Грегори Фьюнаро

СКУЛЬПТОР

Как всегда, посвящается моей жене и отцу, но также и деду, у которого во дворе стояла статуя Давида, как мне казалось, оживавшая по ночам.
У лучшего художника одна только эта мысль, заключенная в мраморной оболочке; лишь рука скульптора способна разбивать заклятия и освобождать фигуры, спящие в камне. Микеланджело Буонаротти
ПРОЛОГ

— Стряхни с себя сон, сын Юпитера!

Томми Кэмпбелл, подобный молнии, стремительный нападающий «Бостон ребелс», открыл глаза, ожидая увидеть перед собой лицевую линию поля. Он слышал рев толпы, знакомые подбадривающие крики, доносящиеся с трибун. Его сердце быстро колотилось, отзываясь ритмичными толчками в мышцах ног. Да, Томми был уверен в том, что поймал мяч. Кончики пальцев и ладони ощущали знакомое электрическое покалывание.

Но крики болельщиков быстро затихли, зрение прояснилось, глаза разглядели сквозь молочно-белое марево яркий сияющий шар, и Томми Кэмпбелл сразу же понял, что это был сон. Да, он лежал, чувствуя спиной и ягодицами что-то холодное, твердое как сталь. У него кружилась голова, словно от наркотика, но в то же время все его тело бурлило энергией. Ему показалось, что он узнал зависший над ним источник света.

«Это из кино? Или из больницы? Когда меня оперировали?..»

— Вот и все, — произнес справа от него чей-то низкий голос. — Выйди из камня.

— Доктор, только не колено, — пробормотал Томми. У него во рту пересохло, и слова вырывались отрывистым хриплым шепотом. — Скажите, что сейчас это не колено…

Ответа не последовало. Вместо этого Томми почувствовал укол чем-то тупым, растянувший кожу на руке. Теперь его сердце билось как бешеное. Такого не было даже тогда, когда он поступил на первый курс колледжа в Бостоне или впервые вышел на замену в матче «Ребелс». Сейчас все воспринималось совсем по-другому. Томми казалось, что у него внутри бушует самая настоящая война. Какая-то сила старалась затащить парня обратно в сон, к тому победному тридцатисемиярдному проходу в матче против «Долфинс», другая отчаянно пыталась его разбудить, вернуть к действительности, к тому, кем он был сейчас.

— Где я? — прошептал Томми.

Свет над ним оформился в белый прямоугольник, подобный киноэкрану, парящему всего в нескольких футах перед лицом, с четко очерченными краями на фоне окружающего мрака. Да, теперь чувства быстро возвращались к нему, кровь резво пульсировала по венам, и с каждым ударом сердца потоком набегали воспоминания.

Томми пил пиво на крыльце, глядя на залив. В тот день он лишь ненадолго заглянул домой, чтобы отпраздновать победу. Ему хотелось побыть с родителями у них дома в Уотч-Хилле, штат Род-Айленд, перед главной игрой, прежде чем лететь в Тампу и готовиться к матчу за суперкубок против «Джайентс». Он был один. Да, Вики к тому времени уже уехала, а мама и папа легли спать. Было холодно, январская луна игриво плясала на ледяных водах бухты Фостер-Коув, тех самых, в которых знаменитый сын Род-Айленда в детстве плавал вместе со своим отцом.

— Папа, ты здесь? — прохрипел Томми.

Затем он вспомнил осу. Откуда она взялась в январе? Жужжание, острая боль укуса в шею, рядом с сонной артерией. Томми Кэмпбелл тотчас же вскочил, уверенный в том, что при своих шести футах шести дюймах прошибет головой низкий потолок крыльца. Но он не мог вспомнить, как опустился, упал на деревянный пол, хотя не забыл, как в прошлом сезоне в матче с «Тексанс» повалился вместе с мячом за пятиярдовую линию. Это печально знаменитое приземление снова и снова крутили по телевизору. В результате падения коленная чашечка была выбита, после чего он больше не смог подняться на ноги. Говоря словами одного осла из воскресного футбольного обозрения, данное событие стоило его команде чемпионского титула.

Но сейчас шел уже новый сезон, и крепкий двадцатишестилетний парень поправился быстро. После той травмы, случившейся меньше года назад и едва не поставившей крест на его карьере, Томми Кэмпбелл по прозвищу Суп поставил рекорд по числу результативных передач за один сезон. К черту проблемы в личной жизни, разрыв с невестой! Проклятье! За это во многом нужно благодарить Вики! Нет, любимец болельщиков, нападающий «Ребелс» выдержал испытание, метеором вернулся в большой футбол и практически в одиночку привел свою команду к главному матчу. Кстати, тот же самый осел из воскресного футбольного обозрения уже назвал его поединком за «кубок Супа».

Но сейчас что-то было не так. Томми чувствовал это грудью, пальцами рук и ног, которые разбухали, причем очень болезненно. Он попытался сориентироваться, отвести взгляд от светящегося белого прямоугольника, зависшего над ним, но его голова была зафиксирована неподвижно. Что-то стиснуло ему лоб, не позволяя двигаться из стороны в сторону. Томми непроизвольно попытался вытянуть руку, но тотчас же обнаружил, что его запястья также скованы. Он не видел грудь, бедра и щиколотки, но внезапно ощутил давление и во всех этих местах.

— Папа, ты здесь? — снова окликнул Томми. — Я свалился с крыльца и меня положили на растяжку?

Теперь его голос, пусть и наполненный дрожью, прозвучал отчетливо, чувства обострились до предела. Вдруг экран над ним мигнул и ожил.

Это было изображение скульптуры, серовато-белый мрамор на черном фоне. Фигура будто стояла, плавала в темноте всего в каких-то дюймах от лица Томми. Это была статуя обнаженного мужчины. Похоже на какое-то греческое божество, подумал он, но точно сказать не мог, так как не помнил, видел ли его когда-нибудь. Однако в то же время скульптура показалась ему чем-то знакомой. Причем Томми узнал не положение тела, неуклюжую позу стоящего божества, приветственно поднявшего в правой руке кубок. Конечно, не волосы — или это были гроздья винограда? — окружающие лицо бога, высекли искру в воспаленном сознании спортсмена. Нет, было что-то в самом лице, в теле…

Пока его рассудок лихорадочно пытался вспомнить, понять, статуя начала вращаться, словно стояла на поворотном столе. Томми увидел позади божества еще одну фигуру, доходящую тому лишь до пояса. Это действительно ребенок? Но что у него с ногами? Со ступнями? Малыш хитро улыбался, держа в руке гроздь винограда. Видимо, он скрывался за богом, чуть ли не поддерживая его.

«Точно! — подумал Томми. — Кажется, этот тип с кубком здорово перебрал и с трудом держится на ногах!»

Невероятно, но среди смятения, под звуки бешено колотящегося сердца промелькнули обрывочные воспоминания студенческих попоек в Бостонском колледже, шумных пирушек в Лас-Вегасе вместе с партнерами по команде, той модной вечеринки на Манхэттене, когда он познакомился с Вики…

«Папе она не понравилась с самого начала. Эти долбаные модели! Он был прав. Наверное, я ничего не соображал, когда сделал предложение этой…»

— Пора, — снова произнес голос. — Стряхни с себя сон, сын Юпитера!

Томми тщетно попытался повернуть голову, всмотреться в темноту краем глаза, но не увидел ничего, кроме странного образа, нависшего прямо над ним. Изображение на экране сменилось крупным планом головы статуи. Да, лицо бога с выпученными глазами и приоткрытым ртом окружали грозди и листья винограда.

— Кто ты такой? — воскликнул парень. — Что я здесь делаю?

Охваченный паникой, он начал судорожно вырываться, а изображение снова пришло в движение. Томми увидел, как камера медленно прошлась над грудью статуи, над раздутым животом и наконец остановилась над лишенным волос пахом, тем местом, где должен был быть член.

Да, у этого бога, кем бы он ни был, отсутствовал «краник». Между ног болталась лишь распухшая мошонка.

— Черт побери, в чем дело? — взвизгнул Томми.

К этому моменту он обливался потом, сердце гулко стучало у него в висках, путы впились в запястья подобно веревкам, на которых коптятся окорочка. Внезапно изображение исчезло, и Томми Кэмпбелл разглядел на экране себя, свое лицо, таким, каким он был сейчас, распростертым на столе, с привязанной головой. Но саму веревку Томми не увидел. Нет, его голову окружали гроздья винограда и листья, как и лицо того безымянного бога, которого ему только что представили.

— Это еще что такое, твою мать?..

Тут Томми застыл, в ужасе глядя на то, как по экрану медленно проплывает изображение его тела. Камера находилась где-то над ним, позади экрана, чуть правее того места, откуда доносился голос, но Кэмпбелл не видел ни ее, ни оператора, только свое мускулистое тело на экране. Его охватила неистовая дрожь, ему показалось, что он чувствовал, как под глазными яблоками судорожно бьется головной мозг. В неистовом порыве разлившегося адреналина Томми забился в путах, отчаянно пытаясь освободиться. Тело на экране извивалось и дергалось точно так же, как и он сам. Однако каким бы физически сильным ни был Кэмпбелл, надежды порвать путы у него было не больше, чем вырваться из мраморной глыбы. Что самое страшное, Томми не мог оторвать взгляд от себя. Молодой парень, охваченный паникой, смотрел, как камера проплывает над его загорелой, лишенной растительности грудью — вот где ремень! — медленно смещаясь к животу.

Только тут Томми Кэмпбелл наконец понял.

— Этого не может быть, — жалобно простонал он.

Неумолимый оглушительный барабан войны, беспощадный вестник того, что надвигалось со стороны горизонта, гремел у него в груди. Томми предстояло кое-что увидеть.

— Все это мне снится!

— Нет, мой Вакх, — произнес в темноте невидимый голос. — Ты наконец проснулся.

Охваченный безотчетным ужасом, Томми Кэмпбелл забился в судорожных конвульсиях, и его молодое сердце остановилось навсегда.

ЭКСПОНАТ ПЕРВЫЙ

«ВАКХ»

Глава 1

Доктор Кэтрин Хильдебрант в бешенстве вышвырнула отобранный у студента сотовый телефон в окно и проводила взглядом, как он разлетелся вдребезги, упав на асфальтовую дорожку, пересекавшую лужайку.

— Еще раз у меня на занятиях зазвонит сотовый телефон — виновного выведут из класса и расстреляют!

Тут Кэти остановилась.

«У меня под окном нет лужайки, как и окон в моем классе», — вдруг дошло до нее.

Телефон продолжал настойчиво трезвонить — Бетховен, «К Элизе».

— Мисс Хильдебрант!

Кэти повернулась к своим студентам, пришедшим на занятие по искусствоведению, но они за спиной преподавательницы успели превратиться в ее одноклассников из третьего класса школы в Иден-Парке. Учительница миссис Миллер нетерпеливо смотрела на нее, ожидая, когда она начнет отвечать. Гнев Кэти тотчас же сменился паническим ужасом. Одноклассники перешептывались, насмешливо хихикая. Кэти ощутила, как грудь ей стискивает страх. В классе становилось все светлее и светлее. Она недоуменно таращилась на белый комок, который держала в руках.

«Что это такое? Что я сегодня принесла на урок?»

Среди смеха и улюлюканий одноклассников белый комок внезапно превратился в стиснутую в кулаке простыню. Класс растворился в залитой утренним солнцем спальне Кэти, а на ночном столике у кровати настойчиво исполнял «К Элизе» ее собственный сотовый телефон.

Она раскрыла его и промямлила:

— Алло.

— Хильди?.. — Это была ее босс, доктор Джанет Поулк, заведующая кафедрой искусствоведения и истории архитектуры Браунского университета, единственный человек в Провиденсе, который осмеливался называть так вот запросто Кэтрин Хильдебрант прямо в глаза.

— Привет, Джан, — зевнула Кэти. — Господи, который час?

— Почти одиннадцать.

— Боже, не надо мне было вчера столько пить. Вечером загулялась допоздна, отмечая…

— Хильди, извини за то, что беспокою тебя в воскресенье, но этот тип из ФБР уже связался с тобой?

— Кто?

— Кажется, он сказал, что его фамилия Маркхэм, а может быть, Пекхэм. Точно не помню. Он был очень этим расстроен.

— О чем это ты?

— Этот Маркхэм или Пекхэм ушел от нас меньше пяти минут назад. Он застал нас с Дэном пропалывающими клумбы за домом и сказал, что собирает сведения в связи с исчезновением того футболиста.

— Томми Кэмпбелла? — спросила Кэти, усаживаясь в кровати.

Хотя Кэти Хильдебрант и считала себя женщиной привлекательной, она не могла отрицать то, что всю свою жизнь была синим чулком. Спорт ее нисколько не интересовал, она предпочитала прослушать лекцию о творчестве Донателло,[1] чем торчать на матче университетской футбольной команды. Однако даже ее покорил любимый сын Род-Айленда, неотразимый, светловолосый, голубоглазый, молниеносный нападающий, перехватить которого, похоже, не удавалось ни одному защитнику Национальной футбольной лиги. В прошлом сезоне Кэти все чаще и чаще ловила себя на том, о чем раньше даже подумать не могла. Она по воскресеньям сидела у телевизора, смотря футбол.

— Да, его самого, — подтвердила Джанет. — Томми Кэмпбелла, который бесследно исчез еще в январе.

— С какой стати ФБР вздумало обратиться к тебе?

— На самом деле этот человек хотел встретиться с тобой, Хильди. Он сказал, что ему нужно поговорить с экспертом по искусству Возрождения, итальянского, если быть точным.

— Так, дай-ка предположить. Кэмпбелла обнаружили на каком-нибудь курорте с краденым Боттичелли?[2]

С тех самых пор как Томми Кэмпбелл бесследно исчез почти четыре месяца назад, а «Бостон ребелс» в начале февраля вчистую проиграл суперкубок «Нью-Йорк джайентс», версий о случившемся выдвигалось столько же, сколько болельщиков было у «Ребелс». Молодой нападающий утонул в водах бухты Фостер-Коув, его похитил тренер команды-соперника, он сам решил найти успокоение в анонимности в духе Элвиса Пресли. Сама Кэти больше была склонна верить в последнее. Она видела что-то от себя в том скромном, мягком маменькином сынке, который, по утверждению бульварной прессы, по-прежнему при первой возможности навещал своих родителей. Это стремление не к славе и богатству, а к возможности жить вместе с теми, кого любишь, вдали от назойливых глаз, занимаясь тем, что делает тебя счастливым.

— Сотрудник ФБР больше ничего не объяснил, — вздохнула Джанет. — Когда я сказала, что мало в этом смыслю, а по части итальянского искусства равных тебе у нас нет, он заявил, будто ему это уже известно, и спросил, где тебя найти. Агент побывал в университете и у тебя дома, но никого там не застал. Тут до меня дошло, что он имел в виду твое прежнее жилье.

«Значит, Стив провел ночь у этой шлюхи, — подумала Кэти. — До сих пор не может решиться трахнуть ее в нашей супружеской постели. Долбаный актеришко. Тщедушный рохля, мать его».

Кэти обвела взглядом спальню своего нового жилища. Таковым оно оказалось для нее. На самом деле дом был построен в начале XX века. Его архитектура, естественный сплав викторианской изысканности и современной практичности, была характерна для многих трехэтажных особняков, выстроившихся вдоль Верхнего Ист-Сайда Провиденса. Кэти жила на первом этаже. Она переехала сюда в тот самый день, когда впервые стало известно об исчезновении Томми Кэмпбелла, меньше чем через неделю после того, как обнаружила переписку по электронной почте и Стив сознался в том, что у него есть связь на стороне. Но и сейчас, три месяца спустя, коробками с ее пожитками была заставлена вся непомерно дорогая трехкомнатная квартира. Кэти потребовалось срочно и полностью порвать со Стивеном Роджерсом, и ей повезло, что она быстро нашла свободную квартиру на Ист-Джордж-стрит. Ее семейная жизнь отправилась в сточную канаву, потому что муж, преподаватель факультета театрального искусства, не смог удержать свой член за ширинкой и вцепился в единственную хотя бы наполовину привлекательную ученицу, обратившую на него внимание почти за десять лет супружеской жизни. Это оказалось самым сложным. Кэтрин Хильдебрант понимала, что даже в свои тридцать восемь она умнее и симпатичнее любовницы своего мужа, однако у маленькой сучки было то единственное, чего недоставало доктору Хильди: молодость.

— Хильди, ты меня слушаешь?

— Извини, Джан. Ты сказала этому типу из ФБР, где я теперь живу?

— Да. Точный адрес я не вспомнила, но назвала ему номер твоего сотового телефона. Извини, Хильди, но я просто не знала, как быть. Ты на меня не злишься, а?

— Конечно нет. Дай я приму душ, а после того как этот тип объявится, перезвоню тебе. Спасибо за то, что предупредила, Джан. Я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю, — сказала Джанет.

Закрыв телефон, Кэти улыбнулась. Она действительно любила Джанет Поулк, считала своей матерью с тех самых пор, как работала под ее началом еще в Гарвардском университете. Именно Джанет, переметнувшись в Браунский университет, всего через несколько дней переманила следом за собой Кэти. Она, плохо это или хорошо, познакомила ее со Стивеном Роджерсом. Именно Джанет постоянно следила за тем, как идут у нее дела на работе, и, самое главное, эта женщина была рядом с Кэти, когда пять с половиной лет назад умерла ее мать.

— Не знаю, малыш, что бы я без тебя делала, — прошептала Кэти, обращаясь к коробкам, торчавшим в углу.

С этими словами она босиком пошлепала в душ.

Глава 2

Забрав свои мокрые черные как смоль волосы в хвостик, Кэти Хильдебрант с отвращением посмотрела в зеркало. Ее кожа напоминала сырое тесто, а карие глаза, обычно яркие, казались заплывшими. Складки в уголках, наполовину азиатские, наполовину немецкие, углубились и стали более выраженными.

«Все дело в вине? — мелькнула у нее мысль. — Или я просто старею?»

Кэти не помнила свой сон о третьем классе и строгой учительнице, но ее не покидал гложущий стыд по поводу того, что она стала всеобщим посмешищем. Затем Кэти вспомнила Стива, их первое свидание и его глупую шутку: «Так ты наполовину кореянка? А я просто подумал, что от общения со мной тебя клонит в сон!»

«Да, уже тогда мне нужно было попросить принести счет. Огромное спасибо, Джанет».

Раздался звонок в дверь, напугавший ее, она непроизвольно схватила сотовый телефон, лежавший на раковине, и пробормотала:

— Фу ты, черт.

Надев очки в черной оправе, она натянула спортивные брюки, не по размеру большую футболку с эмблемой Гарвардского университета и направилась к входной двери.

— Чем могу вам помочь? — спросила Кэти, глядя в глазок.

Мужчина, стоявший на крыльце, казалось, сошел со страниц каталога спортивной одежды: брюки защитного цвета, ветровка, под ней легкая водолазка. Кэти нашла это очень милым после напыщенных щеголей Ист-Сайда. На вид ему было лет под сорок, довольно привлекательный, с коротко остриженными каштановыми волосами и квадратным подбородком. Он сознательно отступил на шаг от двери, давая возможность рассмотреть себя в глазок. Когда мужчина сунул руку во внутренний карман ветровки, Кэти сообразила, что этот тип из ФБР — Маркхэм, Пекхэм или как его там — решил наведаться к ней в гости без предварительного звонка.

— Я специальный агент ФБР Сэм Маркхэм, — представился мужчина, поднося к глазку свое удостоверение.

«Значит, все-таки действительно Маркхэм, — подумала Кэти. — Тебе еще рано на пенсию, старушка Джанет».

— Я из отдела психологического анализа. Доктор Хильдебрант, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Отдел психологического анализа. Похоже, это серьезно.

Кэти видела «Молчание ягнят» шесть раз. Она регулярно смотрела полицейские телесериалы и знала, что отдел психологического анализа Федерального бюро расследований занимается убийствами, в первую очередь серийными.

Хильди открыла дверь и сказала:

— Извините. Джанет говорила, что вы мне позвоните.

— Доктор Поулк дала номер вашего телефона, мэм. Но мы уже установили ваш новый адрес, и надобность звонить отпала. Бюро предпочитает решать подобные вопросы при личной встрече. — Агент едва заметно улыбнулся.

— Понимаю, — смутилась Кэти. — Пожалуйста, проходите.

Закрыв за Маркхэмом входную дверь, Кэти задержалась в крохотной прихожей. Она узнала его одеколон: «Нотика». Флакон этой прелести Хильди прошлой осенью подарила своему мужу, после того как обратила внимание на аромат, исходящий от одного из своих студентов, и узнала название. Она буквально умоляла Стива пользоваться «Нотикой», но этот самовлюбленный мерзавец даже не распечатал коробку.

— Вы должны меня простить, — сказала Кэти. — Я до сих пор не обзавелась мебелью и не закончила распаковывать вещи. Предлагаю пройти на кухню, если, конечно, вы не желаете сидеть в гостиной на коробках.

— Кухня устроит, мэм.

Кэти провела специального агента Маркхэма по узкому коридору в глубь квартиры. Он сел за стол.

— Вчера я допоздна разбирала курсовые работы. Кофе еще не готов, но это займет не больше пары минут.

— Благодарю вас, доктор Хильдебрант, но я не пью кофе.

— Тогда, быть может, апельсинового сока? Или минеральной воды?

— Не утруждайтесь, мэм. Я не собираюсь вас долго задерживать.

Кэти обнаружила в его голосе тень акцента Новой Англии — обезоруживающая мелочь, после которой она сразу же прониклась к нему симпатией.

— Что ж, чем я могу вам помочь, специальный агент Маркхэм? — спросила Хильди, усаживаясь напротив.

— Полагаю, доктор Поулк уже объяснила, почему я вас искал?

— Да. Что-то связанное с итальянским Возрождением и исчезновением Томми Кэмпбелла?

— Совершенно верно, мэм. — Маркхэм достал из кармана маленькую пачку моментальных фотографий. — То, что я собираюсь вам показать, представляет собой конфиденциальную информацию, хотя, возможно, долго такое не продлится. Первой на место прибыла полиция округа Уэстерли, сегодня рано утром, до того как известили власти штата и наше управление в Бостоне. Несмотря на то что Кэмпбелл исчез в Уотч-Хилле, учитывая его известность, мы занимались этим расследованием с самого начала. Пока что нам удавалось не поднимать лишнего шума, но когда в дело вмешивается местная полиция, всегда повышается вероятность того, что средства массовой информации проведают какие-то подробности еще до того, как мы успеем этому помешать. Скорее всего, уже сегодня к вечеру все случившееся получит широкую огласку, но вы можете дать слово, что до тех пор будете молчать обо всем том, что я вам сейчас покажу? Не станете обсуждать это ни с кем, в том числе со своим боссом доктором Поулк?

— Да, обещаю.

Агент Маркхэм выбрал из пачки один снимок и положил его на стол.

— Вы узнаёте то, что изображено на фотографии?

— Конечно, — не задумываясь, ответила Кэти. — Это «Вакх» Микеланджело.

— Вы уверены? Пожалуйста, доктор Хильдебрант, присмотритесь внимательнее.

Кэти повиновалась, хотя на самом деле ей не нужно было глядеть на фотографию дважды. Скульптура была снята общим планом, с некоторого расстояния и сбоку, но доктор Кэтрин Хильдебрант, пожалуй ведущий американский эксперт по творчеству Микеланджело, могла бы описать все детали «Вакха» с закрытыми глазами. Сейчас она снова увидела противоречивую, но прекрасную скульптуру римского бога виноделия — пьяного, с трудом держащегося на ногах, казалось готового вот-вот, шатаясь, сойти с основания. Все было на месте: и чаша с вином в поднятой правой руке, и тигровая шкура, и грозди. Кэти разглядела за спиной Вакха сатира с козлиными ногами, с улыбкой лакомящегося кистью винограда, выскользнувшей из левой руки бога. Этого Вакха работы Микеланджело Кэти знала так же хорошо, как собственное тело. Она читала в университете отдельную лекцию, посвященную этой скульптуре, работая в Гарварде над диссертацией о творчестве Микеланджело, специально ездила в Италию. Да, если специальный агент Маркхэм хотел узнать о добром старом парне Вакхе, он определенно обратился по адресу, ибо доктор Кэтрин Хильдебрант написала монографию на эту тему!

— Однако я сразу могу уточнить, что речь идет о копии, — наконец сказала Кэти. — Этот фон, кусты позади статуи, — фотография была сделана на улице. Оригинал в настоящее время обитает в Национальном музее Барджелло во Флоренции. Однако копия просто бесподобная, это я вам точно говорю, вплоть до окраски мрамора. Но я не понимаю, какое отношение это может иметь к исчезновению Томми Кэмпбелла.

Помолчав немного, специальный агент Маркхэм положил на стол следующую фотографию. На ней крупным планом была снята голова статуи — венок из виноградных кистей, широко раскрытый рот, выпученные глаз. Теперь, в отличие от первого снимка, Кэти сразу же заметила: на этой фотографии что-то не так.

Тут до нее вдруг дошло. Она словно ощутила удар в солнечное сплетение.

— Господи, — прошептала Хильди. — Это же он! Томми Кэмпбелл!

— Да. Сегодня утром его обнаружили в Уотч-Хилле, в саду исполнительного директора одной инвестиционной компании, меньше чем в полумиле от дома его родителей. Труп уже опознан. Похоже, тот, кто убил Кэмпбелла, каким-то образом сохранил тело и расположил его в позе статуи, добившись даже нужного цвета, как вы верно заметили.

Захлестнутая волной шока, Кэти почувствовала, что слова застряли у нее в горле, но она понимала, что ей нужно их выдавить.

— Кто? Я хочу сказать, кто мог пойти на такое?

— А вот это, надеюсь, вы и поможете нам установить, доктор Хильдебрант. Сейчас там работает бригада криминалистов, проводит предварительный осмотр, но нам нужно, чтобы вы изучили место преступления до того, как мы заберем трупы.

— Трупы? Вы имеете в виду сатира? Значит, это тоже настоящий человек?

— Да, мальчик, — слабым голосом подтвердил Маркхэм. — Точнее, верхняя половина. Низ, судя по всему, — задняя часть козлиной туши.

— Боже милосердный, — простонала Кэти и, несмотря на легкий приступ тошноты, подступивший к горлу, и слезы, застилавшие глаза, спросила: — Кто это?

— Пока что точно сказать нельзя. Как раз в настоящий момент наш сотрудник изучает список пропавших без вести. Возможно, пройдет еще какое-то время, прежде чем мы сможем установить личность. Понимаете, в отличие от Кэмпбелла черты ребенка были существенно изменены, подправлены, чтобы точно воспроизвести выражение лица сатира Микеланджело.

Кэти почувствовала внутри пустоту. Ее охватило оцепенение.

— Вы не хотите переодеться? — предложил Маркхэм. — Для апреля погода холодная, а у воды еще хуже.

— Но почему я? — внезапно спросила Кэти, которая находилась словно в тумане, собственный голос показался ей чужим. — Несомненно, у вас есть свои специалисты в данной области, те, кто узнал статую, определил, что это работа Микеланджело. Хочу спросить, что такого я смогу сказать, чего вы не найдете в Интернете, черт побери?

Не говоря ни слова, специальный агент Маркхэм положил на стол последнюю фотографию. Кэти в ужасе посмотрела на снятые крупным планом буквы, аккуратно высеченные на основании, на котором стояло мумифицированное тело Томми Кэмпбелла. Надпись гласила: «Посвящается доктору Хильдебрант».

Глава 3

Наружная оболочка бывшей конюшни по-прежнему оставалась кирпичной. Такой ее выстроило в восьмидесятых годах XIX века зажиточное семейство, сколотившее состояние на производстве текстиля, на тогдашней окраине Ист-Гринвича, штат Род-Айленд. Она находилась ярдах в тридцати позади главного дома. Попасть туда можно было по вымощенной каменными плитами тропинке, ведущей от черного крыльца, или по грунтовой дороге, которая ответвлялась от своей мощеной сестры и проходила через густую рощу в западной части поместья.

Сам дом представлял собой неуклюжее трехэтажное строение с разворотным кругом перед крыльцом, в центре которого стоял давно не работающий фонтан. Так называемая парадная дверь на самом деле находилась сбоку и смотрела на восток, на ровные ряды деревьев. Поэтому посетители, которые сейчас приходили крайне редко, поднимались по ступеням, ведущим в комнату, расположенную рядом с библиотекой, которая выходила окнами на разворотный круг.

Однако Скульптор практически всегда пользовался задней дверью, ибо у него постоянно были дела в старой конюшне. Лишь после этого он шел к своему отцу, в дом, где прошла вся его жизнь. Семья Скульптора жила здесь с 1975 года, переехала сюда почти сразу же после его рождения. К этому времени конюшня уже давно была переделана в гараж на две машины с комнатой наверху, где при предыдущем владельце дома жил сторож. В детстве Скульптор часами играл один в пустом жилище. Однако в основном он просто прятался там, когда родители ругались или мать, напившись, била его.

Она часто колотила маленького сына, когда отец уезжал по делам или отправлялся в клуб играть в гольф. Если мать считала, что мальчик вел себя отвратительно, то иногда наполняла ванну ледяной водой и держала его в ней, пока он не начинал захлебываться. Иногда она запирала Скульптора в ванной комнате, выливала на пол хлорку и заставляла ребенка дышать ядовитыми испарениями, однако в основном просто лупила — неизменно по затылку, чтобы синяки и ссадины не были видны под густыми волнистыми волосами. Мать стращала Скульптора, что если он хоть кому-нибудь пикнет, то она умрет, а отец наложит на себя руки. Ребенок долго ей верил. Он очень любил своих родителей и ради них был готов на все. В то время отец называл Скульптора Кристианом — он еще помнил имя сына. Но это было очень-очень давно. Теперь отец никогда не называл его так.

Сам Кристиан тоже практически никогда не называл себя по имени. Он думал о себе только как о Скульпторе, за исключением тех редких случаев, когда этого нельзя было избежать на людях. Иной раз ему приходилось расписываться за рецепты для отца или покупать лекарства через Интернет. Скульптор ненавидел Всемирную паутину, но уже давно смирился с ней как с инструментом, необходимым для дела. Пока Интернет оставался в пределах бывшей конюшни, он его терпел, ибо там обитали новые технологии, творилась вся работа.

Отец Скульптора не знал о работе сына в бывшей конюшне. Он теперь вообще почти ничего не знал и едва ли не все время проводил в спальне, на втором этаже, прямо над кухней, глядя на кормушки для птиц, которые его сын много лет назад развесил на одном из раскидистых дубов. Иногда Скульптор ставил отцу музыку на старом проигрывателе, в основном хриплые грампластинки с классическими произведениями, все то, что тот любил до несчастного случая. Еще Скульптор установил проигрыватель компакт-дисков в корпусе старенького радиоприемника, устроив так, чтобы тот воспроизводил архивные записи радиопостановок тридцатых и сороковых годов. Отца это безмерно обрадовало, и он часами с улыбкой слушал радио.

В основном, однако, старик просто сидел совершенно неподвижно в кресле-каталке перед окном. Он по-прежнему мог поворачивать голову и двигать правой рукой, но теперь почти не говорил, лишь изредка звал какого-то Альберта. Скульптор понятия не имел, кто это такой, но, покопавшись в фамильных архивах, обнаружил, что у его отца был старший брат по имени Альберт, покончивший с собой. Отец тогда еще был маленьким мальчиком.

В то время как Кэти Хильдебрант и специальный агент Маркхэм ехали по девяносто пятому шоссе, направляясь в Уотч-Хилл, расположенный в нескольких милях отсюда, Скульптор вытащил из вены на запястье отца иглу, подсоединенную к капельнице. Как правило, он кормил его с ложки овсяной кашей со специальными добавками, обеспечивающими полноценное питание, однако за много лет обнаружил, что после ночи барбитуратов капельница эффективнее стабилизировала состояние старика. Тот провел в отключке почти шестнадцать часов, получая внутривенно постоянную дозу легких болеутоляющих, пока сына не было дома. Сейчас ему требовалось лишь немного нежного внимания и заботы, чтобы прийти в себя.

— Вот и все, — сказал Скульптор, вытирая струйку слюны с подбородка старика.

Швырнув тряпку в белую пластмассовую корзину с надписью «белье», он одной рукой пересадил отца с кровати в кресло-каталку, затем включил на малую мощность увлажнитель воздуха, стоявший на столике у изголовья. Иногда у отца пересыхали ноздри и из носа шла кровь. По сути дела, в этой спальне имелось все необходимое для ухода за инвалидом: штабеля коробок с медицинскими препаратами, отдельная ванная со специальным сидячим душем, в углу маленький холодильник для лекарств, три капельницы, все с мешочками, наполненными разными растворами для тех или иных целей. Если бы не красные обои, панели из потемневшего дерева и величественная кровать под балдахином, помещение запросто можно было бы принять за больничную палату.

— Пришло время посмотреть на птичек, — сказал Скульптор, подкатывая кресло к большому окну.

Он небрежно положил на проигрыватель пластинку, сонату ре-минор Доменико Скарлатти, и по черной лестнице спустился на кухню, когда первые надрывные гитарные аккорды разлились по комнате. Там он сполоснул руки и приготовил себе богатый белками напиток, вместе с которым хлебнул горсть витаминов и пищевых добавок. Скульптор просто умирал от голода после ночной работы, но устоял перед соблазном съесть что-либо существенное и вышел на заднее крыльцо. Да, ему необходимо строго соблюдать диету, чтобы находиться в пике формы и быть готовым к тяжелой работе, которая ждет его впереди.

Даже тогда, когда его знали как Кристиана, Скульптор всегда поддерживал себя в хорошей форме. Вымахав к семнадцати годам до шести футов пяти дюймов, он до несчастного случая занимался футболом и лакроссом,[3] даже выступал за команду академии Филлипса. Однако после несчастного случая Скульптор сосредоточился только на том, чтобы строить свое тело, в чем он с самого начала видел необходимую составляющую ухода за отцом. А несчастный случай произошел по вине матери. Кристиан так и не узнал подробности. Когда это случилось, он был в школе-интернате. Но из того, что ему удалось выяснить, получалось, что произошло все в гольф-клубе. Адвокат отца кое-что рассказал Кристиану через неделю после похорон. Кстати, парню как раз исполнилось восемнадцать, и он стал официальным опекуном семейного состояния. Мать изменяла отцу с инструктором по теннису, совсем молодым, ненамного старше Кристиана. В клубе произошла сцена, завершившаяся мордобоем. Отец уложил теннисиста на землю и уволок жену за волосы. Они выезжали на девяносто пятое шоссе, и в них на полной скорости врезался тяжелый грузовик. Мать погибла на месте, но отец остался в живых — парализованный ниже пояса, с бесполезной левой рукой и абсолютно ничего не соображающий.

Кристиан собирался поступить в Браунский университет на исторический факультет, пойдя по стопам матери, но, доучившись последний год в академии Филлипса, предпочел медицинское училище, чтобы научиться самостоятельно ухаживать за отцом. Он подал иск на компанию, владевшую грузовиком. Водитель был пьян, когда врезался в машину родителей Кристиана, и суд постановил выплатить единовременную компенсацию за гибель матери и обеспечивать уход за инвалидом-отцом до его смерти. Это решение не принесло Кристиану особого утешения, поскольку деньги ему были не нужны. Нет, отец за свою жизнь заработал столько, что средств хватило бы на уход за десятью инвалидами. Сначала Кристиан отдал его в лечебницу, но, окончив медицинское училище, полностью взвалил груз ухода за инвалидом на себя.

К тому же он знал, что ему никогда не придется работать ради денег.

Нет, его труд будет служить другой цели. Она стала ему ясна лишь в последние несколько лет, когда он наконец начал полностью понимать, почему мать била его, изменяла отцу и, как следствие, превратила мужа в овощ, прикованный к инвалидному креслу. Да, собственная жизнь, личная трагедия была лишь симптомом большого, общего недуга. Теперь, когда он стал Скульптором и понял свою цель, человек, которого раньше звали Кристианом, тоже догадался, что болезнь можно исцелить. Он сумеет использовать свой опыт для помощи другим людям. Его жизнь на этой планете должна спасти человечество от духовного самоуничтожения. Скульптор пробудился от вечного сна. Теперь он позаботится о том, чтобы и все прочие тоже проснулись.

Спустившись с крыльца, Скульптор направился по тропинке, вымощенной каменными плитами, к бывшей конюшне. Он уже начал хихикать, ибо в восторге предвкушал то, что его ждет, хотя и ненавидел Интернет.

Да, Скульптор свято верил в то, что его замысел увенчается успехом.

Доктор Кэтрин Хильдебрант ему в этом поможет.

Глава 4

— Вам теперь лучше? — спросил специальный агент Маркхэм.

— Да, спасибо, — солгала Кэти.

Она сидела, уставившись в окно, не замечая бесконечной вереницы безликих домов, мелькающих за окнами машины. Вдруг до нее дошло, что, невзирая на утренние события, она подсознательно высматривает большого синего жука на крыше здания Управления борьбы с сельскохозяйственными вредителями Новой Англии. Кэти терпеть не могла этого огромного синего жука, нелепую, чудовищную скульптуру, судя по виду созданную четырехлетним ребенком, но всегда помимо воли смотрела на нее, искала взглядом, когда въезжала в Провиденс с юга.

— Спасибо за кофе, — помолчав, добавила она.

— Не стоит.

Сотрудник ФБР заказал кофе именно таким, каким его любила Кэти: большая чашка, обезжиренное молоко, две таблетки подсластителя. Перед этим он, не моргнув глазом, поставил свой огромный черный джип «шевроле» перед кафе «Старбакс», именно там, где, по сообщению навигационной системы GPS, оно и должно было находиться, в самой середине запруженной Тейер-стрит.

«Вот что значит работать с чудиками», — подумала Кэти и тотчас же устыдилась тому, что шутит в такой неподходящий момент.

— Доктор Хильдебрант, не возражаете, если мы зададим вам пару вопросов? — спросила сидевшая сзади сотрудница ФБР по фамилии Салливан, светловолосая женщина лет тридцати с небольшим, с точеными чертами лица, пробудившими в Кэти зависть.

Маркхэм объяснил, что Салливан из бостонского управления ФБР. Пока он разговаривал с Кэти, эта женщина ждала в машине.

— Валяйте, не стесняйтесь, — сказала Хильди.

Достав из кармана портативное цифровое записывающее устройство, агент Салливан поднесла его ко рту и проговорила:

— Говорит специальный агент Рейчел Салливан. Я еду в машине вместе с Маркхэмом и доктором Кэтрин Хильдебрант. Сегодня воскресенье, двадцать шестое апреля. Время двенадцать двадцать.

Салливан положила диктофон между Маркхэмом и Кэти. От красной лампочки, указывающей на то, что запись включена, Хильди стало не по себе.

— Доктор Хильдебрант, вы являетесь автором книги о Микеланджело под названием «Спящие в камне», правильно? — начала Салливан.

— Да.

— Это ваша единственная опубликованная работа?

— Нет, но только она целиком посвящена скульптурам Микеланджело, вышла за рамки академической монографии и достигла массового читателя.

— Значит, книга разошлась большим тиражом?

— Конечно, до бестселлеров, рейтинг которых составляет «Нью-Йорк таймс», ей далеко. Но по меркам литературы, такого рода тираж действительно можно считать неплохим.

— А какие у вас еще вышли книги?

— Вместе со своим бывшим коллегой из Гарвардского университета я написала предисловие к учебнику искусствоведения, а также время от времени публикую обязательные статьи в различных академических журналах.

— Понятно, — сказала Салливан.

Кэти совсем не понравился ее тон. В этой даме не было ни обаяния Маркхэма, ни его доверительной прямоты. Нет, специальный агент Рейчел Салливан говорила, как прокурор из второсортного криминального сериала, к которым в последнее время так пристрастилась Хильди, — еще одно бездумное развлечение, которое, как она была уверена еще совсем недавно, ее не заставишь смотреть и силой.

— Тем не менее «Спящие в камне», несомненно, является вашей самой главной работой, — продолжала Салливан. — Можно сказать, именно она вывела вас в свет.

— Образно говоря, да.

— Вы требуете от своих студентов обязательного ознакомления с ней?

— Только на одном семинаре на последнем курсе. Да.

Внезапно Кэти внутренне ощетинилась. Ей показалось, что Салливан пыталась заманить ее в ловушку. Она мрачно обвела взглядом салон и остановилась на спидометре. Маркхэм мчался со скоростью восемьдесят миль в час, но рулевое колесо держал так, словно медленно проезжал по пешеходной зоне.

— Когда эта книга вышла в свет?

— Около шести лет назад.

— До или после того, как вы перешли в Браунский университет?

— Незадолго до того.

— Как давно вы стали требовать от своих студентов ознакомления с ней?

— Следующей осенью будет пять лет.

— Мне хотелось бы ненадолго отвлечься, — подчеркнуто сменив тон, продолжила агент Салливан. — Не было ли у вас за этот период — точнее, вообще когда-либо — студента, который казался бы вам странным, говорил или, быть может, даже писал что-либо необычное, выходящее за рамки творческого проникновения в царство искусства… Рисунок, доклад или даже письмо по электронной почте, которое вызвало бы у вас внутреннее беспокойство?

У Кэти в голове закружился калейдоскоп лиц, безымянных, нечетких, расплывчатых. Доктор искусствоведения в ужасе поймала себя на том, что не может вспомнить даже то, как выглядят ее нынешние студенты.

— На ум никто не приходит, — наконец натянуто произнесла она. — Сожалею.

— Ну а в университете? На кафедре? Вам никто никогда не говорил о том, что чувствует угрозу, исходящую от какого-то студента?

— Ничего подобного не припоминаю.

— Вы когда-нибудь чувствовали угрозу, исходящую от ваших коллег в Брауне или Гарварде? Быть может, от человека, который был уволен и затаил обиду на вас?

— Нет, ничего такого не было.

— Ни один студент к вам не приставал? — спросил агент Маркхэм.

Несмотря на содержание вопроса, Кэти нашла в его внезапном подключении к беседе благодатную передышку от назойливых расспросов прокурорши, сидящей позади нее.

— Никто не переходил границу того, что можно назвать невинным заигрыванием? Не было ничего более агрессивного?

Кэти всегда отличалась некоторой робостью, но никогда не была глупой. До Стива она встречалась лишь с несколькими мужчинами и только однажды, в Гарварде, имела более или менее серьезные отношения, но от нее не укрывались волны, исходящие от некоторых студентов. Однако за те двенадцать лет, что Хильди проработала в Браунском университете, лишь у двоих из них хватило смелости пригласить ее на чашку кофе, и оба раза верная супруга Стивена Роджерса ответила вежливым отказом.

«Но с другой стороны, были записки».

— Да, — неуверенно начала Кэти. — Где-то лет пять с половиной тому назад. В начале первого семестра, вскоре после того, как умерла моя мать, я стала получать анонимные записки.

От нее не укрылось, что Маркхэм поймал в зеркале заднего вида взгляд своей напарницы.

— Любовные?.. — уточнила Салливан.

— Не совсем. Сначала это были небольшие цитаты, в одну или две строчки, которые я приняла за попытку поддержки после смерти матери. Затем мне прислали сонет.

— Сонет? — переспросил Маркхэм. — Вы хотите сказать, любовный? Шекспира?

— Нет, не Шекспира, а Микеланджело. — Увидев недоумение агента, Кэти пояснила: — Микеланджело был не только живописцем и скульптором, но и писал стихи, хотя довольно посредственные. Его перу принадлежат сотни стихотворений на очень разные темы. Однако самыми известными среди них являются сонеты, посвященные юноше, которого любил Микеланджело — Томмазо Кавальери. Сонет, который я получила, был написан для него приблизительно в тысяча пятьсот тридцать пятом году. Если не ошибаюсь, не прошло и пары лет со дня начала их дружбы. Микеланджело было под шестьдесят, а Кавальери не исполнилось и двадцати.

— Сколько всего записок вы получили? — спросила Салливан.

— Четыре. Один сонет и три небольшие цитаты, также из стихов Микеланджело. Я находила их где-то раз в две недели на протяжении полутора месяцев, в разное время, в конверте, просунутом под дверь моего кабинета, когда меня не было на месте. Затем записки вдруг перестали приходить. С тех пор я больше ничего не получала.

— Вы сказали, записки были анонимные. Вам удалось выяснить, кто их писал?

— Нет.

— А мысли какие-нибудь были?

— Почерк казался дамским. Поскольку сонеты Микеланджело, посвященные Кавальери, имели гомосексуальную природу, я предположила, что моим почитателем является женщина.

— Сонеты имели гомосексуальную природу? — удивился Маркхэм.

— Да. Уже установлено, что Микеланджело был гомосексуалистом. Единственный вопрос, обсуждающийся в настоящее время в академических кругах, касается исключительно именно такой ориентации.

— Понятно, — сказал Маркхэм. — Позвольте спросить, суть того сонета, который вы получили, тоже имела отношение к неразделенной любви?

— В каком-то смысле. Все говорит о том, что Кавальери отвечал Микеланджело взаимностью, но в то же время есть все основания считать, что им так и не удалось утолить свои чувства. Поэтому в сонете речь скорее идет о недостижимой духовной любви, а не о плотской страсти. Во времена Микеланджело о ней нельзя было даже говорить. Микеланджело и Кавальери оставались близкими друзьями, но эта связь доставляла великому скульптору огромные муки до самой его смерти.

— У вас сохранились эти записки? — спросил Маркхэм.

— Какое-то время я их берегла, — смущенно призналась Кэти. — Потом показала мужу, и он попросил меня их выбросить. Я так и сделала. Понимаю, поступила глупо. Мне не нужно было его слушать.

«Если бы ты не слушала его в тот вечер, когда он сделал тебе предложение!..»

— Вы, случайно, не помните название того стихотворения, которое вам прислал этот человек? Или там был номер, как у сонетов Шекспира?

— Кажется, исследователи творчества Микеланджело пронумеровали некоторые его стихи, но в отличие от сонетов Шекспира единого общепризнанного порядка тут нет. Возможно, я ошибаюсь, поскольку это не моя сфера, но точно могу сказать, что в записке ни номера, ни названия не было. Это я помню. Если хотите, могу пересказать общий смысл…

— Но если вам показать стихотворение и цитаты, вы их узнаете?

— Да.

Агент Маркхэм выключил диктофон и заявил:

— Салливан, свяжись с нашим техническим специалистом на месте преступления. Убедись в том, что у него есть компьютер, подключенный к сети, чтобы доктор Хильдебрант смогла провести поиски в Интернете. Узнай, нельзя ли раздобыть и книгу стихов Микеланджело.

— Слушаюсь, сэр.

— Мне также будут нужны списки студентов доктора Хильдебрант и ее коллег с факультета искусствоведения за последние десять лет. Черт побери, достаньте мне поименный перечень учащихся всех факультетов, в названии которых есть слова «история» и «искусство». Сегодня воскресенье, но пусть кто-нибудь займется этим немедленно, чтобы завтра утром мы были на месте, когда откроются архивы.

— Слушаюсь, сэр, — снова сказала Салливан, набирая номер на сотовом телефоне.

— Агент Маркхэм! — начала Кэти, чувствуя, что разговор о Микеланджело вернул ее на землю, помог ей стать собой. — Я отдаю себе отчет в том, что моя фамилия высечена на постаменте этой страшной вещи. Поэтому вы считаете, что я имею какое-то отношение к этому психопату. Но неужели вы действительно думаете, что тот, кто прислал мне эти записки, и есть убийца, расправившийся с Томми Кэмпбеллом и мальчиком? Вдруг это просто дело рук какого-то придурка, прочитавшего мою книгу? Я хочу спросить, неужели вы подозреваете, что преступником может быть один из моих студентов?

— Я ничего не знаю, — ответил Маркхэм. — Но Томмазо — итальянский вариант имени Томас. Хочу заметить, что это очень странное совпадение. Сначала вам подкинули стихотворение, посвященное юноше по имени Томми, затем посвятили статую молодого парня, которого звали так же.

Кэти внезапно стало страшно, но еще больше она устыдилась собственной глупости. У нее загорелись щеки при мысли о том, что она сама не сопоставила два имени, когда упомянула Кавальери.

Но самым неприятным оказалось то, что специальный агент Маркхэм это сделал.

Глава 5

Стены комнаты на втором этаже бывшей конюшни были обшиты изнутри звукоизолирующим пенопластом от пола до низкого потолка. Окна заделали уже давно, и даже когда зажигались все лампы дневного света, благодаря черной поверхности пенопласта помещение обволакивала гнетущая темнота, которой, казалось, не было конца и края. В ходе работ по переоборудованию конюшни Скульптор сознательно обнажил балки перекрытия, чтобы хоть как-то увеличить высоту потолка. Они тоже были выкрашены в черный цвет. В дальней части жилой комнаты, там, где прежде находилась лебедка для подъема экипажей, Скульптор установил автоматический лифт. Это позволило перемещать вверх и вниз старый прозекторский стол через люк в полу в духе Франкенштейна. Иногда, находясь в легкомысленном настроении, Скульптор и сам катался на этой штуковине с этажа на этаж.

В противоположном конце комнаты, там, где была дверь, в одном углу располагалась необходимая техника. На Г-образном столе стояли два компьютера, три монитора с плоским экраном, принтер, телевизор с жидкокристаллическим экраном, цифровые фотоаппарат и видеокамера, а также прочие навороченные приспособления, которые время от времени требовались Скульптору для работы. В другом углу он хранил кое-какое медицинское оборудование, совсем не такое, как то, что было в отцовской спальне, предназначенное совершенно для другой цели.

Скульптор включил монитор, на который выводилось изображение с камеры видеонаблюдения, установленной в комнате отца. Тот оставался в прежнем положении: сидел у окна и смотрел на птиц. Скульптор включил микрофон, и помещение тотчас же наполнилось приятной мелодией Скарлатти.

Загрузив оба компьютера, Скульптор нажал кнопку на пульте дистанционного управления телевизором — канал «Фокс ньюс», без звука, как он и настраивал. Пока что не проходило никакой информации о первой выставке, призванной стать прорывом в общественное сознание, но тут не было ничего страшного, такого, что могло бы омрачить настроение. Нет, Скульптор не сомневался в том, что известие о его творении вскоре будет господствовать во всех выпусках новостей. При этой мысли он улыбнулся, надеясь на то, что подробности будут просачиваться медленно, как это нередко бывает в подобных случаях. Они разбудят любопытство, распалят аппетит.

Однако наибольший восторг вызывало у Скульптора то обстоятельство, что его творение увидит доктор Хильди. Только она была способна действительно понять суть созданного им «Вакха». Вскоре станет известно о надписи на постаменте, и широкая публика проведает о причастности к делу доктора Хильди. Что ж, у людей, конечно же, возникнет желание узнать о ней больше. Быть может, у нее возьмет интервью кто-нибудь из крутых журналистов. Это будет уже что-то! Данный факт хотя бы пробудит в обывателях желание прочитать ту книгу о Микеланджело. Тогда люди наконец-то начнут понимать и пробуждаться.

Подключив оба компьютера к Интернету — «Драдж рипорт»[4] и Си-эн-эн, — Скульптор достал из ящика письменного стола единственную книгу, которой было позволено находиться в бывшей конюшне. Это оказался экземпляр «Спящих в камне» с потрепанной обложкой, разлохмаченными страницами, подчеркнутыми фрагментами текста, пометками на полях. Он листал книгу, пока не дошел до внутренней стороны задней суперобложки. Там была помещена фотография доктора Кэтрин Хильдебрант. Шесть лет назад она носила волосы короче.

«Да и выглядела более грузной», — подумал Скульптор.

Быть может, все дело было в черно-белом снимке или в очках. Да, черная оправа, которую она носит сейчас, идет ей гораздо больше, чем эти старомодные проволочки. Объективно Скульптор признавал, что Кэтрин Хильдебрант привлекательна, но по большому счету подобные качества в женщинах его не интересовали. Он понимал, что, подобно материалу, из которого создавались его работы, истинная красота доктора Кэтрин Хильдебрант скрывалась внутри, спала в камне.

Смущенно улыбнувшись, Скульптор положил книгу обратно в ящик и на прозекторском столе спустился на первый этаж. Механизм шумел громче обычного.

— Надо будет смазать, — вслух произнес Скульптор, отправляя стол обратно.

Он займется этим, когда закончит наводить порядок в мастерской.

Первый этаж разительно отличался от комнаты наверху. Окна здесь также были заделаны, но стены изнутри остались голыми, кирпичными. На одной висела полка с инструментом, на другой была закреплена пробковая доска, на которой по-прежнему висели схемы «Вакха». Половину пространства занимал большой белый микроавтобус, на котором можно было въезжать и выезжать через одни из двух подъемных ворот, вторая полностью отводилась под мастерскую Скульптора. В углу виднелись тесный душ и рукомойник, а в полу сохранилась решетка, в которую, по словам отца, в девятнадцатом веке стекала кровь из освежеванных оленьих туш. Здесь же находилось все оборудование, необходимое Скульптору для работы, в том числе кульман и стул, трансформатор для электросварки и источник питания, небольшая наковальня, ведерко той самой специальной краски, распылитель, ультрафиолетовые лампы, рулоны пластиковой обертки и, наконец, в самом конце помещения, большой медицинский бак из нержавеющей стали. Он представлял собой самую сложную часть оборудования Скульптора, ибо был оснащен не только герметичной крышкой, но и холодильным устройством, даже вакуумным насосом. На улице под навесом хранились бочки с химическими реактивами, которые Скульптор доставал из погреба, когда материал был готов для обработки.

Включив маленький видеомонитор, закрепленный на кульмане, — отец у окна, звуки гитары заполняют все помещение, — Скульптор начал снимать с доски схемы и скручивать их в тугой рулон. Под кожей проступали вздувшиеся сухожилия могучих рук. Вечером он растопит в гостиной камин, достанет из погреба бутылку «Брунелло ди Монтальчино» и будет смотреть, как горят схемы.

«А почему бы и нет? Я славно потрудился и заслужил маленькую награду».

Да, к этому времени известия о его первой выставке наверняка заполнят эфир. В противном случае всегда можно будет навести средства массовой информации на след. Разумеется, сперва он убедится в том, что доктор Хильди увидела работу и получила его своеобразную благодарственную записку.

«Вероятно, как раз сейчас она направляется на место», — с улыбкой подумал Скульптор.

Продолжая наводить порядок в мастерской, он пришел к выводу, что слишком рискованно проверять все лично, повсюду следить за доктором Хильди, как это было раньше. Нет, ФБР рассчитывает именно на что-либо в таком духе. Разумнее подождать сообщений средств массовой информации, когда об этом узнают все.

— К тому же у меня не будет времени следить за доктором Хильди, — произнес Скульптор вслух. — Ибо завтра понедельник. В этот день я начну работу над своим следующим проектом.

Глава 6

Старший специальный агент Уильям Беррелл по прозвищу Бульдог относился к тому, что преподнесла ему судьба, со смешанными чувствами. Он только что был назначен новым главой Бостонского управления ФБР, и дело Томми Кэмпбелла с самого начала стало его любимым детищем, которым он занимался персонально. Опытный ветеран, имеющий за плечами двадцать два года службы в бюро, Билл Беррелл знал толк в криминалистике. Он работал в вашингтонском, чикагском и далласском управлениях, занимал высокие посты в ранге старшего специального агента, возглавлял секцию отдела стратегической информации Центрального управления ФБР, пока не получил назначение в Бостон. Бывшего морского пехотинца ростом шесть футов три дюйма с коротким ежиком на голове называли Бульдогом еще с того времени, когда он играл за футбольную команду Университета штата Нью-Гемпшир. Не только вследствие внушительных габаритов, мощных челюстей, грозного взгляда и горячего темперамента, но и из-за того, как он расправлялся со своими врагами: вгрызаясь в горло, раздирая на части.

Однако за три месяца, прошедших со времени исчезновения Томми Кэмпбелла, Бульдогу так и не удалось раздобыть ни крупицы информации. Все ниточки уже давно завели в тупик, он чувствовал отчаяние и потерял счет бессонным ночам, наполненным переживаниями по поводу первой крупной неудачи с тех пор, как Билл в ноябре прошлого года возглавил бостонское управление, да и за всю его карьеру. Такая вот задница!.. Труп парня был обнаружен именно в те выходные, когда старший специальный агент Сэм Маркхэм приехал в Бостон в рамках подготовки к трехдневному семинару по новейшим методам судебной криминалистики и психологии в Квантико. Маркхэм попал на место преступления раньше его и обратил внимание на ту первую наводку, которая появилась, когда исчезновение Томми Кэмпбелла было переквалифицировано в убийство.

Теперь у них на руках были два трупа и серийный убийца. Стало ясно, что они имеют дело с чем-то гораздо более значительным, чем просто убийство или самоубийство, и Берреллу, нравилось ему это или нет, понадобился Сэм Маркхэм. Не прошло еще и шести часов с тех пор, как в Уотч-Хилле была обнаружена жуткая белая скульптура, но старший специальный агент Уильям Беррелл по прозвищу Бульдог уже был не рад тому, как продвигается расследование.

Дело было не в том, что он испытывал к Маркхэму личную неприязнь. Напротив, Билл восхищался легендарным мастером составлять психологический портрет преступника, человеком, вычислившим Джексона Бриггса, известного как Сарасотский душегуб, того сукина сына, который душил одиноких пожилых женщин во Флориде. Разумеется, было еще отвратительное дельце в Роли, штат Северная Каролина. Да, никто не забудет то, что там произошло.

Ходили разговоры, что Сэм скоро возглавит отдел психологического анализа Национального центра изучения преступлений, связанных с насилием. Однако Билл Беррелл знал, что сорокалетний Маркхэм стремится вовсе не к этому. Нет, Маркхэм был таким же, как и он сам, чувствовал себя лучше, твердо стоя обеими ногами на земле, лично вкалывая на передовой. Теперь, когда исчезновение Томми Кэмпбелла переквалифицировано в убийство, Беррелл был вынужден работать с представителем Квантико и радовался тому, что это Сэм Маркхэм.

Тем не менее пятидесятилетний ветеран не мог избавиться от ощущения того, что судьба его обманула, передав первую и пока единственную ниточку в самом крупном деле за всю его карьеру в руки Маркхэму. Как бы Билл Беррелл ни восхищался Сэмом, он считал его появление вторжением на свою территорию, был в этом сродни бульдогу, оберегающему свой двор.

Вот почему Беррелла бесконечно разозлил звонок специального агента Рейчел Салливан, его посредника в отношениях с Маркхэмом. Начальник технической службы вкратце пересказал ему разговор с этой дамой, как только Билл прибыл на место преступления. Он вынужден был прервать визит к больной матери, живущей в Нью-Гемпшире, так как почувствовал, что должен лично побывать в Уотч-Хилле. Бульдог остался доволен тем, как бригада криминалистов проводила осмотр места, но посчитал просто неприемлемым то, что Маркхэм распоряжался его людьми.

Беррелл стоял на вымощенной щебнем дорожке, хмуро глядя на пачку «Мальборо». Курить он осмеливался только во время расследования, когда знал, что не скоро появится дома и жена не сможет унюхать запах дыма.

«Черт побери, как ему удалось затащить их сюда?» — ломал голову Беррелл, глядя на безукоризненно ухоженное поместье.

Особняк принадлежал состоятельному главе инвестиционной компании по фамилии Додд, который крепко спал вместе с женой, когда сторож обнаружил статую в юго-восточном углу сада с декоративно подстриженными деревьями. Высокая живая изгородь полностью отгораживала поместье Доддов от соседей, если не считать восточной части, полого спускающейся к берегу. Именно здесь в ходе предварительного осмотра места преступления люди Беррелла обнаружили на песке свежие следы, ведущие с соседнего участка и обратно. Его владельцы приезжали сюда только на лето, а не жили круглый год, подобно Додду и его жене, следовательно, не в сезон их дом пустовал. Тот, кто оставил следы на песке, это знал. К сожалению, он также догадался надеть что-то поверх обуви, скорее всего, полиэтиленовые пакеты, поэтому на отпечатках не удалось обнаружить ровным счетом ничего.

— Да, — прошептал Беррелл, выпуская облачко дыма. — Он, конечно же, загнал машину на соседний участок. Но это означает также, что этот тип должен был нести на руках Кэмпбелла и мальчишку по узкой полоске песка и дальше вверх по лужайке. Это говорит о том, что мы имеем дело с физически сильным, целенаправленным ублюдком.

Втоптав каблуком окурок в щебенку, Беррелл пересек обширную лужайку, направляясь к декоративному саду. Он взглянул на часы: без двух минут час дня.

«Черт возьми, где Маркхэм?» — подумал Билл, обводя взглядом море синих курток с надписью «ФБР».

Сад с декоративными деревьями представлял собой площадку размером где-то тридцать на тридцать метров, разделенную на четверти дорожками, вымощенными кирпичом, посреди которой был мраморный фонтан. За исключением сплошной живой изгороди высотой двенадцать футов, отделявшей владение Доддов от соседей с одной стороны, в остальных трех стенах были проделаны арочные окна и двери, позволяющие тем, кто находился в саду, наслаждаться восхитительным видом поместья, в том числе песчаным пляжем и раскинувшимся за ним Атлантическим океаном. В то же время участок оставался обособленным, замкнутым пространством. В дополнение к классическим мраморным скульптурам, занимавшим окна, сад был заполнен аккуратно остриженными деревьями — живыми скульптурами, среди которых были медведь, слон, жираф и лошадь.

В самом дальнем углу убийца и установил свой экспонат, который, несмотря на свое жуткое содержание, на взгляд Беррелла, смотрелся совершенно естественно среди своих мраморных и нежно-зеленых соседей. Интуитивно Бульдог чувствовал, что убийца хотел, чтобы все увидели не только Томми Кэмпбелла, не одно зловещее творение, но и весь окружающий контекст.

— Она здесь, Билл, — произнес голос у него за спиной.