Джон Диксон Карр

«Капкан для призрака»



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОЧАРОВАНИЕ

«Конечно, не стоит лишний раз напоминать туристам, чтобы они остерегались трюков карманных воров и не попадались на уловки мошенников, которых в Лондоне предостаточно. Предусмотрительность также советует не вступать в разговоры с незнакомыми людьми на улицах. Всю необходимую информацию путешественник получит от любого из 16 000 полисменов (в том числе около 260 конных), которые патрулируют на улицах столицы». Путеводитель Бедекера «Лондон и его окрестности», 1908 г.
Глава 1

Был прекрасный июньский вечер, и уже начинало смеркаться, когда поезд прибыл на вокзал Чаринг-Кросс. Дэвид Гарт вышел из здания вокзала и как раз собирался нанять один из новых автокэбов, когда впервые увидел мужчину, слова которого привели его в тягостное состояние.

Сидя в поезде, на протяжении всего пути от Фэрфилда он размышлял о Бетти Калдер. Он с неохотой уехал от нее, хотя речь шла всего лишь о нескольких часах. Однако встреча с пациентом, о которой он условился в столь странных обстоятельствах и в такое необычное время дня, нарушила его рутинную, спокойную жизнь.

Доктор Дэвид Гарт не был рядовым врачом. О Дэвиде Гарте, специалисте с Харли-стрит[1], говорили как о враче-неврологе с будущим (правда, неизвестно, с каким будущим, частенько подшучивал над собой Гарт).

Перед отъездом из Фэрфилда он переоделся в смокинг, будто между Кентом и Лондоном пролегала какая-то мистическая граница. Его белые перчатки и блестящий цилиндр словно укоряли запыленный поезд. Ему было тридцать восемь лет, и, вопреки насмешкам над самим собой, он был строен и импозантно выглядел. Однако, несмотря на весь этот показной почтенный вид, это был самый неисправимый романтик из тех, которые когда-либо существовали на свете. «Гм, подумал он. — Это еще как сказать».

Этот вечер он потом уже не мог забыть. Он помнил запах дегтя, который после жаркого дня проступал на деревянном настиле; помнил последние лучи солнца, садящегося за Трафальгар-сквер; помнил приглушенный шум уличного движения, нарушаемый лишь звяканьем колокольчиков двухколесных экипажей или редким «пуф-пуф-пуф» проезжающего автомобиля.

Эти обычные звуки вокруг него сливались в каком-то нереальном сумраке, клубящемся над Чаринг-Кросс. А размышления доктора Гарта изумили бы его самых близких друзей — Винсента и Марион Боствик.

«Так значит, я впервые в жизни влюбился, — подумал он. — Клянусь, я влюбился».

«Приятель, — сказал его другой, внутренний голос, — это всего лишь биологическая потребность…»

«Да замолчи ты с этой твоей биологической потребностью! — прикрикнуло его разъяренное Я. — С этой твоей чертовой научной терминологией! Молчи, говорю тебе! Заткнись!»

Он расстался с Бетти в Фэрфилде; точнее говоря, недалеко от Фэрфилда, в домике на берегу моря, рядом с которым на песчаной отмели находился пляжный павильончик с кабинками. Жарким летом здесь рокотал неутомимый прибой. Каждый раз, когда Гарт вспоминал Бетти Калдер, эту невероятно достойную двадцативосьмилетнюю вдову, у него перед глазами всегда возникал образ, приводящий его (дословно) в отчаяние. Он представил себе Бетти как русалку. Однако на дворе был 1907 год. Уже одно то, что молодая вдова без компаньонки сама для себя купила домик на морском берегу, было слишком дерзким и смелым поступком.

Погруженный в эти размышления, он по Юго-Восточной и Чатемской железной дороге приехал в Лондон. Он шел через площадь перед вокзалом к стоянке кэбов, когда из сумерек его окликнул мужской голос:

— Эй, вы! Мистер! Доктор Дэвид Гарт?

— А?.. — Гарт вышел из задумчивости и решительно остановился. — Да? Слушаю вас.

На противоположной стороне Стрэнда, за засохшей грязью и клубами пыли, в нескольких магазинах виднелись отблески электрического освещения. Мимо с грохотом катились бело-зеленые омнибусы на конной тяге, периодически сотрясая электрические лампочки на всей улице.

Человек, подошедший к Гарту, ничем особенным не выделялся. Это был коренастый мужчина с полным лицом и в котелке с продавленным верхом. Вел он себя бесцеремонно. У него была толстая золотая цепочка от часов, и дышал он так, словно ему пришлось бежать.

— Вы доктор Гарт, верно? Позвольте поинтересоваться, доктор, вас уже вызвали в Скотленд-Ярд?

— Вызвали ли меня в Скотленд-Ярд? Нет, не вызвали. А разве существует какая-либо причина, по которой меня должны туда вызвать?

— Не будем строить об этом догадки, доктор, — неуступчиво сказал незнакомец. — Если вы направляетесь не туда, то позвольте спросить, куда именно вы направляетесь?

— Кто вы такой? И что вам угодно?

— Я из полиции. Моя фамилия Твигг.

— В таком случае могу проинформировать вас, что я еду к себе в приемную, где у меня назначена встреча с пациентом. Потом я отправлюсь на поздний ужин со своими друзьями — мистером Боствиком и его супругой, после чего поездом в одиннадцать двадцать вернусь.

— Не поздновато ли уже для встречи с пациентом, доктор?

— Обстоятельства иногда бывают не совсем обычными…

— Тут я с вами согласен. Что да то да. Однако я все же полагаю, что вам следует отправиться вместе со мной в Скотленд-Ярд.

— Неужели?! А зачем?

— Ну, не будем строить догадки, доктор. — С видом человека, которому все ясно, собеседник Гарта — олицетворение важности и презрения — протянул к нему руку и одновременно втянул в себя воздух сквозь дырявый зуб. — Если желаете взглянуть на мое удостоверение, прошу вас. Джордж Альфред Твигг. Детективный инспектор, уголовный розыск. Что же касается того, зачем мы хотим побеседовать с вами, то речь идет о некоем человеке, который, возможно (пожалуйста, обратите внимание, что я говорю «возможно»), ведет двойную жизнь.

В сумерках зазвенел колокольчик какого-то кэба. Гарт быстро сказал:

— Двойную жизнь? И кто же ведет двойную жизнь?

— Ну… это выяснится. Давайте сядем в кэб, там нам будет удобнее разговаривать.

— Инспектор, — подчеркнуто вежливо сказал Гарт, — я хотел бы, чтобы вы сразу меня поняли. Раз вы не желаете сообщить, что вам от меня нужно, я, к сожалению, не смогу сопровождать вас ни в Скотленд-Ярд, ни в какое-либо другое место. Намерены ли вы сообщить мне об этом?

— О цели этих вопросов вам сообщат в надлежащее время, мистер.

— В таком случае мои ответы вы получите тоже в надлежащее время. Спокойной ночи, инспектор Твигг.

— Послушайте, мистер, я предупреждаю вас!..

— О чем же, например? — спросил Гарт. Он снова остановился и обернулся.

Кроме уличного шума он ничего не услышал. Его собеседник не ответил, и Гарт махнул рукой водителю ближайшего автокэба. Шофер включил разболтанное, похожее на часы устройство, известное как таксометр, выскочил из кабины и с энтузиазмом принялся вращать заводную ручку. Инспектор Твигг что-то сказал, однако его слова заглушило рычание мотора, в который вдохнули жизнь. Дребезжа и громыхая крыльями, кэб выкатился на Стрэнд и направился налево, навстречу фарам экипажей, объезжающих Трафальгар-сквер.

Двухколесные кэбы, пролетки на четырех колесах и частные экипажи производили при их скорости такое впечатление, словно вот-вот врежутся в автокэб. Возница одного четырехколесного экипажа наклонился и с выражением невероятного бешенства на лице обругал обгоняющий его автокэб.

— Тьфу на тебя, проклятая дьявольская развалина! — прорычал он чуть ли не в самое ухо шоферу. — Тьфу на тебя, мошенник, предатель! Тьфу! Тьфу!

Он щелкнул кнутом так, что перепугал собственных лошадей, однако шофер совершенно не обращал на него внимания и выглядел невозмутимым и высокомерным, как лорд.

Известно, что возниц конных экипажей охватывает бешенство не только из-за этого шума, скорости и вони выхлопных газов. Что их раздражает больше всего, так это таксометр, который не позволяет шоферу обсчитывать вас, когда вы расплачиваетесь с ним. Теперь уже неудобно говорить об этом в обществе, однако большинство англичан охотно уплатили бы определенную сумму, чтобы только избавиться от этих парней. Восседающие на козлах, они ненавидят таксометры и даже отказываются взглянуть на них. Однако независимо от того, смирятся они с таксометрами или нет, судьба их мира лошадиных экипажей будет решена еще до начала тридцатых годов.

В это просто невозможно было поверить! Однако таков прогресс. Все эти мысли мелькали в голове у Дэвида Гарта, который, выпрямившись, сидел в кабине автомобиля, хотя теперь у него были другие заботы.

Упоминание о двойной жизни обеспокоило его больше, чем он был склонен признаться себе в этом. Да, конечно, он ведет двойную жизнь, по крайней мере в определенном смысле. А его друг Каллингфорд Эббот, заместитель шефа полиции, наверняка каким-то образом догадался или узнал об этом.

К чертям все это!

Его двойная жизнь вовсе не является незаконной. И она не имеет отношения к Бетти Калдер, а еще меньше она касается Винсента и Марион Боствик. Гарта беспокоит лишь одно — чтобы никто не стал над ним насмехаться.

Правда, если бы об этом узнал Винс Боствик, Гарту это не очень бы помешало. Со своим сверстником Винсом он дружил с детства. Винс выглядит, как типичный образчик человека, живущего на свежем воздухе. У него худое лицо, обветренная кожа, вьющиеся волосы с прямым пробором. Хотя, по правде говоря, он редко отваживался удаляться от Лондона, разве что ради тетеревиной охоты в Шотландии или игры в баккара в Остенде и Трувиле. Под беззаботным обликом Винса скрывается живой ум и повышенная чувствительность. Он и Марион, чьему браку в этом месяце исполняется два года, судя по внешним признакам, представляют собой именно тот тип элегантной, хорошо обеспеченной супружеской пары, для удовольствия и счастья которой словно бы и создана эдуардовская эпоха.

И все же у Гарта были определенные сомнения. Однако он всегда тут же ругал себя за них. Он очень любил Винса.

Марион, дочь офицера, родилась и воспитывалась в Индии. Когда родители Марион умерли от холеры, ее опекуном стал ближайший друг и начальник ее отца. А полковник Джон Селби из Бенгальской королевской артиллерии был человеком упорным и добросовестным. Он оплатил школьное обучение девочки. Поручил ее заботам строгой тетки, миссис Монтэг. А потом, выйдя в отставку с пенсией, равной половине жалованья, полковник Селби взял обеих женщин с собой в Англию, в чопорный мрачный дом на холме в Хэмпстеде.[2] Там Винс Боствик познакомился с юной Марион. Не прошло и трех недель, как он попросил ее руки.

— Мой дорогой друг, — почти кричал он тогда, — говорю тебе, я хорошо знаю, что делаю. О Марион и ее семье никто не смеет сказать ни одного плохого слова.

— Успокойся, Винс! Никто не собирается говорить какие-то плохие слова об этой молодой даме. Ты в нее влюбился, насколько я вижу, да?

— Дружище, для меня это единственная женщина в мире. Я даже не подозревал, что способен испытывать такие чувства к кому-нибудь.

— А она тебя тоже любит?

— Да, конечно! Тебе это может показаться непостижимым, но она любит меня!

— Что же, в таком случае, тебя беспокоит?

— Ну… Марион молода. Ей всего лишь восемнадцать, а я в два раза старше. Однако ведь в этом нет ничего плохого, разве не так?

Тогда Гарт не ответил на это. Он еще не был знаком с Бетти Калдер и не мог представить себе, что тоже способен потерять голову. До свадьбы он виделся с Марион лишь один раз, когда Винс однажды вечером привел его на ужин в Хэмпстед. О тете Бланш и дяде Сэле, другими словами, о миссис Монтэг и полковнике Селби у него остались лишь смутные воспоминания. Удивительная красота Марион как бы сгладила большинство других впечатлений.

От нее исходило какое-то сияние: от блеска темно-рыжих волос и румянца на свежей гладкой коже. В свои восемнадцать лет она держалась с такой уверенностью, словно была на десять лет старше. Гарт все же ощутил какое-то беспокойство, однако и тогда ничего не сказал. Если Марион хочет выйти замуж, чтобы избавиться от стариков и опостылевшей дисциплины, у Гарта было не такое сердце, чтобы нарушать явное блаженство Винса. Ему также не очень мешали атмосфера хэмпстедского дома и чувства, которые это строение пробуждало. По словам Винса, полковник Селби купил дом довольно дешево, так как у него была плохая слава: в нем три человека совершили самоубийство.

Окна закрывали плотные кружевные занавески. В просторной, похожей на пещеру гостиной, обставленной мебелью из светлого дуба, Марион вела остроумную и свободную беседу; звенел ее громкий смех, она была прелестна.

— Ну, что скажешь, дружище? — спросил Винс, когда вечер закончился. — Она тебе понравилась, разве я не прав?

— Да, конечно.

— Черт возьми, Дэвид, со мной ты ведь можешь не играть в прятки! Понравилась тебе Марион или не понравилась? Да или нет?

— Она нравится мне, Винс. Это очаровательное создание. Прими мои поздравления.

Из-за своей неуверенности на регистрации, которая спешно состоялась в хэмпстедском муниципальном совете, не присутствовали ни миссис Монтэг, ни полковник Селби, а у Гарта попросту не было оснований мешать счастью своего друга.

Благодаря богатству Винса все уладилось. После свадебного путешествия в Афины и Стамбул они купили дом в Гайд-Парк-Гарденз и начали приглашать в гости молодых людей. Это, несомненно, было неразумно.

И хотя у Марион имеются кое-какие черты характера, вызывающие беспокойство, и хотя время от времени она проявляет склонность к язвительным замечаниям и любит подчеркивать, что Винс намного старше, — несмотря на все это, скорее всего именно она из них двоих ведет себя с величественным достоинством. За два года она расцвела и стала красивой, импозантной женщиной. А Гарт позабыл о большинстве своих сомнений в результате того, что произошло с ним летом 1906 года в Остенде.

В Остенде, на этом весьма модном приморском курорте, от ветерка трепетали зонтики. Точно так же трепетали шляпы на высоких прическах дам. Дамские купальные костюмы были скандально смелы, — по крайней мере, кое-кто так утверждал, — а в казино игра шла по-крупному.

Гарт, возвращающийся из Вены, куда ездил по медицинским делам, заглянул однажды вечером (о котором он долго будет вспоминать) в казино.

— Доктор Гарт, — обратился к нему один коллега, — позвольте представить вам леди Калдер.

С этого все и началось!

Каждый раз, когда он пытался анализировать свои чувства к Бетти Калдер, что само по себе случалось лишь изредка, он всегда вспоминал о двух особенностях. Ее покойный супруг, сэр Гораций Калдер, был, как оказалось, колониальным губернатором и надутой, важной шишкой. Она взяла на вооружение полный достоинства стиль, поскольку нуждалась в нем на протяжении всей своей супружеской жизни.

И все же, несмотря на это, двадцативосьмилетняя Бетти выглядела менее зрелой, чем двадцатилетняя Марион Боствик.

Правда, Марион на полголовы выше и осанка у нее, как у статуи, чего не скажешь о Бетти. Бетти предпочитает одиночество, а Марион не может обходиться без общества. У Бетти сильное воображение, а Марион его явно не хватает.

С тех пор как он впервые увидел Бетти, когда с доктором Гендерсоном и его женой они сидели в салоне казино и пили кофе, а она подняла глаза и их взгляды встретились, Гарт уже догадался о том, о чем вслух говорить не стал бы. Бетти легко краснеет. В ней есть застенчивость ярко выраженной женственности. Хотя она любит прогулки на свежем воздухе, воспитанность и чрезмерная стыдливость привели к тому, что она отказалась (почти с ужасом) ехать в Остенд и купаться в море на глазах у всех этих людей.

В нынешнем году, когда она купила домик на берегу моря в Фэрфилде, это уже нечто другое. В этом пустынном месте, где совсем нет людей, Бетти надевает самый модный купальный костюм 1907 года. У нее прекрасная фигура, выразительные карие глаза и каштановые волосы, которые очаровательно блестят, когда она распускает их на пляже. В сущности, она обладает какой-то страстной невинностью, которую Гарт в глубине души одобряет. Однако он не способен совладать со своей ревностью. Ему хочется, чтобы Бетти принадлежала ему и только ему одному.

Бетти, Бетти, Бетти!

Однако даже если это и объясняет, почему Бетти выглядит настолько младше и нежнее Марион Боствик, другой странный факт этим объяснить невозможно. Невозможно этим объяснить, почему Гарт до сих пор не познакомил ее с Винсом и Марион или почему даже не намекнул им о существовании Бетти.

Именно эта главная проблема начала мучить Гарта, сидящего сейчас в автокэбе, который с пыхтением ехал по Риджент-стрит.

Он влюблен в Бетти и гордится ею. Его мысли — так бы он ответил, глядя на вскинутые в любопытстве брови Винса, — строги и целомудренны. По какой же неосознанной причине он, в таком случае, не хочет, чтобы Винс и Марион познакомились с ней?

«Но ты ведь уже ответил на этот вопрос, — заявил один из его внутренних голосов. — Ты хочешь обладать ею один и только один. Ты слепо ревнуешь ее, даже к такому глупому, зеленому юнцу, каким является твой собственный племянник.

— Нет-нет, ничего подобного, — ответил другой, иронический, голос, — это не так. К Хэлу можно ревновать до определенной степени. Однако нет никакого смысла ревновать к Винсу и Марион. Так почему же ты никогда не говорил с ними о Бетти?»

Ровно неделю назад, в субботу, 8 июня, в театре Дейли впервые играли новую пьесу. Не было ничего необычного в том, что премьера состоялась именно в этот день. Премьера спектакля по пьесе «Раффлз, джентльмен-грабитель» с Джеральдом дю Морье в главной роли, на долю которой пришелся самый шумный успех прошлого года, тоже состоялась в субботу. На нынешний спектакль, музыкальную комедию «Веселая вдова», несколько друзей Винса решили отправиться организованно и заняли четыре ложи.

Там был и Гарт, и он жалел, что Бетти не пошла с ним. Пенящиеся платья и пенящаяся музыка, публика, которая, уже начиная с половины спектакля, мурлыкала про себя вальс веселой вдовы или «Иду к „Максиму“ я», все это улучшило настроение Гарта до такой степени, что он тоже напевал. Позднее, во время ужина в ресторане, возле него на соседний стул присела Марион Боствик.

На ней было глубоко декольтированное вечернее платье с серебристым отливом и такой затянутой талией, что Марион чем-то напоминала песочные часы.

От ее обнаженных плеч и модной американской прически отражался свет хрустальных люстр. На какое-то мгновение, словно в задумчивости, она перевела на Гарта взгляд своих голубых глаз.

— Дэвид, — внезапно сказала она, — у вас в последнее время есть какие-нибудь новые пациенты?

Это было так неожиданно, что Гарт рассмеялся; он просто не мог удержаться от смеха, между тем как Марион казалась обиженной.

— Но послушайте! Неужели то, что я сказала, было таким ужасно смешным?

— Вовсе нет, но это был совершенно новый способ завязать разговор с врачом. Мое ремесло процветает, если можно так выразиться. Меня радует, что это вас волнует.

— Благодарю, однако меня это вовсе не волнует. Я пыталась лишь проявить вежливый интерес к вашей работе. Однако если мой интерес вам безразличен… — Марион пожала плечами и сменила тон. — Кстати, Дэвид…

— Да?

— Наш автомобиль, к сожалению, в очередной раз сломался. Естественно, по вине Винса. Иногда я думаю, что пожилые джентльмены ужасно глупы.

— Пожилые! — воскликнул Гарт, снова подумавший о Бетти. — Но ведь Винс не пожилой. Ему столько же, сколько и мне.

— И все же вы понимаете меня. В конце концов этот возраст вам идет. Вы выглядите таким ужасно мудрым с этим вашим естественным благородным поведением и выразительным лицом.

— Я не выбирал себе лицо, Марион. И оно мне очень не нравится.

— Вы опровергаете все, что я говорю, Дэвид. Ну, ладно. В общем, у нас сломался автомобиль, а я не переношу ездить в наемных экипажах. Речь идет именно об этом и ни о чем другом. Вы не могли бы оказать нам любезность и отвезти нас домой в Гайд-Парк-Гарденз? Кстати, надеюсь, вы не откажетесь заглянуть к нам и немножечко выпить?

— С большим удовольствием. Марион, вас что-то мучит?

— Мучит ли меня что-то? — Она повысила голос. — Я вас не понимаю. Что вы хотите этим сказать?

— Да так, ничего.

У Гарта не было шофера. Он сам водил большой, покрытый светло-зеленым лаком пятиместный «паккард» с мотором мощностью двадцать лошадиных сил.

Вся прислуга уже давно спала, и роль бармена взял на себя Винс. Они подошли к столу в столовой, и Винс откупорил бутылку шампанского.

Столовую с панелями из черного дерева, которая по замыслу наверняка должна была напоминать зал баронета с геральдическими знаками, освещали электрические настенные светильники с розовыми абажурами. На очаге были нарисованы листья папоротника. Винсент Боствик, высокий и стройный, в смокинге и рубашке со стоячим воротничком, поднял брови и собрался произнести тост, как вдруг Марион спросила:

— Дэвид, почему вы не женитесь?

Винс поставил бокал на стол. Раньше Гарт сам задавал себе вопрос, почему он никогда не говорил им о Бетти, а теперь впервые ему пришла в голову мысль о том, не узнали ли они о чем-то. Нет, наверняка нет, судя по тому, как рассмеялся Винс.

— Такой вопрос, — лениво сказал он, — рано или поздно задает любая женщина, дружище. Что же касается Дэвида, то тут ты зря тратишь время, любимая. Это прирожденный холостяк. К тому же должен тебе напомнить, что у него есть интересная работа.

— Вот именно! — воскликнула Марион. — В этом и состоит половина всех мучений. Этот бедняжка, — она сделала сочувственный жест, словно Гарту было всего лишь двенадцать лет, — так погрузился в работу, что это уже грозит полным истощением. И не укладывается ни в какие рамки. В театр его пришлось буквально волоком тащить. Его уже не интересует ничего, кроме убийств.

— Убийств? — удивленно переспросил Винс.

— Но ты-то уж должен меня понимать! Я имею в виду те истории с детективными загадками, которые Дэвид и ты читаете. Шерлок Холмс, Л. Т. Мид и Роберт Юстас и прочие глупости какого-то субъекта, который пишет под псевдонимом Фантом.

— Твои мысли, любовь моя, — сказал Винс, — похожи на вокзал, где во всех направлениях отправляются и отовсюду прибывают разные поезда. Естественно, я тебя понимаю. Однако если под этим ты подразумеваешь практический интерес к убийствам, то я в таком случае тоже ими интересуюсь.

— Милый, я, конечно же, неоднократно это замечала. Однако, прошу тебя, не переводи разговор на другую тему, — Марион повернулась к Гарту. — Простите мое невежество, Дэвид, но в чем, собственно, заключается эта ваша знаменитая работа? Что такое неврология?

— В общем смысле, Марион, это лечение нервных болезней. Некоторые из них, как принято полагать, являются органическими…

На лице Марион появилось нетерпеливое выражение.

— К сожалению, мне это ни о чем не говорит. Органические?..

— Это значит, что в их основе лежат физиологические причины. Например, эпилепсия. Лет сто мы пользовались теорией Вейра Митчелла, который утверждал, что такие заболевания все без исключения имеют органическую природу. Если же физиологических нарушений нет, то у пациента не может быть ничего настолько серьезного, чтобы его не мог вылечить простой покой и отдых.

— Так это правда или нет?

— Не совсем. В Венском университете преподает профессор неврологии, который разработал прямо противоположный подход к этой проблеме. Его теория все еще вызывает сильное сопротивление; лично я полагаю, что некоторые вещи она слишком упрощает. Однако рано или поздно она может произвести полный переворот во всей нашей области науки.

— Серьезно, Дэвид? А кто он, этот профессор из Вены?

— Его фамилия Фрейд. Доктор Зигмунд Фрейд.

— И что же он утверждает?

Где-то наверху часы пробили один раз. Было уже очень поздно. Гарту не хотелось продолжать разговор, однако он принялся излагать дальше.

— Погоди, погоди! Секундочку! — протестующим тоном прервал его Винс.

Однако Марион это, очевидно, не шокировало и не разозлило, как шокировало и злило большинство людей, или, по крайней мере, как им это казалось. Напротив, она неожиданно рассмеялась. Взмахнув руками, она, как воплощение неуверенности, отошла от стола и тут же в вихре светлого платья и кружев вернулась обратно.

— Но ведь это же смешно! Важно то, что люди не отдают себе в этом отчета! Однако вы все же говорите, Дэвид, что каждый человек так или иначе ведет двойную жизнь.

— Так я об этом еще не думал. Однако в определенной степени это правда.

— Да хватит вам об этом! — снова вмешался Винс.

— Любимый, прошу тебя, помолчи. Ответьте мне хотя бы на один вопрос, милый Дэвид. А что, если бы речь шла обо мне? Что, если бы кто-то пришел к вам в приемную, рассказал вам обо мне и утверждал, что я неуравновешенная и ненормальная и меня нужно посадить в сумасшедший дом, чтобы я не совершила какое-нибудь убийство? Что бы вы ответили на это?

Это прозвучало так, словно кто-то бросил камень в окно.

— Ради бога, Марион, — воскликнул Винс, — почему ты все время заводишь разговоры об убийствах? И что это за ерунда, откуда эта мысль о сумасшедшем доме? Надеюсь, ты не думаешь об этом серьезно?

Марион снова рассмеялась и на этот раз над ними обоими.

— Нет, конечно же, нет, глупенький. Конечно, я не думаю об этом серьезно. Ты и Дэвид строите из себя таких великосветских людей, вы постоянно читаете эти смешные истории, и мне захотелось немножечко помучить вас. — Она махнула рукой. — А теперь, с вашего позволения, я устала. Забудьте обо всем этом. Хорошо?

Это было в ночь на 8 июня. В следующий понедельник днем, когда Гарт сидел в своей приемной на Харли-стрит и у него был перерыв в приеме между двумя пациентами, сработало переговорное устройство.

— Простите, доктор, — послышался голос молодого Майкла Филдинга, студента-медика, который был ассистентом Гарта, — но тут в холле сидит один джентльмен, и он говорит, что ему нужно побеседовать с вами. Он утверждает, что это очень срочно.

— Сейчас я не могу его принять, Майкл. Вы ведь это знаете. Мой список пациентов…

— Я знаю, доктор. Это джентльмен не требует, чтобы вы приняли его немедленно. Он хотел бы условиться на пятницу вечером, в девять часов. Кроме того, он хотел бы узнать, может ли он прийти к вам сюда, в приемную. Это было бы ему приятнее, чем если бы вы пришли к нему домой.

— Что с вами происходит, Майкл?

Юноша закашлялся. Это был студент-отличник и весьма симпатичный, несмотря на свое угловатое костлявое лицо и слишком угловатые манеры. Майкл Филдинг ответил упавшим, запинающимся голосом:

— Я знаю, доктор, что обычно вы так с пациентами не договариваетесь. Но я подумал, что этот случай не совсем обычен. На визитной карточке этого джентльмена написано «Полковник Джон Селби, Королевская Бенгальская артиллерия».

Гарт молча стоял у переговорного устройства.

Снаружи сюда не доносилось никакого шума уличного движения. Лишь дождь стучал по крыше в этот мутный скучный день; дождь хлестал и затуманивал окна, как мысли хлестали и затуманивали мозг.

— Если я не ошибаюсь, это ведь бывший опекун миссис Боствик, доктор? Да и адрес на визитной карточке указан в Хэмпстеде. Я решил, что вам известна эта фамилия. Я просто… Доктор, вы меня слушаете?

— Да, слушаю.

— Надеюсь, я не сделал ничего плохого, доктор? Я был бы очень огорчен, если бы так оказалось.

— Нет, вы не сделали ничего плохого, Майкл, и не сердитесь на меня, — серьезным тоном ответил Гарт. — Назначьте ему встречу. Скажите полковнику Селби, что в пятницу в девять часов вечера я с удовольствием приму его здесь.

И сейчас, когда в эту условленную пятницу сумерки сменялись ночной тьмой и дребезжащий автокэб вез Гарта через благопристойный район с позолоченными табличками обладателей аристократических профессий, через район с домами из красного кирпича, лежащий между Оксфорд-стрит и южной стороной Риджентс-парка, Гарт разобрался с тем, вторым, фактом.

Дело не в том, что он не хочет, чтобы Винс и Марион познакомились с Бетти Калдер. Он все время рассматривал эту проблему с неверной точки зрения. В глубине души он внезапно осознал, что не хочет, чтобы Бетти познакомилась с Марион Боствик.

Он должен быть доволен, что сейчас Бетти в безопасности, в Кенте. Когда этот вечер закончится, что бы он ни узнал, он уедет последним поездом обратно в Фэрфилд; перед гостиницей «Олень и перчатка», где он проводит уик-энд, возьмет свой автомобиль, поедет к ее домику, чтобы пожелать ей спокойной ночи, вернется в гостиницу и снова увидится с ней в субботу и воскресенье. Бетти не должна знать о Марион Боствик больше того, что Марион знает о ней.

Он просто не позволит очернить Бетти.

Однако он тут же подумал о Марион: «Чертова лицемерка!» и едва удержался от громкого смеха.

Очернить?

Так дело не пойдет! Еще минута, и ты начнешь рассуждать о фальши, испорченности и прочих подобных понятиях, которые обожают моралисты. Обо всем этом ты должен забыть! Ты должен подходить к своим собственным делам точно так же бесстрастно, так же профессионально, как подходишь к делам других людей. И потом, в конце концов, если не принимать во внимание нескольких туманных догадок и визита полковника Селби, который может не иметь никакого отношения к Марион Боствик, у тебя ведь нет ни одной реальной причины предполагать, будто бы что-то не в порядке.

Автокэб повернул на Харли-стрит, к двери его приемной. Внезапно Гарт увидел перед собой кое-что и вздрогнул.

— Остановите здесь! — велел он шоферу. — Здесь, немедленно! Достаточно!

Он расплатился и послушал, как удаляется кэб.

В этом доме находились приемные шести врачей, которые сообща пользовались большой комнатой ожидания для пациентов на первом этаже. Двое из них, Гарт и один пожилой хирург, тоже холостой, здесь же и жили.

У бордюра тротуара стоял автомобиль Гарта.

В первый момент он подумал, что ошибся. Этот автомобиль должен находиться за много миль отсюда, в Фэрфилде. Однако это был зеленый «паккард», пустой, весь в пыли от долгой езды и такой горячий, что из-под капота все еще доносилось шипение масла.

Гарт вытащил из кармана связку ключей и взбежал по ступенькам. Он открыл входную дверь и уставился на женщину, которая стояла напротив него посреди холла.

— Вот так сюрприз, Бетти! — сказал он.

Глава 2

— Надеюсь, я ничего такого не натворила? — спросила Бетти Калдер. — Мы приехали…

— Мы?

— Хэл и я.

Хэл Ормистон, его племянник. Хэл Ормистон, этот исключительно высокомерный юный бездельник, который совершенно не скрывает своего презрения к заботливому дяде. Хэл Ормистон, который всегда только смеется и всегда поступает по-своему.

— Если быть точной, автомобиль вел Хэл. Мне он вести не дал, хотя я и просилась за руль. Мы преодолели пятьдесят две мили без единой поломки и приехали сюда тогда же, когда прибыл твой поезд. Хэл был у меня, в моем домике… — Бетти осеклась. — Надеюсь, ты не против этого?

— Нет, не против. Однако я не знал, что мой глубокоуважаемый племянник бывает у тебя в гостях.

— О боже, да он не был у меня в гостях. Он пришел навестить тебя в «Олене и перчатке».

(Наверняка явился, чтобы одолжить денег. А когда выяснил, что меня там нет, то, естественно, воспользовался моим автомобилем.)

Гарт не произнес эти слова вслух, но этого и не требовалось. Взгляд у него был настолько злой и вид такой неприятный, что Бетти могла легко прочесть его мысли.

Они стояли в холле с белыми панелями и черно-белым кафельным полом. Пальмы в ящиках производили впечатление каких-то джунглей, однако другой мебели, кроме вешалки для шляп и столика с телефоном возле лестницы, не было. Газовую люстру уже заменили на электрическую, однако лишь в одной лампочке сквозь чистое стекло светилась бледно-желтая нить. От этого холл казался еще выше и мрачнее. Гарт захлопнул входную дверь.

Бетти едва заметно вздрогнула.

На ней были сшитый по мерке жакет, юбка и блузка с накрахмаленным лифом, к которой были приколоты часы. Она вовсе не была красавицей, но относилась к тем очаровательным, приятным, спокойным, красиво одетым женщинам, которые излучают невинность. Живые карие глаза смотрели на него с выражением, средним между неуверенностью и обидой непонятой женщины. Бетти осталась свежей, пахнущей духами, словно не проехала более пятидесяти миль по летней жаре. Ее плащ, шляпка с вуалью и слюдяной щиток для глаз — все это лежало, брошенное в кучу, на столике.

— Пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, не надо!

— Что не надо?

— Не думай о том, о чем ты думаешь.

— Разве я что-нибудь сказал?

— Нет. Ты никогда ничего не говоришь. Мне часто хочется, чтобы лучше ты что-нибудь сказал. Ты не должен злиться на бедняжку Хэла. Да, он взял твой автомобиль, но только потому, что я попросила его об этом.

— Ты?

— Да, серьезно! — воскликнула Бетти. Ее каблуки застучали по выложенному плиткой полу, когда она подбежала к столику. — Из-за этого, — добавила она, вытаскивая из-под плаща черный кожаный портфель. — Из-за этого портфеля. Ты забыл его днем у меня. А я испугалась, что он понадобится тебе при этой встрече с пациентом, и решила привезти его тебе.

«В этом портфеле нет ничего, кроме нескольких листов бумаги с отпечатанным на машинке текстом, которые…» Гарт оборвал свою мысль. Это неважно. Существуют моменты, когда мужчина способен лишь изумленно молча смотреть, когда обнаруживает, что может ради него сделать женщина.

— Ты приехала из такой дали только для того, чтобы привезти мне…

— Но, милый, ведь это не имеет значения.

— Нет. Для меня это имеет значение, Бетти. Я должен попросить у тебя прощения за то, что…

— Но ведь это вовсе не заслуга — сделать то, что тебе хочется сделать. А то, что ты ревнив, мне не мешает. Наоборот, меня это радует. Но только тогда, когда я этого жду и могу относиться к этому с улыбкой.

— Ну, объяснить ты, несомненно, сумеешь. Мой глубокоуважаемый племянник, этот юный негодяй…

— Ну вот! Если ты не любишь Хэла…

— Да, я не люблю его. Он так по-юношески самоуверен, что человек среднего возраста испытывает мучения, находясь рядом с ним. Я не люблю его, но постоянно одалживаю ему деньги. (Однако я хотел сказать, что Хэл был лишь предлогом для моего ужасного срыва минуту назад. В действительности же причиной может быть тот человек, который должен прийти в девять часов.) Бетти, мне бы очень хотелось, чтобы ты находилась на расстоянии многих миль отсюда. Кстати, а где Хэл? И как ты попала в дом?

— Хэл отправился в бар «Критерион». А мне открыл дверь очень симпатичный юноша, когда я постучала. Он представился твоим ассистентом.

— Майкл? Но он не должен был приходить!

Внезапно у них создалось впечатление, что кто-то подслушивает их разговор.

Справа от холла в фасадной части дома находилась просторная комната ожидания, дверь которой сейчас была закрыта. Еще дальше по ту же сторону за лестницей находилась приемная Гарта. А сзади была комната, которую врачи в доме называли библиотечкой. Дверь в нее была полуоткрыта. Эту дверь сейчас настежь распахнул Майкл Филдинг со своим обычным смелым выражением, смягченным застенчивостью. Пиджак коричневого цвета он застегнул на все четыре пуговицы и выглядел в нем, как затянутый в корсет.

— Это правда, доктор, — заявил он, — но я тем не менее пришел. Пациент уже там.

— Уже? Неужели я опоздал?

— Нет-нет, доктор. Но полковник Селби пришел на целых сто лет раньше. Он сидит в комнате ожидания. Вам не следует держать его там слишком долго. Если желаете знать, что я о нем думаю, могу сказать, что этот джентльмен в ужасной панике.

Эхо повторяло слова Майкла. Гарт взглянул на закрытую дверь в фасадной части дома.

— Мистер Филдинг, — церемонно сказал он, — полагаю, вы знакомы с леди Калдер? Ну, естественно. — Он собрал на столике все вещи Бетти: плащ, шляпу с вуалью, слюдяной щиток на глаза, сумочку — и вручил все это Майклу. — Будьте любезны, унесите все это. Леди Калдер будет удобнее подождать меня в библиотечке. А полковника Селби пригласите в приемную.

— Так, значит, тебе это не нужно? — спросила Бетти, протягивая ему портфель. — Значит, это не так уж и необходимо тебе?

— Это очень необходимо, леди Калдер, благодарю вас. — Гарт взял портфель, положил его на телефонный столик и тут же забыл о нем. — Итак, в библиотечку, мистер Филдинг!

«И без дискуссий!» — прибавил его тон. Спустя несколько минут, когда Гарт с вежливой серьезностью ждал за своим письменным столом, ситуация ухудшилась сильнее, чем он опасался.

В приемную вошел статный пожилой джентльмен с сединой стального оттенка и лысиной. Держался он прямо, а его голос словно оставался спрятанным за зубами.

— Мы с вами уже однажды встречались, доктор, — сказал он и чопорно протянул руку. — В Хэмпстеде. Два года назад. Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились меня принять.

— Не стоит благодарности.

— Напротив. К тому же вы позволили, — полковник Селби сделал неопределенный сдержанный жест, — чтобы я пришел к вам вечером. Словно какой-то подлый воришка или кто-то вроде этого. Однако выбора у меня не было. Я…

— Пожалуйста, присаживайтесь.

— Спасибо. Я…

Полковник Селби тяжело дышал. От его пиджака с шелковыми лацканами, белого жилета и широкого черного пластрона, украшенного жемчужной булавкой, — от всего этого веяло корректностью. Однако сжатые кулаки никоим образом не способствовали такому впечатлению.

Над письменным столом висела люстра с четырьмя электрическими лампочками с абажурами в форме стеклянных цветов. Когда полковник Селби опустился в черное кожаное кресло, обращенное к Гарту, свет люстры упал на краешек его века; полковник вздрогнул, а на лбу у него заблестели капельки пота.

— Дело в том… снова начал он, — дело в том, что я вынужден был прийти к вам. Вынужден, поскольку вы являетесь другом молодой миссис Боствик. С одной стороны, это все облегчает. С другой же, значительно осложняет. Надеюсь, наш разговор останется между нами.

— Естественно, Полагаю, я не должен вас в этом заверять.

— Вы поклянетесь именем Господа Бога, что об этом никто другой не узнает?

— Никто другой об этом не узнает, клянусь именем господа бога.

— Доктор, как поступают с сумасшедшими?

В этом старом доме была исключительная тишина. Приемная с окрашенными в зеленый цвет стенами и слабым запахом антисептиков казалась какой-то холодной, нереальной. На каминной полке слева, напротив стола Гарта, стояли бронзовые часы, а рядом с ними с одной стороны — фотография Бетти Калдер в рамке, а по другую сторону — фотография родителей Гарта, тоже в рамке. Зеркало над полкой было разрисовано стилизованными цветами и ветками папоротника.

Полковник Селби, не сводя глаз с Гарта, чей взгляд был устремлен прямо на него, чуть подался вперед, сжимая руками поручни кресла.

— Говорите прямо! Как поступают с сумасшедшими?

— Это зависит от того, что вы понимаете под словом «сумасшедший». Это слово слишком обманчиво. Не каждый настолько безумен, чтобы отправить его в сумасшедший дом. Кое-кто так о себе думает, а на самом деле он просто испытывает светобоязнь; таким людям легко можно помочь.

— Серьезно?

— Это можно доказать. Чей случай вы имеете в виду? Свой собственный?

— Свой собственный? — Полковник Селби замолчал, ответил на взгляд Гарта и сделал быстрый выдох. — Сто чертей! Не думаете же вы, что я говорю о себе?

Гарт ждал.

— Ну, скажем, что этот случай гипотетический. Нет! Скажем, речь идет о том, кого я знаю. Но вы должны понять, во всем виноват я. Я всегда старался поступать порядочно и полагал, что поступаю порядочно. Однако… Да, это действительно моя вина. Если бы Бланш что-то подозревала…

— Бланш?

— Миссис Монтэг. Моя подруга. Экономка. Весьма набожная.

— Полагаю, я знаю эту даму. Пожалуйста, продолжайте.

Большая рука замерла над подлокотником.

— Жаль, что я не пришел к вам раньше, доктор. С вами легко разговаривать. Без колебаний признаюсь вам, что в последние годы я попал в неприятную историю. А больше всего мне добавил — вы не поверите! — сегодняшний вечер. Когда я сидел в вашей комнате ожидания. А как же иначе, ведь у вас там имеются такие книги!

— Книги?

— Да. В одной из них говорится о том, как телом женщины может овладеть колдунья или дьявольский демон. По крайней мере, люди так думают о ней. Это загадочная история, а в конце все объясняется самым естественным образом. Однако мне о таких вещах известно еще с тех пор, когда я был в Индии. Лично я не вижу в этом ничего смешного. Лично я над этим не смеюсь.

Гарт сказал резким тоном:

— Полковник, очевидно, произошла какая-то ошибка. Я бы не стал приносить такую книгу в комнату ожидания.

— Однако сейчас она находится там. Книга в красном переплете, ее написал некто по имени Фантом, и она открыта на иллюстрации, на которой изображена женщина… гм, довольно раздетая… Она склоняется над спящим мужчиной. Не думаю, что ее туда кто-то положил специально для меня, однако мне это не нравится.

— Говорю вам, уважаемый сэр, что вы наверняка должны были ошибиться!

— А я говорю вам…

В холле начал громко звонить телефон. Оба собеседника вздрогнули.

Доброжелательная атмосфера исчезла, ниточка доверия оборвалась. Полковник Селби, с бледным лицом отвел взгляд от Гарта, повернул голову и уставился на камин. Его руки снова крепко сжали поручни кресла.

В холле послышались чьи-то шаги. Телефон перестал звонить. Как правило, за этой массивной дверью голоса в холле были слышны неясно. Однако Майкл Филдинг так же, как и многие другие люди, которые в те времена пользовались телефоном, считал, что в микрофон нужно кричать.

— Миссис Боствик? — сказал он. — Да, доктор здесь. Однако, к сожалению, я не могу его позвать. Нет, не могу. Но если это так срочно, миссис Боствик, вы можете продиктовать ему записку.

К голосу Майкла присоединился еще один голос. Майкл сказал; «Т-с-с», после чего оба голоса перекрыл сокрушительный грохот: кто-то на улице завел мотор автомобиля. Гарт снова повернулся к своему посетителю.

— Я хочу, чтобы вы поняли, полковник…

Однако полковник Селби уже встал.

— Сожалею, — рявкнул он.

— Простите?

— Сожалею, но теперь я уже не смогу вам ничего рассказать. Извините за то, что отнял у вас столько времени. Чертов стыд, но поступить по-другому я не могу. Извините меня, доктор.

Мотор автомобиля по-прежнему грохотал. Гарту было ясно, что настроение у полковника Селби совсем иное чем минуту назад. Внезапно полковник поднял обе руки, прижал ладони к глазам, а потом опустил руки в жесте какой-то неотложной просьбы, которую Гарт оказался не в состоянии исполнить.

— Простите меня, доктор. Надеюсь, вы не станете меня задерживать?

— Задерживать? Нет, конечно, нет. Тем не менее, если я смогу быть вам полезен, надеюсь, вы еще раз обдумаете все это дело.

— Спасибо. Я обдумаю. Вот моя визитная карточка. Пришлите мне счет. Я ни за что на свете не стал бы беспокоить вас, если бы не… Где моя шляпа и трость? Ах, да, в комнате ожидания.

— Полковник, у меня имеется причина просить вас, чтобы вы изменили свое решение.

— Не могу, доктор. Что случилось то случилось.

Полковник с большим достоинством поклонился. Гарт ответил ему тем же. В этот момент произошло нечто совершенно невероятное: Майкл Филдинг распахнул дверь приемной — без вызова и даже предварительно не постучав.

— Доктор, — вскричал он, — пришел какой-то джентльмен из Скотленд-Ярда, и он не обращает внимания ни на какие мои возражения. И это еще не все.

— Мистер Филдинг, — с ледяной вежливостью перебил его Гарт, — будьте настолько добры и проводите полковника Селби к двери.

— Не могу, доктор. По телефону передали записку, которую мы не можем оставить без внимания.

— Мистер Филдинг! — Гарт сосчитал до трех. — Будьте настолько любезны и проводите полковника Селби до дверей. Его шляпа и трость в комнате ожидания. Будьте так любезны.

— Прошу прощения, доктор.

Грохот автомобильного мотора перешел в рычание, и автомобиль удалился по Харли-стрит. Когда Майкл и полковник Селби вышли, в приемной была абсолютная тишина. Гарт стоял у письменного стола и глядел на столешницу, на которой лежала писчая бумага, однако нельзя было сказать, что он ее видел.

В этот момент кто-то кашлянул. Гарт поднял взгляд от стола. С порога из-под своего котелка с продавленным верхом на него равнодушно смотрел инспектор Джордж Альфред Твигг.

— Похоже на то, доктор, что сегодня вечером нам суждено встречаться.

— Поскольку вы следите за мной, наши встречи попросту неизбежны. Надеюсь, вам не пришлось долго ждать на улице?

— Ну, как сказать. Вы позволите войти?

— Приемную, как правило, считают частным помещением. Однако прошу, входите. По крайней мере, так мне удастся быстрее избавиться от вас. Прошу прощения, но сейчас мне необходимо на минутку выйти.

— А?..

— Всего лишь на минутку. Мне нужно проверить кое-что в комнате ожидания для пациентов. — Гарт приветливо показал на черное кожаное кресло. — Устраивайтесь поудобнее, инспектор. — И вышел в холл.

Гарт полагал, что Бетти по-прежнему находится в библиотечке. Дверь туда была закрыта. А полуоткрытая входная дверь пропускала внутрь туманный свет уличных газовых фонарей. Гарт направился в комнату ожидания, открыл дверь и осмотрелся, стоя на пороге.

Два окна с кружевными занавесками выходили на улицу. У полковника Селби, очевидно, было достаточно времени, чтобы выкурить по крайней мере одну сигару; ее раздавленный окурок лежал в фарфоровой пепельнице на столе посреди комнаты, в которой был спертый воздух. В этой унылой комнате, отмеченной эмоциями тех, кто здесь ожидал, на столе над раскрытыми журналами светила лампа из мозаичного стекла. На журналах лежал открытый на фронтисписе только что изданный шестишиллинговый роман под названием «Чьей рукой?»

Гарт не мог видеть на улице ни полковника Селби, ни Майкла Филдинга, однако расслышал несколько неразборчивых слов полковника. Кроме того, он слышал, как Майкл, дуя в специальный свисток, подзывающий кэб, непрерывно повторял одиночный сигнал, которым вызывают четырехколесный экипаж.

— Миссис Бланш Монтэг, — сказал вслух Гарт.

Одним свистком подзывают четырехколесный экипаж, двумя — двухколесный кэб, тремя — автокэб. Пока вновь и вновь раздавался свисток, Гарт не двигался с места. Он не подходил к открытой книге, лежащей на столе в комнате ожидания; этот выпуск был ему знаком. Вместо этого он воспроизводил в памяти воспоминания о той ночи, когда вместе с Винсентом Боствиком ехал — тоже в четырехколесном экипаже — по крутым улицам Хэмпстеда к дому на Нэгс-Корнер.