— Еще как! Думаю, что мы все заслужили праздник. Вы готовы допросить Андреа Сэндоу?
— Давайте сначала перекусим.
По дороге клифту Фабель обернулся и бросил еще один взгляд на платформу.
— Похоже на какую-то средневековую боевую машину. В ней можно спрятать целую армию. Может, ваше шествие следовало назвать «Троянский конь»?
Лицо Шольца скривилось, ясно давая понять, что шутки по поводу полицейской колонны на карнавале явно неуместны.
— Сэндоу продолжает молчать. Так что не удивляйтесь, если мы снова потеряем время. Я уже договорился, что попозже подойдет психиатр, чтобы дать свое заключение.
В столовой они заняли столик у окна. Фабель заказал кофе и сандвич с ветчиной, но есть совсем не хотелось. Виной было похмелье, усугубленное отвращением к мясу, постепенно нараставшее по ходу следствия. Он посмотрел в окно, за которым бурлила странная жизнь чужого города. Он по-прежнему хотел домой, в Гамбург, но понимал, что обязательно сюда еще вернется. Обязательно. Побывав в Кёльне хоть раз, человек привязывался к нему на всю жизнь.
— Послушайте, Бенни, — сказал он наконец, — я выполнил свою часть сделки и помог поймать людоеда. Теперь очередь за вами. Я очень волнуюсь за Марию Клее, и, чтобы найти ее, мне нужна ваша помощь. И беспокоиться о конфиденциальности больше не нужно: я собираюсь обо всем рассказать в Федеральном ведомстве по уголовным делам. Если нам не удастся найти ее быстро, она окажется в лапах Витренко и тот убьет ее.
— Я уже этим занимаюсь, — с довольной ухмылкой сообщил Шольц. — Видите — я тоже выполняю свои обещания. Я направил полицейских во все гостиницы, дал им привезенные вами фотографии и предупредил, что она могла перекраситься в брюнетку.
— Спасибо, Бенни. Я тоже приступаю к поискам вплотную.
— Мне еще понадобится ваша помощь. По крайней мере на пару дней, пока мы будем допрашивать Андреа Сэндоу. Но это вряд ли займет много времени и помешает вести поиски Марии: не думаю, что нам удастся вытянуть из нее хоть слово.
После обеда они направились в допросную, куда доставили Андреа: ее волосы были гладко зачесаны назад, а лицо — чисто вымыто. Без косметики она еще больше напоминала мужчину. Вопросы задавал Шольц, но Андреа продолжала хранить молчание и не сводила с Фабеля тяжелого взгляда ничего не выражающих глаз. Через двадцать минут бесполезных расспросов полицейские сдались.
— Подождем, что скажет психиатр, — сказал Шольц. — Должен заметить, что Андреа, похоже, к вам неровно дышит. Как будто меня там вовсе не было.
— Да уж, — согласился Фабель. — Мне кажется, что мое присутствие все только портит.
— А почему бы вам до вечера не отдохнуть? После вчерашней ночи вид у вас неважный.
— Мария…
— К вечеру у меня будут результаты обходов гостиниц, и мы вместе посмотрим, удалось ли что-нибудь выяснить о ее местонахождении, — сказал Шольц. — А пока вы можете расслабиться. В конце концов, вы только что раскрыли убийство.
— Может, вы и правы. Отдых мне не повредит, — устало улыбнулся Фабель и согласился, что до гостиницы его подбросит патрульная машина.
— А вы можете высадить меня на Хоэштрассе? — спросил он водителя. — Я хотел бы пройтись по магазинам.
Хотя некоторые магазины действительно были открыты, но и в них царил карнавальный дух: только теперь Фабель начинал понимать, почему эти дни назывались сумасшедшими. Искать сувенир для его дочери Габи было делом бесполезным.
Зазвонил мобильник.
— Со мной только что связался один из полицейских, — сказал Шольц. — Похоже, Мария Клее выехала из второй гостиницы в субботу четвертого числа. В других гостиницах она не объявлялась и просто исчезла. Вы уверены, что она не вернулась в Гамбург?
— Минутку… — Мимо проходила шумная группа уличных артистов, и Фабель посторонился. — Нет, и это совершенно точно! Одна из моих сотрудниц — Анна Вольф — постоянно проверяет, не появилась ли она в Гамбурге… Подождите… — Артисты, один из которых жонглировал тремя золотыми шарами, обступили Фабеля. — Вы позволите? — спросил Фабель. — Я разговариваю по телефону! — Он обратил внимание, что все были в черном и в одинаковых масках, но не в привычных карнавальных, а скорее в венецианских: больших, золотых и безликих. Жонглер пожал плечами и отошел. — Я говорил, — продолжил Фабель, — что если бы Мария появилась в Гамбурге, я бы об этом обязательно знал. Я начинаю беспокоиться по-настоящему, Бенни.
— Не нужно, я держу руку на пульсе.
Фабель закрыл крышку мобильника, и группа артистов вновь его обступила. Жонглер снова подобрался совсем близко и покачивал головой в золотой маске из стороны в сторону, будто разглядывая детектива.
— Дайте пройти! Мне некогда! — Фабеля начинало злить это представление.
— Хотите увидеть хороший фокус? — спросил жонглер, и Фабелю показалось, что тот говорил с акцентом. Неожиданно остальные схватили его за руки и прижали к стене. — Я знаю очень хороший фокус… — Маска снова закачалась. — Я могу сделать так, что сумасшедшая полицейская сука из Гамбурга исчезнет навсегда.
Фабель попытался вырваться, но «артисты», продолжая весело смеяться, не давали ему двинуться с места. Он почувствовал, как под ребра уперлось острие ножа. Фабель бросил взгляд за спины жонглеров: прохожие, спешившие в магазины на этой торговой улице, не обращали на происходящее ни малейшего внимания. Его убьют прежде, чем он успеет позвать на помощь. Смерть всегда настигала человека в одиночестве.
Жонглеры, кривляясь, плясали перед ним, и Фабель не был уверен, почему они это делали: желая усыпить бдительность прохожих или издевались.
— Я могу заставить исчезнуть с лица земли кого угодно, — продолжал жонглер. — Любого! Я мог бы навсегда покончить и с тобой, причем прямо здесь и сейчас!
— Что тебе надо, Витренко?
— А почему ты решил, что Витренко — это я? Нас здесь много.
— Потому что ты подонок и маньяк и жить не можешь без театральщины! Именно так ты убил всех в Гамбурге. Именно для этого ты сделал меня свидетелем убийства собственного отца!
Маска снова наклонилась к Фабелю еще ближе.
— Тогда ты знаешь, что твоя сучка умрет в мучениях. Она у меня. Мне нужно досье. И ты мне передашь его полную копию и без всяких купюр, иначе получишь Марию Клее по кусочкам.
— Я не могу получить даже копию досье. Оно дается под расписку и только для ознакомления.
— Но ты же неглупый человек и обязательно сможешь что-нибудь придумать, Фабель! Ты же все равно уходишь из полиции, так что какая тебе разница? Но если я не получу от тебя досье, то от меня ты получишь Марию Клее по кускам весом в килограмм каждый! И я обязательно прослежу, чтобы она прожила как можно дольше, пока их будут отрезать.
— Когда? — спросил Фабель.
— Сейчас же праздник! Так что — в «розовый» понедельник. Во время шествия. Жди на углу Комёдинштрассе и Тунисштрассе, и я подошлю кого-нибудь за ним. В такой же маске.
— Я отдам его только тебе.
— Ты даже не знаешь, как я теперь выгляжу. За этой маской может скрываться кто угодно.
— Я узнаю. Как узнал сегодня. Если придет кто-то другой, досье я не отдам.
Послышался приглушенный маской смех жонглера.
— Ты надеешься заманить меня в такую примитивную ловушку?
— Ты любишь пощекотать себе нервы и примешь это как вызов. Никакой западни не будет. Отдай мне Марию, и больше ты о нас никогда не услышишь.
— Не разочаровывайте меня, герр Фабель. Если хотите, я могу прислать вам в гостиницу кусок ее тела, чтобы убедить, что она у меня и я не шучу…
— Я верю, что она у тебя. Не притрагивайся к ней, и я сделаю то, что ты хочешь.
— Хорошо. Но предупреждаю — при малейшем подозрении на присутствие полиции фрау Клее разрубят на куски живой.
Фабель кивнул. Его резко толкнули, и он упал. Когда прохожие помогли ему подняться, он увидел, как в толпе исчезает последний человек в золотой маске.
3
При звуке отодвигавшегося засова тяжелой стальной двери у Марии заколотилось сердце. Теперь все зависело оттого, кто принес еду: Нос или Ольга Сарапенко. Хотя едой это назвать было трудно — чтобы ослабить физически и лишить способности ясно мыслить, ее держали практически на голодном пайке. Недоедание вкупе с неожиданным включением и выключением света должно было полностью ее дезориентировать. Дверь открылась. Мария не стала смотреть, кто вошел. Решение о том, стоит ли нападать и убивать, будет принято в самый последний момент. Она знала заведенную процедуру: поднос оставят у двери снаружи, а тот, кто его принес, сначала осмотрит через дверной проем все помещение, а потом возьмет Марию на мушку.
Мария, скорчившись, стояла на коленях, прижимая руки к животу и жадно хватая ртом воздух.
— Мне плохо… — произнесла она, по-прежнему не поднимая глаз. Это был единственный вариант: она знала, что Витренко строго-настрого приказал держать ее живой, пока она не выполнила уготованную ей роль. Послышались приближавшиеся шаги. — У меня лекарство… — задыхаясь, еле выговорила Мария. — В пальто… пожалуйста, помогите мне! — Она очень не хотела, чтобы ее тюремщик закрыл дверь и отправился звонить Витренко получить указания, как быть дальше. Поэтому, создав проблему, она тут же подсказала ее решение. Мария очень рассчитывала, что ее вещи по-прежнему находятся здесь. Таблетки, лежавшие в пальто, были антидепрессантами, полученными от доктора Минкса. Вошедший не шевелился: изобразить мнимое недомогание было слишком очевидной уловкой. Мария ожидала такой реакции и поднесла ко рту ладонь, будто с трудом сдерживая рвоту. Она незаметно засунула безымянный палец в рот и дальше — в горло. Реакция последовала мгновенно — ее тут же вырвало. От скудной пищи, принятой бог знает сколько часов назад, рвотная масса была совсем незначительной, но ее хватило, чтобы показать, что дело серьезное. Мария повалилась на бок и закрыла глаза. Она услышала шаги и почувствовала удар ногой по ребрам, но сумела не шевельнуться. Пауза — охранник явно размышлял, какую угрозу могла представлять Мария, если она все-таки притворялась, — затем звуки убираемого в кобуру пистолета. Она почувствовала, как ее шеи коснулись пальцы и пытались нащупать пульс.
И в этот миг Мария раскрыла глаза. Широко. Над ней склонилось лицо Ольги Сарапенко: в ее глазах успела промелькнуть тревога, будто она увидела перед собой нечто, уже потерявшее человеческий облик.
4
В гостиничном номере Фабеля висел традиционный для отелей эстамп, изображавший нечто абстрактное, нарисованное яркими красками. Фабель присел на край кровати и долго на него смотрел, будто картина могла подсказать ему, как действовать дальше. Голова разламывалась. Его поражала откровенная наглость Витренко, решившего напасть на высокопоставленного офицера полиции в самом людном месте и потребовать от него предать все, во что он верил.
Глядя на картину, Фабель вспомнил репродукцию «Ночной дозор», висевшую в гостиной матери, и о том, что он видел в этой картине, когда был маленьким. Защиту других от зла.
Фабель знал, что ему предстоит сделать, и боялся. Этому противилось все его существо. Он снял трубку и набрал номер.
— Привет, Ульрих, это Фабель. Я звоню насчет досье Витренко…
5
Во время долгих размышлений в холодной темноте Мария пришла к выводу, что для успеха ей просто необходимо какое-то острое оружие. Она рассчитывала, что ей удастся заточить ложку, но ее отобрали, надолго лишив всякой надежды. Но потом она сообразила, что у нее в арсенале, конечно, было острое оружие, но чтобы им воспользоваться, нужно окончательно потерять человеческий облик.
Серо-белые стены были заляпаны кровью. Сарапенко протянула к Марии руку, стараясь в последние мгновения жизни ощутить прикосновение к другому человеческому существу. Фонтан крови у нее на шее постепенно стихал, и протянутая рука безвольно упала на грязный пол. Чувствуя, как ее бьет дрожь, Мария с трудом поднялась на ноги и рукавом вытерла кровь с губ и лица. Она достала пистолет из кобуры, стараясь не смотреть на обезображенное лицо Ольги, чью красоту она уничтожила. Но никакого ужаса Мария не испытывала. Как будто просто наблюдала за собой со стороны. Она вышла из холодильного помещения, лихорадочно озираясь вокруг и размахивая пистолетом. Никого. Никаких следов Носа. Бросив взгляд на мониторы охраны периметра, Мария удостоверилась, что везде все спокойно. Она принялась вытаскивать ящики и осматривать все шкафы, пока не нашла три обоймы для пистолета Ольги и два пистолета, отобранных у нее самой. В углу стояла корзина для мусора, и она опрокинула ее содержимое на пол. Увидев недоеденный бутерброд, намоченный пролившимся кофе, она засунула его в рот и проглотила, почти не разжевывая: его затхлый запах смешался с привкусом крови Сарапенко, все еще стоявшим во рту.
Нос появился через главный вход в конце здания с большой коробкой в руках. Увидев Марию, он тут же бросил коробку и сунул руку под кожаную куртку. Мария нарочито медленно двинулась ему навстречу. Она услышала несколько выстрелов и почувствовала, как задергался у нее в руках пистолет Ольги. Нос, раненный в грудь и левый бок, медленно сполз на колени. Рука выскользнула из-под куртки, и Мария выстрелила в него еще дважды. Нос выронил пистолет, и тот с грохотом упал на пол — Мария ногой отбросила его в сторону. Он поднял глаза, судорожно хватая воздух раскрытым ртом. Мария понимала, что он серьезно ранен и умрет, если не получит срочную медицинскую помощь. Она не сомневалась, что он это понимал не хуже ее. Он попытался подняться, но она заставила его лежать, наступив ногой.
— Где состоится обмен? — спросила она.
— Обмен? — переспросил он между судорожными вдохами.
Мария прицелилась и нажала на курок. Правое колено разлетелось вдребезги, и он издал истошный крик. Джинсы мгновенно пропитались черно-бурой кровью.
— Меня должны на что-то обменять, — сказала Мария по-прежнему спокойно. — Думаю, что на досье. Итак, где состоится встреча и с кем?
— Да пошла ты…
— Нет, — так же спокойно возразила Мария. — Да пошел ты сам! — Она наклонилась и приставила дуло к его лбу.
— Возле собора, — сказал Нос. — На углу Комёдинштрассе и Тунисштрассе. С Фабелем.
— Йеном Фабелем?
— Он должен обменять досье на тебя.
— Когда?
— В «розовый» понедельник. Во время шествия.
— Спасибо, — поблагодарила Мария. — Ты умрешь, если не получишь помощь. У тебя есть сотовый?
— В кармане.
Мария уперла дуло пистолета ему в щеку, а свободной рукой вытащила из куртки мобильник и убрала в карман. Затем, не обращая внимания на крики боли, она собрала все силы и, ухватив Носа за воротник куртки, перетащила по полу в холодильник, где оставила рядом с телом Ольги Сарапенко.
— Как я уже сказала… — Мария бесстрастно посмотрела на украинца и закрыла дверь холодильника. — Да пошел ты сам!
6
Фабель стоял на углу Комёдинштрассе и Тунисштрассе под нависающими шпилями Кёльнского собора и наблюдал, как сменяли друг друга карнавальные колонны. Бесконечные толпы организованного хаоса. Бросив взгляд в сторону Тунисштрассе, Фабель узнал приближавшуюся колонну полицейского управления. Он смотрел на проплывающее мимо шествие, но его мысли были заняты совершенно другим — он думал о предстоящей встрече и вновь перебирал все возможные варианты. Он даже допускал, что запросто может погибнуть сам: если Мария мертва, то Витренко наверняка покончит с ним, едва досье окажется у него. При этой мысли Фабель еще крепче сжал пластиковый пакет с бумагами.
Он вспомнил, как Шольц объяснял ему, что «розовый» понедельник не имел ничего общего с розами и происходил от устаревшего нижненемецкого Rasen, что означает «бесноваться». И вот теперь Фабель воочию наблюдал, как город действительно потерял рассудок. Мимо проплыла гигантская фигура из папье-маше, изображавшая американского президента Джорджа Буша со спущенными штанами, которого разъяренный араб стегал по мягкому месту. За ней следовала фигура нового канцлера Германии Ангелы Меркель в костюме нимфы, а потом — группа знаменитых немецких телеведущих, рассовывавших деньги по карманам. Кругом все громко кричали приветствия и ловили конфеты, разбрасываемые участниками каждой колонны.
Шествие замедлилось и ненадолго остановилось, чтобы его участники могли выровнять свои ряды и восстановить дистанцию между процессиями. Возбужденная толпа продолжала реветь и неистовствовать. Фабель окинул взглядом окружающих: клоуны в огромных и неестественно ярких шляпах, дети с раскрашенными лицами на плечах родителей. И тут в нескольких рядах сзади он увидел знакомую золотую маску и черные одежды. Фабель двинулся в его сторону, но заметил другого человека в таком же наряде. Потом еще одного. И еще. Всего их оказалось пять… нет, шесть, и все они были в разных местах и держались отдельно друг от друга. И все смотрели на Фабеля, а не на процессию. Он остановился и попытался определить, под какой маской скрывается Витренко. Две фигуры приблизились к нему и вместе с Фабелем образовали своеобразный остров в этом море зевак.
— Я предупреждал, что передам досье только самому Витренко, — произнес Фабель. Оба человека в золотых масках не двинулись с места, но за спиной раздался знакомый голос:
— А я — что не попадусь в ловушку!
Фабель обернулся и увидел еще одну золотую маску. Две другие приблизились к нему вплотную.
— Оно у тебя?
— Я переснял оригинал. Где Мария?
— В безопасности. Я отпущу ее, как только вернусь вместе с досье.
— Нет, не пойдет! Мы так не договаривались! Ты сказал, что обмен произойдет здесь. Если я позволю тебе уйти с досье, ты убьешь ее. Или она уже убита. — На них обрушился град конфет с проезжавшей мимо карнавальной платформы. В ответ на кельнский клич «Alaaf… Helau!» толпа проревела: «Kölle Alaaf!»
— Вы правы, герр Фабель, я действительно больше не могу на нее обменять. Но теперь это не важно, потому что вы принесли досье. Спасибо. И прощайте!
Витренко схватил Фабеля за плечо и толкнул к одному из своих подручных, а второй выхватил из рук детектива пакет. Свободной рукой Витренко нанес Фабелю удар ножом снизу в область живота, и тот согнулся, пытаясь вдохнуть.
В этот момент из-под полога платформы полицейской колонны высыпали полицейские, а Бенни Шольц, стоявший наверху в женской униформе, спрыгнул вниз и бросился к Фабелю. Толпа восторженно загудела, решив, что это заранее спланированное представление, но, вопреки ожиданиям, полицейские буквально врезались в толпу и стали сквозь нее продираться. Витренко посмотрел на Фабеля, потом перевел взгляд на нож в своей руке, одетой в перчатку, и, бросив его, скрылся в толпе.
— Не дайте ему уйти! — закричал Шольц своим людям, пробираясь к Фабелю.
7
Шольц осторожно обнял Фабеля за плечи и помог подняться.
— Все в порядке?
Фабель опустил взгляд на продырявленные ножом плащ и пиджак.
— Просто сбилось дыхание.
— Хорошо, что вы угадали с его оружием. Если бы он решил застрелить, то жилет от ножевых ранений точно бы не помог.
— Пошли! — поторопил Фабель.
Полицейские уже схватили двух подручных Витренко и сорвали с них золотые маски. Фабель, Шольц и с полдюжины полицейских в форме пробирались сквозь толпу, которая, отдаляясь от шествия, постепенно редела.
— Вон он! — крикнул один из полицейских, показывая на фигуру, бежавшую в сторону Рейна.
— Стойте! — остановил преследование Шольц. — Там еще один! — Он показал на другую фигуру, удалявшуюся в сторону вокзала. — И еще! — Третья золотая маска блеснула на солнце, поворачивая к собору.
— Надо разделиться и поймать всех! — прокричал Фабель. — Преследовать минимум по трое. Это опасные ублюдки! Бенни, мы за тем, кто бежит к собору. Оружие есть?
Шольц сунул руку под одежду и вытащил автоматический «ЗИГ-зауэр», после чего вместе с Фабелем и полицейским бросился в сторону собора. Они обежали его с южной стороны и неожиданно оказались в безлюдном месте. Приветственные крики толпы по-прежнему раздавались совсем рядом, но Фабелю показалось, что они принадлежали другому миру. Все трое остановились, чтобы перевести дух.
— Он не мог проскочить, — сказал полицейский. — Просто не успел бы.
Фабель задрал голову и взглянул на огромную массу собора. С южной стороны многочисленные опоры венчались шпилями, которые опоясывали неф подобно выстроенным во фронт солдатам. Опустив глаза, он заметил небольшую боковую дверь.
— Собор сегодня открыт? — спросил он.
— Не для публики, — ответил Шольц. — Но позже там пройдет Fastenpredigt — особая месса накануне Великого поста. Думаю, что сейчас к ней готовятся.
— Он вошел внутрь, — сказал Фабель. — Собор сам как перекресток. Он постарается оторваться от нас и выйти с другой стороны. Пошли!
Тяжелая дверь захлопнулась за ними с громким эхом. На каменном полу у порога лежал седовласый человек с окровавленной головой.
— Как вы? — спросил, наклонившись к нему, Шольц.
— Я… я хотел остановить его. Сказал, что собор закрыт. Он ударил меня…
— Останься с ним! — приказал Шольц полицейскому. — Вызови подкрепление по рации. Я хочу, чтобы перекрыли все порталы собора. Йен, держитесь поближе ко мне. Скорее всего это один из подручных Витренко, прихваченных им для отвлекающего маневра, но осторожность не помешает.
Фабель вытащил пистолет, полученный от Шольца перед встречей с Витренко. Они прошли по боковому нефу мимо того самого окна, где несколько дней назад Фабель обсуждал носорога с мексиканским писателем.
— Да этот зал как футбольное поле, — сказал он, обращаясь к Шольцу. — Этот негодяй может быть где угодно!
— Вы проверяете скамьи слева, а я — справа.
Они медленно двинулись по проходу. Звуки продолжавшегося карнавального шествия постепенно стихали. Они приблизились к поперечному нефу, и Фабель посмотрел на великолепный золотой саркофаг с мощами трех святых королей. Слева послышался какой-то звук.
— Вон там, за ширмой… — прошептал он Шольцу и направил туда пистолет.
— Бога ради, только не стреляйте! Эта «ширма» — алтарь святой Клары! Он бесценен!
— Как и моя жизнь! — Фабель кивнул в сторону триптиха: — Вы заходите оттуда.
Фабель по-прежнему держал пистолет нацеленным на алтарь и осторожно продвигался вперед, готовый выстрелить в любой момент. Убедившись, что Шольц на месте, он заглянул за триптих. Неожиданно на него обрушился сильный удар, и он, покачнувшись, выпустил пистолет из рук. Почувствовав, как в щеку уперлось холодное дуло, Фабель поднял глаза и увидел перед собой золотую маску.
— А теперь выходи и брось оружие! — послышался твердый и спокойный голос Шольца. — Или я выпущу тебе мозги!
— Отпусти меня, или он умрет! — сказал человек в маске. — Я это сделаю!
— И попрощаешься с жизнью! — отозвался Шольц. — И победителей здесь не будет, Витренко.
Мужчина убрал пистолет от лица Фабеля и медленно опустил на каменный пол. Потом выпрямился и снял маску. Он оказался темноволосым и гораздо моложе, чем, как представлялось Фабелю, был Витренко.
— Это не он, — сказал Фабель. — Думаю, что это не он.
— Уверены? — переспросил Шольц.
Фабель наклонился, поднял свой пистолет и отошел к Шольцу, держа бандита на мушке.
— Выходи! Ну же!
— Вы правы, Фабель. Я не Витренко. Он уже наверняка скрылся. Он же говорил, что не попадется в ловушку.
— И кто ты?
— Пилип Гнатенко. Никто, по вашим меркам.
— Никто, готовый умереть или отправиться в тюрьму, чтобы выиграть для своего босса несколько минут? — поинтересовался Фабель.
— Если понадобится. Вы ничего не знаете о нашем кодексе чести, Фабель.
— Выйди на свет! Я хочу видеть твое лицо.
Сзади послышался шум, и Фабель резко обернулся.
— Мария?
Фабель не верил своим глазам. Измученное посеревшее лицо с ужасным кровоподтеком на лбу. Чудесные светлые волосы коротко острижены и покрашены в черный цвет, как и говорил служащий отеля. Одета во что-то черное и дешевое, а в каждой руке — по пистолету: оба ствола направлены на украинца. Шольц навел на нее свое оружие.
— Все в порядке! — успокоил Фабель. — Это Мария! Та самая, о которой я говорил!
— Если вас не затруднит, — сказал Шольц, — я хотел бы узнать, какого черта здесь происходит!
— Это он! — сказал Мария. — Тот самый дьявол!
— Мы не знаем, действительно ли он Витренко, — возразил Шольц. — Он называет себя его подручным. Думаю, что вам лучше отдать мне свои пистолеты, фрау Клее.
— Глаза, Йен, посмотри на его глаза. Их он изменить не мог!
— Выйди из тени! Ну?! — Фабель по-прежнему держал его на мушке.
Тот улыбнулся и вышел на свет. Он слишком молод и слишком темноволос, чтобы быть Витренко. Но когда ему на лицо упали лучи света из высоких сводчатых окон, синий цвет глаз не оставил никаких сомнений в его личности.
— Я решил, что с моей новой внешностью смогу одурачить вас, но, к несчастью, фрау Клее уже общалась со мной раньше.
— Он выдал себя за украинца по имени Тарас Бусленко, — пояснила Мария.
— То есть за полицейского, посланного за ним?
Мария кивнула.
Витренко сложил руки на голове.
— Я сдаюсь, — сказал он. — Никаких уловок.
— Так просто? — удивился Фабель. — С чего бы?
— Есть много способов оказаться на свободе, — ответил Витренко. — Фрау Клее может это подтвердить. Мы нашли останки охранников, Мария. Бедная Ольга. Похоже, кусаешься ты лучше, чем лаешь. Но, как я уже говорил, способов вырваться на свободу бесчисленное множество. И я знаю, что ваше Федеральное ведомство по уголовным делам заинтересовано в информации, которой я могу поделиться. В конце концов, я уже и так сообщил ей немало.
— Мне это известно, — подтвердил Фабель. — В папке, что ты у меня забрал, все страницы чистые, но ты же не сомневался, что я не отдам досье, верно? И оно тебе вообще не было нужно!
— Я могу повторить свой вопрос? — сердито нахмурился Шольц, не сводя дула с Витренко. — Кто-нибудь мне удосужится объяснить, что, черт возьми, происходит?
— Так называемое досье на Витренко — это полная чушь! Информатором внутри синдиката являлся сам Витренко. Дезинформация, разбавленная для достоверности кое-какой реальной мелочовкой. Идея заключалась в том, чтобы имитировать горячий интерес к получению досье и убедить тем самым Федеральное ведомство по уголовным делам в подлинности содержащихся в нем сведений.
— Бусленко умер ради того, чтобы придать достоверность обману? — переспросила Мария дрогнувшим голосом. — И ради этого же так меня мучили? Все — ради обмана?
Витренко пожал плечами:
— Что я могу сказать? Я не мог устоять перед духом карнавала. Но Бусленко умер из-за своей веры в другую ложь — что Украина стоит жизни. Патриот! И болван! А теперь, если вас не затруднит, наденьте на меня наручники и отправьте в тюрьму. Конечно, против меня собрано много улик. И все они в том самом досье на Витренко. Хотя постойте: там же все неправда? Интересно, сколько времени вы сможете держать меня за решеткой…
— А убийство полицейского в Куксхавене? Покушение на убийство Марии? Контейнеровоз с живыми людьми, сожженный по твоему приказу? Думаю, этого хватит с лихвой…
— А я думаю, что моим адвокатам и их медицинским экспертам найдется много что сказать относительно надежности показаний фрау Клее как свидетеля, — ухмыльнулся Витренко. — Дело в том, Фабель, что я снова окажусь на свободе. Как и в прошлый раз. Только другим способом.
— Нет! — воскликнула Мария. — Только не на этот раз!
Фабель и Шольц не успели среагировать. Мария выстрелила из обоих пистолетов и продолжала нажимать на курок, пока не кончились патроны. Пули изрешетили грудь и живот Витренко и отбросили его к стене. Синие глаза потускнели, и он медленно сполз на пол, оставляя на каменной стене кровавый след. Мария выпустила из рук пистолеты, и Фабель увидел, как изменилось ее лицо.
Еще не придя в себя от шока после случившегося, он понял, что прежней Марии уже никогда не будет.
8
Когда Фабель возвращался по покрытому травой холмистому парку Маринфельд, было уже темно и в ночное небо с треском устремлялись искры большого костра.
— Не думал, что встречу вас здесь, — сказал Шольц, протягивая ему бутылку кёльнского пива.
— В больнице от меня мало толку. Я договорился, чтобы Марию перевезли в Гамбург. Понятно, что после того, как вы закончите следствие.
— Вообще-то совершенно не важно, где находится ее тело. Потому что ее разум и тело больше никак не связаны. Мне очень жаль, Йен. Честно.
— Спасибо, Бенни.
К ним подошла Тансу Бакрач. Фабель заметил, как Шольц тактично отошел в сторону, чтобы не мешать.
— Как вы? — спросила Тансу и накрыла его руку своей.
— Плохо. Хуже некуда. Я возвращаюсь в Гамбург. Но через неделю-другую вернусь, чтобы помочь Бенни все закончить. Послушайте, Тансу… насчет того, что случилось…
Она улыбнулась и кивнула на костер:
— Это «костер очищения», на котором сжигаются все грехи и глупости Безумных дней. Здесь и сейчас. Будь счастлив, Йен.
— Ты тоже, Тансу. — Фабель поцеловал ее и молча проводил взглядом: она направилась к друзьям, и в отблесках пламени ее фигура казалась особенно женственной.
Эпилог
Гамбург
Фабель сидел с Марией у окна. Он держал ее за руку, но она смотрела в окно. Из него открывался вид на разные корпуса больницы и другие строения, а также большой треугольный газон, обсаженный деревьями, окружавшими больничный комплекс. За ним пролегала оживленная автострада, откуда доносились приглушенные звуки проезжавших машин. Фабель знал, что хоть взгляд Марии и устремлен на эту неказистую картину, она ее не видит. Он мог только предполагать, что было перед ее глазами. Может, это поле возле Куксхавена. Может, сад или какое-нибудь любимое в детстве место в Ганновере. Но чем бы это ни было, оно существовало только в ее воображении — мире, и в нем теперь протекала вся ее жизнь. Но Фабеля больше пугало другое — что Мария теперь вообще ничего не видит и внутри ее царит пустота.
Он продолжал с ней разговаривать, отметил, что в Гамбурге она выглядит лучше, а доктор Минкс снова займется ее лечением. Что управление полиции делает все возможное. Мария по-прежнему не отвечала и продолжала смотреть в окно на автостраду. А может, просто глядеть и ничего при этом не видеть. Фабель продолжал говорить о выздоровлении, но знал, что рассчитывать на него не приходится — во всяком случае, на полное. Он рассказывал о коллегах и понимал, что ей уже никогда не доведется работать с ними. Он говорил с ней с тем же нарочитым спокойствием, что и на поле возле Куксхавена, когда она лежала при смерти. Только на этот раз он понимал, что спасти ее не сможет.
Иногда на ее губах появлялась улыбка, но Фабель знал, что это было реакцией не на его слова, а на что-то в доступном только ей мире, где она теперь жила.
В тот день в Гамбурге шел дождь. Фабель встретился с Сюзанной в баре за углом ее дома в Пёзельдорфе, на нейтральной территории.
— Сюзанна, я хотел поговорить с тобой, — объяснил он. — Думаю, нам надо внести ясность.
— Я полагала, что все и так ясно, — сухо отозвалась она. — Во всяком случае, для тебя. Я имею в виду твой телефонный звонок перед отъездом в Кёльн.
Фабель рассеянно подвинул бутылку пива на край столика. Он вспомнил о трех телефонных разговорах, состоявшихся в последние недели: с Вагнером из Федерального ведомства по уголовным делам, Роландом Барцем и Сюзанной.
— Послушай, Сюзанна, — мягко начал он, — когда я приехал в Кёльн, все очень запуталось. Думаю, в немалой степени это связано с карнавалом. Но меня это мало трогало, пока я не узнал, что Мария решилась на вендетту, как потом оказалось, стоившую ей рассудка. В Кёльне я оказался в окружении людей, на самом деле выдававших себя за других… Веры Райнарц, превратившейся в Андреа Сэндоу и утверждающей, что не может ничего поделать с клоуном-убийцей… затем Витренко, выдававшего себя за другого человека и водившего за нос всех окружающих… Но я… я знал, кем был. А самое смешное, что я не знал про себя этого раньше. Или не хотел этого признавать, мне трудно судить.
— И кто ты?
— Я полицейский. Как и несчастный молодой Брайденбах, который предпочел расстаться с жизнью, лишь бы не пустить на улицу человека с оружием… как Вернер, или Анна, или Бенни Шольц в Кёльне. Вот кто я такой. И что я такое. И моя задача — быть между плохими парнями и мирными гражданами. И раньше я не понимал, что это не просто работа. Пусть грязная и неблагодарная, но это именно то, что составляет самый смысл моей жизни. Я всегда говорил себе, что по призванию я историк, что мне следует заниматься какой-нибудь научной деятельностью, а не работать в полиции, где оказался совершенно случайно и где все — не мое. Но это не так, Сюзанна. Нашла ли работа меня, или я сам на нее вышел, но это закономерно и должно было произойти.
— Значит, ты согласился на новую федеральную должность? Возглавить этот суперотдел по расследованию убийств?
— Не совсем. Я сказал, что готов оказать любую помощь и поделиться своими навыками и умениями везде, где возникнет необходимость. Но главное — я понял другое. Гамбург — мой родной город. Здесь живут люди, которых я хочу защищать.
— И что это означает для нас? — холодно спросила Сюзанна.
Фабель наклонился к ней и взял ее руки в свои.
— А вот это я хотел спросить у тебя…
Кёльн. Шесть месяцев спустя
Андреа сидела на краю кровати. Никакой косметики, никакой помады, темные у корней пепельные волосы собраны на затылке в хвост.
В камере были только кровать, стол и скамья, привинченные к полу. Никаких тяжестей, пригодных для тренировок. В этом заключалась главная проблема, не подлежащая решению, пока ее держали в одиночке. Но Андреа знала, что за ней следят, опасаясь возможного самоубийства, рано или поздно ее должны перевести в другое место. А до тех пор для тренировки основных групп мышц ей придется использовать только тяжесть собственного веса. Она понимала, что без силовых нагрузок наверняка потеряет мышечную массу, но сохранить себя в форме ей точно удастся. Она поднялась и подошла к углу камеры, оперлась ногами о стену, чтобы увеличить нагрузку на руки, и начала отжиматься. Она знала, что в глазок за ней следит медсестра. Они не смогут все время держать ее в одиночке и не позволять пользоваться спортзалом. А там были штанги и силовые спортивные снаряды. И она сможет снова наращивать мышечную массу. И силу. А пока в ее распоряжении были только отжимания: шесть подходов в день по двадцать раз, три дня в неделю. Девятнадцать тысяч отжиманий в год. В остальные дни, когда руки и верхняя часть тела отдыхали, она повторяла ту же процедуру с приседаниями.
Она подберет время занятий так, чтобы не мешать сеансам терапии, работе, перерывам на еду и общим мероприятиям. Она станет примерной пациенткой или заключенной: она не знала, как их здесь называли. И в один прекрасный день ее отпустят. Возможно, ненадолго, но она убедит их, что излечилась и опасности больше не представляет. Что она снова стала кем-то другим.
Еще в самом начале занятий бодибилдингом Андреа усвоила, что для развития тела необходимо уметь сосредоточиваться. Поставить перед собой цель. И добиваться ее достижения. Она стиснула зубы, чувствуя, как от последних усилий руки налились тяжестью. Когда она только начинала, то всегда мысленно представляла себе лицо карнавального клоуна, избившего, изнасиловавшего ее и чуть не задушившего галстуком. Это лицо стояло перед ней на каждой тренировке каждый божий день. Оно позволяло ей добиться нужной степени концентрации на достижении поставленной цели.
Но теперь для концентрации ей нужен другой объект. При каждом движении она твердила как мантру два слова, которым было суждено стать ее неизменными спутниками на протяжении всех дней в неволе.
Йен Фабель.
А когда ее выпустят, она по-прежнему будет сильной.
Благодарность
Я хотел бы выразить искреннюю признательность за помощь и поддержку Уэнди, Джонатану и Софи; моему агенту Кэрол Блейк; живущим в Хатчинсоне редактору Полу Сайди, Тэсс Коллавуэ и литературному редактору Нику Остину; Бернду Рюлькёттеру; Ульрике Свиден, возглавляющей полицейское управление Гамбурга; главному патологоанатому Института судебной медицины доктору Йену Сперхаке; Удо Рёбелю; Анье Зиг.
Я хотел бы также поблагодарить всех своих издателей в разных странах мира за помощь и содействие.