Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон)
«Ночь у Насмешливой Вдовы»
Посвящается Гарни и Синтии, хорошо знакомым со Стоук-Друидом
Глава 1
Когда в английской деревне происходит убийство, что случается гораздо чаще, чем полагают те, кто не забивает себе голову историей криминалистики, все обычно испытывают потрясение, которое тем сильнее, чем солиднее репутация у данной деревни.
Взять, к примеру, стоук-друидское дело.
Преступление, случившееся там, потрясло общественные устои до основания. Преступление долгое время скрывалось, но потом известие о нем прорвалось наружу, словно гнойник. Многие местные жители были вне себя от ярости. Некоторые боялись. Однако прошло целых полтора месяца, прежде чем люди начали робко заговаривать о том, что в округе творится неладное; кое-кто по-прежнему предпочитал ничего не замечать. Но к тому времени дело зашло уже слишком далеко.
Стоук-Друид — старое поселение. Примерно в четверти мили оттуда проходит дорога, соединяющая Уэллс и Гластонбери. Несколько лет назад деревня попала в путеводитель Бедекера — благодаря своей церкви пятнадцатого века, не тронутой «реставрациями» 1840-х годов, а также группе мощных каменных глыб, возможно друидских, на северо-восточном лугу, у реки.
В предвоенное лето 1938 года деревня, всеми забытая, жила тихой мирной жизнью, окруженная высокими зелеными холмами. Такая жизнь вполне подходила ее обитателям.
Правда, за несколько недель до начала нашего рассказа здесь произошло небольшое событие. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался старый викарий церкви Святого Иуды, и прихожане гадали, кто станет его преемником.
Полковник в отставке Бейли (Индийский экспедиционный корпус) с сомнением хмыкал.
— Пожалуйста, не волнуйся, — успокаивала полковника племянница Джоан Бейли. — Уверена, нам не пришлют слишком уж рьяного сторонника Высокой церкви, который будет без конца воскурять фимиам и все такое.
— Как его зовут?
— Однажды кто-то при мне обмолвился, что к нам назначен преподобный Джеймс Кэдмен Хантер, племянник епископа Гластонторского.
— Попахивает церемониями! — проворчал полковник.
Однако он ошибся. Преподобный Дж. Кэдмен Хантер, которого друзья называли Джимми, оказался благожелательным и добродушным молодым человеком атлетического сложения. Несмотря на искреннюю преданность своему призванию, он обладал таким легким характером, что ни у кого не вызывал раздражения. Молодость нового приходского священника смущала лишь мясника. Дамы же сходились на том, что викарию необходимо жениться. Кроме того, благодаря одному его промаху — все произошло нечаянно, и, откровенно говоря, он потом не мог вспоминать о случившемся без неловкости — некоторые представители местного избранного общества очень полюбили его.
В Стоук-Друиде была (и по сей день есть) всего одна улица, Главная. На одном ее конце стоит древняя церковь Святого Иуды. Фасад ее обращен на восток, в сторону парка, окружающего серую каменную громаду замка. Пути от церкви до поместья по хорошей дороге минут пять. Вот уже двенадцать поколений прошло с тех пор, как поместьем владела семья Уайат. По традиции старшего сына в каждом поколении звали Томом. При этом ни один односельчанин никогда, даже про себя, не называл его «старым сквайром», или просто «Томом».
И нынешний Том Уайат, самый богатый землевладелец в округе, не был исключением из правила.
Многие состоятельные жители Стоук-Друида, из тех, кто считался местным «высшим обществом», жили на территории огромного парка при поместье. Позади замка, в котором жил сам Сквайр, находился огород, за которым ухаживали, как за Эдемским садом; за огородом же были разбиты два фунтовых теннисных корта, которыми Том Уайат очень гордился. Хотя образование Сквайр получил в Клифтоне, сомерсетские обычаи и сомерсетский говор въелись в его плоть и кровь.
Плотный, краснолицый, с длинными, заботливо завитыми седыми усами, Том Уайат, бывало, покачивался на каблуках и, по своей привычке, орал — он изъяснялся вежливо только по торжественным случаям.
— Смотри в оба, Сэм! — поучал он управляющего. — Чтобы корты у меня были в идеальном состоянии, а не то получишь под зад коленом, понял?
Так случилось, что жарким июньским днем, когда река Ли, искрясь на солнце, неспешно текла между сонных зеленых берегов, преподобный Дж. Кэдмен Хантер принял приглашение на партию в теннис. Играли две смешанные пары: сам преподобный, полковник Бейли, молодая и хорошенькая Джоан Бейли и, наконец, Марион Тайлер, живая и веселая молодая темноволосая женщина, про которую ни у кого язык не повернулся бы сказать «старая дева».
Викарий и Джоан Бейли играли против полковника Бейли и Марион Тайлер. Из них всех только одна Марион Тайлер любила бегать по всей площадке. Остальные, в том числе и Джоан, брали силой удара. Одетые в белое фигурки сновали по корту под палящим солнцем.
«Как хорошо!» — сказал себе преподобный Дж. Кэдмен Хантер. Возможно, дело было в том, что ему очень нравилась кудрявая голубоглазая Джоан. На ней были шорты и блузка без рукавов, которая… впрочем, скорее всего, молодой викарий даже не заметил, во что она одета. Будучи первоклассным теннисистом, он делал резкие выпады и успевал следить за всем происходящим. Вскоре он получил возможность взять сет.
После сокрушительного смеша мистера Хантера мячик со свистом полетел к задней линии площадки противника. Преподобный Джеймс превосходно рассчитал силу и направление удара. Облачко желтовато-коричневой пыли взметнулось с земли за пределами площадки — значит, мячик вылетел в аут.
— Черт побери! — довольно громко воскликнул преподобный Джеймс — и сразу опомнился.
Щеки мистера Хантера сделались пунцовыми. Он открыл рот и тут же снова его закрыл. Никто не улыбнулся; казалось, присутствующие ничего не услышали. В конце партии полковник Бейли как бы между прочим подошел к преподобному Джеймсу. В глазах полковника плясали веселые огоньки.
— Рад, что вы с нами, падре, — заявил он, глумливо кривя губы.
На языке полковника подобные слова означали, что преподобный Джеймс — славный малый. Его признали своим.
Разумеется, пошли слухи, которые постепенно раздувались. Так, говорили, что новый приходской священник не стесняется в выражениях и ругается даже почище сапожника Фреда Корди. Поведение викария шокировало многих обитателей Главной улицы. Мясник, зеленщик и владелец универсального магазина были потрясены. Зато поведение священника понравилось Сквайру Уайату. Что же касается дам, то они пожимали плечами и с таинственным видом говорили, что «так и знали с самого начала».
— Ему в самом деле необходимо жениться, — заявила миссис Голдфиш, закончив вышивку и откусывая нитку. Она сидела в своей уютной гостиной над аптекой.
Мистер Голдфиш, аптекарь, человек, получивший мало-мальски приличное образование, неуверенно покосился на жену поверх очков в золотой оправе.
— И почему вам, женщинам, непременно надо кого-нибудь женить? — спросил он. — Ни одному мужчине не придет в голову сплетничать да перемывать косточки соседям!
И все-таки маленький мистер Голдфиш призадумался.
— Как по-твоему, женится мистер Хантер на мисс Джоан Бейли?
Миссис Голдфиш презрительно фыркнула.
— На мисс Бейли! — повторила она. — Ты что, с ума сошел? Мисс Бейли по уши влюблена в… Нет, я не стану перемывать ей косточки, как ты. Но мистер Уэст — славный джентльмен; и я нисколько ее не осуждаю.
Однако мистер Голдфиш, человек суетливый и добрый, все еще обдумывал матримониальные возможности викария.
— А как насчет миссис Лейси?
Миссис Голдфиш отложила шитье и метнула на мужа зловещий взгляд.
— Ах, миссис Лейси! — промурлыкала она с опасной мягкостью. — И ты еще утверждаешь, будто вы, мужчины, не сплетники! Надо же придумать такое — миссис Лейси! Вдова со взрослой дочерью, которой почти пятнадцать лет! А самой ей все сорок, и никак не меньше.
— Может, так, а может, и нет, — с достоинством возразил аптекарь. — Но вот что я тебе скажу. Когда миссис Лейси входит в аптеку — кстати, любезнее покупательницы не найдешь, — то ей никак не дашь больше тридцати. Ей-богу, и даже меньше! — распалился аптекарь. — Она не выглядит ни на день старше двадцати пяти!
Миссис Голдфиш, которую от негодования прошиб холодный пот, приготовилась к отповеди.
Но то были лишь круги по воде, безобидные сплетни. В Стоук-Друиде живут такие же люди, как и в других местах. К сожалению, Стелла Лейси была любимой мишенью для злословия соседей. И утром первого июля первая ядовитая стрела была пущена, первый камень был брошен именно в миссис Лейси.
Стелла Лейси, которой в действительности исполнилось тридцать четыре года, была женщиной изящной и утонченной, с пепельными волосами и большими серыми глазами. Она не отличалась разговорчивостью, но, когда открывала рот, обнаруживала своеобразное чувство юмора. Миссис Лейси — как и полковник Бейли, Джоан Бейли, Марион Тайлер и романист Гордон Уэст — занимала один из четырех коттеджей, стоящих на территории поместья. Дочь Стеллы Лейси звали Памела.
Итак, утром первого июля она пошла на почту купить марок. Посещение тесной, маленькой почтовой конторы, где пахло старым деревом и креозотом, часто действовало людям на нервы из-за почтмейстерши.
Средних лет почтмейстерша мисс Элли Харрис была почти совершенно глуха. Когда ей задавали вопрос, она читала по губам, а отвечала резким, скрипучим голосом, как у попугая; слов было почти не разобрать. Элли также была ярым приверженцем соблюдения всяческих правил. Бывало, в крошечной почтовой конторе перед зарешеченным окошечком скапливается целая толпа озлобленных посетителей, и все слушают, как Элли добрых десять минут отчитывает клиента за то, что тот неправильно упаковал посылку, и требует все переделать.
Стелла Лейси, как обычно, подошла к прилавку с дружелюбной улыбкой на губах и просунула в окошечко полкроны.
— Книжечку марок, пожалуйста.
Элли за прилавком разбирала утреннюю почту перед тем, как передать ее почтальону. Обычно в такое время она обращала на клиентов не больше внимания, чем на черных тараканов. Но в тот день она была в хорошем настроении.
— Вам письмо, миссис Лейси! — прокричала она.
— Неужели? — прошептала пораженная Стелла.
Все в Стоук-Друиде знали, что письма миссис Лейси получала только от дочери, когда та уезжала в школу, да еще каждый квартал получала длинные конверты из Лондона, от своих поверенных.
Черные глаза Элли радостно сверкнули. Когда Элли улыбалась, ее зубы, казалось, занимают почти все лицо.
— Вам письмо! — снова проскрежетала она и помахала конвертом в воздухе. — Сами возьмете или подождете, пока Джо доставит?
— О… сама. Спасибо большое.
Элли просунула письмо в окошко. Конверт был из обычной бумаги; адрес аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Миссис Лейси недоуменно и почти испуганно посмотрела на конверт, потом осторожно вскрыла. Внутри находился сложенный вдвое листок бумаги.
Через пару секунд Элли Харрис подняла глаза от газет и, испугавшись за посетительницу, испустила оглушительный вопль:
— Миссис Лейси! Что с вами?
Лицо у Стеллы Лейси вначале покраснело, словно ее ударили или она услышала непристойность. Потом она так побледнела, что стала казаться значительно старше своих лет. Серые глаза под пепельными волосами потемнели.
— Только не та книга! — произнесла она. — Только не книга!
— Книга, миссис Лейси? Книжечка марок?
Видимо, Стелла ее не слышала. Торопливо сунув письмо в сумочку, она выбежала из почтовой конторы. Хлопнула тяжелая дверь с пыльной стеклянной панелью; Элли Харрис прокричала что-то вслед, махая забытой полукроной.
Письмо стало первым в длинной череде анонимок, которыми в последующие недели завалили жителей Стоук-Друида. Даже сейчас, когда известны все подробности, полиция не в состоянии точно определить, сколько всего было подметных писем.
Все молчали, а опухоль росла. Никто не проронил ни единого слова!
Некоторые смеялись — нервно и коротко — и презрительно швыряли письмо в камин. Другие, помявшись, рвали анонимку на мелкие клочки и пытались незаметно выкинуть. О том, чтобы за серыми каменными фасадами Стоук-Друида творились страшные преступления и темные дела, и речи быть не могло, нет! Яд автора (или авторши) анонимок был направлен против невинных людей.
«Разумеется, меня оболгали, — уверял себя каждый житель Стоук-Друида, получивший письмо. — Но что, если соседи поверят?!»
Вот чем опасны анонимки. Большинство деревенских жителей скорее умерли бы, чем признались в получении письма.
В продолжение тех недель преподобный Дж. Кэдмен Хантер, который хотел подружиться со всеми, не мог не заметить, что лица его прихожан похожи на окна, как будто наглухо закрытые ставнями. Несмотря на моложавый вид и стремительную походку, преподобный не был совсем уж неопытным юнцом. Он три года служил священником в приходе лондонского Ист-Энда. Когда его дядя, епископ, раздобыл ему стоук-друидский приход — для священника, беднейшего из бедных, жалованье в триста фунтов в год казалось королевским, — он надеялся пробудить в своих прихожанах воодушевление и радость. Однако, как он заявил полковнику Бейли, он ничего не понимал.
— В чем же дело? — не выдержал он однажды в конце июля.
У полковника Бейли было два хобби: живопись и древняя военная история от начала времен до Ганнибала. В описываемый нами момент он сидел в своем садике и набрасывал эскиз акварелью.
— Дело не только в том, — продолжал преподобный Джеймс, — что они почти не разговаривают со мной. Они и с соседями почти не общаются и постоянно косятся друг на друга. Такое можно только почувствовать. Как будто что-то… что-то…
— Вот-вот взорвется? — предположил полковник Бейли.
— Вот именно. Можно и так сказать. Но в чем же дело?
— Не знаю, — отвечал полковник, который еще не получил ни одного анонимного письма. Его косматые брови, сивые, с торчащими волосками, сдвинулись на переносице. — Могу только гадать. Но, ей-богу, наверняка ничего не знаю.
— Хотя бы предположение, сэр!
— Лучше не надо, — бесстрастно отвечал полковник, снова берясь за кисть.
Как ни странно, преподобный Джеймс не виделся с Джоан Бейли со дня теннисного матча. Зато довольно часто встречал Марион Тайлер, неизменно оживленную брюнетку, не скрывавшую, что ей сорок два года. Марион Тайлер как будто не слыхала о том, что в деревне творится что-то странное. Однако, когда священник нанес визит Гордону Уэсту, писателю, произошел крайне неприятный инцидент.
Уэст одну за другой выпекал популярные вещицы — приключенческо-любовные романы, которые обожает британская публика. Кроме того, он писал сценарии для радиоспектаклей. Когда по Би-би-си транслировали постановки по его пьесам, служба опроса слушателей, к радости составителей программ, докладывала, что аудитория составляет почти половину населения Британских островов. Гордон Уэст жил один в самом маленьком, двухкомнатном, домике на территории поместья, среди плодовых деревьев.
Преподобный Джеймс, наслышанный о том, что писатель — деликатнейший человек, с улыбкой постучал в дверь. Его немного удивил грубый голос, крикнувший:
— Кто там? Входите!
Уэст сидел за письменным столом в просторном кабинете, стены которого были сплошь заняты книгами, а также иностранными диковинками и разного рода экзотической дребеденью. Перед ним стояла пишущая машинка. Стол находился у плотно занавешенного окна, выходящего на север. На вид Гордону Уэсту можно было дать лет тридцать пять. Он был среднего роста, худощавый и жилистый, с темно-каштановыми волосами, горящими карими глазами и впалыми щеками. На нем был старый свитер и фланелевые брюки. Увидев гостя, он не встал из-за стола.
— Мистер Уэст? — Викарий смущенно улыбнулся. — Я Кэдмен Хантер. Кажется, вы… мм… пишете?
— Да, — кивнул Уэст, поднимая голову. — А вы, кажется… мм… проповедуете?
— О, я стараюсь делать это как можно реже, — засмеялся преподобный Джеймс после неловкой паузы, — кроме тех случаев, когда стою на кафедре… Знаете, — добавил он добродушно, — боюсь, я, к стыду своему, не читал ни одно из ваших творений.
Уэст повернулся в кресле, оказавшись лицом к лицу с гостем, откинулся на спинку и закинул руки за голову.
— Скажите, мистер Кэдмен Хантер, — с интересом спросил писатель, — а как бы вы сами отреагировали на подобное замечание?
— Н-не понял…
— Мне часто приходится слышать: «Боюсь, я не читал ни одно из ваших творений». Вам что, трудно добавить, к примеру, «извините» или вообще промолчать? Или воспитания не хватает?
— Дорогой мой! Я вовсе не хотел вас…
— Да ерунда. Забудьте.
Преподобный Джеймс тут же снова просиял.
— Вижу, вы много путешествовали, мистер Уэст?
— Раньше — да. Теперь — нет.
— Позвольте узнать — почему?
— Позволяю. Потому что путешествия меня разочаровали. Все, что ни есть интересного, выходит отсюда. — Уэст потрогал клавиши пишущей машинки.
Преподобный Джеймс снова рассмеялся. Так как сесть его не пригласили, он подошел к камину. Походя он заметил, что на каретке машинки лежит вскрытый конверт. Адрес Уэста был аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Но викарий не обратил на конверт особого внимания.
Над камином он вдруг разглядел маленькую картину, писанную маслом: головка Джоан Бейли. Здесь чувствовалась более опытная рука, чем рука ее дяди. Свет умело падал на курчавые каштановые волосы, приподнятые вверх по моде 1938 года; волосы оттеняли ослепительно-белую кожу. Художнику удалось ухватить и характер Джоан: голубые глаза светились теплотой, полуулыбка на губах свидетельствовала о пылкости и скрытой чувственности.
— Интересно? — оскалился Уэст.
Но преподобный Джеймс по какой-то причине словно бы и не заметил картину. Он торопливо оглядел каминную полку, на которой красовались засушенная африканская голова, военный головной убор индейца племени команчей, два испанских кинжала шестнадцатого века и свернутое кольцом чучело змеи.
Вскоре викарий обнаружил: если взять змею в руки и потрясти, она начинает злобно жужжать — выдумка изобретательного таксидермиста.
— Ну и ну! — радостно удивился он. — Надо же! — и обернулся.
Чучело все продолжало жужжать; в маленьком домике, стоящем среди плодовых деревьев, было еще много всякой всячины. «Ж-ж-ж, ж-ж-ж» — жужжала змея. Вдруг преподобный Джеймс, высокий и худощавый, в толстом твидовом костюме с пасторским воротничком, быстро положил змею на каминную полку и, будто что-то вспомнив, изумленно заморгал глазами.
— Согласен, — сухо заметил Уэст. — Но поскольку я сейчас очень занят, прошу меня извинить.
Преподобный Джеймс не слишком обиделся. Ему уже приходилось наносить визиты вежливости людям, чья враждебность не объяснялась лишь тем, что они не посещали церковь.
Вскоре ему вообще стало не до личных обид. Одна из отравленных стрел наконец попала в цель.
На южной, «фешенебельной», стороне Главной улицы жила женщина, похожая на мышку, но вовсе не уродливая. Мисс Корделия Мартин была органисткой в церкви Святого Иуды, а на жизнь зарабатывала шитьем. В ночь на двенадцатое августа мисс Мартин утопилась в реке Ли.
Ее нашли на рассвете; труп зацепился за упавшее дерево. Раздувшееся от воды тело погрузили в тележку, накрыли джутовыми мешками и вывезли на покрытый пышной растительностью луг, примыкавший с севера к Главной улице.
— А мне все-таки ее жаль, — осторожно проворчал кто-то.
— Ну и ладно, — отозвался другой.
Вот и все. Невдалеке, над поместьем, взошло красное солнце; туман рассеялся. Когда тележку прикатили на луг, футах в ста от Главной улицы, солнечный луч коснулся группы высоких каменных глыб — иногда они казались монолитом, — которые стояли на том месте с незапамятных пор. Издали они походили на фигуру женщины с кокетливо опущенным плечом. Каменное изваяние выступило из тумана; причудливые трещины и проломы в верхней части походили на глаза и рот.
Работники, толкавшие тележку, так привыкли к валунам, что не замечали их; впрочем, один из них поднял голову.
— Старая Вдова! — проворчал он.
Тележка глухо ударилась о камень и легко прокатилась по гладкой поверхности Главной улицы на четыре или пять футов. Грохот колес глухо и гулко отдавался в предрассветной тишине. Улица была пустынна. Потом кто-то уверял, что Фред Корди, сапожник-атеист, выглядывал из окна второго этажа своего дома и ухмылялся.
Местного констебля, дюжего малого, которого била крупная дрожь, попросили позвонить в Гластонбери, в отделение полиции. В отделении пообещали попозже прислать инспектора Гарлика или, по крайней мере, сержанта. Сквайр Уайат узнал новость только в семь утра; когда ему сообщили, что произошло, он принялся ругаться, как один из его далеких предков. Но преподобный Джеймс — как будто все местные жители дружно сговорились молчать — ничего не знал до того, как к нему в дом пожаловал инспектор Гарлик.
Преподобный Джеймс пил чай у себя в кабинете; вдруг вошла миссис Ханиуэлл, пожилая и очень респектабельная экономка. За нею следовал полицейский. Миссис Ханиуэлл некоторое время постояла в дверях, а потом стремительно бросилась прочь.
— Представляете, — говорила она йотом, — бывают времена, когда он действительно похож на священника, и никакой ошибки тут быть не может!
Экономка и не подозревала, каким суровым может становиться лицо молодого священника, а взгляд — холодным, как у стоук-друидского каменного изваяния.
— Понятно, — заявил преподобный Джеймс, когда инспектор Гарлик коротко и туманно сообщил ему о происшедшем. — Я хорошо знал мисс Мартин. Она была нашей органисткой. Она… — Он стиснул в кулаке ручку. — Инспектор, можете объяснить, как так случилось, что мисс Мартин погибла?
— По моему мнению, сэр, дело достаточно простое. Несчастный случай.
— Несчастный случай?!
Инспектор Гарлик, крупный мужчина с узкими бесстрастными глазами и родимым пятном на щеке, отвел глаза в сторону.
— А вы считаете по-другому, сэр?
Священник затруднился с ответом. Даже сравнительно умный человек часто не замечает того, что творится у него под носом. Инспектор Гарлик понял, что внешне сдержанный викарий кипит от ярости. Предположить, что маленькая, энергичная мисс Мартин покончила с собой? Немыслимо!
— Итак, сэр? — не отставал инспектор.
— Благодарю вас, это все. Вы можете идти.
— Выгнал меня, — раздраженно заявил Гарлик сержанту, выйдя в коридор, — как будто он сам Сквайр! Ничего, сынок! Здесь нам все равно больше нечего делать.
Сержант озадаченно хмыкнул:
— В Стоук-Друиде? Но я думал…
— Я говорю, — со значением повторил Гарлик, — здесь нам больше нечего делать.
Разумеется, инспектор Гарлик не питал никаких иллюзий. Краткий допрос родственницы покойной, пара кружечек пива в «Голове пони» и «Лорде Родни», небольшая прогулка по деревне — и он носом почуял запах анонимных писем. Но суперинтендент, не говоря уже о грозном божестве в лице начальника полиции, питали ненависть к подобным происшествиям. Они презирали их. Полиции часто приходится сталкиваться с подметными письмами в высшем обществе, где полно кляузников. Если такое случалось, анонимки предпочитали просто игнорировать.
«Оставайся в стороне, Дэйв Гарлик, — приказал себе инспектор. — И не суй свой нос в чужие дела, если не получишь иного приказа от вышестоящих властей — хотя ты его не получишь».
Коронер из Гластонбери оказался человеком понимающим. Наверное, тогда аноним хорошо посмеялся.
Поскольку старый доктор Спенлоу уехал в отпуск, вскрытие производил местный, стоук-друидский врач — коренастый серьезный немец доктор Шмидт. Он сообщил, что мисс Мартин была девственницей, не страдала ни от каких серьезных заболеваний, а смерть наступила в результате утопления. Но коронер сжалился над покойницей. Полагая, что мисс Мартин покончила с собой из-за несчастной любви и желая спасти доброе имя бедняжки, он надавил на присяжных, требуя вынести вердикт о смерти в результате несчастного случая. Присяжные единогласно проголосовали «за». Инспектор Гарлик вернулся в Гластонбери, весело насвистывая.
Дело могло получить неприятную огласку, особенно после того, как после похорон сестра Корделии Мартин истерически рыдала на ее могиле, однако автор анонимок сделал перерыв на несколько недель.
Мало-помалу все успокоились. Преподобный Джеймс, все еще кипя, пытался забыться в делах и в мелких хлопотах, которые докучают даже священнику сельского прихода. И тут произошел настоящий взрыв.
Днем в воскресенье, тринадцатого сентября, преподобный Джеймс снова пил чай у себя дома. Окна в мелкий переплет выходили на северный церковный придел. Он только что закончил писать текст завтрашней проповеди, когда миссис Ханиуэлл внесла поднос с чаем и послеобеденной почтой.
Пришло всего два письма. Верхнее было в обычном конверте с адресом, написанным синими чернилами. Разливая чай, преподобный Джеймс лениво разрезал конверт. Он прочел письмо и тут же вновь медленно перечитал его. Потом что есть мочи позвонил в колокольчик, вызывая миссис Ханиуэлл. Экономка вбежала в кабинет.
— Боже мой! — прошептала она, открыв дверь.
Преподобный Джеймс стоял за письменным столом; его обычно румяное лицо побледнело. Он тяжело дышал. Озарение редко приходит постепенно. Оно обрушивается как удар, во всей своей вызывающей ужас полноте.
— Миссис Ханиуэлл, — заявил викарий без всякого вступления, — что вам известно об анонимных письмах от имени некоей «Вдовы»?
— Простите, что, сэр?
— Я предпочел бы выслушать правду, миссис Ханиуэлл.
Миссис Ханиуэлл торопливо отерла губы подолом передника. — Сэр, лично я ни единого…
— Я намерен вытащить это дело на свет, — заявил преподобный Джеймс, ударяя кулаком по столу. — С помощью Божией мы выясним правду!
Испуганная миссис Ханиуэлл ничего не ответила. В ту минуту вид у викария был такой же непреклонный, как у старого священника в Стоунистоне. Взглянув на письмо и перечтя первые слова, преподобный Джеймс почувствовал дурноту при мысли о долге, который, как он знал, ему предстоит исполнить.
Письмо начиналось словами: «Ну и ну! Вы с Джоан Бейли…»
Глава 2
В ту же субботу, примерно в то время, когда преподобный Джеймс принял важное решение, у церкви на западной оконечности Главной улицы остановилось такси, приехавшее из самого Бристоля. Из такси вылез высокий и тучный, можно сказать, бочкообразный джентльмен в белом альпаковом костюме.
Главная улица с ее аккуратными тротуарами полого спускалась к поместью на другом конце. Все было погружено в субботнюю дрему. У обочин стояли припаркованные машины. За окнами слышалось звяканье чайной посуды; жены накрывали столы и будили мужей, которые любили поспать после обеда.
Полный джентльмен, с трудом, пыхтя выбравшись из такси, уперся кулаком в бок, подобно Виктору Гюго, и, надменно улыбаясь, принялся обозревать окрестности. Очки в черепаховой оправе съехали на самый кончик его носа. Огромная, совершенно лысая голова оставалась непокрытой, несмотря на осеннюю прохладу. Впрочем, вскоре таксист выудил откуда-то из недр машины панаму и нахлобучил ее пассажиру на затылок.
— Значит, это и есть Стоук-Друид? — презрительно осведомился сэр Генри Мерривейл.
— Ага, — отвечал таксист, в котором легко угадывался уроженец восточного Бристоля. — Ну и чемоданчик у вас — экстра-класс! — Таксист еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Просто любо-дорого смотреть! Вот это вещь!
— Не твое дело, сынок, — сурово отвечал великий человек. — Твое дело — вытащить мой чемодан и поставить его стоймя — не забудь, стоймя! Именно так, как я тебя учил по дороге.
— Будет сделано, командир!
На противоположной стороне улицы, сбившись в кучку, стояли шестеро детей в возрасте от девяти до тринадцати лет. Их сопровождали две собаки, шотландский терьер и черно-белая длинноногая дворняжка. Когда в тот день юные представители Стоук-Друида вышли из дому, они сияли чистотой, как полы в кухне у их матерей. Сейчас всех их — и мальчиков, и девочек — трудно было отличить от африканских божков вуду. Они уныло ждали, что вот-вот их позовут домой пить чай — и тогда начнутся репрессии.
Однако, когда дети увидели такси, меж ними словно пробежала электрическая искра.
— Полегче! — рокотал тучный джентльмен. — Во имя всех святых, полегче!
То, что появилось из такси, на первый взгляд было обычным коричневым кожаным чемоданом, только очень большим и удлиненной формы. Но когда таксист с трудом приподнял его и поставил на тротуар стоймя, дети увидели на донышке четыре толстеньких маленьких никелированных колесика.
— Спасибо, сынок. — Тучный джентльмен расплатился с таксистом.
Продев два пальца в кожаную ручку, сэр Генри Мерривейл величественно закосолапил по улице. Он не тащил тяжесть; огромный чемодан просто катился за хозяином — бесшумно и довольно зловеще.
— Вот это да! — послышался чей-то голос. — Вы только посмотрите!
Великий человек хмыкнул и кашлянул. Понимая, что на него смотрят — он не заметил еще пятнадцати пар глаз взрослых, глазевших на него из-за занавесок, — Г.М. небрежно вез чемодан одним пальцем, как будто вел по ипподрому победителя дерби.
Дети и собаки рассредоточились по улице; они окружили приезжего у табачной лавки, которая размещалась в одном доме с парикмахерской.
— Сэр! — послышался чей-то дрожащий голосок.
— М-да?
Говоривший оказался долговязым тринадцатилетним мальчишкой в кепке колледжа Мальборо. Выговор у него был безупречным.
— Пожалуйста, скажите, сэр, — продолжал мальчик, — почему у вас такой смешной чемодан?
Г.М. обиделся.
— Что не так с моим чемоданом? — Он так грозно воззрился на детей, что обе собаки затявкали и отступили назад. — Я сам его изобрел, лично! И теперь мне не приходится таскать тяжести! Разве у тебя никогда не болела спина оттого, что приходилось тащить тяжеленный чемодан сорок пять миль?
Разгадка тайны до того сильно подействовала на всю группу, что дети некоторое время молчали, собираясь с мыслями.
— Ага! — с упрямым видом заявил коренастый малыш. — У него колесики на днище. А наверху-то зачем?
Малыш (сын мясника) был прав. В верхней части чемодана также посверкивали четыре колесика; мальчик по очереди крутанул каждое из них, оставив на коже чемодана художественные отпечатки своих грязных ладоней.
— Эх, сынок! — укоризненно вздохнул Г.М. — Мой чемодан всегда находится нужной стороной вверх, как бы ты его ни схватил. Снизу тоже есть кожаная ручка. Тебе остается только перевернуть чемодан — и вот, пожалуйста!
— Неужели вы до всего этого сами додумались? — недоверчиво и восхищенно переспросила одиннадцатилетняя девочка с леденцом за щекой.
— Ну… да! — Г.М. скромно взмахнул рукой.
Жуткий вопль, от которого по черепу Г.М. побежали мурашки, не означал, что кто-то из детей сошел с ума. Просто юному Томми, сыну Сквайра Уайата и самому грязному мальчишке из всей компании, вдруг пришла в голову счастливая мысль. Растолкав друзей, он шагнул вперед и по-свойски дернул Г.М. за полу пиджака.
— Послушайте, сэр! — прошепелявил он. — А если взять вашу громадину да поставить боком, как обычный чемодан?
— Допустим! — кивнул Г.М., обычно не отличавшийся терпимостью. — Ну а дальше?
— Тогда у него будут по два колесика спереди и сзади. Чемодан тяжеленный. И громадный, как гоночный автомобиль. Наверное, он пролетит вниз четыреста ярдов — отсюда до папиного парка, как сэр Малколм Кэмпбелл в «Синей птице»!
— Хм… ну что ж… — задумался великий человек. — Можно проверить. Устроим гонку? Чемодан против собак!
— Здорово! — прошептал юный Уайат, пораженный великодушием незнакомца. — Вот именно! Против собак!
Состязание вот-вот готово было начаться; к действительности, суровой действительности, Г.М. вернули только оглушительные вопли:
— Спорим, моя собака обгонит чемодан!
— Ха! Твой жирный скотч-терьер? Да ни за что! Зато мой пес обставит его!
— Берегись, Томми Уайат! — пропищала очень маленькая девятилетняя девочка. — Твой папа сегодня обходит Северный луг, и он сказал…
— Р-р-р! — зарычала черно-белая дворняжка. Обе собаки ощетинились и смотрели на чемодан одновременно подозрительно и неприязненно.
— Ставлю тысячу фунтов!
— А я — миллион!
— А я…
— А ну, молчать! — рявкнул Г.М. На улице воцарилась мертвая тишина. Дети обступили его и просительно дергали за полу пиджака; возможно, так они демонстрировали свое доверие, что, впрочем, портило белый костюм и омрачало настроение Г.М. Поправив очки, он выдвинул ультиматум. — Состязание состоится, — объявил он. — Это я вам обещаю. Более того, приводите, если хотите, и других участников, за исключением борзых. Мой чемодан даст им фору. Но только не сейчас.
— Почему?
— Как вы не понимаете, сынок? Мне нужно распаковать свой старый добрый чемодан, вынуть оттуда вещи — на случай, если он случайно откроется. Чтоб мне лопнуть, у меня там бутылка виски! Вы же не хотите, чтобы полная бутылка виски разбилась?!
Девочки захихикали, но в целом дети нехотя согласились с Г.М. Гарри Голдфиш мальчик в кепке колледжа Мальборо, выдвинул встречное предложение:
— Сэр, у вас есть сигареты?
Пораженный Г.М. выпятил грудь и оглядел четверых мальчишек.
— Не вздумайте курить сигареты, слышите? — загремел он.
— Да, сэр, — уныло кивнул мальчик в кепке.
— Чтобы никто из вас не вздумал курить сигареты, поняли?
Мальчишки мигом поскучнели.
— Сигареты, — наставительно продолжал Г.М., — курят только девчонки да маменькины сынки. Если уж хотите курить, то курите сигары, как я. Вот, держите! — И он извлек из внутреннего кармана пиджака четыре превосходные гаванские сигары, каждая в целлофановой обертке.
Дети пришли в исступленный восторг. Пятнадцать взрослых, продолжавших наблюдать за происходящим из-за занавесок, выпучили глаза.
Одиннадцатилетняя девочка с леденцом со скучающим видом дернула плечиком — очень по-женски.
— Не грусти, куколка, — обратился к ней Г.М. — Вот десять шиллингов для вас, девочек; разделите поровну и купите себе конфет, помады или еще что-нибудь. По-моему…
Он замолчал и посмотрел на другую сторону улицы. Метрах в пятнадцати от них, небрежно прислонившись спиной к стене, стояла еще одна девочка лет четырнадцати — хорошенькая, пепельноволосая, в нарядном и очень чистом платье. Г.М. показалось, что, несмотря на несколько надменное и скучающее выражение лица, в серых глазах девочки стояли слезы. Поняв, что ее заметили, красавица повернулась и зашагала прочь.
— Это Пэм Лейси, сэр, — светским тоном заметил мальчик в кепке колледжа Мальборо. — Дочь миссис Лейси. Подходящая малышка.
— Ага, — воскликнул мятежный и практичный сынишка мясника. — А папаши-то у нее и нет! — Он презрительно фыркнул.
— Хватит болтать! — прикрикнул на него Г.М. — Что значит «папаши у нее нет»?
Девочка вынула леденец на палочке изо рта и повертела в руке.
— Ну-у… — протянула она. — Одни так говорят, другие — по-другому. Пэм такая интелекталка…
— Интеллектуалка, — поправил ее мальчик из Мальборо-колледжа.
— Возможно, вы и правы, мистер Гарри Голдфиш, — фыркнула девочка. — Интелекталка она для нас. Но мой папа говорит…
— А кто твой отец, куколка?
— Мистер Горди, сапожник, — с гордостью отвечала девочка. — Он уж такой интелектал, что никому не верит. Он говорит, что она распущенная. — Все это время мисс Горди не сводила глаз с лица Г.М. — Вот попробуйте нагнать ее и дать десять шиллингов!
— Не знаю, о чем ты! — солгал Г.М., взмахнув рукой. — Кстати, мне пора. Может ли кто-нибудь из вас сказать, где найти человека по имени Рейф Данверс?
— Из книжной лавки? — хором закричали дети. — А что вам от него нужно?
— Вам-то что, черт вас дери! Только вы, детишки, не ругайтесь! Где он?
— Идите прямо вниз, по этой стороне.
И Г.М. зашагал прочь, невзирая на мольбы остаться. Он гордо шел, ведя рукой чемодан и даже не подозревая о грозящей ему катастрофе. Г.М. был очень доволен собой. Он не только не поддался искушению, но и преподал наглядный урок нравственности представителям молодого поколения.
Вскоре взгляд его уткнулся в позолоченную вывеску над довольно пыльной витриной. Вывеска гласила: «РАЛЬФ ДАНВЕРС: КНИГИ». У входа в лавку стоял лоток с дешевыми изданиями по два пенни. Наблюдательный прохожий непременно отметил бы одну странность: витрина книжной лавки была забрана тяжелыми железными прутьями, как, впрочем, и остальные окна дома.
Хотя в Стоук-Друиде фамилия «Данверс» мало что говорила кому-нибудь, кроме Гордона Уэста и полковника Бейли, она весьма знаменита в кругах богатых и не очень богатых коллекционеров редких изданий в Лондоне и Нью-Йорке. Целых двадцать лет магазин Данверса на Бонд-стрит являлся их Меккой. До сих пор многие любители негодуют на Данверса за то, что он похоронил себя в глуши Сомерсета, — им очень недостает долгих, неспешных бесед с владельцем магазинчика на Бонд-стрит.
— Я люблю мир и покой, — объяснял знакомым Данверс. — А дела веду в основном по почте. Можете выписать по каталогу любую книгу, на которую хотите взглянуть…
— Пустая трата времени! — раздраженно возражал Данверсу один постоянный и состоятельный покупатель. — И потом, вы ведь и сами любите порыться в книгах — вдруг да отыщется что-то ценное! Главные редкости вы ни за что не поместите в каталог! И мы даже не узнаем о новых сокровищах, покуда не приедем к вам и не схватим вас за горло!
Тут букинист уклончиво хмыкал и спешил перевести разговор на другую тему.
Итак, приехавший в Стоук-Друид ясным солнечным днем сэр Генри Мерривейл осторожно прислонил чемодан к лотку с дешевыми книжками, чтобы тот не убежал от него, и с легким сердцем вошел в лавку.
Коротко тренькнул колокольчик над дверью. Перешагнув порог, сэр Генри оказался в длинном полутемном зале, который еще удлинили, сломав заднюю стенку. Сбоку, в альковах, стояли стеллажи, пространство посередине занимали низкие столы со стопками томов. Здесь пахло старыми книгами; их аромат гораздо вернее запаха скучных роз или других цветов передает атмосферу мира грез.
Напротив входа, между высокими шкафами с дверцами, забранными сеткой, — в них хранились сокровища, — с потолка свисала лампа под зеленым абажуром; свет падал на конторку с закругленными углами. Сбоку от нее, закинув ноги на столешницу, сидел сам букинист и читал «Барчестерские башни».
Сэр Генри Мерривейл громко откашлялся, поправил панаму и, пыхтя, затопал к конторке.
Мистер Данверс осторожно положил книгу, сбросил ноги на пол и повернулся лицом к вошедшему.
— Привет, Рейф! — буркнул посетитель.
— Добрый день, сэр Генри, — отозвался букинист, как всегда, негромко и хрипловато, но вместе с тем решительно.
Мистер Данверс был полный пожилой человек; голову его покрывал редкий белый пушок. В лице букиниста не было ничего примечательного, если не считать острых голубых глаз, смотревших поверх очков без оправы, съехавших на самый кончик носа. При виде гостя в глазах мистера Данверса заплясали веселые искорки. Хотя жилет его был запачкан табачным пеплом, руки сияли чистотой.
— Очень рад, — с искренней теплотой продолжал Данверс. — Сколько мы с вами не виделись? Почти два года! Садитесь, садитесь! — Он показал на маленькое потертое кресло с кожаным сиденьем, в которое Г.М. тут же плюхнулся. Кресло под его могучим весом угрожающе заскрипело. — Как поживаете, дорогой сэр Генри?
— Ужасно, — с охотой отозвался Г.М. — У меня такое давление, что врачи специально таскают меня по всем отделениям больницы и хвастаются перед коллегами. Но надеюсь, хуже уже не будет.
— Я… мм… не совсем вас понимаю.
— Вот какое дело! — Г.М. выразительно взмахнул рукой. — Недавно я вернулся в Лондон из Челтнема. Там, пока я диктовал свою автобиографию, меня впутали в расследование одного убийства. Ах, чтоб мне лопнуть! Расследование-то меня и доконало. В жизни больше не притронусь ни к одному преступлению, даже если мне посулят бочку золота! В общем, я вернулся домой, надеясь с месяц поваляться в постели и поразмышлять. Но не тут-то было! Я получил вашу телеграмму.
Букинист, смущенно опустивший взгляд, ничего не ответил.
— Вы пишете, — продолжал Г.М., — что у вас есть нечто настолько прекрасное, что я должен увидеть это лично. И потому мне необходимо бегом бежать в вашу богом забытую деревню. Что ж, Рейф, будем надеяться, что я приехал не зря.
Данверс кивнул. Он поднял голубые глаза на Г.М., но тут же снова опустил их в пол.
— Насколько я помню, — начал он, — вас очень интересует Жозеф Фуше, бывший ловкий мошенник и авантюрист, ставший министром внутренних дел при Наполеоне. В вашем кабинете в военном министерстве даже висит большой портрет Фуше.
— Угу. Ну и что?
Данверс соединил кончики пальцев и задумчиво осмотрел их.
— Наверное, вам неизвестно, — продолжал он, — что Фуше по приказу императора написал секретные мемуары. В них он раскрывает не известные никому подробности и тайные интриги, связанные с жизнью наполеоновского двора с 1804 по 1812 год.
Г.М. потрясенно воззрился на букиниста.
— Ах, чтоб тебя! — прошептал он.
— Вот именно. — Казалось, букинисту очень не хочется рассказывать о сокровище, которое он откопал. — Мемуары в веленевом переплете вышли всего в двух экземплярах: один предназначался императору, а второй — самому Фуше. Известно, что экземпляр Фуше уничтожен. Но… — Данверс показал на один из шкафов с проволочной сеткой, — у меня имеется единственный сохранившийся экземпляр с примечаниями, написанными рукой Наполеона. Хотите взглянуть на книгу?
— Я хочу ее купить, — решительно заявил Г.М., кладя панаму на столик сзади. — Рейф, насколько я помню, вы не любитель торговаться; я тоже. Назовите вашу цену!
— Книга не продается, — заявил Данверс.
Сэр Генри Мерривейл прищурился.
— Наверное, правда, — заявил он после долгой паузы, — что цель жизни всех букинистов — отмена книжной торговли. — Он не выдержал: — Зачем же, ради всего святого, вы вытащили меня сюда?!
— Вы не поняли, — мягко возразил Данверс. — Я подарю вам книгу, если вы найдете человека, который рассылает в нашей округе анонимные письма.
Снова наступило молчание.
— Анонимные письма… вот как?
— Их автор подписывается «Вдова». «Вдовой» в наших краях называют древнее каменное изваяние на лугу… От этих писем половина моих односельчан едва не сошла с ума. По моему мнению, именно из-за них одна почтенная, хотя и немного нервная женщина утопилась в реке — в полумиле от того места, где мы с вами сейчас сидим… После ее смерти, — продолжал Данверс, — письма вроде бы перестали приходить. — Он особо выделил «вроде бы». — Но несомненно, скоро поступление их возобновится, и последствия будут еще плачевнее. Позвольте рассказать вам, что произошло.
Видимо, воспользовавшись методом дедукции в сочетании с многочисленными сплетнями, букинист в общих чертах уз нал большую часть — однако не все — из того, что нам уже известно. Его негромкий хрипловатый голос продолжал монотонное повествование. При ярком свете лампы заметно было, какой у него неожиданно решительный подбородок.
Г.М. сидел без движения, скрестив на груди руки. Выражение его лица изменилось: морщины разгладились, словно он надел суровую, но бесстрастную маску. Маленькие глазки неотрывно следили за Данверсом. Сейчас представители молодого поколения Стоук-Друида не узнали бы своего знакомого.
Данверс закончил рассказ неожиданными словами:
— Генри, ради бога, вмешайтесь и предотвратите еще чью-нибудь смерть!
Г.М. по-прежнему сидел неподвижно.
— Скажите, Рейф, вы тоже получили анонимку? — спросил он.
— Да, получил — две.
— Что вам приписывают?
— Среди прочего — что я торгую порнографическими изданиями и с их помощью соблазнил одну деревенскую девушку. Между прочим, и то и другое — неправда. Но видите ли, — тут умудренный опытом букинист улыбнулся, — против подобных обвинений я не возражаю. Суть в том, что автор анонимок полагал, что его яд меня заденет.
Он кивнул в сторону торгового зала.
— У меня имеется секция, посвященная криминологии и криминалистике, — продолжал он. — Однако там нет… мм… пособий по написанию анонимных писем.
— Ах, Рейф! Подобной литературы пруд пруди. Да и практического опыта тоже хватает. Расскажите поподробнее о тех письмах, которые вы получили.
Порывшись в битком набитом отделении для бумаг, Данверс вытащил сложенный пополам лист почтовой бумаги.
— Особенно мне бы хотелось, чтобы вы прочли вот это. Погодите, прошу вас!
— В чем дело?
— Признаюсь, мои познания в данной области проистекают главным образом из… мм… популярной прессы. Но позвольте после того, как вы прочтете письмо, и перед тем, как выскажете свои соображения, задать вам два вопроса!
Г.М. кивнул. Ральф Данверс передал ему листок. Пока Г.М. читал, ни один мускул не дрогнул у него на лице, и общее его выражение невольно внушало страх. Дочитав, Г.М. сложил письмо и вернул букинисту.