Росс Томас

Желтая тень

Глава 1

Мне позвонили в тот самый момент, когда я убеждал конгрессмена, проигравшего накануне очередные выборы, заплатить по счету, а уж потом сжигать кредитную карточку «Америкэн экспресс». Конгрессмен задолжал нам 18 долларов 35 центов, крепко набрался и уже спалил кредитные карточки, полученные от «Карт бланш», «Стандард ойл» и «Диннерз клаб». Он сидел за стойкой, пил шотландское и чиркал спичку за спичкой, поджаривая кредитные карточки в пепельнице.

— Два голоса на избирательный округ, — наверное, в двенадцатый раз повторил он. — Два паршивых голоса на избирательный округ.

— Если вас назначат послом, вам не удастся обойтись без кредита, — говорил я ему, когда Карл протянул мне телефонную трубку.

Конгрессмен задумался над моими словами, нахмурился и покачал головой. Вновь помянул два голоса, стоившие ему победы, и поджег карточку «Америкэн экспресс».

— Слушаю, — бросил я в трубку.

— Маккоркл? — мужской голос.

— Да.

— Это Хардман, — голос басистый, с бульдожьим рокотом.

— Чем я могу вам помочь?

— Вас не затруднит оставить мне столик на ленч? Что-нибудь на час, минут пятнадцать второго.

— Вам заказ не обязателен.

— Я лишь хотел в этом убедиться.

— Лошади меня больше не интересуют. Я уже два дня не делал ставок.

— Мне передали. Вам что, не нужны деньги?

— Пока я больше проигрываю. Так чего вы звоните?

— Так вот, я ездил по делам в Балтимору, — он замолчал, и я приготовился ждать. Ждать и ждать. Детство и юность Хардмана прошли то ли в Алабаме, то ли в Миссисипи или Джорджии. Короче, в одном из тех южных штатов, где не привыкли спешить, так что до сути нам еще предстояло добраться.

— Вы ездили по делам в Балтимору, и вы хотите заказать столик на завтра, в час или четверть второго. Вас также интересует, почему я более не ставлю на лошадей. Что-нибудь еще?

— Мы собирались забрать кое-что с корабля, там, в Балтиморе, но приключилась небольшая заварушка и этого белого парня порезали. Как и Маша... вы знаете Маша?

Я ответил утвердительно.

— Маш сцепился с парой громил, и те крепко прижали его, но этот белый парень неожиданно помог ему выкрутиться... вы понимаете, что я имею в виду?

— Естественно.

— Что, что?

— Продолжайте, я слушаю.

— Так вот, один из этих громил достал перо и порезал белого, но лишь после того, как тот вступился за Маша.

— А почему вы звоните мне?

— Так ведь Маш привез его в Вашингтон. Он ударился головой, потерял много крови и отключился.

— И вам срочно потребовалась донорская кровь?

Хардман хохотнул, по достоинству оценив мою шутку.

— Ну вы и даете.

— Так почему вы позвонили мне?

— У этого белого парня ничего не было. Ни денег...

— Я не сомневаюсь, что Маш первым делом это проверил.

— Ни золота, ни удостоверения личности, ни бумажника. Ничего. Лишь смятый клочок бумаги с вашим адресом.

— Вы можете описать его, или все белые для вас на одно лицо?

— Ростом пять футов одиннадцать дюймов[1]. Может, даже все шесть. Коротко стриженные волосы. С сединой. Загорелый дочерна. Наверное, много времени провел на солнце. Примерно вашего возраста, только более тощий.

Я постарался ничем не выдать волнения.

— И куда вы засунули его?

— Сюда, к нам, на Фэамонт, — он назвал мне номер дома. — Я решил, что вы его знаете. Он все еще без сознания.

— Может, и знаю. Сейчас приеду. Вы вызвали доктора?

— Он уже перевязал его.

— Я поймаю такси — и сразу к вам.

— Так не забудьте насчет столика на завтра.

— Будет вам столик, не волнуйтесь, — и я положил трубку.

Карл, бармен, которого я привез из Германии, беседовал с конгрессменом. Знаком я подозвал его к другому концу стойки.

— Позаботься о нашем уважаемом госте. Вызови такси, позвони в ту компанию, что специализируется на пьяных. Если у него не будет денег, пусть подпишет счет, а мы отправим его почтой.

— Завтра в девять утра у него заседание комитета в Рейберн-Билдинг, — просветил меня Карл, — Насчет восстановления лесов. Речь пойдет о секвойях. Я собирался послушать, так что завтра заеду за ним и доставлю на заседание в целости и сохранности.

Некоторым нравится тереться у коридоров власти. Карл терся у конгресса. В Штатах он прожил меньше года, но уже мог перечислить по памяти фамилии ста сенаторов и четырехсот тридцати пяти конгрессменов в алфавитном порядке. Он знал, как они голосовали по любому вопросу. Знал, где и когда и по какому поводу заседают те или иные комитеты и будут ли слушания открытыми или закрытыми. Мог сказать, в какой стадии находится любой законопроект, как в сенате, так и в палате представителей, и с вероятностью от девяноста до девяноста пяти процентов определял его шансы на прохождение через конгресс. Он работал и в моем салуне в Бонне, но бундестаг не вызывал у него ни малейшего интереса. Конгресс же притягивал Карла, как магнит — железную стружку.

— Главное, чтобы он попал домой. Мне представляется, что он вот-вот свалится со стула, — конгрессмен уже уткнулся носом в бокал.

Карл оценивающе глянул на конгрессмена.

— Он примет еще пару стопок, а потом я сварю ему кофе. Не волнуйтесь, ночевать он будет дома, а не в канаве.

Я оставил его за старшего, попрощался с несколькими завсегдатаями и двумя официантами, вышел из бара, а попав на Коннектикут-авеню, повернул направо, к отелю «Мэйфлауэр». У отеля поймал такси, сел за заднее сиденье и назвал водителю адрес. Тот повернулся ко мне.

— Я не поеду туда ночью.

— Об этом вам лучше говорить не мне, а муниципальному инспектору, который ведает вашей братией.

— Моя жизнь стоит дороже восьмидесяти центов.

— Я готов заплатить целый доллар.

По пути к Фэамонт-стрит меня практически убедили, что следующим президентом должен стать Джордж Уоллес. Наконец такси остановилось у нужного мне дома, относительно нового, если сравнивать с соседними, построенными никак не меньше пятидесяти лет тому назад. Я расплатился с водителем и сказал, что ждать меня не надо. Он кивнул, быстро заблокировал двери и рванул с места. Я же зашел в подъезд, поднялся по лестнице, нажал кнопку звонка указанной мне квартиры. Дверь открыл Хардман.

— Заходите. Будьте как дома.

Не успел я переступить порог, как из глубины квартиры донесся женский голос: «Скажи ему, пусть снимет ботинки».

Я посмотрел под ноги. Пол устилал белоснежный ковер с длинным ворсом.

— Она не хочет, чтобы пачкали ее ковер, — Хардман стоял в носках.

Я присел и снял ботинки. А когда поднялся, Хардман протянул мне полный бокал.

— Шотландское с водой. Сойдет?

— Спасибо, — я оглядел гостиную.

L-образной формы диван, обитый оранжевой материей, кожаные кресла, обеденный стол из тика, разбросанные тут и там яркие подушки, призванные создать атмосферу уюта. Яркие эстампы по стенам. Чувствовалась рука опытного дизайнера.

В комнату вошла высокая темнокожая девушка в красных слаксах, на ходу стряхивая термометр.

— Вы знакомы с Бетти? — спросил меня Хардман.

— Нет, — я мотнул головой. — Добрый вечер, Бетти.

— Вы — Маккоркл, — она кивнула. — Тот парень болен, и сейчас говорить с ним смысла нет. Он придет в себя только через час. Так сказал доктор Ламберт. Еще он сказал, что его можно увозить отсюда, когда он очнется. А раз уж он — ваш друг, пожалуйста, увезите его, когда он очнется. Он лежит в моей кровати, а я не собиралась спать на кушетке. Там будет спать Хардман.

— Но, дорогая...

— Я тебе не дорогая, поганец ты этакий, — произнося эту тираду, она даже не повысила голоса. — Приводишь какого-то пьяницу с порезанным боком и укладываешь в мою постель. Почему ты не повез его в больницу? Или домой? Знал ведь, что твоя жена этого не потерпит, — Бетти повернулась ко мне, театральным жестом указывая на Хардмана. — Вы только посмотрите на него. Шесть футов четыре дюйма роста, одевается с иголочки, представляется всем «Хард-ман»[2], но слова не скажет поперек этой карлице, не выросшей и на пять футов. Налей мне что-нибудь, — Бетти плюхнулась на диван, а Хардман торопливо смешал ей коктейль.

— Как насчет мужчины в вашей кровати, Бетти? — спросил я. — Можно мне взглянуть на него?

Она пожала плечами и махнула рукой в сторону двери.

— Идите туда. Но он еще не очухался.

Я кивнул, поставил бокал на серебряный поднос на столике, прошел в спальню и посмотрел на человека, лежащего на большой овальной кровати. Я не видел его больше года, на лице появились новые морщины, в волосах добавилось седины. Звали его Майкл Падильо, он говорил без малейшего акцента на шести или семи языках, мастерски владел пистолетом и ножом и смешивал едва ли не лучшие «мартини» в Европе.

Многие полагали его мертвым. Или хотя бы надеялись, что так оно и есть.

Глава 2

Последний раз я видел Майкла Падильо, когда он падал с баржи в Рейн. Дрались тогда не на шутку. В ход шли пистолеты, кулаки, даже разбитые бутылки.

Падильо и китаец, звали его Джимми Ку, перевалились за борт. В тот момент в меня целились из дробовика, а потом еще выстрелили, так что я не знал, утонул Падильо или нет, пока не получил от него открытку.

Отправил он ее из Дагомеи, то есть из Западной Африки. Написал на ней одно слово: «Порядок», и подписался одной буквой — \"П\". Писать он никогда не любил.

Получив открытку, я ни один вечер провел за бутылкой виски, раздумывая, каким образом Падильо удалось перебраться с Рейна в Западную Африку и нравится ли ему тамошний климат. Вообще-то он любил перелетать с места на место. И в Бонне, где мы держали салун, он частенько разъезжал по Европе, выполняя поручения некоего государственного агентства, предпочитавшего не афишировать себя. Бывал он и в Лодзи, и в Лейпциге, и еще бог знает где. Я не спрашивал, что он там делал. Сам он мне ничего не рассказывал.

Когда же агентство решило обменять Падильо на двух предателей, удравших на Восток, Падильо предпринял попытку разорвать связывающий его контракт. И ему это удалось в ту весеннюю ночь, когда он свалился с баржи в Рейн, в полумиле от американского посольства в Бонне. Агентство вычеркнуло его из своих списков, и никто из сотрудников посольства не поинтересовался, а что же случилось с человеком, которому принадлежала половина салуна «У Мака» в Бад-Годесберге.

Попытка Падильо вырваться из-под пяты агентства вылилась в нашу поездку в Восточный Берлин и обратно. Во время нашего отсутствия неизвестные взорвали салун в отместку за наши то ли действительные, то ли воображаемые прегрешения. Я получил страховку, женился и открыл новый салун «У Мака» уже в Вашингтоне, в нескольких кварталах от Кей-стрит, в западной части Коннектикут-авеню. В зале всегда полумрак, тихо, а высокие цены отпугивают выпускников средних школ и студентов первых курсов.

Я стоял в спальне и смотрел на Падильо. Раны его я не видел: над покрывалом виднелась лишь голова. Он лежал спокойно, дыша через нос. Так что мне не оставалось ничего другого, как повернуться и выйти в гостиную, застланную белым ковром.

— Сильно его порезали? — спросил я Хардмана.

— Лезвие скользнуло по ребрам. Маш говорит, что он едва не приложил их обоих. Двигался легко, быстро, словно всю жизнь только этим и занимался.

— В таких делах он не новичок.

— Ваш друг?

— Мой партнер.

— И что вы намерены с ним делать? — спросила Бетти.

— У него маленький номер в «Мэйфлауэр». Отвезу его туда, когда он придет в себя, и найду кого-нибудь, чтобы посидел с ним.

— Маш посидит, — предложил Хардман. — Он у вашего друга в долгу.

— Доктор Ламберт полагает, что рана пустяковая, но он совсем вымотался, — вмешалась Бетти. Взглянула на часы, усыпанные бриллиантами. — Он проснется примерно через полчаса.

— Как я понимаю, доктор Ламберт ничего не сообщал в полицию? — на всякий случай спросил я.

Хардман фыркнул.

— Что за дурацкий вопрос?

— Действительно, дурацкий. Могу я воспользоваться вашим телефоном?

Бетти кивнула.

Я набрал номер, подождал, но трубку на другом конце все не снимали. Телефон был кнопочный, поэтому я попробовал еще раз, на случай, что нажал с непривычки не на ту кнопку. Звонил я жене, и, естественно, меня не радовало, что в столь поздний час, без четверти два ночи, ее нет дома. После девяти гудков кряду я положил трубку.

Моя жена работала корреспондентом одной франкфуртской газеты, той самой, что часто печатала обстоятельные передовицы. В Штаты она приехала во второй раз. Я познакомился с ней в Бонне, и она знала, что Падильо раз от разу выполняет поручения не слишком удачливого конкурента ЦРУ. Звали ее Фредль, и до замужества она носила фамилию Арндт. Фрейлейн доктор Фредль Арндт. Докторскую диссертацию по политологии она защитила в университете Бонна, и некоторые из ее нынешних знакомых обращались ко мне «герр доктор Маккоркл», на что я, в общем-то, и не обижался. И после года семейной жизни я очень любил свою жену.

Я набрал номер салуна. Трубку взял Карл.

— Моя жена не звонила?

— Сегодня — нет.

— Как конгрессмен?

— Закрывает заведение кофе и бренди. Выпил уже на двадцать четыре доллара и восемьдесят пять центов и по-прежнему ищет два голоса.

— Может, тебе помочь ему в поисках? Если позвонит моя жена, скажи ей, что я скоро приеду.

— А где вы?

— У приятеля. Не забудь передать Фредль, если она позвонит, что я скоро буду.

— Обязательно передам. До завтра.

— До завтра.

Хардман поднялся, шесть футов и четыре дюйма крепких костей и могучих мышц, на почтительном расстоянии обошел Бетти, словно опасался, что та его укусит, и скрылся на кухне, чтобы вновь наполнить бокалы. Полагаю, в иерархии преступного мира Вашингтона он занимал не последнее место. Командовал покрывшей Вашингтон сетью букмекеров, приносящих немалый доход, имел под рукой многочисленных специалистов, всегда готовых утащить требуемое из лучших магазинов города. Костюмы он носил по триста-четыреста долларов, туфли — за восемьдесят пять и разъезжал по Вашингтону в «кадиллаке» бронзового цвета с откидным верхом, беседуя с друзьями и знакомыми по радиотелефону. Негритянская молодежь смотрела на него, как на Господа Бога, а полиция не очень донимала, ибо он не жадничал и щедро делился добычей с кем положено.

Как это ни странно, я познакомился с ним через Фредль, написавшую большую статью о негритянском обществе Вашингтона, в которой и отметила высокий статус Хардмана. А после того, как статью опубликовали, послала ему экземпляр. Газета была на немецком, но Хардман распорядился перевести ее, а потом прислал в салун пару дюжин роз для моей жены. С той поры он стал завсегдатаем, а в вестибюле расположился один из его букмекеров. Хардману нравилось показывать друзьям перевод статьи, подчеркивая тем самым, что он — знаменитость международного масштаба.

С тремя бокалами в огромной руке он направился сначала к Бетти, обслужил ее, затем принес бокал мне.

— Мой партнер сошел с корабля? — спросил я.

— Так точно.

— С какого именно?

— Приплыл под либерийским флагом из Монровии. «Френсис Джейн». С грузом какао.

— Едва ли Маш приехал в Балтимору за фунтом какао.

— Ну, побольше, чем за фунтом.

— И что произошло?

— Маш поджидал кого-то из пассажиров и прохаживался по тротуару, когда те двое набросились на него. Он и охнуть не успел, как оказался на асфальте, но тут на сцене появился ваш приятель и отвлек их на себя. И дела у него шли неплохо, пока они не достали ножи. Один из них нанес точный удар, но Маш уже вскочил на ноги, врезал ему, и они оба дали деру. Ваш приятель упал, Маш вывернул его карманы и нашел лишь клочок бумаги с вашим адресом. Позвонил мне. Я велел ему поболтаться у пристани еще минут десять, а потом возвращаться в Вашингтон, захватив с собой этого белого парня. Кровь текла из раны и в машине Маша.

— Попросите его прислать мне счет.

— Ерунда, какой еще счет.

— Я понял.

— Маш сейчас приедет. И отвезет вас и вашего приятеля в отель.

— Отлично.

Я встал и вновь прогулялся в спальню. Падильо лежал в той же позе. Я постоял, глядя на него, с дымящейся сигаретой, полупустым бокалом в руке. Он шевельнулся и открыл глаза. Увидел меня, чуть кивнул, обвел взглядом комнату.

— Удобная кровать.

— Хорошо выспался?

— Нормально. Я живой или не совсем?

— Все будет в порядке. Где тебя носило?

Он улыбнулся, облизал губы, вздохнул.

— По странам и континентам.

Хардман и я помогли Падильо одеться. Белую рубашку выстирали, но не погладили. Как и брюки цвета хаки. За ними последовали белые носки, черные ботинки и пиджак из грубого твида.

— Кто твой новый портной? — поинтересовался я.

Падильо оглядел свой наряд.

— Пожалуй, на дипломатический прием в таком виде не пустят.

— Бетти постирала рубашку и брюки в машине, — пояснил Хардман. — Кровь еще не засохла, поэтому легко отошла. Погладить не успела.

— Кто такая Бетти?

— Ты спал в ее постели.

— Поблагодари ее за меня.

— Она в соседней комнате. Ты сделаешь это сам.

— Вы сможете идти? — спросил Хардман.

— В соседней комнате, кроме Бетти, найдется что-нибудь выпить?

— Обязательно.

— Я смогу идти.

И действительно смог, осторожно переставляя ноги. Ботинки я нес следом. В дверях он остановился, оперся о косяк. Затем прошел в гостиную.

— Позвольте поблагодарить вас за то, что уложили в свою постель, Бетти, — улыбнулся он высокой негритянке.

— Всегда рада помочь. Как вы себя чувствуете?

— В голове еще туман, но, я думаю, это от лекарств. Кто меня перевязывал?

— Доктор.

— Он сделал мне укол?

— Да.

— Человек хочет выпить, — вмешался Хардман. — Что вам налить?

— Шотландского, если оно у вас есть.

Хардман щедро плеснул в бокал виски и передал его Падильо.

— Вам, Мак?

— У меня еще есть.

— Маш будет с минуты на минуту. Он отвезет вас в отель.

— Где я остановился? — спросил Падильо.

— В своем «люксе» в «Мэйфлауэр».

— Моем «люксе»?

— Я снял его на твое имя и оплачиваю ежемесячно из твоей доли прибыли. «Люкс» маленький, но уютный. Деньги, пошедшие на оплату, ты сможешь вычесть из суммы, облагаемой подоходным налогом, если тебе придется заполнять налоговую декларацию.

— Как Фредль?

— Мы поженились.

— Тебе повезло.

Хардман посмотрел на часы.

— Маш будет с минуты на минуту, — повторил он.

— Благодарю за помощь вас и Бетти, — Падильо глянул на него, потом на девушку.

Хардман махнул рукой.

— Вы избавили нас от многих хлопот в Балтиморе. С чего вы вступились за Маша?

Падильо покачал головой.

— Вашего приятеля я не заметил. Обошел угол и сразу наткнулся на них. Решил, что они поджидают меня. Тот, кто ткнул меня ножом, знал, как им пользоваться.

— Вы сошли с корабля?

— Какой вас интересует?

— \"Френсис Джейн\".

— Да, плыл на нем пассажиром.

— Вам не попадался на глаза старичок англичанин, фамилия Лендид, лет пятидесяти — пятидесяти пяти, косоглазый?

— Я его помню.

— Он тоже сошел с корабля?

— Не в Балтиморе. Через четыре дня после выхода из Монровии у него лопнул аппендикс. Его положили в корабельный морозильник.

Хардман нахмурился, потом выругался. От души. Звякнул звонок, и Бетти пошла открывать дверь. В гостиную вошел высокий негр в черном костюме, белой рубашке, темно-бордовом галстуке и солнцезащитных очках, хотя часы показывали половину третьего ночи.

— Привет, Маш, — кивнул я.

Он кивнул в ответ одновременно мне, Бетти и Хардману, направился к Падильо.

— Как вы себя чувствуете? — голос мягкий, произношение четкое.

— Нормально, — ответил Падильо.

— Это Мустафа Али, — Хардман представил вошедшего Падильо. — Он привез вас из Балтиморы. Он — «черный мусульманин», но вы можете звать его Маш. Мы все так его зовем.

— Вы действительно мусульманин? — Падильо пристально смотрел на Маша.

— Да, — с достоинством ответил негр.

Падильо сказал что-то на арабском. Брови Маша удивленно взлетели вверх, но он ответил на том же языке. И на его губах заиграла довольная улыбка.

— На каком языке ты говоришь, Маш? — спросил Хардман.

— На арабском.

— Где это ты выучил арабский?

— А для чего, по-твоему, существуют пластинки? Разве я смогу поехать в Мекку, не зная языка?

— Такого я от тебя не ожидал, — в изумлении покачал головой Хардман.

— А где вы выучили арабский? — спросил Маш Падильо.

— Помог один приятель.

— Вы говорите очень хорошо.

— В последнее время часто им пользовался.

— Нам пора в отель, — напомнил я Падильо.

Тот кивнул и с трудом поднялся.

— Еще раз спасибо за помощь, — поблагодарил он Бетти.

Та промолчала, а Хардман сказал, что заедет завтра на ленч. Поблагодарил Бетти и я, после чего последовал за Падильо к машине Маша. «Бьюику» последней модели с телефоном между передними сиденьями и телевизором «Сони» с экраном в пять дюймов, дабы пассажиры на заднем сиденье не отвлекали водителя.

— По пути в отель я хотел бы заглянуть в свою квартиру. Буквально на минуту.

Маш кивнул, и мы тронулись с места. Падильо долго молчал, глядя в окно.

— Вашингтон изменился, — наконец он разлепил губы. — Куда подевались троллейбусы?

— Их сняли с линии еще в шестьдесят первом, — ответил Маш.

Мы с Фредль жили в одном из новых кирпичных домов, что выросли, как грибы после дождя, к югу от площади Дюпон в том районе, где когда-то стояли трех— и четырехэтажные пансионаты, облюбованные студентами, официантами, мойщиками машин, пенсионерами. Спекулянты недвижимостью сносили эти пансионаты, асфальтировали освободившееся пространство и обзывали его автостоянкой. Когда автостоянок набиралось достаточно много, спекулянты обращались в муниципалитет за займом и строили многоквартирный дом, называли его «Мелани» или «Дафни», в честь жены или любовницы. Ежемесячную плату за квартиру с двумя спальнями в таких домах исчисляли исходя из того, что муж и жена не только занимают высокооплачиваемые должности, но и с успехом играют на бирже.

И никто не задумывался, куда подевались студенты, официанты, мойщики машин и пенсионеры.

Маш поставил машину на полукруглой подъездной дорожке под знаком «Стоянка запрещена», и на лифте мы поднялись на восьмой этаж.

— Фредль обрадуется, увидев тебя, — сказал я Падильо. — Возможно, даже пригласит к обеду.

Я открыл дверь. Гостиную освещал большой торшер, только кто-то свалил его на пол. Я наклонился и поднял его. Заглянул в спальню, хотя и так понимал, что никого там не найду. Когда я вернулся в гостиную, Падильо стоял у музыкального центра с какой-то бумажкой в руке. Маш так и остался у двери.

— Записка, — предположил я.

— Она самая.

— Но не от Фредль.

— Нет. От тех, кто увез ее отсюда.

— Насчет выкупа, — читать записку мне не хотелось.

— В некотором роде.

— И сколько они просят?

Падильо понял, что читать записку я не буду. Положил ее на кофейный столик.

— Деньги их не интересуют. Им нужен я.

Глава 3

Я опустился в свое любимое кресло и уставился на ковер.

Падильо тем временем повернулся к Машу.

— Вы можете ехать. Похоже, мы тут задержимся.

Посмотрел на Маша и я.

— Может, я вам понадоблюсь? — спросил он. Уезжать ему не хотелось.

— Сейчас едва ли, — ответил Падильо.

Маш кивнул.

— Вы знаете, где меня найти.

— Знаю, — заверил его Падильо.

Маш повернулся и вышел из квартиры. Закрыл дверь, замок едва слышно щелкнул. Я оглядел гостиную. Картины по-прежнему висели по стенам. Некоторые Фредль привезла из Германии, другие купил я, были и такие, что мы выбирали вместе в Нью-Йорке и Вашингтоне. Книги стояли на полках, полностью занимавших одну стену. Не сдвинулась с места и мебель. Лишь торшер оказался на полу. Я встал и направился к маленькому бару в углу.

— Шотландского? — спросил я Падильо.

— Шотландского, — согласился тот.

— Что в записке?

— Тебе бы лучше прочесть ее самому.

— Хорошо. Прочту.

Я передал ему бокал с виски. Он взял записку и протянул ее мне. Отпечатанный на машинке текст, в один интервал, без даты и подписи.

\"Миссис Маккоркл мы увезли с собой. К этому часу вы уже переговорите с вашим коллегой, мистером Майклом Падильо, который этим вечером должен прибыть в Балтимору на борту «Френсис Джейн». После того, как мистер Падильо выполнит наше поручение, мы освободим миссис Маккоркл целой и невредимой.

Мы, однако, должны предостеречь вас от контактов с полицией. Федеральным бюро расследований или иным правоохранительным учреждением. Если вы это сделаете или мистер Падильо потерпит неудачу, нам не останется ничего другого, как избавиться от миссис Маккоркл.

Суть нашего поручения вам расскажет мистер Падильо. Жизнь миссис Маккоркл полностью зависит от его желания содействовать нам. До сих пор такого желания он не выказывал. Мы сожалеем, что вынуждены прибегнуть к этому методу убеждения, но все прочие не привели к требуемому результату\".

Я прочел записку дважды и положил на кофейный столик.

— Почему Фредль?

— Потому что я не пошел бы на это за деньги, а ничем другим прижать меня они не могли. Хотя и пытались.

— Они ее убьют?

Он пристально посмотрел на меня.

— Убьют в любом случае, соглашусь я на их предложение или нет.

— Она уже мертва? Они уже убили ее?

Падильо покачал головой.

— Нет. Пока не убили. Она им еще нужна, чтобы держать меня на коротком поводке.

Я подошел к книжным полкам, рассеянно провел рукой по корешкам книг.

— Наверное, я должен кричать. Кричать, голосить, биться головой о стену.

— Может, и должен, — не стал спорить Падильо.

— Я читал, что в подобных случаях лучше всего заявить в полицию. Просто позвонить им или в ФБР, и пусть они берут поиски на себя. Они накопили немалый опыт и знают, что нужно делать.

— Если ты позвонишь, ее убьют незамедлительно. Они будут следить за тобой. Скорее всего поставили «жучок» на твой телефон. Тебе придется где-то встретиться то ли с копами, то ли с агентами ФБР. Стоит тебе это сделать, она умрет. И у тебя не останется ничего, кроме этого письма, отпечатанного на взятой напрокат пишущей машинке, да мертвой жены.

Я вытащил книгу, посмотрел на нее. Поставил на место и две секунды спустя уже не мог вспомнить названия.

— Ты лучше расскажи, в чем, собственно, дело. А потом я решу, звонить в полицию или нет.

Падильо кивнул, прогулялся к бару, вновь наполнил свой бокал.

— Я готов на все, лишь бы вернуть ее тебе. На все. Могу сделать то, о чем они меня просят, или пойти с тобой в полицию или в ФБР, если ты примешь такое решение. А может, мы придумаем что-нибудь еще. Налить тебе?

Я кивнул.

— Но решение должен принять ты. А потом мы прикинем, как осуществить задуманное.

Бокалы он поставил на кофейный столик, а сам осторожно опустился в кресло. Скривился от боли. Ножевая рана давала о себе знать.

— Ты, конечно, помнишь ту ночь на Рейне, когда я и Джимми Ку перевалились через борт. Джимми плавать не умел. Он утонул. Мне прострелили левую руку, но я добрался до берега. Я слышал, как тебя вытаскивали из воды. Неподалеку от меня. Вам удалось поймать грузовик, так?

Я кивнул.

— Так вот, лежа в кустах, я и решил, что некоторое время мне следует почислиться в мертвых. А мертвым лучше всего быть в Швейцарии. И я отправился в Цюрих. Как я туда добирался, расскажу в другой раз.

— Во всяком случае, не вплавь.

— Вот именно. Сначала я нашел доктора в Ремагене, а уж потом, подлечившись, уехал в Цюрих. Кое-какую информацию я все-таки получал. Узнал, что наш салун взорвали, и предположил, что ты получишь страховку, после чего вернешься в Штаты. В Цюрихе я просидел два месяца, не ударяя пальцем о палец. Остановился я у приятеля, который и обратился ко мне с интересным предложением.

— Насчет поездки в Африку?