Робин Кук

Мозг

Глава 1


7 марта


Кэтрин Коллинз сошла с пешеходной дорожки и с хрупким чувством решимости поднялась на три ступеньки. Она подошла к двери из стекла и нержавеющей стали и толкнула ее. Дверь не открывалась. Кэтрин откинула голову назад, посмотрела на металлическую перемычку и прочла выгравированную надпись «Медицинский центр университета им. Хобсона. Для больных и немощных города Нью-Йорк». Настроению Кэтрин больше соответствовало бы: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Она обернулась и зрачки ее сузились от утреннего мартовского солнца; ее подмывало убежать и вернуться в свою теплую комнату. Меньше всего хотелось ей вновь пытаться войти в госпиталь. Но она не успела пошевелиться, как несколько посетителей поднялись по ступенькам и прошли мимо нее. Не останавливаясь, они открыли двери в поликлинику и зловещая громада здания сразу поглотила их.

Кэтрин на мгновение прикрыла глаза, изумляясь своей глупости.

Конечно же, двери поликлиники открываются наружу! Прижимая к себе сумку из парашютного шелка, она потянула и открыла дверь и вступила в преисподнюю.

Первым, что неприятно поразило Кэтрин, был запах. За двадцать один год своей жизни она ничего подобного не испытывала. Доминировал запах химии, смеси спирта и тошнотворно сладкого дезодоратора. Ей подумалось, что спиртом пытаются помешать распространению болезней по воздуху; ей было известно, что дезодоратором скрывают витающие вокруг болезни биологические запахи. Последние доводы, которые Кэтрин приводила себе, чтобы решиться на это посещение, растаяли под напором этого запаха. До первого посещения госпиталя несколько месяцев назад она никогда не задумывалась о своей смерти и воспринимала здоровье и благополучие как должное. Теперь все изменилось, и при входе в поликлинику с этим специфическим запахом мысли о всех последних недомоганиях заполняли ее сознание. Закусив нижнюю губу в попытке сдержать эмоции, она стала пробираться к лифтам.

Заполнявшие госпиталь толпы доставляли Кэтрин мучения. Ей хотелось замкнуться в себе, как в коконе, чтобы ее не могли касаться, не дышали и не кашляли на нее. Ей тяжело было видеть искаженные лица, покрытую сыпью кожу и сочащиеся нарывы. Еще хуже было в лифте, где ее прижали к группе людей, которая напомнила ей толпы с картины Брейгеля. Не отводя глаз от указателя этажей, она пыталась отвлечься от окружения, репетируя в уме свое обращение к регистратору в клинике гинекологии. «Хелло, я Кэтрин Коллинз. Я учусь в университете, была здесь четыре раза. Я собираюсь домой — там меня будет лечить наш семейный врач и мне бы хотелось получить копию моей гинекологической карты.»

Все представлялось достаточно простым. Кэтрин позволила себе посмотреть на лифтера. У него было неимоверно широкое лицо, но, когда он повернул его в сторону, голова оказалась сплющенной. Глаза Кэтрин невольно остановились на этой деформации и, повернувшись, чтобы объявить третий этаж, лифтер перехватил ее взгляд. Один его глаз смотрел вниз и в сторону.

Другим он со злобой сверлил Кэтрин. Она отвела взгляд, чувствуя, что краснеет. Большой волосатый мужчина проталкивался мимо нее к выходу.

Опираясь одной рукой о стенку лифта, она посмотрела вниз на беленькую девочку лет пяти. Один зеленый глаз ответил на улыбку Кэтрин. Другой был скрыт фиолетовыми складками большой опухоли.

Двери закрылись и лифт пошел вверх. Кэтрин испытала ощущение дурноты. Это было не похоже на дурноту перед теми приступами, которые у нее были месяц назад, но все же в замкнутом душном лифте вызывало страх. Кэтрин закрыла глаза и постаралась перебороть чувство клаустрофобии. За ее спиной кто-то кашлянул и влажно дохнул ей на шею. Лифт тряхнуло, двери открылись и Кэтрин вступила на четвертый этаж клиники. Она подошла к стене и прислонилась к ней, пропуская идущих сзади. Дурнота быстро прошла.

Восстановив нормальное самочувствие, она пошла налево по коридору, покрашенному двадцать лет назад в светло-зеленые тона.

Коридор привел в зал ожидания клиники гинекологии. Он был заполнен пациентками, детьми, сигаретным дымом. Кэтрин миновала эту центральную часть и вошла в нишу справа. В университетской клинике гинекологии, обслуживающей все колледжи и сотрудников госпиталя, была своя комната ожидания, хотя и не отличающаяся окраской и обстановкой от основного помещения. Когда Кэтрин вошла, на стульях из винила и стальных трубок там уже сидели семь женщин. Все они нервно просматривали старые журналы. За столом сидела регистратор, похожая на птицу женщина лет двадцати пяти, химическая блондинка с бледной кожей и мелкими чертами лица.

Табличка, прочно приколотая на ее плоской груди, сообщала, что ее зовут Элен Коэн. Она подняла взгляд на приближающуюся Кэтрин.

— Хэлло, я Кэтрин Коллинз... — Она отметила, что ее голосу не достает той уверенности, которую она хотела ему придать. Дойдя до конца своего обращения, она почувствовала, что слова ее звучат умоляюще.

Регистратор бросила на нее короткий взгляд. — Вам нужна карта? — спросила она. В голосе ее звучала смесь презрения и недоверия.

Кэтрин кивнула и попробовала улыбнуться.

— Ну, поговорите об этом с миссис Блэкмен. Садитесь, пожалуйста.

Голос Элен Коэн стал грубым и повелительным. Кэтрин обернулась и нашла вблизи свободный стул. Регистратор подошла к картотечному шкафу и вынула клиническую карту Кэтрин. Потом она исчезла в одной из дверей, ведущих в смотровые кабинеты.

Кэтрин машинально стала приглаживать свои блестящие каштановые волосы, перекинув их через левое плечо. Это был ее обычный жест, особенно в напряженные моменты. Кэтрин была привлекательной молодой женщиной с живыми внимательными глазами серо-голубого цвета. При росте 159 сантиметров она казалась выше благодаря проявляемой ею энергии. К ней хорошо относились ее друзья по колледжу, вероятно, благодаря ее открытости; ее очень любили родители, которых беспокоила уязвимость их единственной дочери в джунглях Нью-Йорка. Но именно беспокойство и чрезмерная опека родителей побудили Кэтрин выбрать колледж в Нью-Йорке — она считала, что этот город поможет выявить ее природную силу и индивидуальность. Вплоть до нынешней болезни все складывалось удачно и она смеялась над предостережениями родителей.

Нью-Йорк стал ее городом и она полюбила пульс его жизни.

Регистратор вернулась и села за пишущую машинку.

Кэтрин исподтишка окинула взглядом комнату ожидания, обратив внимание на склоненные головы молодых женщин, которые тупо ждали своей очереди. Какое счастье, что ей самой не нужно было ждать осмотра. Она с отвращением вспоминала эту процедуру, которой подвергалась четырежды — последний раз всего четыре недели назад. Обращение в клинику было для нее самым трудным проявлением независимости. На деле она предпочла бы вернуться в Вестон, штат Массачусетс, и обратиться к своему гинекологу доктору Вильсону. Он был первым и единственным врачом, осматривавшим ее до этого. Доктор Вильсон был старше работавших в клинике стажеров и обладал чувством юмора, которое позволяло ослабить влияние унизительных элементов этой процедуры, сделав их хотя бы терпимыми. Здесь все иначе. Клиника безлика и холодна, и это, в сочетании с обстановкой городского госпиталя, превращало каждое посещение в кошмар. Но Кэтрин упрямо следовала выбранным путем. Этого, по крайней мере до болезни, требовало ее чувство независимости.

Открылась одна из дверей и появилась медсестра миссис Блэкмен.

Это была коренастая сорокапятилетняя женщина с блестящими черными волосами, стянутыми на затылке в тугой узел. На ней был безукоризненно белый халат, накрахмаленный до хруста. Внешность служила отражением ее идеала работы клиники — строгость и эффективность. В медицинском центре она проработала двенадцать лет.

Регистратор заговорила с миссис Блэкмен, и Кэтрин услышала свое имя. Сестра кивнула и, обернувшись, коротко взглянула на Кэтрин. Наперекор хрустящей оболочке, темно-карие глаза миссис Блэкмен создавали впечатление большой теплоты. Кэтрин вдруг подумалось, что вне госпиталя миссис Блэкмен, вероятно, намного милее.

Но миссис Блэкмен не подошла к Кэтрин и ничего не сказала. Вместо этого она что-то шепнула Элен Коэн и возвратилась в смотровые кабинеты.

Кэтрин почувствовала, что лицо ее краснеет. Она решила, что ее преднамеренно игнорируют; таким способом персонал клиники мог выразить свое недовольство тем, что она хочет показаться своему собственному врачу.

Нервным движением она дотянулась до годичной давности «Домашнего журнала для леди», но не смогла сосредоточиться.

Чтобы убить время, она попыталась представить, как сегодня вечером приедет домой и как удивятся родители. Она уже видела, как войдет в свою прежнюю комнату. Она не была там с Рождества, но знала, что комната будет выглядеть точно такой, как тогда. Желтое покрывало на постели, занавески в тон — все памятные мелочи ее юности мама тщательно сохраняла.

Представив себе успокаивающий образ матери, Кэтрин вновь засомневалась, не стоит ли позвонить и сказать родителям о своем приезде. Тогда они встретили бы ее в аэропорту Логан. Но тогда ей, вероятно, пришлось бы объяснять причины приезда домой, а Кэтрин хотелось обсудить свою болезнь при встрече, а не по телефону.

Миссис Блэкмен появилась вновь через двадцать минут и опять беседовала с регистратором в приглушенных тонах. Кэтрин притворилась поглощенной чтением журнала. Наконец сестра закончила разговор и подошла к Кэтрин.

— Мисс Коллинз? — спросила она с едва заметным раздражением.

Кэтрин подняла глаза.

— Мне сказали, что вы просите свою клиническую карту?

— Да, правда, — сказала Кэтрин, положив журнал.

— Вы недовольны нашим лечением?

— Нет, ничего подобного. Я еду домой показаться нашему семейному врачу и хочу взять с собой полную историю болезни.

— Это довольно необычно. Мы привыкли высылать историю болезни только по запросу врача.

— Я уезжаю сегодня вечером и хочу взять ее с собой. Если она понадобится моему врачу, не хотелось бы ожидать, пока ее пришлют.

— Здесь в Медицинском центре мы так не делаем.

— Но я знаю, что имею право получить копию, если она мне нужна.

Ответом на последние слова было неловкое для Кэтрин молчание. Она не привыкла быть такой настойчивой. Миссис Блэкмен пристально смотрела на нее, как смотрят выведенные из себя родители на непослушного ребенка.

Кэтрин не отводила глаз, парализованная взглядом темных блестящих глаз миссис Блэкмен.

— Вам придется поговорить с доктором, — резко выговорила миссис Блэкмен. Не дожидаясь ответа, она оставила Кэтрин и прошла в одну из соседних дверей. Замок защелкнулся за ней с механической категоричностью.

Кэтрин сделала вдох и оглянулась вокруг. Другие пациентки смотрели на нее сдержанно, как будто разделяли презрительное отношение персонала клиники к ее намерению нарушить нормальный порядок вещей. Кэтрин силилась сохранить самообладание, говоря себе, что это параноидальное видение. Ощущая на себе пристальные взгляды других женщин, она сделала вид, что читает журнал. Ей хотелось спрятаться, как черепахе, или же встать и уйти. Ни то ни другое не было возможно. Время тянулось мучительно. Еще нескольких пациенток позвали на осмотр. Теперь было ясно, что ее преднамеренно игнорируют.

Лишь спустя три четверти часа врач клиники, одетый в мятую белую куртку и штаны, появился с картой Кэтрин. Регистратор кивнула в ее направлении, и доктор Харпер лениво подошел и стал прямо перед ней. Он был лыс, если не считать узкой полоски волос, начинающейся над ушами и спускающейся вниз к жесткой кустистой заросли на шее. Это был тот самый доктор, который осматривал Кэтрин в двух предыдущих случаях, и она отчетливо помнила его волосатые кисти и пальцы, имевшие в полупрозрачных латексных перчатках какой-то неземной вид.

Кэтрин подняла взгляд к его лицу, надеясь обнаружить хотя бы проблеск теплоты. Ничего. Вместо этого он молча резко открыл ее карту, взял ее в левую руку и стал читать, водя по тексту указательным пальцем правой.

Как при чтении проповеди.

Кэтрин опустила глаза. На его левой штанине спереди она увидела ряд мелких пятен крови. За поясом справа заткнут кусок резиновой трубки, слева — аппарат индивидуального вызова.

— Зачем вам гинекологическая карта? — спросил он, не глядя.

Кэтрин снова изложила свои планы.

— Я думаю, что это пустая трата времени, — сказал доктор Харпер, продолжая быстро переворачивать страницы. — Смотрите, в ней почти ничего нет. Пара слегка атипичных мазков, умеренные выделения, объяснимые небольшой эрозией матки. Я считаю, это никому ничего не даст. Вот у вас был приступ цистита, но он, без сомнения, вызван сексом за день до появления симптомов, вы это сами признали...

Кэтрин почувствовала, как лицо ее от унижения вспыхнуло. Она знала, что это было слышно всем в комнате ожидания.

— ...послушайте, мисс Коллинз, ваши припадки не имеют никакого отношения к гинекологии. Я бы предложил вам обратиться в клинику неврологии...

— Я была в неврологии, — прервала Кэтрин. — И у меня уже есть эти выписки. — Кэтрин подавляла слезы. Обычно она не была излишне эмоциональна, но в тех редких случаях, когда ее подмывало заплакать, она с большим трудом справлялась с собой.

Доктор Дэвид Харпер медленно поднял глаза от карты. Он вдохнул воздух и шумно выдохнул его через неплотно сжатые губы. Это ему надоело. — Послушайте, мисс Коллинз, здесь вас отлично лечат...

— Я на лечение не жалуюсь, — проговорила Кэтрин, не поднимая головы. Слезы застилали глаза и грозили потечь по щекам. — Мне просто нужны выписки.

— Я только говорю, — продолжал доктор Харпер, — что с гинекологической стороны вам не требуется больше ничье мнение.

— Пожалуйста, — проговорила Кэтрин медленно. — Вы дадите мне выписки или мне придется пойти к администратору? — Она медленно подняла глаза на доктора Харпера. Согнутым пальцем она перехватила слезу, сорвавшуюся с нижнего века.

Доктор наконец пожал плечами, и Кэтрин услышала, как он, выругавшись вполголоса, бросил карту на стол регистратора и велел женщине сделать копию. Не простившись и даже не оглянувшись, он исчез в смотровых комнатах.

Надев пальто, Кэтрин поняла, что дрожит, и вновь почувствовала головокружение. Она прошла к столу регистратора и, вцепилась в его наружный край, оперлась на него.

Птицеподобная блондинка решила не обращать на нее внимания, заканчивая печатать письмо. Когда она вложила в машинку конверт, Кэтрин напомнила о своем присутствии.

— Хорошо, сию минуту, — произнесла Элен Коэн, с раздражением выделяя каждое слово. Только написав адрес, запечатав конверт и наклеив марку, она встала, взяла карту Кэтрин и скрылась за углом. Все это время она избегала смотреть Кэтрин в глаза.

Еще двух пациенток успели вызвать, пока Кэтрин вручили пакет из плотной бумаги. У нее хватило сил поблагодарить девушку, но она не получила и требуемого приличиями ответа. Ей это было безразлично. Зажав пакет под мышкой и перекинув сумку через плечо, она повернулась и, наполовину шагом, наполовину бегом, вступила в суматоху главного зала ожидания гинекологии.

Кэтрин вдохнула спертый воздух, и душная волна дурноты навалилась на нее. Хрупкое ее эмоциональное равновесие не выдержало резкого физического усилия от быстрой ходьбы. Взгляд Кэтрин затуманился, она нащупала спинку стула и вцепилась в нее. Пакет выскользнул из подмышки и упал на пол. Комната пошла кругом, и колени Кэтрин подогнулись.

Кэтрин почувствовала, как сильные руки схватили ее за плечи и поддержали. Она слышала, как кто-то подбадривал ее и говорил, что все будет в порядке. Она хотела сказать, что ей нужно только на секундочку присесть, чтобы прийти в себя, но язык ее не слушался. Смутно она ощущала, как ее несут по коридору и ноги ее бессильно, как у марионетки, тащатся по полу.

Потом какая-то дверь, за ней небольшая комната. Ужасное чувство кружения не проходило. Кэтрин боялась, что ее стошнит, лоб покрылся холодным потом. Она чувствовала, что ее кладут на пол. Почти сразу же ее зрение стало проясняться, и кружение комнаты прекратилось. С ней были два доктора в белом, они оказывали ей помощь. С некоторым трудом они высвободили одну ее руку из пальто и наложили жгут. Хорошо, что она находится не в переполненном зале ожидания и не является предметом всеобщего обозрения.

— По-моему, мне лучше, — проговорила Кэтрин, моргая.

— Хорошо, — сказал один из докторов. — Мы тебе кое-что дадим.

— Что?

— Просто что-то, чтобы тебя успокоить.

Кэтрин почувствовала, как игла проходит сквозь нежную кожу с внутренней стороны локтя. Жгут сняли, и она ощутила биение пульса в кончиках пальцев.

— Но мне уже намного лучше, — запротестовала она. Повернув голову, она увидела руку, нажимающую на поршень шприца.

— Но я хорошо себя чувствую, — сказала Кэтрин.

Доктора не отвечали. Они просто смотрели на нее, не позволяя подниматься.

— Сейчас мне действительно лучше. — Она переводила взгляд с одного доктора на другого. У одного из них были самые зеленые глаза, какие Кэтрин когда-либо приходилось видеть, совсем изумрудные. Кэтрин попыталась пошевелиться. Рука доктора напряглась.

Внезапно зрение Кэтрин затуманилось, и доктор оказался далеко.

Одновременно послышался звон в ушах, и тело стало тяжелым.

— Мне намного... — Голос Кэтрин звучал хрипло и губы двигались медленно. Голова ее склонилась набок. Она видела, что находится на полу кладовой. Затем темнота.

Глава 2


14 марта


Мистер и миссис Вильбур Коллинз, ожидая, пока откроют двери, поддерживали друг друга. Сначала ключ не входил в замок, и управляющий вынул его и осмотрел, чтобы убедиться, что он от номера 92. Поняв, что ключ был перевернут, он попробовал снова. Дверь открылась, и он отступил в сторону, пропуская внутрь заместителя декана университета.

— Милая квартирка, — сказала замдекана. Это была миниатюрная женщина около пятидесяти лет с очень нервными и быстрыми движениями. Видно было, что она волнуется.

Мистер и миссис Вильбур Коллинз и два Нью-Йоркских полисмена в форме прошли в комнату следом.

Это была маленькая квартирка с одной спальней и, как ее рекламировали, с видом на реку. Река действительно была видна, но только через крохотное окошко в похожей на чулан ванной. Два полисмена стояли в стороне, заложив руки за спину. Пятидесятипятилетняя миссис Коллинз в нерешительности стояла у входа, как бы опасаясь того, что может обнаружить.

Мистер же Коллинз заковылял прямо к центру комнаты. В 1952 году он болел полиомиелитом, который ослабил его правую голень, но не его деловую хватку.

В свои пятьдесят пять он был вторым человеком в финансовой империи Первого национального городского банка в Бостоне. Этот человек требовал действия и уважения.

— Поскольку прошла всего неделя, — заговорила замдекана — то может быть ваше беспокойство преждевременно.

— Нам ни в коем случае не следовало отпускать Кэтрин в Нью-Йорк, — сказала миссис Коллинз, нервно сжимая руки.

Мистер Коллинз проигнорировал оба замечания. Он направился к спальне и заглянул внутрь. — Чемодан лежит на кровати.

— Это хороший признак, — отметила замдекана. — Многие студенты реагируют на нагрузки, пропуская занятия в течение нескольких дней.

— Если бы Кэтрин уехала, она взяла бы свой чемодан, — ответила миссис Коллинз. — И потом, она позвонила бы нам в воскресенье. Она всегда звонит по воскресеньям.

Мне как замдекана известно, как много студентов вдруг чувствуют потребность в передышке, даже такие хорошие, как Кэтрин.

— Кэтрин не такая, — парировал мистер Коллинз, исчезая в ванной.

Замдекана закатила глаза, повернувшись к полисменам, которые никак не реагировали.

Мистер Коллинз, волоча ногу, вернулся в жилую комнату. — Она никуда не уезжала, — заявил он решительно.

— Что ты имеешь в виду, дорогой? — спросила миссис Коллинз, все более возбуждаясь.

— Только то, что сказал. — ответил мистер Коллинз. — Без этого она никуда не уехала бы. — Он бросил на сиденье кушетки полупустую упаковку противозачаточных таблеток. — Она здесь, в Нью-Йорке, и я требую, чтобы ее нашли. — Он посмотрел на полисменов. — Можете мне поверить, я намерен добиться действий по этому делу.

Глава 3


15 апреля


Доктор Мартин Филипс прислонил голову к стене пультового зала; штукатурка давала ощущение приятной прохлады. Перед ним четверо медиков-третьекурсников, прижавшись к стеклянной перегородке, в полнейшем благоговении следили за подготовкой пациента к компьютерной аксиальной томографии. Это был первый день их факультатива по радиологии, и они начинали с нейрорадиологии. Филипс привел их посмотреть на томограф в первую очередь, так как знал, что это впечатлит их и сделает более покладистыми. Студенты-медики иногда проявляли самоуверенность.

Внутри машинного зала лаборант перегнулся, проверяя положение головы пациента по отношению к гигантскому сканеру округлой формы. Он выпрямился, оторвал кусок липкой ленты и закрепил голову пациента на пенопластовой доске.

Дотянувшись до панели, Филипс взял направление и карту пациента.

Он просмотрел то и другое в поисках клинической информации.

— Пациент Шиллер, — произнес Филипс. Студенты были так поглощены подготовкой, что не обернулись на его слова. — Основная жалоба — слабость в правой руке и правой ноге. Сорок семь лет. — Филипс посмотрел на пациента.

Опыт подсказывал ему, что тот, скорее всего, ужасно напуган.

Филипс положил направление и карту, а в машинном зале сканера лаборант привел в действие стол. Голова пациента медленно вдвигалась в отверстие сканера, как будто на съедение. В последний раз проверив положение головы, лаборант повернулся и вышел в пультовую.

— О\'кей, отойдите на минутку от окна, — велел Филипс. Четверо студентов послушались мгновенно и стали рядом с компьютером, лампы которого мигали в предвкушении. Как и предполагалось, студенты были впечатлены до состояния покорности.

Лаборант запер дверь, ведущую в машинный зал, и снял микрофон с кронштейна. — Не шевелитесь, мистер Шиллер. Полная неподвижность. — Указательным пальцем лаборант нажал пусковую кнопку на пульте. В машинном зале громадная округлая масса, окружающая голову Шиллера, начала совершать резкие ритмические вращательные движения, подобные движению главной шестерни гигантских механических часов.

Механический звук, громко слышимый Шиллеру, по другую сторону перегородки был приглушен.

— Что сейчас происходит? — сказал Мартин. — Машина производит по двести сорок рентгеновских замеров на каждый градус вращательного движения.

Один из студентов показал своему коллеге гримасу полного непонимания. Мартин не стал придавать этому значения и прикрыл лицо ладонями, приложив пальцы к глазам, осторожно потер, а затем стал массировать виски. Он еще не выпил кофе и чувствовал себя не в своей тарелке. Обычно он заходил по пути в кафетерий госпиталя, но сегодня утром из-за студентов у него не было на это времени. Филипс, в качестве заместителя заведующего отделением нейрорадиологии, вменил себе в обязанность лично проводить ознакомление студентов-медиков с нейрорадиологией. Строгое следование этому принципу доставляло ему много неприятностей, так как оставляло мало времени для исследовательской работы.

Первые двадцать-тридцать раз ему было приятно производить на студентов впечатление своим исчерпывающим знанием анатомии мозга. Но ощущение новизны притупилось. Теперь приятное чувство возникало лишь при появлении особенно умного студента, а в нейрорадиологии это случается не очень часто.

Через несколько минут сканер прекратил вращательное движение, и тогда ожила панель компьютера. Это было впечатляющее зрелище, напоминающее пульт управления из научно-фантастического фильма. Все взоры переключились с пациента на мигающие лампы, и только Филипс опустил взгляд на руки и стал соскребать небольшой кусочек омертвевшей кожи у ногтя указательного пальца.

Мысли его блуждали.

— В течение следующих тридцати секунд компьютер одновременно решает сорок три тысячи двести уравнений по замерам плотности ткани, — сказал лаборант, который был рад взять на себя роль Филипса.

Филипс это поощрял. По существу, он просто читал студентам обычные лекции, давая возможность проводить практические занятия сотрудникам Нейрорадиологии или великолепно обученным лаборантам.

Подняв голову, Филипс следил за студентами, замершими перед пультом компьютера. Переведя взгляд на окно из свинцового стекла, Филипс мог видеть только босые ноги Шиллера. Пациент мгновенно стал лишь статистом в разворачивающейся драме. Студентам машина была бесконечно более интересна.

Филипс посмотрелся в небольшое зеркало на аптечке первой помощи.

Он еще не брился и щеки были покрыты густой однодневной щетиной. Он всегда приходил на добрый час раньше всех в отделении и привык бриться в раздевалке хирургического отделения. Обычно, встав и сделав пробежку трусцой, он принимал душ и брился в госпитале, а затем заходил в кафетерий выпить кофе. У него при этом оставалось два часа, чтобы без помех заняться своими исследованиями.

Продолжая глядеть в зеркало, Филипс провел рукой по своим густым рыжеватым волосам, отводя их назад. Между светлыми концами волос и более темными их основаниями была такая большая разница, что некоторые сестры подтрунивали над Филипсом, утверждая что он обесцвечивает волосы. Ничего общего с действительностью это не имело. Филипс редко задумывался о своей внешности и иногда стригся сам, если некогда было сходить к госпитальному парикмахеру. Но, несмотря на это, Мартин был красив. Ему исполнился сорок один, и морщины, недавно появившиеся у глаз и рта, только украшали его, так как раньше у него был несколько мальчишеский вид. Теперь он выглядел строже и, как заметил один из недавних пациентов, он был больше похож на телевизионного ковбоя, чем на доктора. Это замечание доставило ему удовольствие и было не совсем беспочвенным. При росте примерно метр восемьдесят у него была тонкая, но атлетическая фигура, и лицом своим он не производил впечатления кабинетного ученого. Оно имело угловатые очертания при идеально прямом носе и чувственном рте. Его живые светло-голубые глаза более чем что-либо иное отражали присущий ему интеллект. В 1961 году он окончил Гарвард с отличием.

Электронно-лучевая трубка на выходной панели ожила и на ней появилось первое изображение. Лаборант поспешно отрегулировал ширину окна и яркость, добиваясь наилучшего качества. Вокруг небольшого экрана, похожего на телевизионный, студенты столпились так, как будто предстояло смотреть захватывающий матч, но увидели овал с белыми краями и зернистой структурой внутри. Построенное компьютером изображение внутреннего строения головы пациента расположено было так, как будто на Шиллера смотрели сверху, а у него отсутствовала верхняя часть черепа.

Мартин посмотрел на часы. Без четверти восемь. Он рассчитывал, что вот-вот придет доктор Дениз Зенгер и займется студентами. Этим утром на уме у Филипса была только встреча с Вильямом Майклзом, вместе с которым он проводил исследования. Майклз позвонил накануне и обещал прийти рано утром с маленьким сюрпризом для Филипса. Сейчас любопытство Мартина обострилось до предела, и ожидание сводило его с ума. Вот уже четыре года они вдвоем работали над программой, дающей возможность компьютеру заменить радиолога и читать рентгеновские снимки черепа. Требовалось так запрограммировать машину, чтобы она проводила качественную оценку плотности определенных зон снимка. В случае успеха выигрыш был бы потрясающим. А поскольку проблемы интерпретации снимков черепа практически не отличаются от проблем интерпретации других снимков, программу можно было в дальнейшем использовать во всех разделах радиологии. А если им удастся это...

Филипс иногда позволял себе помечтать о собственном исследовательском отделении и даже о Нобелевской премии.

На экране появилось следующее изображение, и Филипс вернулся к действительности.

— Этот срез находится на тринадцать миллиметров выше предыдущего изображения, — произнес лаборант нараспев. Пальцем он указал на нижнюю часть овала. — Вот здесь мозжечок и...

— Есть отклонение от нормы, — сказал Филипс.

— Где? — спросил лаборант, сидящий на небольшой табуретке перед компьютером.

— Здесь, — сказал Филипс, пробираясь поближе. Пальцем он коснулся зоны, которую лаборант только что назвал мозжечком. Этот светлый участок в правом полушарии мозжечка не соответствует норме. Он должен быть той же плотности, что и с другой стороны.

— Что это? — спросил один из студентов.

— Пока трудно сказать, — ответил Филипс. Он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть сомнительное место. — Интересно, нет ли у пациента отклонений в походке.?

— Есть, — откликнулся лаборант, — в течение недели у него наблюдалась атактическая походка.

— Вероятно, опухоль, — предположил Филипс, продолжая стоять в согнутом положении.

Лица всех четырех студентов-медиков, разглядывавших невинного вида светлый участок на экране, мгновенно выразили смятение. С одной стороны, их потрясла такая яркая демонстрация могущества современной диагностической техники. С другой стороны, их напугало само понятие опухоли в мозге, возможность ее существования у кого угодно, даже у них.

На месте этого изображения стало появляться следующее.

— Вот еще один светлый участок в височной доле, — произнес Филипс, быстро указав область на изображении, уже заменявшемся следующим. — На следующем срезе будет видно лучше. Но потребуется контрастное исследование.

Лаборант поднялся и пошел в машинный зал, чтобы ввести в вену Шиллера контрастный материал.

— А что делает контрастный материал? — спросила Нэнси Макфадден.

— Он помогает очертить образования типа опухолей в случае разрушения барьера между кровью и мозгом, — Филипс оглянулся, чтобы посмотреть, кто входит в комнату. Он слышал, как открылась дверь из коридора.

— Он содержит йод?

Последнего вопроса Филипс не слышал, потому что Дениз Зенгер уже вошла и тепло улыбалась Мартину из-за спин полностью поглощенных темой студентов. Она выскользнула из своего короткого белого пальто и, протянув руку, повесила его рядом с аптечкой первой помощи. Таким образом она обычно приступала к работе. Филипс сразу утратил всякое желание работать. На Зенгер была розовая блузка, плиссированная спереди и окаймленная сверху тонкой голубой лентой, которая была завязана бантом. Когда она, вешая пальто, вытянула руку, груди ее натянули блузку, и Филипс, подобно знатоку, оценивающему произведение искусства, восхитился этим зрелищем — Мартин считал Дениз одной из самых красивых женщин, каких он когда-либо видел. Она утверждала, что ее рост 165 сантиметров, хотя в действительности это было 162,5. Сложена она была изящно, весила сорок девять килограмм, груди ее не отличались величиной, но зато обладали чудесной формой и упругостью. Свои густые блестящие каштановые волосы она гладко зачесывала назад и стягивала одной заколкой на затылке. Светло-карие глаза с серыми крапинками придавали ей живой озорной вид. Мало кому могло прийти в голову, что три года назад она была лучшей выпускницей медицинского института, и не многие верили, что ей двадцать восемь лет.

Кончив заниматься своим пальто, Дениз проскользнула мимо Филипса, незаметно пожав его левый локоть. Все было сделано так быстрее денег и малейшее движение могло быть истолковано как заявка на покупку.

— Давайте, я вам намекну, предложил Филипс. — Собственно мозговые опухоли обычно единичны, а вот опухоли от других частей тела, называемые метастазами, могут быть единичными или множественными.

— Рак легких?! — выпалил один из студентов, как будто на телевизионном соревновании.

— Очень хорошо, оценил Филипс. — На этом этапе стопроцентной уверенности нет, но я бы сделал ставку на этот вариант.

— Сколько пациенту осталось жить? — спросил явно обескураженный студент.

— Какой врач его ведет?

— Он в нейрохирургической службе Курта Маннергейма, — ответила Дениз.

— Тогда жить ему осталось недолго, — сказал Мартин. — Маннергейм будет его оперировать.

Дениз резко повернулась.

— Такие случаи неоперабельны.

— Вы не знаете Маннергейма. Он оперирует все что угодно. В особенности опухоли. Мартин вновь наклонился к плечу Дениз, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат ее свежевымытых волос. Для Филипса он был таким же единственным в своем роде, как отпечатки пальцев, и, несмотря на официальную обстановку, он ощутил зарождающееся влечение. Мартин выпрямился, чтобы избавиться от наваждения.

— Доктор Зенгер, мне нужно сказать вам несколько слов, — проговорил он вдруг, жестом приглашая ее в угол комнаты.

Дениз охотно, хоть и с удивленным видом, повиновалась.

— Мое профессиональное мнение..., — начал Филипс тем же официальным тоном. Затем он сделал паузу, а продолжив, понизил голос до шепота — ...что сегодня вы выглядите необычайно сексапильно. Выражение лица Дениз менялось медленно. Смысл сказанного дошел до нее лишь через некоторое время. А затем она почти рассмеялась. — Мартин, ты меня захватил врасплох.

Ты говорил так сурово, что я подумала, что что-то сделала не так.

— Так и есть. Ты так сексапильно одеваешься исключительно для того, чтобы сделать меня неспособным сосредоточиться.

— Сексапильно? Я застегнута по самое горло.

— На тебе все что угодно выглядит сексапильно.

— Просто у тебя грязные помыслы, старик!

Мартин рассмеялся. Дениз права. Как только он ее видел, ему невольно вспоминалось, как чудесно она смотрится нагая. Он встречался с Дениз Зенгер уже больше шести месяцев и все еще чувствовал себя восторженным мальчишкой. Поначалу они принимали все меры предосторожности, чтобы в госпитале не догадались об их связи, но по мере того, как они все более и более убеждались в серьезности своих отношений, сохранение тайны заботило их все меньше, в особенности оттого, что чем лучше они узнавали друг друга, тем меньше становилась разница в возрасте. А то, что Мартин был заместителем заведующего Нейрорадиологией, а Дениз — практиканткой второго года отделения радиологии, служило для обоих профессиональным стимулом, особенно после того, как она приступила к практике в его отделе — это произошло три недели назад. Дениз могла потягаться в знаниях с двумя врачами, которые уже завершили радиологическую практику. И потом, это же было интересно.

— Старик, а? — прошептал Мартин. — За эти слова ты будешь наказана. Я оставляю этих студентов на тебя. Если они начнут скучать, пошли их в кабинет ангиографии. Мы дадим им мощную дозу клинической практики до теоретической.

Зенгер кивнула в знак покорности.

— А когда ты закончишь утреннюю порцию томографии, — продолжал Филипс, все еще шепотом, — приходи в мой кабинет. Может быть, нам удастся сбежать в кафетерий!

Прежде чем она ответила, он взял свое длинное белое пальто и ушел.

Хирургические кабинеты располагались на одном этаже с Радиологией, и Филипс пошел в этом направлении. Обходя плотное скопление каталок с пациентами, ожидающими рентгеноскопии, Филипс прошел через просмотровый рентгеновский кабинет. Это было большое помещение, разгороженное просмотровыми кабинами, в которых сейчас около дюжины практикантов болтали и пили кофе. Ежедневной лавине снимков еще только предстояло накатиться, хотя рентгеновские аппараты работали уже около получаса. Сначала появится тонкий ручеек пленок, затем он превратится в потоп. Филипс все это хорошо помнил со своих практикантских времен. Он проходил практику в этом медицинском центре и, подчиняясь суровым требованиям крупнейшего и лучшего в стране отделения радиологии, много раз проводил по двенадцать часов в этой самой комнате.

Наградой за его старания было предложение стипендии для проведения исследований по радиологии. По окончании его работа была признана столь выдающейся, что ему предложили место в штате с одновременным преподаванием в медицинском институте. От этой начальной должности он быстро вырос до нынешнего положения заместителя заведующего Нейрорадиологией.

Филипс на мгновение остановился в самом центре просмотрового рентгеновского кабинета. Его особое слабое освещение, идущее от флуоресцентных ламп за матовыми стеклами статоскопов, придавало всем находящимся здесь жуткий вид. Какое-то время практиканты напоминали трупы с мертвенно бледной кожей и пустыми глазницами. Филипс удивился, как он не замечал этого раньше. Он взглянул на свою собственную руку. Рука была такой же бледной.

Он продолжил путь, ощущая странное беспокойство. За последний год это был уже не первый случай, когда он видел знакомую обстановку госпиталя в мрачном свете. Возможно, причиной тому было слабое, но нарастающее недовольство работой. Она все больше приобретала административный характер, а кроме того он ощущал застойность своего положения. Заведующему Нейрорадиологией Тому Броктону было пятьдесят восемь и об отставке он не помышлял. Вдобавок заведующий Радиологией Гарольд Голдблатт тоже был нейрорадиологом. Филипсу пришлось признать, что в своем стремительном росте в этом отделении он достиг предела, и не из-за недостатка способностей, а потому что два ближайшие места наверху были прочно заняты. Уже почти год как Филипс начал нерешительно подумывать об уходе из Медицинского центра в другой госпиталь, где он мог бы рассчитывать на более высокую должность.

Мартин свернул в коридор, ведущий в хирургию. Миновав двойные двери с запретительной надписью, затем еще одни открывающиеся в обе стороны двери, он попал в предоперационное помещение. На множестве находившихся здесь каталок лежали взволнованные пациенты в ожидании своей очереди на операцию. В конце этого большого помещения длинный стационарно закрепленный белый стол охранял вход в тридцать операционных и в послеоперационные палаты. Три сестры в зеленых хирургических одеждах хлопотали за ним, обеспечивая попадание нужных пациентов в нужные операционные для проведения нужных операций. Если учесть, что каждые сутки здесь проводится около двухсот операций, заняты они были постоянно.

— Кто-нибудь может мне сказать о пациенте Маннергейма? — спросил Филипс, склонившись к столу.

Все три сестры подняли головы и заговорили одновременно. Мартин как один из немногих неженатых докторов всегда был в Хирургии желанным гостем. Осознав происшедшее, сестры рассмеялись и стали церемонно уступать друг другу.

— Я, пожалуй, спрошу еще кого-нибудь, — сказал Филипс, делая вид, что уходит.

— Ой, нет! — вымолвила блондинка.

— Мы можем обсудить это в бельевой, — предложила брюнетка.

Операционный участок был тем единственным местом госпиталя, где условности не имели обычной силы. Здесь царила совершенно особая атмосфера. Филипсу подумалось, что это как-то связано с ношением одинаковой для всех пижамоподобной одежды, а также с обстановкой потенциального кризиса, в которой намеки сексуального характера служили некоторой отдушиной. Как бы то ни было, Филипс очень хорошо это помнил. До решения пойти в радиологию он в течение года был здесь хирургом-стажером.

— Какой пациент Маннергейма вас интересует? — спросила блондинка. — Марино?

— Совершенно верно, — ответил Филипс.

— Она как раз у вас за спиной, — сообщила блондинка.

Филипс обернулся. В нескольких метрах от него на каталке лежала женщина двадцати одного года, прикрытая простыней. Очевидно, сквозь туман предоперационных медикаментов она услышала свое имя, и голова ее медленно повернулась к Филипсу. Перед операцией ей наголо обрили череп и видом своим она напомнила Филипсу маленькую певчую птичку, лишенную перьев. Он дважды мельком видел ее при проведении предоперационного рентгеновского обследования и теперь был потрясен тем, насколько она сейчас изменилась. Он не представлял, как она мала и тонка. Глаза ее смотрели умоляюще, как у покинутого ребенка, и Филипсу оставалось только отвернуться, вновь обратив внимание на сестер. Одной из причин его перехода из Хирургии в Радиологию было осознание того, что он не может удержаться от сопереживания с некоторыми пациентами.

— Почему ее не взяли? — спросил он сестру, возмущенный тем, что больную оставили наедине с ее страхами.

— Маннергейм ждет специальные электроды из Гибсоновского мемориального госпиталя, — сказала блондинка. — Он хочет записать сигналы из той части мозга, которую собирается удалить.

— Ясно... — произнес Филипс, пытаясь составить план на утро.

Маннергейм имел обыкновение расстраивать все планы.

— У Маннергейма два визитера из Японии, — добавила блондинка, — и он на этой неделе устраивает большое представление. Но они должны начать буквально через пару минут. Нам просто некого было с ней послать.

— О\'кей, — произнес Филипс, уже двинувшись обратно через предоперационное помещение. — Когда Маннергейму потребуются локализационные снимки, звоните прямо мне в кабинет. Это сэкономит несколько минут.

На обратном пути Мартин вспомнил, что нужно еще побриться, и направился в комнату отдыха хирургов. В 8.10 она была почти пустынна, поскольку операции, начавшиеся в 7.30, были в самом разгаре, а до следующих оставалось еще довольно много времени. Лишь один хирург разговаривал по телефону со своим биржевым маклером и рассеянно почесывался. Филипс прошел в раздевалку и покрутил цифровой замок узкого шкафчика, оставленного в его пользовании стариком Тони, который занимался хозяйством хирургического отделения.

Не успел Филипс как следует намылить лицо, как его заставил вздрогнуть сигнал аппарата персонального вызова. Он и не подозревал, как напряжены у него нервы. Мартин взял трубку висящего на стене телефона, стараясь не касаться ею крема. Вызывала Хелен Уокер, его секретарша — она сообщила, что Вильям Майклз появился и ждет его в кабинете.

Филипс взялся за бритье с новой энергией. На него вновь нахлынуло возбуждение по поводу обещанного Вильямом сюрприза. Он протер лицо одеколоном и натянул свое длинное белое пальто. Проходя через комнату отдыха, он обратил внимание, что хирург все еще разговаривает со своим брокером.

На подходе к кабинету Мартин уже почти бежал. Хелен Уокер испуганно подняла голову от машинки, когда мимо пронеслась стремительная фигура шефа. Она привстала и потянулась за кипой писем и телефонных сообщений, но передумала, когда дверь кабинета Филипса захлопнулась. Пожав плечами, она продолжила печатание.

Филипс, тяжело дыша, привалился к двери. Майклз рассеянно листал один из радиологических журналов Филипса.

— Ну? — проговорил Филипс возбужденно. На Майклзе был обычный, плохо на нем сидящий, слегка поношенный твидовый пиджак, который он купил во время учебы на третьем курсе МТИ. В свои тридцать он выглядел двадцатилетним; у него были такие светлые волосы, что рядом с ним Филипс казался шатеном. Он улыбнулся, при этом его небольшой рот выразил озорное удовлетворение, а бледно-голубые глаза заблестели.

— Что такое? — поинтересовался он и сделал вид, что вновь углубляется в журнал.

— Перестань, — ответил Филипс, — я знаю, ты просто хочешь поиграть у меня на нервах. Беда в том, что тебе это хорошо удалось.

— Не знаю, что... — начал Майклз, но продолжить не смог. Одним быстрым движением Филипс пересек комнату и вырвал у него журнал.

— Не валяй дурака, — произнес Филипс. — Ты знал, что, сказав Хелен о сюрпризе, сведешь меня с ума. Я почти готов был позвонить тебе прошлой ночью в четыре часа. Теперь жалею, что не позвонил. Думаю, ты этого заслуживаешь.

— Ах да, сюрприз, — поддразнил Майклз. — Чуть было не забыл. — Он нагнулся и стал рыться в кейсе. Через минуту он извлек небольшой сверток в темно-зеленой бумаге, перевязанный толстой желтой тесьмой.

У Мартина вытянулось лицо.

— Что это такое?

Он ожидал увидеть листы бумаги, скорее всего машинные распечатки, отражающие какой-то успех в их исследовании. Никакого подарка в обычном смысле он не предполагал.

— Это сюрприз, — сказал Майклз, протягивая сверток Филипсу.

Филипс вновь обратил взгляд на подарок. Его разочарование было столь острым, что почти обратилось в злость.

— Какого черта ты вздумал покупать мне подарок?

— Потому что ты такой отличный партнер по исследованию, — ответил тот, все еще протягивая сверток. — На, держи.

Филипс подставил руку. Он уже оправился от шока и устыдился своей реакции. Что бы он ни ощущал, ему не хотелось обижать Майклза. В конце концов, это красивый жест.

Филипс поблагодарил, прикидывая при этом вес свертка. Сверток был легкий, длиной сантиметров десять и толщиной два с половиной.

— Ты не собираешься его открывать? — поинтересовался Майклз.

— Собираюсь, — ответил Филипс, внимательно посмотрев в лицо Майклза. Покупка подарка так не вязалась с личностью этого гениального мальчишки из отделения вычислительной техники. И не потому, что он не был дружелюбен и щедр. Просто он был так погружен в свои исследования, что обычно забывал о вежливых условностях. По существу, за четыре года совместной работы Филипс ни разу не встречался с Майклзом в неслужебной обстановке и считал, что его потрясающий мозг никогда не перестает работать. Помимо всего прочего, именно ему в двадцать шесть лет было предложено возглавить вновь созданный в университете отдел искусственного интеллекта. В МТИ он стал доктором философии, когда ему было всего девятнадцать.

— Давай, — произнес Майклз с нетерпением.

Филипс снял тесьму и церемонно опустил ее в завалы на своем столе. За ней последовала темно-зеленая бумага. Под бумагой оказалась черная коробка.

— В этом есть некий символ.

— Вот как?

— Да, продолжал Майклз. — Знаешь, как в психологии рассматривают мозг — как черный ящик. Теперь тебе надо заглянуть вовнутрь.

Филипс робко улыбнулся. Он не понял, о чем говорит Майклз. Сняв крышку и убрав какую-то тряпицу, он, к своему удивлению, извлек затем кассету, на наклейке которой были указаны «Слухи» Флитвуда Мака.

— Какого черта? — улыбнулся Филипс. Он терялся в догадках, зачем Майклз купил ему запись Флитвуда Мака.

— Еще символ, — пояснил Майклз. — То, что находится внутри, для тебя будет слаще всякой музыки!

Вся головоломка вдруг обрела смысл. Филипс резко раскрыл коробку и вынул кассету. Это не музыкальная запись. Это компьютерная программа.

— И насколько мы продвинулись? — спросил Филипс почти шепотом.

— Здесь все.

— Да нет! — с недоверием вымолвил Филипс.

— Помнишь свой последний материал? Это была сказка. Она решила проблему интерпретации плотности и границ. В этой программе учтено все, что ты включил во все свои карты. Она прочтет любой снимок черепа, если, конечно, ты вложишь ее вон в ту установку. Майклз показал вглубь кабинета Филипса. Там на рабочем столе стояла электрическая установка размером с телевизор. Видно было, что это прототип, а не серийная модель. Передняя стенка сделана из простой нержавеющей стали, из которой торчали болты крепления. В левом верхнем углу видна щель для установки кассеты с программой. Из боковых стенок выходят два электрических шнура: один — к пишущей машинке для ввода и вывода информации, другой — к прямоугольному ящику из нержавеющей стали шириной и длиной больше метра и высотой примерно тридцать сантиметров. В щели на его передней стенке видны ролики для подачи рентгеновских снимков.

— Я этому не верю, — сказал Филипс, опасаясь, что это тоже шутка.

— Мы тоже, — признал Майклз. — Все вдруг как-то сошлось. — Он подошел поближе и похлопал по крышке вычислителя. — Вся проделанная тобой работа по анализу решения задач и распознавания образов в радиологии показала не только необходимость нового оборудования, но и путь его создания. Вот и все.

— Внешне выглядит просто.

— Как и обычно — внешность обманчива. А внутренность этой установки произведет в компьютерном мире революцию.

— Подумать только, как она изменит всю радиологию, если действительно сможет читать снимки!

— Она будет их читать, — сказал Майклз, — но в программе еще могут быть ошибки. Теперь от тебя требуется пропустить через программу как можно больше снимков черепа, которые ты просматривал раньше. Если возникнут проблемы, я думаю, они будут связаны с плохими негативами. Я имею в виду, что программа сочтет снимок нормальным, а в действительности патология есть.

— Это относится и к радиологам.

— Ну, я думаю, программу мы сможем от этого освободить. Это будет зависеть от тебя. Теперь попробуй эту штуку, но сначала включи ее. Думаю, на это способен даже доктор медицины.

— Без сомнения, — откликнулся Филипс, — но, чтобы вставить вилку в розетку, потребуется доктор философии.

— Очень хорошо, — засмеялся Майклз. — Чувство юмора у тебя развивается. Воткнув вилку и включив установку, вставь кассету с программой в центральный блок. Тогда выходной принтер сообщит тебе, когда нужно вложить снимок в лазерный сканер.

— А как с ориентацией снимка?

— Не имеет значения, нужно только, чтобы он был повернут эмульсией вниз.

— О\'кей, — сказал Филипс, потирая руки и глядя на установку, как гордый родитель. — Я все же не могу поверить этому.

— Я тоже не могу, — согласился Майклз. — Кто мог подумать четыре года назад, что мы добьемся такого успеха? Я еще помню тот день, когда ты без предупреждения пришел в отделение вычислительной техники и жалобным голосом спросил, не интересуется ли кто-нибудь распознаванием образов.

— И только по чистому везению я натолкнулся на тебя, — откликнулся Филипс. — В то время я принимал тебя за старшекурсника.

Я даже не знал, что это за отдел искусственного интеллекта.

— Везение играет роль в каждом научном достижении, — согласился Майклз. — Но за везением следует масса тяжелого труда вроде того, который тебе предстоит. Не забудь: чем больше снимков черепа ты пропустишь через программу, тем лучше — не только для выявления ошибок, но и потому, что эта программа эвристическая.

— Только не щеголяй разными умными словами. Что значит:

«эвристическая»?

— Оказывается, тебе не нравятся и медицинские термины, — улыбнулся Майклз. — Вот уж не думал, что врач будет жаловаться на непонятные слова. Эвристическая программа — это программа, способная обучаться.

— Ты имеешь в виду, что эта штука будет совершенствоваться?

— Ты попал в точку, — сказал Майклз, двигаясь к двери. — Но теперь это зависит от тебя. И заметь: тот же формат применим к другим разделам радиологии. Поэтому в свободное время, если такое у тебя вдруг окажется, начинай готовить материалы по чтению церебральных ангиограмм.

Потом поговорим.

Закрыв дверь за Майклзом, Филипс подошел к рабочему столу и осмотрел установку для чтения снимков. Ему не терпелось немедленно начать с ней работать, но он знал, что этому мешает бремя текущих дел. Как бы в подтверждение этого, вошла Хелен с кипой писем и телефонных сообщений и с радостным известием, что плохо действует рентгеновский аппарат в одном из кабинетов церебральной ангиографии. Филипс неохотно отвернулся от новой машины.

Глава 4

— Лиза Марино? — голос заставил Лизу открыть глаза. Над ней склонилась сестра по имени Кэрол Бигелоу, на лице которой были видны только темно-карие глаза. На волосы была накинута ситцевая косынка, лицо и рот закрывала хирургическая маска.

Лиза ощутила, как сестра поднимает и поворачивает ее руку, чтобы прочесть имя на браслете. Сестра опустила руку и похлопала по ней.

— Готова, чтобы мы привели тебя в порядок? — спросила Кэрол, отпуская ногой тормоз каталки и отодвигая каталку от стены.

— Не знаю, — призналась Лиза, пытаясь снизу заглянуть в лицо сестры. Но Кэрол уже отвернулась со словами: «Конечно, готова.» и двинула каталку мимо белого стола.

Двери автоматически закрылись за ними, и Лиза начала свое роковое путешествие по коридору к операционной №21. Нейрохирургические операции обычно проводились в операционных с номерами с 20 по 23. При оборудовании этих помещений были учтены особые требования хирургии головного мозга. В них были смонтированы цейссовские операционные микроскопы, замкнутые телевизионные системы со средствами записи и специальные операционные столы. Операционную №21 окружала смотровая галерея, и именно ее больше всего жаловал доктор Курт Маннергейм, шеф нейрохирургии и заведующий отделением медицинского института.

Лиза надеялась к этому моменту уснуть, но не смогла. Во всяком случае, она, похоже, отдавала себе отчет в происходящем, и чувства ее были обострены. Даже стерильный химический запах казался ей особенно острым. Ей подумалось, что еще не поздно. Можно встать с каталки и бежать. Она не хотела операции, особенно на голове. Все что угодно, только не голова.

Движение прекратилось. Переведя взгляд, она успела увидеть, как сестра скрылась за углом. Лизину каталку, как автомобиль, припарковали на обочине оживленной магистрали. Мимо нее группа людей везла пациента, которого постоянно рвало. Один из санитаров, толкавших каталку, держал его за подбородок, а голова выглядела кошмаром в бинтах.

По щекам Лизы потекли слезы. При виде этого пациента она вспомнила о приближении своего мучительного испытания. Самую основную часть ее существа собирались грубо вскрыть и вторгнуться в нее. Это не какая-то периферийная ее часть вроде ноги или руки, а голова...здесь заключена ее личность и сама душа. Останется ли она после этого тем же человеком?

В одиннадцать лет у Лизы был острый приступ аппендицита. В то время эта операция тоже страшила, но ничего подобного теперешним ощущениям не было. Она была убеждена, что утратит свою индивидуальность, если не саму жизнь. В любом случае, ей предстояло быть разобранной на части, которые люди могли брать и изучать.

Вновь появилась Кэрол Бигелоу.

— Окей, Лиза, мы готовы тобой заняться.

— Пожалуйста, — прошептала Лиза.

— Ну-ну, Лиза. Ты же не хочешь, чтобы доктор Маннергейм видел тебя в слезах.

В слезах она не хотела показываться ни перед кем. В ответ на слова Кэрол она покачала головой, но теперь она испытывала злость. Что с ней происходит? Это несправедливо. Еще год назад она была обычной студенткой колледжа. Она решила специализироваться в английском, надеясь в дальнейшем поступить на юридический факультет. Ей нравился курс литературы, она хорошо училась, по крайней мере, до встречи с Джимом Конвеем. Занятия были заброшены, но это произошло всего около месяца назад. До Джима у нее было несколько половых контактов, но они не принесли никакого удовлетворения, и ее удивляло, что по этому поводу поднимают такой шум. Но с Джимом все было иначе. Она сразу почувствовала, что с Джимом все пошло так, как надо. Лиза проявила осторожность. Таблеткам она не доверяла, и приложила усилия, чтобы ей поставили колпачок. Она отчетливо помнила, как трудно ей было набраться смелости в первый раз пойти в клинику гинекологии и потом при необходимости вновь обращаться туда.

Каталка въехала в операционную. Это было квадратное помещение примерно семь с половиной на семь с половиной метров. Стены облицованы серой керамической плиткой вплоть до застекленной галереи наверху. Большую часть потолка занимали два больших хирургических светильника из нержавеющей стали, по форме напоминающие литавры. В центре стоял операционный стол. Это узкое уродливое сооружение напомнило Лизе какой-то языческий алтарь. Увидев на одном конце стола круглый участок с мягкой обивкой и отверстием в центре, Лиза инстинктивно поняла, что здесь будет располагаться ее голова.

Совершенно диссонируя с обстановкой, из небольшого транзистора в углу доносилось пение «Би Джиз».

— Ну вот, обратилась к ней Кэрол Бигелоу. — Тебе нужно только соскользнуть туда на стол.

— О\'кей. Спасибо. — Она испытала раздражение от своего ответа.