— Стоит ли благодарить того, кто говорит «Сделайте это», но сам мало что делает, — спорный вопрос, — говорит Шара.

— Значит… ты можешь длить это вечно? — спрашивает Сигруд.

Мальвина и Шара обмениваются взглядами.

— Мальвина… оставь нас наедине, пожалуйста, — говорит Шара. — Нам с Сигрудом надо многое обсудить. И многое сделать.

* * *

Шара натягивает кофту на плечи. Сигруд жадно впитывает то, как она сидит, как двигается: она потирает правое запястье, слегка опухшее от артрита. Ее ноги застыли в неудобном положении — кажется, она нарочно так села, чтобы избежать нагрузки на спину. Глаза ужасно запали, и взгляд усталый, как будто она не спала с той поры, как он ее увидел в последний раз — в окне на борту суденышка за пределами Вуртьястана, тринадцать лет назад.

Она устало улыбается ему.

— Дело не только в последствиях чуда Мальвины.

— Что?

— Мой внешний вид. То, что Мальвина со мной сделала, утомляет, да… Но моя жизнь была такой же. Я подвергла свое тело большему количеству испытаний, чем следовало бы. Я старая, Сигруд. Точнее, надо говорить, что я была старой. Кто его знает, со всеми этими божественными трюками. Но ты… ты… — Она пытливо разглядывает его лицо, но, в отличие от Мулагеш, не удивляется тому, что находит. Наоборот, приятное смущение испаряется, и выражение ее лица делается хорошо знакомым Сигруду: «Пришло время заняться делами».

— Мальвина упомянула, что ты нашел «Салим», — говорит Шара. — Значит, ты успел пообщаться с Турин. И получить мое сообщение. Верно?

Сигруд садится возле ее кресла, чувствуя себя ребенком, которому бабушка рассказывает сказку.

— Да.

Она откидывается на спинку с болезненным, но довольным видом.

— Ага. Хорошо. Так славно, когда все идет по плану — даже если план включает твою собственную смерть.

— Ты планировала умереть?

— О, я всегда планировала умереть, — говорит Шара. — Это было, скажем так, неизбежно. Поразмыслить пришлось над тем, какая именно смерть меня настигнет. Так странно знать, какой конец был мне уготован. Кажется, все вышло по заслугам, не так ли? После всех наших афер с Комайд покончил именно сайпурский агент. Просто удивительно, что Кхадсе удалось прорваться.

— Через защитные сооружения вокруг «Золотого отеля»?

— Да. Как же у него это получилось? Ты смог выяснить?

— Чудеса в пальто и туфлях. Я использовал их, чтобы помочь Мальвине выбраться.

— A-а. Вот в чем дело. Понятно. — Она смотрит на Сигруда, и веселья в ее лице убывает больше чем наполовину: взгляд делается жаждущим и встревоженным. — И… и Тати. Ты ее нашел?

— Да.

— Вы с Ивонной ее сберегли? — быстро спрашивает она.

— Да. Врагу пока не удалось к ней подобраться. Она сейчас в безопасности в особняке Вотрова, здесь, в Мирграде.

Шара издает долгий и медленный вздох.

— Я бы предпочла, чтобы этого не случилось… Совсем как в былые времена, все собрались в Мирграде — друзья и недруги. Но в этом мире так мало безопасных мест. Мы должны держаться наших оазисов. Как она?

— Она… скорбит, — говорит он. — По тебе, Шара.

Она медленно вздыхает.

— Да. Так и должно быть. Из-за меня она столько перенесла…

— Она сильная, — говорит Сигруд. — Или учится быть сильной. Но… Шара… почему ты не сказала мне, кто она?

— Кто она?

— Да. Ведь Тати… — Сигруд смотрит на Шару. — Она божественное дитя.

Шара молчит. Ее лицо мрачнеет, и внезапно она кажется ужасно хрупкой.

— Они с Мальвиной родня, верно? — продолжает Сигруд. — Они так похожи… Тати — ее сестра. Да?

Губы Шары шевелятся, как будто ей не нравится вкус слов, которые предстоит произнести.

— Да, — тихо подтверждает она. — Да, умный мой Сигруд, ты прав. Они на самом деле двойняшки. Не близнецы, но двойняшки.

Наступает долгая тишина.

— Мальвина — дитя прошлого, — говорит Сигруд. — А Тати… Тати — божественное дитя будущего. Верно?

Лицо Шары от этих слов болезненно морщится.

— Мальвина об этом упоминала, — произносит Сигруд. — О божественных владениях. Вот почему Тати иногда знает, что должно случиться.

Шара долго молчит. Когда она снова начинает говорить, ее голос опять превращается в хриплое карканье:

— Знаешь, я ведь нашла ее в Мирграде. Непосредственно перед тем, что случилось в Вуртьястане. Я путешествовала по Континенту, проверяя, как осуществляется моя политика. Газеты неистовствовали. Думали, я предаю Сайпур, отправляюсь в страну, которую на самом деле люблю. Ну какая галиматья… И все же, знаешь ли, я обнаружила, что улучшений почти нет. В смысле подлинных улучшений. Повсюду беженцы. Голод. Коррупция. И сиротские приюты… Клянусь морями, было так много сирот. Я отправилась в один приют, и все эти малыши выглядели почти как скелеты. Сквозь их лица, сквозь кожу на плечах просвечивали кости. И я увидела среди них эту малышку, которую одолевал кашель…

Она склоняет голову.

— Меня к ней тянуло. Я не понимала почему. Мы поговорили. Она сказала, что очень любит математику. Все болтала и болтала об этом, как случается у детей. А потом спросила, можно ли ей поехать со мной. Я сказала «нет», разумеется, потому что мне пришлось — я же совершала дурацкое дипломатическое турне, понимаешь, и мне нельзя было просто так заскочить в приют и забрать с собой сироту. Но мне не удалось выкинуть из головы ее просьбу. То, как она на меня смотрела, то, как умоляла забрать ее домой… Это походило на эхо в моей голове. Я была вынуждена дать делу ход и устроить удочерение. — Она смотрит на него, ее темные глаза проницательны и внимательны. — Мальвина тебе рассказала, верно? Про чудо Жугова?

— Да. Кое-что.

— О том, как это чудо поместило детей в нечто вроде сомнамбулической тюрьмы? Как они дрейфуют от одной приемной семьи к другой?

— Да.

Она опять откидывается на спинку кресла.

— Я переживаю… Я переживаю, были ли действия, которые я предприняла, на самом деле моими. Может, чудо вынудило меня удочерить Тати, и ни я, ни она этого не поняли. Какая удручающая мысль… Вся твоя любовь может быть основана на лжи.

— Она переживает о том же из-за тебя, — говорит Сигруд.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Она поняла, что ты… не была с нею полностью честна относительно своего прошлого.

Глаза Шары расширяются.

— A-а. Ну да, — она издает смиренный смешок. — Знаешь, я о том и не подумала. Теперь-то кажется очевидным, что Тати, сбежав из Галадеша в огромный мир, не могла не обнаружить, кем я была в прошлой жизни… Она рассердилась?

— Да.

— Сильно?

— Да.

— Полагаю, у нее есть на это право, — тихонько говорит Шара. — Было так… приятно сделаться обычным человеком. Матерью. Всего лишь матерью. Я просто… хотела, чтобы это продолжалось. Я не хотела ничего портить.

— Но получилось иначе, — говорит Сигруд. — Не так ли?

— Да, — отвечает Шара. — Получилось иначе. — Она облизывает губы. — Тати начала… предсказывать разные вещи. Однажды она сказала нашей садовнице идти домой, и оказалось, что ее муж ужасно заболел — не вернись она вовремя, не спасла бы его. Были и другие инциденты. Она как-то раз задержала почтальона у нас дома, и этого хватило, чтобы он не попал в кошмарную автомобильную аварию. И, конечно, ее одержимость биржевыми котировками… Вот тогда-то я и начала волноваться. Она была в этом хороша. Слишком хороша. Она хотела сама заняться инвестированием, но я положила этому конец. Стоило кому-то что-то заподозрить…

Она качает головой.

— Слава морям, я увезла ее в Сайпур. Сила божественных детей за пределами Континента работает не так хорошо. Кто знает, что могло случиться, не забери я ее отсюда. Но тогда я и начала проверять сиротские приюты на Континенте, пытаясь разобраться — не благословило ли ее, не очаровало ли какое-нибудь случайное чудо… И я обнаружила, что Тати уже удочеряла другая семья. Много лет назад. А когда я увидела фотографии той семьи, то оказалось, что Тати с той поры совсем не изменилась.

Я испугалась. Я пришла в ужас. Я переосмыслила все, что знала об этой девочке. Я задавала ей вопросы о жизни на Континенте. Она ничего не помнила о другой семье, о прошлом. Я начала поиски… и нашла кое-что еще.

Больше детей. Больше детей, которые странствовали с места на место, бесчисленное множество раз меняя приемные семьи. Я обратилась к кое-каким контактам в министерстве. И вот тут-то выяснилось, что был в нем еще один человек, который интересовался континентскими сиротами.

— Винья, — говорит Сигруд.

Шара кивает, ее взгляд делается жестким.

— Да. Винья наткнулась на одного из них еще до Мирграда. Я обнаружила ее бумажный след. И это привело меня — весьма окольными путями — к «Салиму». И тому, что она там устроила, — Шара вздыхает. — Он, знаешь ли, ненавидит меня. Наш враг. Я не могу его винить. То, что моя тетя сотворила с ним… Это военное преступление, как оно есть. Но он ужасно целеустремленный и ужасно умный. Вы встречались?

Сигруд кивает.

— Надо же, — тихо говорит Шара. — Мне так и не удалось. Он вечно ускользал от меня, этот маленький гений… Какой он?

— Юный, — отвечает Сигруд. — Выглядел как подросток. Сердитый подросток. Неистовый ребенок, на грани взрыва. Он был особенно чувствителен по поводу отца — когда я упомянул о том, как ты его убила, он полностью вышел из себя.

— Вот как, — говорит Шара. Она склоняет голову набок, словно делая мысленную заметку. — Интересно.

— Он… он то самое искалеченное божественное дитя, о котором ты читала в своих книгах?

Она устремляет на него пристальный и проницательный взгляд.

— А об этом ты как узнал?

— Я… побывал у тебя дома, — говорит Сигруд. — Я видел книги в твоей комнате.

— A-а. Понятно. — Она расслабляется. — Да, я видела в газетах, что мое имение сгорело. Ты ничуть не утратил изящества, Сигруд. Но, отвечая на твой вопрос… Я не уверена. Я думала, что он тот самый ребенок, который хочет вернуть себе все, что украли изначальные Божества, — но мне не удалось найти этому доказательств. Я думаю, изначальные Божества прибегли к одному из своих излюбленных фокусов — изменили прошлое, изменили память этого увечного дитяти, чтобы оно никогда не вспомнило, кем было на самом деле. Так что если наш враг — тот самый ребенок, он и сам может ничего не знать.

— Но если травма может заставить ребенка вспомнить о своей божественной природе, — говорит Сигруд, — возможно, пытки на «Салиме» вынудили его вспомнить очень, очень многое.

Она едва заметно кивает.

— Возможно. Я изо всех сил старалась узнать о нем больше, но не преуспела. И он был готов. После «Салима» я начала искать его. Думаю, он меня вычислил, потому что организовал маленькое представление — проявление божественного, о котором мне доложили по моим каналам. Я должна была догадаться, что это уловка, потому что о случившемся прознали только мои люди и больше никто. Но я начала расследование, обеспокоенная тем, что это могло быть как-то связано с ним. И сделала одну критическую ошибку — взяла с собой черный свинец.

Сигруд кивает — внезапно ему все ясно.

— И он его украл. Верно? Вот почему ты так и не использовала черный свинец против него. Я так много об этом думал.

Она горько улыбается.

— Верно. В тот момент я не осознавала, насколько он силен. Он контролирует все, что погружено во тьму. А я ведь вряд ли собиралась держать черный свинец на верхней полке шкафа, на свету, не так ли? Когда я обнаружила, что он пропал, мне стало ясно, какая опасность нам угрожает: мне и остальным божественным детям. Тогда-то я и выследила Мальвину. И мы на самом деле приступили к организованным действиям. Но потом, к несчастью… — она печально улыбается, — я умерла. Что довольно-таки усложняет ситуацию.

— И… что же нам теперь делать? — спрашивает Сигруд.

Она ненадолго задумывается. Потом говорит:

— Так. Помоги-ка мне встать.

— Ты это можешь?

— С чьей-то помощью — да. Я бы хотела сделать кое-что, чего не делала очень долго, — она дарит ему сияющую улыбку. — Я хочу с тобой прогуляться, Сигруд.

* * *

Они идут вдоль стены с окнами, Шара цепляется за его правую руку, ступая неуверенно и шатко. Но в этой прогулке есть странное умиротворение, как будто они пожилая пара, давно женатая, неспешно бредущая через парк. Хоть сам Сигруд этого не чувствует, он ощущает исходящее от Шары… удовлетворение.

Слева от них тянутся ряды кроватей, из темной комнаты доносится тихое сопение и вздохи.

— Их так много, — говорит он.

— Да, — отвечает Шара. — Если точнее, триста тридцать семь. Лишь четверо из шести Божеств были способны к воспроизводству, но… они времени зря не теряли. Думаю, на протяжении тысяч лет им часто приходилось выдумывать себе занятия.

— Почему ты ими занялась? — спрашивает Сигруд. — В мире столько несчастных, которым нужна помощь прямо сейчас, — почему они?

— Потому что никто за них не заступился, — говорит она. — Ни союзник, ни защитник. Люди хотят либо управлять ими, либо убить. И, полагаю, прожив с Тати так долго… я поняла, кем она могла бы стать, если бы рядом с ней не оказалось меня. А если бы много лет назад Винья схватила ее? Хоть я не уверена, что обошлась с девочкой лучшим образом… Я лгала ей о себе, о мире… Может быть, мы, Комайды, просто отравляем все божественное.

— Она любит тебя, Шара, — говорит Сигруд.

Шара отворачивается.

— В самом деле? — говорит она.

— Да. Она задавала мне много вопросов о тебе. О том, кем ты была. Я как будто проделал для нее волшебный трюк.

Шара слабо улыбается.

— У меня есть подозрение, что все родители надоедают своим детям. Полагаю, я ничем не отличалась от остальных. Я смотрела, как она спит, и спрашивала себя: кто ты? Кем ты станешь однажды? Вспомнишь ли ты обо мне? Или я стану всего лишь милой тенью, слабой и расплывчатой, притаившейся на границе твоих воспоминаний, пока ты будешь проживать отведенные тебе годы?

— Протестуя против всех несправедливостей жизни, — говорит Сигруд, — больших и малых, ты попросту лишаешь себя времени, чтобы жить.

— Используешь мои собственные слова против меня. Как жестоко с твоей стороны.

— Это хорошие слова, — говорит он. — Я часто о них думаю. В последнее время все чаще и чаще. Но все же я задаюсь вопросом… если Тати верит, что ты умерла, — а она верит, насколько мне известно, — тогда почему она… не вспомнила? Почему не осознала свою божественную природу?

— Я постоянно об этом размышляю. Подозреваю, что, поскольку Тати божественная, у нее есть множество чувств, которых не имеем мы. И хотя эти чувства подавлены, как и вся ее божественная природа, они подсознательно снабжают ее сведениями. И, похоже, одно из этих чувств воспринимает или понимает, что… что я не полностью покинула этот мир. Она ощущает, что меня продлили и растянули далеко за пределы моей подлинной смерти. Она знает, что я все еще здесь. Поэтому и не скорбит по-настоящему.

— Думаю, ты права, — соглашается Сигруд. — Она говорила мне о чем-то в этом духе. Ей кажется, что она сходит с ума.

Шара вздыхает.

— Каким испытаниям я ее подвергла… Так странно чувствовать вину всего лишь за то, что ты жива. Пусть даже то, чем я являюсь сейчас, в строгом смысле слова живым не назовешь.

Сигруд окидывает взглядом комнату и видит Мальвину и Таваан, которые сидят рядышком на полу, спиной к нему и Шаре. Очень близко друг к другу. Он смотрит, как Мальвина обнимает Таваан, а та склоняется к ней, кладет голову ей на плечо. Потом Таваан берет Мальвину за руку и крепко сжимает — жест глубокой близости, такой обычный, что обе девушки его даже не осознают.

— Они тоже сестры? — спрашивает дрейлинг.

— Нет, — говорит Шара.

Он ненадолго задумывается.

— A-а. Понятно.

— Хорошо, что у них есть это, — говорит она. — Мальвина как никто заслуживает тихого момента утешения.

— Мальвина сказала, что помнит многое из старых дней… я имею в виду божественные дни.

— Это верно. Мальвина — из старших и самых могущественных детей. Она уже давно избегает нашего врага. Но из всех детей она представляет для него наибольшую угрозу.

— Тогда почему она не помнит свою сестру-двойняшку? — говорит он. — Я спросил, думает ли она, что Тати божественная, — и Мальвина ответила, что нет.

Короткая пауза.

— Я думаю, — тихо говорит Шара, — это связано с их природой. Понимаешь, сила определяет их образ действий. Мальвина — дух прошлого, а Тати — будущего, и прошлое с будущим не признают друг друга, не так ли? Некоторые божественные дети и даже истинные Божества отталкивали друг друга. Вуртья и Аханас совершенно точно были готовы разорвать друг друга на части, как и положено жизни и смерти.

Сказав это, Шара делает нечто хорошо знакомое Сигруду: поднимает руку, поправляет сползающие очки и потирает большим и указательным пальцем переносицу под ними. На протяжении совместной службы он несколько раз такое видел, всегда во время трудных встреч — Шара была отменной лгуньей, но когда она нервничала, что ее ложь будет обнаружена, то выдавала себя этой странной привычкой.

— Шара, — говорит дрейлинг. — Ты что-то от меня скрываешь?

— Как всегда, — тотчас же отвечает она. — И это ради твоего же блага.

— Я… мне стоило немалых усилий попасть сюда, к тебе…

— А мне стоило немалых усилий не прибегнуть к самым отчаянным планам, — парирует она. — Есть вещи, Сигруд, которые мне бы не хотелось делать. Но в будущем, возможно, придется так и поступить. И когда настанет час, я не могу позволить тебе остановить меня. Вот почему ты не можешь о них узнать. Понимаешь?

— Как в старые добрые времена.

— Да. Совсем как в старые добрые времена. И мы отчаянно нуждаемся в некоторых твоих старых талантах. — Шара бросает взгляд на двух девушек, которые улыбаются друг другу. — До чего загадочны дети. Как время их меняет. Вот кто истинный враг — время. Мы мчимся ему навстречу, а потом пытаемся замедлить его прибытие. — Она вздыхает. — И время играет против нас. Мы больше не в силах победить врага в одиночку. Нам нужна помощь. И вот тут потребуешься ты, Сигруд. У тебя хорошо получается забираться в труднодоступные места. И ты мне нужен для последней миссии — отправиться в весьма труднодоступное место и стать нашим послом.

— И куда же?

— В святилище Олвос, — говорит Шара. — Где ты будешь умолять ее помочь нам.

* * *

Вошем, снова в облике бродяги в лохмотьях, идет вдоль берега Солды пружинистым шагом, с улыбкой на лице. Он, конечно, осознает серьезность положения, но ему трудно не быть в приподнятом настроении. Как воплощение возможности, он склонен испытывать оптимизм даже в самых сложных ситуациях.

Прямо сейчас, когда он пересекает улицу, полную винных баров, кафе и салонов, где женщины в брюках (очень недавнее нововведение) идут рука об руку с молодыми мужчинами в ярко-синих пальто и меховых шапках, его ум весь кипит от потенциала. Большей частью это чисто сексуальный потенциал: неистовое желание хоть самой малой вероятности того, чтобы эта ночь наконец-то завершилась правильно и кое-кто согласился тайком уйти с тобой в твою квартиру или, по крайней мере, куда-то в уединенное место, где мягко и темно, где ваши пальцы переплетутся и ты, оголив плечо, почувствуешь горячее дыхание на своей шее…

Есть и другой потенциал, разумеется. Плохой. Вероятность слова, сказанного во хмелю, в неподходящий момент. Вероятность упустить человека, который мог бы помочь тебе преобразиться и познать себя в большей степени, чем ты осилишь в одиночку.

Все эти возможности текут сквозь Вошема, как притоки, впадающие в реку. Есть и определенности — определенность смерти, к примеру, и возраста, и смены времен года. У некоторых людей судьбы очерчены четко и полны событий, которых нельзя избежать, — но Вошем их не замечает. Для духа возможности определенности почти невидимы. Он над ними не властен. Он сосредоточен на вероятностях, весь гудит от их энергии, он смотрит, как события вспыхивают и бледнеют, будто фейерверки в ночном небе.

Вошем закрывает глаза. Просматривает их все, одно за другим, как будто видит сны.

Но тут одна вероятность проскальзывает в его разум…

Он открывает глаза. Стены Мирграда впереди него становятся черными — совершенно, безупречно черными, — а потом начинают… разворачиваться. Они раскрываются, словно тянущиеся к свету бутоны, но при этом продолжают расти и расти, заворачиваясь вокруг него, пока не превращаются в башню, высоченную и черную, стремящуюся в небеса…

Вошем моргает. Вероятность исчезает. Башня пропадает. Стены Мирграда, как всегда, далеки и прозрачны. Он идет дальше.

Вошем знает, что вокруг витает много очень странных вероятностей. Это ведь Континент — здесь все возможно.

Но эта… эта как будто сделалась чуть более вероятной.

Это его тревожит. Он почти забывает странное чувство, которое преследовало его от самого моста: чувство, что за ним кто-то наблюдает. Он проверял, разумеется, и был внимателен, и даже поискал соответствующие вероятности. Так или иначе, он ничего не обнаружил. Значит, он в безопасности. Верно?

Верно же?

Вошем продолжает идти.

* * *

Сигруд подводит Шару обратно к ее мягкому креслу.

— Как же я смогу говорить с Божеством? — спрашивает он.

— Я однажды там была, — отвечает Шара. — Давным-давно. Ближе к концу событий в Мирграде. Она обратилась ко мне, попросила прийти. И я пришла.

— Ты мне об этом не рассказывала, — замечает он с обидой.

Она машет рукой.

— Я занималась свержением Виньи, а потом — твоим переворотом в Дрейлингских республиках. На пустые разговоры времени не было.

— Рассказ о том, как ты попала в гости к Божеству, — очень даже не пустой разговор!

— Достаточно сказать, — убедительно произносит Шара, — что в то время такая тема для разговора была бы сложной. Так или иначе, в физическом мире есть место, соединенное с ее святилищем — в точности как эта комната соединяется с физическим миром под Солдинским мостом. Но Олвос окружила себя защитой — Мальвина и остальные так и не смогли через нее пробиться. Она намного, намного сильнее, чем они.

Сигруд помогает ей опуститься в кресло.

— И почему со мной должно получиться иначе?

— Хороший вопрос. И он меня весьма тревожит, — она со стоном, держась за бок, откидывается на спинку кресла. — Ты же не дурак, Сигруд. Ты сам понимаешь, что не выглядишь на… постой, сколько тебе лет? Пятьдесят? Шестьдесят?

— Шестьдесят три.

— Клянусь морями… — она поправляет очки и смотрит на него, моргая. — Что ж. Ты понимаешь, что не состарился, как полагается, — верно?

Поколебавшись, Сигруд кивает.

— И ты, конечно, понимаешь, что успешно противостоял божественному воздействию, причем чрезвычайно много раз? И каждый раз… каждый раз это было связано с твоей левой рукой, не так ли? Она играла какую-то роль в твоем выживании?

Сигруд снова кивает. Слушая, как кто-то говорит о его страхах и тревогах, он ощущает сильное беспокойство.

— Дай взглянуть, — просит Шара и протягивает руки — маленькие, коричневые и морщинистые.

Он кладет левую руку ей в ладони. Она рассматривает шрамы, которые не изменились за десятилетия: весы Божества Колкана, ждущие возможности взвешивать и судить.

— Я не понимаю, — тихо говорит Шара. — И у меня нет даже идей о том, как это действует. У шрама не должно быть никаких эффектов, ведь Колкан мертв. Но… что-то изменилось, когда тебя пытали в Слондхейме, Сигруд. Дело не в том, что ты невосприимчив к эффектам божественного, — будь оно так, Мальвина и остальные не смогли бы тебя перемещать или защищать, — а в том, что ты можешь им сопротивляться, не подчиняться, ослаблять их.

— Я не понимаю.

— Я тоже. В книгах я такого ни разу не встречала.

— Но ты думаешь… ты думаешь, что я мог бы использовать это, чтобы проникнуть сквозь защиту Олвос?

— Возможно. Нам придется рискнуть. Наш враг хочет сам сделаться Божеством. Если еще одно Божество будет на нашей стороне…

— Начнется новая божественная война, — мрачно говорит Сигруд.

— Я надеюсь положить ей конец еще до начала, — говорит Шара и вздыхает. — Может, это было неизбежно. Может, мне не стоило вести себя так осторожно, так опасливо. Может, я должна была немедленно перейти к открытой войне с нашим врагом. Но сколько раз мы видели, как дети в солдатской одежде маршируют на войну? Я оглядываюсь сквозь годы и вижу… вижу только искалеченных детей, которые рубят вслепую, пытаясь отомстить за прошлые обиды. Я не могу заставить себя увековечить это, Сигруд. Я не стану частью истории, какую так хорошо знаю. Я всеми силами постараюсь этого избежать. — Она поправляет очки. — Надеюсь, это последняя битва. Достаточно одного толчка.

По лицу Сигруда пробегает туча. Он отворачивается.

— Что не так? — спрашивает Шара.

— Ничего.

— Вот уж нет.

— Просто… Сигню сказала мне это однажды. — Он смотрит на Шару. — Достаточно одного толчка.

Она грустно улыбается.

— A-а. Цитата из Тинадеши. Жаль, что нам так и не удалось познакомиться. Кажется, она бы мне понравилась.

— Да.

Мальвина и Таваан, возможно почувствовав, куда завела их беседа, встают и подходят, держась за руки.

— Мы подбираемся к отчаянной части? — спрашивает Таваан.

— Да, дорогая, — с теплотой отвечает Шара.

— Ты ведь знаешь, что я в несколько раз старше тебя, верно? — спрашивает Таваан. — Не надо разговаривать со мной, как будто ты моя бабушка.

— Возраст — это просто цифра, дорогая, — отвечает Шара тем же материнским тоном. — Я сообщила Сигруду, что мы от него хотим.

— Но я до сих пор не знаю, что мне следует делать, — говорит Сигруд. — Вы хотите, чтобы я отправился туда, где прячется Олвос, и одолел ее защитные заклятия… как? С помощью силы в моей руке, которую я едва понимаю? И к чему вообще я должен ее применить?

Джон Диксон Карр

— Точка, к которой привязано святилище Олвос, находится в лесу, — говорит Мальвина. — Прямо за владениями губернатора полиса.

— Ты хорошо знаешь это место, Сигруд, — добавляет Шара. — Ты там восстанавливался после Мирграда.

«Четыре орудия убийства»

— Там все устроено слоями, — говорит Мальвина. — Миры внутри миров, целая вереница. Широкие и узкие полосы разнообразных реальностей. Какое бы заклинание, морок или чудо ты ни нес с собой, надо опробовать его, чтобы прорваться через них.

— Так похоже на твои обычные планы, Шара, — говорит Сигруд, раздосадованный. — Самого главного в них вечно не хватает.

Глава 1

— И все же в прошлом нам сопутствовал успех, — возражает она. А потом прибавляет: — Большей частью.

КОМАНДИРОВКА

— Надо действовать сейчас, — говорит Мальвина. — Немедленно. Мне кажется… мне кажется, он каким-то образом о нас узнал. Снаружи, в городе, в воздухе витает нечто плохое. Надо действовать, пока он не успел подготовиться.

— Ты согласен? — спрашивает Таваан. — У нас не будет другой возможности.

Если бы 15 мая ему сказали, что на следующий день он окажется в Париже и будет свидетелем сенсационного убийства, которое назовут «делом о четырех видах оружия», то он решил бы, что его разыгрывают.

— И ты очень талантлив в том, что касается импровизации, — прибавляет Шара.



— Импровизировать с ножами, пистолетами, бомбами я могу, — отвечает Сигруд. — Но импровизировать с Божеством… Тут уверенности куда меньше. — Поколебавшись, он говорит: — И все же ты не ответила на один вопрос.

15 мая он сидел у окна за своим рабочим столом и с тоской во взоре смотрел на Саутгемптон-стрит. Он — это мистер Куртис-младший, или, как его чаще называли, «наш мистер Ричард», служащий адвокатской конторы «Куртис, Хант, Дарси энд Куртис». Рассматривая вид за окном, он размышлял о том, что тот, кто добровольно выбирает себе профессию юриста, заслуживает особого уважения. Ему повезло, что он младший партнер фирмы. Работы у него немного, и он мог позволить себе спокойно смотреть в окно.

— Какой? — спрашивает Шара.

Контора «Куртис, Хант, Дарси энд Куртис» состояла из отгороженных друг от друга крохотных комнаток-офисов. У посетителей складывалось такое впечатление, что для того, чтобы куда-то попасть, им надо было пройти через множество кабинетов. Все помещения конторы выглядели на один манер — серо, одним словом. Ну а смогли бы ее украсить сидящие в ней немолодые машинистки да картины бородатых джентльменов на стенах?

Он смотрит на нее.

— Мальвина может длить… длить тебя… бесконечно?

Мистер Ричард Куртис-младший испытывал жуткую тоску. Все ему здесь порядком надоело.

Таваан и Мальвина смотрят друг на друга, чувствуя себя неловко.

Шара улыбается ему, но ее глаза печальны.

Если бы к нему направили посетителя, что случалось довольно редко, тот увидел бы перед собой степенного молодого человека в синем саржевом костюме, которого, казалось, ничего, кроме проблем клиента, не волнует. Делать вид, что он внимательно слушает посетителя, Ричард Куртис научился у отца — главы фирмы, такого же бородатого, как старцы на висевших в конторе портретах. Клиент и подумать не мог, что под деловыми бумагами, разбросанными на письменном столе Ричарда Куртиса, спрятан листок с первыми строчками его так и не завершенного стихотворения. Чтобы хоть как-то убить время, он сочинял «Оду весне». Это было все же лучше, чем до одури глазеть в окно, стонать от скуки или цепляться к старшей машинистке мисс Бридон.

— Нет, Сигруд. Разумеется, нет.



Природа просыпается:
деревья одеваются
листвою изумрудною,
и первоцветы чудные
глаз радуют и дарят всем
тепло и смех весенние…



— Но… что тогда случится?

— Этому придет конец, — взмахом руки она указывает на собственное тело. — И все будет так, словно то, что ты сейчас видишь перед собой, никогда не существовало.

Так что, если бы клиент узнал, чем занимается в рабочее время молодой юрист, он был бы сильно удивлен.

— Ты просто исчезнешь?



— Да. Исчезну.

Ричард Куртис нахмурился. Ему представилось, что в его кабинет входит мужчина. Незнакомец в черном плаще, воротник поднят. Вид таинственный.

— Мистер Куртис, — говорит он, — у меня к вам задание. Говорить о нем буду быстро, поскольку за нами следят. Вот вам три паспорта и автоматический пистолет. Вам предстоит немедленно отбыть в Каир. Будьте предельно осторожны. За вами может следить мужчина с запонками в виде маленьких крестиков. По прибытии в Каир вы отправитесь на улицу Семи Кобр. Дом, в который вы должны войти, узнаете по…

Он склоняет голову.

— Но… Но это несправедливо.

Куртис прекрасно понимал: все, что он себе представил, — полная чепуха. Это только мечты. Но зато какие приятные!

Она улыбается с отчаянием.

— Знаю.

— …и там вы встретите даму, — продолжал таинственный посетитель. — Надо ли говорить, что она будет красивой? Вот вам на текущие расходы тысяча фунтов…

— Это неправильно! Я не могу потерять тебя, вернуть и снова потерять.

И в этот момент в дверь кабинета Куртиса постучали. Обыденная реальность ворвалась в мечты. И это оказалась не прекрасная дама, а всего лишь мисс Бридон.

— Я знаю, Сигруд. Знаю. Но все так и будет. Обязательно будет. — Она тянется к нему, хватает за руку. — Все заканчивается. Ты это знаешь. Даже боги в конце концов умирают. И со мной случится то же самое.

— Сэр, мистер Хант просит вас зайти, — отчеканила она.

Он вытирает слезы, смущенный тем, что заплакал.

— После тебя и Мулагеш, после Хильд и Сигню… я… я не хочу снова остаться один.

Куртис поднялся из-за стола и безо всякого энтузиазма направился в кабинет начальника. Поскольку его отец уже не занимался делами конторы, Хант стал старшим партнером фирмы. Очень скоро молодой Куртис в нем разочаровался. Он многого ждал от Чарльза Грандисона Ханта, этого сухощавого и сурового вида мужчины. Надеялся, что тот будет поручать ему интересные дела. Однако надежды его не оправдались. Ходили слухи, что Чарльз Грандисон Хант человек скрытный. Поговаривали, что он обожает короткие шуточные стихотворения. Но Куртис не верил. Не верил точно так же, как и в появление загадочного незнакомца, способного выложить на текущие расходы тысячу фунтов. И тем не менее Ричард иногда представлял себе, как Хант говорит ему:

— Я знаю. Знаю, Сигруд. И мне очень жаль. Но послушай меня. Мы все — лишь сумма наших мгновений, наших поступков. Я умерла, Сигруд, — умерла, делая то, во что верила. И снова за это умру. Но если жизнь моя была правильной, то мои поступки отразятся, словно эхо. Те, кому я помогла, те, кого я защитила, — они понесут мои мгновения дальше. И это не так уж мало.

— Мистер Куртис, у меня к вам срочное поручение…

— Ты говоришь это мне, — произносит Сигруд, — человеку, чьи мгновения — всего лишь перерезанные глотки, печаль и ожидание во тьме.



— Но если бы ты не сделал то, что сделал, — не уступает Шара, — я, безусловно, не прожила бы так долго. И лично мне это бы совсем не понравилось.

Он постучал в дверь и тут же услышал знакомый голос. У Ханта была оригинальная манера — перед тем, как что-то произнести, делать глубокий вдох.

Он шмыгает носом.

Прижав подбородок к груди, он сидел за письменным столом и поверх пенсне смотрел на вошедшего Ричарда.

— Ненавижу с тобой спорить. Ты всегда побеждаешь.

— Мистер Куртис, у меня к вам срочное поручение, — глубоко вдохнув, произнес Хант. — Вы готовы вылететь вечерним рейсом в Париж?

— Что ж, утешься тем, что это, скорее всего, моя последняя просьба, — говорит Шара.

Куртису показалось, что он ослышался.

Он кивает, опять шмыгает носом и расправляет плечи.

— Я?! — удивленно воскликнул молодой человек. Мистер Грандисон Хант смерил его взглядом и презрительно фыркнул.

— Итак, Олвос. Она где-то рядом с усадьбой губернатора полиса — да?

— Нет, Ричард, это никуда не годится, — укоризненно произнес он. — У меня сложилось впечатление, что работа в «Куртис, Хант, Дарси энд Куртис» вас тяготит. — Хант сделал паузу, а потом добавил: — Ричард, скажите, только честно: вы считаете нашу контору стоячим болотом?

— В каком-то смысле, — говорит Мальвина.

Он трясет головой.

— Сэр, как еще это можно назвать? — невозмутимо спросил Куртис. — Я весь день сижу за этим проклятым столом…

— Совершенно верно, — прервав его, заметил Хант и словно в назидание поднял палец вверх. — У меня к вам еще один вопрос. Вы, наверное, знаете, что наши клиенты — члены известных английских семейств и что они проживают не только в Великобритании.

— До чего абсурдно прятаться у порога Божества, словно выслеживая должника, скрывающегося от кредиторов. Как я туда попаду? Существуют ли какие-то магические двери или лестницы, которыми я мог бы воспользоваться?

— Да, знаю. Поэтому…

— Вон там секретный черный ход, — говорит Мальвина, указывая на далекий и темный камин у противоположной стены. — О нем знаю только я.

— Ага! Поэтому вы и считаете нашу контору стоячим болотом?

— Только ты? — переспрашивает Сигруд. — А этот… как его… Вошем?

Она качает головой.

На лице Ханта появилось то, что в другой ситуации можно было бы принять за улыбку.

— Нет. Было бы неразумно отдавать столько власти в одни руки. Выход ведет к сторожке в парке рядом с Престолом Мира, такой вот причудливый маршрут. Мы воспользуемся им, потому что не можем снова пройти через дверь под Солдинским мостом — если появляться там слишком часто, кто-то может присмотреться и призадуматься.

— Сейчас, Ричард, — продолжил он, — времени вдаваться в подробности этого дела у меня нет. Однако то, что я вам сообщу, в корне изменит ваше мнение. Заниматься подобными делами одно удовольствие. На них всегда можно неплохо заработать. Англичане — народ консервативный. У них высокие моральные принципы. Поэтому среди них больше всего… Хм…

— И что мне делать, когда мы выйдем?

— Полоумных? — с детской прямотой полюбопытствовал Куртис. — Я тоже всегда так считал!

— Ну… — говорит Мальвина. — Ты же сказал, что хорошо угоняешь машины, верно?

Хант наполнился праведным негодованием и от злости едва не зашипел, как раскаленный утюг. А может, как разозленная змея. Ричард не решил, чему отдать предпочтение.

— Предлагаешь проехаться на угнанном авто через все блокпосты возле усадьбы губернатора?.. Меня застрелят еще до того, как я выберусь за стены.

— Я не это хотел сказать, — сдерживая гнев, ответил начальник. — У них в палате лордов сидят умнейшие люди. Их интеллектуальный уровень несравненно выше, чем у тех, кто заседает в палате общин.

— Мирград больше не такой, каким ты его помнишь, Сигруд, — говорит Шара. — Те блокпосты почти все закрыты.

Хант так распереживался, что от волнения снял пенсне.