По законодательству, принятому в 1903 г., машины должны были иметь номерные знаки, а владельцы — ежегодно обновляемую лицензию. Но до 1930 г. не существовало экзамена по вождению — купив машину, можно было садиться в нее и ехать куда глаза глядят. Агата Кристи вспоминает, как вынуждена была везти мужа на работу, еще не умея разворачиваться, — из-за Всеобщей стачки не ходил транспорт. Муж развернул машину, и она поехала обратно домой.





В 1926–1928 гг. в Лондоне стали устанавливать светофоры и организовывать круговые развязки; по всей стране постепенно унифицировали дорожные знаки. Уже в это время автомобилистам были хорошо знакомы такие трудности, как пробки, отсутствие парковочных мест и полицейские засады на дорогах. Впрочем, созданная в 1905 г. Ассоциация автомобилистов активно сопротивлялась такой тактике полицейских: специальные патрули предупреждали автомобилистов об опасности. Эта организация вообще последовательно препятствовала любым попыткам хоть в чем-то ущемить права водителей. Только в 1934 г. у нее появился достойный противник — новый министр транспорта Лесли Хор-Белиша твердо решил провести серьезные реформы. Прежде всего он установил мигающие желтые фонари, обозначавшие пешеходный переход (черно-белую зебру стали рисовать позже) — эти фонари в народе называли «маяки Белиши». Кроме того, он ввел ограничение скорости в населенных пунктах — 30 миль в час, а в 1935 г. все-таки заставил автомобилистов сдавать экзамен. Увы, несмотря на все его усилия, существенно снизить смертность на дорогах не удалось.





В основном британцы покупали отечественные автомобили. Американские машины оказались в невыгодном положении из-за пошлин на импорт, а также за счет большой мощности: в Британии автовладельцы платили налог в зависимости от количества лошадиных сил. К 1920 г. на британских дорогах было около 200 тыс. частных автомобилей, к 1939 г. — 2 миллиона. В середине двадцатых годов существенно упали цены; машину можно было купить за 200–300 фунтов. Состоятельные клиенты по-прежнему выбирали «роллс-ройсы» и «бентли», королевская семья и лорд Питер Уимзи ездили на «даймлере», но две трети продаж на автомобильном рынке приходилось на продукцию Уильяма Морриса и Генри Остина — потому что они ориентировались на массового покупателя. Невероятной популярностью (особенно во время депрессии) пользовались так называемые «народные автомобили» — маленькие, с небольшим расходом топлива, доступные по цене: «моррис-майнор», «остин-севен», маленький «форд-Y» («форд» выдерживал конкуренцию с британскими автомобилями за счет низкой цены; кроме того, с определенного момента «форды» стали собирать в Англии).





В 1920-е годы машина все еще воспринималась как роскошь, но уже была доступна среднему классу — врачам, юристам, архитекторам, писателям. Агата Кристи вспоминает, как муж предложил ей купить автомобиль на полученный от журнала крупный гонорар (500 фунтов) — мысль эта вначале показалась ей совершенно дикой, ни у кого из знакомых автомобилей еще не было, но потом она с восторгом согласилась: «Я хочу признаться здесь и сейчас, что дважды за свою жизнь испытала настоящее потрясение. В первый раз — когда у меня появилась машина, мой носатый серый „моррис-коули“. Во второй — когда более сорока лет спустя мне довелось ужинать с королевой в Букингемском дворце. Потому что и то и другое было сродни волшебству, в это невозможно было поверить: иметь собственную машину, ужинать с английской королевой…»

А. БЕРДИЧЕВСКИЙ

ОРУДИЯ УБИЙСТВА И ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС

Как правило, радиоприемники не опасны для жизни. Найо Марш, «Смерть в эфире»
При расследовании убийства одной из ключевых улик является орудие, которым оно было совершено. Без орудия труднее реконструировать события, труднее доказать вину подозреваемого в суде. Поэтому и в реальной жизни, и в литературе преступник часто скрывает орудие убийства, а следователь, соответственно, его ищет. Таким образом, перед преступником стоит задача со следующим противоречием: с одной стороны, орудие должно быть (чтобы совершить убийство), с другой стороны, его быть не должно (чтобы следователь его не нашел). В жизни обычно принимается самое очевидное решение — использовать и выбросить, а вот в литературе авторы детективов с самой зари жанра изощряются в остроумии, сочиняя необыкновенные способы убийства и изобретая незаметные орудия. В XX веке они при этом нередко полагаются на недавние достижения технического прогресса.

ИСЧЕЗАЮЩЕЕ ОРУЖИЕ

Идеальное решение вышеупомянутого противоречия — это орудие, которое само исчезает после использования.

– Нет, я увидела в банковской книжке.

Оно в буквальном смысле существует в момент убийства и отсутствует после него. Изящный способ это реализовать — изменение агрегатного состояния, и в литературе неоднократно встречается ледяное оружие, которое впоследствии тает и обнаружено быть не может. В рассказе «Чайный лист» представлена еще более совершенная разновидность такого оружия: клинок из сухого льда, то есть твердого углекислого газа. Он тверже обычного льда и к тому же при комнатной температуре, не говоря уже о температуре турецкой бани, не плавится, а очень быстро испаряется. Для самоубийцы Келстерна это существенно: ему необходимо, чтобы оружие бесследно исчезло примерно за две минуты.

– Добрая старушка Лаура, она отвалила без всякого шума.

Твердый углекислый газ впервые наблюдался в 1834 г., когда его случайно получил французский химик Шарль Тилорье. Успешное же коммерческое его использование (для охлаждения продуктов) началось только в 1925 г., как раз когда вышел «Чайный лист». Неизвестно, знали ли об этом авторы рассказа: успеха добилась американская компания. Часто встречается утверждение, что само название «сухой лед» появилось благодаря названию компании «Драй-Айс Корпорейшен», однако на самом деле оно возникло раньше, не позднее конца XIX века.

– Генри, зачем ты взял у нее? Лучше бы ты этого не делал. По крайней мере, ты должен был бы сначала сказать мне.

Сам по себе процесс изготовления сухого льда несложен, и Келстерн успешно его осуществляет. Он, однако, не учитывает, что в лаборатории останется достаточно следов, по которым можно будет разгадать его замысел и даже воссоздать пропавшее орудие, отсутствие которого в данном случае должно было не спасти виновного, а погубить невиновного.

Генри ухмыльнулся.

СРЕДСТВА КОММУНИКАЦИИ

– Ты бы мне не разрешила.

– Совершенно верно.

Другое решение противоречия «орудие есть, но его нет» — это замаскировать орудие подо что-то другое, под невинный предмет обстановки. Для преступника орудие есть, для остальных — нет. Таких попыток в нашей антологии три. В рассказе «У телефона» замысел состоит только в том, чтобы спрятать орудие: в телефонный аппарат встраивается мушкетон, который разносит голову абонента на куски при попытке ответить на звонок. Обратите внимание, что телефон уже давно не экзотика, но еще и не такая обыденная вещь, как сейчас: тот факт, что в округе недавно пропал телефонный аппарат, полиция легко устанавливает за несколько минут.

– По правде говоря, Ширли, положение было довольно отчаянное. Я взял пятьдесят у старушки Мюриэл. И рассчитывал получить не меньше сотни от Большой Берты, это моя крестная. Увы, она указала мне на дверь.



Считает, что я для нее – добавочный налог. Лекцию прочитала. Я попробовал еще в двух местах – безуспешно.



Так докатился до Лауры.

Звонят полицейские при этом на почту: в Великобритании почта с самого начала контролировала услуги телефонной связи и по большей части сама же их и предоставляла. Такое положение дел было в 1880 г. закреплено судебным решением о том, что телефон является телеграфом, а телефонный разговор — телеграммой (что неудивительно: даже оригинальный патент Белла назывался «Улучшение телеграфии»), а значит, телефония находится в ведении почты. Почта утратила эту роль лишь через сто с лишним лет.

Ширли в раздумье глядела на него.

В рассказе «Смерть в эфире» замысел хитрее: убийство маскируется под естественную смерть. Эта затея проваливается сразу, когда становятся видны электрические ожоги на руках убитого, но преступник еще долго надеется, что полиция не разберется в переделанном радиоприемнике и признает причиной смерти несчастный случай.

«Мы женаты два года, – думала она. – Теперь я знаю Генри. Он никогда не задержится ни на какой работе, и деньги у него утекают между пальцев…»



Она все еще была в восторге от своего мужа, но пришлось признать, что у него есть недостатки. Генри сменил уже четыре места работы. Найти работу для него не составляло труда, он имел много богатых друзей, но он не мог нигде удержаться. Либо ему надоедало и он бросал работу, либо его увольняли. К тому же он много тратил и легко получал кредит. Для него устраивать свои дела значило занимать. Генри был не прочь занимать. Ширли была против.



Она вздохнула.

Многие англичане разделяли страсть убитого Септимуса Тонкса к радио, хотя первые шаги нового средства коммуникации были нелегкими. Если телефон — это разновидность телеграфа, то радио сначала воспринималось как разновидность телефона и, собственно, так и называлось: «беспроводная телефония» (контролировала его опять же почта). Соответственно, и применение ему искали главным образом как телефону: обмен информацией между несколькими абонентами. Идея одностороннего вещания на большую аудиторию возникла позже. Когда началась Первая мировая война, в Англии все любительское (читай: гражданское) вещание запретили. Когда война кончилась, его вновь разрешили, и в 1920 г., после выдачи первых лицензий, на станции в Челмсфорде, принадлежавшей компании Маркони, состоялся концерт знаменитой певицы Нелли Мельба[160].

– Генри, удастся ли мне когда-нибудь тебя изменить?

– Изменить меня? – удивился Генри. – Зачем?

Его слушала вся Европа, и эта передача считается переломной точкой: публика по-настоящему заинтересовалась радио. Тем не менее в том же 1920 г. в Великобритании вещание опять запретили на два года — по техническим причинам. Иначе обстояло дело в Америке: там ничего не запрещали и вообще регулировали вещание значительно меньше. К тому же там можно было получать доход за счет рекламы, поэтому станции стали расти как грибы. Англичане, с одной стороны, завидовали, с другой — критиковали американцев за хаос в эфире (многочисленные станции мешали друг другу) и за рекламу. В итоге в феврале 1922 г. вещание возобновилось, а в октябре была основана компания Би-би-си (с 1927 г. — корпорация), которая на десятки лет сохранила монополию на радиовещание в Англии и стала крупнейшим вещательным предприятием в мире. Би-би-си быстро начала передавать концерты, радиопьесы, дебаты, прогнозы погоды и многое другое, а в 1924 г. по радио впервые выступил король. Радио стало по-настоящему массовым средством информации: для него пространство было небольшим препятствием.

* * *



– Привет, Болди.



– А, юная Ширли. – Мистер Болдок моргал, глядя на нее из глубины огромного уютного кресла. – Я не спал, – агрессивно добавил он.

Всеобщее доверие к радио позволило одному из авторов нашей антологии сыграть с англичанами злую шутку. 16 января 1926 г. священник Рональд Нокс прервал передачу о литературе XVIII века сообщением, что в Лондоне вспыхнул бунт. Описывая события, он упомянул, что Биг-Бен расстреляли из пушек, отель «Савой» сожгли и одного из министров линчевали. Время было неспокойное (всего через полгода, в мае, состоялась Всеобщая стачка), и сообщение прозвучало убедительно. Вечером Би-би-си выпустила в эфир опровержение, разъясняя, что это был розыгрыш, но паника улеглась не сразу. Особенно долго оставались в неведении жители провинции: снежная погода задержала доставку к ним газет.

– Нет, конечно, – тактично согласилась Ширли.



– Давненько мы тебя здесь не видели, – сказал Болдок. – Думали, ты про нас забыла.



– Я никогда вас не забывала!

Серьезный конкурент у радио зародился в 1930-е годы: Би-би-си начала и телевещание, впоследствии приостановленное войной.

– Мужа привезла с собой?

Орудие убийства в рассказе «Человек, который любил игрушки» имеет косвенное отношение к телевидению и кино. Здесь у преступников замысел самый тонкий: убийство маскируется под самоубийство, а орудие найти практически невозможно. Взгляды полиции естественным образом прикованы к револьверу, из которого застрелился Льюис Энстоун, между тем как истинным орудием убийства, приспособлением, которое заставило его выстрелить себе в глаз, является игрушечный револьвер-«кинотеатр».

– На этот раз нет.



– Понятно. – Он изучил ее. – Выгладишь худой и бледной.



– Я на диете.

Любопытно, что во всех трех рассказах орудия убийства связаны со средствами коммуникации — одним из самых ярких достижений прогресса в XX веке.

– Ох уж эти женщины! – Он фыркнул. – Случилась какая-то беда?

– Конечно нет!

А. БОРИСЕНКО, А. ЗАВОЗОВА

– Ну, ну. Я просто спросил. Никто мне ничего не рассказывает. А я глохну. Слышу не так, как раньше. От этого жизнь становится скучной.

ДЕТЕКТИВ И ГРОМКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВЕКА

– Бедненький Болди.

С самого начала существования детективного жанра писатели использовали реальные преступления как основу для своих сюжетов — так поступали Эдгар По, Чарльз Диккенс, Уилки Коллинз. Криминалистика, в свою очередь, многим обязана детективной литературе: герои Эмиля Габорио начали снимать гипсовые слепки со следов задолго до того, как этот метод взяла на вооружение французская полиция, Конан Дойл стал считать отпечаток пальца надежным свидетельством раньше, чем английское правосудие.

– И врач сказал, что мне нельзя работать в саду, наклоняться к грядкам – кровь приливает к голове или что-то в этом роде. Дурак несчастный – кар, кар, кар! Вот и все, на что способны эти доктора.

Авторы Золотого века несколько меньше своих предшественников увлекались тонкостями полицейского расследования, однако и их воображение будоражили громкие преступления — особенно те, где преступника не удавалось найти или его вина оставалась недоказанной. Детективный клуб в 1936 г. издал два сборника: «Анатомия убийства» и «Еще раз анатомия убийства», в которых писатели размышляли над нераскрытыми преступлениями прошлого. Нетрудно заметить, что больше всего их привлекало супружеское убийство. Дороти Сэйерс цитирует адвоката, который говорил, что не нужно искать в таком преступлении дополнительный мотив — самого факта супружества вполне достаточно. Однако мисс Сэйерс тут же замечает, что автор детектива, в отличие от судей и присяжных, ищет не самое простое объяснение, а, наоборот, самое невероятное. Может быть, поэтому писатели часто скептически относились к вердиктам присяжных и предлагали изобретательные альтернативные версии.

– Мне так жаль, Болди.

ЖЕНЩИНЫ-ВАМП И УБИТЫЕ МУЖЬЯ

– Учти, – печально сказал Болдок, – если ты хочешь мне что-то рассказать… ну… дальше это не пойдет. Нет нужды передавать Лауре.

Наступила пауза.

Пожалуй, среди авторов, представленных в этой антологии, к судебной хронике чаще всего обращались Энтони Беркли и Джон Диксон Карр. В романе «Отравленный шоколад» Беркли использовал целых шесть реальных судебных дел. Реальными преступлениями интересовалась также и Дороти Сэйерс — в романе «Приложено к делу» она вполне сознательно делает героиню похожей на знаменитую Эдит Томпсон, приговоренную к смертной казни на одном из самых нашумевших процессов начала XX века. В романе Сэйерс молодая женщина расправляется с мужем руками любовника, причем действует хладнокровно и безжалостно. В реальной жизни все было не так просто. Эдит Томпсон, скучающая домохозяйка из Илфорда, вступила в любовную связь с молодым жильцом по имени Фредди Байуотерс. Она писала ему письма, где высказывала настоятельное желание избавиться от постылого супруга. В конце концов Фредди зарезал мужа Эдит. Но не существовало никаких доказательств, что она знала о готовящемся преступлении. «Эдит Томпсон повесили женщины Англии», — заявляет Энтони Беркли. Повесили за то, что она подрывала семейные устои, изменяла мужу и превосходила каждую из них женственностью. Это очень поэтичное объяснение, но мужчины тоже приложили руку к казни «илфордской Мессалины», как прозвали ее газеты. Заместитель генерального прокурора солгал присяжным, что в письме к любовнику Эдит назначила ему свидание на месте будущего убийства. Ничего подобного в письмах не было, а сами письма присяжным не предоставили из соображений благопристойности: в них упоминались такие скандальные вещи, как менструация и оргазм. Против Эдит сыграло и то обстоятельство, что Фредди был моложе ее на девять лет: ей было 29, ему — всего 20.

– Вообще-то я пришла вам кое-что рассказать.



– Так и думал.



– Я думала, что вы могли бы мне что-нибудь посоветовать.

Обоих приговорили к смертной казни; после суда было собрано огромное количество подписей с требованием пересмотра дела. Тем не менее g января 1923 г. осужденных повесили. По всей видимости, Эдит Томпсон была беременна.

– Не буду. Опасное занятие.

История Эдит Томпсон легла в основу нескольких детективов и биографий, о ней сняли фильм, ее могилу до сих пор показывают туристам.

Ширли не обратила на это внимания.

– Я не хочу говорить Лауре, она не любит Генри. Но вам Генри нравится, правда?

В книге «Еще раз анатомия убийства» Энтони Беркли разбирает другой судебный процесс, сюжет и действующие лица которого очень напоминали дело Эдит Томпсон. Это был суд 1935 г. над миссис Раттенбери и ее молодым любовником. По мнению Беркли, подсудимая избежала виселицы только благодаря тому, что все помнили о несправедливости, допущенной по отношению к Эдит. «Если бы миссис Томпсон не повесили, то миссис Раттенбери повесили бы наверняка».

– Вполне, – сказал Болдок. – Он самый занимательный собеседник и очень симпатичный слушатель для старика, выпавшего из колеи. Еще мне в нем нравится то, что он никогда ни о чем не беспокоится.

Решение присяжных часто зависело не столько от фактов, сколько от эмоционального отношения к подсудимому. Это прекрасно понимает герой рассказа «Показания судьи»: «Гэмбл не раз участвовал в заседаниях уголовного суда как главный герой или же как заинтересованный зритель и прекрасно отдавал себе отчет в важности драматической паузы, каковую он и сделал, наклоняясь к барьеру трибуны и спокойно, торжествующе улыбаясь». В рассказе «Чайный лист» прокурор пытается воспользоваться «инстинктивным стремлением британских присяжных и британских судей к защите нравственности: они всегда готовы повесить человека, обвиняемого в убийстве, за аморальные отношения с противоположным полом». Кроме того, суд был своего рода представлением, куда охотно ходила публика. Особенно любили это развлечение женщины. «Разумеется, зал суда был полон женщин — расфуфыренных и надушенных — жен пэров, букмекеров и политиков» («Чайный лист»). Большое влияние на присяжных оказывало красноречие адвоката: «Хейзелдин всегда одерживает верх, или, по крайней мере, так кажется. А значит, на его стороне и симпатии присяжных». Очень возможно, что прототипом Хейзелдина послужил блестящий адвокат сэр Эдвард Маршалл Холл, который в двадцатые годы находился в расцвете своей карьеры. Но в начале XX века у артистичного барристера появился серьезный соперник — компетентный эксперт.

Ширли улыбнулась.

БЕРНАРД СПИЛСБЕРИ И УБИТЫЕ ЖЕНЫ

– Он действительно не беспокоится.

– Редкое качество в наши дни. Все, кого я знаю, заработали диспепсию от беспокойства. Да, Генри приятный малый. Меня не заботят его моральные качества, как Лауру.

В рассказе «Чайный лист» эксперт — профессор Мозли — выступает на стороне защиты. Однако самый известный эксперт того времени прославился тем, что отправил многих обвиняемых на виселицу. Впервые молодой патологоанатом Бернард Спилсбери привлек к себе внимание в 1910 г., когда ему довелось сыграть решающую роль в громком судебном процессе. История Криппена — американца, жившего в Лондоне, — на первый взгляд была довольно обыкновенной: муж убил постылую жену, чтобы соединиться с любовницей. Однако в деле было много деталей, распаливших воображение публики.

Он мягко спросил;

Во-первых, судя по свидетельским показаниям, жена Криппена, бывшая певичка варьете, открыто изменяла мужу и всячески над ним издевалась. Роджер Шерингем (сыщик, придуманный Энтони Беркли) говорит в одном из романов, что если существовала на свете женщина, которая просто напрашивалась на то, чтобы ее убили, то это была Кора Криппен. Сам же Криппен был врачом-гомеопатом, безобидным и добросердечным человеком. На суде он держался мужественно, вину свою отрицал, изо всех сил выгораживал любовницу — словом, производил приятное впечатление. Во-вторых, парочка уже отплыла на корабле в Канаду (причем любовница Криппена была переодета мальчиком), и их задержали в порту прибытия благодаря радиосвязи с кораблем, что было первым случаем такого использования радиограммы. И в-третьих, против Криппена практически не было доказательств. Да, его жена исчезла неизвестно куда. Да, он привел в дом любовницу и отдал ей украшения жены. Да, под полом его квартиры удалось обнаружить фрагменты человеческих останков, но установить, что они принадлежали жене Криппена, не представлялось возможным (не было найдено ни головы, ни конечностей). Тут-то и вышел на сцену Бернард Спилсбери — он не только обнаружил в останках следы скополамина (сильнодействующего алкалоида), но и уверенно утверждал, что ему удалось идентифицировать шрамовую ткань в нижней части живота (в этом месте был шрам у покойной Коры Криппен). Это свидетельство оказалось решающим — Криппен был приговорен к смертной казни и повешен.

– Что он натворил?

– Болди, как вы думаете, я дура, что трачу свой капитал?

Маршалл Холл впоследствии заявил, что если бы он защищал Криппена, то того бы отпустили или в худшем случае вменили бы ему убийство по неосторожности. По его версии, Криппен дал жене лекарство от депрессии, но не рассчитал дозу. А потом, испугавшись, расчленил и спрятал труп.

– А ты это делаешь?

Так же считал и Энтони Беркли — в 1937 г. он опубликовал заметку «Был ли Криппен убийцей?», в которой доказывал, что если и имело место убийство, то непреднамеренное. Скополамин должен был просто усыпить Кору и тем самым дать Криппену возможность провести спокойный вечер.

– Да.

«Человек не может сорок восемь лет быть милым и добрым, а потом оказаться чудовищем». Сомнения в справедливости приговора высказывал и американский автор детективов Раймонд Чандлер.

– Что ж, когда ты вышла замуж, контроль над ним перешел к тебе, ты можешь с ним делать что хочешь.



– Я знаю.



– Это Генри предложил?

– Нет… Честно, нет. Это полностью моя идея. Не хочу, чтобы Генри стал банкротом. Сам-то Генри ничего не имеет против банкротства. Я против. Считаете, что я дура?

Дело Криппена вызвало огромный резонанс — о нем даже слагали стихи. Однако настоящую известность Спилсбери принес другой судебный процесс — действительно из ряда вон выходящий. Это было дело Джорджа Джозефа Смита (хотя у этого человека было много других имен), которое вошло в историю как «Дело невест в ванной» (1915 г.). Смит трижды в течение трех лет женился на дамах со средствами, после чего эти достаточно молодые и здоровые женщины оформляли страховку в его пользу, стремительно заболевали, обращались к врачу и тонули в ванной «в результате припадка». В каждом случае проводилось дознание с вердиктом «смерть в результате несчастного случая». Надо учесть, что ванные комнаты были далеко не во всех домах, и Смит проявлял большую настойчивость, чтобы снять именно комнаты с ванной. Поскольку в то время не существовало документов, надежно идентифицирующих личность, он проделывал все это без труда и по-палея, в сущности, случайно. После того как в ванной утонула третья по счету жена, в газете появилась заметка, описывающая это происшествие, и хозяин квартиры, в которой утонула предыдущая жертва, написал в Скотленд-Ярд о сходстве этих двух случаев. Началось следствие, Смит предстал перед судом. По ходу дела обнаружилось еще две жены (на этот раз живых). В многоженстве сомнений не было, но убийства Смит отрицал.

Болдок подумал.

На этот раз Бернард Спилсбери и Маршалл Холл встретились в зале суда, и Холл проиграл.

– С одной стороны, да, с другой стороны, нет.



– Нельзя ли пояснее?



– Значит, так. Денег у тебя немного. В будущем они могут очень понадобиться. Если ты думаешь, что сможешь положиться на своего красивого муженька, что он тебя обеспечит, – ты дура.

Спилсбери провел следственный эксперимент: пловчиху погрузили в ванну с водой и резко дернули за ноги. Она моментально захлебнулась — полицейским едва удалось ее откачать. На этом Спилсбери и построил свои выводы: если бы жертвы тонули в результате припадка, смерть не была бы мгновенной, утверждал он. А гусиная кожа, обнаруженная им на останках одной из жертв, и тот факт, что женщина в момент смерти крепко сжимала в руке мыло, говорят о том, что смерть была насильственной. Кроме того, он представил замеры ванных и сложные рассуждения о том, могла ли жертва оказаться в той или иной позе в момент утопления. С точки зрения сегодняшней науки доводы Спилсбери кажутся сомнительными, но в то время они произвели большое впечатление на присяжных и существенно повысили престиж судебно-медицинской экспертизы. Нельзя не добавить, что Спилсбери прекрасно умел держать внимание публики и обладал большим личным магнетизмом. Его называли «настоящим Шерлоком Холмсом». В деле Смита старая судебная система, построенная на красноречии (Маршалл Холл), проиграла новой, «научной», которую представлял Спилсбери. Интересно, что автор триллеров Эдгар Уоллес писал репортажи об этом деле для журнала «Титбитс».

– А с другой стороны?



– Глядя на это с другой стороны – ты заплатила за свой покой. Может быть, это мудро. – Он стрельнул в нее взглядом – Все еще обожаешь своего мужа?



Оба эти дела и сегодня продолжают вызывать интерес самых разных людей. В 2007 г. американские исследователи провели экспертизу материала по делу Криппена и пришли к выводу, что ДНК жертвы не соответствует ДНК потомков Коры Криппен, и вообще труп принадлежал мужчине. (Надежность этого исследования тут же была оспорена.) Постоянно появляются новые книги о Спилсбери и его роли в развитии криминалистики.





В 1920-1930-е гг. память об этих двух громких процессах была еще свежа — в детективной литературе отсылки к ним встречаются буквально на каждом шагу: многоженцы-убийцы у Агаты Кристи (например, в рассказах «Коттедж Соловей» и «Кровь на мостовой»), трупы женщин, спрятанные под полом (этот сюжетный элемент очень любил Рой Викерс), и, конечно, бесконечные ванны, представляющие непосредственную угрозу для жен. Интересно, что во многих рассказах такого рода женщина спасается, найдя газетные вырезки с описаниями прошлых преступлений мужа или просто проявив находчивость (а иногда даже успевает убить мужа первой). В рассказе Марджери Аллингем «Три — счастливое число» героиня объясняет, что немолодая женщина, заключившая поспешный брак, не может не насторожиться, когда муж предлагает приготовить ей ванну.

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ДАКТИЛОСКОПИИ

Несмотря на громкий успех Бернарда Спилсбери, в межвоенные годы многие скептически относились к научным методам в криминалистике. Маршалл Холл говорил на процессе Смита, что все это — американские штучки, которые не следует допускать в британское правосудие. В рассказе Дж. С. Флетчера «Показания судьи» (1919) мы видим, как театральный жест торжествует над научным фактом. С самого начала мы узнаем, что «судья Стэплтон скептически относится к теории об отпечатках пальцев» и инспектор Дикинсон — «убежденный сторонник дактилоскопии» — вовсе не уверен, что найденная им улика будет принята во внимание. Это неудивительно, поскольку в полной мере систему опознания преступников по отпечаткам пальцев в Скотленд-Ярде внедрили только после 1920 г., а до того дактилоскопия была всего лишь интересной теорией, вызывавшей сомнения из-за полной недоказуемости своего основного принципа — что у двух человек не может быть одинаковых отпечатков пальцев.





История этой системы идентификации началась достаточно давно — в 1855 г. Именно тогда Уильям Гершель, губернатор довольно глухой местности в Бенгалии, обнаружил наконец способ заставить подрядчиков-индусов выполнять свою работу — теперь к контракту они прикладывали не только свою подпись, от которой потом можно было и отказаться, но и отпечаток ладони. Позднее, в 1873 г., в Токио английский врач Генри Фолдс, участвуя в археологических раскопках, заинтересовался древними отпечатками пальцев на керамике. Он стал снимать и изучать отпечатки пальцев у родственников и коллег, но только когда он с их помощью раскрыл преступление — кражу медицинского спирта из больничного сейфа, — то понял: так можно ловить преступников.

В 1880 г. Фолдс пишет о своем открытии в журнал «Нейчур», но ученое сообщество не проявляет никакого интереса к его статье. Откликается только Гершель — с рассказом о своем индийском опыте. Тогда Фолдс пишет письмо Дарвину с подробным описанием своих исследований, и Дарвин пересылает письмо своему кузену Френсису Гальюну. Создатель евгеники Гальюн одержим идеей доказать генетически превосходство одних людей над другими, и отпечатки пальцев кажутся ему общей человеческой «подписью», которая поможет ему в исследовании. Однако он делает первооткрывателем не Фолдса, а своего друга Гершеля, просто переставив очередность писем Гершеля и Фолдса в своем докладе, подготовленном для Королевского института. Генри Фолдс — нищий, никому не известный врач с кучей детей и долгов — будет всю жизнь пытаться доказать свое участие в этом открытии, но так и не преуспеет.

В 1894 г. сэр Эдвард Генри, старший инспектор Бенгальской полиции в Индии, начинает использовать отпечатки пальцев для идентификации преступников. Он активно переписывается с Гальюном и, усовершенствовав его классификацию, создает собственную систему классификации отпечатков пальцев, которая и становится основной.

В том же 1894 г. английская полиция неохотно вводит в действие систему опознания преступников, основанную на сочетании бертильонажа[161] и снятия отпечатков пальцев, после того как в 1892 г. в Аргентине преступника удалось изобличить исключительно по кровавому отпечатку пальца на дверном косяке. Это была сенсационная история: зверски убили детей некой Франсиски Рохас; она обвинила в преступлении своего бывшего ухажера; потом выяснилось, что у Франсиски есть еще один ухажер, который на дух не переносит ее детей, и полиция арестовала его. Но Хуан Вучетич, поклонник дактилоскопии, учредивший в полиции Бюро идентификации, обнаружил, что кровавый отпечаток принадлежит самой Франсиске Рохас.

Однако для того, чтобы система победила в Англии, нужен был английский судебный процесс. Такой процесс состоялся в 1905 г. — двух бандитов, братьев Альберта и Альфреда Страттонов, осудили за убийство пожилой пары (владельцев лавки) на основании одних только данных дактилоскопии. Известный медэксперт доктор Гарсон так ненавидел новомодную теорию, что взялся лжесвидетельствовать в пользу защиты, однако инспектору Коллинзу удалось разбить все его построения с помощью наглядной демонстрации: отпечаток пальца одного из обвиняемых в точности совпадал с отпечатком, обнаруженным на коробке с выручкой. Братьев Страттонов приговорили к смертной казни.

Становлению системы во многом помог крах бертильонажа: в 1911 г. из Лувра похитили «Мону Лизу», причем преступник оставил полный набор отпечатков. Поскольку французская полиция пользовалась системой Бертильона, у нее не было картотеки отпечатков пальцев; картину нашли только спустя два года. Надо отметить, что в Скотленд-Ярде отдел дактилоскопии существовал уже с 1901 г. — изначально он состоял из трех человек и использовал систему классификации, предложенную сэром Эдвардом Генри. В двадцатые годы у Скотленд-Ярда на вооружении были разнообразные научные методы — работали эксперты, графологи (в рассказе «Образцовая подделка» графологи определяют, что подпись на чеке фальшивая), была и картотека отпечатков пальцев. В рассказе «Показания судьи» инспектор сверил найденный отпечаток с картотекой и на этом основании арестовал преступника. Но, как мы видим, этого оказалось недостаточно.

А. БОРИСЕНКО

КЛЕРИХЬЮ И ПОЭЗИЯ НОНСЕНСА

В оксфордском Мертон-колледже, где учился Эдмунд Клерихью Бентли, о нем предпочитают вспоминать не как об авторе детективов, а как об изобретателе нового стихотворного жанра — клерихью. Этот жанр, при всей своей легковесности, опирается на весьма почтенную традицию нонсенса. Старинные «песенки матушки Гусыни», считалки, скороговорки занимают важное место в английской литературе. У Агаты Кристи есть несколько романов, которые построены на этих нелепых стишках: «Десять негритят», «Пять поросят», «Раз, два, три, пряжку застегни» и т. д.

Однако прежде всего поэзия нонсенса связана с именами Льюиса Кэрролла и Эдварда Лира. Они оба упоминаются в рассказе Бентли «Ангел-хранитель», включенном в этот сборник, — и не просто упоминаются, а, можно сказать, указывают Тренту путь к спрятанному завещанию.

ЛИМЕРИКИ И «ЧЕПУХОВАЯ БОТАНИКА»

Эдвард Лир был художником и сам иллюстрировал свои абсурдные произведения. В 1846 г. он издал «Книгу нонсенса», в которой возродил традицию лимерика — стишка очень строгого по форме и довольно безумного по содержанию. В лимерике пять строк с рифмовкой aabba, причем третья и четвертая строки существенно короче остальных. В первой строчке появляется герой и, как правило, географическое название (такой-то оттуда-то), часто со сказочным зачином вроде «жил да был». Потом сообщается, чем именно замечателен был этот герой, причем описательная неторопливая интонация часто обрывается энергичной и не всегда благоприятной для героя концовкой. Разумеется, в лимерике могут быть всевозможные вариации, но размер, ритм и рифмовка остаются неизменными. Григорий Кружков, много переводивший Лира, пишет, что судьба персонажа в нем определяется «не пошлой логикой жизни, а рифмой»: «Если наш герой из Тобаго, то он должен есть саго. Если, скажем, из Кёльна — огурец малосольный. Дама из Салоников не может обойтись без поклонников, а леди из Атлантики просто обязана вязать бантики»… Вот пример классического лимерика из «Книги нонсенса»:





Жил да был старичок из Гонконга,
Танцевавший под музыку гонга.
Но ему заявили:
«Прекрати это — или
Убирайся совсем из Гонконга!»[162]



В рассказе «Ангел-хранитель» Бентли упоминает другой шедевр Лира — «Чепуховую ботанику» (1888). Вот так выглядит упомянутая в рассказе Свинообилия пирамидалис[163](Piggiawiggia pyramidalis).





А вот Щекорожия шарообразная (Phattfacia stupenda):



«ОХОТА НА CHAPKA»

Что касается поэмы Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка», то это весьма загадочное произведение, которому многие пытались дать разного рода глубокомысленные истолкования. Сам же Кэрролл писал об этом так: «Боюсь, что я не имел в виду ничего, кроме нонсенса! Все же слова, как вы знаете, значат больше, чем мы хотим сказать, и книга в целом должна значить больше того, что мы имели в виду. А потому я готов согласиться с любым добрым смыслом, который вы обнаружили в этой книге»[164].





В рассказе «Ангел-хранитель» Трент восхищается и внешним видом книги: «Ага! Вот она, красавица! — И он вытащил тоненькую книгу в красном переплете. — Одна из самых красивых книг, которые я видел». Разумеется, у такого ценителя и знатока, как мистер Лэнделл, на полке стояло первое издание — 1876 г., с иллюстрациями Генри Холлидея. Примечательно упоминание красного переплета — дело в том, что весь тираж был выполнен в бежевом цвете, и только сто экземпляров, заказанных Кэрроллом, чтобы дарить друзьям, были красные с золотым тиснением. Книга должна была выйти 1 апреля, в «день дурака», но первые экземпляры в красной обложке были готовы раньше и подписаны уже 29 марта. Если книга была красной, то почти наверняка в ней был автограф Кэрролла.



КЛЕРИХЬЮ

В журнале «Стрэнд» за 1947 г. опубликована короткая заметка Николаса Бентли, сына Э. К. Бентли, которая начинается так: «Бесполезно искать слово клерихью в словарях. Его там нет — пока что». Сегодня, открыв большой Оксфордский словарь английского языка, вы без труда найдете там это странное слово (оно было внесено в словарь еще при жизни Бентли, и он очень этим гордился).





Клерихью — комический стишок биографического характера, состоящий из четырех строк разной длины с рифмовкой ааЬЬ. Чаще всего первая строка состоит из имени героя — обычно это реальное историческое лицо, — после чего сообщаются истинные или выдуманные факты его биографии. По духу эти стишки немного напоминают приписываемые Хармсу анекдоты о великих людях — с одной стороны, там может быть написано что угодно, с другой — анекдот про Пушкина не подойдет Достоевскому.

Клерихью во многом похож на лимерик — краткостью, абсурдностью содержания и чрезвычайной заразительностью: начав писать (или переводить) клерихью и лимерики, очень трудно остановиться и не увлечь этим занятием всех окружающих. (Редакторы «Стрэнда» предлагали заплатить гинею тому, кто напишет достойный публикации клерихью, руководствуясь инструкциями Николаса Бентли, — странно, что они не разорились.)

Первый клерихью Э. К. Бентли написал еще в школе, на уроке химии (героем этого стишка был химик сэр Хамфри Дэви) — забаву тут же подхватили его школьные друзья; Честертон рисовал к клерихью иллюстрации. Само название закрепилось за жанром много позже, после публикации в 1905 г. «Биографии для начинающих», поскольку Бентли подписал книгу своим средним именем. Вступительное слово выглядело так:





Науку биографию
Не следует путать с географией,
География — это горы да реки,
А биография — люди да человеки.
Перевод Е. Кузнецовой
Рис. Г. К. Честертона



В книге можно было прочитать увлекательные «жизнеописания» Сервантеса, Рузвельта, Вольтера, Бернарда Шоу и многих других. Вот несколько примеров:





Великий герцог Веллингтон
Считал: есть много — моветон.
Живот от голода свело,
И тут случилось Ватерлоо.
Перевод М. Виноградовой
Рис. Г. К. Честертона





Синьор Муссолини
Ненавидел фамилию Суини.
«Перережу, — кричал, — как свиней,
Этих грязных ублюдков Суиней!»
Перевод А. Азова
Рис. Н. Бентли





Эразм, съев обед,
Сказал: «Не богохульствуй, Колет».
А Колет ответил Эразму:
«Повтори-ка, зараза!»
Перевод О. Попова
Рис. Г. К. Честертона





Сэра Кристофера Рена
Позвали есть индюшку с хреном.
Уходя, он сказал камердинеру:
«Если что, я собор проектирую!»
Перевод А. Борисенко
Рис. В. Рейнгаума





Джон Стюарт Милль
Свой характер переломил:
Перестал разводить антимонии
И написал «Принципы
политической экономии».
Перевод А. Борисенко, О. Попова
Рис. Г. К. Честертона





Когда у Тициана
Саднила душевная рана,
Ему лечил нервы
Сам Франциск Первый.
Перевод А. Борисенко
Рис. Г. К. Честертона





Техника у Ференца Листа
Лучше, чем у прочих пианистов, —
Он всегда усердно и рьяно
Кулаком колотит по фортепьяно.
Перевод Е. Кузнецовой
Рис. Г. К. Честертона





На сэра Хамфри Дэви
Весь мир взирает в гневе:
Он всем изрядно насолил —
Он натрий невзначай открыл.
Перевод А. Азова
Рис. Г. К. Честертона



Через 24 года Бентли выпустил еще одну книгу клерихью, с иллюстрациями Г. К. Честертона, Виктора Рейнгаума и Николаса Бентли. Одну картинку автор нарисовал сам.



Во втором томе, в частности, досталось основателю детективного жанра Эдгару По:





По Эдгар Аллан,
Икру обожал он —
Чавкал громко и смачно ею,
Сочиняя что-нибудь мрачное.
Перевод А. Борисенко
Рис. Н. Бентли



У жанра было много продолжателей и подражателей, но Н. Бентли предупреждает, что легкость написания таких стишков обманчива. «Поначалу задача кажется легкой, поскольку клерихью коротки и просты. Но именно по этим причинам писать их довольно трудно».





Как и следовало ожидать, Эдмунд Клерихью Бентли и сам не раз становился персонажем клерихью. Например, вот такого:



Час настал подходящий, момент ли,
Новый жанр
         изобрел Эдмунд Бентли.
Так какое нам дело, заметим,
Что себя он прославил
                             лишь этим?
Автор Д. У. Циммерман
Перевод М. Виноградовой



Несправедливо, зато в рифму.

А. БОРИСЕНКО

ШЕРЛОК ХОЛМС

Конан Дойл умер в 1930 г., последний рассказ о Холмсе был опубликован в журнале «Стрэнд» в 1927-м. Для писателей Золотого века Конан Дойл гораздо чаще был не соперником, а мэтром, которому они не уставали отдавать дань восхищения. Они выросли на его детективах и с наслаждением возвращались к ним снова и снова. Когда создавался Детективный клуб, Конан Дойлу хотели предложить пост председателя, но он был уже очень болен.

В первом же романе Агаты Кристи, «Таинственное происшествие в Стайлз» (1920), дама спрашивает Гастингса (ватсоноподобного персонажа, беззастенчиво позаимствованного у Конан Дойла), каким сыщиком он бы хотел быть — настоящим из Скотленд-Ярда или Шерлоком Холмсом? «Конечно Холмсом!» — отвечает Гастингс. И в самом деле, плох тот Ватсон, который не хочет быть Холмсом.

Много и проникновенно писал о Шерлоке Холмсе (и о Конан Дойле) Г. К. Честертон.

Джозефина Белл, врач по образованию, взяла себе писательский псевдоним в честь хирурга сэра Джозефа Белла, который был прототипом Великого сыщика.

Пародии на Шерлока Холмса появились чуть ли не одновременно с самим Холмсом; пародировали его и авторы Золотого века — первый рассказ А. А. Милна, отвергнутый журналом «Панч», был как раз такой пародией. Однако с течением времени авторы детективов стали обращаться к жизни и творчеству своего кумира с гораздо большей изобретательностью.

Энтони Беркли в эссе «Литературный стиль» предлагает читателю вообразить, что Конан Дойл подхватил корь или заигрался в гольф и его рассказ для очередного выпуска журнала поручили написать Вудхаузу (Вудхауз тоже был постоянным автором «Стрэнда»). Далее следует собственно рассказ, в котором появляется гибрид Берти Вустера и Джеймса Ватсона — Берти Ватсон. («— Ну, Ватсон? — сказал Холмс, плеснув себе содовой в стакан с кокаином».) Рассказ заканчивается помолвкой Холмса со «сногсшибательной» светской красоткой, в которую Берти Ватсон, разумеется, тоже влюблен.





В 1912 г. Рональд Нокс тоже написал пародию, относящуюся к Конан Дойлу, но пародировал Нокс не его, а чрезмерное рвение комментаторов. Особое удовольствие, пишет он, изучать то, что не предназначалось для изучения. Например, человек написал книгу о брюкве, а ты пытаешься откопать в ней свидетельства его сложных отношений с женой. Правда, по словам Нокса, Холмс, с его вниманием к мелочам, сам провоцирует подобный подход. Далее идет скрупулезное обсуждение всевозможных нестыковок и расхождений в рассказах, высказываются гипотезы (в том числе о злонамеренной недобросовестности Ватсона), споры с воображаемыми оппонентами, которые носят самые невероятные имена.

…Но хуже всего — манекен в окне на Бейкер-стрит, задрапированный в старый, «мышиного цвета» халат Холмса! Как будто мы могли забыть, как, разгадывая мрачную загадку человека с рассеченной губой, Холмс выкуривал унцию табаку зараз, возлежа на подушках в синем халате! Мсье Папье-Маше утверждает: «Сыщик стал хамелеоном». Более основательный комментатор Заувох пишет: «Не в первый раз разноцветные одежды послужили средством обмана! Но на самом деле Шерлок Холмс, этот современный Иосиф, исчез совсем — его пожрал хищный зверь Ватсон»[165].

Конан Дойл не вполне оценил юмор Рональда Нокса: в своем ответном письме он несколько неловко оправдывается, что рассказы писались не подряд, что он их не перечитывал, что Холмс менялся по мере изменения авторских взглядов и так далее. «Я могу только радоваться, что вы не нашли еще большего количества несоответствий, особенно в том, что касается дат», — пишет он Ноксу.

Игра, начатая Ноксом, стала любимым развлечением фанатов Конан Дойла — в том числе и за океаном. Так, американский писатель Рекс Стаут вполне аргументированно доказал, что Ватсон был женщиной.





В литературоведческих изысканиях такого рода преуспела и Дороти Сэйерс — гуманитарная оксфордская выучка не прошла даром. Сэйерс не обошла вниманием даты: в одном из эссе она обсуждает хронологические нестыковки «Союза рыжих». Кроме того, она пытается установить, какой университет заканчивал Холмс — Оксфорд или Кембридж — и в каком году он все-таки родился. Отдельное исследование посвящено изменчивому имени Ватсона (Джон или Джеймс?) и еще одно — его запутанной матримониальной истории.

В 1947 г. Рональд Нокс вновь вернулся к любимому герою и написал «апокрифическую историю» о Холмсе «Приключение в вагоне первого класса» с иллюстрациями Тома Первиса. Рассказ написан в подражание Конан Дойлу, рисунки заставляют вспомнить Сидни Паджета. Это не пародия, а дань памяти любимому писателю и его постоянному художнику. В конце рассказа Холмс у Нокса цитирует Вергилия на латыни — и к тому же добавляет, что цитата, возможно, неверно атрибутирована.





Члены Детективного клуба также поставили одноактную пьесу «Дело о брюках французского посла» — сочинил ее Джон Диксон Карр. Сирил Хэйр, обладавший идеальным шерлокианским профилем, играл великого сыщика, Джон Роуд — Ватсона, Дороти Сэйерс, в красной фланелевой ночной рубашке, изображала миссис Хадсон, а самому Карру досталась роль посла. Это был звездный ансамбль.





В 1949 г. Джон Диксон Карр написал биографию Конан Дойла, которая вызвала восторженные отклики в прессе.

В честь столетнего юбилея Шерлока Холмса Дороти Сэйерс сочинила радиопьесу, которую мы приводим здесь целиком. Вряд ли можно было бы закончить книгу более трогательным и наглядным доказательством преемственности — судите сами, как бережно и благодарно Золотой век принял лиру из рук мастера.

Как юный лорд Питер стал клиентом Шерлока Холмса

Перевод Олега Попова

Иллюстрации Тома Первиса