Дидье ван Ковеларт Прошлой ночью в XV веке
1
Я познакомился с Коринной одним летним вечером в прачечной самообслуживания; она сидела перед соседней стиральной машиной, глядя в окошечко-иллюминатор, где крутилась в пенной воде вся ее жизнь — медицинские халаты, подростковые мешковатые штаны и майки с «крутыми» принтами. Сам я выбрал программу № 7, «деликатную стирку», — она обеспечивала долгий век моим рубашкам и лучше других подготавливала их к паровому утюгу. Одиночество сделало из меня настоящего виртуоза глажки, которая, наряду с библиофильством, была наилучшим средством отвлечься от тягот моей профессии.
Наш разговор начался с жалоб на изношенность машин. Я сказал: нужно быть уж очень большим патриотом своей улицы, чтобы не плюнуть на все это и не оттащить грязное белье в другую прачечную. Она ничего не возразила, и это доказывало, что мы с ней действительно соседи. Потом объяснила, что ее собственная машина застопорилась в середине стирки. Я ответил, что у меня вообще нет машины, поскольку я нахожусь в процессе поиска квартиры и проживаю пока в отеле, а зовут меня Жан-Люк Тальбо, — знаете, есть такая марка автомобиля?
[1]Нет, она не знала. «Ничего, — сказал я, — все равно таких уже не выпускают». Она взглянула на меня с сочувствием, но я разъяснил, что это не так страшно, я всего лишь однофамилец.
Во время отжима ее белья мы примолкли. Я поглядывал на нее: она сидела рядом, вспотевшая от влажной жары, под резким светом неоновых ламп. Потом она тоже назвала свое имя, и я вовремя прикусил язык, удержавшись от идиотской реплики: «Надо же, какое совпадение, я буквально на днях откопал у одного букиниста редкое издание поэм Коринны, греческой поэтессы VI века, возлюбленной и соперницы Пиндара!».
[2]Современная Коринна была коротко стриженой блондинкой; пропотевшая майка цвета лаванды облепила ей грудь, и я чувствовал себя несчастным, как всякий раз, когда меня влекло к женщине. Снова и снова проделывать этот заранее известный, давно наскучивший путь, и ради чего? — ради вполне банальной цели, да и той достигая не всегда, а чаще бросая дело незавершенным из-за нехватки иллюзий или времени.
Неожиданно я понял по ее взгляду, что она думает точно так же. Она — мать-одиночка или разведенка, я — холостяк: нас выдавало собственное белье. К чему же тогда усложнять себе жизнь всяческими словесными фиоритурами, дешевыми уловками, хвастливым враньем, отсрочками ради приличия, словом, всем тем, что превращает обыкновенное плотское влечение в светскую игру?! Наши утомленные лица, наши безрадостные, обведенные тенями глаза свидетельствовали о том, что прошедший день был слишком долог, а завтрашний начнется слишком рано. Мы мечтали об одном — скорее лечь в постель, так почему бы не перешагнуть через все предварительные стадии ухаживания?
Ее машина остановилась первой. Она с подчеркнутой неспешностью вытащила из барабана свои халаты и одежки сына, заложила их в сушилку, потом свернула, тут же развернула и старательно сложила еще раз, а я тем временем проклинал изысканную медлительность моей 7-й программы. Едва дождавшись щелчка, означавшего конец стирки, я кое-как запихал свои волглые рубашки в целлофановый пакет и предложил ей выпить по рюмочке у меня в номере. Она улыбнулась и откинула согнутой рукой челку со лба.
— А вы не церемонитесь!
— Это от робости. Если я не рвану прямо к цели, у меня опять возникнут проблемы с язвой, так что лучше уж сразу услышать от вас «нет».
— А если я скажу «да», у вас не возникнут какие-нибудь другие проблемы?
— Ничего, с другими я справлюсь.
— Только предупреждаю: в моем распоряжении ровно сорок пять минут.
Мы занялись любовью в означенном временном «окне», а через месяц сняли домик в предместье и переселились туда вместе с ее сыном и моими старинными фолиантами; плюс к этому у нас теперь была стиральная машина
Whirlpoolна тысячу триста оборотов в минуту и отдельное помещение, где я мог наслаждаться глажкой белья.
* * *
Когда люди решают не врать друг другу, они неизбежно обрекают себя на разочарование. Наш внезапно завязавшийся роман не оправдал обещаний первой ночи: после года совместной жизни я испытываю такое чувство, будто все еще пребываю на стадии «предварительной стирки». Я уверен, что нашей любви уготована долгосрочная программа, но что-то в этом механизме все время заклинивает.
На самом деле, все просто: мы с Коринной слишком похожи, — десять мучительных лет, прожитых ею с бывшим мужем, довлеют над нашей парой так же сильно, как и мои множественные холостяцкие незадачи, и тут уж делать нечего. Наши тела вполне созвучны в любви, наши неблагодарные профессии вполне совместимы, наши ограниченные кругозоры не застят друг другу свет, ее сын со мной ладит, я очень доволен тем, что он уже большой, что его мать не хочет второго ребенка, и все же что-то в нашей заново собранной, неофициальной семье пока крутится вхолостую.
Коринна отличается твердым характером и альтруизмом, а я только покорностью судьбе и профессиональным усердием. Этого вполне достаточно, чтобы делить ложе — ночью по будням и в любое время по выходным, — но маловато для вдохновенной готовности разрушить прошлое и попытаться начать новую жизнь в тридцать пять лет. Мечты наши лежат в анабиозе так давно, что рождают одну лишь горечь, и мы оба избегаем обмениваться ими, памятуя о печальном сходстве своих жизненных фиаско. Она хотела быть «врачом без границ», я собирался стать префектом где-нибудь в ЗДФ или ЗТФ.
[3]В результате она работает сиделкой на дому, а я инспектором 2-й налоговой бригады города Шатору.
Событие, которому суждено было в июне нынешнего года внезапно пробудить нашу пару от спячки, имело все предпосылки к тому, чтобы развести нас навсегда. Мне предстояло пережить самое фантастическое приключение в своей жизни и притом вовлечь в него Коринну, невзирая на ее упорное сопротивление. Я так и не смог понять, надули ли меня, как последнего дурачка, или удостоили благодати? И до сих пор задаюсь вопросом, что повергло меня в это безумие — страсть, логика, нечистая совесть, мечта об иной судьбе или попросту козни моих налогоплательщиков.
Но есть и еще одна гипотеза: мое сердце безошибочно угадало истину, и самая великая любовь, какую я узнал в этом мире, восходит к XV веку.
2
Все началось с обычного доноса. Анонимное письмо валялось поверх стопки свежей корреспонденции, у меня и моего коллеги Рафаэля не было никаких планов на первую половину дня, а фирма предполагаемого нарушителя законов находилась в живописном лесу, в получасе езды от налогового управления.
Рафаэль знал понаслышке это место — замок Гренан, спрятавшийся в глубине долины реки Бренны. Эта старинная средневековая крепость в конце XIX века была куплена и отреставрирована одним бельгийским промышленником, который впоследствии разорился, пытаясь внедрить на беррийских болотах методы интенсивного земледелия. В годы войны там располагалась немецкая комендатура, поэтому в 1944 году замок бомбили англичане; в настоящее время его занимало некое Общество по Торговле Недвижимостью (ОТН), а хозяйственные постройки арендовало другое Общество, с ограниченной ответственностью, по производству био-инсектицидов (
Green War),
[4]чьи акционеры одновременно являлись и членами упомянутого выше ОТН; таким образом, вторым предприятием руководили обе эти организации. Анонимка обвиняла их в создании секты, и основной аргумент был таков: подозреваемые, с виду «умственно отсталая шпана», разъезжают по округе в «Мерседесах S-Classe» и «Ягуарах Х-Туре», не считая еще полутора десятков коллекционных кабриолетов. Мы с Рафаэлем понимали, что это чушь собачья: подобные типы сокрытием доходов не занимаются. Но, поскольку ежегодные премии инспекторов напрямую зависят от количества накрученных километров, у нас не было причин ограничивать себя в передвижениях, пусть даже из-за такой ерунды.
* * *
Жизнь налогового инспектора в провинции Берри — далеко не сахар. «Твоя кукла уже готова», — сказал мне Рафаэль через неделю после моего переезда из Аннеси, когда я поступил в его бригаду. И объяснил — таким будничным тоном, словно речь шла об игре в петанк
[5]или регби, — что колдовство в здешних краях является местным видом спорта: стоит появиться новому инспектору, как аборигены сейчас же — так, на всякий случай, — изготовляют восковую фигурку, его подобие.
— Смотри, не оставляй где попало остриженные волосы и ногти. Они их напихают в эту куклу и тем самым уподобят ее тебе, а потом будут колоть иголками. Я-то давно принял меры: каждый вторник хожу к иглоукалывателю, — вышибаю, так сказать, клин клином. Это нейтрализует их заклинания, и вместе с тем избавляет от «эффекта каскада», который грозит обрушиться на тебя, если ты попросишь кого-то снять порчу.
— Эффект каскада? Это еще что за зверь? — иронически спросил я, больше из интереса к психологии местных налогоплательщиков.
— Жуткое дерьмо! — мрачно ответил Рафаэль. — Когда ты снимаешь с себя порчу, она обращается на того, кто ее наслал, только в двойном размере, и тогда тот человек, чтобы отомстить, снова насылает ее на тебя, наделив еще большей силой. У нас в бригаде с этим шутки плохи. Я за последние два года лишился уже троих сотрудников: одного прикончила пневмония, второго шибануло током, третий попал в ДТП. Послушайся меня, носи на груди образок с Мадонной для защиты, в правом кармане луковицу для поглощения вредных флюидов и ходи на акупунктуру раз в неделю, тогда, считай, ты в безопасности. Только не забудь: луковицу надо менять каждые два дня.
Я пренебрег его советами, и от этого мое здоровье ничуть не ухудшилось. Да и мне ли бояться враждебных чувств, которые питали ко мне беррийцы, — я и без них много чего повидал на своем веку и занимаюсь этой работой вовсе не для того, чтобы меня любили. Напротив! Для душевного равновесия мне просто необходимо видеть откровенную ненависть в глазах моих поднадзорных. Обманутый в двадцатилетнем возрасте своей невестой и своим лучшим другом, жившим вместе с нами — видимо, моя святая наивность добавляла пикантности их постельным утехам, — я все же сумел выйти из депрессии сам, без посторонней помощи, благодаря той устойчивой неприязни, которую внушал налогоплательщикам. Отныне, думал я, никому уже не удастся злоупотребить моей доверчивостью и добрым расположением.
Именно с таким настроем я и позвонил в тот самый вторник 3 июня в дверь
Green War, обосновавшегося в старинных конюшнях замка Гренан.
— Бригада из Шатору, инспекторы Рафаэль Мартинес и Жан-Люк Тальбо, проверка вашей налоговой ситуации перед плановой проверкой, будьте любезны предъявить нам ваши бухгалтерские книги и балансы счетов, здравствуйте.
Из-за приоткрытой двери на нас смотрел человечек в клетчатой рубашке, ростом с садового гнома; бакенбарды рокера, лысина, обрамленная редкими, спиралевидными волосками, и вся его нелепая фигура никак не сочетались со странной, экзотической красотой лица. Он разглядывал нас с недоумением, которое внезапно сменилось гримасой ярости:
— Ишь чего захотели! Как приехали, так и уедете, а свои дурацкие вопросы можете присылать по почте. Мы декларируем все доходы, платим налоги в срок и ни гроша никому не должны. Это вам не военное время, чтоб врываться в частное владение, поняли? Так что убирайтесь отсюда и дайте людям спокойно работать, вороньё проклятое!
Его дикция оставляла желать лучшего, но можно было допустить, что он хотел сказать «ворьё», а это словцо многое обещало в свете возможных судебных преследований. Я разъяснил хозяину дома его права — холодным, но вполне мирным тоном:
— По закону вы, конечно, можете отказаться нас впустить, но тогда мы вернемся в сопровождении сил правопорядка, и вам будет назначена РПОФС…
— То есть расширенная проверка общей фискальной ситуации, — расшифровывал сладеньким голоском мой коллега.
— …без учета срока давности, зато с учетом вашего противодействия работе налоговых органов, что повлияет на размер штрафа. Так что выбирайте, месье!
— Катитесь к черту! — бросил он и захлопнул дверь у нас перед носом.
Мы с Рафаэлем разочарованно переглянулись. Впервые наши угрозы не возымели должного эффекта. Теперь наверняка придется затевать долгую административную процедуру, чтобы получить в свое распоряжение судебного пристава, комиссара полиции, слесаря для взлома дверей, — словом, решать те задачи, что все мы долго осваивали в процессе учебы и мгновенно забыли, получив диплом, ибо страх людей перед налоговыми органами, как правило, избавляет нас от подобных осложнений.
Однако спустя десять секунд, дверь снова отворяется, и в проеме возникает другая личность, на сей раз улыбающаяся. Этот субъект томного вида, в зеленом халате, с рыжими, собранными в «конский хвост» волосами и британским акцентом, просит извинить его компаньона и призывает нас выполнять свой долг «без страха и ненависти».
[6]Мы входим, держась начеку: самые радушные клиенты — всегда самые защищенные; наверняка сюда уже мчится какой-нибудь адвокат, спец по налоговым спорам, срочно вызванный по мобильнику, дабы усложнить нам задачу с помощью хитроумного толкования Сводного налогового кодекса, каковой, например, воспрещает отбирать у проверяемых оригиналы документов, вынуждая нас отксеривать их на месте. К счастью, большинству наших подопечных это правило неизвестно.
— Не желаете ли чая? — спрашивает «конский хвост».
Мы отклоняем его предложение, следя за тем, как его напарник открывает один из высоких стенных шкафов, стоящих рядком под деревянными стропилами бывшей конюшни. Это обширное помещение с дизайном в «сельском стиле», с рабочими боксами, каждый за стеклянной переборкой, и с живыми растениями в кадках. Только выщербленные плиты пола, кормушки с наваленным в них декоративным сеном да божьи коровки, ползающие по экранам компьютеров, вносят намек на деревенский колорит в стерильную атмосферу этого предприятия. Сквозь широкий застекленный проем видно нечто вроде овощного парника, где сотрудники лаборатории в защитных комбинезонах и масках что-то вводят из пипеток в разрыхленную землю.
Пять молодых и очень хорошеньких женщин сидят вокруг нас, деловито барабаня по клавишам компьютеров и одновременно нахваливая по телефону превосходные свойства продукции своей фирмы — ос, личинок, клопов, клещей, словом, хищных насекомых, истребляющих садовых вредителей… Каждой из красоток не более тридцати лет: соблазнительные декольте, мерный темп работы, сигареты в зубах.
— А как насчет запрета на курение в офисе? — воинственно спрашивает Рафаэль, который совсем недавно одержал победу над этой пагубной привычкой и теперь завершает разрушение зубов с помощью жвачки. — Вы, конечно, об этом и не слыхивали?
— Слыхивали, и плюем на него с высокого дерева, — отзывается лысый в клеточку. — Мы все здесь курильщики и не мешаем друг другу, так что можете заткнуться.
— Напрасно вы нас оскорбляете, месье.
— Никакое это не оскорбление, а простая констатация. Мы создали сорок восемь рабочих мест в этом чертовом захолустье и за шесть лет вышли на четвертое место в списке МСП
[7]нашего департамента, а вы сюда нагрянули по доносу, разве не так? И кто же это на нас клепает — булочница, охотничье общество, наша бывшая уборщица, которая запускала руку в кассу, или торговец пестицидами? Хотя, что я — это, конечно, профессиональная тайна!..
— Не думайте, что мы преследуем конкретно вашу фирму, — невозмутимо отвечает Рафаэль, перекатывая туда-сюда свою жвачку за щекой. — Мы действуем в рамках выборочной и регулярной проверки налоговой ситуации местных предприятий.
— Да ладно врать-то! Просто наши успехи не дают покоя здешним лодырям, а вы верите каждому их слову и, тем самым, потворствуете безделью и разоряете Францию! Что ж, приятного аппетита, неподкупные министры!
— Оскорблениями делу не поможешь, месье, — угрожающе заявляет Рафаэль.
— Какое же это оскорбление — это Виктор Гюго!
[8]
Он выкладывает на стол перед нами три толстенные папки и возвращается к шкафу за другими; тем временем рыжий тип с британским акцентом, любезно пододвинув нам два стула, невозмутимо бросает:
— У вас есть чем записывать? Наш ксерокс не работает.
* * *
Этот первый набег продолжался пять с половиной часов. Уступив натиску Рафаэля, убедившегося, что их ксерокс действительно сломан, хозяева заказали новый — за наш счет, ибо Сводный кодекс, как они нам напомнили, не обязывает налогоплательщика самому предоставлять необходимое оборудование для нашей процедуры расследования
in situ.
[9]Ничего не скажешь, эти люди отлично знали свои права, и наша проверка обещала стать захватывающим турниром.
В довершение проблемы, вездесущие божьи коровки пробрались мне под рубашку, и когда я ее расстегнул, англичанин бросил острый взгляд в мою сторону. Я начал выбирать хищниц из поросли на груди и вдруг заметил, что он буквально впился в меня глазами.
— Откуда у вас этот шрам? — спросил он дрогнувшим голосом, указав на маленький коричневый квадратик, увенчанный кружочком, в районе солнечного сплетения.
— Это родимое пятно, — сухо ответил я. — Вы не могли бы избавить нас от этих букашек?
— Джонатан! — крикнул ему издали компаньон, прижимая к уху мобильник. — Я по поводу мучнистых червецов в Аквитании, — посылать им
Cryptolaemus monstrouzien?
[10]
— Еще рано, не сезон, — ответил англичанин, не спуская с меня глаз, — они поедают вредителей только при температуре выше двадцати градусов. Вышли им
Leptomastyx dactylopii…
[11]Вы только что раздавили родолию — австралийскую божью коровку! — патетически объявил он, снова обратившись ко мне. — А вам известно, что за свою жизнь она могла бы уничтожить пять тысяч яичек мучнистого червеца?!
— Вот уж не знал, — ответил я виновато, сам не понимая, отчего мне вздумалось оправдываться.
Англичанин смотрел, как я застегиваю рубашку.
— Мне неведомо, почему вы здесь оказались, но, прошу вас, делайте свое дело! — сказал он с каким-то неумеренным волнением.
* * *
Мы уехали только к вечеру, без двадцати шесть, с пустыми желудками и полными сумками скучных счетов в двух экземплярах; все эта документация выглядела до тошноты честной, скрупулезной и законопослушной. Придраться было абсолютно не к чему, но тем-то и интересна наша работка. Рафаэля такие дела жутко возбуждают. У меня самого при этих проверках давно уже не случается выбросов адреналина, но я все равно отношусь к ним с той же профессиональной бдительностью, что и в начале своей карьеры, когда любое разоблачение недобросовестного налогоплательщика создавало иллюзию, будто я способствую исправлению рода человеческого.
Я искоса наблюдал за Рафаэлем, — он вел свой «Моноспейс» нервными рывками, словно еще не остыл от многочасовой близости юных обольстительных сотрудниц, которые таскали ему горы бухгалтерских книг, выглядевших так же невинно, как они сами; правда, при этом они успевали овеивать «господина инспектора» нежными ароматами, то и дело задевать по ходу бедром, а давая пояснения, как бы невзначай прижиматься грудью к его плечу.
— Приятного вечера, — мрачно буркнул он, высадив меня у дома. — Ну, а я — к шлюхам.
Это множественное число он использовал не то из стыдливости, не то по эстетическим соображениям, желая выставить в розовом свете тощую албанку, жившую напротив вокзала; он посещал ее по четным дням, а затем возвращался к семейному очагу — жене и троим ребятишкам, — чтобы успеть к вечерним восьмичасовым новостям на «Франс-2».
3
У Коринны начинался грипп, ее сын привел из лицея троих дружков, и они сидели, хищно вперившись в его
Nintendo.
[12]Покончив с ужином, я укрылся в своем кабинете, чтобы еще раз просмотреть мой экземпляр бухгалтерской отчетности
Green War. Мы с Рафаэлем разработали метод, который давно уже себя оправдал: всегда изучать любые документы порознь и лишь потом сравнивать обнаруженные нарушения и обмениваться мнениями на сей счет. Но странное дело: как я ни старался сосредоточиться, сегодня вечером мой мозг рождал только эротические образы, вызвавшие во мне безумное возбуждение; Коринна могла бы этим воспользоваться, если бы не оттолкнула меня в своем лихорадочном полусне.
— Что это на тебя вчера нашло? — буркнула она за завтраком. — Ты же знаешь, когда я сплю, я этого не люблю. У меня и так нервы на взводе.
Я и сам пребывал в растерянности. Соблазнительные декольте дамочек из
Green Warне очень-то меня и распалили: я никогда не сочетал свои инспекторские обязанности с вуайеризмом. Может, это весна на меня повлияла? Или подспудная уверенность, что я все же раскопаю какой-нибудь криминал под чистенькими обложками безупречно оформленных бухгалтерских книг? Нет, вряд ли: мои соображения по поводу долгосрочного развития фирмы, дотаций из Брюсселя и реинвестирования доходов в программу дальнейших исследований хищных насекомых не могли вот так, внезапно, разбудить во мне влечение, которое в последнее время сильно притупилось из-за постоянных отказов Коринны заниматься любовью.
— Мне что-то неможется, а в таком состоянии я сама себе противна, — добавила она, сжав мое запястье под ломтем хлеба, который я в ту минуту намазывал маслом. — Не думай, ты тут совершенно ни при чем.
Я воздержался от ответа. Уж если выбирать, то я предпочел бы даже легкую враждебность, нежели то ласковое безразличие, с которым она теперь относилась ко мне. Чем сильней я жаждал ее тела, тем больше она отдалялась от меня.
— Над чем это ты трудился сегодня ночью?
Я ответил, стараясь, чтобы мой голос звучал не так уныло, как ее собственный:
— Да вот, проверял одно малое предприятие; там разводят личинок антипаразитов и рассылают их земледельцам, кому что, с учетом набегов вредителей, времен года, возделываемых культур и состава почвы.
— То есть это живые инсектициды.
— Вот именно. Экологичная методика, хитроумная и, вдобавок, весьма доходная.
— Она хорошенькая?
Ягода из клубничного варенья плюхнулась с моей тартинки в чашку с кофе. Но я не дрогнул, я спросил — невозмутимо, как только мог:
— Кто, методика?
— Нет, специалистка по антипаразитам.
— Это рыжий верзила, а его компаньон — плешивый карлик; в чем дело?
Коринна вытянула из чашки бумажный мешочек с заваркой и покачала его на нитке, глядя, как жидкость стекает в блюдце. Ее сын принимал душ, и вода с урчанием всасывалась в канализацию, заглушая метеосводку канала «Франс-Блё-Берри».
Помолчав, Коринна сказала:
— Я договорилась с классной руководительницей Жюльена о встрече. Она собирается оставить его на второй год. Говорит, что дело даже не в отметках, это еще ладно, — главное, он слишком инфантилен, а я недостаточно им занимаюсь, и все в таком духе… И то же самое в нашем Медцентре: Коринна, у вас чересчур много отгулов, Коринна, у вас очень мало пациентов на дому… Не знаю, с чего вдруг они взъелись на меня все разом, но я тебя умоляю, хоть ты-то меня не трогай!
— Коринна, что я такого сделал?
Она сунула две чашки — большую Жюльена и свою, поменьше — в посудомоечную машину и включила ее, не дожидаясь, когда я закончу завтракать.
— Я просто хочу посоветовать: когда тебе снова вздумается переспать со мной, чтобы помечтать в это время о другой женщине, то лучше уж сразу пойди да измени мне с ней.
Она подхватила свою куртку, медицинский саквояжик и чмокнула меня в висок.
— Да с чего ты взяла, что мне хочется мечтать о какой-то другой женщине?
— С того, что я чувствую, как ты себя принуждаешь в последнее время.
Это было настолько несправедливо, что я не нашел убедительного ответа. Просто буркнул: «Ничего подобного!», — зная, что она все равно останется при своем мнении. Я проводил ее до машины. Мы остановились под раскидистым голубым кедром, накрывшим своими ветвями весь сад. На миг Коринна тесно прильнула ко мне и вкрадчиво прошептала:
— При моем нынешнем состоянии я готова делить тебя с другой, но не желаю служить заместительницей в постели.
И, сев в свою машину, исчезла за углом. Я глядел ей вслед, не понимая, зачем она это сказала да еще таким странным тоном. У меня упало сердце; я решил, что попросту надоел ей, и она избрала для разрыва этот необычный ход, щадящий самолюбие обеих сторон.
Разумеется, сегодня я толкую ее слова совершенно иначе. Ибо на горьком опыте узнал, что женская интуиция — отнюдь не миф. Они — женщины — всегда узнают раньше нас самих, какую участь мы им готовим.
* * *
— Прижучил я их все-таки, — громогласно объявил Рафаэль, когда я без четверти девять переступил порог кабинета.
И он протянул мне документы, свидетельствующие о том, что
Green Warоплачивает ОТН замка Гренан аренду помещения, то есть имеет место сговор между акционерами обеих организаций с целью исключить из счетов второго предприятия определенные суммы, которые, в результате, не подлежат налогообложению.
— Ну, а ты что-нибудь нарыл?
Я остерегся рассказывать ему про свои сексуальные позывы, вызванные просмотром документов из «моей» папки, и только сообщил, что при изучении накладных заметил несоответствие между расценками на рабочую силу и на сырье, а это могло приводить к снижению ставки налога с оборота.
— Здорово! Едем к ним! — решил он, вслед за чем пришлепнул свою жвачку к пепельнице и с ухмылкой выхватил из ящика флэшку с
USB.
— Сезам, откройся! — выкрикнул он, покачав флэшку на шнурке у себя перед носом, прежде чем сунуть в карман.
Я глядел, как он натягивает куртку, и меня до мозга костей пробирало странное тревожное нетерпение. Оно не имело ничего общего с хищной собранностью ястреба, завидевшего свою добычу. Нет, скорее это было очень давнее ощущение беспокойства или трепета, хорошо знакомое мне в двадцатилетнем возрасте, но с тех пор старательно вытравленное из памяти. Оно походило на робкую взволнованность перед первым свиданием — смесь неуверенности, бравады и тайной надежды…
Однако все это я могу внятно выразить только теперь, задним числом. А тогда — тогда я просто принял таблетку аспирина, мысленно попрекая Коринну тем, что она заразила меня своим начинающимся гриппом.
4
Звоню в дверь. Никого. Обхожу кругом помещение офиса, которое выглядит безлюдным. Тогда мы с Рафаэлем решаем разделиться: он идет к старинному амбару-сеновалу, где сейчас хранятся семнадцать довоенных автомобилей, я же, покинув хоздвор, направляюсь к замку.
Это внушительное сооружение с шестью квадратными башнями и донжоном
[13]под остроконечной крышей никак нельзя назвать изящным. Во время реставрации XIX века фасад оштукатурили, но сквозь охряно-желтый налет там и сям выпирает каменная кладка, похожая на инородные вкрапления в горной породе или на старческие бородавки, и я машинально отвожу взгляд. Вот так же, из инстинктивной вежливости, опускают глаза перед женщиной, чтобы она не прочитала в них, насколько неудачен ее лифтинг. Один только средневековый донжон сохранил свой первоначальный вид: серые, неровно уложенные камни, глубокие трещины с торчащими наружу крепежными скобами, которые оставили ржавые подтеки вокруг бойниц. На третьем этаже в окне с мелким переплетом что-то поблескивает. То ли это солнце играет на стеклах, то ли кто-то из обитателей следит за мной в бинокль.
Под моими ногами поскрипывает гравий, я подхожу к массивным дубовым дверям с обшарпанными филенками и гаргульями
[14]по бокам портала; их гримасы выглядят еще уродливей от лишаев мха. Поднимаю руку, чтобы дернуть за цепочку дверного колокола, загаженную птичьим пометом так, что за нее и взяться-то противно, но вдруг замечаю, что одна створка приоткрыта. Я толкаю ее и громко спрашиваю: «Есть кто-нибудь?»
В мертвой тишине холла мне отвечает только гнусавое эхо. Прямо передо мной уходит вверх монументальная лестница из грубо обтесанных камней. В просветах перил я замечаю обвисшие шпалеры, деревянные перегородки, рыцарские доспехи. Свет, пронизывающий витражи, играет пунцовыми и голубыми бликами на выщербленных плитах пола.
Но вот что удивительно: эта суровая архитектура наполняет мою душу приятной безмятежностью. Мне тут хорошо, спокойно, и это очень странно, — обычно, являясь в чужие жилища с проверкой, я держусь настороженно, бдительно изучаю их атмосферу, зорко фиксирую любые, даже мелкие подробности быта, призываю на помощь интуицию, стремясь уличить нарушителей закона. Однако здесь, где в мои легкие проникают запахи мастики, подвальной плесени и чада от погашенных факелов, я чувствую себя как дома, мне кажется, будто я давным-давно знаком с этим местом, а такого со мной не бывает почти никогда, даже под собственной крышей. И это совсем не дежавю, а скорее воспоминание о прежней, славно прожитой жизни, о стародавней гармонии, которая привечает меня с чистой, искренней приязнью.
Мои губы невольно расплываются в улыбке. Можно ли назвать «бонвиваном» место, а не человека? Во всяком случае, именно это определение первым приходит мне на ум. Замок-бонвиван… Картины развеселых пирушек и сладострастных сиест рождаются в моем воображении, заслоняя угрюмые, точно в заброшенном соборе, своды. Мне по душе этот необъятный чертог, неуловимый дух былого, витающий в этих каменных стенах, и суровое убранство, разительно не похожее на функциональные комфортные интерьеры, которые всегда отличали мое современное жилье.
Над консолью, на которой валяются детские игрушки, я замечаю витрину, а в ней шпагу — очень короткую или сломанную, с почерневшим иззубренным клинком, насквозь проеденным ржавчиной, и английским гербом у рукояти. Это старинное оружие притягивает меня и, вместе с тем, внушает гадливость. Сам не знаю, почему мне так страстно хочется взять его в руки, хотя при этом порыве меня охватывает неподдельная тревога.
— Добрый день! Вы распишетесь?
Я резко оборачиваюсь. Почтальонша в желто-синей блузе, криво напяленной каскетке и наушниках МРЗ протягивает мне книжечку квитанций на заказные письма и при этом так широко улыбается, что ее очки с толстенными окулярами чуть не вылезают на лоб. Она весит не меньше центнера, но передвигается в своих кроссовках
Nikeна «воздушной» подошве с бесшумной легкостью. Не успеваю я открыть рот, чтобы развеять недоразумение, как она подходит к какой-то двустворчатой двери и исчезает из виду.
Я настигаю ее в столовой гигантских размеров, шестиметровой высоты, с темными деревянными панелями, древними витражами и монастырским столом посередине. Дама плюхается на один из трех десятков стульев времен Людовика XIII с голубой кожаной обивкой, раскрывает свою книжечку и протягивает мне ручку. Я смущенно разъясняю, что она ошиблась: я здесь не живу, просто заехал по делу. Но она не реагирует: ее застывший взгляд устремлен в пространство, на губах играет все та же улыбка, а рука настойчиво тычет мне шариковую ручку.
Я снова медленно и настойчиво говорю, что не являюсь обитателем этого дома.
— О нет, являетесь!
Удивленный ее многозначительным тоном, я еще раз уточняю ситуацию. Дама скептически хмыкает, не разжимая губ и глядя мимо меня, как будто услышала забавную шутку в своем плеере. Она сидит неподвижно, скованно, однако на ее лице написана странная безмятежность. Неожиданно она вздрагивает, отфыркивается — шумно, как гиппопотам, — вскакивает со стула и мощной рукой хлопает меня по плечу, со словами:
— Это хорошо, что вы сюда вернулись.
Я отвечаю, что являюсь налоговым инспектором при исполнении служебных обязанностей и в данный момент разыскиваю одного из руководителей
Green War, дабы предъявить ему обвинение в сокрытии доходов. Почтальонша выслушивает меня с какой-то жадной радостью.
— Неплохо, неплохо, мне нравится, — заключает она так, будто я пересказал ей сюжет фильма. — Вас как зовут — Жером? Или Гийом?
— Меня зовут Жан-Люк.
Я произнес это довольно едким тоном, надеясь вывести ее наконец из заблуждения. Но это ее ничуть не смутило, и она продолжает, таинственно понизив голос:
— Вы неразрывно связаны с этими стенами; здесь есть одна особа, которая ждет и призывает вас с такой силой…
Я прерываю ее бред саркастическим замечанием, что вряд ли налогоплательщики, застигнутые внеплановой проверкой документов, способны так пылко, как она утверждает, томиться по инспектору, ведущему их дело.
— Сколько уж веков она зовет вас к себе! Не заставляйте же ее ждать еще дольше! — со слезами в голосе восклицает почтальонша и выплывает из столовой, забыв на столе свою квитанционную книжку. Внезапно я осознаю, что остался в одиночестве, самовольно проникнув в частное владение проверяемого — то есть хозяина
Green War, — при отсутствии оного (и эта женщина — тому свидетель!), а значит, рискую дать повод к аннуляции нашей процедуры, — ведь моя проверка не затрагивает ОТН. Торопливо схватив книжку я бегу следом:
— Мадам! Вы забыли свою…
Почтальонша даже подпрыгивает от неожиданности, как будто лишь сейчас обнаружила мое присутствие. Резко обернувшись, она с презрительной гримасой выхватывает у меня квитанции и кричит:
— Мерзавец!
После чего вихрем устремляется во двор, садится в машину, яростно хлопает дверцей и отчаливает. Я гляжу, как желтый фургончик ПТТ
[15]катит прочь по тополиной аллее. Меня смущает не столько загадочное поведение этой почтовой ясновидицы, видимо, просто одуревшей от долгих разъездов по округе, сколько громкое тарахтение мотора. Как случилось, что я не услышал ее приезда? Неужели меня настолько поглотило созерцание старинного холла?
— Жан-Люк!
Это Рафаэль, зажав подмышкой свой ранец, семенит по скрипучему гравию в мою сторону; подойдя, он торжественно объявляет, что не встретил ни единой живой души, и, судя по моему ошалелому виду, я тоже, а, значит, разумней всего сходить пообедать в «Золотом фазане», а уж потом вернуться в замок.
— Эй, очнись, что с тобой? Еще какие-то нарушения?
И он впивается в меня глазами, изучая с азартным усердием охотничьего пса.
— Да нет, ничего.
Мой голос звучит довольно фальшиво, но он этого не замечает.
— Тем хуже! Ладно, пошли обедать!
* * *
За столом я почти все время хранил молчание. Рафаэль после каждого блюда погружался в изучение своих бумаг, продолжая розыски. В тот момент, когда нам принесли десерт, ему как раз попались квитанции, свидетельствующие о чьем-то недельном пребывании на Мартинике в 2004 году.
— Ага! Отпуск за казенный счет, гениально! — констатировал он, набросившись на крем-брюле.
В пятнадцать тридцать верзила с рыжим «конским хвостом», назвавший себя Джонатаном Прайсом, отворяет нам дверь своего офиса. Он ни единым словом не комментирует наше утреннее вторжение и только говорит, как бы невзначай, что если мы звонили в первой половине дня, чтобы предупредить о своем визите, то у них было закрыто, поскольку как раз в это время его компаньон получал награду «За заслуги в области агрикультуры» из рук префекта Эндра.
[16]
Но моему коллеге плевать на любые формы политического давления, и он идет прямиком к компьютеру, который гордо высится на столе свеженагражденного Мориса Пикара, нервного карлика экзотического вида, состоящего в должности председателя административного совета фирмы.
— Будьте любезны скопировать сюда ваши файлы, — приказывает Рафаэль, протягивая ему свою флэшку.
— Опять не слава богу! Мы же вам отксерили всю свою документацию!
— Да, но компьютер важнее: он служит для составления счетов, а, значит, подпадает под наш контроль в первую очередь.
— Согласно закону от 1988-го, — со вздохом говорит англичанин, спеша предупредить взрыв гнева заслуженного деятеля агрикультуры, который багровеет прямо на глазах.
— Тогда зачем я из кожи вон лез и выдавал вам все в двух экземплярах? — вопит Морис Пикар.
— А это уж вы у себя спросите, — с милой улыбкой отвечает мой напарник.
Делать нечего, ПГД
[17]в клетчатой рубашке, вращая налитыми кровью глазами, втыкает флэшку в гнездо главного компьютера и производит запись; одновременно он успевает обозвать Рафаэля не то «вороньем», не то «ворьем». Но Рафаэля ничем не проймешь, он вынимает из ранца загодя составленную расписку в том, что «такого-то числа получил от
Green Warкомпьютерную копию документации вышеуказанного ООО, каковое признает наличие оригиналов, имеющихся в распоряжении данной фирмы». Стороны обмениваются подписями, и Рафаэль сует в карман флэшку, запечатлевшую шестилетнюю деятельность фирмы.
— Благодарю вас, — бесстрастно произносит он.
— Банда шакалов! — скрежещет Морис Пикар.
— Будем считать, что я этого не слышал. Зато теперь попрошу вас прокомментировать вот эти документы.
Плешивый в клеточку гневно скрежещет зубами, читая справку, составленную моим коллегой. Его компаньон подходит и, прочтя текст из-за его плеча, опровергает три спорных пункта. Во-первых, напоминает он, у
Green Warи ОТН всего два общих акционера — Морис Пикар и он сам, — следовательно, эти фирмы абсолютно независимы и имеют полное право заключать между собой договоры аренды. Ее размеры он объясняет нотариальной оценкой и тут же сует нам под нос переписку с Министерством ЗДФ, подтверждающую научную цель пребывания на Мартинике, — исследование возможностей уничтожения тли, разоряющей плантации сахарного тростника. Что же касается несоответствия расценок на сырье и на услуги, отраженного в накладных на поставки хищных насекомых, тут он прикрывается производственной тайной, связанной с получением патента и защитой прав в соответствии с классификацией Национального института ОПД.
[18]Рафаэль, исчерпавший аргументы, выраженные в цифрах, находит другой контраргумент: насекомое — живое существо, и его нельзя запатентовать.
— Верно, нельзя, — любезно соглашается Джонатан Прайс. — Но зато пользу, которую оно приносит, можно.
Тем временем, я разглядывал в окно силуэт замка, перед которым росли высокие каштаны. По прихоти ветра донжон то и дело появлялся в просветах между их ветвями, и я невольно старался высмотреть таинственные проблески на третьем этаже башни, дивясь собственному упорству: неужто ощущение, будто на меня смотрят в бинокль, перешло в манию? Да и голос почтальонши эхом отдавался у меня в голове, мерно повторяя: мерзавец… мерзавец… мерзавец…, а ее крик: «Не заставляйте же ее ждать еще и еще!» будил во мне какие-то странные отзвуки, доставлявшие почти физическое наслаждение.
Мне чудилось, будто я где-то далеко, не здесь. Отрешен от реального мира. Я уже не слышал пререкательств у себя за спиной — иной, смутный говор звучал у меня в ушах, только смысл его оставался непостижим. Даже воздух в комнате, и тот неощутимо изменился. А сквозь стены хозяйственной постройки, переделанной под офис, начали проступать бывшие конюшни. Теплая солома, лошадиный пот, сладковато-кислые запахи навоза и селитры, жалобный скрип колодезной цепи…
— Поехали?
Я вздрогнул. Рафаэль, держа свой ранец с бумагами, уже открывал дверь.
В машине он отметил мою рассеянность сперва ироничным прищуром, а затем ехидным вопросом: уж не завелись ли у меня, случайно, от него секреты? — он воображал, что таким изящным способом ему удастся выведать, не изменяю ли я Коринне. Я ответил уклончиво — вольно ему строить любые гипотезы, только пусть делает это про себя. Те мерзости, которые он приписывал другим, вероятно, вносили хоть какую-то пикантную нотку в его убогую семейную жизнь.
Я был у него дома всего один раз: куча сопливых детишек, супруга, замученная родами и вскармливанием младенцев, телевизор, включенный на полную громкость, чтобы заглушить вопли и перебранки. В сравнении с этим, мое пристанище казалось мне благостным приютом отдохновения.
— Не морочь мне голову, Жан-Люк, я ведь вижу, что ты не в себе. Ты уверен, что не подцепил там
другую сущность?
— Другую… что?
— Ну, это как бы другая, вымышленная судьба. В этих проклятых замках, с их эгрегором,
[19]чего только не водится. Вообще, мне сильно не нравится эта парочка затейников: такие обычно сидят в нижнем астрале
[20]и пакостят людям как могут. Слушай, зайди ко мне, я тебе луковицу дам.
— Спасибо, не надо.
— Ну, тогда возьми хоть образок с Мадонной. Я правду говорю: видок у тебя неважнецкий. Держу пари, что тебе уже «прокололи картофелину».
— А это еще что такое?
— Да те же иголки, только втыкают их не в восковую фигурку, а в проросшую картофелину, и это куда хуже. Не так часто достигает цели, но уж когда достигнет, только держись, — ведь сигнал связан с силами земли. Если что-нибудь почувствуешь сегодня ночью, сунь их прямо в морозилку, понял?
— Что сунуть?
— Пишешь их имена на бумажках, бумажки скатываешь в трубочки и кладешь в лоток для льда, это заморозит судьбу, которую они на тебя наслали. Обещай, что сделаешь!
— Ладно, обещаю.
* * *
В семнадцать тридцать я высадил морозильщика судеб, вместе с флэшкой, возле его дома, а сам поехал на встречу с Жюльеном. Каждую вторую среду я возил его в бассейн, продолжая традицию, заведенную предыдущим мужчиной в жизни его матери. В свои шестнадцать с лишним лет он, конечно, мог бы плавать и один, но Коринне хотелось, чтобы я его подстраховывал, так ей было спокойнее. Жюльен, со своей стороны, признался мне, что не очень-то любит мокнуть в хлорке, но если мне это занятие не в тягость, пусть так и будет: матери приятно, а ему приятно утешить ее, достаточно она нахлебалась до меня из-за всяких подлецов, начиная с его папаши.
Мне очень нравились их отношения — взаимная забота и понимание с полуслова, подкрепленные бдительной настороженностью по отношению к внешнему миру. Поэтому роль двухстороннего конфидента меня вполне устраивала. Сам я семьи не завел и, устроив себе гнездо на развалинах чужого семейного очага, служил амортизатором между самостоятельной женщиной и независимым подростком. Для человека с моим характером — идеальная ситуация. Я чувствовал себя полезным, я поддерживал в доме атмосферу гармонии, никому не был обязан отчетом и своим единственным долгом почитал сохранение избранного порядка. Так отчего же эта замечательная конструкция вдруг дала трещину? В этом был виноват не только запрет, наложенный Коринной на нашу с ней близость. Я дорожил этой жизнью, но меня звало что-то еще — неведомо что и неведомо куда.
— Ты сегодня какой-то смурной! — сказал Жюльен, когда я вынырнул из воды.
Он только что побил меня на дистанции в сто метров кролем, и я объяснил эту подавленность своим поражением. Но мне не удалось его провести.
— Зря ты заедаешься насчет мамы. Она сейчас не на тебя злится, это ее мои преподы грузят.
Я кивнул. Если мои интимные отношения с Коринной страдали из-за Жюльена, пусть он почувствует себя виновником напряженности, которую создает между нами. Хотя с его стороны это мог быть просто дипломатический ход, рассчитанный на укрепление нашего союза: он боялся, что мать снова останется в одиночестве.
— А ты будешь переживать, если я останусь на второй год?
— Зависит от того, как ты его используешь.
— Ну, если мне достанутся те же преподы…
— Ладно, я понял. Значит, либо переходишь в десятый, либо мы тебя переводим в другой лицей. О\'кей?
— О\'кей! Знаешь, у меня приятная новость, это насчет Хлои.
Он объявил это довольно мрачным тоном. Из чего я вывел, что его подружка прошла отбор на чемпионат Европы по DDR,
[21]это нечто вроде акробатического танца на электронном ковре, где нужно быстро ставить ноги в клеточки, указанные стрелками на экране.
— Ну, передай ей мои поздравления.
— Это будет в Берлине, в начале июля. Но мама не разрешит мне туда поехать. Особенно, если я застряну в девятом.
Я обещал Жюльену поговорить о поездке с его матерью за ужином. Мы еще раз проплыли стометровку, и на сей раз, он великодушно дал мне победить.
* * *
Вечером, сидя перед размороженной пиццей, мы с ним переглянулись за спиной у Коринны и без слов дружно решили, что ввиду ее состояния сейчас не время обсуждать планы на каникулы. Антибиотики подавили ее начинавшийся грипп, зато, как ни странно, спровоцировали лютую зубную боль.
Посмотрев телефильм, она пошла в спальню и моментально уснула, а я стал играть с Жюльеном на его
Nintendo, и мы засиделись до половины второго. Когда я наконец нырнул под одеяло, Коринна что-то пробормотала во сне, и я отреагировал на это весьма своеобразно: затаил дыхание, боясь ее разбудить, словно лег в супружескую постель после того, как провел ночь с другой женщиной.
5
О случившемся несчастье я узнал на следующий день, в восемь сорок пять утра. Я ехал в налоговое управление, слушая вполуха «Утреннюю передачу Сержа». Это был отставной психолог из столицы, который долгое время вел популярнейшие ночные хроники по «Франс-Энтер», пока директор канала, взъевшись на него за что-то, не сослал беднягу в провинцию, на канал «Франс-Блё-Берри». Это был полный крах для такого рационалиста, зубоскала и кумира парижских ночей: здесь Сержу выделили всего два часа, с семи до девяти утра, и в этом зазоре ему приходилось отвечать на вопросы радиослушателей по поводу общения с умершими, сглаза коров и урожаев, загубленных на корню зловредными колдунами.
Обычно эти идиотские истории меня скорее забавляли. Бывало, я даже похихикивал, как и сам ведущий, над губительными последствиями суеверия этой темной запуганной деревенщины, которую он пытался привести в чувство с помощью сарказма и фрейдистской логики. Но сегодня утром меня охватило странное гневное возмущение. Сам не знаю, отчего я принял на свой счет издевки Сержа Лаказа и почувствовал солидарность со слушателями, которые отваживались заявлять, что столкнулись с чем-то необъяснимым, и которых эта бывшая столичная знаменитость, этот циник поднимал на смех, вымещая свое изгнание на невинных людях. В ту минуту, когда я слушал рассказ дорожного рабочего, угодившего вместе со своим трактором в канаву из-за блуждающего огонька, у меня запищал мобильник. Звонила жена Рафаэля Мартинеса. Перемежая рыдания воплями: «Тише вы там!», обращенными к своей малышне, она сообщила мне о постигшей их беде.
Вчера после ужина мой коллега подключил флэшку к своему компьютеру, собираясь поработать над бухгалтерской отчетностью
Green War. Через Интернет он подсоединился к терминалу нашей бригады, где имелся пакет программ по проверке сведений путем сопоставления, и тут на экране возник рыцарь в доспехах, с надписью: «Смерть тебе, подлый холоп! Я сметаю все, что стоит на моем пути!» Когда Рафаэль понял, что вирус за несколько секунд уничтожил все его личные файлы и, вдобавок, заразил компьютеры налогового Центра, он грохнулся в обморок. «Неотложка» увезла его в реанимацию госпиталя Жорж Санд.
Доехав до первого же перекрестка, я свернул в сторону Буржа и прямо из машины связался с бригадой. Системный администратор по сетевому программному обеспечению успокоил меня: их антивирусные программы и обновленные версии сократили размеры катастрофы, и зараженными остались лишь около ста налоговых деклараций и текущих проверок. Зато врач «неотложки» был настроен куда менее оптимистично:
— Нервный шок спровоцировал у больного множественные тяжелые патологии. Кроме того, он страдает помутнением сознания, речь у него абсолютно бессвязная.
— А что он говорит?
— Что он забыл сменить луковицу, это, мол, и есть причина всех несчастий, ну, и прочий бред…
У меня пересохло в горле, я не знал, что и сказать. Если мой коллега считал, что его заколдовали обитатели замка, да еще с помощью компьютерного вируса, вряд ли стоило посвящать в это лечащих врачей. Я ограничился разъяснением, что это отнюдь не симптомы слабоумия, а просто терминология, принятая в налоговом жаргоне для сокрытия профессиональной тайны. Реаниматора мои слова вполне устроили, он не стал развивать эту тему, поблагодарил за то, что я успокоил его насчет умственного состояния пациента, и занялся другими делами.
Посещения больных здесь не разрешались, и я передал Рафаэлю записку, где сообщил, что все в порядке, вирус под контролем, а дальнейшим расследованием махинаций
Green Warя займусь сам. Потом заскочил к нему домой, с большим трудом разыскал среди кроваток и сосок его флэшку и поехал в управление, где и отдал ее на анализ в отдел техобслуживания.
До середины дня я участвовал в процедуре спасения и восстановления зараженных досье. Когда техник подтвердил, что вирус действительно проник к нам через флэшку Рафаэля, я попросил его съездить вместе со мной в офис
Green War.
* * *
Морис Пикар и Джонатан Прайс беседовали с журналистом из «Берри репюбликен», которого тут же призвали в свидетели их доброй воли по отношению к налоговой инквизиции. Мой техник подключил свой детектор к их жесткому диску, с которого Рафаэль скачал все данные, и буквально через несколько минут вынес вердикт:
— Защита не тронута; вирусов, червей, троянов, ботов, шпионских и фишинговых средств не наблюдается, куки — чистые.
Увидев, что я не реагирую, он перевел:
— Нет тут никаких вирусов. Этот жесткий диск не подвергался атакам и сам никого не заражал.
Англичанин пошел провожать репортера, а малыш ПГД — сегодня он вырядился, вместо клетчатой рубашки, в свитер с принтом, изображающим сбор трансгенной кукурузы, — обратил ко мне свое остренькое личико, сморщенное в сладкой улыбке:
— Весьма сочувствую вашему коллеге, но этот вирус он подцепил где-то в другом месте, скорее всего, на каком-нибудь порносайте.
Я вздрогнул и спросил, стараясь говорить как можно спокойнее:
— Это откуда же у вас такие сведения?
— От моих информаторов, — невозмутимо ответил он и при этом ткнул пальцем в маленький маятник с медным шпеньком, стоявший перед ним на столе.
— То есть?..
— Нет уж, извините, я, как и вы, не раскрываю свои источники. Но я абсолютно в этом уверен; обследуйте его PC и убедитесь сами.
Я вопросительно гляжу на техника — тот опускает глаза, — и звоню жене Мартинеса, чтобы предупредить о его визите. Потом даю ему адрес, и он тотчас отбывает на своем мотоцикле.
— Что-нибудь еще? — в унисон спрашивают компаньоны, заложив руки за спины и взирая на меня с издевательским благодушием.
Я приношу им извинения от имени налоговой администрации и, чтобы они не думали, будто я нагрянул к ним с единственной целью — обвинить, да еще голословно, в компьютерных кознях, прошу список автомобилей, принадлежащих
Green War, плюс отчеты о пробеге каждого, таблицы амортизационных отчислений и вычетов из расходов на бензин.
— Мы предоставим вам всю информацию на бумаге, так оно безопаснее, не правда ли? — с ухмылкой говорит Морис Пикар спустя несколько минут, выкладывая на оккупированный мной стол четыре штабеля папок.
Его компаньон протягивает мне резиновые перчатки, смиренно поясняя:
— Это нелишняя предосторожность, вдруг страницы пропитаны ядом.
Все ясно. Если моя проверка выявит какие-либо нарушения, мне не миновать их жалобы на клеветническое обвинение по поводу рафаэлевой флэшки. Не проходит и часа, как это опасение подкрепляет отчет по экспертизе из отдела техобслуживания, присланный на мой ноутбук: Рафаэль действительно подцепил злосчастный вирус накануне вечером, в 23 часа 48 минут, зайдя на сайт
www.fuckme.com.
[22]Я, разумеется, никого не посвящаю в эту новость, однако по спокойному торжеству, блеснувшему в прищуренных глазках Мориса Пикара, вижу, что он все знает.
— Мои информаторы никогда не ошибаются, — многозначительно говорит он и, взяв со стола маятник, сует его в карман. — Именно благодаря им нам и удалось выйти на четвертое место в списке МСП по департаменту Эндр.
Я спрашиваю его нарочито безразличным тоном, якобы из вежливого интереса, что это за информаторы такие — пара блуждающих огоньков, инопланетян или ангелов-хранителей?
— Выбирайте сами, — отвечает Морис Пикар так серьезно, словно и впрямь полагается на мои критерии оценки.
Он натягивает зеленый халат, прикрывает свою плешь медицинской шапочкой, надевает противогаз и уходит в парник, к своим сотрудникам. Англичанин разъясняет, пристально глядя мне в глаза:
— В данный момент мы ведем разработку сексуальной ловушки с феромонами
[23]для уничтожения походного шелкопряда.
Больше мне здесь делать нечего. Я отксериваю интересующие меня документы, прячу их в кейс. И тут начинается дождь. Сначала в круглое окошко над моей головой стучат отдельные капли, но очень скоро их сменяют буйные потоки воды. И тут я вспоминаю, что не закрыл люк машины.
— Я вас провожу, — предлагает Джонатан Прайс, доставая большой зонт с рекламой их разработок: взвод гигантских личинок с аппетитом пожирает гусениц-агрессоров, напавших на кукурузные початки, которые радостно аплодируют своим защитникам.
Мы выходим; на дворе настоящий потоп. Я залезаю в свою
Clio: ее спортивные чашеобразные кожаные сиденья сейчас больше похожи на тазы с дождевой водой. Вставляю ключ в зажигание, жму на кнопку, закрывающую люк, но тот не реагирует. Странно, — все остальное работает нормально, и радио, и фары, и дворники…
— Какие-то проблемы? — осведомляется англичанин.
Я объясняю, в чем дело, не спуская глаз с люка, на вид вполне исправного. Джонатан уходит, через минуту возвращается с брезентом и накрывает им всю машину, прикрепив две растяжки к ручкам дверец.
— Спасибо, конечно, но так я не смогу вести машину.
— Переждите ливень у нас.
Он ведет меня назад, предлагает чаю. Я уже допиваю третью чашку, а дождь и не думает утихать. Заметив, с каким возрастающим беспокойством я поглядываю на часы, мой поднадзорный спрашивает учтивым тоном с едва заметной ноткой садизма, уж не опаздываю ли я на встречу с другими своими «клиентами». Я киваю. На самом деле, я имел глупость отговорить Коринну ехать на своей машине к зубному врачу — мало ли, как скажется анестезия! — и теперь ей придется меня ждать.
— Что случилось? — интересуется Морис Пикар, выходя из парника.
Его компаньон разъясняет сложившуюся ситуацию.
— Ладно, я его отвезу, — решает ПГД, стаскивая с себя халат.
Я отвечаю, что тронут его любезностью, но уж как-нибудь сам выйду из положения.
— Никуда ваша машина не денется! — настойчиво убеждает меня Джонатан Прайс. — Вернетесь завтра, когда подсохнет, и заберете ее. Морис так и так собирался ехать в Шатору.
Но я с чисто протокольной улыбкой отклоняю их предложение. Никогда и ни в чем не зависеть от налогоплательщиков, не вступать с ними ни в какие обязывающие отношения — вот первая заповедь инспектора. Особенно, в данном случае, — ведь я только что обвинил их в злостных намерениях, да еще совершенно безосновательно.
— Благодарю вас, я лучше вызову такси.
Я отыскиваю в памяти своего мобильника номер таксопарка и набираю его. Увы, на город обрушился потоп, и у них нет ни одной свободной машины. Звонит Коринна и вяло, еле ворочая языком, сообщает, что она уже двадцать минут как освободилась, кабинет дантиста закрывается в семь часов, и если я не успею ее забрать, врач может сам подвезти ее до дома, только это неудобно; неужели так трудно было приехать вовремя?
— Ну что, он едет или нет? — нетерпеливо спрашивает Морис Пикар, застегивая свой желтый дождевик. — Сегодня день рождения моей сестры, и кондитер не будет ждать до второго пришествия.
Деваться мне некуда, я соглашаюсь, и меня запихивают в довоенную развалюху, которая ползет, как черепаха, по нескончаемо длинной аллее, скрипя и громыхая на колдобинах.
— Сколько же ей лет? — спрашиваю я, лишь бы отвлечься от этих надрывных звуков.
— Это
Junior Т10выпуска 1935 года, и она не состоит на балансе предприятия, — отвечает он, недвусмысленно намекая на то, что здесь мне ничего не светит. — По оценке экспертов, она стоит сорок тысяч евро, но вам, конечно, известно, что коллекционные автомобили не подлежат налогообложению так же, как произведения искусства.
— Вы не поняли, я имел в виду вашу сестру. Сколько ей сегодня исполнилось?