Он разгневан, эта свинья посмела коснуться его своими распутными руками. И на мгновение он пугается. Этот визг следует прекратить. Он ударяет ее кулаком в живот, и у нее перехватывает дыхание.
— Заведи ей руки за спину, — раздраженно приказывает он напарнику.
Она пытается вырваться, но он берет ее за локти и заводит ей руки назад.
— Ты должна научиться повиноваться, шлюха, — говорит мужчина с пистолетом.
Он бьет ее наотмашь ладонью по лицу. Один раз. Потом второй. Снова. Протягивает руку и срывает с нее лифчик с силой, какая бывает только у безумцев. Потом сдергивает с нее трусики. Она снова пытается закричать, но он наносит ей удар в солнечное сплетение и затем бьет еще несколько раз по лицу. Она раздета, дезориентирована, в ушах стоит звон, из глаз текут слезы. Колени подгибаются, хотя она и старается удержаться на ногах.
Теперь с ней можно делать все, что угодно.
Это его успокаивает. И он сует ей в рот кляп.
Я смотрю на ее руки и ноги, замечаю наручники. Левая рука привлекает мое внимание. Я подхожу поближе и присматриваюсь. У Шарлотты накладные ногти. Но ногтя на указательном пальце нет. Я быстро оглядываю другие пальцы. Везде ногти на месте. Я закусываю губу и думаю.
Кое-что приходит мне в голову. Я возвращаюсь на крыльцо и спрашиваю Барри:
— У тебя есть фонарик?
— Разумеется, — отвечает он и подает маленький фонарь.
Я возвращаюсь в спальню Шарлотты. Встаю на колени у кровати и свечу фонарем около и под кровать.
Я его вижу.
Накладной ноготь лежит на ковре ближе к изголовью кровати. Я прищуриваюсь и замечаю что-то вроде крови на его конце.
Я встаю и с тоской смотрю на Шарлотту. Мне вдруг становится невыносимо тяжело. И все из-за этого ногтя.
Мне могут возразить, что это совпадение, но я предпочитаю думать по-другому. Я вспоминаю книги о серийных убийцах на ее полках, ее увлечение загадочными происшествиями, судебной медициной и убийствами. Передо мной лежит девушка, которая сопротивлялась до последнего дыхания.
— Прицепи эту шлюху наручниками к кровати, — говорит тот, что с пистолетом.
Напарник тащит ее к кровати, хватает за запястья и…
— Ох! Проклятие! — орет он. — Она меня поцарапала!
— Так надень на нее наручники, черт возьми!
Он снова бьет ее в живот и приковывает одну руку к кровати. Затем вторую.
Возможно, она сделала это, когда он прикреплял к кровати ее ноги. Но может быть, ей потребовалось больше времени и она сделала это среди пыток, ужаса и насилия. Я могу это видеть.
Все теперь сплошная боль, ужас и красная пелена. Они ее убьют. Она это знает. Она о таком читала. Но из книг она знает и о ДНК. Знает, что у нее под ногтем.
Она пытается обломать ноготь, надеясь, что они не заметят, пока…
Шелк. Ноготь отламывается. Она не слышит, как он падает на ковер. Но какая-то часть ее скорбит, когда он оставляет ее. Он будет жить после всего этого, так или иначе. А она нет.
Она смотрит на того, у кого в руках пистолет, и он улыбается.
Она закрывает глаза и начинает плакать и думать о ногте.
Она знает, что никогда больше его не увидит.
Я встаю и чувствую, будто меня только что продул холодный ветер. Я смотрю на Шарлотту.
— Я нашла его, — шепчу я ей. — Там, где ты его для меня оставила.
— Какой-то психопат, — бормочет Барри. — Никогда, видно, мне к такому не привыкнуть.
Я смотрю на него:
— Так, может, это и хорошо, Барри?
Он вздрагивает, бросает на меня сердитый взгляд. Затем слабо улыбается:
— Наверное.
Келли и Джин готовятся войти в дом. Я уже рассказала всем про ноготь.
— Им много времени не понадобится, так что давай, вызывай своих техников-криминалистов. Надави на них, пусть поскорее приготовят мне отчет. Я уверена, что эти типы местные. Если будет возможность, я приглашу тебя, когда мы будем их брать.
Барри качает головой:
— Спасибо за предложение, Смоуки, но не думай об этом. Это одно из дел, когда безразлично, кто их поймает, только бы они попались.
— Тогда давай просто держать друг друга в курсе, договорились?
— Годится.
— Так что конкретно ты хочешь, чтобы мы здесь сделали?
Когда Джин задает этот вопрос, на его лице появляется странное выражение усталости и раздражения. Он рад оказаться в деле впервые за долгое время, но его раздражает, что «место преступления» не отдано ему полностью. Он не может им владеть.
— Я хочу что-нибудь, что помогло бы мне поймать этого мерзавца как можно быстрее. Техники из полицейского управления вполне компетентны. Они займутся тяжелой работой. Я хочу, чтобы ты посмотрел все по поверхности и проверил, нет ли там чего-то, что могло бы нам помочь.
— Ты хочешь, чтобы мы забрали ноготь? — спрашивает Келли.
Я задумываюсь.
— Так мы сможем получить результаты анализа на ДНК быстрее?
— Да.
— Тогда забирайте. Но ты должна остаться здесь, пока не приедут техники-криминалисты, и сделать запись о находке в журнал. Нарушение цепи улик может помешать вынесению приговора.
Джин смотрит на Келли:
— Что предпочитаешь, камеру или ультрафиолет?
— Я возьму камеру.
Келли будет фотографировать место преступления, особенно то, до чего они дотрагивались. Джин будет пользоваться ручным ультрафиолетовым излучателем. Это уменьшенная разновидность того аппарата, которым Келли пользовалась в квартире Энни. Он поможет найти следы крови, спермы, волос и других жидкостей.
— Пошли.
Они входят, я иду за ними. Теперь пришла моя очередь, теперь игнорируют меня. Они словно двигаются в танце и тем напоминают мне наш с Джеймсом тандем.
Келли нюхает воздух.
— Как ты думаешь, лапонька, она умерла дня три назад?
— Приблизительно.
Келли делает несколько снимков тела и пакетов с органами.
Джин приближается к пакетам и водит излучателем вокруг них.
— Никаких намеков на отпечатки. — Он смотрит на меня. — Хотя это еще не окончательное заключение.
Они поворачиваются к телу. Келли делает еще несколько снимков. Джин наклоняется, чтобы рассмотреть левую руку Шарлотты.
— Видишь, где нет ногтя? — обращается он к Келли.
В ответ она несколько раз щелкает камерой.
— Ноготь на полу, между кроватью и стеной, — подсказываю я.
Келли садится на корточки и делает несколько снимков ногтя.
— Похоже, на нем есть кровь и кожа, Джин. — Щелкает еще несколько раз.
Он наклоняется и проводит щупом под кроватью.
— Тут много всякой всячины, — говорит он. — Я бы не хотел ничего трогать, кроме ногтя.
Он передает Келли щуп, лезет в карман и выуживает оттуда пинцет и маленький пакетик для вещественных доказательств. Я наблюдаю, как он вытягивается, стараясь занимать как можно меньше места. Через мгновение он выпрямляется, держа в руке пакет:
— Здесь вполне может быть ДНК.
— Сколько ждать? — спрашиваю я.
Джин пожимает плечами:
— Сутки.
Я начинаю возражать, но он отмахивается от меня:
— Это и так курьерская скорость, Смоуки. Сутки, и точка.
Я вздыхаю:
— Ладно.
Он берет щуп у Келли и водит им над Шарлоттой: голова, шея, открытая брюшная полость, ноги. Встает.
— Я навскидку не вижу следов спермы на ее теле. Разумеется, кругом кровь.
Келли делает несколько фотографий.
— Полагаю, вашей ниточкой может стать ДНК на ногте, — говорит Джин мне. — И поскольку создается впечатление, что она сопротивлялась, я попрошу техников-криминалистов из полицейского управления с особой тщательностью искать следы, особенно на лифчике и трусиках.
— Это все?
— На данный момент все, лапонька, — отвечает Келли. — Но у ногтя есть потенциал, как ты думаешь?
— Да. Конечно. — Я смотрю на часы. Почти одиннадцать часов. — Мне надо идти, чтобы встретиться со специалистом по безопасности у себя дома, Келли. Ты оставайся здесь и жди экспертов. Джин, пожалуйста, сразу же займись ДНК.
— Обязательно.
Он смотрит на Шарлотту.
Она продолжает кричать, хотя и беззвучно.
39
— Как она? — спрашиваю я и слышу, до чего усталый у меня голос.
— Хорошо. Днем проснулась, мы немного посмотрели телевизор. Она помогала мне готовить ужин. Все нормально. Сейчас она спит.
— Элайна… — Я колеблюсь.
— Она может остаться здесь сегодня, Смоуки. Я сама хотела тебе предложить. К тому же ты, очевидно, очень устала, да и зачем ее будить.
Она меня понимает. Я чувствую себя виноватой. Но не настолько, чтобы отказаться от ее предложения.
— Спасибо. Я и в самом деле с ног валюсь. Но обещаю, это не войдет в привычку. И я позвоню ей утром.
— Выспись хорошенько, Смоуки.
По дороге я размышляю, смогла бы оставить Алексу с Элайной в таких же обстоятельствах или нет. Я стараюсь выбросить эту мысль из головы. «Засунуть бы ее в чулан, запереть дверь и продать дом вместе с чуланом», — мечтаю я и тем не менее все возвращаюсь и возвращаюсь к ней.
Я приезжаю домой в начале двенадцатого. Господи, не день, а настоящий марафон.
Томми уже на посту. Его пунктуальность меня не удивляет. Она не благоприобретенная черта, она составная часть его личности.
Томми вылезает из машины и подходит ко мне. Жестом просит опустить стекло, что я и делаю.
— Заезжай в гараж, — говорит он. — В гараже молчи, пока я не проверю все на наличие «жучков».
— Поняла.
Я нажимаю на кнопку, открывающую дверь гаража, и загоняю машину. Через мгновение Томми заходит вслед за мной, неся в руке рюкзак. Я выключаю мотор и выбираюсь из машины.
Молча наблюдаю, как он с помощью электронного устройства ищет «жучки». Причем устройство у него дорогое, оно способно работать на всех частотах. Он не спешит, работает методично и сосредоточенно. На все уходит почти десять минут.
Пока Томми работает, я разглядываю его. Я не видела Томми много лет. Как всегда, выглядит он удивительно. Томми из Латинской Америки, и красив он именно по-латиноамерикански. Черные вьющиеся волосы. Глубокие темные глаза. У него есть маленький дефект — небольшой шрам на левом виске, но он делает Томми более привлекательным. Он не грубый и не хорошенький, он где-то посередине, и это ему идет. По характеру он похож на Келли, но не обладает ее темпераментом, он комфортнее чувствует себя в тишине и неподвижности. Когда он сидит и слушает вас, он никогда не ерзает, не ломает пальцы и не притоптывает ногой. Это не значит, что он напряжен. Наоборот, он вполне расслаблен. Он просто не ощущает потребности в движении. Все движение — в его глазах. Он всегда заинтересован и внимателен. Я полагаю, что здесь сказывается его долгая работа в качестве агента секретной службы. Неподвижность и внимательность — основные признаки его профессии.
Томми мало о себе рассказывает. Я знаю, что он никогда не был женат. Я не знаю, много ли у него подружек или мало. Я понятия не имею, почему он ушел из секретной службы. Я пыталась что-то узнать о нем, но ничего не вышло, и я сочла неудобным проявлять настойчивость. Я знаю то, что мне знать необходимо. Он хорош в своем деле; у него есть сестра, которую он любит, и мать, которую он содержит. Это главное, в этом он весь. Но ничего не могу с собой поделать, мне интересно было бы узнать о нем то, что не на виду.
Он прерывает мои раздумья:
— «Жучков» нет. Да и зачем их сюда ставить? Гараж не то место, где ты проводишь много времени.
— Это верно.
— Ты в этой машине ездишь?
— Да.
Он подходит к моей машине и ложится на спину. Я смотрю, как он залезает под машину.
— Нашел. Очень модерновый. — Он выползает из-под машины. — С таким «жучком» и хорошим техническим обеспечением они могут следить за тобой с помощью лэптопа. Полагаю, ты пока не хочешь его трогать.
— Я не хочу, чтобы они знали, что я знаю о его существовании. Когда ты будешь за мной ездить, ты, возможно, сможешь заметить одного из них.
— Верно. Ты говорила, они побывали в твоем доме?
— Да. Я поменяла замки.
— Но они могли установить «жучки» раньше. Ты хочешь, чтобы я их поискал? Это может занять несколько часов.
— Если они есть, я хочу знать, где они установлены. Но пусть они остаются на старых местах.
Он поднимает рюкзак:
— Тогда веди меня в дом.
Сначала Томми проверяет мой сотовый телефон. Затем принимается за комнаты. Я звоню членам своей команды.
— Ты проверил списки подписчиков, Джеймс?
— Пока нет. Пока мы связываемся с владельцами разных компаний.
— Продолжай в том же духе.
Он молча вешает трубку. Козел.
Келли находится в лаборатории вместе с Джином, который, верный своему слову, ускоренно проводит анализы на ДНК.
— Он делает все возможное, Смоуки. Некоторых вытащил из постели. Наш Джин — товарищ решительный.
— Его можно понять.
— Верно. Мне безразлично, как она зарабатывала деньги, лапонька. Она была молода. Вполне могла потом измениться, найти себе другую профессию. Он лишил ее всех возможностей.
— Я знаю, Келли. Именно поэтому мы должны достать его. Ты там продолжай и, если сможешь, найди возможность выспаться.
— Ты тоже, Смоуки.
Алан — последний, кому я звоню. Я сообщаю, что Бонни и сегодня у него дома.
— Конечно, какие проблемы, — говорит он. Молчит. — На следующей неделе она начинает делать химию.
Снова в горле возникает комок. Уже привычная реакция на неприятности.
— Все обойдется, Алан.
— Стакан наполовину полон, так?
— Именно.
— Спокойной ночи. — Он вешает трубку, а я продолжаю смотреть на телефон.
Хотя Томми ходит по дому, мне кажется, что вокруг тихо и пусто. Я начинаю скучать по Бонни. Обстоятельства, приведшие ее в мой дом, ужасны, и если бы я могла что-то изменить, обязательно изменила бы. Но правда остается правдой. Я по ней скучаю.
Я сознаю, что стремлюсь решить это дело не только для того, чтобы убрать Джека-младшего и иже с ним с лица земли. Я хочу создать для Бонни настоящий дом. Я думаю о будущем и жду его. Я не делала этого с того дня, когда убила Джозефа Сэндса.
Томми бродит по дому. Я включаю телевизор в гостиной и устраиваюсь напротив. Надо же чем-то занять себя в ожидании будущего.
Мне двенадцать лет. Лето. Прекрасное лето. Мой отец жив, и я не имею ни малейшего понятия, что он умрет раньше, чем мне исполнится двадцать один год. Мы на пляже Зума, сидим на жарком солнце. Я чувствую, как холодные капли океанской воды испаряются с моей кожи, слизываю соль с губ. Я молода, я на пляже, и мой отец меня любит.
Совершенно идеальный момент.
Отец смотрит в небо. Я бросаю на него взгляд и вижу, что он улыбается и качает головой.
— Ты что, папа?
— Думаю вот, каким разным бывает солнце, радость моя. В каждом месте свое собственное солнце, ты это знаешь?
— Правда?
— Угу. Есть солнце Канзаса, солнце пшеничных полей. Есть солнце Бангора на Майне, оно проглядывает сквозь серые облака, освещает серое небо. Есть флоридское солнце, похожее на расплавленное золото. — Он поворачивается ко мне. — Но больше всего мне нравится калифорнийское солнце. Сухое, жаркое, в безоблачном, синем-синем небе. Как сегодня. Оно говорит: «Все еще только начинается, скоро случится что-то необыкновенное». Он поднимает голову к небу. Закрывает глаза и позволяет солнцу, которое он очень любит, нагревать ему лицо, в то время как легкий морской бриз лохматит ему волосы. Это был первый раз, когда я подумала: «Насколько же красив мой отец».
В то время я не совсем понимала, о чем он говорит, но это не имело значения. Зато я понимала, что он делится со мной чем-то сокровенным, потому что любит меня.
Когда я думаю об отце, о его сути, я вспоминаю тот день.
Мой отец был удивительным человеком. Мама умерла, когда мне было десять лет. Он тогда пошатнулся, но не упал. Никогда не оставлял меня наедине с самой собой, хотя очень горевал. Единственное, в чем я никогда не сомневалась в любых обстоятельствах, — это в том, что отец меня любит.
Я просыпаюсь от прикосновения и резко скатываюсь с дивана, одновременно выхватывая пистолет. Еще не успев открыть глаза. Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить: это Томми. Он вроде не напуган: просто стоит, опустив руки. Я убираю пистолет.
— Извини, — говорит он.
— Нет, это ты меня извини, Томми.
— Я закончил осмотр. Единственный «жучок», который мне удалось найти, установлен на твоем телефоне. Наверное, потому, что ты живешь одна. Если ты не разговариваешь сама с собой, телефон — единственное, что стоит прослушивать.
— Значит, телефон и машина.
— Да. Я вот что предлагаю. Я сегодня переночую здесь, на твоем диване. А завтра последую за тобой.
— Ты уверен, Томми? Насчет того, чтобы остаться здесь?
— Ты сейчас мой главный клиент. Моя работа — охранять тебя круглосуточно.
— Я совру, если скажу, что мне это не нравится. Спасибо.
— Без проблем. Я твой должник.
Я долго смотрю на него.
— Знаешь, Томми, по правде ты мне вовсе ничего не должен. Я просто делала свою работу. Сомневаюсь, что ты считаешь тех, кого охранял по долгу службы, своими должниками.
Он качает головой:
— Нет, не считаю. Но
онисчитают себя моими должниками. Потому что речь шла об их жизни. Ты не бросила меня в тяжелую минуту. Не важно, считаешь ли ты меня своим должником, я сам считаю, что обязан тебе. — Он недолго молчит. — Мне только горько, что меня здесь не было, когда пришел Сэндс.
Я улыбаюсь:
— Мне тоже.
Он кивает:
— Сейчас я тебе нужен, и я здесь. Выспись хорошенько. Теперь тебе не о чем беспокоиться. — Он смотрит на меня, и его глаза меняются. Они каменеют. Леденеют. Замерзший гранит. — Любому, кому ты понадобишься, придется пройти через меня.
Я смотрю на Томми. Действительно смотрю. Думаю о сне про отца, обо всем, что случилось. Обо всем, что может случиться. Я изучаю его темные, глубокие глаза. Его красивое лицо. Чувствую томление.
— В чем дело? — мягко спрашивает он.
Я не отвечаю. Вместо ответа я безмерно удивляю себя, потому что становлюсь на цыпочки и целую его в губы. Я чувствую, как он цепенеет. И отталкивает меня.
— Вау, — говорит он.
Я смотрю вниз, боюсь встретиться с ним взглядом.
— Я настолько безобразна, Томми?
Следует длинная пауза. Я чувствую его руку на своем подбородке, он поднимает мою голову. Я не хочу видеть его лицо. Боюсь разглядеть на нем отвращение.
— Посмотри на меня, — требует он.
Я слушаюсь. И мои глаза расширяются. Никакого отвращения. Только нежность вперемешку с гневом.
— Ты не безобразна, Смоуки. Я всегда считал, что ты очень сексуальная дама. До сих пор так считаю. Тебе кто-то сейчас нужен. Я понимаю. Но я не знаю, приведет ли это к чему-либо.
Я смотрю на него, чувствую правду в его словах.
— Ты не будешь хуже обо мне думать, если я признаюсь, что мне наплевать? — с любопытством спрашиваю я.
Он качает головой:
— Нет. Но проблема не в этом.
— Тогда в чем?
Он разводит руками:
— Не будешь ли ты хуже думать обо мне?
Его слова заставляют меня помолчать. Это от радости. Я наклоняюсь вперед.
— Ты хороший человек, Томми. Я тебе доверяю. Мне безразлично, куда это приведет и приведет ли вообще куда-либо. — Я протягиваю руку, касаюсь его лица. — Я одинока, я сильно страдала, все так. Но дело не в этом. Мне просто нужно, чтобы мужчина захотел меня прямо сейчас. Вот и все. Это плохо?
Он рассматривает меня, но я ничего не могу прочитать в его глазах. Затем он протягивает руки и берет мое лицо в свои ладони. Целует меня в губы. Губы у него одновременно мягкие и жесткие. Его язык проникает в мой рот, и моя реакция мгновенна. Я прижимаюсь к нему всем телом, чувствую его эрекцию. Глаза его полузакрыты. Он чертовски сексуален.
— Наверх? — спрашивает он.
Если бы он не спросил, если бы воспринял мое предложение как само собой разумеющееся, если бы он потащил меня в постель, на которой я спала только с Мэттом, ответ был бы отрицательным. Что-то внутри меня и сейчас подсказывает, что я должна сказать «нет».
— Да, пожалуйста, — отвечаю я.
Он одним движением поднимает меня на руки и несет с такой легкостью, будто я перышко. Я прижимаюсь лицом к его шее и наслаждаюсь запахом мужчины. Желание мое возрастает. Я так скучала по этому запаху. Мне нужно почувствовать мужское прикосновение. Я устала быть одна.
Я хочу чувствовать себя прекрасной.
В спальне он осторожно опускает меня на постель. Он начинает раздеваться, а я наблюдаю. И, блин, за этим стоит понаблюдать, говорит мне мое тело. Он хорошо сложен, нет перебора с мускулами, у него фигура танцора. Когда он снимает брюки, а затем и трусы, я ахаю. Нет, не при виде члена, хотя он достоин внимания. Я ахаю при виде мужчины, снова стоящего передо мной обнаженным. Я чувствую, как тело мое наливается энергией, напоминающей волну, с ревом рвущуюся к какому-то берегу.
Он подходит ко мне, садится и тянет руку, чтобы расстегнуть блузку. Меня снова терзают сомнения.
— Томми, я… шрамы… они не только на лице.
— Ш-ш-ш, — шепчет он и начинает расстегивать блузку.
У него сильные мозолистые руки. Нежные и грубые, такие, как он сам.
Он снимает с меня блузку и бюстгальтер. Кладет меня на подушку и смотрит в глаза. Мой страх исчезает: на его лице ни отвращения, ни жалости. Только восхищение, какое часто испытывает мужчина, когда стоишь перед ним обнаженная. Знаете, такое выражение, как будто он говорит: «И это все мне? Не может быть!»
Он наклоняется и целует меня. Я чувствую его грудь своей грудью. Мои соски твердеют, превращаясь в очаги страсти. Он целует меня в подбородок, затем в шею, в грудь.
Когда он берет в рот один из сосков, я выгибаюсь и вскрикиваю. «Милостивый Боже, — думаю я. — Что сделали со мной несколько месяцев без секса!» Я обхватываю его голову и начинаю бормотать что-то невразумительное, чувствуя, как нарастает желание. Он продолжает меня целовать, переходит с одного соска на другой, заставляя меня стонать и мяукать, а руки его тем временем расстегивают мои брюки. Он встает на колени и стягивает их с меня вместе с трусиками. Затем он на секунду замирает и смотрит на меня, держа брюки в руке. Глаза затуманены, лицо частично в тени, но во взгляде — желание в чистом виде.
«Ну вот, — думаю я. — Лежу голая перед очень красивым мужчиной. И он страстно хочет меня. Вместе со всеми шрамами». На глаза наворачиваются слезы.
— Ты в порядке? — волнуется Томми.
Я улыбаюсь ему.
— О да, — говорю я, а слезы текут по щекам. — Это от счастья. Ты заставил меня почувствовать, что я сексуальна.
— Ты на самом деле сексуальна. Господи, Смоуки! — Он протягивает руку и пальцем проводит по шраму на лице. Движется дальше, обводит шрамы на груди, на животе. — Ты думаешь, они тебя уродуют? — Он качает головой. — Для меня они свидетельствуют о характере. Они говорят о силе, умении выживать. Они доказывают, что ты боец. Что ты будешь бороться за жизнь до последнего.
Я протягиваю к нему руки:
— Иди сюда и докажи, что ты действительно так чувствуешь. И доказывай мне это всю ночь.
Он так и делает. И это длится часами, эта божественная мука. Я ненасытна, я продолжаю требовать, пока весь мир не сужается до точки и не взрывается ослепительно, заставляя меня кричать во все горло.
— Тряска стекол, — обычно говорил Мэтт.
Приятнее всего — отсутствие чувства вины. Потому что я знаю: если Мэтт наблюдает, он счастлив за меня. Я слышу, как он шепчет: «Продолжай жить. Ты же среди живущих».
Засыпая, я отдаю себе отчет в том, что снов сегодня видеть не буду. Со снами еще не покончено, но прошлое и настоящее учатся сосуществовать. Настоящее ненавидело прошлое, а прошлое ненавидело будущее. Возможно, скоро прошлое снова станет прошлым.
Меня охватывает сон, на сей раз он не бегство от реальности, но удовольствие.
40
Утром я просыпаюсь в хорошем настроении. Жажда удовлетворена. Томми рядом нет, но, насторожившись, я слышу, что он внизу. Я потягиваюсь, чувствуя каждый мускул, и соскакиваю с постели.
Затем я принимаю душ, с сожалением смывая с кожи его запах, но душ хорошо освежает. Замечательный секс часто так ощущается. Как марафонский забег. Душ всегда доставляет больше удовольствия, если вы перед этим хорошенько изгваздаетесь.
Я несколько секунд наслаждаюсь этим чувством, затем одеваюсь и спускаюсь вниз. Томми я нахожу на кухне.
Он выглядит так же, как и вчера. Ни малейшей морщинки на костюме. Он сварил кофе. Протягивает мне чашку.
— Спасибо, — говорю я.
— Тебе скоро уходить?
— Примерно через полчаса. Но сначала нужно позвонить.
— Ладно, тогда скажешь. — Он сидит неподвижно, подобно сфинксу, и смотрит на меня. Потом слегка улыбается.
Я поднимаю брови:
— Ты что?
— Думаю о прошлой ночи.
Я смотрю на него.
— Все было замечательно, — тихо говорю я.
— Ну да. — Он склоняет голову набок. — А знаешь, ты так и не спросила меня, встречаюсь ли я с кем-нибудь.
— Я подумала, что, если бы встречался, прошлой ночи не было бы. Я ошибаюсь?
— Нет.
Я смотрю на свою чашку.
— Послушай, Томми, я хочу кое-что сказать насчет прошлой ночи. О том, что ты сказал. Что ты не знаешь, куда это может привести. Я хочу, чтобы ты знал: я действительно имею в виду то, что тогда сказала. Если это никуда дальше не пойдет, все будет в порядке. Но…
— Но если это пойдет дальше, то тоже все будет в порядке.
— Да.
— Прекрасно. Потому что я думаю так же. — Он протягивает руку и гладит меня по волосам.
Я беру его руку и на секунду прижимаюсь к ней щекой.
— Я правду говорю, Смоуки. Потому что ты чертовски привлекательная женщина. Я всегда так считал.
— Спасибо. — Я улыбаюсь ему. — Так как мы назовем нашу эскападу? Одноразовый эксперимент, но с потенциалом?
Он опускает руку и смеется:
— Мне нравится. Скажешь, когда надо будет уходить.
Я киваю и выхожу из кухни, чувствуя себя не просто хорошо, а комфортно. Как бы оно ни вышло, ни я, ни Томми не будем испытывать неловкости за прошедшую ночь. И слава Богу.