Эрик-Эмманюэль Шмитт
АННА слабо качает головой.
Я же вижу — ты хочешь спать.
АННА, подавляя зевок, снова отказывается.
С улицы через открытое окно все слышнее становится пение нацистских солдат. ФРЕЙД инстинктивно отшатывается от окна.
(Про себя.) И ведь не скажешь, что плохо поют…
АННА уронила голову на книгу. ФРЕЙД подходит к ней сзади и обнимает.
Моей девочке пора спать.
АННА (просыпаясь, удивленно). Где я была?
ФРЕЙД. Не знаю… Во сне…
АННА (тем же удивленным тоном). Куда мы уходим, когда засыпаем? Когда все проваливается и даже ничего не снится? Куда мы уносимся? (Мечтательно.) Скажи, папа, где мы очутимся, если вдруг проснемся и окажется, что все это: Вена, твой кабинет, книги и эти… вон там… — было только сном?
ФРЕЙД. Ты так и осталась маленькой девочкой. Дети — стихийные философы, они всегда задают вопросы.
АННА. А взрослые?
ФРЕЙД. Взрослые — стихийные болваны, они на них отвечают.
АННА снова зевает.
Ну иди, иди же спать! (Настойчиво.) Теперь-то ты уже взрослая!
АННА. А ты — уже нет.
ФРЕЙД. Как это?
АННА (с улыбкой). Ты уже не взрослый.
ФРЕЙД (улыбаясь в ответ). Ну да, я уже стар, это правда.
АННА (ласково). И болен.
ФРЕЙД (эхом). И болен. (Словно сам себе.) Возраст… это что-то такое неосязаемое… абстрактное, как сами цифры… Пятьдесят, шестьдесят восемьдесят два — что это значит? Голые, ничего не значащие числа — они что-то говорят о других, но к нам самим не имеют никакого отношения. Никто не умеет считать собственные годы.
АННА. Можно забыть о возрасте, но моложе от этого не станешь.
ФРЕЙД. Человек не меняется, Анна, меняется мир вокруг него: люди быстрее ходят и тише говорят, зимы становятся все холоднее, а лета — все жарче, ступеньки — все выше, а буквы в книгах — все мельче, суп теряет аромат, любовь теряет вкус… все сговорилось против тебя, а внутри-то ты такой же, как был. (С наигранной веселостью.) Видишь ли, трагедия старости в том, что она всегда обрушивается на молодых! Иди спать.
АННА зевает.
АННА (раздраженная пением). И откуда их столько — разгуливают тут целыми оравами и дерут глотку.
ФРЕЙД. Это не здешние. Немцы самолетами привозят своих людей, вот они и шляются по улицам. (Упрямо.) Своих нацистов в Вене нет.
Он натужно кашляет. АННА хмурит брови.
АННА. Да, конечно… Но здесь грабят и измываются над людьми почище, чем в Германии. Я сама видела, как штурмовики волокли старого рабочего с женой, чтобы заставить их стирать с тротуаров надписи в защиту Шушнига. Толпа орала: «Пусть жиды поработают! Давно пора!», «Спасибо фюреру — нашел им работенку!» Тут же, в двух шагах, избивали хозяина бакалейной лавки на глазах у жены и детей… А еще подальше лежали тела евреев, которые не стали дожидаться, пока за ними придут, и выбросились из окна… Ты прав, папа, нацистов в Вене нет… для этой мрази надо придумать словечко посильнее.
ФРЕЙД захлебывается кашлем.
Подпиши эту бумажку, папа, чтобы мы могли уехать!
ФРЕЙД. Это подлая бумажка.
АННА. Благодаря твоим связям за границей у нас есть возможность выехать из Вены, причем легально. В нашем распоряжении не больше месяца. Не дожидайся, пока станет слишком поздно!
ФРЕЙД. А как же солидарность, Анна?
АННА. С кем, с нацистами?
ФРЕЙД. Нет, с нашими братьями, которые остаются здесь. С теми, кого грабят, унижают, убивают. Уехать — значит постыдно отречься от них.
АННА. По-твоему, лучше быть мертвым евреем, чем живым? Прошу тебя, папа, подпиши!
ФРЕЙД. Ну хорошо, я подумаю. А теперь иди спать.
АННА мотает головой.
Упряма, как осел!
АННА. Упряма, как сам Фрейд.
ФРЕЙД (глядя в окно, внезапно оставляет ласково-шутливый домашний тон). Ты обращаешься со мной как с приговоренным к смерти.
АННА (живо). Папа!
ФРЕЙД. Конечно, все мы приговорены к смерти, а я так и вовсе отправляюсь с первым эшелоном. (Поворачивается к Анне, подходит к ней.) Не из-за нацистов ты сидишь здесь каждый вечер, и не судьбы Австрии тебя тревожат, ты не отходишь от меня, как будто я вот-вот свалюсь без сознания, вздрагиваешь, стоит мне закашляться, словом, дежуришь около меня. (Целует ее в лоб.) Но… не будь слишком заботливой, дочка. Вы обе, ты и твоя мать, так ласковы со мной… не надо этого, а то… а то я прилеплюсь к жизни так сильно, что будет трудно уходить.
АННА поняла и быстро встает.
АННА. Спокойной ночи, папа. Мне действительно хочется спать.
Подходит к отцу, ФРЕЙД снова целует ее в лоб.
Сцена 2
Резкий стук в дверь. Грохот сапог.
Не ожидая ответа, в кабинет врывается гестаповский ОФИЦЕР.
ОФИЦЕР. Гестапо! (Через плечо, своим людям.) Стойте там!
Сапоги грохочут уже в коридоре.
Глаза ФРЕЙДа полыхают гневом.
ОФИЦЕР по-хозяйски, не спеша прохаживается из конца в конец кабинета.
Я зашел к вам просто так, чисто по-дружески, доктор Фрейд… (Смотрит на полки.) Ага, мы тут, я вижу, книжечки расставляем. (Как ему представляется, с тонкой иронией.) Кажется, я в прошлый раз нарушил порядок у вас на полках, виноват! (Сбрасывает новую порцию книг.)
ФРЕЙД (в тон ему). Ничего-ничего, пожалуйста! Всегда приятно пообщаться с эрудированным человеком!
ОФИЦЕР придирчиво оглядывает полки.
АННА. А что, интересно знать, вы сделали с нашими книгами? Сожгли, как все труды моего отца?
ФРЕЙД. Чем ты недовольна, Анна, скажи спасибо прогрессу! В Средние века меня самого сожгли бы на костре, а теперь жгут всего лишь мои книги!
ОФИЦЕР (сквозь зубы). Сделать доброе дело никогда не поздно.
АННА инстинктивно подается к отцу, словно желая его заслонить.
ФРЕЙД (все так же насмегиливо, пропустив угрозу мимо ушей). Вы нашли, что искали? Документы, подрывающие режим? Как, разве они не были спрятаны между страниц в тех книгах, которые вы унесли? (ОФИЦЕР раздраженно отмахивается. ФРЕЙД понимающе кивает.) Ну-ну… Ладно уж, признаюсь… вы их и не могли найти… потому что… (переходит на шепот) самые важные документы такого рода хранятся… да-да… (ОФИЦЕР, заинтригованный, подходит поближе.) Я вам скажу где… (Помедлив.) Они хранятся… (ФРЕЙД тычет себя в грудь) вот здесь!
АННА (указывая на себя). И здесь!
ОФИЦЕР угрожающе переводит взгляд с одного на другую.
ОФИЦЕР. Это, надо полагать, еврейский юмор?
ФРЕЙД (все так же вызывающе). Конечно! Правда, я давно забыл, что я еврей, но нацисты мне напомнили. И я им очень благодарен: быть евреем перед нацистами — самая достойная позиция! Если б я и не родился евреем, то захотел бы им стать! Назло вам! Берегитесь, вы разбудите в людях потаенные силы!
ОФИЦЕР швыряет на пол еще несколько книг. Потом хватает старинную статуэтку. ФРЕЙД предостерегающе протягивает руку.
ОФИЦЕР. Скажите-ка, эти штуковины очень ценные?
АННА. Осторожнее!
ФРЕЙД (перебивая дочь). Ничуть! Просто досталось по наследству. Я давно собирался их выкинуть… вам приглянулась вот эта? Хотите, подарю?
ОФИЦЕР (ставит статуэтку наместо). Да нет, зачем мне такое барахло?
АННА и ФРЕЙД облегченно вздыхают.
АННА (с трудом сдерживая ярость). У вас есть ордер? Кто вас уполномочил являться сюда и грабить нас каждый день?
ОФИЦЕР. Кто-то что-то сказал?
АННА. Вы меня прекрасно слышали, я спрашиваю: кто вам позволил каждый день терзать нас?
ОФИЦЕР (Фрейду). Надо же, как у вас тут интересно… Я слышу голоса…
АННА. Сдается мне, вы слишком много на себя берете для простого офицеришки. Не забывайте, что у нас есть друзья по всему миру. Сам президент Рузвельт и даже Муссолини обратились к вашему фюреру, требуя, чтобы нас не трогали и выпустили из страны.
ОФИЦЕР. Чуднό! А теперь ничего больше не слышу.
АННА (грубо). Ну так убирайтесь вон!
ОФИЦЕР (как ужиленный). Что-что?
АННА. Довольно! Убирайтесь отсюда и скажите своим кретинам, чтоб не волочили ружья по полу. В прошлый раз Эмилю пришлось три дня драить паркет.
ОФИЦЕР. Ты понимаешь, с кем разговариваешь, жидовская морда, а?
АННА. Лучше не спрашивай!
ФРЕЙД. Анна!
ОФИЦЕР замахивается, чтобы ударить АННУ, ФРЕЙД становится между ними и, твердо глядя в лицо гестаповцу, быстро и жестко говорит:
Принеси деньги, Анна.
ОФИЦЕР (мгновенно успокоившись, с хищной ухмылкой). Как вы меня хорошо понимаете, доктор Фрейд!
ФРЕЙД. Это несложно.
АННА. Но, папа, у нас больше нет денег.
ФРЕЙД. Сейф.
Указывает на стену в глубине сцены. АННА подходит к ней, приподнимает картину и открывает потайной сейф. ФРЕЙД обращается к офицеру самым светским тоном:
Вот о чем вы не подумали, не правда ли?
ОФИЦЕР. У еврейских собак всегда где-нибудь да закопана косточка про запас.
ФРЕЙД. Можете донести начальству.
АННА (отцу). Зачем ты даешь им еще денег?
ФРЕЙД. Чтоб обеспечить себе мир и покой.
АННА. Если это мир, то я не представляю себе, что такое война!
ФРЕЙД. Не беспокойся, у них воображение побогаче твоего.
АННА (ОФИЦЕРУ, кладя на стол деньги). Берите.
ОФИЦЕР. Сколько тут?
ФРЕЙД. Шесть тысяч шиллингов.
ОФИЦЕР. Ничего себе! (восторженно присвистывает.)
ФРЕЙД. Да, недурно. Можете гордиться: мне никогда не удавалось заработать такую сумму за один сеанс.
ОФИЦЕР (поспешно сгребая деньги). Самое противное у вас, евреев, — это что вы почти не сопротивляетесь.
АННА (срываясь). Ну хватит! Получили свои деньги, так заткнитесь и идите прочь!
ФРЕЙД. Анна!
АННА (отцу). Эта скотина будет тут хамить, а нам, по-твоему, все терпеть, только потому что таких скотов целое стадо?
ФРЕЙД. Анна!
АННА. Да ты посмотри, отец, как у него блестят сапоги! Просто черный мрамор! Он наверняка полирует их часами напролет! (Гестаповцу.) Наваксишь и драишь щеткой вот так, вжик-вжик! Приятно, да?
ОФИЦЕР. Я не…
АННА. А потом берешь тряпочку и водишь, водишь по сапогу, пока не заблестит. Круглый, блестящий! И чем больше блестит, тем тебе приятнее. А с женщиной небось давно не спал? С женщинами получается не так блестяще, а?
ОФИЦЕР. Она пойдет со мной!
АННА. Куда это?
ОФИЦЕР. В гестапо!
АННА. Он хочет, чтоб я ему еще что-нибудь рассказала, ему нравится слушать про себя… Хочешь, я тебе объясню, почему ты каждое утро тратишь добрых четверть часа, чтобы сделать идеальный проборчик, волосок к волоску? Или почему обожаешь отутюженные складочки? Почему грызешь ногти? А хочешь, скажу, почему ты воротишь нос от женщин и предпочитаешь пить пиво в мужском обществе?
ОФИЦЕР (хватает ее за руку). В гестапо!
ФРЕЙД. Нет! Нет!
АННА. Перестань, отец! Так я и испугалась этих подонков!
ОФИЦЕР. Знаешь, что с тобой сделают за такие слова?
АННА. Да уж как-нибудь знаю получше тебя!
ОФИЦЕР подскакивает к ней с занесенной для удара рукой.
ФРЕЙД. Дитя мое!
АННА (дерзко выпрямившись). Кто ты такой? Мелкая сошка, пешка, которая понятия не имеет о правилах игры! Мы уезжаем, ты что, не знаешь? Весь мир знает, что мы уезжаем.
ОФИЦЕР. А ну, за мной! Ты арестована!
АННА. Ну-ну, беги в свое стадо — почувствуешь себя сильнее!
ОФИЦЕР (Фрейду). Смотри на свое отродье, жид, больше ты ее не увидишь.
АННА. Не волнуйся, папа. Они тебя пугают, потому что знают, что уже поздно, они уже ничего не могут нам сделать.
ОФИЦЕР. Ничего? Думаешь, ты умнее всех, образина такая? Удачная дочка у тебя получилась, жид!
Уходит и грубо тащит Анну, обхватив ее рукой.
АННА (с порога). Папа, подпиши ту бумагу, слышишь? И ничего не говори маме. Подпиши, иначе мы никогда не получим визу на выезд. (Вырываясь.) Отпустите! Я иду с вами…
Они уходят.
Дверь захлопывается.
Сцена 3
ФРЕЙД (потрясенный, машинально повторяет). Бумага, бумага! Анна!.. Анна…
Усилием воли пытается успокоиться. Проводит рукой по лбу, подходит к письменному столу, на котором царит рабочий беспорядок. Все еще машинально, но уже не так нервно произносит:
Бумага…
Вдруг ему что-то приходит в голову. Он снимает трубку и решительно набирает номер.
Алло! Посольство Соединенных Штатов? Говорит профессор Фрейд. Вы можете соединить меня с мистером Уайли? Да, Фрейд. По срочному делу. (Пауза.) Алло, господин посол? Это Фрейд. Только что забрали Анну… мою дочь… да, гестапо конечно! Прошу вас, сделайте что-нибудь!.. Да… обещаю… подпишу… Да, пожалуйста, перезвоните, я буду ждать!
В волнении кладет трубку и только тогда, в пустоту, добавляет:
Спасибо.
Внезапно вспоминает, о чем просили его АННА и посол.
Бумага… бумага…
Находит наконец нужный листок, садится за стол и, прежде чем подписать, перечитывает.
Со вздохом берет ручку, но вдруг его осеняет идея. Он снова окунает перо в чернила и делает приписку:
«Я, нижеподписавшийся, профессор Фрейд, подтверждаю, что после присоединения Австрии к Германскому рейху немецкие власти, и в частности гестапо, проявили должное уважение к моей научной репутации, я имел возможность свободно жить и работать, мне ни в чем не чинили препятствий, и у меня нет ни малейших причин для недовольства».
«Post scriptum. От всей души рекомендую всем и каждому поближе познакомиться с гестапо».
Затем ставит подпись и посыпает листок песком, чтобы осушить чернила.
Сцена 4
НЕЗНАКОМЕЦ появляется внезапно, из-за оконных штор. Как он влезал в окно, видно не было. Появление его должно выглядеть и просто, и таинственно. Одет он весьма — и даже чересчур — элегантно: фрак, перчатки, плащ, трость с набалдашником — ни дать ни взять денди на выходе из Оперы.
Он смотрит на ФРЕЙДА с явной симпатией.
Почувствовав на себе взгляд, ФРЕЙД оборачивается.
НЕЗНАКОМЕЦ (самым непринужденным тоном). Добрый вечер.
ФРЕЙД резко привстает, опираясь на письменный стол.
ФРЕЙД. Что это значит? Кто вы такой?
Молчание.
Что вам угодно?
НЕЗНАКОМЕЦ улыбается, но по-прежнему молчит.
Как вы вошли?
Все та же любезная улыбка и молчание.
Что вам тут нужно?
ФРЕЙДУ приходит в голову, что перед ним вор.
Денег больше нет, вы опоздали.
НЕЗНАКОМЕЦ (морщится). Вам лучше удаются вопросы.
ФРЕЙД. Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ улыбается, но отвечать не спешит.
Наконец ФРЕЙД не выдерживает и выхватывает из ящика стола револьвер. Но тут же понимает, насколько нелепо выглядит, и потому держит револьвер в руке, не наводя на НЕЗНАКОМЦА.
(Очень отчетливо.) Кто вы такой?
НЕЗНАКОМЕЦ (беззаботно). Вы мне все равно не поверите. А от этой игрушки толку мало. (Подходит к дивану и изящно опускается на него) Давайте лучше поговорим.
ФРЕЙД (откладывает револьвер). Я не собираюсь разговаривать с человеком, который влезает ко мне в окно и не желает называть себя.
НЕЗНАКОМЕЦ. Ну, раз вам непременно так хочется…
Быстро подходит к шторам и скрывается за ними. Через две секунды входит снова, запыхавшийся, расхристанный. Завидев ФРЕЙДА — как будто только что, — бросается к нему и падает в ноги.
Сударь, сударь, спасите меня, умоляю! За мной гонятся, спасите! (Он играет превосходно.) Вон они, уже там… (Подбегает к окну.) Гестапо! Они меня видели. Заходят в дом! (Снова падает на колени.) Спасите, не выдавайте меня!
ФРЕЙД (на минуту захваченный игрой). Гестапо?
НЕЗНАКОМЕЦ (преувеличенно театрально). Спрячьте, о, спрячьте меня!
ФРЕЙД (спохватившись, отталкивает НЕЗНАКОМЦА). Прекратите!
НЕЗНАКОМЕЦ (обрывая игру). Вам не жалко несчастную жертву?
ФРЕЙД. Вы никакая не жертва, а паяц!
НЕЗНАКОМЕЦ встает.
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы сами захотели, чтобы я чего-нибудь вам наплел.
ФРЕЙД (овладев собой, уверенным тоном). Ну вот что, я вижу два возможных объяснения тому, зачем вы сюда явились: вы либо вор, либо больной. В первом случае, вам здесь нечего делать — ваши коллеги из гестапо уже выгребли все подчистую. Во втором же…
НЕЗНАКОМЕЦ. А третьего вы не допускаете?
ФРЕЙД. Вы не больной?
НЕЗНАКОМЕЦ (его коробит это слово). Больной! Какое мерзкое слово — законная лазейка для смерти.
ФРЕЙД. Если вы не больной, то чего ради пришли ко мне?
НЕЗНАКОМЕЦ (фальшиво). Мало ли что еще могло меня привести: любопытство, восхищение.
ФРЕЙД (пожимает плечами). Так говорят все мои больные!
НЕЗНАКОМЕЦ (фальшиво). Может быть, я пришел по поводу одного знакомого…
ФРЕЙД. Вот-вот, а потом так…
НЕЗНАКОМЕЦ (с досадой). Хорошо… предположим, я сам нуждаюсь в вашей помощи… что вы мне можете посоветовать?
ФРЕЙД. Записаться на прием! (Подталкивает НЕЗНАКОМЦА к двери.) Всего хорошего, сударь, мы выберем время, которое устроит нас обоих, и увидимся через несколько дней.
НЕЗНАКОМЕЦ (упирается). Невозможно. Завтра меня тут уже не будет, а через пару месяцев не будет и вас.
ФРЕЙД. Как вы сказали?..
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы поедете в Париж, к принцессе Бонапарт… потом в Лондон, в Мерсфилд-Гарденс, если мне не изменяет память…
ФРЕЙД. Мерсфилд-Гарденс?.. С чего это вам вздумалось… у меня и в мыслях такого нет…
НЕЗНАКОМЕЦ. Точно вам говорю! Да не беспокойтесь, все будет хорошо. Вас примут с почетом, лондонская весна придется вам по душе, вы закончите свою книгу о Моисее.
ФРЕЙД. Вы, я вижу, читаете научную прессу.
НЕЗНАКОМЕЦ. Как там она у вас будет называться? «Моисей и монотеизм»? Не стану говорить, какого я о ней мнения.
ФРЕЙД (перебивает). Я еще не придумал название! (Повторяет про себя, обдумывая предложение НЕЗНАКОМЦА.) «Моисей и монотеизм»… а что, неплохо… вполне в духе… Вы интересуетесь психоанализом?
НЕЗНАКОМЕЦ. Скорее лично вами.
ФРЕЙД. Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ (продолжая прерванную тему). Но, что самое странное, вы будете жалеть о Вене.
ФРЕЙД (резко). Ну уж нет!
НЕЗНАКОМЕЦ. Плод распробуешь хорошенько, только когда съешь. К тому же вы из тех людей, которым доступен лишь потерянный рай. Да-да, вы будете жалеть о Вене… Уже жалеете — могли бы уехать месяц назад, а все не едете.
ФРЕЙД. Просто я надеялся на лучшее. Думал, все уладится.
НЕЗНАКОМЕЦ. Просто вам жаль расстаться с Веной. Здесь, по аллеям Пратера, вы бегали в коротеньких штанишках, в здешних кофейнях излагали свои первые теории, здесь, по набережным Дуная, гуляли в обнимку со своей первой любовью, а потом чуть не утопились в ласковых дунайских волнах… В Вене остается ваша молодость. А в Лондоне ждет старость. (Прибавляет скороговоркой, словно сам себе.) И все же я вам завидую…
ФРЕЙД. Скажите, кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы не поверите.
ФРЕЙД (желая покончить с раздражающей неопределенностью). В таком случае уходите!
НЕЗНАКОМЕЦ. До чего же вы устали от людей, что так спешите отделаться от меня. Я думал, вы более внимательны к пациентам, доктор Фрейд. Выставляете меня вон! Разве можно так обращаться с невротиком? Может быть, вы — его последняя надежда. Что, если я сейчас пойду и брошусь под машину?
На ФРЕЙДА речи гостя произвели сильное впечатление, он опускается на диван.
ФРЕЙД. Вы пришли не вовремя, нынче вечером нет никакого доктора Фрейда… Лечить людей… Думаете, если я лечу других, то не могу страдать сам? Иной раз меня разбирает зло на тех, кого я спас, мне-то никто не поможет, я один со своим горем…
НЕЗНАКОМЕЦ. Она вернется.
ФРЕЙД вопросительно поднимает голову.
АННА. Ее долго не продержат. Никто им не позволит, и они это прекрасно знают. Она скоро вернется, и вы прижмете ее к груди с щемящим чувством, больше похожим на отчаяние, чем на счастье, — вот когда понимаешь, что жизнь держится на тонкой ниточке, и на этот раз она не оборвалась… эта хрупкость дает силы любить…
ФРЕЙД. Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ. Когда вы вот такой, как сейчас, очень хочется признаться.
Порывается погладить ФРЕЙДА по голове. Тот, удивленный, внезапно принимает решение. Пружинисто встает. В нем просыпается врач.
ФРЕЙД. Вам нужна моя помощь?
НЕЗНАКОМЕЦ (с оттенком удивления). Да. То есть нет. То есть… Мне показалось… э, смешно подумать… пустые надежды… По правде говоря, сильно сомневаюсь…
ФРЕЙД…что я смогу вам помочь. Ну, конечно! (Привычно воодушевляясь.) Каждый считает себя уникальным, наука же утверждает обратное. Я займусь вами — все равно остается только ждать до утра. (Смотрит в лицо НЕЗНАКОМЦУ.) Странно, почему-то вы не вызываете во мне особой жалости.
НЕЗНАКОМЕЦ. И правильно.
ФРЕЙД (потирая руки). Ну что ж. Приступим. (Заметно оживляется.) Ложитесь сюда. (Указывает на диван. НЕЗНАКОМЕЦ укладывается.) Ваше имя?
НЕЗНАКОМЕЦ. Настоящее?
ФРЕЙД. Таков порядок. (Терпеливо.) Назовите свое имя. Имя вашего отца.
НЕЗНАКОМЕЦ. У меня нет отца.
ФРЕЙД. Но вас же как-то зовут.
НЕЗНАКОМЕЦ. Никто меня не зовет.
ФРЕЙД (раздраженно). Вы мне не доверяете?
НЕЗНАКОМЕЦ. Это вы мне не верите!
ФРЕЙД. Ну хорошо, попробуем по-другому. Расскажите мне свой сон… самый последний.
НЕЗНАКОМЕЦ. Я не вижу снов.
ФРЕЙД (ставит диагноз). Блокировка памяти — случай серьезный, но классический. Тогда просто расскажите что-нибудь.
НЕЗНАКОМЕЦ. Все равно что?
ФРЕЙД. Что угодно.
НЕЗНАКОМЕЦ пристально смотрит на ФРЕЙДА, как будто заглядывает ему в самую душу и подпитывается его внутренней энергией, прежде чем заговорить.
НЕЗНАКОМЕЦ. Когда я был маленький, на меня каждый день глядело яркое солнце с безоблачного неба, надо мной щебетали добрые нянюшки, их приоткрытая грудь сладко пахнет ванилью.
И вот однажды утром, когда мне было пять лет, я сидел на полу в пустой кухне. Это была просторная комната, вся мебель в ней жалась по стенам, словно в страхе отступила от пустой середины, по которой во все стороны разбегались косые красные и белые пли-точные дорожки. Я любил болтаться на кухне, ползать на четвереньках под ногами у прислуги, перехватить иной раз что-нибудь вкусненькое: ломтик колбасы или крошки от пирога… Почему в тот день там никого не было? Не знаю, это взрослый вопрос, тогда я об этом не задумывался, помню только, что сидел один посреди жгуче-красных и водянисто-белых узоров.
В цветных клеточках таился причудливый мир; это только взрослые видят под ногами просто пол, для ребенка каждая плитка живет сама по себе. На одной получается из бороздок и пятен дракон с разинутой пастью, на другой — цепочка монахов в капюшонах, на третьей — чье-то лицо, прижатое к забрызганному грязью стеклу, на четвертой — что-то еще… Кухня была целой вселенной, с которой соприкасалось множество других вселенных, готовых вырваться из тесных квадратов. И я вдруг закричал. Сам не знаю зачем. Наверное, чтобы услышать собственный голос или позвать хоть кого-нибудь. Но мне никто не ответил.
ФРЕЙД слушает с нарастающим изумлением.
Пол стал плоским и безликим. Печка спала крепким сном. Плита, на которой обычно всегда пыхтела кастрюля, казалась мертвой.
ФРЕЙД с отрешенным видом, словно вглядываясь в память, шевелит губами вместе с НЕЗНАКОМЦЕМ.
Я кричал и кричал… Мой крик поднимался на верхние этажи, метался в пустых комнатах, где некому было его услышать.
ФРЕЙД (продолжает, как будто знает все наперед). Крик облетал весь дом и возвращался ко мне эхом, от которого пустота казалась еще оглушительнее.
НЕЗНАКОМЕЦ (подхватывает). Кухня вдруг сделалась какой-то чужой: свежевымытый пол, мебель и то, как она расставлена, — все стало чужим и странным.
ФРЕЙД. Я почувствовал себя отделенным от мира. И тогда я подумал…
ФРЕЙД и НЕЗНАКОМЕЦ (синхронно). «Вот это — я. Я — Зигмунд Фрейд, мне пять лет, и я навсегда запомню эту минуту».
Пауза. ФРЕЙД медленно переводит взгляд на НЕЗНАКОМЦА.
НЕЗНАКОМЕЦ (продолжает все тем же сомнамбулическим тоном). А еще ты подумал, хотя и без слов: «Я кричу и плачу в пустом доме. Меня никто не слышит. Мир — такой же пустой дом, где никто не откликается на зов». (Пауза.) Я пришел сказать тебе, что это не так. Есть кто-то, кто всегда слышит тебя. И приходит к тебе.
ФРЕЙД смотрит на НЕЗНАКОМЦА со страхом. Подходит к нему, трогает рукой. Убедившись в его реальности, снова отступает.
ФРЕЙД. Это невозможно. Откуда вы узнали? Вы были в гестапо и читали мои бумаги.