Джон Диксон Карр

Патрик Батлер защищает

Глава 1

Туман.

Это не был прославленный туман викторианских времен, напоминающий по цвету гороховый суп, с коричневатым оттенком от грязи и копоти каминных труб, а мягкий, перламутровый, призрачно-бледный душитель наших дней.

Он ощутимо сгустился над Линкольнс-Инн-Филдс[1] около половины четвертого дня в конце ноября, когда небо уже начинает темнеть, приглушил свет в окнах нижних этажей, притушил уличные фонари, поднялся клубами, затягивая и другие окна над площадью.

Преодолев четыре лестничных пролета, можно увидеть закрытую площадку с массивными двустворчатыми дверями с табличкой «Прентис, Прентис и Воган», за которыми скрывается почтенная солиситорская[2] контора, основанная в восемнадцатом веке предком мистера Чарлза Прентиса, ныне старшего партнера фирмы.

Толкнув тяжелые двери, вы будете немного удивлены.

Впереди, по обеим сторонам длинного и широкого коридора, покрытого ветхим ковром, пустые темные кабинеты. Слабый свет просачивался лишь из-под двух соседних дверей в противоположном конце коридора.

Над порогом закрытой двери слева пробивался неяркий луч. В этом кабинете молодой мистер Воган, один из двух младших партнеров, составлял чье-то завещание, проклиная тот день, когда он родился на свет. Соседнюю дверь мистер Хью Прентис, другой младший партнер, должно быть, машинально оставил слегка приоткрытой.

— Налить тебе еще чаю, милый? — спросил девичий голос.

— Э-э-э… Нет, спасибо, — с достоинством отозвался голос молодого человека. — Нет! — сурово повторил он, как будто отказывался от рыцарского звания.

— Слушай, мой дорогой, хватит дуться.

— Я? Дуюсь?

В кабинете Хью Прентиса напротив двери, под черной мраморной каминной полкой, пылал жаркий огонь. Перед камином стоял старый черный кожаный диван.

На одном краю неловко сидела Элен Дин, на другом — ее жених, столь же смущенный. Оба старательно и осторожно пили чай. Обоим, очевидно, хотелось придвинуться ближе друг к другу, чего не позволяла пыльная, сухая, замороженная атмосфера конторы «Прентис, Прентис и Воган».

Тридцатилетний, довольно суровый с виду Хью Прентис, темноволосый и темнобровый, сидел выпрямив спину, одетый в официальный черный пиджак и брюки в полоску. Элей повернула голову, и лица обоих молодых людей отразились в широком, чуть покосившемся зеркале, висевшем над каминной полкой.

Ее внешность никак нельзя было назвать суровой.

Девушка с роскошными каштановыми волосами, с сияющим чистым лицом и темными глазами в обрамлении черных ресниц выглядела не па двадцать восемь, а на восемнадцать лет. Впрочем, фигура в зеленом складчатом платье была вовсе не девичьей, а вполне зрелой, сложившейся.

— Да мне наплевать, дуешься ты или не дуешься! — отмахнулась она. — Только, честно сказать, я порой гадаю, не превращаешься ли ты в сухое бревно вроде твоего дяди Чарлза…

— Эй! Полегче!

— …или еще во что-нибудь. Скажи, почему тебя в Кембридже прозвали Сухарем?

— Никто меня не прозывал.

— Прозвали! — Элен громко поставила чашку с блюдцем на столик с чайным подносом. — Твоя собственная сестра мне рассказывала. Но если ты собираешься изображать из себя в этой жуткой конторе лорда верховного судью в мантии, то я лучше уйду. Всему есть предел.

Хью тоже громко поставил свою чашку с блюдцем, шагнул к ней, сел рядом и обнял.

На их головы не грянул гром, не обрушилась молния. Только тонкие струйки тумана кружились в убогом кабинете, затуманивая и затягивая ослепшие белые окна. Огонь вспыхивал и трещал. Прошло много времени, прежде чем Элей пробормотала:

— Милый! Неужели ты действительно должен работать?

Хью резко дернулся, как от булавочного укола, и взглянул на нее.

— Мне бы хотелось… — проговорил он, — хотелось бы, чтоб ты снизошла и составила обо мне более верное представление. Должен ли я работать?…

— Не придирайся, Хью. Я совсем не о том. Хочется только выяснить, любишь ли ты меня.

— Должен ли я работать! — вскричал мистер Прентис, выходя из себя. — Он вскочил и словно скрестил руки на груди. — Когда все сотрудники фирмы, начиная с дяди и кончая рассыльным, валяются в гриппе, тебе, может быть, интересно будет узнать, что мы с Джимом Воганом пашем как лошади… Мы…

Хью озабоченно насупился, заметив страдальчески гневную гримасу, промелькнувшую по лицу Элен. Однако он ошибся — она морщилась не от душевных страданий. Взглянув через плечо на тощую кожаную подушку у себя за спиной, она протянула руку к спинке дивана и вытащила засунутую под подушку книжку.

— Что-то все время впивалось мне в спину, — объяснила она. — Я думала, это ты, и не возражала, а оказалось, что нет. — И взмахнула книгой в яркой обложке под названием «Труп в кустах».

— Дай сюда! — с неприличной поспешностью потребовал Хью.

Выхватив у нее книжку, он направился к металлическому зеленоватому картотечному шкафу, стоявшему между двумя окнами южной стены, выдвинул большой нижний ящик, почти доверху забитый литературой подобного рода, швырнул туда «Труп в кустах» и с грохотом задвинул.

— Не надо об этом болтать, — серьезно предупредил он. — Иначе клиенты сочтут меня несерьезным.

Элен прыснула — не сумела сдержаться, расхохоталась ему в лицо. Порой самая любящая и преданная женщина в подобных случаях не способна держать себя в руках, хотя это всегда страшно бесит мужчину.

— Можно спросить, что тут такого смешного?

— Извини, милый. Дело в тебе.

— Неужели?

— Хью, ты врун. Ты просто обожаешь с головой погружаться в бурные приключения, описанные в таких книжках, вычисляя ловкого преступника. Скажешь, нет?

— Нет, конечно.

— Сейчас из тумана появится темнокожий незнакомец с иностранным акцентом, — серьезно продолжала Элен, — представится Омаром Испаханом, сообщит о трупе в запертой комнате, ты схватишь шляпу и пулей помчишься за ним. — Лицо девушки затуманилось. — Ох, милый, и я за тобой. Если храбрости хватит.

— Слушай! — с отчаянием воскликнул Хью.

— Что?

— Я не читал детективов уже две недели, — заявил он тоном завзятого наркомана или запойного алкоголика. — Никакой возможности не было! Мы с Джимом даже сами бегаем вместо курьеров. Смотри!

Элен сперва показалось, будто Хью указывает на собственный широкий аккуратный письменный стол, стоявший напротив дивана, на котором горела лампа под зеленым абажуром, бросая холодный ровный свет на стены зеленовато-желчного цвета. В этом свете взгляд ее темных глаз смягчился, прелестное лицо засияло, она подалась вперед, раскинув руки по спинке дивана.

У письменного стола стояло старое вертящееся кресло, на сиденье которого лежал потертый кейс, а на спинке аккуратно висело темное мужское пальто, шляпа-котелок и серые перчатки. Элен ненавидела котелки (особенно на своем женихе), но ей не хватало духу его растоптать или выкинуть прочь.

Хью прошагал к креслу, покопался в портфеле, вытащил большую папку из желтоватого блестящего картона, перевязанную розовой ленточкой.

— Вот подготовленное для барристера дело со всеми материалами и изложением обстоятельств.

— Знаю, милый.

— Очень хорошо. Его подготовка стоила адских трудов. И ровно в пять часов я обещал доставить папку в кабинет Патрика Батлера в Темпле[3].

— Патрику Батлеру? — переспросила Элен. — Жуткий тип!

Лицо Хью озарила дьявольски очаровательная улыбка. Он вдруг на миг предстал в своем истинном облике и сунул папку обратно в портфель.

— Патрик Батлер, моя дорогая, лучший судебный адвокат, по крайней мере по уголовным делам. Его называют «великим защитником».

— И «проклятым ирландцем».

— Согласен, завистники называют и так. Потому что он всегда выигрывает. — В голосе Хью звучало обожание, восхищение. — Знаешь, он никогда не возьмется за дело, представленное министрами, никогда не выступит от имени государственного обвинения. Патрик Батлер всегда выступает со стороны защиты.

— Да! — выпалила Элен. — Да! Потому что умеет извратить факты, подольститься к присяжным и оправдать убийцу, основываясь на ложных свидетельствах…

Она вдруг умолкла. Улыбка Хью слегка изменилась.

— Тише, детка, — мягко сказал он. — Знаешь, нельзя говорить так ни о ком из моих коллег.

Сначала Элен не чувствовала особой ненависти к известному барристеру. Однажды встречалась с ним, несколько раз слышала выразительные гладкие громкие речи в суде, испытывая к нему только легкую неприязнь. А теперь, когда выяснилось, что Хью почитает его божеством в области своей профессиональной деятельности, по-настоящему невзлюбила мистера Батлера.

— Извини, — сказала она, — но я попросту не выношу его чудовищного высокомерия…

— На самом деле он вовсе не высокомерен.

— …или его царственного утверждения: «Я никогда не ошибаюсь». Подумать только! Когда-нибудь, Хью, этот человек совершит такую ошибку, что шлепнется в глубокую яму и никогда из нее не выберется.

— Пока он подобных ошибок не совершал, правда? — улыбнулся Хью.

— Ха! — усмехнулась Элен.

— И хватит нам ребячиться.

Девушка вздохнула. Ровный яркий свет настольной лампы сверкнул на подаренном женихом в честь помолвки кольце с бриллиантом, которое она крутила на пальце.

Хью не обратил на это внимания.

— Допустим, — продолжал он, с важным видом расхаживая по кабинету, — Батлер пользуется не совсем обычными методами. Он видит в судопроизводстве интеллектуальную игру, где требуется победить соперника. Между нами говоря, он предпочитает защищать виновных. Говорит, в защите невиновного нет никакой чести для истинного спортсмена.

— И ты тоже так думаешь? — вскричала Элен.

— О, без сомнения, это очень прискорбно. Да, да. И все-таки! Ты только что упрекнула меня, будто я хочу жить как герои детективных книжек.

— Так оно и есть! И к тому же подражаешь своему драгоценному мистеру Батлеру и в данный момент выражаешься точно как он.

Хью замер на месте.

— Святой Георгий, надеюсь, я есть я! — Элен промолчала, он махнул рукой. — Суть в том, что Батлер действительно живет среди подобных проблем. После дела о колдовстве шесть-семь лет назад на него свалилась целая куча процессов, на основе которых можно было бы писать настоящие детективы — с исчерпывающими доказательствами и логическими заключениями. С другой стороны, твой Омар Испахан…

— Какой еще Омар?

Хью снова замолчал.

— Откуда мне знать, черт возьми? Ты же упомянула этого возмутителя спокойствия. Сказала, если он сюда войдет…

— Почему же он мой? — с достоинством уточнила Элен. — Он никто. Я его просто выдумала для иллюстрации.

— Элен, что это значит?

— Ничего, разумеется. Продолжай, дорогой.

— Ладно, — согласился Хью, — давай возьмем его для иллюстрации. Личность, называемая Омаром Испаханом, никак не может фигурировать в детективе. Ему место только в триллере. Я против триллеров ничего не имею, не думай, а даже их люблю! Но к реальной жизни они имеют такое же отношение, как мавританский кинжал, которым я разрезаю бумагу. Если сейчас в дверь войдет старик Омар, он не станет рассказывать об убийстве в закрытой комнате, а наболтает что-нибудь о международных поставщиках наркотиков или о белых рабах, что абсолютно неинтересно, даже если это и правда. Омара Испахана не существует, даже как мифа. Его быть не может. Ясно?

В этот самый миг далекие церковные часы за Линкольнс-Инн-Филдс начали глухо отбивать пять. Оконные стекла задрожали от боя, приглушенного туманом. И сразу же в приоткрытую створку двери кто-то тихо, но настойчиво постучал.

Элен потом рассказывала, что сердце у нее чуть не остановилось. Странно. Нет ничего зловещего в стуке в дверь под бой часов. Но последующие события убедили Хью с невестой в обратном.

От резкого толчка дверь широко распахнулась внутрь, чуть не стукнувшись о стену. В проеме стоял невероятно странный карлик.

Ростом он был не более пяти футов, костлявый, худой, но казавшийся плотным, в длинном темном, довольно поношенном пальто с каракулевым воротником, какое в последние пятьдесят лет редко можно увидеть.

Живые черные глаза на худом смуглом лице с тонкими чертами и длинным носом бегали из стороны в сторону — то ли от страха, то ли от волнения. Торчащее адамово яблоко прыгало вверх-вниз на тощей шее над чистым белым воротничком и довольно грязным галстуком-самовязом. На голове чуть набекрень сидела зеленая феска с кисточкой — почетный знак паломничества правоверного мусульманина в Мекку.

Так он и стоял на пороге, вращая глазами, обливаясь потом, а вокруг струились клубы тумана.

— Добри… дэн, — произнес визитер неожиданно низким, но тихим голосом.

— Э-э-э… — протянул Хью. — Добрый день. Маленький человечек быстро, опасливо глянул налево, потом, помедленнее, направо. И четырьмя стремительными шагами вбежал в кабинет.

— Ты… мистер… Прен-тис? — спросил он, сражаясь с английским языком. — Тот самый мистер Прен-тис?

— Да, моя фамилия Прентис, но…

— Абу Испахан, — представился незнакомец. — Можно, пожалуйста, поговорить, только мы с тобой, ты и я? А?

Глава 2

Стихал последний из пяти гулких ударов.

Хью озабоченно взглянул на свои наручные часы, покосился на кейс с материалами дела, которые обещал доставить Патрику Батлеру ровно в пять, на Элен, которая по-прежнему сидела под настольной лампой с широко раскрытыми глазами, раскинув руки по спинке дивана. Oн понял, что она не случайно почти угадала имя незнакомца. Видимо, где-то недавно слышала или читала об Омаре Испахане. Элен тоже подумала об этом, хотя лишь смущенно махнула рукой.

Тем временем Абу Испахан забился в истерике.

— Я пришел… — начал он, и тут вдруг его осенило. — Monsieur! Un moment! Vouz parlez franc,ais, peut-etre?[4]

— Un… petit… peu. Oui.[5]

— Alors, ecoutez! — крикнул Абу Испахан, схватив Хью за лацканы пиджака. — Mon frere, qui est magicien, a ete escroque.[6]

— Вашего брата-чародея обманули?

Потрясенный Хью вовсе не был уверен в точном значении французского слова «escroque». Он чувствовал, что это слово имеет еще какое-то значение — более точное, более специфическое. Однако выяснять было некогда, а мужчина в зеленой феске вроде бы утвердительно тряхнул головой.

— Si, si, si! Et si vous ne m\'aidez pas, il arrivera un meurtre.

— Говорите, что если я не помогу, произойдет убийство?

— Да.

Элен грациозно поднялась с дивана:

— Пожалуй, я пойду.

— Да мне и самому надо бежать.

Элен почти не красилась, вьющиеся на концах волосы длиной до плеч лишь слегка растрепались. Даже не взглянув в зеркало над камином, она схватила со стоявшего рядом стула меховую шубку. Хью, вырвавшись из рук визитера, шагнул к ней и помог одеться. Она ему ничего не сказала, кивнула по пути Абу Испахану, нервно улыбнувшись при этом, на что тот ответил глубоким, не менее нервным поклоном.

В дверях девушка остановилась:

— Хью, мы все-таки сегодня обедаем вместе?

— Да, конечно. А что?

— Ничего. Я просто спрашиваю.

— Ну послушай, Элен…

— Да?

Хью тяжело сглотнул и взял себя в руки.

— Я за тобой заеду. Ладно? В семь.

— О, как хочешь, — холодно ответила Элен и с достоинством удалилась.

Хью, с виду выдержанный, уравновешенный молодой человек, подавил импульсивное желание рвануть себя за волосы и продолжал стоять столбом перед Абу Испаханом, глядя сверху вниз на клиента мрачным, байроническим взором.

— Проходите, мистер Абу, — предложил он.

— Pardon?

— Проходите, пожалуйста. Снимите пальто и… нет… феску, наверно, вы в помещении не снимаете?

— Non! Jamais de la vie![7]

Хью сдернул с костлявых плеч визитера пальто с каракулевым воротником, и Абу Испахан предстал перед ним в облегающем темном костюме французского покроя с широкими лацканами. Пальто Хью бросил на каталожный шкаф рядом с забытым дневным выпуском «Ивнинг ньюс», метнулся к камину, отодвинул в сторону столик с чайным подносом. Чашка подскочила, упала и, ударившись об угол камина, разбилась. Абу Испахан вздрогнул, словно от выстрела.

— Doucement! Il faut que…[8] Ox, проклятый французский язык! Проходите сюда, сэр. Садитесь.

Абу Испахан уселся на диван.

Хозяин кабинета взял в руки щипцы, подбросил в угасавший огонь три куска угля, от которых пошел черный дым.

— Во-первых, мистер Абу, позвольте сказать, я отдал бы десять лет жизни за то, чтобы сию же минуту вас выслушать…

— Ах!

— …но, увы, не могу. У меня назначена деловая встреча, на которую я уже опоздал.

Абу Испахан, не сводя с него выжидающих, собачьих глаз, вскочил с дивана. Хью непрофессионально толкнул его обратно.

— Однако, — продолжал он, — я вернусь не позже чем через полчаса, максимум — через сорок пять минут. А тем временем мой партнер, — Хью мотнул головой в сторону соседнего кабинета справа, — запишет все факты, которые вы соблаговолите изложить. К моему приходу…

— Нет! — возразил Абу Испахан. — Не партнер. Ты. Никто, один мистер Прентис! Trois quarts d\'heure, hem?[9]

— He больше, обещаю.

— Хорошо. Жду.

— Значит, вы намерены ждать, сэр? — уточнил Хью, привыкший к нетерпеливым и властным клиентам. — У вас есть время?

— Время? — повторил визитер по-французски. — Что такое время? — На смуглом лице промелькнуло скептическое выражение, он откинулся на спинку дивана, скрестил на груди руки. — В моей стране, в Персии, время всего лишь дар, который позволяет нам немного подольше поспать. Время!…

— В таком случае, — сдался Хью, — если желаете, просмотрите газету. — Он поспешно схватил с верхней полки каталожного шкафа «Ивнинг ньюс» и сунул посетителю. — Турецкие, виргинские сигареты в ящичке на каминной полке. Если понадобится что-нибудь еще, позвоните.

— Хорошо. Спасибо.

Хью напялил на себя пальто, натянул серые замшевые перчатки, надел котелок. И только тут заметил, что вспотел не меньше, чем Абу Испахан. Он закрыл кейс и защелкнул замки, по-прежнему сгорая от любопытства.

— Вы говорите, — спросил он, отважно бросаясь в пучину французского языка, — произойдет убийство?

Сигнал тревоги — посматривай по сторонам!

Абу дернул головой, сидевшей будто на сломанной шее. Он был так мал ростом, что за спинкой дивана виднелись одни глаза, сморщенный лоб и зеленая феска с пляшущей кисточкой.

— И кого же убьют? — поинтересовался Хью.

— Моего… брата.

— Из-за чего?

— Из-за денег! — страдальчески воскликнул Абу Испахан. — Деньги, деньги, деньги…

Маленький человечек оказался непревзойденным мастером пантомимы. Гибкие руки живо изобразили растущие стопки монет, пачки банкнотов, связки ценных бумаг, большой и указательный пальцы левой руки жадно пересчитали кипу бумажек.

— Кто же хочет убить вашего брата?

Абу сознательно пропустил вопрос мимо ушей, отвел взгляд, осмотрел углы кабинета, бросил взгляд па руки Хью Прентиса.

— Ваши перчатки, — отрывисто произнес он по-французски.

— Мои — что?…

— Все беды, — воскликнул Абу Испахан, по-прежнему по-французски, — свалились па мою голову из-за ваших перчаток!

Первое впечатление Хью — либо он ослышался, либо имеет дело с сумасшедшим — развеял умный, проницательный, даже лукавый горящий взгляд глаз, смотревших на него с дивана.

— Идите, не тратьте зря время, — приказал Абу, разворачивая газету.

Хью повернулся к двери.

Он автоматически окинул взглядом письменный стол, проверяя, все ли в порядке, и смутно почувствовал: нечто, что должно было там находиться, с него исчезло. Возможно, газета, а может быть, что-то другое… Но когда он подумал о газете, другая мысль промелькнула у него в голове. Однако маленький перс не дал ему времени на размышление.

Выходя и закрывая за собой дверь, Хью начал колебаться. Его состояние ума было явно далеко от нормального. Охваченный нетерпением, он страшно боялся, что этот таинственный клиент улетит от него, растворится в тумане, прежде чем он успеет до конца его выслушать.

Поэтому, оставив дверь приоткрытой на пару футов, он на цыпочках подошел к закрытой двери соседнего кабинета, отделенной от него двумя косяками и узким простенком, и тихонько постучал.

Ответа не последовало. Хью постучал погромче — с тем же результатом.

— Джим, — шепнул он и толкнул дверь. Кабинет был пуст.

Он сделал пару шагов вперед, огляделся вокруг. Кабинет Джима был почти таким же, как его собственный, только перед камином отсутствовал удобный диван. На захламленном письменном столе — не то что у аккуратного Хью — стоял точно такой же потертый открытый кейс.

— Джим!

— Чего тебе, старик? — Голос прозвучал так близко, что Хью вздрогнул и оглянулся.

За его спиной стоял крупный, неряшливо одетый, рыжеволосый Джим Воган.

— Ш-ш-ш! — зашипел Хью, оттолкнул его и опять заглянул в свой кабинет.

Абу Испахан пока не исчез. Он сердито расправлял страницы газеты, приглаживал их ладонью и делал неодобрительные замечания, предположительно на персидском или арабском языке.

Не покидая точки наблюдения, Хью повернул голову и посмотрел на своего компаньона.

— Ш-ш-ш! — повторил он.

— Да что с тобой, черт побери?

— Ш-ш-ш! Где ты был?

— Я? В туалете в конце коридора, а ты что думал? Но повторяю…

— Прошу еще раз, говори потише.

Джим подбоченился, вздернул песочные брови над ярко-голубыми глазами, отступил на шаг, пристально глядя на Хью. Они вместе выросли, служили в одном морском десантном полку, Джим был помолвлен с его сестрой Моникой.

Но, несмотря на тесную дружбу, молодые люди были совсем разные.

Джим вырос крупным, плотным, а Хью гибким и стройным. Джим был ленив, по практичен; трудолюбивый Хью любил дать волю буйной фантазии. Обычно Джим являлся на службу в черном форменном пиджаке и полосатых брюках. В данный момент он был без пиджака, с закатанными рукавами, обнажавшими веснушчатые руки, распущенным узлом серого галстука под накрахмаленным воротничком и расстегнутыми на животе пуговицами жилетки. Замечание, что у него начинает расти брюшко, считалось смертельным оскорблением.

Тем не менее он покорно понизил голос до шепота:

— Ладно, ладно. Что стряслось? Где Элей?

— Давно ушла. Кажется, я ее снова обидел, хоть и не знаю чем.

— Неужели не знаешь? — прищурился Джим. — Ну-ну!

— Ш-ш-ш!…

— Если эта девушка, по причинам абсолютно мне непонятным, не признает тебя Божьим даром для женщин, считай, ты ее уже потерял. Тебе никогда не приходило в голову сказать ей комплимент? Послать цветы? Поухаживать время от времени?

— Я все это делал! — возразил Хью, искрение, но ошибочно в этом уверенный. — Только нельзя хватать через край, иначе она сочтет меня слабовольным. Ей это не понравится.

— Всем женщинам это нравится. Слушай, а разве у тебя не назначена встреча с Патом Батлером?

— Назначена! Назначена!… В том-то и дело: мне нужна твоя помощь.

— Да? В чем же?

— У меня в кабинете сидит клиент. Поговори с ним, займи его, постарайся, чтобы он не соскучился и не ушел. Ты ведь хорошо говоришь по-французски?

— Пожалуй. А что? Он француз?

— Нет, перс по имени Абу Испахан в зеленой феске. Если я не помогу, его брата убьют. А все беды на него свалились из-за моих перчаток, хотя я не понимаю, что бы это значило. Он…

Последовала пауза.

Хью умолк, задумавшись вдруг над собственными словами и видя выражение лица компаньона.

— Ну-ну, — буркнул Джим. И снова пауза. Затем он продолжил: — Кстати, твой клиент толковал о гуриях в чадрах, о девяти бриллиантах, о северной башне в полночь? Господи помилуй, неужели старик Абу ничего не упустил?

— Черт возьми, Джим, дело серьезное! Думаешь, что я тебя разыгрываю?

— Вовсе нет. Но ставлю десять против одного, — палец Джима остановился в двух дюймах от носа собеседника, — что тебя кто-то разыгрывает. Я часто подозревал, старик, что ты идеально подходишь на роль простака для мистификации из какого-нибудь триллера. И вот пожалуйста. Так оно и есть!

Шли минуты, Хью все глубже погружался в отчаяние. Стараясь не кричать, он от нетерпения слегка приплясывал на месте.

— Говорю тебе, дело серьезное! Взгляни на этого парня! Сунь в дверь голову и просто взгляни!

— Нет, спасибо, меня на это не купишь. Возможно, он принял рвотное, чтобы создать эффект отравления, — фыркнул Джим. — Слушай, когда ты повзрослеешь?

Тут в кабинете Хью кто-то вскрикнул.

Может быть, даже в тот самый момент, когда Джим Воган высказал свое саркастическое замечание. Крик все звучал и звучал, он летел по пустой холодной конторе, пробуждая в памяти темные ночные кошмары, завораживая слушателей чисто животной болью.

Партнеры посмотрели друг на друга. Их торопливый шепот в затуманенном коридоре, освещенном лишь светом, пробивавшимся из-под двух дверей, оборвался, как лопнувшая струна.

По-прежнему цепляясь за дверной косяк, Хью повернул голову и заглянул в свой кабинет. Затем вбежал туда на дрожащих ногах и споткнулся о вертящееся кресло перед письменным столом.

Теперь Абу Испахан как-то неуклюже стоял между кожаным диваном и невысокой медной каминной решеткой. Лицо его, на которое Хью не хотелось смотреть, отражалось в покосившемся зеркале над камином. Отражалось бы там частично и тело, если б он не держал в трясущихся руках развернутую газету.

Газетные листы упали. Тощая грудь визитера раздулась, ноги ударили в каминную решетку, он сам чуть не влетел в топку, успев в последний момент оттолкнуться руками. Когда он упал, отражение в зеркале исчезло.

— Потише, — предупредил Джим, стоявший рядом с Хью. Тот бросился мимо письменного стола к дивану.

— Потише, я тебе говорю!

Абу Испахан лежал лицом вниз между диваном и решеткой. Феска с головы свалилась, обнажив сморщенную лысину; рот, открытый от боли, стал похож на рот ребенка. В костлявой груди был длинный кинжал. Он вошел в тело сверху вниз, и рукоятка из слоновой кости торчала косо, как плохо забитый гвоздь.

Спина еще выгибалась, скрюченные пальцы тянулись к ножу, пиджак и жилет пропитала кровь, у лезвия ножа набухали кровавые пузырьки. Глаза упавшего были широко открыты от напряжения.

Хью Прентис уронил кейс на кожаный диван, сорвал перчатки, сунул их в карман пальто, через спинку дивана потянулся к трубке телефона, стоявшего на письменном столе.

— Джим… Может быть, врач сможет…

— Ты же видишь, не сможет.

Хью упал на колени рядом с содрогавшимся телом, пытаясь поднять Абу. Тот со слабыми стонами воспротивился ему, и Хью осторожно опустил его на пол. Почти все газетные листы упали в огонь, остался только один, зацепившись за угол решетки.

Внезапно и этот последний лист вспыхнул, поднялся, охваченный пламенем, и рассыпался ослепительно-желтыми искрами, ярко осветив лицо Хью. Тут Абу Испахан, медленно вращая глазами, узнал того, кто стоял перед ним на коленях. Окровавленной левой рукой он поймал и притянул к себе правую руку солиситора.

— Ваши перчатки, — отчетливо проговорил он и умер.

Глава 3

Наручные часы Хью Прентиса громко тикали, отсчитывая секунду за секундой. Огонь в камине, сожрав три подброшенных куска угля, сник. Хью поднялся на ноги.

— Бедняга… бедняга…

— Да.

— И одна странная вещь.

— Какая?

— Я вот о чем думаю. — Хью прижал пальцы к глазам. — В армии нас учили убивать мгновенно и бесшумно. О, я знаю, это не настоящая жизнь, она прошла, мы о ней забыли. Но вот отчего меня затошнило, когда я увидел это: кто-то плохо сделал свое дело и заставил несчастного мучиться перед кончиной. Понятно?

— Понятно. — Джим вдруг встрепенулся. — Да ведь старик Абу сам покончил с собой…

— Нет.

— Что?

— Нет, я тебе говорю.

Тут уже практичный Джим упал в кресло, нашаривая и расстегивая пуговицы жилетки. На его побледневшем лице отчетливо выступили веснушки. Потом он приподнялся.

— Но этот нож! — вскричал Джим, указывая на названный предмет и снова падая в кресло. — Нож-то твой… Мавританский кинжал, который старый мистер Как Его Там привез тебе из Марокко в подарок. Смотри, вон на столе ножны…

Ножны были изготовлены из прочной синей ткани с толстой картонной прокладкой внутри, семидюймовое лезвие кинжала с дымчатой рукояткой из слоновой кости сужалось к концу до одного дюйма. Хью кивнул, не оглядываясь:

— Вижу, Джим. Я всегда держал его в ножнах, чтобы никто случайно не порезался.

— Ну и дальше?

— Слушай же. Пока я был в кабинете, Абу никак не мог взять нож — я за ним очень внимательно наблюдал. И потом не мог. Выходя из кабинета, я автоматически взглянул на свой письменный стол. Там чего-то не хватало, что-то пропало. Только через несколько секунд, оглянувшись, я понял, что кинжала в ножнах нет.

— Ты точно уверен?

— Абсолютно. Рукоятка всегда видна под включенной лампой. Готов присягнуть — точно. Абу не мог взять нож, которого не было в ножнах. Значит, кто-то вошел раньше, схватил кинжал и убил его.

Джим круто развернулся.

— Стой, стой! — крикнул он. — Когда ты в последний раз видел кинжал в ножнах?

— Часа два назад.

— К тебе кто-нибудь заходил, кроме Элен и Абу?

— Никто.

— Допустим. Но кто-нибудь мог пробраться тайком, схватить кинжал и незаметно выскользнуть из кабинета.

— Не вижу такой возможности.

— Тогда о чем мы спорим, разрази меня гром?! — воскликнул Джим, предвидя для них обоих гораздо больше неприятностей, чем могло прийти в голову Хью, и стараясь загипнотизировать его взглядом. — Если ты на секундочку успокоишься, старичок, я тебе объясню кое-что. Оставив Абу одного, ты все время заглядывал в дверь и следил за ним?

— Да. Кроме того момента, когда ты заговорил у меня за спиной.

— Но я же подошел к своей собственной двери с другой стороны. Сообрази, удалось бы неведомому убийце незаметно для нас проскользнуть в кабинет?

— Разумеется, нет.

— Когда мы вбежали, был еще кто-нибудь в кабинете? Мог кто-нибудь где-нибудь спрятаться?

— Разумеется, нет. Тут негде прятаться.

Джим, считая, что выиграл спор, испустил долгий вздох.

— Вот именно, Хью. Мошенника никто не мог убить. По каким-то соображениям он покончил с собой…

Он умолк, уловив во взгляде приятеля неожиданно возникшую мысль. Красавчик Хью, внешность которого портили только жесткие складки от крыльев носа до кончиков губ, выглядел теперь по-другому. Серые глаза возбужденно сверкали, перебегая с топки камина на труп, потом на окна на южной стене.

Он быстро шагнул к окнам, осмотрел шпингалеты, вновь оглядел помещение и кивнул в подтверждение собственных мыслей.

— Кроме того, — сказал Хью, — зачем Абу Испахану кончать жизнь самоубийством, если он рвался мне что-то рассказать? Он был сильно испуган. Сказал, что опасается за своего брата, однако слово «брат» произнес неуверенно и с запинкой. Думаю, он за себя боялся. Могу поспорить…

Хью снова подошел к камину, сунул руку в узкое пространство между решеткой и топкой. Один газетный лист сгорел, свернувшись в черный ком, другие уцелели и лежали на кафельных плитках.

Помня, что па его правой руке еще не высохла кровь умиравшего человека, он схватил листы левой рукой и с содроганием перешагнул через труп Абу Испахана. Той же рукой развернул газету на диване и принялся лихорадочно листать страницы.

— И что же теперь пришло тебе в голову? — почти спокойно спросил Джим.

— Остается надеяться, что это было не на сгоревшей странице… Хочу посмотреть, что идет в кино и в театрах.

— Отлично. И главное — полезно. Именно сейчас нам требуется хорошее кино с кучей трупов, — хмыкнул Джим.

Хью не услышал его.

— Вот! — воскликнул он, водя пальцем по газетной странице. — Нашел. Ничего другого быть не может. — Затем, надев пальто и котелок, он схватил левой рукой ручку кейса. — Джим, — подвел итог Хью, — ты правильно изложил факты.

— Приятно слышать. Если бы тебе еще хватило ума признать самоубийство…

— Никто, — перебил его Хью, — не мог незаметно для нас проскользнуть в дверь, никто не мог здесь спрятаться. Дымоход слишком узок, оба окна — посмотри — крепко заперты изнутри на шпингалеты, а вдобавок в сырую холодную погоду створки так разбухают, что их не откроешь. И все-таки, приятель, кто-то незаметно вошел в кабинет и вышел. — Он повысил голос. — Ничего не поделаешь, Джим, произошло убийство в непроницаемой комнате.

Последовало молчание.

— Хью, — небрежно проговорил Джим, — а ты не мог бы сообразить, в чем тут дело?

— В чем?

Несмотря на мощную комплекцию, Джим быстро метнулся к нижнему ящику железной картотеки, выдвинул его и начал один за другим выхватывать детективные романы, восклицая:

— Вот в чем! И вот в чем! И вот в чем! — Он швырял книжки на пол, поднимая клубы пыли, красочные обложки распахивались, куча росла… Раскрасневшийся Джим схватил Хью за руку. — А теперь, — пропыхтел он, — я уведу тебя в свой кабинет и изложу реальные факты.

Они орали друг на друга, как в детстве, однако, несмотря на протесты, Джим утащил приятеля в соседнюю комнату. Там было холоднее, во всех смыслах этого слова, холоднее и мрачнее. Хью шлепнул свой кейс на стол рядом с потертым портфелем Джима. А Джим, стараясь не выдать охватившего его страха, уселся, подперев кулаками подбородок.

— По какой-то причине, — начал он, — этот тип, прибывший на ковре-самолете, покончил с собой в нашей конторе. Начнем с того, что это плохая реклама. Мы занимаемся исключительно семейными делами, не беремся ни за уголовные преступления, ни за разводы. Как ты думаешь, что обо всем этом скажет твой дядя? Разумеется, ничего хорошего. — Хью молчал. — Нам, естественно, надо набрать три девятки и вызвать полицию, — бушевал Джим. — Нас, естественно, спросят, почему мы этого раньше не сделали. И если мы расскажем сомнительную историю о невозможном убийстве, они не поверят ни единому слову!

— Знаю. — Хью глубоко вздохнул. — И поэтому ухожу.

Тяжелой рукой Джим случайно задел телефон на письменном столе, который дрогнул и звякнул.

— Уходишь?

— Да.