Шарлотте Вайце
Письмоносец
Холодное сердце, непогоде подставлено тело, ветер сквозь меня
Автобус кружит по перевалам и долинам. Время: половина восьмого утра, и до Форехайма еще неблизко. Другие пассажиры дремлют, задернув шторы, чтобы не мешал сквозняк, а Каспар не спит. Он сидит впереди, наискосок от водителя, и не спускает глаз с узкой полосы дороги в свете фар.
Когда Каспар в половине второго ночи вошел в автобус, водитель подумал, что этот пассажир перепил и его стошнит в салоне: так он был бледен. Но выпитое за ужином шампанское уже давно испарилось через кожу. Каспар отмечал Новый год у друзей, а когда пробило двенадцать, пошел к матери — попрощаться. Он в который раз рассказал ей, что переезжает на север, в городок под названием Форехайм, где он получил место сельского почтальона.
Белая разделительная черта на дороге проносится мимо, быстрее, чем глаз успевает заметить ее. Она колеблется из стороны в сторону, как в мультфильме, и похожа на белые крылья в полете. В какой-то момент она совсем исчезает, все черно. У Каспара перехватывает дыхание, ему кажется, что автобус летит в пропасть.
Он переводит дух, прижимает руки к лицу и смотрит на пейзаж за окном. На небе мерцают звезды. За кромкой деревьев видны тучи, хлюпает снег. Автобус переваливает через хребет, а после дорога резко идет под уклон. Затем — множество крутых виражей, потом автобус проезжает мимо фабрики, над водопадом, минует школу, особняки, аптеку, парикмахерскую, закусочную и супермаркет.
— Форехайм! — кричит водитель.
Пассажиры просыпаются и начинают собираться. Каспар крепко держит свои спортивные сумки.
— С Новым годом, — говорит он, выходя из автобуса.
Водитель глядит ему вслед, а другие пассажиры бросают косые взгляды и расходятся по разным маленьким тропам.
Почта — роскошное кирпичное строение — расположена как раз напротив автобусной остановки. Там резная деревянная дверь и окошки кассы по сторонам. Каспар осматривается: похоже, почта — самое высокое здание в городке. Он обходит его — ни людей, ни света, только везде валяются обгоревшие петарды. Он дрожит.
С задней стороны дома дверь. Там на ящике для писем табличка: «Почтмейстер Райнар Руск». Ручки спортивных сумок врезаются в ладони, он ставит их на землю и звонит. Звонок не работает. Каспар стучит в дверь, сперва робко, а потом все громче и громче. В почтовом ведомстве обещали, что Райнар Руск встретит его. Каспар нажимает на ручку: дверь открыта.
Он протискивается по узкой лестнице вверх и кричит: «Ау!» Пахнет потом, кухней, спиртом, полными пепельницами и хлевом. В помещении, которое можно считать прихожей, он находит выключатель. Через миг его ослепляет свет.
Стены прихожей отделаны коричневым деревом. Налево — захламленная кухня, прямо — закрытая дверь, а направо — дверь, на ручке которой болтается розовый бюстгальтер. Из этой комнаты доносятся вздохи, и слава богу, что Каспар оказался предупрежден. Бюстгальтер на дверной ручке у сельских почтальонов — старый знак, означающий, что в гостях дама.
Каспар открывает дверь в конце коридора. Скорее всего, жить он будет здесь. Оттуда пахнет хлевом, что-то возится в темноте, и его ног касается мягкое. Какое-то существо фыркает, Каспар зажигает свет — на полу стоит белый ягненок и смотрит на него. У него странные глаза: один ласковый, как у ребенка, а другой — змеиный. Больше в комнате ничего нет, только рукомойник, окно, стол, зеркало и шкаф. Высоко над кроватью висят в ряд фотографии прежних почтальонов в золотых рамках. Под глазами у них черные круги, и все они сфотографированы на фоне одной и той же горы. В правой руке у каждого по листу бумаги. Что на них написано, отсюда не видно, для этого Каспару пришлось бы взобраться на лестницу.
В прихожей слышен вопль девушки:
— Дурак ты, Руск, я-то думала, что могу на тебя рассчитывать! До свидания!
— Но я думал, ты сама хочешь.
Каспар оборачивается и видит нечто; скорее всего, это волосатая задница Руска. Он ищет взглядом девушку, но она уже бежит вниз по лестнице. Грохот от этого как от обвала в горах, а Каспар успевает увидеть только махающую руку.
— Подожди! — кричит Руск. — Лэрке, прости!
Он бросает взгляд в свою комнату.
— Одежду свою возьми! — ревет он, возвращается с огромной розовой охапкой, выбегает в кухню, открывает окно и выбрасывает одежду.
— Куда ты? Замерзнешь!
Каспар подходит к окну и выглядывает. Маленькая голая фигурка быстро сгребает одежду в охапку и убегает по главной улице. Каспар выходит к Руску, ягненок за ним, они останавливаются среди пробок от шампанского, недопитых стаканов, конфетти и бумажных колпаков. Каспар протягивает Руску руку:
— Меня зовут Каспар. Я новый почтальон.
— Катись! — кричит тот. — И ягненка забери!
Лицо Руска можно было бы назвать худым, если б не пышная борода. Он недовольно смотрит на Каспара:
— Ты что, хлоркой волосы мыл?
— Не-е, — отвечает Каспар.
— Через гору маршрут очень тяжелый. С чего это почтовое ведомство прислало такую бледную спирохету, как ты? У тебя мускулы вообще есть?
— Почтовое ведомство мне устроило хед-хант.
— Хед-хант?
Руск фыркает и вытирает у себя в паху тряпкой. Английского он явно не знает.
— А эта Лэрке тоже здесь работает? — спрашивает Каспар.
— Иди к себе и возьми ягненка. Его Лэрке принесла, я обещал за ним присмотреть. И только попробуй у меня кому-нибудь разболтать, что он здесь.
Глаза Руска слезятся, голос срывается. Каспар уходит к себе, а почтмейстер принимается ходить взад-вперед.
Вот сквозь шторы забрезжил дневной свет, Каспар раздвигает занавески и открывает окно. В такой зимний день, когда снег лежит высокими белыми сугробами, свет солнца так же ярок, как летом. Каспар достает темные очки. Отсюда открывается замечательный вид на маленький Форехайм, затихший после бурной новогодней ночи; горы со всех сторон окружили городок, они большие и синие.
Каспар расстегивает одну из своих спортивных сумок и достает плотную штору для затенения. Он выдвигает кровать таким образом, чтоб она встала в комнате наискось, и между кроватью и стеной получается маленький закуток. Каспар заталкивает туда ягненка и идет на кухню, чтобы взять то, что потребуется ему для уборки. Руск смотрит в пустоту и указывает на шкаф, где хранятся ведро и швабра.
Каспар отмывает все. Простыня, по-видимому, осталась от предыдущего почтальона, потому что, когда он пытается снять ее, ткань рвется на длинные лоскуты. Матрас сырой, плохо пахнет, он ставит его вертикально — сушиться, а подушку и одеяло вывешивает на окно. Он расстегивает вторую спортивную сумку и кладет свои вещи в шкаф. На нижней полке обнаруживается стопка старых глянцевых журналов. Он просматривает их, но там мало что изменилось: как всегда, немного о знаменитостях, немного о королевской семье, анекдоты, страничка для детей, кулинарные рецепты, интервью с инвалидом и еще много всего прочего из повседневной жизни.
Каспар кладет на полку под зеркалом свой солнцезащитный крем, витамин Д, зубную щетку и бритву. Шляпа от солнца будет висеть на крючке рядом с полотенцем. Некоторое время он рассматривает свое лицо в зеркале: белая кожа, белесые волосы и чувствительные глаза. Существует много стадий альбинизма, у Каспара еще не самая страшная. Но люди все равно пялятся на него, и он знает, что они пытаются сообразить, что у него не так. Увидев его кожу, они считают, что увидели его душу. Они думают, что у него, как у крабов, омаров и других ракообразных, изнанка снаружи. Но кто он на самом деле, они не видят. Для них он всего лишь Каспар-Альбинос.
Ягненок затих, но ему не мешало бы дать молока. Каспар выходит в кухню; Руск надел кальсоны, сидит за столом и читает журнал. Молоко стоит в холодильнике, но оно прокисло и начало створаживаться. Но Каспар все равно подогревает его, выливает в миску и ставит ягненку. Каспар садится на голые доски кровати и разворачивает сверток с едой, который дала ему мать. В нем хлеб, колбаса, сыр и кусочек пирога.
В новогодний вечер мать сидела одна и смотрела телевизор. Так уж ей хотелось. Каспар зашел попрощаться в четверть первого. Мать вышла в прихожую, когда услышала, как он открывает дверь. Ее жидкие волосы были взъерошены, глаза мутные, как у лунатика. Она пожелала ему доброго утра.
— Сейчас вечер, — ответил Каспар. — Новогодний.
Он взял ее холодные руки; она заметила на полу спортивные сумки.
— Я вижу, у тебя с собой белье, — сказала она, — давай-ка я им займусь. Есть хочешь?
— Я собрал вещи; у меня автобус в половине второго, с Центрального вокзала.
— Так ты уезжаешь?
— Я же говорил, — вздохнул он, — я стал деревенским почтальоном в Форехайме, на работу выхожу второго января.
Он прошел за ней в гостиную. Телевизор что-то шептал, на диване были в беспорядке разбросаны подушки, а на столе лежало несколько раскрытых журналов. Лампа у окна — единственный источник света.
— Я приготовлю поесть, — сказала она.
— Я только что съел целый новогодний ужин.
Мать стояла, повернувшись спиной к Каспару; она ударила рукой об стол с такой силой, которой Каспар у нее больше не подозревал. В какой-то момент она едва не переломилась, но затем спокойно села на диван, потирая трясущуюся руку.
— Никуда ты не поедешь, — отрезала она и начала плакать, я думала, тебя устраивало — сортировать почту по ночам.
— Прятаться было, в общем, тоже неплохо, — упрямо ответил он. — Все заняты сортировкой писем и ничего вокруг себя не видят. А многие еще слушают плеер, и мы почти не разговариваем.
— Но ведь тебе вредно работать под открытым небом.
— В почтовом ведомстве сказали, что на том маршруте, по которому я буду ходить, в среднем не более семи солнечных дней в году.
— А вдруг солнце возьмет и выглянет из-за туч, хотя сна чала все предвещало пасмурный день, — и застанет тебя врасплох.
— Мама, эта работа — моя заветная мечта, другого такого шанса у меня уже не будет. Пусть это даже сократит мою жизнь на пару лет, мне абсолютно все равно.
— Ты имеешь все шансы прожить гораздо дольше, чем большинство людей с альбинизмом. Тебя с детства мазали кремом от солнца, тебе удалили родинки, ты носишь темные очки, а когда светит солнце, не показываешься из дому.
— Вольному воля, — сказал Каспар.
Так всегда говорила мать. Хотя человек и не совсем здоров, это не значит, что его надо носить на руках и сдувать с него пылинки. Наверное, поэтому остальные считали, что Каспар достоин восхищения.
Она прижалась к нему — или это он прижался к ней.
— Тебя ничего не пугает, потому что ты молодой. Двадцать восемь лет. У меня большая половина жизни уже позади, а я все равно боюсь умереть.
Он отпустил ее. Мать такая худая, совсем не похожа на себя. Когда Каспар приходил к ней, он удивлялся, что у нее больше нет румянца на щеках и глаза не сияют. И сейчас она сидит сгорбившись в своей удобной модной одежде среди старинной мебели и больших картин.
Роскошная квартира матери расположена на цокольном этаже с собственным выходом в сад, в самом центре города, позади концертного зала. Она архитектор-консультант по интерьеру, и в свое время была очень востребована. Но сейчас она раньше срока вышла на пенсию и заперлась в четырех стенах.
Мать хотела еще раз стукнуть по столу, но бессильно опустила руку. Ее глаза были сухи, в какой-то момент в них появилась пустота.
— Давай я постираю твои вещи, — сказала она. — Это займет от силы час.
— Это было бы замечательно, — ответил он, надеясь, что мать не заметила, что все недавно выстирано. — Я возьму еды из холодильника.
Мать поволокла спортивные сумки за собой в ванную. Через полуоткрытую дверь Каспар видел вещи, которые теперь навсегда будут для него чужими. Пластмассовые корзинки с лекарствами и бинтами, в душевой кабине — перила, на случай если он потеряет равновесие.
Мать включила стиральную машину и улеглась на диван, накрывшись пледом. Каспар стоял на кухне один и смотрел, как на небе распускаются цветы фейерверков. Мать завела будильник, через час включила сушилку и вскоре вышла из ванной с упакованными спортивными сумками. Она быстро улыбнулась, вынула из холодильника продукты и собрала для Каспара еду в дорогу.
— Я буду тебе писать, если случится что-нибудь важное… если будут какие-то изменения. А так я не буду мешать. И звонить не буду, я сама не люблю телефонных звонков, — сказала мать.
— На Пасху я приеду к тебе в гости, — пообещал Каспар.
Мать посмотрела на него и улыбнулась маленькой кривой улыбкой. В какой-то момент Каспар вновь ощутил ее, под мутнотой глаз. Он ощутил синее-синее море с фиалками на дне. Ее теплая рука провела по его лицу.
— Вольному воля, — прошептала она.
Каспар кивнул.
— Крем от солнца не забудь.
Это было последнее, что она сказала. Когда Каспар вышел на улицу, он плакал.
Никакой определенности не было. Мать последние семь лет ходила по врачам, у нее стали выпадать волосы, груди ампутировали. Иногда ей становилось получше, иногда похуже. В последние шесть лет Каспар жил отдельно, но ездить к матери было недалеко — от силы десять минут автобусом.
Каспар открывает дверцу шкафа и утыкается носом в одежду. Она все еще пахнет его собственным стиральным порошком и лежит теми же неровными стопками. Мать включала пустую стиральную машину.
Они условились не звонить друг другу, но Каспар решил подготовить сюрприз. Он договорился с цветочником, что тот будет каждую неделю приносить ей букет.
Сейчас пасмурно. Там, высоко в горах, лежит его маршрут. Через гору, вниз, в долину, где, скрытый от глаз, расположился маленький поселок. В нем живет всего пятеро или четверо, но им тоже нужна почта. Несмотря на то что всю страну мало-помалу изрыли туннелями, власти амта считают, что этот поселок слишком мал и собственное шоссе для него — слишком большая роскошь. Да и сами жители, судя по всему, не настаивали.
Ягненок заснул, так и не попив молока. Веки мигают, он легонько лягает копытами.
Осенью Каспар попал на первую страницу самого большого в стране глянцевого журнала. В журнале печатались рассказы о людях, которые были не похожи на других: карлики, гиганты, гермафродиты, монголы, безрукие — и наконец, альбиносы. Позвонить в журнал Каспару предложил один его друг. Каспар так и сделал, потому что рассудил, что если люди узнают что-то об альбинизме, они не будут так глазеть на него.
Фотографу пришлось попотеть, он все не мог найти для Каспара подходящего фона. В приглушенном освещении его лицо светилось как луна, а в ярком свете почти пропадало. На большинстве своих детских фотографий Каспар похож на смазанное белое пятно, напоминающее те снимки, про которые люди утверждают, что они засняли привидение.
Стилист хотел, чтоб Каспар был похож на свою мечту. На него надели пару красных трусов с опознавательным знаком национальной почты — желтым рожком, — почтовые носки, через плечо повесили сумку почтальона. Потом он должен был сложить губы трубочкой, как будто он, насвистывая, отправляется в путь. Стилист заранее спросил его, не возражает ли он против того, что будет на снимке полуголым. Каспар не возражал. Люди должны видеть все, иначе они так и будут глазеть на него.
Все непохожие на других люди должны были рассказать о своей заветной мечте. Оказалось, что все они мечтают о чем-то невозможном. Монгол хотел поступить в университет, великан мечтал быть шпионом, гермафродит пытался стать отцом семейства, карлик хотел заняться прыжками в высоту, а безрукая девушка — стать пианисткой. Каспар мечтал стать деревенским почтальоном, ему нравился свежий воздух и простор, но в жизни на открытом воздухе, к сожалению, слишком много солнечного света. Работа почтальона — пожалуй, самое значительное из того, чем может заняться человек, говорил Каспар. Разумеется, сортировать письма в зале по ночам тоже было хорошо, ведь даже там ты был важным кирпичиком в большой системе. Но этого все равно мало. Каспар был бы абсолютно счастлив, если бы ему разрешили разносить письма и встречать полные ожидания взгляды людей.
Каспар рассказал журналистам о своем детстве. Как он, притаившись, поджидал почтальона возле щели для писем. Как его сердце запрыгало, когда он услышал, как открывается входная дверь в подъезде и по лестнице раздаются бодрые шаги. Может, почтальон остановится у его дверей? Каспар затаил дыхание, и на мгновение увидел загорелые пальцы почтальона, опускающие конверты в щель для писем. Каспар перевернулся на спину и посмотрел наверх, а почтальон бросал письма как легкие пушинки. Некоторое время почтальон стоял на месте и переводил дух. Бывало, он мурлыкал песенку и уходил дальше, вверх по лестнице. Каспар поднимался и сортировал письма. Самая большая куча всегда была адресована матери, потому что у нее был офис на дому. Если кто-то писал самому Каспару, то чаще всего это были бабушка и дедушка — мамины родители. На конвертах было написано: «Нашему родному». Дедушка наклеивал на конверты множество красивых марок, а бабушка писала длинные письма.
Каспар рассказал журналистам, как одиноко ему было в детстве, ведь он все время сидел дома. Он рассказал, что друзьям всегда приходилось слушать прогноз погоды, прежде чем пригласить его выйти поиграть.
Когда глянцевый журнал свалился на пол сквозь почтовую щель, мать разом испугалась и рассердилась. Она сказала, что на ее сыне просто кто-то решил заработать.
— Не ходи больше по улице, — велела она, — и никому не давай свой адрес.
Каспар обиделся, и они не разговаривали целый месяц. Прежде такого никогда не бывало.
При виде фотографии испугалась, видимо, не только мать. Каспар, очевидно, был настолько шокирующе бел, что поднялась волна читательских протестов. Что, мол, у них там за паноптикум?
Каспар надеялся, что на него будут меньше глазеть, но этого не случилось. Ведь его фотография была в журнале, рядом со всеми кинозвездами и фотомоделями. Он стал почти знаменитым. Люди смотрели на его лицо, и он вдруг стал существовать с гораздо большей силой, чем прежде. Люди знали его лучше, чем он — их. Они отражались в его белом лице, одновременно испуганные и любопытные.
Но в этом были и хорошие стороны, которых Каспар не предвидел. Женщины останавливались посреди улицы, чтобы поговорить с ним. В супермаркете они подкладывали в его корзину маленькие конвертики, запихивали в его карманы записки или быстро кидали письма на поднос с картошкой фри, когда он обедал в закусочной. Женщины были и старые, и молодые, они назначали свидание в том или ином кафе или на такой-то скамейке над фьордом или в домике на горе. Необычное сочетание белой кожи и известности распаляло их. В их глазах был особый отблеск, а в их руках было что-то, что не хотело верить в эту феноменальную белизну. Женщины шептали, что он напоминает греческого мраморного атлета, жемчужину в раковине на дне моря, первый снег зимним утром, архангела Гавриила, свежевымытый пол, саму невинность, далекие облака или белого оленя, на которого охотится сказочная принцесса и который на самом деле — заколдованный принц.
Однако через пару недель все было забыто, и Каспар вновь стал просто странным незнакомцем на улице. Он снова начал разговаривать с матерью. Она спросила, не было ли к нему таинственных телефонных звонков или писем. Каспар ничего не стал рассказывать о женщинах. Мать облегченно вздохнула.
— Наверно, люди видят только твою белую кожу, — сказала она.
Каспар кивнул и спросил, почему она, в конце концов, так нервничает.
— Потому что я слышала, что когда на тебя слишком много смотрят — это вредно для здоровья. Есть предел тому, сколько пристальных взглядов человек может вытерпеть за день и не потерять свое лицо или жизнь. Это все равно что слишком много солнечного света.
Мать замолчала, а когда Каспар спросил, что она имеет в виду, ушла в кухню, приготовила обед из трех блюд и накрыла стол в саду. Каспар любит обедать на свежем воздухе, если позволит погода, а в тот день небо было затянуто тучами, только слишком холодно. Мать положили в больницу с воспалением легких, болезнь уже готова была ее доконать, и врачи ругали ее.
И так все семь лет, с той поры, как мать заболела. Она может выходить на улицу, только если тепло и светит солнце. А для Каспара необходима пасмурная погода и дождь.
Мать не знала, что у Каспара в тот же день состоялся разговор в почтовом ведомстве по поводу приема на работу. Когда внимание улеглось, он получил письмо, в котором его просили прийти на главный почтамт города.
Позднее утро купалось в ослепительном солнечном свете, сверкавшем на золотых деревьях в городе. Каспар надел темные очки, намазал лицо кремом и посильнее натянул шляпу. Контора располагалась на самом верхнем этаже за последней дверью в конце коридора. Каспар постучался и вошел. Помещение было ослепительно-белым, от света из двух окон во всю стену. Он снял темные очки, но ему пришлось закрыть глаза руками. На мгновение в комнате замахали крыльями ангелы.
— Можно я останусь в очках? — прошептал он.
Чиновник почтового ведомства сидел спиной к двери и не слышал, как Каспар постучался. Сейчас он повернулся на своем стуле и испуганно взглянул на него. Для него лицо Каспара, вероятно, было просто белым пятном. Он откашлялся.
— Ты Каспар?
Каспар кивнул.
— А я думал, они там в журнале как-нибудь обработали твою фотографию… Присаживайся!
Чиновник некоторое время смотрел на него, а потом дело пошло быстро.
— Я могу предложить тебе место деревенского почтальона, ты ведь об этом мечтаешь?
— Но мне вредно быть на солнце.
— На том маршруте, о котором я говорю, погода всегда плохая. Там темно, все время туман, пасмурно, дождь и ветер. А зимой солнце еле видно из-за гор.
Каспар ущипнул себя за руку.
— Вакансия скоро освободится. Старый почтмейстер, Райнар Руск, уходит, но до этого он должен успеть обучить нового почтальона.
Чиновник посмотрел в огромное окно.
— У Райнара Руска нет детей, даже нет племянников, которым бы хотелось продолжить его дело. Эта должность вообще-то передается по наследству, так надежнее, но сейчас молодежь так много требует, так высоко ценит свою свободу. А у этой должности вот какая особенность: она пожизненная, с сохранением профессиональной тайны. Ты не можешь уволиться, и мы не можем тебя уволить.
Он закрутил свою кудрявую бороду, смазанную воском. Каспар смотрел в потолок.
— Подумай хорошенько, — сказал он.
Было тихо, слышно только, как тикают часы на стене.
— Спасибо, — сказал Каспар.
Почтовый чиновник ответил тем же, и Каспар вышел с договором в рифленом конверте.
Большинство его друзей считали бы на его месте, что их заманили в ловушку. Но у него выбора не было. Сам Каспар считал себя счастливейшим человеком на свете. Все законы природы попраны, и назад пути нет.
Каспар кладет матрас на место — он уже высох — и идет к Руску.
— Где тут у вас можно съесть гамбургер, не знаешь?
Руск ест сушеную треску, запах слышен уже в дверях.
— Возьми рыбу, — ворчит он, — фаст-фуд — это не еда, тем более для почтальонов.
Каспар садится и отщипывает кусочек рыбы. Вкус у нее лучше, чем запах. Руск наливает в рюмку шнапс и пьет, не чокаясь.
— Завтра тебе не надо идти со мной через гору. Поспи подольше, ты ведь только что приехал.
— Я пойду с тобой, — говорит Каспар.
Руск наливает в чашку кофе, черного, как смола, выходит помочиться, звук отдается в унитазе. Каспар бросает остатки рыбы в мусорное ведро.
— Почему я должен следить за ягненком Лэрке? — спрашивает Каспар, когда Руск возвращается.
Почтмейстер багровеет и стукает кулаком по столу:
— Я про Лэрке говорить не буду!
Но все же садится.
— Лэрке работает там, в поселке. Там разводят овец, а она не выносит, когда забивают маленьких ягнят. Вчера ягненок убежал из загона, Лэрке спрятала его у себя под пальто, а Софии, которая занимается овцеводством, сказала, что собирается в Форехайм к тетке. Она перешла через гору пешком.
Руск слегка улыбнулся.
— Поклянись, что никому не расскажешь… А она вчера вечером пришла сюда и спросила, можно ли держать эту скотинку у меня. Это очень породистый ягненок, для Софии он много значит. В поселке все овцы черные, но бывает, что с промежутком во много лет рождается белый. Почтальоны не должны копаться в таких вещах, но она здесь стояла с ягненком на руках, и она так…
Вдруг он крикнул:
— На главной улице есть одна забегаловка, там, направо. Ступай туда, если моя рыба не понравилась!
Между домами — огороженные поля, от сараев доносится блеянье овец. На улице — ни души, но в закусочной стоят несколько местных пареньков, жуют свои гамбургеры и молча смотрят на телеэкран. По телевизору прыжки с трамплина. Заметив Каспара, они недолго смеются, переминаются с ноги на ногу и жуют дальше.
— Ты что будешь? — спрашивает черноволосый малый за прилавком.
Картошка пузырится в масле, на сковородке шипят красные куски мяса.
— Два двойных гамбургера и большую порцию картошки фри.
Вскоре Каспар уже сам стоит за столом и медленно жует. Он некоторое время смотрит прыжки с трамплина по телевизору и берет себе несколько засаленных глянцевых журналов. Безумный король опять на первой странице. Фотография некачественная, крупнозернистая, но все же видно, что на этот раз он выкидывает из окна дворца кровать. Лицо короля искажено, он ревет. И заголовок черными буквами: «День гнева».
Каспар поднимает глаза и криво улыбается народу в закусочной.
Всех своих друзей Каспар знал еще с первого класса. Когда люди знают друг друга так долго, они не очень-то задумываются о внешнем виде. И Каспар никогда не принадлежал к числу тех альбиносов, которых в школе травят и дразнят «снежным человеком», «кротом», «Белоснежкой» или «старикашкой».
Все его друзья, отслужив положенный срок, так и остались в армии. Теперь они были дислоцированы по всему миру, в качестве миротворцев или военных переводчиков. Хотя они далеко, они не забыли Каспара. Может быть, потому что это именно он в свое время первым начал играть в солдаты.
Когда светило солнце, Каспар сидел один в комнатах и рисовал пещеры и крепости, которые потом они с друзьями строили в саду. Он выдумывал системы кодов и сметывал старую одежду, которую они потом разрисовывали из баллончиков с краской в камуфляжные цвета. В ней они могли передвигаться незаметно для врагов на другой стороне дороги. Еще Каспар изобрел пушку, которая стреляла рябиной.
Пару раз в год ему разрешали выходить, хотя светило солнце и небо было безоблачно. Сперва Каспар прятался под диваном, и матери приходилось вытаскивать его оттуда. Мать говорила, что ему надо узнать, что такое солнце и что нельзя изолировать его от всего. Каспар стоял посреди гостиной и плакал, а она надевала на него длинные штаны, кофту с высоким воротником, чулки, ботинки и перчатки — все черное. Она натянула ему на голову капюшон, похожий на паранджу, а на нос ему нацепили темные очки. Оставшиеся участки голой кожи густо намазали солнцезащитным кремом. Каспар стал похож на таинственного рыцаря. Мать подготовила ему сюрприз — сшила черный плащ, а дедушка выпилил блестящий меч. Каспар медленно вышел из дверей в сад.
Хотя ему пришлось долго стоять и ждать, пока свет перестанет слепить глаза, оказалось, что солнце — это что-то совсем особенное. Мать взяла его за руку, и они пошли по улице искать друзей. Все было легким и радостным. Голоса людей изменились, они больше смеялись, а во фьорде играли лучи солнца. Как же высоко было небо, такое сияющее голубое и бесконечное! Когда Каспар на секунду взглянул прямо на солнце, прилетели белые ангелы и протянули к нему руки.
Друзья стали завидовать его костюму рыцаря, так же как они завидовали тому, что у него большая комната со множеством игрушек и красивая мама. Они краснели, когда она заклеивала им царапины, оставшиеся после падений, пластырем. А когда друзья оставались ночевать у Каспара, их не отправляли спать раньше двенадцати.
Они стали подростками, и комната Каспара превратилась в их единственное надежное прибежище. Они носили одинаковые черные футболки и изображением играющих на гитарах скелетов. Друзья красили волосы в черный цвет или обесцвечивали их, так что они становились такие же, как у Каспара. Их сутки перевернулись, ночью им было лучше, тогда они играли в компьютерные игры и слушали музыку. Когда после полудня наконец поднимали шторы, свет ослеплял и друзей.
Потом они выросли, и жить в родном городе остался только Каспар. Друзья называли его «смотрителем маяка», потому что знали, что если в его окне ночью горит свет, то для них двери всегда открыты.
Это было не из-за того, что Каспар — альбинос, а потому что ночь — особенное время суток. В эти короткие часы случается все самое важное. Дни и вечера кажутся бесконечными, а ночи когда-нибудь прекращаются.
Бывало, друг приходил часов в восемь, выпивал пива, говорил о девушках и о минувших днях. Каспар смотрел фотографии из тех мест, где он был дислоцирован, и казалось, что все хорошо. Но потом наступала поздняя ночь, когда все рвалось и звезды занимали свои позиции на небе. Друг был пьяным, усталым, его униформа измята. Тогда он рассказывал о сиротах, о семьях, которые сжигали в собственных домах, о женщинах, которым отрезали груди и насиловали, о палачах, которые били людей палками по ногам, о растерзанных телах тех, кто подорвался на мине, о ядовитых газах…
— Каспар, — шептал он. — Ты не думал, что мы тоже когда-нибудь умрем?
Каспар старался не улыбаться его наивности. У него самого была больная мать, а его собственная кожа была бомбой с часовым механизмом. Все остальные считали солнце подателем жизни, а для него оно было врагом.
Каспар похлопывал друга по плечу, приносил ведро, на случай, если его стошнит, или наливал ему виски, если друг был недостаточно пьян, чтоб заснуть.
Когда друг просыпался на следующее утро на полу укрытый пледом, у него было достаточно душевного спокойствия, чтоб спросить:
— А ты чем занимаешься, Каспар?
— Да почту сортирую.
Друг всегда отвечал, что ему надо заняться чем-нибудь другим. Найти такую работу, где бы он общался с людьми, или, может, отправиться в путешествие? Каспар не заслуживал того, чтобы прятаться по ночам на почте. Друг трепал его по плечу. Хватит ему возиться с матерью, настал его черед жить.
Но Каспар скучает по матери сейчас, когда он стоит в закусочной и комкает бумажную тарелку. Он кивает продавцу и выходит. Парни пялятся на него из окна, Каспар останавливается и машет им рукой. Они быстро переводят взгляд обратно на телеэкран.
Уже темнеет, уличные фонари мерцают, прежде чем загореться. Высоко над головой Каспара поднимаются горы. Он покупает в магазинчике молоко.
Он входит в кухню, кивает Руску и спрашивает, когда им завтра вставать.
— Мы начинаем сортировать почту в половине шестого, но тебе, пожалуй, надо выспаться, ты ужасно выглядишь.
Каспар разогревает молоко, выливает его в миску и идет к себе в комнату. Ягненок испортил воздух; он вскакивает, кусает его за пальцы, а на молоко не обращает внимания.
Каспар принимает витамин Д и чистит зубы перед зеркалом. Его короткие волосы очень светлые, но это у них семейное. Необычна как раз кожа. Она ослепительно-белая, сухая, и морщин на ней больше, чем обычно бывает в этом возрасте. У него на лице кое-где красные пятна, потому что мороз он тоже переносит плохо. Глаза светлые и чувствительные, но не красные. Это просто такой распространенный предрассудок, будто у всех альбиносов красные глаза.
Каспар отворачивается и быстро чистит зубы.
Единственное удобство альбинизма, которое приходит ему в голову, — это то, что когда он подростком покупал выпивку или собирался на дискотеку, его никогда не просили предъявить документы. Каспар много лет был похож на взрослого или даже на старика. Когда-нибудь он станет совсем нормальным, если, конечно, ему повезет и он доживет до старости. Когда его друзья постареют, у них тоже будут белые волосы, блеклые глаза и светлая кожа. Иногда Каспар думал о том, как это будет. Будет ли он так же чувствовать кожей чужие взгляды, даже если на него перестанут смотреть?
На ночь Каспар поднимает затеняющую штору. Почта — самое высокое здание в Форехайме, никто не увидит в окно его прозрачных ляжек. Шелестят длинные зеленые ленты северного сияния, звезды мигают, как добрые глаза. Каспар достает маленькую подзорную трубу и досадует, что не оставил места в спортивной сумке для своего телескопа. Он прижимается к холодному стеклу, так что оно трещит, и находит свои любимые созвездия.
Каспар начал интересоваться звездами ровно под Рождество во втором классе.
Класс должен был ставить рождественское представление, и учитель писал список действующих лиц на доске и одновременно читал рождественское евангелие. Оказалось, что одного из волхвов звали Каспар. Класс закричал, что играть его должен Каспар, но учитель сказал, что этот волхв был чернокожий. На следующий день он пришел в школу с размазанным по всему лицу пищевым красителем, и ему дали роль. Он играл хорошо, запрокидывал голову и шел навстречу звезде, нарисованной на кулисе как раз над яслями, в которых лежал младенец Христос, задрав свои пластмассовые ручонки. Каждый из трех волхвов прижимал к глазу крашеную картонную трубку, изображавшую подзорную трубу.
В следующие дни, после того, как мать желала ему спокойной ночи, тушила свет и закрывала дверь, Каспар молился. Он страстно желал телескоп. А когда в сочельник семья водила хоровод вокруг елки, он косился то на длинный красный сверток под елкой, то на блестящую звезду на верхушке. Он чувствовал, что это — свет для него, более того, свет для всех людей, и каждому дано следовать за ним. Каспар моргал глазами и глубоко вздыхал.
Когда мама, бабушка и дедушка пели псалом, в котором были строчки:
И пропел полночный кочет — и тогда
Солнцем вспыхнула Иакова звезда[1], —
он задумался: что общего между звездами и солнцами?
В красной коробке конечно же был телескоп, и мама, бабушка и дедушка захотели сразу пойти на крышу и испытать его. Но Каспар нервничал: вдруг в рождественскую ночь звезды действительно превращаются в солнца? Взрослые ничего не ответили, просто посмеялись по дороге наверх.
Дедушка открыл чердачную дверь — навстречу тысячам звезд, показал Каспару, как настраивать телескоп. Каспар задрожал и не решился приложить глаз к линзе: ведь от этого все увеличится, и если звезды действительно превращаются в солнца, то…
Мама улыбнулась, а дедушка направил телескоп на две звезды, которые называются Кастор и Поллукс. Семья стояла и ждала, когда Каспар посмотрит.
— Но ведь это солнца, — шептал он.
Ночь была тиха, кое-где искрился снег, дома сжались под черными крышами. Семейство было совсем одно под небом, а Каспар закрывал линзу рукой.
— Да, звезды — это солнца, — сказал дедушка, — но они очень далеко и свет от них слабый. Поэтому они видны только ночью. Днем наше солнце совсем затмевает их.
Каспар осторожно приложил глаз к линзе. Звезды увеличились, но нисколько не ослепили его.
— Попробуй настроить телескоп на яркую звезду справа, она называется Кастор, — сказал дедушка. — Кастор и Поллукс были близнецами; они были неразлучны, и когда Кастора убили, Поллукс сам решил умереть. Поллукс был сыном бога, а Кастор — обычный человек. Поллукс мог бы навсегда остаться вместе с богами, но он решил умереть вместе со своим братом и поэтому отправился в ужасное загробное царство к людям. Но ему это было нипочем, главное, что он был вместе с братом.
— Кастор большой, — сказал Каспар.
— Это очень интересная звезда, — сказал дедушка, — потому что она еще сама по себе двойная. Кастор состоит из целой системы двойных солнц, которые вращаются друг вокруг друга. Поэтому она и светит так ярко.
Руск возится на кухне, ветер свистит вокруг высокого здания почты. Ягненок заснул на полу, так и не выпив свое молоко. Автомобиль катится мимо вниз по улице.
Каспар откидывает одеяло, заводит будильник и стаскивает с себя кальсоны. В середине постели углубление, должно быть, оставшееся от прежнего почтальона. Это все равно что спать в форме для пирога. Каспару становится тепло, и он засыпает с улыбкой на губах.
Каспар долго лежит с орущим будильником в руке, пока наконец не соображает, где он. Надевает теплую одежду, темные очки и шляпу. Каспар чистит зубы и мажет лицо кремом от солнца, потом бежит в туалет — видимо, сказывается вчерашний кофе, который он пил с Руском.
Руск стоит в кухне, кладет в почтовую сумку сушеную треску и наполняет фляжку.
— Иди к себе и спи, — говорит он и застегивает свою красную форменную куртку. Материя шерстяная, она топорщится. Каспар берет кусок хлеба и идет вниз, в почтовое отделение.
Он еще дома выучил названия улиц в этом районе, поэтому он тотчас же начинает разбирать почту. Письма быстро проскальзывают через его руки и ложатся на правильные полки, а он насвистывает себе под нос. Руск ворчит и поворачивается спиной.
Тут Каспар просыпается. Просыпается и соображает, что здесь он может наткнуться на письмо от матери. Каспар стискивает зубы, начинает работать еще быстрее, так быстро, что не запоминает ни имен, ни адресов. Тут Руск оказывается у него за спиной и хвалит за усердие. Он открывает шкаф и вынимает новенькую форму, пару ботинок, фуражку и почтовую сумку.
Каспар переодевается в туалете. Ярко-красная униформа со светлыми пуговицами так идет к его коже. Он выпрямляет спину, улыбается и выходит. Руск поднимает глаза и кивает, на лбу у него пот, он успел перебрать не так уж много писем.
В семь часов дверь открывается, и раздается громкий смех. Входят мужчина и женщина. Она кричит: «Доброе утро!», а он вежливо улыбается. У нее светлые волосы и голубые глаза. У него — загар из солярия, массивные плечи, волосы собраны в хвост. Заметив Каспара, женщина пытается непринужденно улыбнуться, но испуганно отворачивает глаза.
— Меня зовут Анна-Грета, — говорит она, замерев на месте.
— Ханс, — представляется парень и протягивает Каспару руку.
— А я новый почтальон, — говорит Каспар.
Все замолкают. Ханс и Анна-Грета бросают взгляд на Руска, который копошится в письмах.
— Ты такой бледный, — говорит Анна-Грета.
Каспар не отвечает.
— Но хорошо, что хоть кто-то может добавить света в эту зимнюю тьму, — продолжает она.
Каспар кивает, откашливается; он знает, что это будет продолжаться еще несколько дней. А через неделю они привыкнут к его внешности.
— Ну, — говорит Анна-Грета, — за работу!
Все склоняются над своими столами и сортируют письма. Ханс работает так же быстро, как и Каспар, а у Анны-Греты своя скорость.
— Ух ты, — говорит она, — послушайте!
Анна-Грета читает вслух открытку и смеется.
— Лив с Эриком в Непал ездили, а вот тут, смотрите, это от Гудрун, она сейчас в Милане.
Каспар не слушает: он сейчас госслужащий при исполнении своих обязанностей и должен хранить профессиональную тайну. Руск выходит в туалет.
— Так значит, почтовое ведомство нашло ему замену, — понизив голос, говорит Ханс.
Каспар кивает.
— Ты кого-нибудь знаешь здесь в городе?
Каспар мотает головой.
— Вообще здорово, что ты пойдешь в этот поселок, — говорит Анна-Грета, — я не знаю никого, кто бы там побывал, кроме Руска. София, овцевод, перегородила всю гору колючей проволокой, чтобы ее овцы, а они жутко породистые, не разбежались и не перемешались с другими. Говорят, в этом поселке стоит огромный белый дворец, но кто в нем живет — этого никто не знает.
Руск возвращается и швыряет пачку почты на стол.
— Ах, — говорит Анна-Грета и развязывает почтовый мешок, — новые журналы пришли.
Она вываливает их на стол, они все запечатаны, она отчаянно царапает целлофан, но не может распечатать. Ей приходится сдаться и идти сортировать почту дальше.
В девять часов Ханс и Анна-Грета уходят.
— Иди поспи, — говорит Руск Каспару, — я сейчас поеду.
— Но я не устал.
— Нет, устал. А на лыжах-то ты ходить умеешь?
В детстве Каспар ездил с мамой на лыжный курорт. Они выходили в плохую погоду, и длинная лыжня всегда была в их полном распоряжении. В ясные морозные солнечные дни они сидели на турбазе и пили какао.
Каспар и Руск садятся в почтовую машину, с грохотом выкатывают из городка и поднимаются по узкой горной дороге. Пока еще почти полная темнота, видны только выкрашенные в белый цвет камни, которые отмечают границу между дорогой и пропастью. Но Руск уверенно проходит все повороты, машина выбрасывает из-под колес в темноту грязь, и чем выше они поднимаются, тем сильнее становятся дождь и слякоть.
Нарождается день. Медленно растут горы, и расщелины становятся глубже. Руск резко поворачивает вправо и ударяет по тормозам. Затем он выскакивает, открывает багажник и вытаскивает две пары беговых лыж. Они как будто из старого кино и крепятся прямо к ботинкам железными тросиками.
— Они смазаны, — говорит Руск. — Это лыжи Пера-Апостола, он был почтальоном до меня.
Каспар идет вслед за Руском к изгороди из колючей проволоки. Руск останавливается у калитки, закрывается рукой и набирает код.
Первые полчаса они карабкаются вверх, с лыжами под мышкой, в месиве из грязи и снега. Каспар цепляется за клочки жухлой травы и старается не смотреть вниз. Но вверх смотреть тоже не особенно приятно: видишь только зад Руска и то, с какой быстротой он передвигает свои старые ноги. С Каспара широкими ручьями течет пот, изо рта валят белые облака пара, которые поднимаются вверх и исчезают. Наконец они поднимаются на руках и ползут над краем скалы. И вот они на вершине горы, которая простирается перед ними насколько хватает глаз.
Они подвязывают лыжи, и Каспар пропускает Руска вперед. Самому ему неохота первым прокладывать лыжню.
Руск моргает глазами, резко берет старт и несется над землей. Из-под снега торчат каменные вехи, формой напоминающие пагоды. Справа возвышаются огромные обветренные вершины скал. А еще выше плывут тучи.
Каспару хочется закричать: вот едет почтальон Каспар! Теперь у него тоже есть своя тропка в сети красных маршрутов, связывающих всю страну, да что там — весь мир! Каспара будут ждать с нетерпением, а еще почтальоны всех знают, даже тех, кому ничего не приходит, кроме рекламных листовок и банковских счетов. Он — письмоносец; он приносит вести о важном и неважном, радость и печаль. Он приносит посылки, которые надо открывать аккуратно, и посылки, которые можно бросать. Каспар с гиканьем нагоняет Руска и осматривается в поисках зверей, которые водятся в горах.
Руск поворачивает голову и оглядывается на Каспара. У Руска лицо какое-то странное. Он смотрит невидящими глазами прямо перед собой. Его губы шевелятся, но из них вылетает только едва слышное бормотание. Руск едет быстрее, Каспар что есть духу несется за ним и дает себе обещание по возвращении заняться физкультурой. Вдруг он спотыкается о выступ скалы, его голова оказывается в снегу, а пока он отчаянно пытается подняться, от его рук и ног на снегу отпечатывается ангел.
Каспар едет за Руском, который уже превратился в красное пятнышко вдалеке. К счастью, он останавливается на вершине горы, и Каспар догоняет его. Руск прикладывается к своей фляжке, а потом угощает Каспара. Вершина горы вздымается под самые облака, черная и голая. Отсюда видно, как меняется погода. Кое-где из черно-синих туч сыплет снег, а в других местах облачный покров тонкий. Руск показывает рукой: там вдали, возле вершины другой горы, раскинулся ледник. Оттуда дует холодный ветер. Налево от ледника, на вершине третьей горы — белый дворец.
— А кто там живет?
Руск бросает на Каспара взгляд, пронизывающий его до костей, и качает головой. Каспар чувствует себя маленьким и глупым.
Руск и Каспар съезжают вниз по склону, и их глазам предстает поселок. Раздается выстрел, мимо Каспара со свистом проносятся две пули. Руск тормозит посреди склона, а Каспар плюхается рядом. Руск роется в карманах, вытаскивает более-менее белый платок и машет им.
— В этот поселок редко заходят чужие. Так что лучше сперва предупредить Софию.
Руск продолжает спускаться.
— Мы занесем письма Софии. Всю почту, приходящую в поселок, отдают ей.
Между домами ветра нет. У дома Софии, как и у трех остальных, на крыше растет трава. Зато по обеим сторонам двери у нее стоят мраморные колонны. Каспар смотрит на них, вытаращив глаза.
— София за эти два года заработала много денег, — говорит Руск. — Все хозяйство досталось ей от родителей, но она организовала овцеводство на современный лад.
Руск снимает лыжи возле дома, открывает дверь, разувается и заходит в гостиную. Там нестерпимо жарко. Каспар расшнуровывает ботинки; на полу выложен красивый узор из разных пород дерева.
Сразу и не поймешь, кто сидит в гостиной — мужчина или женщина. Только когда он поднимается и подходит ближе, Каспар догадывается, что это, должно быть, и есть София. На ней платье в голубую полоску, а сама она высокая и мускулистая. Пепельные волосы собраны в пучок, из-под изогнутых бровей глядят ярко-голубые глаза, а на верхней губе пробиваются черные усики. София поднимает ружье и указывает на Каспара:
— Ты кто?
Она приглаживает рукой волосы, вертит носком левого ботинка, сощуривает глаза и смотрит на него в оптический прицел.
Каспара некоторые принимают за призрака. Другие думают, что он нарочно нарядился, чтобы над ними подшутить. Иные считают, что он — ангел и что он явился за ними.
— Это Каспар, он собирается стать почтальоном, — отвечает Руск и присаживается.
София опускает ружье, бледнеет и переводит взгляд то на Руска, то на Каспара. Потом она выходит на кухню, сжимая кулаки. Она возвращается с кофе, садится в кресло-качалку, ружье кладет себе на колени, нагибается, хватает Каспара за руку и трясет ее в своей. Рука большая и грубая, но когда она смотрит Каспару в глаза, она фыркает, прижимается носом к его руке и нюхает.
— Садись, ешь, нам надо успеть домой засветло, — говорит Руск.
Каспар садится на диван в стиле рококо, София кривит губы, разливает кофе и режет малиновый рулет. Сосульки в бороде Руска тают и капают в кофе.