Робин Кук

«Злой умысел»

Как и во всех моих начинаниях, при написании книги «Злой умысел» мне в значительной степени помог опыт и профессиональная оценка моих друзей, коллег и друзей их друзей. Так как в данной книге речь идет о двух профессиях, то вполне понятно, что специалисты своего дела сыграли здесь немаловажную роль. Особенно я благодарен: врачам — Тому Куку, Чаку Карпасу, Стану Кесслеру; адвокатам — Джо Соксу, Виктории Хо, Лесли Макклеллан; судье — Тому Треттису; школьному психологу — Джин Ридс. Все они потратили немало своего драгоценного времени на то, чтобы помочь мне.
И эту книгу я посвящаю своей матери Одри Кук
Первое, что мы сделаем, так это убьем всех судей. Шекспир, «Генрих VI», часть II
ПРОЛОГ



9 сентября 1988 года

11.45

Бостон. Массачусетс

По первым спазмам и приступам боли, которые в то утро начались около половины десятого, Пэтти Оуэн поняла, что это скоро случится. Ей казалось, что когда настанет время, она не сможет отличить схватки, свидетельствующие о начале родов, от тех внутренних толчков, к которым она уже привыкла за последние три месяца беременности. Но опасалась она напрасно. Овладевшая всем ее телом крутая, режущая боль ничем не напоминала все прежние ощущения. Из книг и пособий Пэтти знала, что приблизительно так все и должно быть. Так и через такие промежутки времени. Каждые двадцать минут, как по часам, нижнюю часть спины пронзала страшная боль, потом она отступала, но только для того, чтобы после промежутка нахлынуть с новой силой. И все же, несмотря на эти муки (а они, судя по всему, еще только начинались), Пэтти не могла сдержать мимолетную улыбку: маленький Марк был уже на пути в неведомый для себя мир.

Пытаясь сохранить спокойствие, Пэтти стала перебирать разбросанные на кухонном столе бумажки, чтобы найти листок, где за день до этого Кларк оставил ей телефон своего отеля. Сам он, конечно, никуда бы не поехал и наплевал на очередную деловую поездку, зная, что Пэтти вот-вот должна родить. Однако в банке, где он работал, считали по-другому, и выбора у него не было. Его начальник упирал на то, что Кларку необходимо довести до конца финальный раунд переговоров и самому заключить сделку, к которой он шел целых три месяца. Учитывая обстоятельства, они договорились о том, что Кларк пробудет там всего два дня, независимо от результата переговоров. Но даже такой компромисс его не устраивал, хотя, по всем прикидкам, до родов Пэтти и после его возвращения оставалась еще целая неделя…

Наконец Пэтти нашла листок с телефоном отеля. Вежливая девушка-оператор соединила ее с номером Кларка. Когда после второго гудка трубку никто не снял, Пэтти поняла, что Кларк уже ушел на переговоры. Чтобы убедиться в этом наверняка, она подождала до пятого гудка, втайне надеясь, что Кларк, может быть, еще принимает душ и вот-вот ответит. Ей так хотелось услышать уверенный голос мужа.

Слушая в трубке длинные гудки, Пэтти качала головой, стараясь одолеть подступающие к глазам слезы. Радуясь своей первой беременности, она с самого начала не могла справиться с ощущением неясной тревоги и волнения, словно предчувствовала что-то неприятное. И когда Кларк, придя домой, сказал, что по делам ему надо уехать из города в такой критический для нее момент, Пэтти восприняла это как предвестие каких-то плохих событий. Во всяком случае все упражнения по системе Ламэйза, которые они делали вместе, теперь придется делать одной. Кларк попытался успокоить ее, заверяя, что ничего плохого не произойдет и после того, как он вернется, у них останется еще целая куча времени до родов. У него это звучало так убедительно.

Оператор снова соединилась с Пэтти и спросила, не хочет ли она оставить какое-нибудь сообщение. Пэтти попросила передать мужу, чтобы тот позвонил как можно скорее. Вместо домашнего телефона она продиктовала номер Бостонской Мемориальной больницы, понимая, что такого рода сообщение наверняка огорчит Кларка, но заставит его быстрее вернуться домой.

Потом она позвонила доктору Ральфу Симариану. Его рокочущий, полный оптимизма голос сразу же рассеял все ее страхи и сомнения. Пусть Кларк отвезет ее в БМ, как он в шутку называл Бостонскую Мемориальную больницу, и там они его подождут, самое большее через пару часов он туда подъедет. Беспокоиться пока не о чем, двадцатиминутные интервалы означают, что впереди у нее еще много времени.

— Но, доктор, — сказала Пэтти, когда тот уже собирался положить трубку. — Кларка нет в городе. У него дела, командировка. Придется добираться самой.

— Ну и ну! — рассмеялся доктор Симариан. — Мужчины верны себе. Удовольствие любят получать, а как дело доходит до реальной помощи, они сразу же исчезают.

— Он считал, у нас еще неделя впереди, — попыталась объяснить Пэтти, чувствуя, что она должна защитить Кларка. Ей можно было злиться на мужа, но другим — нет.

— Не сердись, я шучу, — сказал доктор. — Уверен, он будет сильно себя винить за то, что не смог быть здесь. А когда вернется, мы преподнесем ему небольшой сюрприз. Ну а теперь не волнуйся. Все обойдется. Есть же кто-нибудь, кто мог бы подбросить тебя до больницы?

Пэтти сказала, что договорилась с соседом, он обещал отвезти ее в больницу, если без Кларка произойдет что-то неожиданное.

— Доктор Симариан, — неуверенно добавила Пэтти, — поскольку у меня сейчас нет партнера, с которым я занималась по системе Ламэйза, то я боюсь, что не вынесу всего этого. Не хотелось бы делать ничего такого, что могло бы повредить ребенку, но если вы не против, чтобы меня обезболили так, как мы с вами говорили об этом раньше…

— Никаких проблем, — даже не дал ей договорить Симариан. — Не забивай свою маленькую прелестную головку всеми этими мелочами. Я все устрою. Прямо сейчас позвоню в больницу и скажу, что ты хочешь эпидуральную анестезию [1].

Поблагодарив доктора Симариана, Пэтти положила трубку. И вовремя, потому что буквально в ту же секунду ее скрутил очередной приступ. Чтобы не закричать, пришлось закусить губу.

Пока нет никаких причин для беспокойства, постаралась сказать она себе как можно решительней. До поездки в больницу у нее еще много времени. Доктор Симариан держит все под контролем. И ребенок здоров, Пэтти это знала, потому что накануне она настояла на проведении ультразвуковой диагностики и пункции амниона, хотя доктор Симариан и отговаривал ее, ссылаясь на то, что ей только двадцать четыре года и бояться пока нечего. Результаты обследования их порадовали: ребенок, которого она носила в себе, был здоровым, нормальным мальчиком. Целую неделю Пэтти и Кларк разрисовывали детскую комнату в голубой цвет и обсуждали, как назовут сына. В конце концов они остановились на имени Марк.

По правде говоря, оснований для беспокойства и чего-то непредвиденного не было, оставалось ждать спокойных родов и благополучного их разрешения.

Когда Пэтти повернулась, чтобы достать постельное белье из шкафа, она глянула в окно и даже остановилась, изумившись тому, какая разительная перемена произошла в погоде. Яркое сентябрьское солнце, ласково заглядывающее в квартиру, теперь закрывало темное облако, которое порывистый ветер принес откуда-то с запада. Золотистые солнечные лучи поблекли, изменилась и сама комната. Все ее краски тоже поблекли, все погрузилось в мягкий сумрак. Отдаленные раскаты грома заставили Пэтти поежиться.

Не склонная к суевериям, она отвела мелькнувшую было мысль о том, что это какое-то предзнаменование. Она добралась до кушетки в гостиной и присела на край, решив на этот раз позвонить соседу сразу же после того, как кончатся схватки. В этом случае они окажутся в больнице до того, как начнется очередной приступ.

Когда боль стала просто нестерпимой, такой, что можно было сойти с ума, Пэтти засомневалась в уверенности доктора Симариана. Ее вдруг охватила острая тревога, мысли заметались, подобно резкому порыву ветра, внезапно ворвавшемуся во двор и пригнувшему к земле слабые ветви берез. В пыль упали первые капли дождя. Пэтти зябко повела плечами. Лучше, если бы была совсем другая погода. Хотя она и не суеверна, но все равно страшно. Этот ветер, эта приближающаяся гроза, командировка Кларка, предродовые схватки за неделю до срока — все слилось воедино и очень ее волновало. Одна за другой слезы покатились по щекам, и Пэтти уже не пыталась сдерживать их, набирая телефонный номер соседа. А ей так хотелось успокоиться и ничего не бояться.



— Все просто замечательно, — с сарказмом сказал доктор Джеффри Роудс, увидев в списке больных, нуждающихся в обезболивании, фамилию Пэтти Оуэн, роженицы, обратившейся со странной просьбой об эпидуральной анестезии. Джеффри покачал головой, прекрасно понимая, что эта работа достанется ему: ни одного свободного анестезиолога, кроме него, в отделении сейчас не было. Остальные в этой смене уже заняты. Джеффри позвонил в родильную палату, чтобы узнать о состоянии пациентки, но ему сказали, что она еще не прибыла из приемного покоя.

— Есть ли там какие-нибудь осложнения, о которых я должен знать? — спросил Джеффри, боясь услышать, что они есть. Этот день складывался для него просто ужасно.

— Да нет, — ответила медсестра. — Вроде бы все обычно. Рожает впервые. Двадцать четыре года. Здорова.

— Кто лечащий врач?

— Симариан.

Джеффри сказал, что скоро подойдет, и повесил трубку. Симариан, — задумался он на минуту. — Конечно, настоящий профессионал, только его покровительственное обращение с пациентами со стороны выглядит неприятно. Но, слава Богу, это не Брэкстон и не Гикс. Симариан предпочитает, чтобы все проходило как можно спокойнее и, по возможности, быстрее. Будь на месте Симариана кто-то другой, Джеффри в упор не видел бы эту Оуэн.

Выйдя из ординаторской, мимо графика дежурств и плана операций Джеффри направился в операционную. Вечерняя смена должна была заступить через несколько минут, что неизбежно означало суету и хаос.

Через двойные двери он вышел из хирургического отделения и с облегчением сдернул с себя маску, бесформенно повисшую у него на груди. Сняв ее и скомкав, Джеффри с чувством сунул чертов намордник в полиэтиленовый мешок для мусора. Он дышал через него шесть часов подряд!

Коридор хирургического отделения жужжал — следующая смена приступала к работе. Не обращая внимания на шум и суету, он устремился к раздевалке, где, кстати, тоже было полно народу. Проходя мимо зеркала, Джеффри на секунду задержался, чтобы удостовериться, так ли он плохо выглядит, как ему кажется. К сожалению, зеркало отразило его запавшие и воспаленные глаза с темными полукруглыми мешками. И усы вяло обвисли и казались приклеенными. Интересно, что он хотел увидеть после шести часов напряженной работы в этой душегубке?

Как и большинство врачей, пытающихся справиться с собственной ипохондрией, воспитанной еще годами студенчества, Джеффри часто впадал в другую крайность: он отрицал, предпочитал не замечать любые симптомы болезни или недомогания, пока это не начинало всерьез угрожать его здоровью. Сегодняшний день тоже не был исключением. Еще в шесть утра, когда он проснулся, чтобы идти на работу, состояние его было просто ужасным. Недомогание он уже чувствовал несколько дней, однако головную боль и слабость, от которой его бросало в дрожь, Джеффри объяснил недоброкачественной пищей, съеденной накануне вечером. После того как приступы тошноты не оставили его даже к середине дня, он решил, что виной всему кофе, которого он слишком много выпил на завтрак. А во второй половине дня, когда у него разболелась голова и расстроился желудок, Джеффри списал все на больничный суп — как всегда, здесь его не умели готовить правильно.

И только сейчас, увидев свое помятое и изможденное лицо в зеркале раздевалки, Джеффри наконец-то признался себе, что действительно болен. Скорей всего он подхватил грипп, свирепствовавший в госпитале в прошлом месяце. Он приложил кисть руки ко лбу, чтобы убедиться, есть ли температура. Сомнений не оставалось: лоб был горячий.

Джеффри подошел к своему ящику, с облегчением думая о том, что рабочий день уже почти закончился. Мысль о том, что, возможно, скоро он доберется до постели, была для него самой приятной.

Он присел на лавку и, не обращая внимания на окружающих, стал набирать код своего замка. Сейчас он чувствовал себя еще хуже, чем раньше. В животе что-то неприятно бурлило, кишки дергались будто в агонии. Очередной неожиданный спазм заставил его так напрячься, что у него выступили капельки пота. Если никто его не сменит, придется проторчать на работе еще несколько часов.

Набрав последнюю цифру, Джеффри открыл свой шкафчик. Осмотрев аккуратно разложенные вещи, протянул руку и достал бутылочку с болеутоляющим средством. Это было старое средство, знакомое ему еще с детства. Мать с неизменным постоянством всегда ставила ему один и тот же диагноз: либо запор, либо понос. Так продолжалось до тех пор, пока Джеффри не пошел в школу и не догадался, что диагнозы и самолечение матери были своего рода поводом для того, чтобы давать ему любимое ее лекарство, которое она, кстати, считала средством от всех болезней. Самое смешное, что Джеффри привык к этому болеутоляющему и постоянно имел его под рукой.

Открутив крышку, он запрокинул голову, сделал большой глоток и вытер губы. Сидящий рядом с ним санитар следил за каждым его движением.

— Хочешь глоток? — усмехнулся Джеффри и протянул санитару бутылку. — Отличная вещь!

Санитар окинул его презрительным взглядом, встал и ушел.

Джеффри покачал головой, с сожалением подумав, что этому человеку не хватает чувства юмора. Можно было подумать, что ему предложили яд. Джеффри медленно раздевался. Немного помассировав виски, он встал и направился в душ. Здесь, смыв с тела мыло, он пустил сильные струи воды и постоял так несколько минут. После этого он быстро растерся полотенцем, расчесал свои светлые вьющиеся волосы и начал одеваться. Вынул чистый халат, новую маску и еще хрустящую шапочку. Теперь Джеффри чувствовал себя значительно лучше. Правда, что-то еще изредка булькало в животе, но сейчас даже запах одеколона перестал его раздражать.

Не спеша он проделал обратный путь — через хирургическое отделение и дальше через операционную в родильное отделение. Обстановка и краски здесь были веселее и мягче, чем холодное однообразие белой плитки операционной. Индивидуальные комнаты для рожениц не уступали в стерильности, но, как и в родильном отделении, были пастельных тонов, с репродукциями картин знаменитых импрессионистов и даже с занавесками на окнах. Когда Джеффри попадал сюда, ему казалось, что это скорее отель, чем главная городская больница.

Подойдя к сестринскому посту, он спросил о своей пациентке.

— Пэтти Оуэн в пятнадцатой палате, — отозвалась высокая и симпатичная чернокожая медсестра Моника Карвер. Она была старшей в этой вечерней смене.

Джеффри оперся руками о стол, радуясь минутному отдыху.

— И как она себя чувствует? — спросил он.

— Просто прекрасно, — ответила Моника. — Но это пока. Схватки у нее не такие уж сильные и частые. И раскрытие всего четыре сантиметра.

Джеффри кивнул. Ему бы хотелось, чтобы процесс проходил быстрее. Исходя из стандартной практики, они обычно ждали, пока цервикальный канал перед родами не раскроется до шести сантиметров, и только после этого приступали к эпидуральной анестезии. Моника протянула ему карточку пациентки. Джеффри быстро пробежал ее глазами. Ничего серьезного, женщина абсолютно здорова. По крайней мере хоть это хорошо.

— Пойду поболтаю с ней, — сказал Джеффри, — а потом вернусь в операционную. Если что-то изменится, сообщите мне, пожалуйста, по пейджеру.

— Конечно сообщим, — доброжелательно ответила Моника.

Джеффри двинулся по холлу к пятнадцатой палате. Где-то на полпути к ней его снова вдруг скрутило, да так, что пришлось даже остановиться и прислониться к стене, пока все не прошло. Вот прицепилась, зараза, подумал он. Когда боль отпустила, Джеффри добрался до пятнадцатой палаты и постучал в дверь. Приятный голос предложил ему войти.

— Я — доктор Джеффри Роудс, — представился он и протянул руку. — Буду вашим анестезиологом.

Пэтти Оуэн пожала протянутую руку. Ладонь у нее была влажная, пальцы холодные. Она выглядела намного моложе своих двадцати четырех лет. Светлые волосы, широко открытые голубые глаза и взгляд беззащитного ребенка… Джеффри увидел, что она нервничает и чего-то боится.

— Я так рада, что вы пришли! — сказала Пэтти, не выпуская его руки. — Хочу вам честно признаться, я самая настоящая трусиха. И совсем не умею переносить боль.

— Думаю, с этим мы вам поможем. — Джеффри постарался сказать это как можно увереннее.

— Я хочу, чтобы мне сделали укол в спину. Мой врач сказал, что мне это можно.

— Да, конечно, у вас не будет с этим никаких проблем. Я принял здесь уже немало родов. Мы позаботимся о вас самым наилучшим образом, а после, когда все закончится, вы сами удивитесь, зачем так боялись.

— Правда? — спросила Пэтти.

— Если бы это было не так, разве хотели бы многие женщины прийти сюда во второй, третий и даже иногда в четвертый раз?

Пэтти слабо улыбнулась.

Джеффри пробыл у нее еще четверть часа, расспрашивая о здоровье и аллергических реакциях. Он посочувствовал ей, узнав, что муж сейчас в командировке, удивился, откуда она знает об эпидуральной анестезии. Пэтти объяснила, что она не только читала об этом, но и слышала от своей сестры, которая пользовалась такой анестезией, когда рожала двоих детей. Джеффри объяснил Пэтти, почему он не будет делать ей укол прямо сейчас. Если она хочет, может пока принять димедрол, чтобы расслабиться. Но, уходя, Джеффри напомнил, что все лекарства, которые она будет глотать, сразу же поступают в организм ребенка. Вообще-то бояться ей все равно нечего, потому что она попала в надежные руки.

Выйдя из палаты, Джеффри почувствовал новый приступ боли в животе. К горлу подкатила тошнота. Он понимал, что в таком состоянии не сможет нормально провести Пэтти во время родов.

В операционной Джеффри дотащился до полки с растворами и анестетиками, находившейся прямо у двери. В операционной он провел почти весь рабочий день. Сейчас здесь пусто, и никто, по-видимому, не собирался использовать помещение до следующего утра.

Джеффри выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и задернул штору. Теперь он уже не сомневался в том, что болен, но ему не хотелось, чтобы об этом узнал кто-то еще.

Джеффри достал из ящика наркозного аппарата «Наркомед III» пластиковый пакет с системой для внутривенных капельных вливаний, взял с полки стеклянного шкафа раствор Рингера с лактатом — солевой раствор, широко применяемый в анестезиологической и реанимационной практике. Этот раствор использовался для восстановления нарушенного водно-солевого обмена в организме больного. Сняв с флакона резиновую пробку вместе с защитным слоем и опрокинув его, Джеффри закрепил флакон в специальном гнезде на высокой стойке наркозного аппарата. Решительным движением он вскрыл пакет с системой и, проткнув короткой иглой, которой заканчивалась ее силиконовая магистраль, резиновую пробку флакона, открыл капельницу, чтобы выпустить из нее воздух. Как только из иглы на противоположном конце системы начал струей вытекать раствор Рингера, Джеффри перекрыл капельницу.

До этого Джеффри пробовал на себе раствор Рингера всего два раза, но долгая врачебная практика позволила ему быстро сориентироваться. Зажав зубами один конец жгута, другой рукой он обмотал его вокруг бицепса. Вены сразу же стали набухать и вздуваться.

Джеффри собирался сделать то, чему он научился, будучи еще ординатором. В те времена он и его коллеги, особенно из хирургического отделения, чувствуя недомогание, не хотели брать освобождение или лечиться, поскольку боялись что-то упустить и перейти в число отстающих. Если кто-то вдруг заболевал гриппом или чувствовал приблизительно то же, что Джеффри сейчас, он старался исхитриться, чтобы спрятаться и влить себе литр рингера. Успех был практически стопроцентным: в большинстве случаев гриппозные заболевания обусловлены обезвоживанием организма, и когда в вены вливается целый литр рингера, просто невозможно не почувствовать облегчение. И хотя в последний раз Джеффри прибегал к помощи этого средства двадцать лет назад (трудно поверить!), он надеялся, что его эффективность будет такой же, как и в те далекие годы. Подумать только, сейчас ему сорок два.

Джеффри уже собрался проколоть иглой вену, когда занавеска отдернулась и он увидел удивленное лицо Регины Винсон, одной из медсестер вечерней смены.

— О, простите! — воскликнула Регина. — Я не хотела!..

— Ничего страшного, — начал Джеффри, но Регина исчезла так же быстро, как и появилась. Мелькнула мысль попросить Регину о помощи — пусть подсоединит канюлю системы к игле для внутривенного вливания и введет ее в вену. Свободной рукой он отдернул штору, надеясь окликнуть девушку, но она была уже в дальнем конце многолюдного холла. Пришлось опустись занавеску и справляться самому.

Проверив крепление флакона с рингером, Джеффри открыл капельницу, и в руке появилось ощущение посторонней прохлады. Когда флакон был уже почти пуст, рука вверху стала очень холодной. Вытащив внутривенную иглу, Джеффри смочил в спирте вату и приложил ее к маленькой красной дырочке на локтевом сгибе. Руку пришлось согнуть, чтобы вата не упала. После чего он встал и выбросил в корзину пустой флакон. Следовало немного подождать, чтобы проверить общее самочувствие. Слабость и головокружение как рукой сняло. Головная боль тоже исчезла. Осталась лишь легкая тошнота. Довольный таким результатом Джеффри отдернул штору и направился в раздевалку. Единственной проблемой оставалось теперь расстройство желудка и возможные его последствия.

Вечерняя смена только заступила на дежурство, а дневная готовилась покинуть здание. В раздевалке было шумно и полно народу. Поскольку большинство душевых кабин было занято, Джеффри направился в туалет. Здесь он извлек бутылку с болеутоляющим и сделал большой глоток. От резкого вкуса его даже передернуло. Странно, подумал он, почему вдруг это снадобье стало таким горьким? Ненужная теперь и пустая бутылка полетела в пластиковую урну. Джеффри буквально на несколько секунд заскочил в душ и надел новый комплект чистого белья.

В хирургическое отделение он входил уже почти нормальным человеком. Хорошо бы посидеть минут пятнадцать — двадцать, отдохнуть и почитать газету. Но когда Джеффри собрался присесть, вдруг запищал зуммер пейджера. Джеффри сразу узнал этот номер. Звонили из родительного отделения.

— Миссис Оуэн спрашивает вас, — сообщила ему Моника Карвер.

— Как она себя чувствует?

— Хорошо. Все в порядке, — отозвалась Моника. — Пациентка немного волнуется и даже боится, но обезболивающее пока не просила, хотя схватки теперь стали чаще. Раскрытие что-то между пятью и шестью сантиметрами.

— Отлично. — Джеффри был доволен таким ходом событий. — Сейчас подойду.

По пути в родильное отделение он остановился у входа в ординаторскую анестезиологов, где на стене висела внушительная доска расписаний. Просмотрев ее, Джеффри с сожалением вздохнул. Как он и предполагал, все были заняты текущими делами. Тем не менее он взял мел и написал, чтобы тот, кто освободится, сменил его в родильном отделении.

Джеффри вошел в родильное отделение, когда у Пэтти как раз были схватки. Опытная ДМС [2]не отходила от нее. Вдвоем они образовали как бы единую команду, перед которой стояла общая цель. Лоб и брови Пэтти блестели от пота, глаза были плотно закрыты. Она крепко сжимала руки медсестры и не хотела их отпускать. Резиновой присоской к ее животу был прикреплен датчик монитора, регистрируя движения плода и его сердечную деятельность.

— О, вот и вы, мой долгожданный спаситель в голубых доспехах, — со слабой улыбкой сказала Пэтти, когда боль отпустила ее и она смогла открыть глаза.

— Как насчет укола в спину? — поинтересовался Джеффри.

— Вы еще спрашиваете?!

Все необходимые инструменты были уже разложены на тележке, которую заранее прикатили в палату. Укрепив на руке Пэтти манжетку тонометра [3], Джеффри снял датчик с живота Пэтти и помог ей перевернуться на бок. Надев перчатки, он обработал спину дезинфицирующим раствором.

— Сначала, как и договаривались, я сделаю вам местную анестезию, — сказал Джеффри, готовя раствор. Слегка нажимая, он провел острым концом иглы по спине в месте предполагаемого укола, чтобы проверить чувствительность кожи, но Пэтти была настолько расслаблена и спокойна, что даже не почувствовала этого прикосновения.

Взяв из стерилизатора иглу Туохи, Джеффри еще раз убедился, что мандрен [4]на месте. Держа иглу обеими руками, он медленно, но уверенно стал вводить ее в спину Пэтти, пока игла не достигла связок позвоночника. Тогда Джеффри извлек мандрен, прикрепил к игле стеклянный шприц и осторожно нажал на поршень шприца. Почувствовав сопротивление, он мягко отпустил поршень и ввел иглу чуть глубже. При простом нажатии сопротивление поршня вдруг исчезло, и он плавно подался вперед. Джеффри остался доволен: теперь он был уверен, что конец иглы попал в эпидуральное пространство.

— Ну как, все нормально? — спросил он, вводя ничтожную дозу адреналина, растворенного в двух миллилитрах дистиллированной воды.

— Вы уже закончили? — удивилась Пэтти.

— Не совсем, — сказал Джеффри. — Еще две-три минутки, и тогда все. — Он до конца ввел жидкость, проверил ее пульс и давление. Изменений не было. Если бы игла попала в вену, сердце сразу бы отреагировало на адреналин и пульс бы значительно участился.

Только после этого Джеффри взял тонкий эпидуральный катетер [5]и с профессиональной ловкостью начал вводить его в направляющий канал иглы Туохи [6].

— Ой, у меня с ногой что-то не то… — заволновалась Пэтти.

Джеффри перестал вводить катетер — в этот момент он был выдвинут из просвета иглы буквально на один сантиметр. Как можно спокойней он спросил Пэтти о ее самочувствии, а потом объяснил, что такое бывает при введении эпидурального катетера, потому что он касается нервных корешков, которые находятся в эпидуральном пространстве. Когда парестезия [7]прошла, Джеффри осторожно ввел катетер еще на полтора сантиметра. Пэтти не жаловалась.

Наконец катетер полностью вошел на место, и Джеффри с облегчением вытащил иглу Туохи. В спине у Пэтти остался маленький пластиковый катетер. Джеффри приготовил еще одну пробную дозу двух кубиков двадцатипятипроцентного маркаина [8]и адреналина. Введя вторую дозу, он снова проверил пульс, давление и чувствительность ног. Когда через несколько минут не произошло никаких изменений, Джеффри окончательно убедился в том, что катетер попал туда, куда нужно. После этого он ввел терапевтическую дозу анестезии — пять кубиков маркаина — и закрыл входное отверстие катетера резиновой заглушкой.

— Ну вот и все. — Джеффри был доволен, накладывая стерильный пластырь поверх катетера. — Хорошо бы еще пару минут полежать на боку.

— Но почему я ничего не чувствую? — удивилась Пэтти.

— В том-то и весь смысл, — улыбнулся Джеффри.

— А вы уверены, что все получится?

— Подождите до начала следующих схваток и сами все увидите, — с уверенностью сказал он.

Джеффри назвал медсестре промежутки, через которые следует измерять Пэтти артериальное давление, помог ей лечь на спину и вернул на место датчик монитора. До следующих схваток у Пэтти он оставался в комнате, используя время для того, чтобы по укоренившейся привычке записать все подробности в наркозную карту. Пэтти успокоилась. Мучительная боль отпустила, и она горячо поблагодарила Джеффри.

Сказав Монике Карвер и медсестре, где его искать, Джеффри зашел в одну из пустых родильных палат и лег на койку. Он думал, что лишь прикроет глаза на несколько мгновений, но, убаюканный тихим дождем за окном, через пару минут уже спал непробудным сном. Несколько раз в комнату кто-то входил и выходил, но он так и не проснулся, пока не появилась Моника и не потрясла его за плечо.

— У нас проблемы, — сказала она.

Джеффри свесил ноги с койки и протер глаза.

— Что случилось?

— Симариан решил делать Пэтти Оуэн кесарево сечение.

— Так скоро? — Джеффри посмотрел на часы и несколько раз моргнул. Комната почему-то казалась ему темнее обычного. Посмотрев на часы еще раз, Джеффри удивленно поднял брови: получалось, что проспал он ровно полтора часа.

— Плод в заднем затылочном предлежании и за последние несколько часов не продвинулся ни на дюйм, — после каждых схваток сердечный ритм ребенка очень медленно возвращается к норме.

— Да, тогда придется делать кесарево, — согласился Джеффри, с трудом поднимаясь на ноги. Ему пришлось немного постоять, прежде чем прошла слабость.

— С вами все в порядке? — спросила Моника.

— Абсолютно. — Джеффри присел на стул, чтобы обуть тапочки. — Сколько у нас времени?

— Симариан будет здесь через двадцать минут, — сказала Моника глядя ему в глаза.

— Что-то не так? — Джеффри провел рукой по волосам, чувствуя, как в сердце проникает неясный страх.

— Вы слишком бледны, — пояснила Моника. — Может быть, здесь просто мало света… — Она отвела глаза. Дождь за окном превратился теперь в ливень.

— А как чувствует себя Пэтти? — спросил Джеффри, направляясь в ванную.

— Сносно, — выходя из комнаты, ответила Моника. — Ей все еще больно, но она держится. Вы можете дать ей какой-нибудь транквилизатор, чтобы немного успокоить.

Джеффри кивнул головой и включил свет в ванной. Это была хорошая идея — дать Пэтти какой-нибудь транквилизатор, но, учитывая все обстоятельства, следовало бы подумать.

— Проверьте, чтобы ей дали кислород, а я приду через несколько минут.

— Ей уже дали кислород, — бросила Моника через плечо, закрывая дверь. Джеффри внимательно посмотрел на себя в зеркало. Действительно, он был очень бледен. Но не только бледен. Зрачки! Они напоминали две точки, поставленные на бумаге шариковой ручкой. Такими маленькими, суженными он их еще никогда не видел. Не мудрено, что, проснувшись, поначалу он даже не мог разобрать, который час.

Джеффри умылся холодной водой и чуть промокнул лицо полотенцем. Только это могло привести его в чувство. И снова посмотрел в зеркало. Зрачки все еще были сужены. Глубоко вздохнув, Джеффри поклялся, что как только примет эти роды, сразу же пойдет домой и ляжет в постель. Пригладив волосы мокрой рукой, он направился в пятнадцатую палату.

Моника права — он нашел, что Пэтти пугают предстоящие события. Она боится кесарева сечения, винит себя в том, что сама не может родить ребенка. Щеки у нее мокрые от слез, она сокрушается, почему в этот момент мужа нет рядом с ней. Джеффри, как мог, пытался ее успокоить, объяснял, что нет ее вины в кесаревом сечении. Потом он ввел ей в вену пять миллиграммов диазепама, который, по его мнению, не мог оказать на ребенка никакого влияния. Реакция Пэтти на диазепам была моментальной: она сразу же успокоилась.

— Я буду спать, когда мне будут делать кесарево? — спросила она.

— Вам будет хорошо, — уклонился Джеффри от прямого ответа. — Одно из самых главных достоинств эпидуральной анестезии заключается в том, что можно увеличивать дозу, не беспокоя при этом Пэтти-младшую.

— У меня будет мальчик, — поправила его Пэтти. — Мальчик, и зовут его Марк. — Она слабо улыбнулась. Транквилизатор делал свое дело.

Переезд из родильного отделения в хирургическое прошел гладко, безо всяких происшествий. Во время недолгого путешествия Джеффри не спускал глаз с кислородной маски Пэтти.

Операционная была уже заказана, к тому моменту, когда туда привезли Пэтти, там ее ждали. Все было готово к кесареву сечению.

С этой вечерней сменой Джеффри знаком не был, а дежурную медсестру, помогавшую завозить в операционную тележку с Пэтти, он никогда раньше здесь не видел. На пластиковой визитке, приколотой к ее халату, значилось: Шейла Доденгофф.

— Мне понадобится пятипроцентный маркаин, — сказал он Шейле, когда та меняла Пэтти кислородную маску. Теперь Пэтти дышала кислородом через маску наркозного аппарата. Джеффри наложил на ее левую руку манжетку тонометра.

— Уже скоро, — ободряюще сказала Шейла.

Джеффри все делал быстро и точно. Еще раз проверил последовательность действий, заглянув в журнал анестезии, предварительно им заполненный так, что теперь ему оставалось вносить только ход определенных манипуляций. Джеффри гордился тем, что, в отличие от многих врачей, у него все точно расписано на бумаге.

Закрепив присосками электроды кардиографа, он надел на указательный палец левой руки Пэтти датчик пульсотоксиметра — прибора, показывающего степень насыщения крови кислородом.

— Пожалуйста. — Шейла протянула ему ампулу пятипроцентного маркаина объемом тридцать миллилитров. Джеффри, как всегда, проверил надпись и положил ампулу на крышку наркозного аппарата. Затем достал из ящика двухмиллилитровую ампулу с предназначенной для спинномозговой анестезии смесью маркаина с адреналином. Осторожно перевернув Пэтти на правый бок, Джеффри ввел ей эти два кубика через эпидуральный катетер.

— Ну как тут дела? — пророкотал кто-то у него за спиной.

Джеффри повернулся и увидел доктора Симариана, который заглядывал в дверь, придерживая руками маску.

— Через пару минут все будет готово, — кивнул Джеффри.

— Как пульс у малыша? — спросил Симариан.

— Пока отличный.

— Ну ладно, тогда я быстро помою руки и переоденусь.

Дверь, скрипнув, закрылась. Джеффри нежно потрепал Пэтти по плечу, посмотрел на ЭКГ и записал показания датчика кровяного давления.

— Как самочувствие, хорошее? — спросил он, сняв на минуту кислородную маску.

— Кажется, да, — ответила Пэтти.

— Ну-ка расскажи подробней, как и что ты сейчас чувствуешь? — попросил Джеффри. — Как ноги, нормально?

Пэтти кивнула. Он подошел к ее ногам, проверил их чувствительность, потом снова пробежал данные всех приборов и еще раз, на всякий случай, убедился в том, что эпидуральный катетер не сместился. Джеффри опасался, как бы тот случайно не проник либо в спинномозговой канал, либо в одну из расширившихся в результате беременности позвоночных вен.

Все было в порядке. Удовлетворенный таким состоянием дел, Джеффри взял с крышки наркозного аппарата ампулу маркаина, которую принесла ему Шейла. Резко надавив большим пальцем на синюю точку у перешейка ампулы, он отломил ее кончик. Затем еще раз проверил надпись на ампуле и набрал в шприц двенадцать миллилитров содержимого. Ему хотелось, чтобы анестетик дошел, по крайней мере, до шестого позвонка грудного отдела позвоночника, а еще лучше — выше по позвоночнику. Когда он набрал маркаин, его глаза столкнулись с пристальным взглядом Шейлы. Она стояла слева от него и внимательно следила за всеми его движениями.

Еще долю секунды, не отрываясь, Шейла смотрела ему в глаза, затем молча повернулась и быстро вышла из операционной. Джеффри с удивлением посмотрел на работавшую рядом операционную медсестру, но та была настолько занята, что даже не поднимала головы. Оставалось пожать плечами и хмыкнуть, что он и сделал. Определенно, здесь происходило что-то странное, чего он не понимал.

Повернувшись к Пэтти, Джеффри ввел маркаин, подождал несколько секунд, закрыл катетер и подошел к операционному столику с инструментом. Отложил в сторону шприц и отметил в своем журнале время и точную дозу инъекции. Незначительное ускорение пульса на мониторе ЭКГ сразу же привлекло его внимание. Если в данной ситуации и возникало какое-либо изменение в сердечной деятельности, то, по расчетам Джеффри, это должно было быть незначительное уменьшение частоты сердечных сокращений как результат блокады симпатических нервов. Но происходило иное — пульс у Пэтти стал ускоряться. Это был первый признак надвигающейся опасности.

Первой реакцией Джеффри было скорее любопытство, чем тревога. Его аналитический мозг тщетно пытался найти разумное объяснение тому, что он сейчас видел. Он снова посмотрел на показатели кровяного давления и дисплей пульсотоксиметра. Никаких отклонений они не отмечали. Однако электрокардиограф показывал, что пульс по-прежнему был очень частый, что уже вызывало беспокойство. И сердцебиение стало аритмичным. Учитывая положение, в котором находилась Пэтти, ничего хорошего в этом не было.

Джеффри с трудом глотнул, почти физически чувствуя, как в него медленно заползает страх. С момента как он ввел маркаин, прошло всего несколько секунд. Неужели последняя инъекция попала в одну из вен? Вряд ли, ведь предыдущая пробная доза не дала никаких осложнений. В его практике уже однажды был такой случай, когда у пациента оказалась отрицательная реакция на местную анестезию. После того случая у Джеффри остались душераздирающие воспоминания.

Пульс продолжал учащаться. Почему он растет так быстро и почему стал таким аритмичным? Если последняя доза анестетика была введена внутривенно, то почему не упало артериальное давление? Стоя около Пэтти, Джеффри не мог за несколько секунд ответить на все эти вопросы, но его шестое чувство, выработавшееся за долгие годы практики, било сейчас во все колокола. Происходило что-то ненормальное. И самое ужасное, что Джеффри не мог это объяснить, потому что абсолютно ничего не понимал.

— Мне плохо, — выдохнула Пэтти, повернув голову в сторону, чтобы избавиться от кислородной маски.

Джеффри посмотрел ей в лицо, снова искаженное страхом.

— Что случилось? — спросил он, еще не придя в себя от стремительно разворачивающихся событий. Он взял Пэтти за плечо.

— Я очень плохо себя чувствую, — повторила она.

— Что значит «плохо»? — Джеффри бросил взгляд на датчики. Опасения по поводу того, что у больной может оказаться аллергия на местные анестетики, были не беспочвенны, хотя в данном случае аллергическая реакция на местную анестезию спустя два часа после того, как была введена первая пробная доза, казалась абсолютно невозможной. Джеффри заметил, что кровяное давление начало постепенно подниматься.

— А-а-а-а-а!!! — вдруг закричала Пэтти.

Джеффри посмотрел на нее. Лицо Пэтти перекосилось от боли.

— Что с тобой, Пэтти?

— Боль… в животе, — с трудом прохрипела она сквозь стиснутые зубы. — Вверху, прямо под ребрами. Это совсем не похоже на схватки. Пожалуйста… — Голос ее задрожал и замолк.

Пэтти, видимо, больше не могла терпеть и стала резко дергаться на столе, стараясь освободить ноги. В этот момент появилась Шейла. Рядом с ней был какой-то мускулистый медбрат, который сразу же попытался удержать Пэтти.

Начавшее было подниматься кровяное давление вдруг резко упало.

— Подложите ей валик под правый бок! — крикнул Джеффри и взял из ящика ампулу с адреналином. Готовясь сделать инъекцию, он мысленно подсчитывал, насколько может давление упасть перед тем, как он введет ей вазопрессор [9].

До сих пор он не мог понять, что же все-таки происходит, поэтому предпочитал немного подождать, чтобы хоть что-нибудь узнать о том явлении, с которым теперь пришлось столкнуться.

В этот момент его внимание привлек какой-то хлюпающий звук под маской у Пэтти. Быстро сняв с нее кислородную маску, с удивлением и неописуемым ужасом Джеффри увидел, что она захлебывается слюной, как взбесившаяся собака. Наряду с этим Пэтти исходила слезами. Влажный глухой кашель говорил об увеличении трахео-бронхиальной секреции.

Джеффри вел себя как истинный профессионал, привыкший действовать в подобных критических ситуациях. Мозг его бешено работал, мгновенно анализируя имеющуюся информацию, за доли секунды выдвигая и опровергая вопросы и ответы, сопоставляя гипотезы и теорию. В данном случае он, несомненно, имел дело с симптомами, которые угрожали жизни человека. Первое, что он сделал, — отсосал из носоглотки Пэтти всю слюну и слизь. Затем ввел ей внутривенно атропин, а следом за ним — адреналин. Потом снова началась работа по очистке носоглотки от слюны и пены. Закончив эту работу, Джеффри убедился, что выделение слизи заметно уменьшилось, кровяное давление стабилизировалось и насыщение кислородом достигло нормы. Однако до сих пор он не знал причины происходящего. Единственное его предположение относилось к аллергической реакции на маркаин. Джеффри бросил взгляд на ЭКГ, надеясь, что атропин хоть как-то стабилизирует сердечный ритм. Но никаких изменений он не обнаружил. Скорее наоборот. Учащенное сердцебиение превысило все мыслимые пределы. Он приготовил четырехмиллиграммовую дозу пропранолола и уже собирался ввести ее Пэтти, как вдруг заметил на ее лице какое-то странное выражение, тут же сменившееся ужасными судорогами и спазмами всех мимических мышц. Они стали бесконтрольными и через несколько секунд охватили уже все тело.

— Трент, держи ее! — закричала Шейла мускулистому медбрату. — Держи за ноги!

Джеффри ввел пропранолол, и тут на ЭКГ появились еще более странные изменения, означающие, что произошло обширное поражение проводящей системы сердца.

Пэтти стало рвать зеленой желчью, которую Джеффри сразу же отсасывал. Он посмотрел на пульсотоксиметр. Тот еще работал. Но в этот момент замигала лампочка тревоги на мониторе, регистрирующем сердцебиение ребенка: его сердце почти не билось. И это было только началом. Никто не успел даже среагировать, как у Пэтти начался припадок эпилепсии: руки и ноги стали судорожно дергаться во всех направлениях, а спина неправдоподобно прогнулась почти полукругом.

— Что тут, черт побери, происходит? — заорал откуда-то сзади Симариан, по-видимому, только что войдя в операционную и увидев эту страшную картину.

— Маркаин, — прокричал в ответ Джеффри. — У нее какая-то непонятная аллергическая реакция на него. — У него не было времени пускаться в объяснения. В этот момент он набирал в шприц семьдесят пять миллиграмм сукцинилхолина [10].

— О Господи! — Симариан бросился к столу, помогая удерживать Пэтти.

Пока Джеффри вводил сукцинилхолин и диазепам, сработал звуковой сигнал пульсоксиметра, предупреждающий, что насыщение организма кислородом стало уменьшаться. Джеффри снова очистил Пэтти дыхательные пути и начал вентилировать ее легкие чистым кислородом через маску наркозного аппарата.

Сукцинилхолин подействовал почти мгновенно, судороги исчезли. Джеффри без труда ввел в трахею Пэтти интубационную трубку, проверил ее проходимость и начал искусственно вентилировать легкие Пэтти кислородом. Пульсоксиметр сразу же затих. Однако монитор, контролирующий деятельность сердца плода, все еще посылал тревожные сигналы.

— Нужно спасать ребенка! — заорал Симариан. Он схватил стерильные перчатки со столика операционной сестры и стал быстро натягивать их на дрожащие руки.

Джеффри продолжал следить за кровяным давлением — оно снова падало. Он ввел Пэтти еще одну дозу адреналина. Давление поднялось. Он посмотрел на ЭКГ. После введения пропранолола там, к сожалению, ничего не изменилось. В этот момент, к неописуемому ужасу Джеффри, линия ЭКГ превратилась в слегка подрагивающую фосфоресцирующую ниточку. Сердце Пэтти перестало биться.

— Она умирает! — заорал Джеффри. Звуковые сигналы тревоги ЭКГ и пульсотоксиметра надрывались от истошного электронного воя.

— Черт побери! — прорычал Симариан. Накинув белую накидку на живот и ноги Пэтти, он стал делать ей непрямой массаж сердца резкими мощными движениями. Голова Пэтти нелепо дергалась в такт сильным толчкам. Шейла сообщила о катастрофе дежурной по хирургическому отделению. Помощь уже была в пути.

Несколько сестер вкатили к ним реанимационную тележку с дефибриллятором [11]. С молниеносной скоростью они подготовили прибор к работе. Здесь же была и сестра-анестезистка. Она подошла к Джеффри.

Содержание кислорода в крови медленно увеличивалось.

— Дефибрилляция! — приказал Джеффри.

Симариан взял у одной из медсестер чашки прибора и приложил их к груди Пэтти. Все отошли от стола. Симариан нажал на кнопку. Но поскольку Пэтти находилась под воздействием сукцинилхолина, полностью расслабившего все мышцы тела, внешне не было заметно никакого эффекта, разве что на экране ЭКГ что-то слабо дернулось. Фибрилляция [12]на экране монитора, появившись, так же быстро исчезла. Когда яркая светящаяся точка снова возникла на темно-зеленом фоне, нормального сердцебиения она уже не показывала. Вместо резких, пикообразных скачков по экрану плыла слабая тонкая полосочка фосфоресцирующего света.

— Массаж! — приказал Джеффри. Не отрываясь он смотрел на ЭКГ, не в силах поверить, что там не происходит никаких изменений. Какой-то высокий сильный медбрат обошел Симариана и стал с невероятной силой делать Пэтти массаж сердца.

Монитор ребенка все еще посылал тревожные сигналы. Сердце малыша билось очень слабо.

— Мы должны спасти ребенка! — Симариан быстро поменял перчатки и взял несколько простыней у операционной медсестры. Разложив их так, чтобы не мешать массажу, он вооружился скальпелем и приступил к работе. Сначала сделал глубокий вертикальный разрез, затем раскрыл нижнюю часть брюшной полости Пэтти. При низком кровяном давлении разрез был практически бескровным. Педиатр, готовясь принять ребенка, осторожно подошел сзади.

Джеффри все время следил за Пэтти. Ему приходилось постоянно отсасывать слизистые выделения, поступающие ей в носоглотку. Честно говоря, его это немало удивляло, потому что после двух доз атропина все должно было прекратиться. Проверив зрачки Пэтти, Джеффри отметил, что они не расширены. Наоборот, зрачки были так сужены, что напоминали две карандашные точки. Это его тоже удивило. Продолжая давать кислород, он решил пока воздержаться от введения каких-либо препаратов в организм Пэтти. По крайней мере, пока не извлекут ребенка. Быстро и четко он объяснил дежурной анестезистке, что произошло и что он намерен теперь делать.

— Вы думаете, это реакция на маркаин? — спросила она.

— Пока больше не на что, — ответил Джеффри.

В следующее мгновение они увидели ребенка Пэтти — неподвижного, какого-то синюшного и дряблого. После того как была перерезана пуповина, его немедленно передали педиатру. Тот сразу же передал малыша персоналу отделения для новорожденных в реанимационную бригаду педиатрического отделения. Анестезистка тоже присоединилась к ним.

— Что-то не нравится мне эта кардиограмма, — пробубнил Джеффри себе под нос, вводя адреналин и глядя на ЭКГ. Никаких изменений. Тогда он ввел Пэтти еще одну дозу атропина. Нет результата. Джеффри чувствовал, как внутри у него нарастает раздражение. Он ничего не понимал. Раздосадованный, он взял кровь из вены и отправил ее в лабораторию на первичный анализ.

Тед Оверстрит, хирург-кардиолог, который только что закончил плановую операцию, быстро переодев перчатки, подошел к Джеффри. Джеффри вкратце объяснил, что произошло, и Оверстрит предложил вскрыть грудную клетку Пэтти.

Подошла анестезистка и сообщила, что состояние ребенка очень плохое.

— Дыхание есть, — сказала она, — сердце бьется, но очень слабо. Мышечный тонус тоже плохой. Честно говоря, с ним что-то не то.

— Как же так? — с недоумением спросил Джеффри, стараясь побороть неожиданно нахлынувшую на него волну депрессии.

— Левая нога у него двигается нормально, но вот правая вообще не шевелится. Как будто атрофировалась. А с руками все наоборот.

Джеффри покачал головой. Налицо были все симптомы кислородного голодания, которому ребенок подвергся в матке. Теперь у него нарушены функции мозга. Ужасный факт. А у него на руках Пэтти, и заботы о том, как ее спасти, как заставить биться ее сердце.

Принесли результаты аспирационной пробы. Водородный показатель, свидетельствующий о концентрации ионов водорода, оказался 7.28. В такой ситуации, подумал Джеффри, это очень даже неплохо. Теперь он ввел ей хлористый кальций. Минуты тянулись, как часы. Все молча следили за ЭКГ, надеясь, что вот-вот появятся хоть какие-то признаки жизни. Электрокардиограф упрямо рисовал ровную черную линию безысходности.

Медбрат по-прежнему продолжал массаж сердца. Аппарат безостановочно вентилировал легкие Пэтти чистым кислородом. Зрачки оставались суженными. Это говорило о том, что мозг получает достаточно кислорода для нормального функционирования. Тем не менее сердце отказывалось работать. Джеффри пошел на повторение описанных во всех учебниках процедур, даже на вторую дефибрилляцию, установив на приборе четыреста джоулей. Все тщетно.

А что у ребенка? Когда его состояние немного стабилизировалось, педиатр приказал всему персоналу отделения наблюдения за новорожденными, а также медсестрам и ординаторам покинуть операционную. Маленького Марка увезли. Джеффри посмотрел им вслед и почувствовал, как сердце его сжимается от боли и жалости. Он с грустью покачал головой и повернулся к его матери. Что делать с ней?..

В полном отчаянии Джеффри поднял глаза на стоящего рядом с ним Теда.

— Твое мнение?

— Я же тебе сказал, надо вскрывать грудную клетку и делать прямой массаж сердца. Больше ничего не остается.

Какую-то долю секунды Джеффри с надеждой смотрел на монитор, затем вздохнул и отвернулся.

— Хорошо. Давай попробуем. — У него самого не было других предложений. Все, что можно, он уже перепробовал. Тед прав, терять уже нечего, так что стоит рискнуть.

Тед надел новый халат и был готов буквально через несколько минут. Подошел к столу, попросил медбрата отойти в сторону. Одно движение скальпелем — и через несколько секунд он уже обхватил рукой безжизненное сердце Пэтти.

Около минуты хирург массировал его, даже ввел адреналин непосредственно в левый желудочек. Когда эти усилия не привели ни к какому результату, он попытался подсоединить электроды кардиостимулятора прямо к стенке желудочка. ЭКГ стал показывать что-то непонятное, но сердце не отреагировало и на эту попытку.

Тед снова вернулся к прямому массажу сердца, но уже через несколько минут повернулся к Джеффри и сказал:

— Прошу прощения за игру слов, но мое сердце больше не выдерживает. Я выхожу из игры. Боюсь, основное время матча уже закончилось, если, конечно, нет под рукой готового к трансплантации сердца. Это работать не будет.

Джеффри знал: Тед вовсе не шутит, насмешливые слова были скорее защитной реакцией, чем бессердечностью и черствостью. Тем не менее они больно его резанули. Ему стоило больших усилий сдержаться и не нагрубить хирургу в ответ.

Хотя Тед на словах отказался от борьбы за жизнь Пэтти, он продолжил массировать ее сердце. Мертвую тишину в операционной нарушал только звук работающего контрольного прибора, регистрирующего сигналы электрокардиостимулятора, и тихое жужжание пульсоксиметра.

Симариан первым нарушил тишину.

— Я сдаюсь, — только и сказал он.

Он бросил на Джеффри быстрый взгляд поверх экрана регистрирующего прибора. Джеффри кивнул. Тед остановился и осторожно вынул руки из грудной клетки Пэтти.

— Прости, — бросил он.

Джеффри снова кивнул. Глубоко вздохнув, он отключил дыхательный аппарат, и отвел глаза — Пэтти Оуэн недвижно лежала с разрезанным внизу животом, с распахнутой грудной клеткой. Весь пол был усыпан пустыми ампулами, флаконами, уставлен картонными коробками. Вся эта ужасная картина останется в его памяти навсегда.

Он был разбит, опустошен. Карьера его рухнула. Джеффри не раз был свидетелем трагедий, которые случались с его коллегами, но сегодня все произошло с ним самим. Самый ужасный, самый непредвиденный случай за всю его долгую практику в качестве анестезиолога. Он перевел взгляд на наркозный аппарат. И там следы происшествия. В самом низу под этими уже не нужными предметами, ставшими хламом, его журнал с незавершенными записями о процедуре анестезии. Теперь он должен их закончить. В отчаянных попытках спасти жизнь Пэтти у него просто не было на это времени. Джеффри стал искать полупустую ампулу маркаина, к которой начал чувствовать отвращение. Неужели это была аллергическая реакция на препарат? Сплошной абсурд, если вспомнить микроскопическую дозу первоначальной пробной инъекции. Хотелось схватить ампулу, шмякнуть ее об стену, чтобы хоть как-то выместить злобу. Однако он знал, что никогда не сделает этого, потому что долгие годы работы приучили его держать свои эмоции под контролем. К тому же он не мог найти ампулу в бардаке, царившем на наркозном аппарате.

— Шейла, — обратился он к дежурной медсестре, которая уже начала наводить порядок в операционной, — куда делать ампула маркаина?

Шейла оторвалась от уборки и злобно уставилась на Джеффри.

— Если вы сами не знаете, куда ее положили, то откуда мне знать? — процедила она.

Джеффри понуро кивнул и, повернувшись к Пэтти, стал отсоединять регистрирующие приборы. Он не обиделся на Шейлу. Ему казалось, он ее понимал. Однако в тот момент Джеффри не знал, что Шейла злилась не на судьбу, так обошедшуюся с Пэтти. Она злилась на Джеффри. И не просто злилась, а люто его ненавидела.

ГЛАВА ПЕРВАЯ



Понедельник

15 мая 1989 года

11.15

Веселый солнечный зайчик, прорвавшись сквозь шторы слева от Джеффри, как прожектор, выхватил из полумрака зала судебных заседаний скамью присяжных заседателей. До того невидимые миллионы пылинок заплясали в ярком свете, притягивая к себе взгляды присутствующих. С самой первой минуты Джеффри казалось, что он не в зале судебных заседаний, а в театре. Но увы! Здесь был не театр и не многосерийная телевизионная драма. На карту была поставлена карьера Джеффри и, наверное, вся его жизнь тоже.

Он зажмурился и опустил голову на руки. Глаза немного болели. Он потер их ладонями. Господи, от такого напряжения можно сойти с ума!

Тяжело вздохнув, Джеффри открыл глаза, втайне надеясь, что все исчезнет и он наконец-то очнется от этого страшного кошмара. К сожалению, чудо не свершилось. Джеффри, признанный виновным на первичной стадии рассмотрения иска по поводу смерти Пэтти Оуэн, спустя восемь месяцев после этой трагедии был привлечен к суду. Он сидел в центре зала судебных заседаний города Бостона и ждал решения присяжных заседателей. Признают его виновным в совершении уголовного преступления или нет?

Ждал не только он. До него доносились взволнованные приглушенные голоса, шепот и сопение зала, который озабочен был тем же. Джеффри отвел взгляд в сторону, зная, что присутствующие сейчас говорят только о нем. Он многое дал бы, чтобы куда-нибудь исчезнуть. Этим публичным спектаклем, который разворачивался с ужасающей быстротой, его окончательно растоптали и унизили, исковеркали и разбили его жизнь. О карьере нечего было и говорить — ее просто отправили в унитаз, как отходы. Чувствуя, что на него навалились все мыслимые и немыслимые беды, он пребывал в каком-то странном оцепенении и воспринимал все словно со стороны.

Рандольф Бингам, его адвокат, призывал его сохранять спокойствие и контролировать ситуацию. Легко сказать. А что делать после стольких бессонных ночей, болей в сердце и постоянного раздражения? Джеффри находился на грани срыва. Свое решение судьи уже вынесли. Оставалось заслушать только вердикт.

Джеффри бросил пристальный взгляд на аристократический профиль Рандольфа. За все эти ужасные, невыносимо долгие восемь месяцев судебного разбирательства тот стал для него как бы отцом, хотя и был старше всего на пять лет. Иногда Джеффри чувствовал к нему признательность, иногда клокотал от ярости и ненависти. Но никогда не сомневался в профессиональности своего адвоката. По крайней мере до сегодняшнего дня.

Он перевел взгляд на истца, на окружного прокурора. Интересная фигура. Бесспорно, он умен и сообразителен, слишком очевидно, что эти качества он использует для своей политической карьеры, а не для торжества правосудия. Однако сейчас, глядя на то, как окружной прокурор что-то оживленно обсуждает с одним из своих помощников, Джеффри вдруг с удивлением обнаружил, что он уже не испытывает к этому человеку никакого презрения. Для него процесс — самая обыкновенная работа, не более того.

Взгляд Джеффри скользнул на скамью присяжных, сейчас пустую. Сознание того, что эти двенадцать незнакомых людей удалились, чтобы решить его судьбу, просто доконало Джеффри. Еще ни разу в жизни не чувствовал он себя таким незащищенным, уязвимым. Вплоть до сегодняшнего дня он жил иллюзией, что его судьба находится только в его руках и он сам ею руководит. Суд наглядно показал степень его глубочайшего заблуждения.

Присяжные заседали уже два дня. Для Джеффри это были не только два бесконечно длинных, невыносимых дня, но и две ужасные бессонные ночи. Мысли его снова вернулись к процессу. Он не знал, хорошо это или плохо, что рассмотрение дела продлилось всего два дня. Рандольфа этот вопрос вообще не волновал. Ему было и так все ясно. Интуитивно Джеффри чувствовал, что обращаться к нему не стоит: если его спросишь, он, наверное, соврет, только чтобы дать ему возможность хоть немного отдохнуть за эти последние несколько часов.

Как ни старался Джеффри успокоиться и не волноваться, вскоре он начал нервно крутить свои усы, что было явным признаком беспокойства. Поймав себя на этом, Джеффри сцепил пальцы и облокотился руками на стол.

Продолжая рассматривать зал, в задних рядах он увидел Кэрол, нынешнюю свою жену, которая еще была женой, но вскоре собиралась ею не быть. Она сидела с опущенной головой и что-то читала. Джеффри отвернулся и снова уперся взглядом в пустую скамью присяжных. То, что Кэрол могла в такой ситуации спокойно читать и не обращать на него никакого внимания, раньше вызвало бы у него раздражение, но сегодня он был в какой-то степени даже благодарен ей: все-таки она пришла и хотя бы этим продемонстрировала свою поддержку. В начале всего этого процессуального кошмара они как-то раз сели и откровенно поговорили. И пришли к выводу, что всю свою супружескую жизнь прожили каждый отдельно, абсолютно не интересуясь проблемами друг друга.

Женившись на Кэрол восемь лет назад, Джеффри поначалу не придавал значения явной раскованности и непринужденности ее натуры. Кэрол всегда отличала безмерная тяга к социальной активности и карьере, в то время как сам он по характеру был более спокойным, покладистым и больше ценил семейную жизнь, чем карьерную показуху. Сначала его не волновало даже то, что Кэрол не хотела иметь детей, пока не сделает солидную карьеру в своем банке. И только много позже он понял, что постоянное увиливание от этой проблемы означает, что детей, как и семьи, у них не будет никогда. И хотя с годами ему все сильнее и сильнее хотелось иметь детей, а Кэрол всеми силами старалась избежать этого, зла на нее он не держал. Когда она заговорила о разводе, Джеффри сначала не мог смириться с этой мыслью, но потом сдался. Видимо, им не суждено жить вместе. Однако сейчас, когда дела с иском и судом приобрели вполне угрожающие очертания, Кэрол предложила не спешить с процедурой развода до тех пор, пока не будут решены все его проблемы.

Джеффри снова вздохнул, на этот раз довольно громко. Рандольф бросил на него неодобрительный взгляд, но Джеффри в этот момент было не до него. Он думал о том, как простое совпадение событий превращается порой в убедительную систему обвинений против невинного человека. Это угнетало, как и то, что в его случае все произошло невероятно быстро. После ужасной смерти Пэтти Оуэн судебная повестка с обвинением его в преступной халатности при выполнении служебных обязанностей появилась буквально на следующий день. Учитывая, что это был довольно-таки спорный случай, Джеффри не удивился, однако его неприятно поразила скорость, с которой такая повестка была выписана.

Рандольф с самого начала предупредил его, что дело будет сложным. Но Джеффри не сразу понял, что это означает. Его тут же уволили из больницы. Такое решение представилось ему глупым и необоснованно резким. О поддержке и сочувствии, на которые он так рассчитывал, теперь глупо было даже мечтать. Никто не понял причин столь поспешного увольнения. Джеффри хотел подать в суд на Бостонскую Мемориальную больницу за такой незаконный акт, предпринятый в одностороннем порядке, без предупреждения, но Рандольф посоветовал ему сидеть тихо. Он считал, надо подождать, пока не решится вопрос обвинения его в преступной халатности.

Однако увольнение оказалось только предвестником последующих бед. Адвокат истца, Мэтью Дэвидсон, довольно молодой и к тому же агрессивно настроенный, представлял здесь компанию из Сент-Луиса, специализирующуюся именно на такого рода судебных разбирательствах. Помимо этого он еще выступал от имени частной юридической фирмы, ведущей дела по общему законодательству. Ему было поручено возбудить дело против Джеффри, Симариана, Оверстрита, больницы и даже компании «Аролен Фармасьютиклз», выпускающей маркаин. Джеффри, который никогда не обвинялся в преступной халатности, его адвокат объяснил, что это был так называемый шрапнельный подход. Судебные разбиратели должны выпотрошить всех, дабы узнать, существуют ли какие-нибудь доказательства их причастности к данному делу.

В самом начале, когда он был одним из многих в этой череде допрашиваемых, Джеффри не волновался. Это служило даже своего рода утешением. Однако уже вскоре стало ясно, что остальные невиновны, а в центре обвинения остался только он, Джеффри. Момент, когда все стало на свои места, он помнил так отчетливо, словно это случилось вчера. Во время дачи свидетельских показаний на первой ступени судебного разбирательства его вызвали первым. Сначала Дэвидсон задавал только общие вопросы, но потом вдруг изменил их направленность и стал жестче.

— Доктор, — повернул он к Джеффри свое красивое породистое лицо. Вместе с последующей паузой обращение прозвучало как издевка. Адвокат подошел к нему. В безупречно сшитом черном костюме в тонкую серую полоску, шелковой рубашке нежно-лавандового цвета и с темно-фиолетовым галстуком. От него пахло дорогим одеколоном. Он внимательно посмотрел в глаза Джеффри. — Вы когда-либо принимали наркотики?

— Возражаю! — вскочив, выкрикнул Рандольф.

Джеффри казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, в то время как сам он просто наблюдает за этой драмой со стороны. Не верилось, что в этом многосерийном фильме он смотрит серию о своей жизни. Рандольф попытался объяснить свое возражение:

— Этот вопрос не имеет никакого отношения к рассматриваемому делу. Адвокат истца пытается скомпрометировать моего клиента.

— Отнюдь нет! — парировал Дэвидсон. — Вопрос, я бы сказал, имеет самое прямое отношение к делу, особенно учитывая данные обстоятельства. Это подтвердят показания свидетелей, которые выступят позже.

На несколько минут в зале суда воцарилось молчание. Зал был переполнен. Реклама и резонанс, который получило это дело в прессе, определенно сыграли свою роль. Люди стояли даже у задней стены.

Чернокожий судья Уилсон, плотный, ширококостный мужчина, медленно поправил свои старые очки с толстыми затемненными стеклами и прокашлялся.

— Если вы собираетесь водить меня за нос, мистер Дэвидсон, вам придется за это ответить.

— Я бы ни за что не посмел водить вас за нос, Ваша Честь, даже если бы представилась такая возможность.

— Возражение отклоняется, — кивнул судья Уилсон. — Можете продолжать, адвокат!

— Спасибо, Ваша Честь, — Дэвидсон снова повернулся к Джеффри. — Вы хотите, чтобы я повторил вопрос, доктор? — спросил он, делая ударение на последнем слове.

— Нет, — отрезал Джеффри. Он помнил этот проклятый вопрос слишком хорошо. Его взгляд с надеждой устремился к Рандольфу, но тот, уткнувшись, что-то записывал в блокноте. Пришлось повернуться к Дэвидсону. Джеффри кожей чувствовал: все трудности еще впереди.

— Да, у меня были проблемы с наркотиками, — сказал он тихим голосом. Проблемы были такой давности, что он предположить не мог, что услышит о них сейчас, в зале суда. Несколько лет назад пришлось ему заполнить документы на продление медицинской лицензии в штате Массачусетс. Но тогда его заверили, что эта информация конфиденциальная.

— Не сообщите ли жюри, какой именно препарат вы принимали? — спросил Дэвидсон, подходя еще ближе. Он вел себя так, будто хотел подчеркнуть свое превосходство.

— Морфин, — подавленно ответил Джеффри. — Пять лет назад. У меня были проблемы со спиной… сильные боли после того, как я упал с велосипеда.

Краем глаза он заметил, как Рандольф поднял правую брось. Это был их условный знак: быть внимательнее при ответе на следующие вопросы и говорить как можно меньше. Но Джеффри его проигнорировал. Он был раздосадован тем, что столь неприглядная часть его прошлого вышла на свет Божий. Ему хотелось оправдаться и все объяснить. Не был он никаким наркоманом и не испытывал никакого пристрастия к наркотикам.

— Как долго это продолжалось? — спросил Дэвидсон.

— Не больше месяца, — вздохнул Джеффри. — Тогда так получилось, что желание и необходимость совпали…

— Понятно, — Дэвидсон поднял брови, изображая глубокое сожаление и понимание. — Это вы так объясняете все для себя, да?

— Так объяснил мне мой лечащий врач, — резко ответил Джеффри. Он видел, что Рандольф снова нахмурился, но теперь ему было не до осторожности. — Несчастный случай совпал у меня с глубоким психологическим кризисом. Морфин мне выписал хирург-ортопед. А потом я решил, что он нужен мне дольше, чем предписано. Но через несколько недель, когда я выписался из больницы и понял, что со мной происходит, то прекратил принимать морфин.

— А в течение этих нескольких недель… — Дэвидсон сделал эффектную паузу, продемонстрировав на лице работу мысли, — вы работали и давали наркоз, находясь под действием морфина?

— Я протестую! — выкрикнул Рандольф. — Эго абсурд — задавать такие вопросы! Они не имеют отношения к существу дела!

Судья подался вперед и посмотрел на Рандольфа поверх сползших на нос очков.

— Мистер Дэвидсон, — снисходительно обратился он к тому, — давайте вернемся к сути дела. Я верю, у вас есть вполне резонные основания для столь пространного экскурса в прошлое.

— Абсолютно верно, Ваша Честь, — подхватил Дэвидсон. — Нам бы хотелось показать, что вся процедура имеет самое непосредственное отношение к данному делу.

— Протест отклоняется! — объявил судья. — Продолжайте.

Дэвидсон повернулся к Джеффри и повторил вопрос, делая особый упор на его конце: «под действием морфина».

Джеффри тупо уставился на Дэвидсона. Единственным стержнем его жизни была работа, и он всегда пребывал в уверенности, что выполняет ее профессионально и с максимальной ответственностью. Во всяком случае он не мог упрекнуть себя в некомпетентности или безответственности. Мысль, что этот человек пытается доказать окружающим обратное, буквально парализовала его.

— Я никогда не подвергал риску здоровье пациентов, — наконец выдавил он.