Если верить преданию, у Дракулы были выпученные глаза. Не исключено, что это — признак некоторых гипнотических способностей, но возможно также, что все дело в базедовой болезни, которой нередко страдают жители горных стран. Окутано тайной почты все, что связано с именем этого человека, вплоть до места его захоронения: могилу в Снаговском монастыре многие считают кенотафией . Определенно можно сказать только одно: людская молва и время не преувеличили его жестокость. Иногда он совершал героические поступки, но все же был не героем, а психопатом; он сражался за независимость своей родины, оставаясь тираном и человекоубийцей. Таков был тот, кого в детстве звали просто Влад, в зрелые годы — Влад III и Влад Тепеш и уже после смерти — Дракула.
Место и время его рождения точно не установлены. Средневековая Валахия была далеко не самым уютным уголком Европы, и даже толща монастырских стен не обеспечивала надежную защиту ни людям, ни документам. Пламя бесчисленных пожаров истребило подавляющее большинство рукописных памятников. Так что год, когда родился будущий повелитель Валахии, мы теперь определяем лишь приблизительно: между 1428-м и 1431-м. Но построенный в начале ХV века дом на Кузнечной улице в Сигишоаре до сих пор привлекает туристов — считается, что именно здесь увидел свет мальчик, названный при крещении Владом, чья кровавая слава ужасает людей даже через полтысячелетия.
Сигишоара удивительно хорошо сохранилась. Конечно, выглядит она не так, как пятьсот лет назад, но за последние два века облик города изменился очень незначительно.
Узкие улочки вымощены крупным булыжником; замшелые стены домов достигают метровой толщины. Кое-где на черепичных крышах виднеются гнезда аистов. Сохранилась и городская стена со знаменитой Шмидовой башней; последнюю осаду она выдержала в 1704 году.
В тенистых внутренних двориках под тяжестью обильных плодов гнутся ветви орешников и яблонь. Вокруг тихо — здесь мало машин. И очень легко представить, как в эту тишину врывается стук копыт по камням, и свирепые всадники со сверкающими саблями в руках мчатся по тихим улицам, сея смерть. Постоянная готовность к самообороне была в те времена главным и необходимым условием выживания. Тот, кто пытался уклониться от борьбы, неминуемо погибал.
Подобные картины живо встают перед глазами при чтении старинных хроник. Среди ужасов непрерывных войн трудолюбивые монахи сохраняли достаточное мужество и спокойствие, чтобы заносить на бумагу все, что удавалось узнать о происходящих вокруг событиях. Эти описания сохранили для грядущих веков массу бесценных подробностей. Именно по монастырским летописям удалось воссоздать облик реального, исторического Дракулы.
Родился ли будущий господарь Валахии Влад III в доме, именуемом ныне «домом Дракулы»,— неизвестно; зато установлено, что в этом доме жил его отец, князь Влад Дракул. Как нетрудно догадаться, «Дракул» по-румынски означает дракон — князь Влад состоял в ордене Дракона, ставившего своей целью покорение неверных с последующим обращением их в христианство. И было у князя, как в сказке, три сына. Но прославился лишь один из трех.
Он был далеко не красавцем — по мнению современников, Влад был самым безобразным из братьев. Единственный аутентичный портрет, сохранившийся в тирольском замке Амбрас, скорее всего приукрашен; но жестокий рот, холодные глаза князя все же могут дать некоторое представление о характере человека, изображенного на полотне. При среднем росте он отличался огромной физической силой. Его слава великолепного кавалериста прогремела по всей стране — и это во времена, когда люди с детских лет привыкали к коню и оружию. Кроме того, Влад III прекрасно плавал, что также было немаловажным навыком, если вспомнить, что рек тогда было столько же, сколько и теперь, а вот мостов через них — гораздо меньше; новых не строили еще со времен римлян. Так что воин, не умевший своими силами быстро переправиться через поток, оказывался в очень невыгодном положении.
Не исключено, что внешность сыграла свою роль в формировании патологической жестокости Влада III. Как бы то ни было, лицо на портрете неплохо согласуется с образом, встающим со страниц хроник. Мы видим богато одетого темноволосого человека с глазами навыкате; большие выхоленные усы не скрывают чувственного выреза ноздрей, выдвинутый подбородок и оттопыренная нижняя губа придают лицу упрямо-презрительное выражение. Глаза темные, равнодушные, видевшие, по преданию, любого насквозь.
Надо отметить, что по понятиям своего времени Влад был истинным рыцарем: храбрый воин и умелый полководец, глубоко религиозный, в своих действиях всегда руководствовавшийся нормами долга и чести. А как государственный деятель он придерживался принципов, против которых едва ли можно возразить даже сегодня: освобождение страны от иноземных захватчиков и ее объединение, развитие торговли и ремесел, борьба с преступностью. И во всех этих областях в самые сжатые сроки Влад III добился впечатляющих успехов — но какими методами!
Хроники повествуют, что во времена его правления можно было бросить на улице золотую монету и подобрать ее через неделю на том же месте. Никто не осмелился бы не то что присвоить чужое золото, но даже прикоснуться к нему. И это в стране, где за два года до того воров и бродяг было не меньше, чем оседлого населения — горожан и земледельцев! Как же произошла такая невероятная метаморфоза? Очень просто —в результате проводившейся Владом III политики планомерного очищения общества от «асоциальных элементов». Суд в его времена был простым и скорым: бродягу или вора, независимо от того, что он украл, ждал костер или плаха. Та же участь была уготована всем цыганам, как заведомым конокрадам и вообще людям праздным и ненадежным. Массовые казни — испытанный способ остаться в памяти потомков; до сих пор большинство устных преданий о Дракуле сохранилось именно в цыганских таборах. В них нередко вкраплены вполне реальные исторические эпизоды, как, например, история постройки личной цитадели Влада III — крепости Поэнари. Это было почти пять с половиной веков назад: Тепеш захватил всех богомольцев, сошедшихся в Тирговисте из окрестных сел на праздник Пасхи, и объявил, что никто из них не вернется к родному очагу, пока не будет построена крепость. Несчастные знали, что с Владом шутить не стоит, и работа закипела. По преданию, к моменту окончания стройки все они были голыми: их одежда износилась от непосильного рабского труда от восхода до заката, а на покупку новой у них не было денег — князь, естественно, рабочим ничего не платил.
Но стены, построенные с помощью насилия и обмана, не смогли защитить своего свирепого владельца. В 1462 году турки после долгой осады взяли приступом замок Поэнари, а затем разрушили его. Влад сумел бежать из осажденной крепости и ускользнул от врагов; жена князя, не желая попасть в руки победителей, не менее жестоких, чем ее супруг, бросилась с башни.
Теперь об этих событиях напоминают лишь белеющие на скале руины да прозвание «река принцессы», сохранившееся за бурным потоком Аргеса.
Теперь следует сделать небольшое этимологическое отступление. Для дальнейшего повествования важно знать, что означает прозвище, под которым вошел в историю Влад III.
«Цепеш» — имя существительное, в буквальном переводе значит «сажатель на кол».
Заостренный кол в качестве орудия казни — одно из самых жутких изобретений средневековья, заимствованное европейцами у турок. Кол загоняли в тело лежащей жертвы ударами молота или же, наоборот, «насаживали» на неподвижно закрепленное острие осужденного, привязанного за ноги к упряжке лошадей. Поднаторевшие в своем ремесле палачи умели провести эту процедуру столь ловко, что наконечник кола выходил из-под лопатки, не пронзив по пути жизненно важных органов, и описаны случаи, когда несчастная жертва корчилась на вкопанном в землю колу много суток, пока смерть не прекращала страдания.
Именно это средство было любимым орудием Влада III, с помощью которого он проводил свою внутреннюю, а иной раз и внешнюю, политику. Десятки тысяч людей по воле Влада Тепеша приняли эту мученическую смерть, с которой не сравнится даже распятие.
Большинство казненных составляли пленные турки, а также цыгане — господарь Влад не жаловал праздношатающихся бродяг. Но та же кара могла постигнуть любого, кто был уличен в самом незначительном преступлении. В этом — разгадка неслыханной и не имеющей аналогов в мировой истории повальной честности населения Валахии в середине XV века. После того, как тысячи воров погибли на кольях и сгорели в пламени костров на городских площадях, новых охотников проверить свою удачливость уже не находилось.
Надо отдать Тепешу должное: в своем палаческом усердии он не давал поблажки никому, независимо от национальности или общественного положения. Всякого, кто имел несчастье навлечь на себя княжеский гнев, будь то турок или немец, трансильванец или серб, ожидала одинаково страшная участь. Кол оказался также весьма эффективным регулятором экономической деятельности: когда несколько семиградских купцов, обвиненных в торговле с турками, испустили дух на рыночной площади в Шесбурге, сотрудничеству с врагами веры Христовой пришел конец.
Можно только поражаться долготерпению народа, в течение почти десяти лет управлявшегося подобным государем. Но для того, чтобы понять «феномен Дракулы», надо учитывать существование постоянной внешней угрозы, висевшей над придунайскими странами в XV веке.
Отношение к памяти Дракулы в Румынии, даже современной, совсем не такое, как в западноевропейских странах. Не то чтобы его считали национальным героем, но уважением к нему — конечно, с солидной примесью суеверного страха — несомненно, и сегодня Влад Тепеш считается одной из ведущих исторических фигур эпохи национального становления будущей Румынии, которое восходит еще к первым десятилетиям XIV века. В то время князь Басараб I основал небольшое независимое княжество на территории Валахии. Победа, одержанная им в 1330 году над венграми — тогдашними хозяевами всех придунайских земель, — закрепила его права. Затем началась долгая, изнурительная борьба с крупными феодалами-боярами. Привыкнув к неограниченной власти в своих родовых уделах, они отчаянно сопротивлялись любым попыткам центральной власти установить контроль над всей страной, блокируясь при этом, в зависимости от политической ситуации, то друг с другом, то с венграми, то с турками. Через сто с лишним лет Влад Тепеш положил конец этой прискорбной практике, раз и навсегда решив проблему сепаратизма своим излюбленным способом. Но об этом — ниже.
Мы уже никогда не узнаем, каким был наш ужасный герой в личной жизни. Шутил ли он хоть когда-нибудь, озаряла ли улыбка лицо этого изверга-патриота? Летописи и легенды сохранили лишь отдельные жутковатые штрихи, за достоверность которых трудно ручаться — например, что любимым развлечением Влада в детстве было вырывать перья из крыльев пойманных птиц. Это похоже на правду: много лет спустя, оказавшись в венгерском плену, он, сидя в темнице, от скуки сажал мышей на собственноручно сделанный миниатюрный колышек.
Тем не менее многие румынские историки и литературоведы считают, что Влад III — жертва исторической несправедливости. По их мнению, с легкой руки ирландского романиста Брэма Стокера Тепеш был оклеветан перед всем миром, а извращенная фантазия англосаксов довершила дело. Стокер действительно погрешил против истины: Влад III не питался кровью своих подданных, предпочитая менее экзотические блюда. Однако свое прозвище он носил более чем заслуженно.
Интересно, что в народе Влад был, судя по всему, довольно популярен. Причины этого — в основном психологического свойства. Во-первых, он враждовал с боярами, вековечными и исконными угнетателями простонародья. Во-вторых, противовесом ужасу, который внушал Тепеш своим подданным, была гордость за его военные победы над могущественным и ненавистным врагом — турками. Те, кто сражался под командованием Влада III, чувствовали себя причастными к княжеской славе и хранили неизменную верность своему полководцу. В-третьих, всему населению страны были понятны и близки идеи, вдохновлявшие Влада на его деяния. И, наконец, был еще один очень важный фактор: религия.
Влияние церкви на жизнь всего общества в прошлом в тех краях было велико. Поэтому правитель, известный своей религиозностью и пользующийся моральной поддержкой духовенства, всегда мог твердо рассчитывать на покорность народа. А благочестие Влада III граничило с фанатизмом, ничуть не умеряя его жестокости. Впрочем, этому едва ли стоит удивляться: примеры такого рода сочетания в истории средневековья очень часты.
Влад с неизменной щедростью наделял монастыри землей и деревнями. Иногда такой дар бывал приурочен к какой-нибудь военной победе, иногда делался в порыве экстатического восторга, но чаще являлся результатом трезвого политико-экономического расчета. Как бы то ни было, совместное действие креста и кнута обеспечило кровавому вождю молчаливое повиновение народа. Лишь в молитвах и заупокойных службах изливалась скорбь по тысячам казненных, не обращаясь в ярость, направленную против тирана — ведь его власть была освящена церковью, а цели — разумны и благородны.
А теперь покинем Валахию и бросим взгляд на другую, пограничную с ней страну, которая сыграла решающую роль в судьбе нашего героя.
К северу от Бухареста сегодня тянутся на десятки километров бесконечные кукурузные поля. Но во времена Влада III здесь шумел лес — от Дуная до предгорий Карпат расстилались зеленым морем вековые дубравы. За ними начиналось плоскогорье, пригодное для земледелия. Молдаване, саксонцы, венгры издавна стремились в этот благодатный вольный край, к плодородной земле, защищенной от вражеских набегов дремучими лесами и отрогами горных цепей.
Венгры называли эти места Трансильванией — «Страной по ту сторону лесов», а саксонские купцы, построившие здесь хорошо укрепленные города, — Зибенбюрген, то есть «Семиградье». Все больше людей стекалось в эту свободную область, спасаясь от ужасов войны и гнета феодалов. Первыми поселенцами были, конечно, крестьяне; за ними появились ремесленники, торговцы и представители свободных профессий — художники, законоведы, ученые. Все они страстно желали одного: мирно трудиться на благо себе и окружающим и не трепетать в ожидании завтрашнего дня.
За какие-нибудь полсотни лет Трансильвания расцвела. Ее самоуправляющиеся города-республики — Шесбург, Кронштадт, Германштадт—росли и богатели; более 250 сел и деревень, не знавших турецких набегов, с избытком обеспечивали все население пшеницей, бараниной, вином и маслом. Географическое положение Трансильвании было очень выгодным — как только край стал обитаемым, по нему пошла одна из основных ветвей Великого шелкового пути. Возникали новые ремесла, новые цехи, ориентированные уже в основном на экспорт. Так, например, обилие дешевой шерсти дало импульс к ковроткачеству—занятию, вообще говоря, совсем нетипичному для Южной Европы. Но мало того: хитрые ткачи Семиградья занимались тем, что впоследствии назовут «экономическим пиратством», — делали ковры, почти неотличимые от турецких, и сбывали за соответствующую цену.
Но все имеет свою оборотную сторону. Богатство и благополучие Трансильвании делало ее в высшей степени лакомой добычей для соседей, самым могущественным и алчным из которых была, конечно, Османская империя.
Семиградье, не будучи централизованным государством, не имело собственной постоянной армии. Правда, в критические моменты созывалось ополчение, не раз доказавшее храбрость и боеспособность свободных людей в схватках с наемниками. Но, в общем, стабильность этого удивительного конгломерата, этой «Карпатской Швейцарии», объяснялась не военной силой. Трансильванские города вели тонкую и сложную политическую игру, подчиненную единой стратегической цели: соблюдать такой баланс интересов, при котором большинству окружающих ее княжеств и королевств было бы выгоднее иметь Трансильванию в качестве благожелательного посредника и щедрого кредитора, чем в качестве пленника — непокорного и далеко не беспомощного.
Но империя Мухаммеда I была слишком крупным противником. Никакие хитроумные доводы семиградских политиков не могли бы убедить турок добровольно отказаться от экспансии на Север. Имелись и соображения высшего плана, вообще не подлежащие обсуждению: ислам — религия завоевателей. Поэтому независимость Трансильвании оказалась тесно связанной с замыслами и действиями валахских господарей — маленькое княжество Валахия лежало между Семиградьем и мусульманским колоссом, играя роль своеобразного буфера. Прежде чем напасть на трансильванские города, туркам требовалось покорить Валахию; и в интересах семиградцев было создать такое положение дел, чтобы султан дважды подумал, прежде чем начинать новую войну с Валахией.
Эпитет «новая» не случаен. Хотя в середине XV века значительная часть Балканского полуострова уже входила в состав Османской империи, турки чувствовали себя здесь скорее господами, чем хозяевами. Восстания против турецкого владычества вспыхивали то тут, то там; их питали два могучих источника — стремление к национальной независимости и защита веры отцов. Эти восстания всегда жестоко подавлялись, но все же иной раз вынуждали турок идти на некоторые компромиссы.
Одним из таких компромиссов было сохранение государственного статуса отдельных княжеств, при условии их вассальной зависимости от султана. Была оговорена ежегодная дань — например, Валахия выплачивала ее серебром и лесом. А для того, чтобы тот или иной князь ни на минуту не забывал о своих обязанностях по отношению к повелителю правоверных в Стамбуле, он должен был отправить заложником ко двору султана своего старшего сына. И если князь начинал проявлять строптивость, юношу ждала —в лучшем случае — смерть.
Такая судьба была уготована и молодому Владу. Вместе с несколькими другими «высокородными отроками» — боснийцами, сербами, венграми — он провел несколько лет в Адрианополе в качестве «гостя».
Впечатления, приобретенные им в этот период, оказались, видимо, решающими при формировании характера будущего господаря Валахии. Радушные хозяева не скупились на наглядные примеры, показывающие, что ждет всякого, кто вызвал гнев султана или его приближенных. Влад и сам с детских лет выказывал свирепость, казавшуюся излишней даже в те суровые времена. Но с организованной жестокостью, возведенной в принцип, он познакомился уже при дворе султанского наместника, и эта школа не прошла впустую. Турки были хорошими учителями, а Влад — понятливым учеником.
Об изощренных казнях европейского и мусульманского средневековья написано много книг; читать их страшно. Ограничимся описанием двух небольших и, по понятиям того времени, незначительных эпизодов, свидетелем которых был молодой Влад.
Первый эпизод — повесть о султанском милосердии. Дело было так: один из вассальных князей поднял восстание, и этим обрек на смерть двух своих сыновей-заложников. Мальчиков со связанными руками привели к подножию трона, и султан Myрад объявил, что по своей бесконечной милости он решил смягчить заслуженную ими кару. Затем, по знаку властелина, один из янычар-телохранителей выступил вперед и ослепил обоих братьев. Слово «милость» применительно к данному случаю употреблялось вполне серьезно, без всякой издевки.
Вторая история связана с огурцами. Гостеприимные турки выращивали для стола пленных принцев привычные им овощи, и вот однажды обнаружилось, что с грядки похищено несколько огурцов. Дознание, срочно проведенное одним из визирей, не дало результатов. Поскольку подозрение в краже редкого лакомства падало в первую очередь на садовников, было принято простое и мудрое решение: немедля выяснить, что находится в их желудках. «Специалистов» по вспарыванию чужих животов при дворе хватало, и волю визиря тут же исполнили. К радости верного слуги повелителя правоверных, его прозорливость получила блестящее подтверждение: в пятом по счету разрезанном животе обнаружились кусочки огурца. Виновному отрубили голову, остальным же было дозволено попытаться выжить.
Что же касается казни на колу, то редкий день обходился без этого зрелища, причем во время групповых казней первыми жертвами всегда были цыгане. Гибель одного или нескольких несчастных кочевников являла собой как бы обязательный традиционный пролог к еще более обширной кровавой драме.
Теперь трудно представить, что происходило в душе не по возрасту угрюмого двенадцатилетнего мальчика, видевшего все это изо дня в день. И, наверное, именно отроческие годы Влада, омытые реками крови, превратили его в нравственного калеку. Период турецкого плена — ключ к разгадке всей последующей жизни нашего героя. Какие чувства переполняли его сердце, когда он смотрел на предсмертные муки людей — жалость, ужас, гнев? Или, может быть, страстное желание применить что-нибудь подобное к тем, кто держит его в плену? Во всяком случае, Влад должен был скрывать свои чувства, и он в совершенстве овладел этим искусством. Ведь точно так же его отец в далекой Валахии, стиснув зубы, слушал надменные речи турецких послов, сдерживая руку, рвущуюся к рукояти меча.
Оба Влада, старый и молодой, были всего лишь марионетками ненавистного султана. И оба верили, что это — до поры до времени.
В1452 году Влад вернулся на родину и вскоре занял опустевший валахский трон. Теперь наконец можно было сбросить оковы лицемерной покорности.
Заряд ненависти к туркам, накопившийся в душе молодого князя, был огромен. Влад III горел желанием показать своим учителям, что хорошо усвоил все преподававшиеся ему науки — насилие и хитрость, изощренную жестокость и искусство воевать. И хотя Влад всегда оставался ревностным и пылким христианином, в политике и в жизни он пользовался привычными ему с юных лет методами пашей и эмиров. В перспективе уже маячил целый лес заостренных кольев: на историческую сцену вступил Влад Тепеш.
Влад III правил недолго, около десяти лет. Очень скоро ему пришлось столкнуться с противодействием бояр, мешавших проведению единой политической линии, и он повел безжалостную борьбу с ними. При этом, как уже говорилось, князь опирался на поддержку беднейших слоев населения страны. Но, конечно, антифеодальная политика Влада III вдохновлялась совсем не любовью к простому люду и не состраданием — это чувство было ему неведомо, а стремлением к укреплению государства и собственной единоличной власти. Подобным образом короли Западной Европы использовали горожан в своей борьбе с непокорными феодалами.
К тому же бояре были явно расположены в пользу турок. Это легко понять: наместники султана не покушались на привилегии древних родов, а лишь требовали лояльности и своевременной выплаты дани. Воевать с султаном никто из бояр не собирался, а что касается дани, то вся ее тяжесть ложилась дополнительным бременем на тех, кто пахал землю и пас овец, рубил лес и ловил рыбу.
Бояре, встревоженные замыслами молодого князя, стали плести интриги. Этого и хотел Влад. Как только оппозиция сформировалась, он начал действовать, причем с энергией и размахом, совершенно неожиданными для его противников.
По случаю какого-то праздника князь пригласил к себе в столицу, в Тирговиште, чуть ли не всю валахскую знать. Никто из бояр не отклонил приглашения, не желая демонстрировать отказом недоверие или враждебность. Да и само количество приглашенных, казалось бы, гарантировало их общую безопасность. Судя по дошедшим до наших дней отрывочным описаниям, был тот пир роскошен и прошел очень весело. Вот только закончился праздник несколько необычно: по приказу «радушного» хозяина пять сотен гостей были посажены на колья, так и не успев протрезветь. Проблема «внутреннего врага» была навсегда решена.
Страна ужаснулась, но популярность Влада, как это ни парадоксально, росла, уже приобретая характер массового психоза. Такое положение дел — сочетание любви и страха — как нельзя лучше соответствовало его планам. На очереди была борьба с турками, для которой требовалось много послушных и верных солдат. А тому, кого боятся и в то же время любят, легко собрать армию.
На четвертом году княжения Влад разом прекратил выплату всех форм дани. Это был открытый вызов. Поскольку детей у него не было, то не было и заложников; и султан Мурад, проявив явное легкомыслие, ограничился отправкой в Валахию карательного отряда в тысячу всадников — преподать урок непокорному вассалу и привезти его голову в Стамбул, в назидание прочим.
Но все вышло иначе. Турки попытались заманить Влада в ловушку, но сами попали в окружение и сдались. Пленных отвели в Тирговиште. По случаю небывалой победы там состоялось праздничное торжество, кульминацией которого стала... казнь захваченных турок. Их посадили на колья — всех до единого, в течение одного дня. Пунктуальный во всем, Тепеш и в казнях соблюдал субординацию: для турецкого аги, командовавшего отрядом, был заготовлен кол с золотым наконечником.
Разъяренный султан двинул на Валахию огромное войско. Решающее сражение произошло в 1461 году, когда народное ополчение Влада III встретилось с турецкой армией, превосходившей валахов по численности в несколько раз. Турки снова потерпели сокрушительное поражение.
Но теперь росту могущества Влада стал угрожать новый противник, упорный и осторожный — богатые города Трансильвании. Дальновидные саксонские купцы, встревоженные безумной яростью и отвагой Влада III, предпочитали видеть на валахском троне более сдержанного государя. Да и крупномасштабная война Валахии с Османской империей совсем не соответствовала их интересам. Было очевидно, что султан ни за что не смирится с поражением — ресурсы турок огромны, предстояли новые битвы, новые войны. А если все балканские страны охватит пожар, Трансильвании уже не спастись. И причина всему — бешеный князь Влад: его непомерные амбиции сделали Валахию не щитом против турок, а костью в глотке султана, подвергая этим смертельной опасности и всех соседей.
Видимо, примерно так рассуждали семиградцы, начиная дипломатическую кампанию с целью устранить Влада с политической сцены. В качестве кандидата на престол в Тирговиште называли одного из фаворитов могущественного венгерского короля Дана III. Естественно, что королю такая идея пришлась по душе, и в результате отношения между Венгрией и Валахией заметно осложнились.
Кроме того, трансильванцы, действуя, по мнению Тепеша, по непосредственному наущению самого дьявола, продолжали вести оживленную торговлю с турками. Стерпеть подобную дерзость было невозможно, и Влад III начал третью войну — его армия двинулась на север.
Трансильванцы жестоко поплатились за свои попытки обуздать неистового соседа. Тепеш с огнем и мечом прошел по их цветущим равнинам: города были взяты приступом. И нетрудно догадаться, какую именно меру воспитательного воздействия он применял к побежденным охотнее и чаще всего. Тогда-то и увидел побежденный Шесбург пятьсот своих именитейших граждан на кольях посреди площади...
Покарав Трансильванию, Влад вернулся домой. Звезда его кровавой славы стояла в зените. Но неожиданный удар нанес Тепешу уже поверженный противник.
То, что оказалось не по силам турецкой армии, сумела совершить немногочисленная, но влиятельная прослойка образованных людей — торговая элита Семиградья. Как ни удивительно, был применен и оказался действенным метод, хорошо известный и нам, людям века двадцатого: воззвание к общественному мнению с помощью печатного слова. И вот на средства нескольких саксонских торговых домов был напечатан памфлет, где анонимными авторами подробно описывались все зверства Влада. Не ограничиваясь изложением фактов, они на всякий, случай добавили от себя некоторые подробности, касающиеся чувств и планов Тепеша в отношении Венгерского королевства.
Книга принесла ожидаемый результат. Образ действия Влада III вызвал единодушное возмущение при европейских дворах, а король Дан III пришел в ярость и решил действовать.
На помощь королю пришел случай. В 1462 году турки снова вторглись в Валахию. Не ожидавший этого Влад не успел собрать войска и был осажден в своем замке Поэнари. Как мы помним, ему удалось ускользнуть из осажденной крепости, оставив там на верную гибель немногих соратников и свою молодую жену. Теперь у него оставался только один путь к спасению — на север, в Венгрию. И он пришпорил коня — навстречу своей судьбе.
Король Дан, очень обрадованный тем, что обстоятельства сложились так удачно, немедленно заключил Влада в темницу.
В замках Буды и Пешта Тепеш провел двенадцать лет. Вряд ли эти годы способствовали смягчению его характера. Но он смирил гордыню и даже перешел в католичество, руководствуясь, безусловно, политическими соображениями. Наконец король, окончательно уверившись в покорности Влада, освободил его, дал согласие на брак со своей племянницей и даже разрешил набрать войско, чтобы снова занять пустующий престол Валахии.
Осенью 1476 года Влад вернулся на родину во главе венгерских наемников. Но, видимо, военная удача навсегда покинула Тепеша: боярское войско разгромило его дружину. Бояре потребовали выдачи ненавистного душегуба, и участь Влада III была решена — король Дан не собирался ввязываться из-за него в изнурительную войну с соседями. Но Дракуле не была суждена позорная казнь от рук бывших подданных. Узнав, что король согласился выдать его, он бежал — и принял смерть в бою. Разные источники приводят различные версии его гибели. В некоторых хрониках говорится, что умер сам, без видимой причины, умер, сидя в седле. В других кровавую эпопею валахского князя обрывают копье или меч. Они сходятся лишь в описании последующих событий. Найдя тело Дракулы, бояре изрубили его на куски и разбросали вокруг. Позднее монахи из Снаговского монастыря, не забывшие щедрости покойного, собрали останки и предали их земле.
Смерть Тепеша вызвала среди современников оживленную дискуссию: куда отправилась его душа — на небеса или прямиком в пекло? Сторонники обеих точек зрения приводили свои аргументы, но со временем возобладал третий вариант, который и лег в основу легенды.
...Тихутский перевал — одно из красивейших мест Румынии. От горизонта до горизонта вздымаются зеленые волны Карпатских гор. Лишь пение птиц да редкое позвякивание колокольчиков на шеях коров нарушают мирную тишину. Но поодаль, на неприступной скале, все еще белеют, как кости, руины крепости Поэнари — «орлиного гнезда» Влада III. И многие из местных жителей до сих пор верят, что призрак Тепеша не ушел из этих мест, что душу безжалостного князя не приняли ни земля, ни небо. В наказание за свою жестокость при жизни он обречен и после смерти томиться жаждой человеческой крови. Днем он спит в развалинах, а по ночам, в образе клыкастого вампира, рыщет в поисках новых жертв.
В прошлом веке с этим преданием познакомился ирландский писатель Брэм Стокер. Использовав материалы легенд, а также сведения, почерпнутые из саксонских хроник, он создал свою знаменитую книгу. Но поскольку Стокер писал не исторический, а приключенческий роман, он, чтобы избежать упреков в невежестве или плагиате, превратил прозвище «Дракул» в имя, добавив к нему полнозвучное «а» в конце
Страшный образ героя романа — графа Дракулы — уже больше ста лет завораживает сознание сотен тысяч читателей. Интерес к нему не ослабевает — об этом свидетельствуют бесчисленные переиздания книги Стокера, десятки аналогичных произведений других авторов, повествующих о новых приключениях кровавого графа, и, конечно же, сотни фильмов ужасов.
Золотой дождь, порожденный «дракуломанией», не обходит стороной и отечество Вампира номер один. Именно интерес к Дракуле обеспечивает постоянный приток иностранных туристов в Румынию. Дело в том, что зловещий образ графа-вампира способствовал появлению многочисленных мистических кружков в странах Америки и Западной Европы. Их обряды, скроенные обычно по рецептам Голливуда, подчеркнуто ужасны и патологичны, но, впрочем, в большинстве случаев безопасны для окружающих. Члены этих сект считают Дракулу своим духовным патроном. И десятки тысяч «дракуломанов» ежегодно совершают паломничество в Тирговиште, на родину своего кумира — вдохнуть воздух страны вампиров. Очень мало кто из них знает о подлинной жизни Влада Тепеша, принимая за исторически достоверные сведения фантастический образ, созданный Стокером и его бесчисленными последователями.
А это достойно сожаления. Правда, какой бы она ни была, всегда предпочтительнее любого вымысла. И еще — трагическая и страшная личность реального Дракулы, князя Влада III, не должна исчезнуть из людской памяти. Ведь его история — один из самых ярких примеров того, к каким преступлениям против человечности приводит соблюдение дожившего до наших дней принципа «цель оправдывает средства».
По материалам журнала «Гео» подготовил А.Случевский
На веслах по земному шару
Окончание. Начало см. в № 11/91.
11. На Диксон
Пролив Вилькицкого, залив Толля. Борьба со льдом
После десятичасового визита к полярникам и пограничникам с мыса Челюскина бежал под выстрелы ракетниц — прощального салюта. Ветер за это время изменил направление на северо-западное, и у берега появились первые льдины. Промедление грозило ледовым пленом. Если удастся спуститься к мысу Кит, выйду из пролива Вилькицкого. За ним ледовая обстановка должна быть легче. Может, все-таки доберусь до Диксона?
За кварцевой глыбой, украшающей самую северную точку Таймыра, в нос лодки ударяет сильное течение. Какое оно? Постоянное или приливно-отливное? Хорошо бы знать. Но... Почему сотни тысяч путешественников страны, занимающей одну шестую часть суши и третье место в мире по населению, должны подвергать себя опасности из-за глупого упорства людей, запрещающих пользоваться специальными картами? Будь у меня подробные морские карты ветров и течений, не пришлось бы путешествовать вслепую да и многих неприятностей удалось бы избежать.
Торосистые нагромождения льда не дают идти под прикрытием береговых изгибов. Лавируя в ледяном хаосе, медленно двигаюсь вперед. Думы нерадостные. Если в самом крупном проливе Северного Ледовитого океана протяженностью 104 километра течение постоянно, долго из него придется выбираться. За двое прошедших суток ледоколы «Арктика» и «Таймыр» сделали по два челночных рейса на проводке. Значит, ведут суда немного дальше мыса Прончищева, основная же работа для них в западном секторе Арктики. Выводы не очень для меня приятные.
28 августа. Воздух ноль градусов. На правом траверзе ледокол «Арктика». Впечатляет. Салютую ракетами. Похоже, остановился. Велик соблазн идти навстречу, нанести визит на атомоход, сделать памятную отметку на маршрутном листе «Пеллы-фиорд»... Все может человек — построить атомный ледокол, сокрушающий любые льды, достигающий Северного полюса, и тут же, в этих же беспощадных льдах, оказаться на маленькой гребной лодке. Словом, испокон веков познающий, открывающий, изобретающий, покоряющий—живущий, ты, человек! Кажущаяся в ночных сумерках остановка «Арктики» была обманом зрения. Судно делало маневр, двигаясь по траверзу на меня.
В полукилометре южнее, за мысом, красивый залив. За ним сказочная гора, побеленная вчерашним снегом. Крепкий встречный ветер заставляет подумать об отдыхе. Песчаные мели, косы хорошо прикроют от льда. Захожу за огромную стамуху (ледяное торосистое образование, сидящее на мели), бросаю якорь, ставлю печь. Пора разгружать дровяной склад — плавника на берегах с каждым днем становится все больше. И лодку заодно облегчу, а то стала прямо-таки свинцовой.
Вышел из пролива. Лодка идет легко, будто морское чудовище, державшее ее за корму, отцепилось. Чудищем этим было течение в проливе. Захожу за мыс Кит. Малюсенькая бухта, защищенная от ветра, — прекрасное место для отстоя. Бросаю якорь в соседстве с огромными, сидящими на мели льдинами. Здесь их последнее пристанище. Если до морозов приливы и отливы их не разрушат, значит, будут жить, заново народившись, обретя былую мощь и грозность. Опять рядышком снуют «дружочки» — величиной с воробья кулички. Что на воде клюют, не пойму?
Подремлю два часа до рассвета, нельзя упускать попутный ветер. Очнувшись, взбодрился чашечкой кофе, огляделся. Глазам своим не поверил — в 500 метрах домики, бульдозер, вездеход. Мигом жарко стало. Неужели унесло обратно? Неужели та же база геологов, что проскочил, не заходя, на пути к мысу Кита? Нет, стою на том же месте. Не сообразил спросонья — в увиденной картине отсутствовали буровые вышки. Еще стоянка геологов? Тут уж сам бог велел подойти. Стоянка брошена, оставленная техника разбита, кругом мусор, железо, бочки. Домики целы. Возможно, люди здесь еще появятся. Горько смотреть на замусоренную тундру, брошенное добро. Вот они, потерянные в масштабах страны миллиарды. Когда же на нашей земле появится хозяин?
Ветер северный, северо-западный, 3-5 баллов. Такой для меня в самый раз. За сутки можно будет пересечь стокилометровый залив Толля. Заложил компасный курс на мыс Оскара.
Внимательно смотрю в бинокль — горизонт по моему курсу почти чист — насчитал всего десяток льдин. Мелких совсем нет. Закладываю в память рельефные изломы берега на случай шторма и бегства. Глубина позволяет в ночлег отстояться на якоре. Поработаю до темноты и встану. Плохо, что опять остался с суточным запасом воды, непростительная безответственность. В крайнем случае, в море пока еще можно выловить льдинки. Благо оставил для топки немного дров. Сумерки. Ветер ослаб и повернул на северный — попутный. Зачем на якорь становиться, лягу в дрейф. Час назад на левом траверзе просматривался маяк, по нему и определяю расстояние дрейфа. Догнал большую льдину и полез в «каюту».
Ночью все обледенело. Якорный капроновый трос хрустит от ломающейся корочки льда, хорошо бы печь затопить. Нельзя, может возникнуть аварийная ситуация, куда ее раскаленную с углями денешь. Да, чтобы собрать гребную систему, надо время. А так хочется тепла! Вторые сутки не могу согреться, обсушиться. Ужинаю при свете электрического фонаря.
В полдень у отчетливо различимого разлома берега показалась точка, похожая на балок. Точно. Узкий прорыв в отвесных скалах ведет в глубокий морской залив. Будто кто-то огромной ножовкой выпилил кусок скалы для прохода. Не Гафнер-фиорд ли? Начальник заставы Челюскина говорил, что там стоят рыбаки, если их не сняли. Через час «Пелла-фиорд» у входа в Гафнер-фиорд. Красивое место. На верхней отметке каменный гурий и красный флаг. За мысом видны несколько вагончиков, антенны, какие- то мачты с флагами. Рыбацкий домик — на противоположной стороне, сейчас он скрылся за скалами. Над обрывом какой-то памятник, у его подножия... флаг. Приблизившись, сообразил, что за мысом стоят суда, это их мачты. Здесь уж, думаю, разживусь картой или кальку с лоции сниму. Хоть бы повезло. А вот памятник на поверку оказался, по-сухопутному говоря, сортиром, обитым толем. А морской флаг закрывал дырку, чтобы не дуло.
Одно из брошенных судов было полузатоплено, другое — на плаву, но, похоже, необитаемое. Две собачки на берегу бегают, лают. Никто не выходит. Из одного вагончика дым идет, есть, значит, кто-то. Причаливаю к затопленной корме, беру документы, собираюсь идти. А тут собачка по трапу забралась и по обледенелой палубе встречать гостя крадется, коль хозяин не встречает. И вторая подоспела. Лодку придется закрывать — все подберут. Трап крутой, обледенелый и снегом занесен, спускаюсь аккуратно. Дверь вагончика отворилась, и выглянул человек в тельняшке. Вот и моряки. В вагончике типичная картина, мягко говоря, беспорядок. Знакомимся. Халидулин Марс Мурзагалеевич, сторож-радист базы Центральной арктической экспедиции Севморгеология. Он знает, что я иду, ему сообщили по рации. С рыбаком, чей домик напротив, ждали меня вечером, на горе жгли факел. Не видел, а то, конечно бы, догреб. Поговорили немного за чаем.
— Не торопись, — говорит Марс,— у полуострова Оскар лед стоит и ветер нехороший. Глазом не моргнешь, как забьет залив.
Весть эта для меня не была неожиданной: при разработке маршрута я учитывал, что архипелаг Норденшельда может быть забит льдом. И все-таки озадачился.
— В двенадцати километрах отсюда, на обрыве, точка Диксонской гидробазы, ее отсюда видно, — говорит Марс,— можешь зайти...
Пробиваю крутую волну и ухожу мористее. Действительно, на крутом берегу видны цистерны и вагончик. Выйду на траверз и отдохну. Грести становится все труднее, волна бьет лодку в нос. Уже три часа прошло, а до точки еще два километра. Столь уж важно поравняться с ней? Отстой. Якорь зацепился хорошо, глубина метров двенадцать. Часа два полежал и выскочил из-под тента, как ошпаренный: в лодку ударилась льдина. От берега на несколько километров в море ползет сплошная белая лента льда, разрывов не видно. Чтo делать? Укрываться в фиорде? Заманчиво — быть с людьми. Но залив может закрыть навсегда. Нет, надо попробовать обойти край, дал же себе слово — биться до конца, до тех пор, пока лед не спаяет мороз.
Поднимаюсь на север, обхожу ходовые поля. Два километра иду курсом и снова в обход. Еще одна беда надвигается — туман. Засекаю по компасу берег. Зигзаг за зигзагом. Тыкаюсь в лед, что слепой котенок, ищу проходы. В сумерках прицепился к льдине. Быстро, чтобы не затерло, содрал шкуру с двух уток, прорубил колодец во льду, собрал литров десять подсоленной воды — ничего, пить можно — и дал тягу. Обходы все дальше уводят от земли на север.
Дважды прорубил каналы в спайках, дважды перетащился. Не всегда удается грести, тогда весло использую как шест. Снег чередуется с туманом. В четыре утра увидел берег. Потерял шерстяную варежку, замерзаю. Лед движется настолько плотно, что нет времени достать запасную. Прошло еще два часа. До забитого прошлогодним снегом высокого крутого обрыва меньше километра. Намыкался, прежде чем удалось приблизиться. Даже, если удастся к нему подойти, то высадиться невозможно: надо быть альпинистом, чтобы преодолеть его. Вот маленькое углубление в береговой линии, ручеек прорезал склон. Крупные льдины на мели сидят, признаков торошения здесь не видно. Самое место спрятаться. Туда, сюда ткнулся — не пускает лед. Выбрал самую маленькую перемычку и прорубил канал. Подошел к берегу на глубину полтора метра и бросил якорь. Надежное укрытие. Ну как не сказать: «опять повезло» — могло сейчас в море вместе со льдом утащить. За семнадцать часов хода ни минуты отдыха. Пожалуй, километров на 25 продвинулся к цели. Пока работал, согревался. Сейчас стою весь мокрый, зуб на зуб не попадает. Сырой снег валит стеной, дальше сотни метров ничего не видно. Понимаю, что надо переодеться, ставить печь. Но не могу заставить себя пошевелиться. Взгляд прикован к тенту, хочется юркнуть туда, зарыться в ворох тряпок и забыться.
Топлю печь, варю горячую пищу, спать только после ужина — силы мне еще очень пригодятся. Борьба с желанием заснуть бывает изнурительней самой тяжелой работы. Съел целиком утку, запил горячим бульоном и выпил кружку горячего молока с медом и маслом. Лицо горит, вены на теле вздулись — блаженство от истомы. Как мало надо человеку... Заложил в печку два кругляша, прикрыл заборник воздуха до последней дырочки и наконец-то заснул.
2 сентября. Воздух минус 1. Кругом все бело — и на море, и на суше. За пять часов на носу лодки образовался десятисантиметровый слой снега. Ветер — чистый запад. Встрепенулся, словно охотник, увидевший добычу. Повернет на южный! До сумерек дождался юго-западного ветра, но хода нет. Придется ночевать. Хорошо, что у Марса разжился дровами. Одежду всю высушил, еду впрок наварил и занялся дневником. Еще ни в одном путешествии не удавалось делать записи ежедневно. Мешал этому не только скудный свет и неудобное положение — писать приходилось и лежа на спине, и полусидя; вообще вся окружающая обстановка не очень располагала к этой работе. При прыгающей на волнах лодке на бумагу ложились такие каракули, что на другой день сам их с трудом разбирал. Сохранить листы чистыми не было возможности: стоило взять тетрадь в руки, как на ней появлялась сажа, пятна жира и бог знает что. Записи тех дней имеют отвратительный вид. Неужели придет день, когда снова смогу писать на чистой бумаге?
За вечер и ночь отлежал все бока. Никогда не думал, что одна звездочка, тускло мерцающая на небе, может доставить огромную радость — проясняется небо. В семь утра минус три градуса и посредственная видимость. Работает умеренный юго-восток, но лед все гонит против ветра. Движется он медленно, вяло, не то что вчера, вот-вот остановится. Ни единой полоски воды пока не видно. В полдень взору предстают клочки голубого неба и, в редкий миг, блеск солнца. Если бы был прибор, измеряющий человеческое настроение, то сейчас очень часто и полярно менялись бы его величины.
...Лед стало отодвигать от берега, и «Пелла» медленно поползла за ним, выискивая проходы. Усиливающийся попутный ветерок подгоняет, настроение прекрасное, скорость хороша. Грести буду беспрерывно, пока не иссякнут силы — на редкость благоприятная обстановка.
Пролив Матисена. И снова лед, лёд...
В пролив Матисена дорога закрыта льдом. Остается огибать полуостров, пересекать Таймырскую губу и идти вдоль поля в надежде на то, что где-то откроется дорога в пролив. Сейчас же предстояло выгребать против ветра. Добытые две утки стоили полутора часов каторжного труда. Был даже миг, когда в сердцах хотел выбросить их за борт. В губе носит лед отдельными льдинами и целыми полями. Когда берег был уже рядом, километрах в пяти, не больше, начался отлив. Скорость намного упала, и, чтобы подойти к берегу, пришлось попотеть, употребив при этом немало бранных слов для разрядки. Наступила полная темнота. Отдышался немного на якорной стоянке. Заварил кофе покрепче и пополз у самой кромки берега в поисках места для отстоя.
Устал, не могу заснуть. Мысли разные в голове роятся. Пытаюсь ответить себе на вопрос: что такое данное путешествие? Скорее всего — это спорт высших достижений, рекордов. А нужен ли он вообще, и кому, если нужен?
«...Спорт высших достижений является источником внутреннего обогащения личности и общественного прогресса. Спорт высших достижений имеет первостепенное социальное, культурное и государственное значение». Это строки из Основного закона Франции 1984 года «Об организации и обеспечении физкультурно-спортивной деятельности». Подобные законы приняты во всех развитых странах, кроме нашей.
Поднявшись к острову Пилота Махоткина, опять попытался войти в пролив Матисена. Ни на запад, ни на север дороги нет — архипелаг Норденшельда забит льдом. Не сумею пробиться, предстоит идти тундрой 500 километров на Диксон.
Четверо суток пришлось вести нескончаемую борьбу с самим собой, не менее жизненно важную, чем борьба со стихией океана — четыре километра сплошного ломаного льда испытывали на прочность и тело, и дух.
Тащить четырехсоткилограммовую, снаряженную лодку по ледяным ухабам сил не было, пришлось полностью разгрузить ее и устроить на берегу табор, где пришлось переночевать трижды. Чтобы преодолеть вставшую преграду, одного лишь упорства и выносливости было мало, необходимо было привлечь весь опыт путешествий в подобных условиях, знание Арктики и снаряжения, знание, без которого нельзя подготовить себя ко всякого рода случайностям. Любую ситуацию можно рассчитать достаточно точно. Самое сложное — предугадать непредвиденное.
5 сентября удалось продвинуться на 300 метров. Мозг сразу же выдал расчет — при такой скорости перемычку придется проходить десять суток. Радости мало. От результата заерзал на месте. Успокоил и вернул уверенность опять же разум. И тут же память воскресила историю плавания в 1869 году немецкого парусника «Ганза» вдоль берегов Гренландии на север. Судно раздавило, а экипаж спустил шлюпки и часть снаряжения на лед и стал пробиваться к земле. Такого длительного дрейфа, как у экипажа «Ганзы» — двести дней, две тысячи километров, история Арктики до того не знала. Каждый метр давался с огромным напряжением сил. За день (а точнее, за ночь, когда подмораживало) удавалось пройти 300 — 500 шагов.
Из дневника капитана парусника Пауля Фредерика Августа Хегеманна:
«...В ночь с 30 по 31 мая мы преодолели самый большой отрезок — 1200 шагов. Когда все лодки дотащили до места очередной стоянки, несколько человек потеряло сознание!»
Три мили до острова Илуилег они шли пятнадцать дней! 4 июня 1870 года, преодолев за тринадцать часов последние двести шагов, экипаж «Ганзы» спустил лодки на воду, а через десять дней они вошли в широкую бухту. На берегу виднелись крыши домов — это было спасение...
То ли лед стал лучше, то ли дух у меня поднялся, но к исходу третьих суток появилась возможность спустить лодку на чистую воду.
...В ночь на 9 сентября «Пеллу» подхватило сильное течение и понесло на Каторжный остров (остров «Правды»). Убрал весла, натянул тент и стал готовить еду: опять сутки прошли в беспокойных поисках выхода из ледяного лабиринта, без отдыха и почти без пищи. Загадал, если вынесет на полярку и лед даст возможность подойти к берегу, иду в гости к полярникам. Огни быстро приближались. Уже отчетливо слышен шум дизельного двигателя. Еще немного — и лодка уткнулась в берег у водомерного поста.
Заход на станцию был очень кстати. Сколько, думаете, нужно брать в подобное путешествие часов? Два моих хронометра вышли из строя. В зонах магнитных аномалий, здесь частых, все три компаса дают искаженный курс. А впереди туманы и два открытых участка в сто и сто пятьдесят километров. Предстоит плавание вне видимости берегов.
Впервые вижу укомплектованную людьми полярную станцию — шесть человек.
— Возьмите мои часы, — предложил начальник станции Эдуард Константинович Крыжин, — у меня есть еще двое. Вам без времени не определить свое местонахождение.
Уговаривать меня было не надо: сам бы попросил. Заправил газовый баллон, разжился булкой свежего хлеба, сделал на память снимки. Общение с полярниками было недолгим, но приятным. В 16 часов отвалил. Туман быстро скрыл остров. Осень стремительно набирает силу. Неумолимо укорачиваются дни, улетают птицы. Опустилась ночь. Тусклые проблески маяков направляют путь. Это большая удача — хотя бы ночью есть ориентиры. В полночь совсем рядом прошел большой сухогруз — еще одна ночь предстоит без сна: нахожусь на трассе каравана. Утром с некоторым беспокойством обнаружил, что земля совсем исчезла...
Скоро Диксон. Встречи на борту атомохода и в зимовье охотника
Лодка дрейфовала в нужном направлении, судов не было видно. Появилась редкая возможность устроить в открытом море баню. Мылся каждые десять дней, но чтобы на ходу, вдали от берегов — никогда. Разобрал гребное место, натянул тент и затопил печь. Помывка удалась на славу. Все-таки в открытом море находиться куда лучше, чем близ берегов. Для мореплавателя земля гораздо опаснее моря.
Ночь двенадцатого сентября провел за кекуром (одиноко стоящей скалой), как только наткнулся на нее. Вот повезло: можно спать спокойно, судно не раздавит. Пробуждение было тревожным. Почему не слышно воды, не колышется лодка? Если ушла вода, лодка должна навалиться на борт. Выглянул. Новый сюрприз — вмерз в лед. За скалой — затишье, образовалась линза льда толщиной в сантиметр. Температура минус 5 градусов. Вот он, конец плавания. Целый день, лишь для самоутешения, копошусь в сале (густой слой ледяных кристаллов на поверхности воды, одна из первых стадий образования льда) и блинчатом льду. Но через два дня ветер переменился на юго-восточный и принес туман, морось. Молодой лед разрушило и унесло от берега. Это прошел теплый циклон, о котором говорили полярники с острова «Правды».
День 14 сентября останется в памяти на всю жизнь.
— Капитан ледокольного судна «Пелла-фиорд» хочет нанести визит капитану атомного ледокола «Советский Союз», — говорю морякам, встретившим меня на большом водолазном боте.
У них все как положено — в спасательных жилетах и с рацией, по которой ведут переговоры с капитаном. Опускается парадный трап. Пришвартовываю к нему «Пеллу», поднимаюсь на борт и становлюсь на семь часов гостем экипажа. Капитан ледокола Анатолий Григорьевич Горшковский любезно предоставил возможность осмотреть судно новейшей постройки — это была первая навигация атомного исполина. Затем были отменная сауна, встреча с экипажем, на которой я рассказал о путешествии и ответил на множество вопросов, чай в каюте капитана.
— Смотрите не утоните, уж больно мала лодчонка, — были последние слова моряков, сказанные мне на прощанье.
До Диксона оставалось 250 километров. К утру вышел на восточный берег Пясинского залива. Впереди шхеры Минина, сложный для мореплавания участок. Даже паровая яхта Э.В. Толля «Заря» в 1900 году с большим трудом выбралась из этого района. «Все еще в шхерах Минина, которые доставляют нам немало огорчений», — писал в дневнике Толль 23 августа.
...Погода становится все хуже. Дожди и снежные бураны сильно мешают продвижению. Магнитные компасы не работают, солнца нет. До коренного берега сто пятьдесят километров. Посередине пути три больших острова, не промахнуться бы. Единственная возможность взять направление курса — это привязаться к географической карте. У юго-западной части острова Подкова два небольших островка. Если посадить их на одну ось вместе с лодкой, то нос последней будет направлен на юг. Так и ушел в туман, заметив направление ветра. Один раз по времени и солнцу удалось скорректировать показания компаса. Помогали ориентироваться и пролетающие утки. Птицы улетали на юг, к местам зимовки.
Через четырнадцать часов хода неожиданно из тумана появился скалистый берег. Стал двигаться вдоль него — остров. Но какой? Если Западный Каменный, можно, промахнувшись, угодить в Енисейский залив. Надо ждать, пока поднимется туман, и с высоты осмотреться. На следующий день это удалось. Вытащил лодку подальше от берега и пошел на вершину острова. А когда увидел его очертания, стало ясно — нахожусь на острове Расторгуева. Приплыл туда, куда хотел. Теперь от берега—всего 80 километров.
Пока ходил, прошло два часа. Приблизившись к лодке, остановился как вкопанный. Около нее ходил здоровенный белый медведь, останавливался, принюхивался. От увиденного меня в жар бросило. Сейчас начнет крушить лодку, тем и впишет последнюю строчку в моем путешествии. У меня ни ножа, ни ружья — все осталось в лодке. Зарекался же без ружья в тундру не ходить, так нет же...