Крейг Расселл



Мастер карнавала


Посвящается Хольгеру и Лотте
~~~

Ежегодный карнавал в Кёльне проводится в соответствии с традицией, берущей свое начало со времен основания города римлянами. Возможно, история его происхождения связана с языческим прошлым кельтов, живших на этой территории до прихода германских племен и римских завоевателей.

Во время карнавала[1]строгий немецкий порядок уступает место веселому хаосу и безудержной свободе в проявлении чувств, без оглядки на всякого рода предрассудки и условности, за которым, однако, следует воздержание Великого поста. Это дни, недели, месяцы, когда мир встает с ног на голову, когда каждый может на несколько часов принять какой-то другой образ.

Функции церемониймейстера карнавала выполняет Его Величество Сумасбродство. У Принца Карнавала имеется свой телохранитель.

Немецкое слово Karneval происходит от латинского Came Vale, что означает «прощай, мясо».


Пролог





«Бабий» четверг в канун Великого поста. Кёльн. Январь 1999 года




Все, наверное, посходили с ума! Куда ни брось взгляд, везде царит массовое помешательство. Продираясь сквозь обезумевшую толпу, она постоянно озиралась, безуспешно пытаясь увидеть тех, кто еще оставался в здравом уме, и найти среди них защиту. Оглушительный грохот музыки наполнял ночь какой-то лихорадочной, жутковатой веселостью. Толпа становилась все плотнее. Новые лица, но тоже явно свихнувшихся субъектов. Она протискивалась сквозь них, стараясь оказаться как можно дальше от шпилей кафедрального собора, доминирующих над ночным городом, охваченным карнавальным безумием, как можно дальше от клоуна.

Она бросилась вниз по ступенькам и споткнулась, однако, не задерживаясь, продолжила свой бег — мимо вокзала, через площадь, дальше и дальше. А вокруг все те же кричащие и ухмыляющиеся лики потерявших голову.

Ее вынесло на ряженых, сгруппировавшихся возле стойки, где продавали жареную колбасу с пряным соусом и пиво. Персонаж, изображавший бывшего канцлера Германии Гельмута Коля, облаченный в подгузник, набитый немецкими марками, смеялся и перешучивался с тремя «Элвисами Пресли». Средневековый рыцарь пытался подкрепиться гамбургером, для чего каждый раз поднимал забрало, постоянно соскальзывавшее вниз. Были тут и «динозавр», и «ковбой», и «Людовик XIV». Клоуна не было.

Она оглянулась, бросив взгляд на тех, кто оказался у нее за спиной. Клоуна не видно. Один из «Элвисов» у стойки обратил на нее внимание и двинулся навстречу, широко разведя руки. Он обнял ее за талию, шепча какую-то непристойность, однако, получив от нее весьма энергичный отпор, налетел на «динозавра».

— Вы все спятили! — закричала она. — Все до единого!

Те засмеялись. Она рванулась вперед, забираясь все дальше в незнакомую часть города. Людей здесь было меньше. Казалось, что сужавшиеся улицы сами подсказывали путь. Наконец она оказалась одна на узкой, мощенной булыжником мостовой, зажатой между высокими четырехэтажными домами с темными окнами. Забившись в тень, она попыталась отдышаться. Из центра города, оставшегося позади, по-прежнему доносилась громкая и надсадно задорная музыка, сквозь нее прорывались хриплые возгласы, видимо, совсем потерявших рассудок людей. Она прислушалась, стараясь разобрать сквозь эту какофонию шаги преследователя. Ничего! Она притаилась в тени, чувствуя, что прочность массивного каменного строения у нее за спиной придает ей уверенности.

Клоуна все так же не было видно. Наконец-то он остался в ночных детских кошмарах! Ей удалось!

Она понятия не имела, где очутилась: все кругом казалось таким уныло однообразным. Но надо было двигаться отсюда — подальше от безумного грохота и мрачных черных шпилей. Сердце продолжало бешено колотиться, но дыхание стало ровнее. Она тронулась вперед, то и дело дотрагиваясь до стены. Звуки музыки и хриплые крики затихали. Неожиданно распахнулась одна из дверей. Темноту прорезало лучом желтоватого света. Она отпрянула к стене и замерла, слившись с тенью. На улицу с шиканьем и улюлюканьем вывалилась группка «неандертальцев», с ящиком пива и танцовщицей фламенко в придачу. Вся компания бодро тронулась туда, где неистово бесновались им подобные. Она почувствовала, как к глазам подступают слезы, и уже не могла более сдерживать рыданий. Неужели от них нигде не будет спасения?!

Улица вывела ее к мощенной булыжником площади, над которой величественно возвышался построенный в романском стиле собор. Городские кварталы подступили к самым его стенам, и теперь, зажатый со всех сторон жилыми домами, он напоминал епископа, осаждаемого нищими, просящими подаяние. К собору примыкали приходские служебные постройки. На другой стороне крошечной площади находился бар-ресторан. Она решила, что туда не пойдет, а попросит убежища в приходском доме. Направляясь к нему, она взглянула на темную витрину мясной лавки и вздрогнула, увидев свое отражение — маленькую, хрупкую, испуганную фею со сломанными крыльями, затерявшуюся среди приклеенных звезд со скидками на говядину и свинину.

На холодном ночном небе темный силуэт собора смотрелся строго и сурово. Она повернула массивную железную ручку и надавила на дверь плечом, но та не поддалась. Тогда она направилась к приходским строениям.

Он покинул место, где прятался, и вышел из-за угла. При тусклом уличном освещении его лицо казалось бледно-голубым, а широкая нарисованная улыбка — зловеще темно-красной. Над лысой головой неестественно торчали два нелепых пучка зеленых волос. Она попыталась закричать, но не издала ни звука. Она смотрела ему прямо в глаза: холодные, мертвые и безжалостные. Их парализующее воздействие странным образом подчеркивалось гротескно нарочитыми дугами нарисованных бровей. Она не могла ни пошевелиться, ни выдавить ни единого звука. У нее словно отнялись ноги, и не было сил бежать. Рука клоуна в ярко-синей матерчатой перчатке схватила ее за горло, прижала к стене и потянула вверх, заставив подняться на цыпочки. Их фигуры практически слились с темной стеной. Одним движением свободной руки он выхватил из огромного накладного кармана своего мешковатого костюма галстук и накинул петлей ей на шею.

Теперь она сопротивлялась. Галстук обжигал кожу, сжимал горло и не давал дышать. Пылающие легкие разрывались без воздуха. В глазах помутилось, и мир вокруг окрасился в черный цвет. Он затянул петлю еще сильнее, и она могла только отрешенно смотреть ему в лицо.

Нелепое лицо клоуна.


Часть первая



Первая запись в дневнике клоуна





Время: 11 часов 11 минут, 11 ноября




СЕЙЧАС ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ ОДИННАДЦАТЬ МИНУТ ОДИННАДЦАТОГО ДНЯ ОДИННАДЦАТОГО МЕСЯЦА. Я ПРОСНУЛСЯ, я снова КЛОУН, и ЕСЛИ ИМ НУЖЕН ХАОС, ОНИ ЕГО ПОЛУЧАТ. Я то, что есть; коровы пожирают только траву; коала едят только эвкалиптовые листья; панды потребляют только бамбук коровы пожирают только траву коала едят только эвкалиптовые листья панды потребляют только бамбук Я же ем только людей; я то, что я есть; я ем лишь то, что ем; я ем исключительно людей, я вклеил в дневник несколько фотографий, чтобы помнить, как все-таки восхитительно выглядит хорошая вырезка, как эта плоть готовится и поедается; размышления о плоти, коих так много, если только подумать об откусывании, поедании и убийстве плоти; я снова клоун, проснулся снова; так странно снова проснуться после долгого сна; да, я убил эту суку и потом съел ее; хотя и не трахал никогда не играй со своей пищей они хотят чтобы их трахали но не хотят чтобы ели просто убей и съешь эту суку; они все суки, суки, суки; если я проснулся, значит КАРНАВАЛ совсем скоро; скоро КАРНАВАЛЬНЫЙ СКЛЕП плотоядного хищника, алчущего кровавой бойни; ЕСЛИ ИМ НУЖЕН ХАОС, Я ДАМ ИМ ХАОС, я КАРНАВАЛЬНЫЙ КЛОУН, но никто не смеется, все боятся, когда я рисую на лице широкую кусающую улыбку, они видят улыбку, чудесную широкую улыбку клоуна; зубы и улыбка их сжигает, и они беспомощно ждут, когда их съедят; никто не смеется над КЛОУНОМ; я слежу за ними, затем нахожу место, куда их прячу от них самих; потом выскакиваю, и они меня видят и кричат от ужаса, но уже не смеются; я душу их, и режу, и съедаю, и становлюсь все сильнее и сильнее, и чем сильнее я становлюсь, тем дольше я не сплю; я буду убивать снова и снова и буду носить маску клоуна, а когда они увидят лицо клоуна, они не смогут убежать; будут трепетать от страха, пока не лишаться сил, потому что улыбка клоуна всемогуща, а они ничто; ОНИ СТАНОВЯТСЯ МОЕЙ ЕДОЙ; я не знаю, сколько мне лет; я стар, старше, чем себя ощущаю, я живу только один день в год или в столетие, я живу и ем уже очень давно, но в промежутках я сплю слишком долго; я помню только последний случай; последняя карнавальная трапеза приближается, она уже рядом, я чувствую ее запах; это как чувствовать запах готовящейся где-то пищи, этот запах доносится ветром, и ты чувствуешь его какую-то долю секунды, а потом он исчезает, но твой аппетит уже разыгрался; так же и я чувствую, что КАРНАВАЛ уже близко, а я спал так долго, но теперь проснулся, и я единственный клоун и ни с кем не должен делиться; Я БУДУ БОДРСТВОВАТЬ ВЕЧНО, И КАРНАВАЛ БУДЕТ КАЖДЫЙ ДЕНЬ, и я всегда буду клоуном и всегда буду чувствовать себя настоящим, а не таким, каким вижу себя; я спал слишком долго, слишком глубоко и далеко от мира, но сейчас я проснулся, мои мысли прояснились, и теперь я держу в руках все нити; пришло мое время, и другой ничего больше не изменит, другой пытается не признавать меня, сделать вид, что меня не существует, и иногда мне кажется, что я действительно не существую, но я существую; и у меня есть зубы почему другие считают мое поведение таким отвратительным и меня самого отвратительным; я клоун, я сделан из железной плоти, и я питаюсь плотью; у меня есть зубы, и язык, и живот; я ведь умру, если не буду есть; все должны есть, чтобы выжить, а некоторые могут есть только определенную пищу; коровы едят только траву, коала только эвкалиптовые листья, а панды едят только бамбук; а я же ем только людей, вот и все; если бы я не ел плоть других, я ослабел бы и умер; я КЛОУН, и я должен быть сильным;

скоро настанет время рисовать МАСКУ КЛОУНА, я ввергну их в хаос, я так долго спал,

и я голоден


Глава первая



14-16 января





1




Командир штурмовой оперативной группы МЕК удивился, увидев Фабеля, присевшего на корточки рядом с большим бронированным фургоном.

— Я был неподалеку, когда услышал вызов, — пояснил Фабель, не дожидаясь вопроса, и перевел взгляд на четырехэтажное здание, выделявшееся своей белизной на фоне синего неба. Опрятный и жизнерадостный домик. На балконах анютины глазки. Рядом припаркованы машины статусных марок. До зубов вооруженные бойцы МЕК в черной форме спешно выводили жильцов через главный вход и препровождали за пределы оцепления, на Йенфельдштрассе, наскоро организованного патрульными полицейскими.

— Слышал, что вы уходите в отставку, господин обер-комиссар.

— Так и есть, — подтвердил Фабель. — Дорабатываю положенные после подачи заявления дни. Что у нас тут?

— Семейный скандал. В полицию позвонили соседи. Прибывшая на место группа полицейских сообщила о выстрелах. А потом один из дебоширов пальнул в полицейского.

— Кто-то из жильцов?

Командир оперативной группы кивнул:

— Айхингер. Георг Айхингер. Соответственно в его квартире все и происходило.

— Нам о нем что-нибудь известно? — спросил Фабель, надевая бронежилет.

— Ничего криминального. По словам соседей, никогда не создавал никаких проблем. Судя по всему, хороший сосед. — Командир группы нахмурился. — У него есть жена и трое детей. А может, были. После первых выстрелов в квартире наступила тишина. Всего было сделано четыре выстрела.

— Какое оружие?

— Насколько можно судить, спортивная винтовка. Он или никудышный стрелок, или не собирался попадать. Недотепа из первой патрульной машины по-идиотски подставился, когда бросился по лестнице наверх. Айхингер промахнулся примерно на метр. Скорее всего это был предупредительный выстрел, если хотите знать мое мнение.

— Тогда не исключено, что семья еще жива.

Командир поправил кевларовый бронежилет.

— Как я уже сказал, с тех пор в квартире очень тихо. Эксперт-психолог уже выехал для проведения переговоров.

Фабель хмуро кивнул.

— Мы не можем ждать. Я собираюсь сам с ним пообщаться. Выделите мне человека для прикрытия?

— Я против, господин обер-комиссар. Не думаю, что я вправе подвергать вас, как и своих людей, если уж на то пошло, такому риску.

— Послушайте, — не уступал Фабель. — Вполне вероятно, что семья Айхингера все еще жива, однако кто даст гарантию, что через минуту эта ситуация не изменится. Разговаривать же со мной и одновременно отстреливать семью — дело довольно затруднительное.

— Они уже все мертвы… и вы это сами знаете.

— Пусть, но разве мы что-нибудь теряем? Я просто отвлеку его, пока не прибудет переговорщик.

— Ладно, но все это мне не очень нравится. У меня два человека уже на позиции, на лестничной площадке возле квартиры. С вами я пошлю еще одного. Но если Айхингер не будет расположен к разговорам или что-то пойдет не так, я хочу, чтобы вы сразу же оттуда уходили. — Командир группы кивнул одному из бойцов: — Пойдешь с обер-комиссаром.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Фабель у молодого, атлетически сложенного полицейского в бронежилете, прикомандированного к нему в помощь. Глаза у того горели и выражали решимость. Новое поколение. Больше похож на солдата, чем на полицейского.

— Брайденбах. Стефан Брайденбах.

— Хорошо, Стефан. Пошли, и попробуем поговорить, не применяя оружия. — Фабель кивнул на автомат «хеклер-и-кох», висевший у того на груди. — И не забывай, что на карту поставлена жизнь заложников, а место преступления не театр военных действий.

Брайденбах кивнул, не скрывая, правда, своего недовольства. Фабель вошел в здание первым и начал подниматься по ступенькам. Квартира Айхингера была на втором этаже, и там, по обе стороны двери, уже находились два сотрудника МЕК. Их лица скрывали тефлоновые шлемы, защитные очки и маски-респираторы.

— Есть новости? — спросил Фабель у того, кто был на лестничном марше сверху.

Тот покачал головой:

— Все тихо. Думаю, что мы имеем дело с убийством. Никаких звуков, ассоциируемых с плачем или движением.

— Ладно. — Фабель перегнулся через перила, а Брайденбах направил дуло автомата на дверь квартиры. — Герр Айхингер, — громко окликнул Фабель. — Герр Айхингер, это обер-комиссар Фабель из гамбургской полиции.

Тишина.

— Герр Айхингер, вы меня слышите? — Фабель подождал, надеясь услышать ответ, но его не последовало. — Герр Айхингер, кто-нибудь пострадал? Кому-то нужна помощь?

Снова тишина, но за матовым стеклом крохотного окошка, имеющегося во входной двери, промелькнула чья-то тень. Брайденбах прицелился, но Фабель остановил его предостерегающим жестом.

— Герр Айхингер, мы — я — здесь, чтобы помочь вам. Вы оказались в трудном положении, и я знаю, что сейчас вы не видите для себя никакого выхода. Я понимаю это. Но выход есть всегда. Я могу помочь вам.

Снова молчание, однако через некоторое время послышался звук отодвигаемой щеколды. Дверь приоткрылась. Все трое бойцов группы МЕК ринулись вперед, направив автоматы на дверь.

Фабель, нахмурившись, подал им знак остановиться.

— Вы хотите, чтобы я вошел, герр Айхингер? Хотите поговорить со мной?

— Не делайте этого! — опасаясь сорваться на крик, прошептал Брайденбах. — Вы не должны туда идти.

Фабель недовольно отмахнулся от него кивком.

Брайденбах придвинулся ближе.

— Я не могу допустить, чтобы вы оказались в положении заложника. Думаю, что вам надо вернуться на улицу, господин обер-комиссар.

— Я вооружен! — В сдавленном голосе из квартиры слышался страх.

— Мы об этом знаем, герр Айхингер, — сразу же отозвался Фабель, наклонившись к проему двери. — Продолжая держать оружие в руках, вы подвергаете себя опасности. Пожалуйста, передайте его нам, и мы спокойно поговорим.

— Нет-нет, этого я делать не буду! Но вы можете войти. Только медленно. Если хотите поговорить, проходите внутрь.

Брайденбах отчаянно замотал головой.

— Послушайте, герр Айхингер, — продолжил настаивать Фабель, — я отнюдь не собираюсь преуменьшать масштабы проблемы, стоящей перед нами. Но мы все-таки в состоянии ее решить так, чтобы никто не пострадал, это нам вполне по силам. Должен вас предупредить, что со мной здесь полицейский спецназ. Если этим ребятам покажется, что я подвергаюсь опасности, они откроют огонь. И я уверен, что и вы, почувствовав опасность, сделаете то же самое. Мы должны избежать такого развития событий. Но делать это надо поэтапно. Договорились?

После некоторого молчания последовал ответ:

— Я не хочу никакого решения. Я хочу умереть.

— Но это глупо, герр Айхингер. Нет ничего… никакая проблема не стоит того, чтобы из-за невозможности ее решения расставаться с жизнью. — Фабель оглянулся на бойцов МЕК. Он вполне допускал, что дети и жена уже убиты. И если Айхингер решил свести счеты с жизнью, то полицейские вполне могут помочь ему совершить самоубийство. Для этого ему достаточно всего лишь выскочить на площадку, размахивая винтовкой, и команда Брайденбаха, несомненно, с готовностью выполнит его «заказ».

В квартире зазвонил телефон. Значит, наконец-то прибыл переговорщик.

— Не хотите ответить на звонок? — спросил Фабель сквозь проем в двери.

— Нет. Это ловушка.

— Никакой ловушки. Вам хотят помочь. Звонит один из моих коллег. Тот, кто знает, как вам помочь.

— Я буду говорить только с вами.

Фабель оставил без внимания укоризненный взгляд Брайденбаха.

— Послушайте, герр Айхингер. Человек, что сейчас звонит, гораздо лучше меня сумеет помочь вам найти выход из этой ситуации.

— Я сказал, что буду говорить только с вами. Я знаю, что тот, кто сейчас звонит, начнет пудрить мозги всякой чепухой, пытаясь убедить меня в том, что он мой лучший друг. Я готов говорить с вами. И только с вами. Я слышал о вас, герр Фабель. Ведь это вы раскрыли серию убийств в прошлом году.

— Герр Айхингер, я хочу, чтобы вы открыли дверь и мы могли побеседовать с глазу на глаз, — продолжил свои уговоры Фабель, не обращая внимания на отчаянное жестикулирование Брайденбаха.

— Они застрелят меня.

— Нет, не застрелят… — заверил Фабель, подкрепляя свои слова многозначительным взглядом, брошенным на Брайденбаха. — Я приказал им не открывать огонь, если вы сами не станете стрелять. Пожалуйста, герр Айхингер, откройте дверь.

Наступила долгая пауза.

— Герр Айхингер?

— Я думаю.

Через какое-то время в проеме показался кончик ствола и дверь распахнулась.

— Я войду и остановлюсь, чтобы вы могли меня видеть, герр Айхингер. Я не вооружен.

При этих словах один из полицейских попытался остановить его, схватив за рукав, но Фабель резким рывком освободился и вошел в квартиру. Его сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Воспользовавшись тем, что повысившийся уровень адреналина обострил способность к восприятию, он моментально оценил обстановку. Человек в коридоре был абсолютно ничем не примечателен. Около сорока лет, коротко стриженные черные волосы покрыты гелем, внешность самая обычная: подобное лицо не выделялось в толпе, сама толпа имела такое лицо. Лицо не задерживалось в памяти. Георг Айхингер был из тех, кого никогда никто не замечал. Но вот сегодня все изменилось. Айхингер держал в руках новенькую спортивную винтовку. Но ствол был направлен не на Фабеля: дуло упиралось в задранный подбородок Айхингера, указательный палец на курке подрагивал от напряжения.

— Спокойно… — Фабель протянул руку. — Не волнуйтесь. — Он бросил взгляд за спину Айхингера в глубь коридора. В дверном проеме гостиной виднелись ноги. Маленькие. Детские. Вот черт! Командир группы МЕК был прав. — Георг! Нужно сдаться. Пожалуйста, отдай мне винтовку.

Фабель сделал шаг вперед, и Айхингер напрягся. Палец на спусковом крючке перестал дрожать.

— Если вы подойдете ближе, я выстрелю. И убью себя.

Фабель снова бросил взгляд на ножки ребенка в проеме и почувствовал прилив тошноты. Ему стало все равно, вышибет ли себе Айхингер мозги или нет. И вдруг он увидел, что ножки чуть дрогнули. Движение было таким мимолетным, что он вполне мог его не заметить. Но он его уловил.

— Георг… Дети. Твоя жена. Давай пойдем к ним и поможем. — Фабель услышал за спиной какое-то движение и, обернувшись, увидел в дверях Брайденбаха, целившегося в голову Айхингера. — Опусти оружие! — сквозь зубы прошептал он. Брайденбах не шевелился. — Ради Бога, он сам уже направил на себя оружие — свое собственное! Опусти автомат — это приказ!

Брайденбах чуть опустил дуло автомата. Фабель повернулся к Айхингеру:

— Ваша жена… дети. Они пострадали? Вы что-нибудь сделали со своими детьми, Георг?

— Все бессмысленно, — обреченно повторял Айхингер, будто не слыша вопроса. — Я вдруг понял, что абсолютно все лишено какого-либо смысла. Наверное, я много об этом думал в последнее время. Сегодня утром я проснулся и почувствовал… почувствовал, будто я весь какой-то ненастоящий. Что во мне нет ничего натурального. Будто я персонаж некоего второсортного сериала или чего-то подобного. — Айхингер замолчал и нахмурился, сдвинув брови, словно пытался объяснить что-то, чего сам толком не понимал. — Когда я был ребенком, то ощущал себя личностью; во всяком случае, должен был ею стать. А потом выяснилось, что ничего из этого не получилось. Я не тот, кем хотел быть. Я кто-то другой. — Он снова помолчал. Фабель прислушивался к тишине, надеясь уловить какие-то звуки из гостиной. — Это все настоящее безумие! — продолжил Айхингер свой монолог. — Я имею в виду то, как мы живем, все, что происходит вокруг нас, все это дерьмо и хаос. И все бессмысленно… Взять хотя бы этого вашего коллегу. У него руки чешутся всадить мне пулю в голову. Вы сами здесь потому, что у меня есть оружие и я угрожаю пустить его в ход. У него тоже оружие и он тоже угрожает пустить его в ход. Но с ним все в порядке. А почему? По той простой причине, что он полицейский. Он призван поддерживать порядок. Только никакого порядка нет.

— Георг… — Фабель снова бросил взгляд в конец коридора, туда, где виднелись детские ножки. — Дети…

— Вы знаете, чем я зарабатываю на жизнь, герр Фабель? Я консультант по найму. Это означает, что основную часть своего рабочего времени я сижу в конторе и готовлю людей к тому, чтобы они заполнили собой офисы разных фирм. Это самая бессмысленная растрата жизни, моей жизни. Это то, во что я превратился. Я как белка, крутящаяся в колесе, причем подыскивающая других белок, чтобы те также крутились в своих колесах. Мы поставляем сырье для жерновов крупных корпораций. Вот на что я трачу свою жизнь. Какой в этом смысл? Тридцать с лишним часов в неделю. Я подсчитал: к пенсии я проведу за столом у себя на работе почти сорок тысяч часов. Сорок тысяч! Это безумие! Я всегда старался поступать правильно, герр Фабель. Всегда. Делал то, чего от меня ждали. Играл по правилам. Все остальное — хаос. Вот что мне говорили. Но в этом нет никакого смысла! Неужели вы не понимаете? Сколько всего мне не удалось посмотреть. Сколько мест не смог посетить. — По щекам Айхингера катились слезы. Фабель искренне старался понять, о чем говорил Айхингер и что именно довело его до такого отчаяния. — Это все иллюзия! Мы проживаем смешные никчемные жизни. Живем в коробках. Работаем в коробках. Посвящаем себя бессмысленной работе. А затем… умираем. И все это потому, что мы считаем это нормальным. Мы считаем, что в этом заключается стабильность и порядок. Но однажды я проснулся и увидел мир в его истинном свете. Безумие. В нем нет ничего рационального, реального или достойного. Мир представляет собой хаос! Анархию! Что же, свое дело я сделал. Я перевернул мир с ног на голову. На его собственную голову. Перед вами не я. Вы должны мне поверить, что это не я! Я больше не желаю быть частью всего этого!

— Я не очень вас понимаю, — стараясь сохранять спокойствие, проговорил Фабель и медленно протянул руку. — Дайте мне винтовку, Георг. Вы можете мне все объяснить. Мы поговорим об этом. И все утрясется.

— «Утрясется»? — Айхингер печально улыбнулся. Фабеля удивило, что в этой улыбке была искренняя, хоть и грустная благодарность. Айхингер уже не выглядел таким напряженным. Палец на курке перестал дрожать. — Я рад, что здесь оказались вы, герр Фабель. Я знаю, что когда вы подумаете над моими словами, то все поймете. По крайней мере вы сами делаете что-то нужное. Каждый день вашей жизни наполнен смыслом, и вы это знаете, когда просыпаетесь утром. Вы спасаете людей. Защищаете их. Я рад, что смог объяснить все именно вам. Передайте им, что мне очень жаль.

Выстрел прозвучал довольно глухо — видимо, потому, что дуло упиралось в подбородок Айхингера. Над его головой веером разлетелись брызги крови, частицы мозга и раздробленных костей. Ноги у него подкосились, и тело рухнуло на землю.

Фабель перепрыгнул через него и бросился в гостиную. Туда, где в дверном проеме видел детские ножки.


2




Еда Ансгара была готова.

В скромном доме Ансгара в кёльнском районе Ниппес было на редкость опрятно. Он жил в нем один и никогда не принимал гостей. С ходом времени все его перемещения постепенно свелись лишь к преодолению расстояния между домом и работой. Он часто ловил себя на том, что его жизнь напоминает большой сельский дом, где жилыми являлись только несколько комнат, содержавшихся в идеальном порядке, а остальные просто запирались до лучших времен, и в эти запыленные потемки, как Ансгар был уверен, лучше даже не заглядывать.

Памятуя о кулинарных пристрастиях Ансгара, его кухня была на удивление миниатюрной, но, что вполне естественно, прекрасно оборудованной. Она сверкала чистотой и была залита светом, льющимся из большого окна, выходившего на маленький садик и глухую стену соседского дома.

Тренькнул звонок таймера духовки. Мясо было готово.

Как ни странно, но дома Ансгар предпочитал готовить незатейливые блюда. Самые простые, но позволявшие по достоинству оценить текстуру и истинный вкус мяса. Как и обычно, он рассчитал время буквально по секундам. Оставалось дождаться, когда на медленном огне конфорки спаржа дойдет до идеальной кондиции. Он достал из холодильника небольшую емкость с яблочным соусом: когда будут готовы мясо и спаржа, соус успеет чуть нагреться и достигнет надлежащей температуры. Он налил в бокал полбутылки пива «Гаффель» с идеальным соотношением жидкости и пены. Ансгар вытащил из духовки металлический поддон и освободил из кокона кусок мяса, завернутый в алюминиевую фольгу. Наклонившись, он с удовольствием втянул тонкий аромат закутанного в чабрец нежного мяса, и на мгновение его очки запотели. Он положил мясо на тарелку, украсил блюдо веточками свежего чабреца и яблочным соусом. Слив спаржу, он аккуратно положил ее на тарелку рядом с мясом.

Ансгар сделал глоток пива и полюбовался внешним видом блюда. Когда первый кусочек мяса начал таять во рту, его мысли вернулись к девушке у них на работе. То была украинка по имени Екатерина, суетившаяся вместе с ним на кухне ресторана. Он нахмурился и постарался прогнать эти мысли из головы. Но едва его зубы снова погрузились в нежную мышечную ткань мяса, как грезы о девушке пробудились с новой силой. Молодая светлая кожа упруго облегала чувственные формы ее тела. Даже зимой на кухне было всегда жарко и влажно от поднимающихся паров над горящими конфорками и духовками. На светлой коже Екатерины появлялся румянец и проступал пот, будто она сама была блюдом, приготовляемым на медленном огне. Продолжая трапезу, Ансгар думал о ее ягодицах. О ее грудях. О венчающих их сосках. О ее губах. Особенно его волновал ее рот. Продолжая есть, он нахмурился, почувствовав возбуждение в паху и ощутив, как от пробудившегося желания натянулась ткань брюк. Стараясь совладать с ним, он сделал еще несколько глотков пива. Отведал немного спаржи и переставил графинчик с маслом. Еще кусочек мяса. Однако возбуждение только нарастало. Он почувствовал, как над верхней губой выступила испарина, и представил ее светлую кожу в сочетании с черными футболками. Они весьма эффектно подчеркивали достоинства этой грудастой особы. Ну а еще были губы…

Теперь испарина покрывала уже все лицо Ансгара. Он изо всех сил старался прогнать чувственные и восхитительные образы, завладевшие его сознанием и внесшие хаос в тот размеренный ритм жизни, что он выстроил для себя. А ведь он прилагал столько усилий, чтобы уберечься от всякого рода сладострастных, нездоровых, да и попросту извращенческих фантазий. И она была их частью, так как неизменно присутствовала в этих его грезах о нежной и сочной плоти, словно бы и созданной именно для того, чтобы вот так, самозабвенно, впиваться в нее зубами. Он продолжал жевать мясо, не в силах его проглотить. Ансгар Хёффер думал о том, как все-таки пробуждает чувственность такое вот мясо, и, естественно, мысли его возвращались к той аппетитной девчонке на работе. Он содрогнулся, ощущая, как намокают брюки от извергнувшегося семени.


3




Четыре часа Фабель заполнял самые разные формуляры и бланки, констатирующие и описывающие инциденты, завершающиеся смертельным исходом. В данном случае это, как ни странно, придавало бессмысленным действиям Айхингера некую институциональность. Как уже не раз за время своей карьеры, Фабель оказался в центре трагедии, глубоко его взволновавшей, но необходимость выполнения служебных обязанностей превращала ее в факт холодной и бесстрастной статистики. Он чувствовал, что никогда не сможет забыть выражение печальной признательности на лице Айхингера в последние мгновения жизни. И он сомневался, что когда-нибудь сможет его понять.

Фабель сидел на краю стола в отделе по раскрытию убийств, занимавшем третий этаж полицай-президиума — штаб квартиры гамбургской полиции, — и пил из пластмассового стаканчика кофе, отпускаемый разливочным автоматом. Здесь собралась почти вся руководимая им пятнадцать лет группа: Вернер Мейер, Анна Вольф и Хенк Херманн. Отсутствовала только Мария Клее, бюллетенившая уже второй месяц: три последних крупных расследования отразились не только на Фабеле. Совсем скоро им придется работать без него.

Он тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Его попросил задержаться шеф — начальник крипо[2] Хорст ван Хайден. Надо будет зайти к нему, после того как освободится от заполнения форм и написания отчетов.

— Итак, шеф… — Обер-комиссар криминальной полиции Вернер Мейер — плотный мужчина пятидесяти с небольшим лет с седым ежиком на голове — поднял стаканчик с кофе, будто бокал с шампанским. — Должен признать, что вам удалось обставить свою отставку в присущем вам стиле.

Фабель промолчал. Он еще не отошел от волнений, пережитых в гостиной Айхингера, когда бросился туда из прихожей, испытывая смешанные чувства надежды и страха.

— Вы отлично сработали, шеф, — заверила его Анна Вольф. Фабель улыбнулся ей. Анна так и не стала походить на инспектора убойного отдела. Она была миниатюрной и миловидной и выглядела моложе своих двадцати девяти лет. Темные волосы коротко подстрижены, а полные губы ярко накрашены.

— В самом деле? — В голосе Фабеля не было радости. — Мне не удалось разоружить повредившегося в уме человека до того, как он снес себе голову.

— Да, вы потеряли его, — признал Вернер. — Но он был потерян еще до вашего приезда… при этом спасли остальных.

— Как семья Айхингера? — поинтересовалась Анна.

— С ней все в порядке. Никто не пострадал, во всяком случае физически. Они все в глубоком шоке. Выстрелы, услышанные соседями, были сделаны в потолок… Слава Богу, в той квартире наверху в это время никого не было.

Фабель обнаружил в гостиной жену Айхингера, семилетнюю дочь и двух сыновей — девяти и одиннадцати лет. Айхингер связал их и заклеил им рты скотчем. Фабель понимал, что так и не узнает, сделал ли это Айхингер, чтобы просто нейтрализовать их, или собирался расправиться с ними позже.

— Хуже всего переносит это младшая дочь. Дети вообще воспринимают происходящее вокруг них весьма однозначно. Когда она проснулась утром, в ее жизни все было как обычно. А вечером мир для нее перевернулся с ног на голову. — Фабель замолчал, сообразив, что дословно повторяет слова Айхингера. — Как объяснить ребенку в ее возрасте, что произошло? Как ей жить с этим дальше?

— Самое главное, что она будет жить. — Вернер отпил кофе. — Они все будут жить. Если бы вы не отвлекли Айхингера разговором, они могли бы погибнуть.

— Не знаю… — пожал плечами Фабель.

Он не успел закончить фразу, как зазвонил телефон. Вернер взял трубку.

— Вас вызывают на пятый этаж… — объявил он с улыбкой, кладя трубку. На пятом этаже штаб-квартиры полиции Гамбурга располагались кабинеты высшего руководства, включая начальника полицейского управления. Фабель поморщился:

— Тогда мне лучше не задерживаться…


4




Тарас Бусленко уже знал, где состоится встреча, если сведения Саши были верными. Но они, конечно, об этом не подозревали и наверняка будут долго возить его по всему Киеву, пока наконец не доставят на место назначения, где ему придется плясать под их дудку.

Бусленко позвонили по сотовому и велели отправиться на автостоянку гостиницы «Мир» на Голосеевском проспекте. Он пробыл там минут десять, после чего поступил новый звонок с указанием вернуться в центр города, припарковаться у Киевского пассажа и направиться дальше пешком по Крещатику.

В этот субботний вечер Крещатик, как и всегда по выходным, был закрыт для движения транспорта. Это позволяло всем свободно бродить по широкому проспекту, восхищаясь его величием. Бусленко ощутил своего рода эйфорию, оказавшись среди сверкающих кружев рождественской иллюминации, все еще освещавшей сказочным светом проспект. Легкий пушистый снежок, засыпавший деревья белоснежной сахарной пудрой, искрился в морозном ночном полумраке. Следуя полученным инструкциям, Бусленко двигался в сторону от площади Независимости. Последний раз он был на ней в ноябре — декабре 2003 года. Он помнил, какое чувство подъема вызывало в нем тогда буйство оранжевых полотнищ, каким ожиданием перемен была наэлектризована вся атмосфера майдана. Он чувствовал себя частью чего-то огромного и несокрушимого. Однако Бусленко там был не ради солидарности с происходившим: он возглавлял подразделение сил безопасности, направленное на площадь якобы для предотвращения кровопролития при возможном столкновении сторонников Януковича и приверженцев Ющенко. Скорее всего силы безопасности были направлены режимом для демонстрации своей силы, но руководители правоохранительных органов знали о настроениях, господствующих в народе, и, подобно Бусленко, симпатизировали «оранжевой революции». Вверенное Бусленко подразделение получило приказ не вмешиваться.

Бусленко прошел мимо ночного клуба «Селестия», стараясь смотреть в другую сторону. Не исключено, что Саша ошибся или те, с кем ему предстояло встретиться, проявляли повышенную осторожность.

Он почти добрался до Центрального торгового комплекса, когда последовал новый звонок и ему велели повернуть назад и ждать в баре ночного клуба «Селестия». Бусленко вздохнул с облегчением, поскольку уже начал опасаться, что с ним решили встретиться в каком-то отдаленном районе Киева. «Селестия» его вполне устраивала. Ведь это в самом сердце города. Там всегда много народу. Убить и избавиться от тела в таком месте было бы совсем не просто.

«Селестия» по праву считалась одним из воплощений ярчайших чаяний народных в новой Украине: в самом центре Киева, где Крещатик выходит на площадь Независимости, все здесь сверкало роскошью. Несмотря на солидный стаж работы в службе безопасности, Бусленко был ярым сторонником нового пути Украины: всегда отличался патриотизмом и считал, что перемены обеспечат его стране достойное будущее. Его сердце всецело принадлежало «оранжевой революции», но в местах, подобных «Селестии», он чувствовал себя не в своей тарелке. Здесь выставлялся напоказ весь блеск и глянец Запада, но в этом Бусленко чувствовал какую-то фальшь и неестественность, как при виде краснощекой хуторянки, неумело наложившей косметику и вырядившейся в сверкающее блестками вечернее платье.

На воротах стояли два охранника в черных костюмах. Один, плотный и с бычьей шеей, был многозначительно немногословен, зато второй — посубтильнее и подружелюбнее — с улыбкой распахнул перед Бусленко дверь. По привычке, выработанной с годами, Бусленко рефлекторно оценил опасность, возможно, исходящую от охранников. Он мгновенно определил, что дружелюбный охранник представлял собой большую угрозу — двигался быстро и уверенно, а свои мысли скрывал за маской надетой на лицо улыбки. Бусленко не сомневался, что этот охранник — в отличие от своего накачанного партнера — способен на мгновенные и смертоносные действия. Убийца. Не исключено, что со спецназовской подготовкой.

Совсем как он сам.

Бусленко пробрался к бару и заказал пиво «Оболонь». Неулыбчивый бармен сообщил, что в «Селестии» не подают украинских марок пива вообще и «Оболони» в частности. Тогда Бусленко попросил налить ему немецкого «Пильса», отпускавшегося по безумной цене. В клубе находилось немало посетителей, хотя до аншлага было еще далеко. Основную клиентуру составляли отпрыски богатых семей, щеголявших в нарядах от Гуччи и Армани. Длинная полукруглая стойка бара была сработана из дорогого орехового дерева и имела черную гранитную столешницу. Лучи, испускаемые свисавшими с потолка светильниками, создавали своеобразную игру света и тени на пурпурном бархате. Бусленко воспринимал этот интерьер как некую стилизацию ада в представлении какого-нибудь современного дизайнера.

Он должен был признать, что лучшего места для встречи с Дьяволом нельзя было бы найти.

Бусленко, почувствовав рядом с собой чье-то присутствие, обернулся, увидел высокую худощавую молодую женщину с короткой стрижкой светлых волос, высокими славянскими скулами, длинными бровями и невероятно выразительным взглядом блестящих голубых глаз. Такое на редкость красивое лицо могло принадлежать только истинной украинке.

— Здравствуйте, сэр, — обратилась к нему красавица с идеальной фарфоровой улыбкой. — Вас ждут. Следуйте, пожалуйста, за мной в кабинет, специально заказанный для этой встречи. — Она отставила его «Пильс» на поднос и направилась через зал, обернувшись по дороге, чтобы удостовериться, что Бусленко пошел за ней. Он же, прежде чем тронуться с места, обвел взглядом зал, проверяя, нет ли за ним слежки.

Гарна дивчина провела его по темному коридору, освещавшемуся крошечными яркими лучиками, многократно отражавшимися в черных стеклянных стенах. Оказавшись перед дверью, она постучалась и широко ее распахнула, приглашая Бусленко в большую и роскошно убранную комнату. За низким столом, на дорогом угловом диване, сидели четверо мужчин. На столике стояла бутылка водки и рюмки, рядом лежала синяя папка. Когда Бусленко вошел, все четверо встали. Подобно охраннику на входе, все они явно прошли спецназовскую подготовку. Всем было за сорок, что скорее всего означало наличие у них опыта участия в боевых действиях. Бусленко заметил, что стена за ними, отделявшего это помещение от соседнего, была изготовлена из тонированного стекла. Света там не было, а дверь, ведущая в него, была закрыта. Бусленко не сомневался, что в этой соседней комнате кто-то определенно находился.

У сидевшего в центре мужчины были явно преждевременно поседевшие волосы, подстриженные под короткий жесткий ежик. От него отходил шрам, спускавшийся под углом вниз и заканчивавшийся у правой брови. Бусленко моментально оценил обстановку и по едва уловимым жестам присутствующих уяснил, что человек со шрамом здесь старший. Не только интуиция подсказывала ему, что этот тип был отъявленным негодяем. Он узнал русского «ежика», как только вошел в кабинет, и почувствовал, как от нехорошего предчувствия сжалось сердце. Что здесь делает Дмитрий Коткин, занимающий слишком высокий пост в организации, чтобы тратить время на собеседования с новыми кадрами? И Бусленко не надо было оборачиваться, чтобы почувствовать за своей спиной появление пятого человека. С особой же тревогой он ощущал незримое присутствие невидимки, того, кто наблюдал за ним из соседней комнаты за темным стеклом.

Не оставляющая Бусленко своим вниманием сексапильная хохлушка поставила его бокал с пивом на столик и вышла из комнаты. Он не обернулся на щелчок замка закрывшейся двери. Присутствие пятого человека за спиной было в порядке вещей. Бусленко был отлично подготовлен и в обычной ситуации вполне мог самостоятельно разобраться с четырьмя или даже пятью противниками. Только данная ситуация не была обычной: эти люди имели такую же, как и он, подготовку, и наверняка им приходилось убивать, причем не раз. Самое большее, на что он мог рассчитывать, так это забрать с собой на тот свет одного или двух противников. И он знал, что смертельный удар ему нанесет человек, находившийся сзади.

— Так это ты Руденко? — спросил Коткин по-русски.

Бусленко кивнул.

— Садись. — Сделав приглашающий жест, Коткин и сам сел. К остальным это явно не относилось. Человек со шрамом открыл папку. — У тебя очень впечатляющий послужной список. Как раз то, что нам нужно. По крайней мере судя по документам. Но я хотел бы знать, чего ради ты искал встречи с нами?

— Я не искал. Вы сами на меня вышли, — ответил Бусленко по-русски. Он хотел было сделать глоток пива, чтобы продемонстрировать свою независимость, но передумал, опасаясь, что дрожание рук выдаст его волнение, обусловленное, правда, не приступом, а избытком адреналина.

Коткин вскинул брови, и шрам изогнулся, приняв какую-то зловещую конфигурацию.

— Ты сразу начал задавать слишком много вопросов. Более того, ты знал, какие вопросы нужно задать и когда именно. Это означает одно из двух: либо ты инициативно выступил с предложением своих услуг, либо…

Бусленко, рассмеявшись, покачал головой:

— Я не полицейский, если вы об этом. Послушайте, все очень просто. Деньги. Я хочу заработать. Причем хорошо заработать. И я желал бы работать за границей. Вам же нужны такие люди?

— Не будем спешить. — Русский со шрамом кивнул своим подручным. К Бусленко подошли двое и дали понять жестами, чтобы он поднялся и поднял руки. Один из них быстро обыскал Бусленко вручную, а второй просканировал портативным электронным прибором на наличие подслушивающих устройств. Убедившись, что беззаботно улыбающийся Бусленко чист, они вернулись на свою исходную позицию. — Ты знаешь, что составляет предмет наших поисков. Тебе надо убедить нас в том, что ты именно тот, кто нам нужен.

— Думаю, что там есть все, что требуется. — Бусленко кивнул на папку. — Двенадцатилетний опыт. Сначала в десантных войсках, потом в спецназе Министерства внутренних дел. Я много чего умею, так что справлюсь с любой работой.

— Я знаю подразделение спецназа, в котором ты служил. Знаком ли ты с Юрием Протчевым? Вы должны были служить вместе.

Бусленко сделал вид, что задумался. Он тщательно изучал все материалы, касающиеся данного подразделения, и особенно списки личного состава, а потому знал, что никакого Юрия Протчева там не значилось, — это была проверка, причем нестандартная. Коткин и не рассчитывал на то, что проверяемый подтвердит знакомство с несуществующим человеком. Русский предполагал, что реакция последует неестественно быстро, что будет указывать на то, что были подготовлены все ответы заранее.

— Да нет… что-то я такого не помню, — неуверенно протянул Бусленко. — Я знал почти всех, но Юрия Протчева среди них не было. Там был другой Юрий — Кадников. Может, это он?

— Говоришь, что попал в неприятности? — Коткин оставил вопрос без внимания.

— Да так. Мелочь. Нас направили на подавление бунта в тринадцатом следственном изоляторе. И я убил одного заключенного… В общем-то ничего особенного, учитывая ситуацию, но при этом ранили тюремного начальника, потому что он не послушался моего приказа и не сохранил дистанцию между собой и происходящим. Виноват он сам, а не я. Но его брат — большая шишка в МВД, так что сами понимаете…

— Нам не нужны неумехи и неудачники. Нам нужны бойцы, умеющие выполнять приказы.

— Я как раз такой и есть. — Бусленко, не покидая кресла, с гордостью расправил плечи. — Но я считал, что вам нужны люди, не доводящие соблюдение закона до абсурда.

— Единственный закон, чтимый нами, — это солдатский кодекс чести. Если ты станешь одним из нас, то войдешь в элиту. Все, что мы делаем, подчиняется жесточайшей военной дисциплине и мало чем отличается от будней спецназа. За одним исключением — оплата неизмеримо выше. Но для того чтобы тебя приняли, ты должен ответить на несколько вопросов.

— Я готов… — Бусленко беззаботно кивнул, но во рту у него пересохло и он с трудом сдерживался, чтобы не бросить взгляд на черное стекло за спиной русского. Он был абсолютно уверен в том, что за стеклом кто-то был. Наблюдал. Слушал. Там находился он! Сведения Саши, несомненно, верны.

— Ты знаешь, в чем заключается сила армейского подразделения?

— Может… в дисциплине? В способности выполнить приказ с максимальной эффективностью?

Коткин покачал головой:

— Нет, дело не в этом. Я скажу в чем. В доверии, в чувстве истинного товарищества и армейского братства, а еще в преданности друг другу и своему командиру.

— Полагаю, это так. — Бусленко ощутил какую-то перемену, будто произошло резкое изменение давления перед грозой. У него создалось впечатление, что три человека на диване внутренне напряглись. Но в поведении русского ничего не изменилось. Настоящий профессионал. В досье на Коткина говорилось, что он занимался допросами, причем с применением пыток, в Чечне и других «горячих точках», коих осталось немало после крушения Российской империи. Видимо, этим и объяснялось его присутствие здесь, причем не в качестве работодателя Бусленко, а в качестве его палача. И Бусленко все так же не покидало чувство, что за их беседой кто-то внимательно наблюдает из-за стеклянной перегородки.

— Преданность долгу. Вот что придает силу подразделению. Братство по оружию. — Русский помолчал, будто ожидая какого-то замечания Бусленко. Трое безмолвных соратников поднялись. Бусленко напрягся, прислушиваясь к шорохам у себя за спиной.

— Что происходит? — спросил Бусленко, стараясь не выдать голосом своего волнения, снова подумав, что удар будет нанесен в спину.

— Мы все живем одной жизнью, — продолжал Коткин, не реагировавший на вопрос Бусленко. — Мы воины, чьи жизни зависят друг от друга. То, за что именно мы деремся, является второстепенным. Важно только то, что мы воюем вместе. Нас объединяет нерушимая и беззаветная преданность друг другу, и прочнее ее нет ничего на свете. И самым страшным преступлением является предательство, посягательство на эти священные узы.

При этих словах трое подручных словно по команде сунули руки в карманы кожаных курток, извлекли оттуда весьма внушительного вида пистолеты и синхронно направили стволы на Бусленко. На курок, однако, никто не нажимал.

— Твоя фамилия не Руденко, — объявил русский. — И ты не служил в подразделении «Титан». Тебя зовут Тарас Бусленко, ты состоял в спецназовском подразделении «Сокол», занимавшемся борьбой с организованной преступностью. Теперь же ты — работающий под прикрытием агент особого отдела Министерства внутренних дел.

Бусленко бросил взгляд за спину русского, на стеклянную стену. А за ней, конечно, был тот! У Бусленко не оставалось никаких сомнений. Ведь он всегда любил быть совсем рядом с местом убийства.

— Ты здесь один, Бусленко, — зачем-то решил уточнить ситуацию Коткин. — Ты не мог пронести с собой микрофон или оружие. Твои люди находятся снаружи, но мы гораздо сноровистее их. Когда они окажутся здесь, ты будешь уже мертв, а мы — далеко. Другими словами, ты раскрыт и с тобой покончено.

В этот самый момент Бусленко уловил за спиной какое-то движение. Он отлично понимал, что за этим должно последовать, поскольку ему уже стало ясно, что его пытаются убить, не поднимая особого шума. Едва перед глазами промелькнула проволока, как он резко подался вниз, и петля с острой болью затянулась у него на лбу, скользнув по мягким тканям горла под подбородком. Бусленко уперся ногами в столик и резко толкнул его, чтобы ударить стоявших сзади него боевиков по голени. Столик оказался тяжелым, и удар по ногам получился не такой сильный, как ему хотелось бы. Бусленко тут же скатился на пол. Пальбу, однако, никто не начинал: участники засады не сомневались в том, что смогут разобраться с ним без применения оружия.

Бусленко попытался откатиться подальше, но пятый нападавший, тот самый, что не смог набросить ему на шею стальную удавку, нанес сильный удар ногой по голове. Несмотря на резкую боль, пронзившую все тело, Бусленко не только не потерял сознание, на что, видимо, и рассчитывал нападавший, но сумел перехватить его ногу при следующем ударе, направленном, по всем правилам, носком прямо в кадык. Бусленко вывернул ногу противника и нанес удар своей вверх, в область паха. Бусленко почувствовал, что настал его последний час. Русский сказал правду: помощь вовремя все равно не подоспеет, и ему оставалось только продать свою жизнь подороже. Теперь он действовал без паники, охватившей человека, борющегося за выживание, — все навыки, полученные им за время службы, все, чему его учили и что он умел, слилось воедино для последнего боя. Он вскочил на ноги, одним отработанным движением крутанул нападавшего и, судя по всему, сломав ему шею, отшвырнул в сторону русского, успевшего в последний момент отшатнуться, и тело с лету врезалось в свору его подручных. Бусленко заметил блеснувшее лезвие ножа и едва увернулся от первого выпада Коткина. Русский с завидной ловкостью перебросил нож в другую руку и нанес удар с разворота. На этот раз Бусленко не успел отреагировать вовремя, и хотя боли он не почувствовал, было ясно, что лезвие достало до плеча. К тому же нападавшие, оправившись от шока, вызванного столь яростным сопротивлением, окружили его, и под градом ударов он оказался прижатым к стене, не в силах дать отпор их объединенным усилиям. Тем временем Коткин приблизился, поднял нож и приставил острием к горлу Бусленко. Тот знал, что последует дальше. По законам жанра, бесшумное убийство в своем классическом исполнении будет осуществлено путем протыкания горла с последующим извлечением окровавленного лезвия. Именно так забивали на фермах свиней. Никакого визга. Просто секундная судорога и смерть. Бусленко взглянул в холодные серые глаза русского.

— Да пошел ты! — только и сказал он, ожидая неизбежной развязки.

Послышался осторожный стук, и дверь в кабинет распахнулась. Все, включая Бусленко, повернули головы. Вошла все та же смазливая панночка и начала было предлагать свои незатейливые услуги. Увидев на полу мертвого человека и прижатого к стене Бусленко с ножом у горла, она осеклась на полуслове.

— Да уберите же ее! — рявкнул Коткин, и двое громил двинулись к назойливой красотке, оставив возле Бусленко своего шефа в компании с еще одним товарищем по оружию.

Девица выронила поднос, но зато в руках у нее оказался вполне серьезный ствол «форт-17». Первым же выстрелом она хладнокровно вырубила Коткина. Бусленко услышал глухой стук, возвестивший о том, что пуля вошла в лоб русского, и почувствовал, как по щеке что-то потекло тонкими струйками. Пока русский, сложившись пополам, падал, Бусленко выхватил у него из руки нож и всадил его под челюсть второму боевику. Нож легко прошел сквозь мягкие ткани, пронзил язык и уперся в твердое небо. Послышались выстрелы, и Бусленко понял, что с остальными тоже покончено. Он оттолкнул от себя труп противника, так и оставив у него в горле нож. В уже падающее тело разошедшаяся красотка всадила еще пару пуль. Первая попала в грудь, а вторая, как на тренировке, поразила в голову.

Она быстро осмотрела комнату, не опуская пистолета. Снаружи раздался шум, и в комнату ворвались бойцы спецназа. Бусленко, прижимая платок к порезу на шее, оставленному ножом русского, указал на стеклянную перегородку в глубине комнаты:

— Туда! Я думаю, что он там!

Украинка, тяжело дыша, подошла к Бусленко.

— С тобой все в порядке?

— Думаю, что такая официантка заслуживает очень щедрые чаевые, — горько улыбнулся Бусленко и взглянул на тело боевика, зарезанного им и пристреленного ею. Он рассчитывал на то, что хоть один из нападавших остался в живых и у него появится возможность для проведения допроса. Подумав, что coup de grace[3], нанесенный настроенной столь по-боевому красавицей, был излишним, вспомнил, что она минуту назад спасла ему жизнь, не позволив зарезать как свинью, он решил воздержаться от комментариев.

Командир группы спецназа вышел из соседней комнаты. Как и Бусленко, Петр Самолюк был офицером подразделения «Сокол».

— Все чисто.

— Что значит «чисто»? Он был там! — сорвался на крик Бусленко. — И за всем наблюдал. Я уверен в этом!

Петр Самолюк, стиснутый бронежилетом, все же в недоумении пожал плечами:

— Во всяком случае, сейчас там никого нет.

— Вы уверены, что это был он? — спросила украинская Никита.

— Именно этот тип, черт его побери, был нашей главной мишенью! Я печенкой чувствовал его! И мы здесь только потому, что нам был нужен он. Разведданные, указывавшие на то, что он окажется здесь со своей группой, не вызывали сомнений. Но этот… — Бусленко нахмурился и кивнул на бездыханное тело русского со шрамом. На лбу, вокруг выходного отверстия, оставленного пулей, образовался багровый кровоподтек. — Его присутствие здесь представляется совершенно необъяснимым. Что здесь делал Дмитрий Коткин?

— Он часть организации. Почему бы ему здесь и не быть?

— Дело в том, что он здорово промахнулся, примкнув к группировке Молокова. — Бусленко по-прежнему не сводил глаз со стеклянной стены. — Так вот, место наблюдающего за стеклом занимал не Молоков. Там был тот, кто известен как «большой босс». Василь Витренко собственной персоной! Он приехал ради какой-то крупной сделки. Это имело для него действительно очень большое значение, иначе он не стал бы себя так подставлять. Но и Коткин слишком крупная фигура, чтобы заниматься проверкой новичков. Он давно уже достиг того уровня, когда его присутствие «играет» свита.

— В этой связи хочу только отметить, что сквозь оцепление вокруг здания и мышь не проскочит. Если бы там кто-нибудь прятался, то незаметно ускользнуть он не смог бы, — пояснила бьющая без промаха красотка, задумчиво глядя на стену. — Но мы никогда не можем быть уверены на сто процентов. Наши разведданные всегда столь противоречивы, Тарас. По полученной нами информации, Витренко вернулся на Украину, хотя вполне надежные источники утверждают, что он по-прежнему пребывает в Германии.

— Все так, — согласился Бусленко, поворачиваясь к «мисс Украине» в штатском, более известной среди коллег по МВД как капитан киевской милиции Ольга Сарапенко, столь убедительно сыгравшей роль официантки ночного клуба. — Вспоминая Дьявола, моя бабка всегда замечала, что он умеет одновременно находиться в разных местах.


5




Фабель, ожидая приглашения в кабинет начальника криминальной полиции ван Хайдена, думал о том, что уже скоро ему предстоит переход в совершенно иной социальный статус. И конечно, все, за исключением Сюзанны, изо всех сил будут отговаривать его от этого. Он решил, что ван Хайден пригласил его, чтобы предпринять еще одну попытку в этом направлении.

Сама идея ухода из полиции Гамбурга была обусловлена желанием оказаться подальше от того места, где постоянно сталкиваешься со смертью. Все убеждало его в том, что карьера полицейского не является тем, чем ему хотелось бы заниматься. В молодости Фабель и не помышлял о работе в полиции: движимый юношеским максимализмом, он не сомневался в том, что обязательно станет историком, и готовил себя к научной деятельности. Но затем смерть, проявившаяся в своей самой неприглядной и жестокой форме, заставила Йена Фабеля изменить свои планы на жизнь.

Это произошло, когда Фабель, будучи студентом Гамбургского университета, встречался с дочерью профессора истории Ханной Дорн. Вот через несколько недель после их знакомства какой-то психопат случайно выбрал ее своей очередной жертвой. Фабель понимал, что сама Ханна Дорн вряд ли оказала бы на его жизнь сколько-нибудь существенное влияние. Если бы не потрясение, испытанное им при известии о ее смерти, она бы давно исчезла из его жизни. Их отношения, вероятно, еще продлились бы какое-то время: они бы вместе ходили на вечеринки, в рестораны, когда могли себе это позволить, встречались с друзьями. Но, вспоминая о ней, Фабель знал, что рано или поздно они бы все равно расстались и со временем Ханна Дорн оказалась бы в самых дальних закоулках его памяти. Ее имя он и не вспомнил бы без подсказки. В общем, влияние на всю его последующую жизнь оказала не сама Ханна Дорн, а ее внезапная смерть, ставшая для Фабеля знаковой и побудившая его заниматься смертями многих других, уже незнакомых ему людей. Фабель узнал имена многих погибших и то, какими они были при жизни. Возглавив убойный отдел гамбургской полиции, Йен Фабель скрупулезно изучал досье на тех, с кем уже никогда не мог познакомиться лично. Он достиг совершенства в восстановлении их образа жизни и особенностей характера, он составлял хронометраж последних дней жизни убитых и старался разгадать мысли тех, кто эти жизни отнял.

Ему удалось сохранить рассудок при этом исключительно благодаря тому, что он всячески старался не принимать эти смерти слишком близко к сердцу. Разумеется, он не мог полностью избавиться от склонности к сопереживаниям в отношении жертв, что только укрепляло его в решимости поймать убийцу, но после смерти Ханны он никогда не позволял смерти парализовать его волю. Однако три последних случая изменили все это: один сотрудник погиб, а другой оказался серьезно ранен и психологически надломлен; в двух случаях его подчиненные оказались в ситуациях, чреватых смертельной опасностью.

Теперь настало время уйти. Случайная встреча со старым школьным приятелем обернулась предложением сменить работу. И не только работу. Речь шла о возвращении к нормальной жизни, — во всяком случае, в том смысле, в каком принято ее считать таковой, — о возможности стать кем-то другим. В таком случае Фабель должен был бы принять кардинальное решение. Все бросились отговаривать его. Все, кроме Сюзанны, считавшей, что Фабелю выпал шанс не просто сменить род деятельности, но и пересмотреть саму основу их отношений.

Начальство Фабеля неохотно смирилось с тем, что он покинет пост руководителя убойного отдела после завершения дела так называемого Гамбургского парикмахера. Именно оно в сочетании с тремя другими расследованиями серийных убийств подвело в конечном счете Фабеля к решению уйти в отставку. Он как бы дошел до некоего предела ужаса и страха, осознав, что более не в силах выносить откровения закоренелых извращенцев. Ему стало ясно, что за этой гранью невозможно сохранить рассудок и со временем не уподобиться тем, кого он ловил все эти годы.

Хорст ван Хайден являлся непосредственным начальником Фабеля, возглавляя криминальную полицию, то есть одно из важнейших структурных подразделений полиции Гамбурга. Фабеля удивила настойчивость, с которой ван Хайден пытался отговорить его от ухода. Во многих отношениях он и ван Хайден представляли собой прямые противоположности. Ван Хайден был типичным карьерным полицейским, начинавшим службу в патрульных муниципальных подразделениях. Фабель же полагал, что оказался в органах охраны правопорядка по случайности, и оставался для них чужаком. Ему нравилось считать себя не связанным условностями профессии и корпоративной солидарности.

Войдя в кабинет начальника, Фабель удивился, увидев, что там находится не только ван Хайден, но и незнакомый высокий худощавый мужчина с явно преждевременной сединой.

— Фабель… позвольте познакомить вас с господином Вагнером из БКА, — представил незнакомца ван Хайден. Фабель обменялся рукопожатием с федеральным агентом. Аббревиатура БКА означала Bundeskriminalamt — Федеральное ведомство по уголовным делам. Занималось оно координацией следственных действий криминальной полиции на уровне всей страны и отдельных земель. Фабелю несколько раз приходилось работать с его сотрудниками при проведении совместных расследований, но никогда не доводилось встречаться с Вагнером. Не исключено, что на этот раз ван Хайден пригласил его не для того, чтобы еще раз попытаться уговорить остаться. Однако надежды Фабеля развеялись при первых же словах ван Хайдена.

— Я не буду ходить вокруг да около, Фабель. — Ван Хайден жестом предложил ему сесть. — Вы знаете о моем отношении к вашему решению уйти из полиции Гамбурга. Я бы согласился даже на то, чтобы вы перешли в другой отдел, лишь бы остались в нашей системе.

— Я очень ценю это, господин начальник. Но я уже принял решение. — Фабель не пытался скрыть своего недовольства. — И, со всем уважением, должен заметить, мы уже это обсуждали…

— Я пригласил вас не для того, чтобы повторяться, — резко отреагировал ван Хайден. — Мы с герром Вагнером хотим обсудить с вами нечто другое.

— Поймите меня правильно, — вмешался Вагнер, — я не разделяю мнения герра ван Хайдена, что альтернативой вашему решению уйти из полиции Гамбурга может быть перевод в другое подразделение. Я знаю, что в последние годы вам удалось успешно завершить расследование четырех дел по серийным убийствам.

— Ну, это зависит от того, что вы понимаете под словом «успешно», — заметил Фабель. — Я потерял одного сотрудника, а другой получил такую душевную травму, что до сих пор находится на излечении.

— Кстати, как дела у фрау Клее? — поинтересовался ван Хайден.

— Мария — сильная женщина, — ответил Фабель. — Очень стойкая. Думаю, что во многих отношениях именно это ее главная проблема. Она старалась пережить случившееся, еще больше погрузившись в работу. Не дала себе времени оправиться от полученных физических и психологических ран. Вот почему она в конце концов сорвалась.

— Фрау Клее серьезно ранили при задержании преступника по тому делу, тогда герр Фабель потерял своего сотрудника, — посчитал необходимым дать Вагнеру нужные пояснения ван Хайден.

— И тогда погиб еще один патрульный полицейский, — добавил Фабель.

— Да… — нахмурился Вагнер, — дело Витренко. Поверьте, я прекрасно осведомлен о выходках нашего украинского друга. Василь Витренко возглавляет список самых опасных преступников.

— Ко всему прочему Мария оказалась… — Фабель замялся, подыскивая подходящее слово, — вовлечена в отношения — правда, сама того не подозревая, — с убийцей по другому делу. Боюсь, что все это, вместе взятое, оказалось для нее слишком сильным ударом.

— Фабель, — заметил ван Хайден, — дело не просто в потере уверенности и посттравматическом стрессе. У фрау Клее сильнейшее нервное расстройство. Мы все знаем, что она должна была по праву занять освобождаемое вами место. Мне очень неприятно это говорить, но я сильно сомневаюсь в том, что она сможет продолжить работу в отделе по раскрытию убийств.

— Надеюсь, что к моему мнению тоже прислушаются, — заметил Фабель.

— Это вряд ли, обер-комиссар, — возразил ван Хайден. — К тому времени как фрау Клее сможет вернуться на работу, вас уже давно не будет в полиции. Но это ваш выбор, Фабель. Не мой. В любом случае я не сомневаюсь, что мы сможем подобрать фрау Клее хорошее место в другом подразделении полиции Гамбурга.

Фабель промолчал, и Вагнер нарушил неловкую паузу:

— Так или иначе, герр Фабель, как я уже сказал, у вас есть природный дар раскрывать сложные убийства. А последнее дело… просто высший пилотаж, по-другому и не скажешь! Ваши заслуги известны далеко за пределами Гамбурга. Как бы вы к этому ни относились, но ваше имя пользуется огромным уважением в полицейских кругах по всей Германии и вы считаетесь самым опытным и успешным следователем, раскрывшим наиболее сложные, в том числе и серийные, убийства.

— Я определенно не считаю, что обладаю какими-то особыми качествами, — ответил Фабель. — Скорее нам просто не повезло в том, что четыре серийных убийцы проявили себя именно в нашем округе. Плюс к тому на моей стороне была замечательная команда и немного удачи.

— Мы все отлично знаем, что удача здесь точно ни при чем, Фабель, — возразил ван Хайден.

— Послушайте, герр Фабель, — вмешался Вагнер, — в разных частях Германии время от времени совершаются убийства, в силу тех или иных причин выходящие за рамки обычных.

— Другими словами, серийные убийства.

— Нет… вернее, да, но не только. Многое меняется. Теперь все чаще мы стали иметь дело с очень сложными преступлениями. Я имею в виду не просто убийства, а нечто большее, что за ними стоит… убийства политические, за которыми стоит организованная преступность и профессиональные киллеры. Мы стали сталкиваться с делами, выходящими по своей значимости за рамки отдельных земель страны и юрисдикции какого-то одного правоохранительного органа. Это, например, когда наемный убийца из Бремена получает заказ от гангстера из Лейпцига или же маньяк разъезжает на машине по всей Германии, совершая убийства. Нередко дело оказывается настолько запутанным или необычным, что раскрыть его силами местных полицейских просто не представляется возможным в силу отсутствия у них необходимого опыта или соответствующих ресурсов.

— И какое отношение все это имеет ко мне?

— Как вам известно, в случаях, когда следствие выходит на федеральный уровень, его обычно возглавляет государственный прокурор той земли, где произошло первое убийство, а БКА координирует работу всех правоохранительных органов, задействованных в расследовании. Но наш мир намного сложнее. И дело совсем не в том, что бизнес приобретает глобальный характер. Интернет предоставляет огромное поле деятельности для преступников, вовлеченных в индустрию секса, а организованная преступность выходит за рамки национальных и тем более земельных границ.

— БКА собирается создать новую структуру для расследования именно таких преступлений, — продолжил ван Хайден. — Своего рода «суперотдел» по раскрытию убийств. И вам предлагается возглавить его.

— Головной офис будет располагаться здесь, в штаб-квартире полиции Гамбурга, — пояснил Вагнер, — и вы по-прежнему будете заниматься делами, связанными убийствами в Гамбурге, как и последние пятнадцать лет. Вам будут приданы новые штатные единицы, полномочия и средства обеспечения, предназначенные для оперативного задействования в случае необходимости.

— Это очень лестное предложение, но…

Ван Хайден не дал ему договорить.

— Дело не в лестном предложении. И не в вас лично. Расчет на то, что это позволит полиции Гамбурга завоевать европейское и даже мировое признание как наиболее эффективной и авторитетной организации из тех, что занимаются раскрытиями убийств, подобно тому как Институт судебной медицины в Эппендорфе является мировым экспертным лидером в своей области.

— Но разве этот отдел не будет структурным подразделением БКА?