес Чейс, покачивая головой.

Фэй взглянула на Давида. Ее сердце колотилось в груди.

Макс стоял на носу на цыпочках, привязавшись канатом, и смотрел вперед на берег.

— Когда я с тобой, мне не стыдно — ни за что, — проговорила она. — Наоборот, хочется рассказать о своих слабостях и нелепых поступках, чтобы разобраться в них. Помимо Крис у меня никогда ни с кем не возникало такого чувства.

– Вон наш кабель, – показал он. – И еще птицы. Очень много. В прибое.

— У меня то же самое. Наверное, это потому, что мы оба знаем — у другого нет никаких задних мыслей. Слабости и неудачи не будут использованы как оружие против нас.

Чейс направил лодку к берегу, врубив газ до упора. Выйдя на мелководье, он выключил мотор, втащил его на борт и положил в гнездо, чтобы не пахать песок винтом. Лодка с разгона проскочила прибойную волну и зарылась носом в сухой грунт.

Официант в белой рубашке, черном жилете и с галстуком-бабочкой открыл вино и дал Фэй попробовать. Она кивнула. Мужчина разлил вино по бокалам, поставил бутылку в ведерко со льдом, поклонился и исчез.

Казалось, они пересекли двор скотобойни. Повсюду в волне были разбросаны мертвые птицы – либо обезглавленные, либо выпотрошенные, либо с разорванным горлом. Одну или двух Чейс подобрал, осмотрел раны, потом снова бросил трупы в воду.

Фэй хотелось рассказать Давиду обо всей своей жизни, хотя она и понимала, что это невозможно. Все же в один прекрасный день ей придется рассказать о Жюльенне, иначе никакой совместной жизни не получится. Многое можно скрыть, но не дочь.

– Похоже на то, как будто детишки порезвились, – констатировал Чейс.

— За пару недель до того, как мы с тобой познакомились, я приехала в Рим, — начала Фэй. — Бродила по городу одна. Нашла бар. Там познакомилась с молодой парой. Мы разговорились, и они пригласили меня к себе домой.

– Какие еще детишки? – спросил Макс.

Поднося бокал ко рту, Давид приподнял брови. Мимо них на полной скорости промчался мопед. Вся улица пропахла бензином. Где-то лаяла собака.

– Ну, знаешь, шпана всякая, вандалы. Практически никто в океане не убивает ради убийства. Животные убивают по двум причинам: чтобы съесть или чтобы защититься.

— Потрясающее чувство — быть рядом с двумя влюбленными и, в каком-то смысле, стать частью их любви. Это было самое интимное переживание в моей жизни. Совокупляться с мужем другой женщины у нее на глазах. Понимаешь?

Макс спрыгнул с носа; Чейс последовал за сыном и вытащил «Уэйлер» дальше на песок. Они пошли по пляжу к черному кабелю, свернутому и увязанному патрульным.

Давид взглянул на нее серьезным взглядом.

Кабель подтащили к лодке, загрузили на борт и оттолкнулись от берега. Когда Саймон решил, что уже достаточно глубоко, он опустил мотор и завел его. Винт взвихрил воду, всплыла и стукнулась о борт еще одна мертвая птица. Чейс поднял ее из воды. Она оказалась молодой крачкой; из тела были вырваны крылья.

— Думаю, да.

– Кто бы это ни сделал, – заметил Чейс, осторожно опуская птицу обратно в воду, – он сделал это просто так, ради удовольствия.

Он повернул лодку на восток, к их острову.

Мимо них, держась за руки, прошла какая-то парочка в тренировочных костюмах.

* * *

— Было очевидно, что они делали это друг для друга… Я стала инструментом их наслаждения. Как еще один способ доставить друг другу удовольствие. Новое, ни с чем не сравнимое чувство. Почти как отделение души от тела.

На полпути к дому, скользя по длинным мягким волнам, они увидели, что к ним направляется крупный, медлительный и широкий катер. В его передней части размешалась небольшая рубка, по обеим бортам на тяжелой открытой корме имелись фишбалки. Когда суда расходились бортами, капитан катера просигналил сиреной, высунулся из двери рубки и помахал рукой. Чейс махнул в ответ.

Фэй вздохнула. Часы поблескивали на запястье у Давида, и он то и дело бросал на них восхищенные взгляды. Но ей почему-то стало грустно. Хотя казалось, что она должна быть счастлива, на нее накатило другое чувство.

– Кто это? – спросил Макс.

– Спокойно. Людям Брозника удалось обнаружить, где вы содержите четверых английских связных. Нам приблизительно известно, где они находятся. Вы знаете это точно. Сейчас вы нас туда отведете. Немедленно.

– Лу Симе. Он предоставляет катер под фрахт. Вероятно, только что отвез доктора Мейси и ее морских львов... Должно быть, подобрал их на пристани Нью-Лондона.

— Мы, женщины, приучены все время бояться, что кто-то украдет у нас мужа, партнера, — и сами себя ограничиваем. Постоянно вглядываемся, ища признаки предательства. Я не хочу так больше жить. Як обманул меня, но тебе я доверяю. Это мой выбор. Иначе это будет преступлением против моей собственной жизни. Ее ограничением. Надеюсь, ты никогда меня не предашь, но все в твоих руках, не в моих.

В кильватер за грузовым катером шел другой, пока еще на расстоянии в четверть мили, но быстро приближавшийся. Это была щеголеватая посудина для спортивной рыбалки с открытым мостиком и выносными площадками для лова. Приблизившись, катер сбавил скорость, и человек на мостике знаком показал Чейсу, что хочет поговорить.

Чейс выключил передачу и положил «Уэйлер» в дрейф.

Давид потянулся к ней, взял ее руку в свою. Ее ладонь утонула в его руке.

– Держись крепче, – велел он Максу. – Эти штуки поднимают вокруг себя гору воды.

— Я не предам тебя, Фэй.

Когда рыбачий катер остановился, его высокий корпус закачался; в стороны стремительно пошли волны. Чейс ухватился покрепче, пока «Уэйлер» валяло с борта на борт; Макс зашатался, а потом полусел-полуупал на переднюю банку.

Свет стеариновых свечей отражался в часах у него на запястье. Фэй крепко сжала его руку. Хорошо бы он стал ее тихой гаванью, где она смогла бы отдохнуть, заповедной зоной, где ей не нужно было бы постоянно думать о том, с чем она борется каждый день… Но если она собирается всерьез впустить его в свою жизнь, он должен представлять себе, что происходит.

– Я тебя искал, Саймон, – крикнул человек с мостика. – Мы ловили на блесну у Уоч-Хилла, и я видел мертвого дельфина, бог мой... Он застрял в камнях.

Фэй сделала глубокий вдох. Момент настал.

– Дельфина? – уточнил Чейс. – Ты уверен, что не акулу, а именно дельфина, морскую свинью?

— Кто-то пытается скупить акции «Ревендж». И этот кто-то на редкость близок к успеху.

– Думаешь, я не отличу дельфина от акулы? Это была морская свинья. Как Флиппер[16], только моложе, детеныш. Я не мог подойти очень близко, но, кажется, он разодран до костей, как будто кто-то над ним поработал. Я подумал, ты захочешь взглянуть.

Фьельбака, давным-давно

– Я тебе признателен, Тони, – сказал Чейс. – Я отправлюсь прямо сейчас. Где он находится?

Сандалии я забыла в домике. Когда эти типы наконец отпустили меня, мне хотелось лишь одного — прочь отсюда. Поэтому я шлепала за ними по камням босиком.

– Как раз на этой стороне маяка. Что за черт здесь водится, который может поймать и убить морскую свинью?

Рогер, Томас и Себастиан тащили поклажу, которая стала гораздо легче, ибо по пути туда в основном состояла из пива, которое они за это время выпили. Я шла последняя. Перед мной покачивались их широкие загорелые спины. Изначально планировалось, что мы отправимся домой раньше, пока еще светло. Но они задержались. А я сидела взаперти в доме, и мое мнение никого не интересовало.

– Сам гадаю. – Чейс поднял одну из мертвых птиц. – Может, тот же самый, что откусывает головы чайкам.

В прошедшие двое суток они приходили ко мне, когда им взбредет в голову, всегда все вместе. Никогда по одному. После третьего раза я перестала сопротивляться — просто лежала, предоставив им делать со мной, что они хотят.

«А может, – подумал он, – тот же, что убил двух аквалангистов».

Все тело у меня болело, пахло кровью, спермой, пивом и по́том. Я с трудом сдерживала рвоту.

– Ладно... Во всяком случае, если вычислишь, позвони мне.

— Круче было, когда она сопротивлялась, — сказал Рогер, когда я развела ноги.

– Хорошо.

Ко мне они не обращались. Ни когда насиловали меня, ни до, ни после. Вместо этого разговаривали друг с другом обо мне, словно я была старой преданной собакой.

– Это твой парень?

Когда они выпустили меня и сказали, что пора ехать домой, я была не в состоянии радоваться.

– Ага, – ответил Чейс. – Макс... Капитан Мадейрас.

Вещи они уже сложили, от меня требовалось только следовать за ними.

Макс махнул рукой, а Мадейрас предложил:

Лодочка покачивалась на волнах там, где мы ее оставили, и они загрузили все на борт. Теперь атмосфера стала гнетущей. В воздухе висело раздражение. Казалось, одно слово — и все взорвется. Я молчала, чтобы не злить их. Чтобы не вызвать на себя их гнев.

– Как-нибудь летом приезжай ко мне поработать. Получишь степень доктора Как-платить-за-свой-ленч.

После того как я двое суток дышала спертым воздухом в домике, морской ветер буквально вдохнул в меня новую жизнь.

– Спасибо, – сказал Макс, – но у меня мало опы...

Сидя на корме лодки, я смотрела на скалы и деревья и думала, что они сильно изменились. И дело тут не в освещении. Просто я стала другим человеком.

– Ерунда. Хуже, чем бестолковый Бобби, все равно быть невозможно. – Мадейрас засмеялся, указывая на корму судна. Потом толкнул от себя рычаг газа, катер прыгнул вперед; два винта вырыли в воде глубокую яму.

Мы взобрались на яхту, и Томас завел мотор. Он сделал мне жест подойти. Я встала и медленно направилась к нему, завернувшись в одеяло, которое нашла на борту.

На корме стоял подросток, выглядевший больным и несчастным.

Обняв себя руками, я терпеливо ждала.

19

Дул холодный ветер.

— Ты никому об этом не расскажешь. Поняла?

Бобби Тобин решил: шансы, что он бросит все в течение следующих пяти минут, весьма велики. С каждым вдохом на него обрушивался смрад крови, рыбьих потрохов и выхлопа от дизеля, и приходилось непрерывно сглатывать, чтобы удержать подступающую к горлу желчь. Каждый раз, когда в корму ударяло настигающее море, мальчик ощущал, как желудок падает в пятки, а потом взлетает вверх, словно стремясь вырваться через затылок.

Я не ответила.

Бобби знал, что потом почувствует себя лучше, он не хотел все бросать – не собирался, категорически отказывался все бросать: капитан Мадейрас не дал бы ему после забыть об этом. Каждого клиента, поднявшегося на борт, капитан попотчует рассказом, как Бобби повис на фальшборте, оставив завтрак морю; он вспомнит назидательные истории о салагах, подростках, отпускниках, протестантах и детях, у которых слишком легкая жизнь.

Томас отпустил штурвал, схватил меня за руку выше локтя и посмотрел мне в глаза.

Бобби поднялся с колен, стараясь не касаться окровавленными руками рубашки или блестящего белого фибергласа, перегнулся через борт и несколько раз глубоко вдохнул чистый воздух – воздух без вони дизельного топлива и мертвой рыбы. Позади виднелся остров Оспри, за ним – мыс Напатри, а совсем далеко – водонапорная башня в Уотерборо.

— Поняла? Ты просто глупая потаскуха. Если ты расскажешь, я тебя задушу.

– Эй, придурок, – позвал с мостика Мадейрас, – тебе никто не давал команду на перерыв. Смой с палубы дерьмо, пока не засохло.

Потом он улыбнулся, и в глазах снова засверкали искорки.

– Есть, сэр, – откликнулся Бобби, всосал последний глоток воздуха и повернулся лицом к месту резни на юте. Он уже очистил десять больших рыбин – соскоблил чешую и выпотрошил, а каждую тушку завернул в газету, – и еще двадцать ожидали его в садке на правом борту.

— Да и с какой стати ты будешь кому-то рассказывать? Ведь тебе понравилось, это было заметно.

Зачем этим рыбакам тридцать рыб? Они не съедят больше одной или двух, продать остальных негде: нынешним летом столько рыбы, что лавочники могли заработать на ней, только если бы брали у поставщиков бесплатно, – и не было даже уверенности, что рыбу удастся всучить в подарок друзьям.

Томас обнял меня одной рукой, и я не мешала ему, хотя его прикосновение вызывало у меня глубочайшее отвращение. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я почувствовала на себе его взгляд, сидя на носу яхты. Вечность — с тех пор, как я позволила себе на что-то надеяться…

Трофеи, вот и все. Эмблема мужественности.

— Она не проболтается, — сказал Себастиан. — Об этом я позабочусь, обещаю. Как-никак это я ее обучил.

С дюжину чаек висели над волной от катера, криком торопя Бобби продолжать работу.

Я взглянула на линию горизонта и приложила руку к груди, но тут же замерла от ужаса. Украшение, подаренное мамой, исчезло. Красивый кулон — ангел с серебряными крыльями — остался в доме. Я обернулась. Остров уже скрылся из виду.

Он взял ведро для забора воды с привязанной к дужке шестифутовой веревкой, подошел к открытому кормовому транцу, крепко ухватился свободной рукой, перегнулся и бросил ведро в море. Ведро ударилось о воду, подпрыгнуло, накренилось, сразу наполнилось и своим весом дернуло Бобби, почти вытащив его за борт. Напрягшись, тот потянул веревку, поднял ведро наверх, выплеснул воду на палубу и соскоблил щеткой следы высыхающей крови и чешую, сбрасывая их в море через транец и шпигаты.

Мой амулет навсегда потерян.

Чайки закрутились колесом над вновь окровавленной водой, потом бранчливо раскричались, не обнаружив очередных кусков мяса.

— Я смогу иногда заходить к вам в гости? — спросил Томас. — Ты ведь поделишься со мной, Себастиан?

Бобби отшвырнул ведро, опустился на колени, вынул из футляра на поясе разделочный нож и сунул руку в садок за следующей рыбиной. Он вскрыл ей жабры, чтобы спустить кровь, затем разрезал брюхо от глотки до хвоста, залез в брюшную полость, вытащил потроха и выбросил их за транец.

Он сжал мое плечо. Потом лизнул меня по щеке. Длинно. Мокро.

Чайки яростно пикировали; сразу две ухватились за один и тот же кусок рыбьих внутренностей и взлетели, хлопая крыльями, крича и растягивая резиноподобные потроха.

— Конечно же, мне можно прийти в гости, Матильда? Ведь я тебе нравлюсь.

Бобби шлепнул рыбину на бок и начал счищать ножом чешую, проклиная себя, отца, Мадейраса и судьбу.

Я медленно кивнула. По-прежнему ощущая пивной дух у него изо рта и боль в плече, которое он крепко сжимал, поняла, что во мне что-то бесповоротно изменилось. Впервые в жизни я осознала, что иногда бывает необходимо убивать…

Боже, как же он жалел, что не отправился в летнюю школу вместо этой работы. Отец предложил ему выбор: идти на летнюю учебу либо на оплачиваемую работу. При нынешнем экономическом положении найти рабочее место было не проще, чем зубы у гуся: выпускники колледжей фасовали товары для бакалейщиков, а учащиеся школ предпринимательства прислуживали в барах. Бобби отказали в найме везде, начиная с Музея тайн порта и кончая Уотерборской эспланадой. Он уже собирался начать обзванивать летние школы, когда отец вдруг вспомнил, что Мадейрасы у него в долгу.

___

— Я слышал, ты договорилась с Джованни…

Отец Бобби оплатил операцию по замене бедренной кости своему садовнику Мануэлю, не имевшему медицинской страховки. Как-то раз тот обмолвился – у его брата Тони только что свалился с гепатитом помощник. Не спрашивая сына, господин Тобин позвонил Тони и получил эту работу для Бобби.

— Хорошие новости распространяются быстро, — ответила Фэй и широко улыбнулась Хайме да Роса, генеральному директору и владельцу испанского косметического предприятия.

Честно говоря, Бобби не возражал. Работа казалась классной: помощник капитана на катере для спортивного рыболовства. Пять «зеленых» в час плюс чаевые – до сотни «зеленых» в хороший день. Работа на свежем воздухе. Обучение профессиональной рыбной ловле. Трудиться предстояло много (семь дней в неделю, если позволит погода), но вечер свободен, и по крайней мере десять дней в течение сезона дождь и ветер должны мешать выйти в море.

Не являясь крупнейшим в Испании, оно, как и компания Джованни в Италии, позволяло заполнить некоторые пробелы в производстве, дистрибьюции и логистике, с которыми «Ревендж» обязательно нужно было разобраться, прежде чем штурмовать американский рынок. Некоторое время они беседовали о пустяках, съев между делом несколько тарелок безумно вкусных тапас, но теперь, когда дошел черед до чашечки эспрессо, настало время поговорить серьезно.

Но кое о чем Бобби никто не сказал. Во-первых, моторные лодки – особенно тридцативосьмифутовые, как «Морской охотник», – не похожи на парусники. Они не идут по ветру, разрезая волны, а подпрыгивают, заваливаются в килевую и бортовую качку, и весь день ты мокнешь, обо что-то стукаешься и тебя выворачивает.

— Плохие новости тоже быстро распространяются.

Во-вторых, слово «помощник» на деле обозначает официанта (а также его помощника, убирающего со стола), мусорщика, горничную, потрошителя рыбы, жополиза и мальчика на побегушках. Если у клиента сорвалась рыба, это вина помощника: он скверно выставил крючок или не вовремя потянул поводец. Если клиент блюет, помощник убирает блевотину. Хуже всего – довольно часто – приходилось, когда клиенты, не обращая внимания на постоянно вспыхивающую над бачком в туалете надпись, забивали колено унитаза тампонами, сигаретными фильтрами либо презервативами (бывало и так). В обязанности помощника входило вскрыть и прочистить колено.

Хайме говорил с сильным испанским акцентом, но прекрасно владел английской грамматикой и обладал большим словарным запасом, так что они понимали друг друга без проблем. Благодаря тому, что Фэй теперь хорошо выучила итальянский, она поняла бы бо́льшую часть, даже если б разговор шел по-испански, но самой ей трудно было бы изъясняться. Поэтому они беседовали по-английски.

Наконец, не сообщили Бобби и о том, что Тони Мадейрас – хам и садист, один из тех, кто раздувается, как пузырь, унижая других. А также – алкоголик: хотя он заявлял, что не пьет на работе, «работа», казалось, каждый день кончалась все раньше и раньше. Месяц назад он не принимал ни капли, пока катер не швартовался у пристани: теперь начинал сосать на мостике из фляжки сразу после отхода от рыболовецкого причала.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила Фэй и взяла шоколадную конфету с блюда, стоявшего перед ней.

Большинство клиентов об этом не знали, либо им было наплевать, как сегодняшним – пожарным из Нью-Лондона, которые начали с пива в семь утра и переключились на «Кровавую Мэри» в девять.

— У меня есть хорошие друзья в Швеции. О «Ревендж» ходят слухи… О скупке акций.

Бобби, однако, было не наплевать. Он принимал на себя главный удар перемен настроения Мадейраса – от непотребного сарказма до слезливой любви, но с перевесом первого.

Шоколадная конфета чуть не встала Фэй поперек горла. Именно этого она более всего опасалась. Пока ей удалось сдержать газетчиков, чтобы не писали об этом, и она подозревала, что Хенрик пока тоже не станет снабжать их информацией, а запустит бомбу в СМИ жирным шрифтом, когда дело будет сделано. Но Стокгольм — город маленький, а его деловой мир — еще меньше, и неудивительно, что слухи добрались и до других стран.

Конечно, Бобби может уйти, но он не уйдет, потому что знает о последствиях. Он расскажет отцу, как все было с его точки зрения, а отец сделает вид, что поверил, хотя на самом деле не поверит. Он позвонит Мадейрасу, и тот сообщит (вежливым кодом, который используют взрослые), что Бобби оказался слабаком и ленивым плаксой.

То, как Фэй поведет разговор, имеет решающее значение. А если она не будет продолжать работать, готовя выход на американский рынок, на который положено столько времени и энергии, с которым связано так много надежд, то это равносильно капитуляции. Тогда она не заслуживает «Ревендж».

Отец никогда не скажет, что поверил Мадейрасу, однако ощущение разочарования и сожаления будет сказываться по меньшей мере целый год.

— Хайме, слухи ходят всегда. Ты знаешь это не хуже меня. Подозреваю, что в Испании дело обстоит точно так же. В Мадриде, например. Если я начну наводить справки — сколько сплетен услышу о тебе и твоем предприятии? Такой стильный мужчина, как ты… Должно быть, о тебе ходило много всяких кривотолков. Сколько любовниц тебе приписывали злые языки, Хайме?

Уход обошелся бы слишком дорого. Лучше продержаться еще шесть недель.

Она улыбнулась ему, выпрямилась и сверкнула глазами в тон бриллиантовым кольцам на пальцах. Да Роса громко рассмеялся, польщенный ее словами.

Бобби потрошил новую рыбину, когда остекленная дверь в каюту с кондиционером раздвинулась и оттуда раздалось:

— Да, ты права. Обо мне много говорили такого, что вовсе не правда. — Подавшись вперед, он подмигнул ей. — Но, боюсь, кое-что все-таки правда…

– Эй, малыш, у нас кончился лед.

— Об этом я уже догадалась. Что ты плохой мальчик, Хайме, — с хихиканьем ответила Фэй, горько вздыхая в душе.

– Есть, сэр, – откликнулся Бобби, снова бросил за борт ведро для воды, вымыл руки и вошел к клиентам. Руки все равно воняли рыбой, но эти двое никогда не заметят.

Мужчины. Порой ей казалось невероятным, как им удалось сохранять мировое господство в течение всей истории человечества.

* * *

— Приятно слышать, что это всего лишь досужие сплетни, — сказал Хайме. — Мы с нетерпением ждем совершения нашей сделки. Насколько я понимаю, остались лишь мелкие технические детали — мои адвокаты говорят, что в течение недели мы сможем подписать договор.

— Мои адвокаты говорят то же самое.

Хайме допил свой эспрессо, уперся обеими локтями в стол и посмотрел из-под челки на Фэй. Она знала, что сейчас последует. Сколько переговоров провела, танцуя тот же танец с разными мужчинами… Все они хотели одного. Сначала бизнес. Потом постель. Словно это — часть сделки.

Фэй широко улыбнулась. В последние годы она научилась применять эту улыбку с хирургической точностью.

— Я подумал… — Хайме понизил голос и заглянул ей в глаза. — Если у тебя нет планов на вечер, я мог бы показать тебе свои любимые места. Я знаю лучшие рестораны, лично знаком с блестящими поварами. К тому же у меня есть небольшая квартирка в городе. Иногда я так поздно заканчиваю, что нет смысла ехать на виллу в горах. Может быть, завершим вечерок там? С кофе и… с коньячком.

Он помахал официанту и попросил принести счет.

Фэй мысленно застонала. Никто из них не проявлял ни малейшей оригинальности. Всегда кофе и коньячок в маленькой квартирке в центре города, где они устроили себе трахальник.

— Было бы ужасно мило, — ответила она. — Но я приехала на выходные с лучшей подругой и ее дочкой. Ей пять лет, и она, конечно, очень бойкая. Не могу же я оставить их одних в отеле. Так что, может быть…

Фэй мило улыбалась, видя выражение паники на лице Хайме.

— Прости, но я только что вспомнил — обещал жене обязательно приехать сегодня к ужину… Очень извиняюсь. Могу порекомендовать несколько ресторанов. Подходящих для семей с детьми…

— Ах, очень жаль. Но порекомендуй, пожалуйста, — это так любезно с твоей стороны…

Хайме быстро положил деньги на стол, поднялся и кивнул, протягивая руку.

— Свяжемся на следующей неделе.

— Обязательно, — ответила Фэй, пожимая его руку.

Она долго смотрела ему вслед, когда он быстрым шагом удалялся в сторону своего офиса. Затем, посмеиваясь, взглянула на часы, взяла свою сумочку и отправилась обратно в отель. Магазинчик, который она нашла в интернете, еще будучи в Швеции, находится по пути. Давида ждет еще один сюрприз.

* * *

Давид как раз был занят деловым разговором, когда Фэй вошла в номер с двумя большими пакетами в руках. Он просиял, жестом показал ей, что закончит через пять минут, а она послала ему в ответ воздушный поцелуй. Теперь у нее есть время подготовить свой сюрприз.

Выйдя на большую террасу, Фэй, насвистывая, выложила из пакетов все, что купила. Перед ее глазами простирались крыши Мадрида, и она отогнала все свои тревоги, все посторонние мысли — о чем бы то ни было. Она здесь, в городе, который любит, с мужчиной, которого любит… Долгое время Фэй считала, что никогда больше не сможет полагаться на мужчину.

Казалось, Давид уже заканчивал разговор, и Фэй поспешила закончить приготовления. Когда он вышел на террасу, она обернулась к нему и протянула руки в сторону накрытого стола.

— Сюрприз!

— Боже мой, что это такое? — воскликнул Давид, широко раскрыв глаза.

— Поскольку я увезла тебя от мидсоммара, мне пришлось доставить мидсоммар тебе на дом. Перед отъездом я «погуглила» — и обнаружила магазинчик, торгующий шведскими товарами. Смотри, вот селедка, хлебцы, сыр «вестерботтен», водочка, шнитт-лук — все, чего душа пожелает. Единственное, что я не смогла организовать, — это украшенный зеленью шест, но что-нибудь придумаем. Зато — смотри! Я сплела венки!

Усмехаясь, Фэй достала два венка, которые на скорую руку сплела в цветочном магазине. Один она надела себе на голову, другой — на голову Давида, который в таком виде выглядел нелепо, но сексуально — совершенно неотразимая комбинация. Он обнял ее и поцеловал.

— Сумасшедшая… Но я предлагаю по традиции начать празднование с хоровода вокруг шеста.

— Чего же мы ждем? — воскликнула Фэй и потащила его за собой в спальню, напевая «Лягушечки, лягушечки…»[32].

___

Давид предлагал отправиться в VIP-зал, но Фэй настояла на том, чтобы посидеть в маленьком кафе неподалеку от магазина атрибутики мадридского «Реала», чтобы вволю насмотреться на других пассажиров.

Аэропорты Фэй любила. Барахас в Мадриде не стал исключением. Здесь нескончаемым потоком проходили люди из всех уголков земли. То и дело до нее долетали слова на языке, который она не могла узнать. Родители подзывали своих детей, несли их на руках, хвалили, отчитывали. В воздухе повисло нетерпеливое ожидание. Людям предстояла встреча с близкими или же долгожданный отпуск после долгих месяцев изнурительной работы.

Возможно, ее любовь к аэропортам объяснялась тем, что до двадцати с лишним лет она ни разу не летала…

На дисплее настойчиво замигал номер Ивонны Ингварссон.

Когда утром Фэй разговаривала с Керстин, та рассказала, что опять приходила Ивонна Ингварссон — следователя не смутило даже то, что сегодня канун мидсоммара. Фэй вздохнула. Она дошла до предела в своей тревоге по поводу расследования этой настырной женщины-полицейского, к тому же проводимого, похоже, совершенно по собственной инициативе. Никто другой из полицейских не связывался с ней по поводу Жюльенны с момента суда над Яком.

– Сумасшедшие, – уверенно заключил Нойфельд.

– Нам это и без вас известно. – Андреа зашел за спину Нойфельду и Дрошному, вынул у них пистолеты из кобуры, опорожнил магазины и положил их на прежнее место. Потом проделал ту же операцию с двумя стоящими в углу «шмайссерами» и положил их на стол перед Нойфельдом и Дрошным.

– Прошу вас, джентльмены, – любезно сказал Андреа. – Вооружены до зубов. Дрошный злобно процедил:

– А если мы откажемся идти с вами? От любезности Андреа не осталось и следа. Он неторопливо обошел вокруг стола и с такой силой ткнул глушителем пистолета Дрошному в зубы, что тот застонал от боли.

– Не надо… – голос Андреа звучал почти умоляюще, – не надо меня дразнить, пожалуйста.

Дрошный решил не испытывать судьбу, Меллори подошел к окну и выглянул наружу. Недалеко от барака Нойфельда стояло около дюжины четников. Все они были вооружены. В дальнем конце лагеря виднелась конюшня. Двери её были раскрыты настежь. Это означало, что Миллер и двое сержантов заняли позиции.

– Пройдете по территории лагеря к конюшне, – сказал Меллори. – Ни с кем не заговаривать, никаких предупреждений или условных сигналов не давать. Мы следуем за вами в десяти шагах.

– В десяти шагах? Что же нам мешает нарушить уговор, в таком случае? Ведь вы не решитесь держать нас на прицеле у всех на виду.

– Это верно, – согласился Меллори. – С того момента, как вы откроете эту дверь, на вас будут нацелены три «шмайссера» из конюшни. Одно лишнее движение, повторяю, одно движение, и вы будете перерезаны очередью надвое. Вот почему мы предпочитаем держаться подальше. Мы не хотим, чтобы нас заодно прихватило.

По сигналу Андреа Нойфельд и Дрошный, нахмурившись и не произнеся ни слова, повесили автоматы на плечи. Меллори оценивающе осмотрел их и сказал:

– Я думаю, вам надо переменить выражение лиц. Легко догадаться, что вы не в лучшем расположении духа. Если вы покажетесь в дверях с такими кислыми рожами, Миллер пристрелит вас раньше, чем вы успеете сойти с крыльца. Поверьте мне, я знаю, что говорю.

Видимо, они поверили, потому что, когда Меллори открыл дверь, их лица приняли почти нормальное выражение. Они сошли с крыльца и направились через весь лагерь, к конюшне. Когда они были на полпути, Андреа и Меллори двинулись вслед за ними. Пару раз они ловили на себе любопытные взгляды, но никто ничего не заподозрил. Переход к конюшне закончился без приключений.

Спустя две минуты так же спокойно им удалось выехать за территорию лагеря. Нойфельд и Дрошный, как и полагалось в таком случае, ехали впереди остальных. Дрошный выглядел особенно воинственно, вооруженный автоматом, пистолетом и неизменными кривыми кинжалами за поясом. Следом за ними пристроился Андреа, у которого, судя по всему, что-то не ладилось с автоматом. Он внимательно его осматривал, держа в руках. При этом он ни разу не посмотрел в сторону Нойфельда и Дрошного. Но никому не приходило в голову, что стоит лишь слегка приподнять ствол «шмайссера» и согнуть лежащий на спусковом крючке палец, как пули изрешетят того и другого.

За Андреа следовали Меллори и Миллер. Им, как и Андреа, судя по их виду, было глубоко безразлично все происходящее. Рассеянно глядя по сторонам, они сладко позевывали. Рейнольдс и Гроувс, замыкающие колонну, не могли похвастать столь же беззаботным видом. Их неподвижные лица и бегающие глаза выдавали крайнее внутреннее напряжение. Но их беспокойство оказалось напрасным. Все семеро благополучно выехали из лагеря, не навлекая на себя ни малейшего подозрения.

Более двух с половиной часов они взбирались в гору. Солнце уже клонилось к редеющим на западе соснам, когда они выехали на ровную поляну. Нойфельд и Дрошный остановили коней и подождали, пока остальные поравняются с ними. Меллори натянул поводья и пристально посмотрел на стоящее посреди поляны здание. Это был приземистый каменный блокгауз – основательный, массивный, с узкими зарешеченными окнами и двумя трубами на крыше. Над одной из них вился дымок.

– Это здесь? – спросил Меллори.

– Вопрос считаю излишним, – сухо ответил Нойфельд. В его голосе легко угадывалось раздражение. – Вы считаете, что я потратил столько времени, чтобы привести вас в другое место?

– Я бы не исключал такую возможность, – ответил Меллори. Он ещё раз внимательно посмотрел на дом. – Гостеприимное местечко.

– Склады боеприпасов югославской армии не предполагалось использовать в качестве шикарных гостиниц.

– Я тоже так думаю, – согласился Меллори. По его сигналу они двинулись по направлению к дому. Но не успели тронуться с места, как приподнялись металлические задвижки и в узких амбразурах стены блокгауза показались два автоматных ствола. Семеро всадников на открытой поляне представляли собой идеальную мишень.

– Ваши люди начеку, – заметил Меллори, обращаясь к Нойфельду. – Но ведь для охраны такого помещения не требуется много людей. Сколько их там, кстати?

– Шестеро, – нехотя ответил Нойфельд.

– Если окажется, что их семеро, тебе крышка, – предупредил его Андреа.

– Шестеро, – повторил Нойфельд. Когда они подъехали ближе, автоматы исчезли. Очевидно, охранники узнали Нойфельда и Дрошного.

Амбразуры захлопнулись, тяжелая стальная дверь открылась. В проеме двери появился сержант и почтительно отдал честь. Он был явно удивлен.

– Какая приятная неожиданность, гауптман Нойфельд, – сказал сержант. – Нас не предупредили о вашем визите.

– Передатчик в лагере временно вышел из строя. – Нойфельд жестом пригласил всех зайти внутрь. Андреа галантно предложил немецкому офицеру пройти вперед, для пущей убедительности переложив «шмайссер» в правую руку. Нойфельд вошел, за ним Дрошный и пятеро остальных.

Узкие окна пропускали так мало света, что зажженные керосиновые лампы выглядели вполне естественно. Едва ли не ярче ламп освещал комнату горящий в углу камин. Серые каменные стены производили унылое впечатление, но сама комната была на редкость хорошо обставлена: стол, стулья, два кресла, диван и даже ковер на полу. Из комнаты вели три двери, одна из которых была обита железом и закрыта на тяжелый замок. Вместе со встретившим их сержантом в комнате находилось трое вооруженных солдат. Меллори посмотрел на Нойфельда, который с трудом сдерживал ярость.

Обращаясь к охраннику, Нойфельд сказал:

– Приведите пленных.

Охранник кивнул, снял с крючка на стене большой ключ и направился к закрытой двери. Сержант с другим охранником закрывали задвижки амбразур. Андреа небрежной походкой подошел к одному из охранников и неожиданно, резким движением, сильно толкнул его в сторону сержанта. Оба они, не удержавшись на ногах, упали на охранника, уже вставившего ключ в замок железной двери. Тот, в свою очередь, упал на пол. Все трое изумленно уставились на Андреа, не понимая, что происходит, да так и застыли в этих позах – и поступили весьма благоразумно, ибо под дулом направленного на тебя с расстояния трех шагов «шмайссера» лучше не суетиться.

Меллори обратился к сержанту:

– Где остальные трое?

Ответа не последовало. Сержант посмотрел на него с вызовом. Меллори повторил вопрос. На этот раз на чистом немецком языке. Охранник, не обращая на него внимания, вопросительно посмотрел на Нойфельда, лицо которого напоминало каменную маску.

– Не сходите с ума, – последовал ответ Нойфельда. – Или вы не видите, что это убийцы? Отвечайте на вопрос!

– Они спят после ночного дежурства, – сержант указал на одну из дверей. – Там.

– Откройте дверь и прикажите им выходить по одному. Спиной вперед, руки за голову, – приказал Меллори.

– Делайте, как вам сказано, – подтвердил Нойфельд.

Сержант выполнил приказ. Трое охранников, отдыхавшие в соседней комнате, даже не помышляли о сопротивлении и в точности выполнили предъявленные им требования. Меллори повернулся к охраннику, который с ключом в руках успел уже отойти от двери.