Колин Харрисон

Найти в Нью-Йорке

Посвящаю моей матери и памяти отца
1

Три девушки в машине ночью едут на бруклинский пляж. Две из них — мексиканки, им лет девятнадцать-двадцать: молоденькие и хорошенькие, как многие мексиканские девушки, которых встречаешь в Нью-Йорке. Прямые черные волосы, мягкие черты, ясноглазый оптимизм, еще не стертый тяжелым трудом. Одетые в синюю униформу обслуживающего персонала с нашлепками «Корпсерв» на груди, они угнездились в малогабаритной двухдверной «тойоте», несущейся по Белт-парквей. Громыхающему незастрахованному автомобилю пятнадцать лет, на нем просроченные номера штата Джорджия, а его рыночная цена — сто двадцать пять долларов. В Нью-Йорке всегда можно купить такую машину — и всегда можно такую машину продать. Зачем оформлять всякие бумажки? Это для тех, у кого есть большие деньги и кто не прочь их потерять. А у этих мексиканских девушек денег нет. Их работа — убираться в офисах на Манхэттене. Рабочий день у них начинается в семь вечера, так что сейчас, видимо, пять утра, вот-вот начнется рассвет. Они выезжают проветриться после смены почти каждую ночь, это их способ показать: работа нас еще не доконала. Несколько минут просидеть в машине на пляже, а потом мигом — в дом на авеню Ю, где они живут вместе с девятью другими девушками. Почему на машине? «Метро, оно в наши места не ходит». А на автобусе «пилить целую вечность». Так что девушки едут на автомобиле. Часто они выкуривают немного травки, которую им дают какие-то ребята, и начинают хихикать. Открывают треснувшую крышу машины, чтобы дым шел вверх. Наслаждаются свободой, долларами, которые им так тяжело достаются, своим временным статусом американок. Курят, может, что-нибудь пьют, слушают радио. Хихикающие и милые, но жесткие — пожестче американских девушек. В стране они нелегально. У каждой — фальшивая грин-карта, купленная за сто пятьдесят долларов. Они проделали этот путь и пока не получили по носу, к тому же пока они не обременены детьми и мужьями. Пикники и волейбол в одном из мексиканских секторов Марин-парка.[1] Под настроение у них случаются парни, девушки знают, как сделать так, чтобы их мужчинам было bueno.[2] Но секс для них — еще одна разновидность труда. Их матери там, дома, не знают… ну, мало что знают. «Будь осторожна, — заклинают они, — Nuevo York опасен для таких девушек, как ты». Но это не так. Мексика — вот где в пустыне находят девушек с широко раздвинутыми ногами, застрявшей в волосах грязью, мертвыми глазами, которые уже успели выесть насекомые. А Нью-Йорк — большой и безопасный, и в нем полно богатых, жирных Americanos. Может, эти девушки никогда и не выйдут за мексиканцев. Зачем? Девушки говорят о парнях из офисов. О высоких, которым так идет костюм. Я знаю, ты с ним хочешь, девочка, я знаю. No, no, es muy gordo, он слишком толстый. И они смеются. Они часто видят, как после рабочего дня могущественные люди выходят из своих офисов. Мужчины и женщины в деловых костюмах. Чудесные прически, отличные часы. «Белые леди, которые думают, будто они лучше нас». Этот деловой мир так близко, что, кажется, девушки могут протянуть руку и коснуться его своими ногтями, выкрашенными вишневым лаком. Но, учитывая расслоение американского общества, это мир, который они вряд ли когда-нибудь сумеют увидеть изнутри. Они как нигерийцы в Лондоне, как турки в Париже, как корейцы в Токио, как филиппинцы в Эр-Рияде — чужаки на своей новой родине. У них только два преимущества: молодость и готовность страдать, но они их лишатся, как рано или поздно лишатся всего, в том числе и собственной жизни. Если вдуматься, они потеряют все значительно раньше, чем кажется.

Собственно говоря, уже этой ночью. Еще до того, как взойдет солнце. Уже совсем скоро, через несколько минут.

Третья девушка в машине сидит сзади, она старше и вообще уже не девушка. Она миленькая, тоненькая, к тому же китаянка. Но по-английски говорит свободно. Она немного научилась говорить по-испански, с мексиканским акцентом. Она начальница этих мексиканок. Вначале они ее побаивались, но теперь она им нравится, хотя они с трудом могут общаться друг с другом по-английски — из-за акцента. Они смеются: «Ты с нами говоришь на каком-то китанглийском». Зовут ее Цзин Ли, а они ее называют «мисс Цзин», у них получается — «Мизаджин». Она очень хорошенькая, на свой китайский манер. Стройная, и лицо красивое. Но она такая nerviosa![3] Все время за всем следит. Говорит, куда класть мешки с мусором, которые потом увозят на грузовых лифтах. О чем она так переживает? Они серьезно вкалывают, они хорошо делают свою работу. Тебе надо расслабиться, сказали они ей в конце концов. Ты где-нибудь бываешь? Она покачала головой, и они сразу поняли, что ей бы этого хотелось. И вот теперь она примерно раз в неделю отправляется вместе с ними проветриться. Это помогает поддерживать дружеские отношения. Они знают: Мизаджин их изучает. Она тихоня, она за всеми наблюдает. Они в Америке чужаки, но здесь они больше дома, чем Мизаджин, хотя она много зарабатывает и читает по-английски. У нее даже белый дружок есть — или был, они точно не знают. Мизаджин мало о себе рассказывает, словно что-то скрывает, в ней будто есть что-то преступное, ты понимаешь, о чем я, девочка?

Рабочая смена началась и кончилась, как это бывает каждую ночь. В офисах нужно убираться и пылесосить. Мусорные корзины нужно опустошать. Вот когда происходят бесценные короткие беседы между девушками и офисными сотрудниками — несколько покровительственных спасибо, иногда небрежный кивок по пути к выходу. В большой корпорации никто не обращает особого внимания на уборщиц. Да и с чего бы? Они же уборщицы. Порой девушки видят сотрудников, поедающих пиццу и сидящих за работой всю ночь. Но обычно их встречает сущая тишь да гладь, неслышное струение денег по проводам и через экраны. И судя по всему, это большие деньги, миллионы и миллиарды. Мраморный пол в вестибюле по ночам полируют. Лифты протирают дочиста — даже грузовые, со стальными стенками, те, которыми должны пользоваться девушки-уборщицы. Моют ковровое покрытие. Парень из торговой компании заново заполняет бесплатный кофейный автомат двадцатью четырьмя сортами кофе и чая. Индийские компьютерщики пролезают везде, точно мыши: латают файрволлы, загружают антиспамовые программы, вычищают вирусы. Главное во всех этих действиях — деньги. Это средство для того, чтобы получать больше денег. Окна отмыты, компьютеры — новенькие. Деньги. Их делают в каждом офисном помещении. Это буквально носом чуешь. Девушкам нравится быть рядом с деньгами. Такое всякому понравится, верно?

Отдают ли они себе отчет в том, что мусор, который они каждый день выбрасывают из кабинетов, — это своего рода бумажный след сделок, коммерческих тенденций, идей, конфликтов, острых проблем, юридических войн и что какая-то часть этого мусора может иметь для некоего наблюдателя колоссальное значение? Ответ: нет, да и откуда им знать? Они с трудом читают и пишут по-испански, вот и все, а что касается английского, тут они совершенно неграмотны. Чего и следовало ожидать. Более того, это были вполне целенаправленные ожидания: Мизаджин наняла девушек именно за их явную неспособность читать по-английски, за их незнание затейливых структур капитала и власти, сквозь которые они с легкостью проходят каждую ночь. Они трудолюбивы, но их наивность тоже имеет свою цену. Большая часть Нью-Йорка держится именно на таких. На тех, кто ничего не знает. Городу нужен их труд, их уступчивость, их страх. Можно допросить этих девушек на суде: «Какие именно документы о праве собственности вы выбрасывали, мисс Чавес?» И они не сумеют ответить.

Впрочем, Цзин Ли нравятся эти девушки-мексиканки. Они не боятся работы, они не жалуются. Она знает, что они не подозревают ее ни в чем, кроме желания эксплуатировать их труд. Знает она и то, что отвечающие за уборку зданий менеджеры, заключившие контракт с «Корпсерв», эти серьезные ребята с ключами, пейджерами и переносными рациями, смотрят на нее как на хорошенькую китаяночку с не очень хорошим английским — она нарочно делает его хуже, когда разговаривает с ними, — и они думают, что она обойдется им подешевле. Тут они тоже правы. Китайцы всегда обходятся немного дешевле — когда этого хотят. Они хорошо соображают, как сделать дело, как обойти остальных, а потом они становятся незаменимыми. Клиенты Цзин Ли полны желания использовать ее собственное желание эксплуатировать других. Все ожидают, что китайцы даже в Америке будут сурово обращаться со своими сотрудниками, когда это необходимо, и в большинстве случаев китайцы не разочаровывают.

Этой ночью две мексиканки усердно набивали синими пластиковыми мешками грузовой лифт в здании возле Пятьдесят пятой улицы и Бродвея, а Цзин Ли ими руководила. С «Корпсерв» заключен контракт на обслуживание девяти этажей этого строения: с шестнадцатого по девятнадцатый (здесь снимает помещения банк) и с девятнадцатого по двадцать четвертый (здесь располагается центральный офис небольшой фармацевтической компании). Каждую ночь Цзин Ли управляет работой семи групп в разных точках центра Манхэттена и курсирует между ними. Эти офисные помещения в общих чертах схожи: грузовой лифт спускается в находящийся на уровне улицы «карман», куда заезжает громадная шрединг-машина компании «Корпсерв». Пожилой мужчина в такой же синей униформе, как у них, забрасывает мешки во всасывающее отверстие, где они вместе с содержимым измельчаются, превращаясь в конфетти. Этот человек китаец, как и Цзин Ли, и иногда она сама спускается в «карман», неся кучу мешков, и дает ему особые инструкции, а потом следит за тем, как он их выполняет. Рев шредеров заглушает их голоса. Они оба знают, что на них постоянно смотрят вмонтированные в потолок камеры слежения, причем вращением некоторых из них можно управлять дистанционно, однако они знают и то, как легко обмануть эти камеры. Достаточно знать, под каким углом могут располагаться эти устройства. Камеры видят грузовик «Корпсерв», но не то, что у него внутри. Можно отложить несколько мешков, каждый из которых помечен китайским иероглифом размером в дюйм, и камеры этого не заметят.

Но все это было несколько часов назад, а сейчас ночная работа уже сделана и девушки смеются, слушают радиостанцию, передающую латиноамериканскую музыку, и чувствуют соленое дыхание тумана, который поднимается от воды. Парковка на пляже в этот час обычно пуста. Девушек никто не беспокоит, а если кто и попытается — какой-нибудь чокнутый ублюдок, какой-нибудь наклюкавшийся хулиган, — на этот случай у них в сумочках имеются перечные баллончики. Этой ночью они пьют дешевое вино из пластиковых стаканчиков и, не вставая с сидений, танцуют под радио. Мексиканки расспрашивают Мизаджин про ее белого дружка. «Он мне нравился! Для белого парня он такой мачо!» — «И что случилось?» — спрашивает одна из девушек, извиваясь на сиденье, залатанном клейкой лентой. «Да знаешь… — Цзин Ли смеется, но тут же снова смотрит вперед, на воду. — Понятно было, что ничего не выйдет». Но она не развивает эту мысль, хотя сама четко понимает причину. Она вынуждена была положить этому конец. Она слушала послания, которые он оставлял у нее на автоответчике, прося позвонить. И ненавидела себя за то, что не перезванивает. А что он проделывал с ней в постели… Конечно, она будет расстраиваться при мысли, что этому больше не бывать. У нее и раньше случались романы с белыми — с британцами, немцами, итальянцами. Они ей нравятся больше, чем китайцы, а этот был лучше всех. Может быть, поэтому она сейчас и здесь — просто чтобы забыть его.

Цзин Ли чувствует, что вино добралось до ее мочевого пузыря, и выскальзывает из правой дверцы, чтобы облегчиться на травке. У нее с собой сумочка, а в сумочке завернутый моток туалетной бумаги, и вот она перешагивает через бордюр парковки и идет по грязной дорожке, чтобы найти укромное местечко. Укромное, но мерзкое. Те, что здесь отдыхают, обычно курят крэк или занимаются сексом, так что она ведет себя очень осторожно, пока не скроется среди прибрежной травы. Здесь надо остерегаться разбитых бутылок, использованных презервативов, тампонов, гниющих куриных крылышек. Девушки в машине больше ее не видят, и какое-то время она прислушивается, чтобы убедиться, что никто не крадется за ней в траве. Она ничего не слышит, хотя поднимается ветер, несущий с собой дождь. Она отважно движется по темной тропинке и наконец находит место, где можно присесть на корточки.

Она уже натягивает свои розовые трусики, когда слышит где-то поблизости низкий вибрирующий звук дизеля. Что это? Она поднимается по тропинке и, дойдя до середины, припадает к земле, прячась в траве; повыше видна стоянка. И на нее заезжают две машины: одна — большой пикап, снабженный противотуманными фарами и украшенный сделанными на заказ хромированными деталями; другая — огромный грузовик, размером с муниципальную мусорную машину, но другой формы. Слишком темно, чтобы различить, какого они цвета. Машины резко тормозят рядом с маленькой «тойотой». Пикап останавливается сразу за ней, прижимая ее к бордюру стоянки, а другая машина замирает слева, в каком-то дюйме от «тойоты», так что водительскую дверцу открыть нельзя. Что это они делают? И что они хотят сделать? Из каждой машины вылезает дюжий мужчина, оба бегут к свободной двери маленького автомобиля.

Она стоит среди травы; начался дождь, и она щурится; Цзин Ли видит, как две мексиканки поднимают окна и кричат — там, внутри автомобильчика.

Один из мужчин разбивает молотком стекло в крыше «тойоты» и ставит ногу на пассажирскую дверцу, на случай, если девушки попытаются, толкнув, открыть ее. Одновременно второй мужчина прицепляет что-то к заднему бамперу «тойоты» (цепь, так ей кажется) и заводит мотор той машины, что побольше. Быстрыми движениями он вытягивает огромный шланг из катушки на грузовике и тащит его к пробитой крыше. Он засовывает конец шланга в машину, нажимает рычаг и держит толстый шланг, пока его содержимое с бульканьем извергается вниз, на девушек. Шланг дергается и брыкается, внутрь течет вязкая жижа.

Крики за стеклами машины все громче.

Как ей поступить? Машина быстро наполняется, через стекла видно, как поднимается уровень этой темной дряни. Убежать можно только через парковку, но там Цзин Ли увидят. Позади нее — колючая прибрежная трава и песок. Мобильный заряжается в ее квартире на Манхэттене. Она намеренно никогда не берет его на работу: мобильный позволяет силам правопорядка отслеживать все передвижения его владельца. В сумочке у нее лежит рация, по которой она связывается с другими группами «Корпсерв». Но ее радиус действия не больше мили: подходит для центра Манхэттена, но не для Бруклина…

Одна из девушек бьется в водительскую дверь, ударяя ею о борт большого грузовика, тесно прижатый к машине. Но приоткрывается лишь узкая щель. Потом из окна с пассажирской стороны высовывается рука, бешено распыляя перечный аэрозоль. Мужчина, удерживающий эту дверцу, шлепает по руке, и баллончик летит на асфальт.

— Ричи! — кричит сквозь дождь тот, что повыше. — Хватит!

Цзин Ли нашаривает в сумочке рацию и включает. Не слышно ничего, кроме атмосферных разрядов. Все же она пытается. «Алло? Алло?» — говорит она по-английски. Тишина.

Между тем у «тойоты» включаются фары и заводится мотор. Качнувшись, машина рвется к бордюру парковки, сотрясая стоящий сзади грузовик. Но ее удерживает цепь, прикрепленная к бамперу. Задние колеса машины бешено вращаются, резина загорается, резкая вонь плывет над прибрежной травой. Потом мотор, словно капитулируя, сбавляет обороты. Видимо, там, внутри машины, нога девушки, жмущая на газ, слабеет. Что-то сочится из правого окна, капает на траву.

— Ричи, ублюдок, двигаем! — кричит один из мужчин.

Тот, что держит шланг, не шевелится.

— Вырубай!

Тот, кого назвали Ричи, тянет за рычаг и бросает шланг. Из разбитой крыши «тойоты» тоже вытекает вязкая жижа. Легковушка полна до краев. Он снова помещает шланг на грузовик, потом отвязывает цепь.

— Живей!

Маленький стодвадцатипятидолларовый автомобиль не движется, хотя фары у него по-прежнему горят и двигатель на малых оборотах работает вхолостую. Тот, что повыше, снимает ногу с пассажирской дверцы и отскакивает назад, когда она открывается достаточно широко, чтобы наружу хлынул поток жижи. Потом он делает странную вещь. Перегнувшись, он запирает дверь, наваливаясь на нее всем весом, чтобы наглухо ее захлопнуть; затем проделывает то же самое с водительской дверцей.

Он запер обе дверцы, думает Цзин Ли. Зачем?

— Сматываемся!

Каждый из мужчин бежит к своей машине. Все произошедшее заняло минут шесть. Большой грузовик движется задним ходом, делает полукруг и вылетает с парковки. Пикап сдает назад аккуратнее, разворачивается и следует за большим грузовиком. Они едут, не зажигая фар, едут быстро.

Десять секунд — и их уже нет.

Цзин Ли бежит к машине. Влажный ветер сменил направление, и до нее доносится предупреждающий запах. Она помнит этот запах еще по Китаю, она может узнать его повсюду. Так в маленьких городках пахнут общественные уборные с выгребными ямами. Дыры в земле рядом с громадными стройками Шанхая, где рабочие приседают над досками, в которых проделаны отверстия. Неочищенные сточные воды, извергающиеся в реки. Да, она узнала этот запах.

Она подбегает к машине и дергает за дверцы — просто чтобы убедиться, что они заперты. Кажется, внутри она видит какое-то движение — за стеклом, в темной жидкости, слабо шевелится чья-то рука. Она озирается, пытаясь найти, чем разбить стекло, мчится к краю стоянки и, как безумная, роется в траве, под руки лезут пластиковые пакеты, старые газеты, банки из-под пива, — попадается все, что угодно, кроме того, что ей нужно. Вдруг она находит тяжеленный кусок асфальта. Прошло уже слишком много времени! Верно? Разве кто-нибудь смог бы?.. Она с трудом волочет глыбу асфальта к машине и с четвертой попытки разбивает правое переднее стекло. Оттуда вырывается толстая струя нечистот, обдает ее, она чувствует мерзкую вонь. Фекальные газы. Зловонная моча. Ее вот-вот вырвет, в горле у нее клубится жгучая желчь. Она снова и снова бьет в стекло, чтобы в дыру можно было залезть рукой. Наконец-то. Она бросает кусок асфальта и запускает руку в холодную, густую сырость, пытается нашарить замок, разбитое стекло обдирает ей запястье. Найдя фиксатор, она тянет его вверх, дергает дверцу — та распахивается, и толстый бурый язык жидкой мерзости растекается по стоянке.

— Ну же! — визжит Цзин Ли по-китайски. Тошнотворная вонь выедает глаза. Засунув руку внутрь, она нащупывает одну из девушек. Та не шевелится! Прошло слишком много времени! Семь, или восемь, или даже девять минут! Она тянет руку на себя, и тело девушки, облепленное дерьмом, шлепается на асфальт. Цзин Ли протирает девушке лицо. Рот у той полон жижи, черные волосы спутались и стали мокрыми от той же мерзости. Она не дышит. Цзин Ли переворачивает ее на живот, освобождает рот от жижи, давит на спину. Не помогает! Она бежит к другому боку машины, разбивает там стекло, пропитавшись при этом дрянью; открывает дверцу, нечистоты с бульканьем вытекают из салона. Вторая девушка — мертвее не бывает, она сидит, привалившись к рулю; тем не менее Цзин Ли вытаскивает и ее, пытается заставить ее дышать. Но та не отзывается на ее усилия. Цзин Ли плачет от страха и разочарования. «Давай же, давай!» — кричит она, нажимая девушке на спину; изо рта у той вытекает жижа. Не помогает. Цзин Ли даже не может заглянуть ей в глаза: они залеплены той же мерзостью. Девушки перепугались и рефлекторно вдохнули, затянув жижу глубоко в легкие. Они теряли сознание, а нечистоты затекали им в горло и текли вниз, удушая их. Все равно как если бы их несколько долгих минут держали под водой. Теперь обе лежат ничком на асфальте, мертвые, неподвижные, и черная жижа расползается по парковке, по мере того как машина опустошается; дождь усилился, и дождевая вода, смешиваясь с этой жижей, образует ручьи, стекающие в дренажную канаву у дальнего края стоянки.

Цзин Ли слышит женский голос, возбужденно говорящий что-то по-испански, и замирает на месте. Кто это? Она смотрит на девушек, но девушки, похоже — да, точно, — мертвы, тела их безвольно распластаны. Да, это так, говорит она себе. Мертвые! Теперь слышно латиноамериканскую танцевальную мелодию. Радио в машине по-прежнему включено, а жижа успела стечь с динамиков на приборной доске. «Yo te voy amor hasta el fin de tiempo!»[4] — стонет певец.

На горизонте забрезжил утренний свет, видно, как над стоянкой хлещет ливень.

Теперь Цзин Ли понимает. Кто-то знает. Кто-то знает, чем она занимается. Они видели, как она садилась в машину на Манхэттене, и поехали следом. Им нужна была она.

Она пускается бегом. Несется по мостовой, мокрые черные волосы развеваются, глаза широко раскрыты; она бежит, спасая собственную жизнь.

2

Кресла, стоящие сразу за основной базой[5] на стадионе «Янки», расположены так близко к площадке, что реальность вмешивается в привычную метафизику, свойственную созерцанию бейсбольных матчей. Далекое становится близким. То, что казалось гигантским, обретает натуральную величину. Фантазии превращаются в наблюдаемый факт. Вы настолько близко, что можете разглядеть спокойное лицо Алекса Родригеса в тот момент, когда он подходит к основной базе. Вы можете увидеть, как с подошв кроссовок Дерека Джетера слетает грязь, когда он постукивает по ним битой. Вы можете различить, брился ли сегодня бешеноглазый отбивающий Джейсон Джамби. Проход, который поднимается от уровня площадки сразу за основной базой, идет точно по центру. Следовательно, ближайшие к проходу места, справа и слева, лучше всего годятся, чтобы оценивать броски, особенно если наклониться в проход и с этой центральной линии посмотреть на спины арбитра и принимающего, присевших за основной базой. С этой точки кажется, что подающий бросает мяч в вас, и зрители, сидящие на этих местах, невольно откидываются назад, когда мяч влетает в рукавицу принимающего. Все настолько рядом. Вы — здесь, в самом сердце игры.

Кроме того, эти места известны благодаря сидящим на них — городским воротилам и тем, кому они благоволят. Корпорациям принадлежат обширные сектора. Руководство «Янки» само выделяет билеты для спонсоров, знаменитостей и чиновников высшего ранга. Около полудюжины расположенных на уровне человеческого роста кресел по обе стороны от прохода, обладающих названными преимуществами, таким образом, с точки зрения истинных фанатов считаются лучшими местами на стадионе — даже круче, чем плюшевые бизнес-ложи и репортерские боксы, расположенные чуть выше. Доказательство — те, кто здесь сидит: среди немногих избранных можно встретить разведчика из стана заядлого врага «Янки» — бостонских «Ред Сокс»; он вооружен радарным пистолетом, чтобы измерять скорость подачи, и планшетом, чтобы записывать тончайшие нюансы игры каждого игрока. Массивное кольцо чемпиона мира у него на пальце — настоящее святотатство в глазах окружающих его фанатов «Янки». Они помнят, как в 2004 году «Ред Сокс» украл у «Янки» звание чемпиона. Так или иначе, эти кресла — не то что места на верхнем ярусе, где мужчины бешено улюлюкают, когда «Янки» забивают мяч, в первобытном восторге бьют себя кулаками в грудь и плещут пивом. Нет, здесь, внизу, в царстве денег, неприятелю ничто не угрожает. Собственно, все всегда чувствуют себя в безопасности, сидя на хороших местах, потому что охрана в синих блейзерах всегда рядом, всегда наблюдает…

…за кем, собственно говоря? Кто все-таки сидит на этих местах? Не знаменитости и политики, не те, кто работает по свободному графику. А кто же тогда? Полная информация о том, кто покупает билеты на те или иные места, доступна лишь менеджерам «Нью-Йорк янки», однако те, кто часто сидит в этой зоне, могут легко отличить владельцев сезонных билетов: здесь есть секция «Ситикорп», секция «Тайм Уорнер», секция «Голдмен Сакс» и тому подобное. «Форд», «Эксон-Мобил», «Эйч-эс-би-си», «Дюпон», «Пфайзер», «Гугл», «Джепан эйр-лайнз». Тесное скопление людей, олицетворяющих собой корпоративную мощь, добавляет престижности этим местам; сидящий здесь оказывается среди избранных, а значит, словно бы становится одним из избранных — мало кто из занимающих эти места может устоять против столь приятного умозаключения. Между областями, где сидят чиновники и крупные бизнесмены, разбросаны вкрапления поменьше — обычно по два, три, четыре кресла: богатые люди покупают их для своих родственников, друзей и деловых партнеров. Сектор этот славится также обилием молодых женщин, которые без всякого стеснения скачут по узким проходам. Некоторые из женщин все-таки соблюдают бейсбольный дресс-код: розовая кепка «Янки», отлично поддерживающая хвост волос в процессе заигрываний, темные очки, а также рубашка «Янки», беззаботно оставляющая открытой область талии. Их нравственные запреты слабеют под воздействием бесчисленных кружек пива, они отлично осознают, сколько акров мужской плоти простирается вокруг, и часто, откровенно любуясь знаменитыми спортсменами-миллионерами, двигающимися по площадке, эти женщины воспринимают музыку в звучащих на стадионе объявлениях как повод встать и сплясать бесшабашный стрип-танец, подняв руки над головой, потряхивая тем и покручивая этим, и это коллективное самозабвение — десятки, сотни танцующих девушек! — что-то вроде женского жертвоприношения в громадном, гулком мужском храме бейсбола.

Таким образом, чтобы напомнить большим бизнесменам об их изменчивом статусе в этом мире (где можно взлететь, а можно с тем же успехом и упасть), как нельзя лучше подходит небольшой участок недвижимости за основной базой, предлагающий самые разнообразные взаимосвязанные наслаждения, и частенько можно видеть, как эти мужчины откидываются назад в своих креслах с долгим, полным радостного ожидания выдохом, жадно стремясь получить то, чего, как им известно, они более чем достойны.

Вот почему Том Рейли старался при каждой возможности обязательно занимать место в своем корпоративном секторе. Его работа заключалась в том, чтобы выбивать финансирование для «Гудфарм», то есть всячески обхаживать потенциальных инвесторов, так чтобы вложения лились постоянным и непрерывным потоком. Сам он был в восторге от «Янки» — хотя много ли бейсбольных матчей один человек может увидеть за год? — но больше всего ему нравилось, что отличные места на бейсболе всегда вызывают у людей отличное настроение. И он старался, чтобы это настроение не пропадало. После игры лимузин сразу вез его и тех, кто был с ним, в одно из лучших ночных развлекательных заведений: или в веселый отельчик, набитый фотомоделями, или в джаз-клуб где-нибудь в центре. В Нью-Йорке всегда есть чем заняться, ребята. Учтивые немцы, умные британцы, мнимо расслабленные японцы, хайтековские ковбои с Запада (сапоги из змеиной кожи — по семь тысяч долларов) или смуглые транжиры с Юга — подавайте кого угодно! Каждый получит удовольствие, попав к Тому Рейли. Истинное удовольствие. «Гудфарм» гарантирует. Последние и первые сравнялись. Они уже не маленькая компания. Доходы за прошлый год — 800 миллионов долларов. Нынешняя рыночная капитализация — 33,2 миллиарда. Стабильный рост. Двадцать восемь процентов ежегодно. Сами увидите, что будет, когда вы извлечете из штанов это! В разработке новые препараты. Особый упор — на методики лечения, призванные в целом улучшить качество жизни. «Гудфарм»: хорошие лекарства для хороших людей. Таков был посыл, а ведь послание и посланец — близкие вещи, детка. «Гудфарм» — сравнительно новая биофармацевтическая компания, и ей необходимо, чтобы вокруг теснились инвесторы. Клюньте на наши акции, отведайте наших облигаций, попробуйте — не пожалеете. Вотрите себе в десны немного этого мощного рыночного проникновения, поднесите его к носу и понюхайте. Ну как? Чувствуете вкус и запах — поток патентов, создание потрясающих продуктов? Новые сферы применения, чистая победа над всеми конкурентами в отрасли, и все это нацелено на глобальное использование, как вам это? Неплохо, а? А теперь проглотите несколько наших таблеток, а лучше — просто впрысните себе в кровь немного наших акций. «Гудфарм» — это гуд! На одни только брендинговые исследования потрачено девять миллионов: вывод — респондентам понравилась постмодернистская ироничность и каламбурность в названии компании. Модно, свежо, круто, футуристично: что-то от мудрости Большого брата — «Биг бразер». «Бигфарм» (наименование звучит пренебрежительно, однако все равно воспринимается целевой аудиторией как что-то могучее и эффективное); «гуд карма», «хорошая карма» (подразумевается тоска по временам хиппи, по всему природному, органическому, индуистскому, или просто религиозному, или еще чему-то милому, человечному) — «Гудфарм»! Мы создаем новые средства, которые заставляют стареющих представителей поколения бебибумеров скакать по полю для гольфа. Они вспоминают домашние задания, которые делали в шестом классе, валят в постель все, что шевелится, теряют вес во сне, ловко выполняют броски сверху, играя в баскетбол. На самом деле все это правда, хоть и звучит как сказка. К одному из экспериментов по терапии хрящевой ткани исследователи из «Гудфарм» привлекли парочку бывших игроков НБА, пожилых чудаковатых черных гигантов, которым стало очень хорошо, когда они вновь начали сверху забрасывать мяч в корзину. В основе снадобья — клонированные клетки костной ткани одной бразильской древесной лягушки. Только представьте себе, какой это будет взрыв на рынке, только вообразите себе эти рекламные клипы в Интернете — семидесятилетний негр сверху закидывает мяч в баскетбольную корзину! Миллионы толстолягих белых женщин будут просто требовать рецептов! Счет в пользу «Гудфарм»!

Но сейчас время бейсбола. На площадке — «Янки» в тонкую полоску, они профессиональным движением закручивают мяч, разминаясь и разогреваясь под мягким вечерним (19.00) небом. В руке Том уже держал наготове билеты; он занял кресла вместе с двумя своими гостями — шестидесятилетним кубинским инвестором из Майами, Хайме «Джимом» Мартинесом, и его протеже, молодым человеком, который достаточно знал испанский, чтобы говорить «nada».[6]

— Вы были правы! — воскликнул Мартинес, видя, как близко они от основной базы; впрочем, иного он не ожидал. — Очень хорошие места.

— Именно, — пробурчал Том с интонацией «вы этого достойны, парни». Это половина дела — вызвать в них адекватное происходящему нарастание жадности. Кому и знать, как не ему: он провел много сделок для одного типа, которому было всего сорок с небольшим. Том Рейли, топ-менеджер, вице-президент компании «Уламывание серьезных инвесторов». Область служебной деятельности — Беззастенчивая Реклама В Особо Важных Случаях. В числе профессиональных навыков — Умение Улыбаться, Превозмогая Боль, Не Показывать Страха и Лгать, Когда Необходимо, А Иногда — Без Необходимости. Хорошо действует на банкиров, маркетологов, биржевых аналитиков, журналистов и прочих. Лицо компании, ее публичный представитель. Приятной внешности, но без перебора. Не «мордашка». Мужественный вид. Твердость. Здоровье. Уверенность. Жена — преуспевающий терапевт, Парк-авеню, частная практика. Дети: пока нет. Заявленная причина: слишком занят. Реальная причина: неактивная сперма. Вялая, ненадежная сперма. Резиновые пули, подмокшие петарды. Решение: возможно, зачатие в пробирке, его жена — врач и относится к этому без особого восторга: она знает, что вероятность успеха невелика, зато сравнительно высока вероятность рождения недоношенного ребенка. Состояние брака: могло быть лучше.

Но зачем об этом думать? Сейчас надо делать деньги! И в Джиме Мартинесе, который сидит рядом с ним, Том Рейли распознал достойную добычу. У Мартинеса сплошная седина, волосы зализаны назад, как у тренера НБА Пэта Райли, и чарующая улыбка, которая, без сомнения, полезна, когда выступаешь от имени венчурной группы, стремящейся заниматься биотехнологическими проектами. Финансируют эту группу кубинцы — врачи, адвокаты и девелоперы, живущие на юге Флориды и в Латинской Америке. Капиталисты до мозга костей, кастроненавистники. Многие из них были женаты уже в третий или четвертый раз, имели несметное количество внуков (эти потомки с каждым поколением становились все белее), с детства привыкших видеть БМВ на подъездной аллее и обучающихся в частных школах. Страстное желание зарабатывать все больше денег никогда не ослабевает, даже у богатых! Особенно у богатых! Сейчас группа намеревалась вложить 54 миллиона в новый проект «Гудфарм» (синтетическая кожа для человека), ожидая при этом, что получит скидку на одно приобретение стоимостью больше чем в 62 миллиона: заметим, что этот кусок своего бизнеса «Бигфарм» планировала продать примерно за 69 миллионов. Отсюда — цель нынешнего вечера. Мартинес и Том создают атмосферу фальшивой непринужденности и хладнокровной сердечности, с тем чтобы облегчить предстоящие кровавые переговоры.

И вот началось! Игра, болтовня, предварительные бизнес-ласки. Трое мужчин в синих блейзерах и хороших слаксах. Том заказал у служителя пиво и хот-доги и принялся всячески ублажать кубинцев. Пролетел первый иннинг,[7] за ним второй. «Янки» побеждали «Балтимор» со счетом 2:1. Отличные жесткие подачи, пара великолепных моментов в инфилде,[8] один — в исполнении Джетера.

В третьем иннинге сильные отбивающие «Янки», которые явно получали завышенные гонорары, заставили подающего балтиморцев сделать пять перебежек. Матч грозил вот-вот обернуться комедией, но Мартинес пил уже третье пиво и настолько расслабился, что начал пространно объяснять, как богатые инвесторы-кубинцы в Майами расстроились из-за всех этих ураганов, которые свели на нет их проекты по недвижимости или затормозили их развитие, — и что они еще не решили, каким образом выгодно использовать посткастровскую Кубу.

— Мы устали рисковать, — признался Мартинес. — Так что, возможно, мы попробуем что-нибудь еще. Посмотрим, что нам сможет предложить ваша компания.

— Думаю, вы увидите — мы многое сможем предложить, — парировал Том. — Знаете, сейчас это еще не слишком афишируется, но результаты первых экспериментов весьма обнадеживают, так как…

В этот момент в конце прохода, возле которого они сидели, появился служитель. Он сверился с надписью на конверте.

— Том Рейли? — осведомился он у Мартинеса.

— Вот он, — показал Мартинес.

Посланец протянул Тому конверт:

— Меня попросили передать это вам.

— Спасибо, — отозвался Том, быстро сунув ему двадцатидолларовую купюру — чаевые. Гонец унесся. Том одарил своих гостей улыбкой. — Мало им электронной почты и телефона в кармане: все равно будут присылать бумажные письма… — Он разорвал конверт и извлек из него единственный листок — желтый бланк с голубой каймой. Он мог встать, выйти в проход и прочесть послание там, но это было бы невежливо и сулило осложнения в общении, а ему бы хотелось этого избежать. Поэтому он лишь чуть-чуть развернул листок, чтобы просто заглянуть в письмо, почувствовал, как оно пронзает его, нанося удар по самому тайному, мягкому и незащищенному месту, но при этом у него хватило присутствия духа ограничиться лишь кивком: мол, всего-навсего получил ожидаемую информацию.

— Хорошие новости? — подтолкнул его локтем этот старый кубинский лис из Майами.

— Отличные, — ответил Том, выдавив улыбку и пряча письмо в нагрудный карман. — Мы стараемся избегать беспроводной связи, когда речь идет о самых деликатных материях. Мой секретарь отправил курьера… Только что была одобрена одна очень крупная сделка, но пока нам лучше о ней помалкивать, вы же понимаете. Пока мы не можем ничего разглашать.

Он завершил эту тираду кивком, словно отвечая сам себе, и вновь погрузился в созерцание игры. Убедил ли он их? Возможно, не вполне.

Но он старательно притворялся до конца иннинга, а потом поднялся, чтобы сходить в туалет: сначала он нетерпеливо ждал, стоя в длинной очереди, потом устремился в кабинку, заперся, уселся и принялся изучать напечатанный текст:


Том, мы знаем, что ты знаешь: есть одна проблема. Мы просили тебя вежливо, но ты не отреагировал на наши запросы.
Речь идет о серьезных деньгах. И о серьезных последствиях — в случае, если ты эти деньги не вернешь.
Ответь нам сейчас, пока ты еще можешь это сделать.


Некоторое время его тошнило. Хот-доги с каким-то дерьмом, смешанные с пивом. В последнее время у него часто возникало такое ощущение. Но он поборол позыв. «У меня еще есть в запасе несколько хороших ходов, — с горечью пробормотал он себе под нос, — полно хороших ходов, черт побери». Как квотербек «Нью-Йорк джайнтс», выныривающий из схватки с двумя громадными линейными игроками, пытающимися взять его в «коробочку». Быстро шагнуть вбок, приостановиться, улучить безопасный момент — и сделать длинный бросок в зону защиты. Ты обречен на бегство, но играешь великолепно. В голове у него бурлила мешанина из спортивных образов и рекламных растяжек «Гудфарм». Он скомкал желтый листок и бросил его в корзину, полную пустых пивных стаканчиков.

Он вернулся на свое место. В чем дело, где эти двое из Майами? Они исчезли? Он шарил взглядом по проходам, высматривая их.

Пожилой мужчина, сидевший сзади, повернулся к нему.

— Вы не видели двух кубинцев, они были вместе со мной? — спросил Том.

Тот кивнул.

— Тот рассыльный еще раз приходил, пока вас не было. Он им тоже дал письмо.

Мужчина указал под кресло, и Том резко нагнулся, чтобы подобрать листок:


Господа, у любезного мистера Тома Рейли, пригласившего вас на этот вечер, большие неприятности. Возможно, он замешан в крупных финансовых преступлениях. Мы полагаем, не в ваших интересах, чтобы вас видели с ним в подобном публичном месте.


Вокруг поднялся ликующий шум. Родригес мощно послал мяч в воздух, прямо на трибуны у центра поля. Потом гигант вприпрыжку побежал вокруг баз, и все зрители с торжествующим ревом вскочили. Никто не видел топ-менеджера фармацевтической компании, в отчаянии скрючившегося в кресле: его наконец-то рвало: он знал, что должно случиться теперь.

3

Ее имя здесь не имеет значения. Ей было под сорок, и она работала юрисконсультом в одной фирме на Парк-авеню. Тамошние адвокаты, как мужчины, так и женщины, вызывали у нее отвращение самодовольством, тупым самолюбованием. Но она держала свои чувства при себе. Она пыталась вести одинокую жизнь, но, как правило, это доставляло ей лишь разочарования. Когда она была помоложе, некоторые из ее коллег пытались зазвать ее на свидание, и она позволяла, чтобы ее пригласили на ужин, а потом в постель; но все эти мужчины (неважно, знали они об этом или нет) просто проводили своего рода кастинг в поисках жены. Они разглагольствовали о самозабвенной любви, но на самом деле все как один были матримониальными бюрократами, желая, чтобы супруга как минимум окончила хороший колледж, и лучше — с красным дипломом. Она под эту категорию не подходила. Вскоре по фирме разнеслись слухи о ее доступности, о том, что она раздвигает ноги после нескольких свиданий, и (она, конечно, об этом знала) так оно и было. Ну и что? Если тебе понравился парень, зачем ждать? Зачем называть это доступностью? Почему не страстностью? Да, страстностью. Однажды это было в кабинете одного сослуживца, после того как они допоздна вкалывали, готовя документ для суда. Она склонилась над подоконником и смотрела, как по Парк-авеню едут такси. Вот это был настоящий восторг. Да, ей страстно нравятся мужчины. Их мускулы, члены, бороды, бакенбарды. Пальцы, плечи. Даже адамово яблоко может быть сексуальным. В чем ее винить? Но с тех пор как к ней прилепился этот ярлык, все сколько-нибудь многообещающие и благоразумные коллеги ее избегали, зато в нее стали пускать свои стрелы те, что помоложе, новички в большом городе, не привыкшие к его жизни, а также кое-кто из ее давнишних партнеров — разведенные, почти разведенные и никогда не состоявшие в браке. Как правило, это были довольно противные люди, храпуны, не обращающие внимания на растущие в носу волоски. Ее шеф, один из самых пожилых ее партнеров, делал вид, что ничего не замечает, а коллеги и секретарши помоложе время от времени уходили на другую работу, так что окружающие забывали о ее прошлом и видели в ней просто еще одну незамужнюю, уже стареющую одинокую женщину, и это была правда, несмотря на то что ей было всего тридцать восемь.

С годами шеф все сильнее от нее зависел. Она стала замечать пробелы в его памяти и ошибки в письмах; а он, и это делало ему честь, признавал, что она продлевает его карьеру. Но еще больше ему делало честь то, что он потихоньку передал ей долю своего ежегодного бонуса: эти тайные денежные прибавки не входили в ее обычную зарплату. Ее рабочий день удлинился, и наконец она обнаружила, что ей уже не хватает сил, чтобы просеивать и отбирать тех мужчин, которые оставались для нее доступны: всех этих тощих толстяков, оптимистичных пессимистов, латентно-активных геев, любителей разного рода извращений и т. п. Как они разочаровывают! Как они утомительны! Мужчины за сорок ищут тридцатидвухлетних, мужчины тридцати с чем-то ищут двадцатипятилетних. Она знает, в чем тут штука: она сама когда-то была молодой женщиной, и ей нравилось, что на нее обращают внимание мужчины постарше. Она теряла голову от их искушенности, от их мощи, от их волос, таких сексуальных — соль с перцем. Бог ты мой. Что с ней такого произошло? Грудь не так уж и опала. И сама она — по-прежнему сочная, по-прежнему чувственная — вероятно. Некоторые ее незамужние подруги, страдающие перманентной генитальной неудовлетворенностью, принимали решение завести ребенка без мужчины: покупали сперму через Интернет, зажигали в темной комнате гроздь свечей, ложились и начиняли себя сами. Но ей не хотелось быть матерью-одиночкой. Она не знала, чего хочет, она знала одно: с ней должно случиться что-то интересное, хоть что-нибудь, пока она не превратилась в копию собственной матери!

Так что она перебралась из своей уютной ультрамодной квартиры на Двенадцатой улице в Гринвич-Вилледж, где все, кому меньше пятидесяти, помешаны на Интернете, в дом с тремя спальнями в бруклинском районе Бэй-Ридж — одном из тех маленьких «племенных поселений», что изо дня в день питают город людскими ресурсами. Здесь по-прежнему живет много итальянцев, но в последнее время тут селятся и другие — бразильцы, китайцы, русские, индийцы, мексиканцы, вьетнамцы, африканцы, даже иракцы. И все они бешено вкалывают, пытаясь втиснуться на забитый людьми, душный танцпол, именуемый американским турбокапитализмом.[9] Звонят вам в дверь, спрашивают, нет ли у вас для них работы. Что-нибудь покрасить, перекрыть крышу, а может быть, вам нужно помыть автомобиль, миссис? Кроме того, ее родители тоже жили в Бэй-Ридж, так что заодно она могла за ними приглядывать. Она купила домик на те деньги, которые в свое время переводил ей пожилой партнер (тот самый), и это была приятная покупка. Она могла пешком дойти до метро и по дороге на работу всегда сидела. Немногочисленные и необременительные покупки — поблизости от дома. Между тем ее жизнь стала более тихой и даже более одинокой. Она оплачивала все счета, весной сажала ноготки, горох и салат-латук, она выпивала бокал вина, пока смотрела новости, и еще один — перед тем как лечь спать. Быстро пролетали месяцы. Она внимательно изучала газеты, но забывала прочитанное, никогда не помнила снов, покупала практичную обувь, она даже не давала себе труда мастурбировать. Ничего не происходило. Она уже подумывала, не начать ли ей ходить в церковь — просто для общения, для социального взаимодействия. Ужасно, правда?

Разумеется, она и не мечтала когда-нибудь кого-то встретить. Но однажды в теплый субботний день она открыла дверь и увидела мужчину в бейсболке и зеленой майке, стоящего в соседнем дворе. Прикрывая глаза от солнца, он осматривал крышу, держа в руке коротенький желтый карандаш и планшет. А она, в свою очередь, осматривала его. «Привет!» — вдруг крикнула она неожиданно для себя самой. Он повернулся к ней и убрал карандашик в нагрудный карман. Они разговорились. Он сказал, что дом принадлежит его отцу, а сам он сейчас лишь присматривает за этим строением. Его старенький красный пикап расположился на подъездной аллее, и она вспомнила, что уже несколько раз видела здесь эту машину. Незнакомец сказал ей, что его зовут Рэй Грант. Ей понравился этот Рэй — как женщинам иногда нравятся мужчины определенного типа. Похоже, ему было все равно, как выглядят в майке его плечи и руки, и безразлично, что джинсы мешком висят на бедрах. Обручального кольца она не обнаружила. Ногти у него были чистые. Глаза — синие-синие, как раз такие, какие она всегда обожала, и она разглядела в них смесь уверенности и замкнутости. Он не собирался ей о себе рассказывать — во всяком случае, не намерен был рассказывать слишком много.

Ну что ж, она сама бросилась ему на шею! Пригласила его выпить кофе — и слышала звук его тяжелых ботинок, пока он поднимался за ней по лестнице в ее кухню. Кофепитие переросло в поздний обед. Он никуда не спешил — не смотрел на часы. Но и говорил он немного. А она все болтала и болтала, все больше заводясь, чему способствовал кофе.

— Значит, в этом доме живет ваш отец? — в очередной раз спросила она, когда в разговоре возникла пауза. — Может, я его даже несколько раз видела, теперь я припоминаю, но не в последнее время.

Рэй кивнул:

— Он болеет, так что я вернулся, чтобы побыть с ним.

— Болеет?

— Серьезно болеет.

— Простите, а он… ну, он поправится?

На это Рэй в тихой печали опустил глаза. Приподнял свою бейсболку и вновь надвинул ее. Густые волосы, заметила она. Она чувствовала его внутреннее страдание и то, как он пытается его скрыть. Да я, похоже, в него втюрилась, сказала она себе, что это со мной?

— Нет, — наконец ответил Рэй. — Он не поправится.

Она лишь глянула в эти синие глаза.

— Мне так жаль.

— Редкая болезнь, рак сосудов. Ангиосаркома. Его смотрели, думали — у него что-то не в порядке с почками. Но все дело было в нем самом. Ему осталось… не знаю… может, несколько недель. Трудно сказать.

Мы же только познакомились, напомнила она себе. Не суй нос куда не просят.

— Вернулись? — все-таки переспросила она. — В смысле — вы. А откуда вы вернулись?

Он посмотрел на нее так, что было видно: рассказывать ей об этом он не собирается.

— Я был далеко, — произнес он. — Вернулся месяца три назад.

— А.

— Был по большей части за океаном, уже лет пять или около того, — добавил он. — Незачем уточнять.

— Даже если мне до смерти хочется это знать?

— Даже если, — подтвердил он. Впрочем, сказал он это мягко.

Она играла краем скатерти — складывала, разглаживала, снова складывала.

— Звучит шикарно.

— Ничего тут нет шикарного.

Пора сменить тему, решила она, хватит корчить из себя школьницу.

— А чем занимался ваш отец, пока не заболел?

— Он уже давно на пенсии. А до этого был копом.

— А вы тоже коп?

— Не-а.

Но он как-то по-особому это сказал, была перед его ответом некая многозначительная пауза.

— Вы просто приглядываете за домом отца?

— Да.

— У него только один дом?

— Шесть.

— И все такие, как этот, рядом?

— Он их скупал в восьмидесятые, когда они были дешевые.

Она прикинула в уме. Все эти строения, видимо, не были такими уж роскошными, но при колоссальном росте рынка недвижимости в Нью-Йорке его больной отец был, по современным меркам, богачом.

— Шесть домов, которые можно сдавать?

— Да.

— Итак, вы здесь, в городе. — Она отважно кинулась в атаку. — А вы пытаетесь найти себе выгодную работу, вы приглашаете на свидания по пять девушек сразу, вы читали за последнее время какие-нибудь хорошие книги?

Рэй улыбнулся:

— Вы хотите получить ответ?

— Девушке не помешает кое-что знать.

Он весело кивнул. Игра началась.

— Ну да, понятно. Нет, я не ищу работу. Я ухаживаю за отцом, вот и все. Я не встречаюсь с пятью девушками сразу. У меня была одна, но несколько недель назад она сказала, что у нас с ней — все…

— И ваше сердце разбилось вдребезги?

Он обдумал вопрос.

— Это дало мне возможность поразмыслить.

— Звучит так, словно вы очень ее… ну, вы понимаете…

— Может, и так. Но я стараюсь не иметь привязанностей, ни к кому и ни к чему. Хотя не всегда получается.

— Вы буддист?

— Нет, но у них есть интересные идеи.

Она изучала его, этого Рэя Гранта. Такой серьезный. Никакого волнения, никакой рисовки. Ей это нравилось.

— А насчет книг — да. Я как раз сейчас читаю пару приличных книг. Вы получили ответ на свои вопросы?

— Да, спасибо.

Он кивнул.

— Ну, — проговорил он непринужденно, — а что мы здесь делаем?

— Что мы здесь делаем? — повторила она, отлично зная, что он имеет в виду.

Рэй посмотрел на нее, в нее. Она чувствовала его напряженную сосредоточенность — она ее разглядела, как только его увидела. Сейчас он сосредоточился на ней. Она этого хотела, но это ее пугало.

— Что вы хотите сделать? — спросил он.

— Сделать… что сделать?

Он лишь взглянул на нее. Она не могла ему лгать.

— Кажется, вы хотите сейчас что-то сделать, — сказал он мягче. — Но я могу ошибаться.

— Да, — прошептала она и кивнула. — Хочу. Да.

В кухне наступила тишина, и сквозь эту тишину проносилось множество посланий. Там, снаружи, день стал облачным, и в кухне сгустился сумрак. Теперь она чувствовала и волнение, и возбуждение.

— Тогда раздевайтесь и ложитесь в постель, — велел ей Рэй.

Ей не удалось даже выдавить ироническую улыбочку типа «кем вы себя возомнили?». Он был искренен, вот и все. Он знал, кто он такой, и он знал, что она такое: в ее случае это с самого начала было на виду.

— Что вы собираетесь делать? — начала она, и ее дыхание немного участилось. — Я имею в виду, чем вы займетесь, пока я буду снимать одежду и стану еще более уязвимой?

— Позвоню по телефону, а потом пойду прямо к вам в спальню, и там мы, видимо, узнаем друг друга.

— А потом?

Он улыбнулся:

— Потом… а вы как думаете?

— Вы собираетесь меня убить?

Может, она пошутила, а может, и нет. На самом-то деле она не шутила.

— Нет, — ответил он.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Тогда ладно. — Она пыталась говорить беззаботно-уверенно. — Я доверяю вам, Рэй Грант.

Он медленно встал, развернулся в сторону коридора. Видно, я сошла с ума, сказала она себе. Самая большая глупость в моей жизни. Она двинулась по коридору, чтобы он подумал, будто она ушла, но остановилась на полпути. Она услышала, как тихонько заиграла мелодия его мобильника.

— Привет, — гулко донесся из кухни голос Рэя. — Я немного припозднюсь… Нет-нет, с домом все в порядке. Крыша еще несколько лет прослужит. Я вернусь до девяти… Она тебя вымыла?.. Хорошо. Как боли?.. Ты помнишь, доктор сказала, что у тебя может быть… Папа, я приду сейчас же, если тебе слишком… Ладно, только ты, уж пожалуйста, пожалуйста, прими это, если… потому что незачем… ладно? По-моему, они опять играют с «Балтимором», включи… Ага, ладно, пока.

Она услышала, как он щелкнул телефоном, складывая его, и поспешила к себе в спальню. Она сбросила туфли, откинула одеяло.

— Приветствую, — произнес Рэй, появляясь в дверях.

— Привет. — Она повернулась. Уже несколько лет она не раздевалась на глазах у мужчины. Теперь она выглядела не так, как когда-то, чего уж тут ходить вокруг да около. — Вы обещали, помните?

Он погасил свет. Какое-то время они целовались в темноте, потом она отстранилась и села на кровать, чтобы раздеться до конца.

— Если честно, я никогда так не поступаю, — сказала она громко. — Это совсем на меня не похоже.

Он ничего не ответил.

— Молчите? Пытаетесь вынести приговор?

— Не-а.

— А что такое?

— Пытаюсь сделать признание, — проговорил Рэй.

— Смешное слово. И в чем вы хотите признаться?

— В своей собственной слабости.

— По вам не скажешь, что вы слабый.

Он уже разделся и теперь подошел к кровати и встал рядом. Она первым делом положила ладони ему на грудь и ощутила теплую твердость мышц. Он был расслаблен, и она тоже расслабилась.

— Ты меня удивила, — возник в темноте его голос. — Не думал, что до этого дойдет.

— Наверное, ты врешь, — прошептала она. — Но спасибо за попытку меня обмануть.

Прильнув к нему, она стала целовать его в живот, провела руками вниз по неровному боку и нащупала длинную линию морщинистой, узловатой плоти.

— Ой, — сказала она. — Что это?

— Шрам, — тихо ответил он в темноте. — Старый шрам.

— От чего?

— От одной очень горячей штуки.

Но она его уже почти не слышала. Она обвила руками твердый изгиб его ягодиц, ощутив мышцу. Теперь глаза у нее были закрыты. Голова слегка кружилась. Когда-нибудь, в старости, мне понадобятся воспоминания, подумала она. Мне приятно об этом думать. Она снова шевельнула руками.

— Хорошо, — произнес он.

Потом, когда он ее все-таки не убил, она резко перевернулась на влажных простынях. Экстатически дернулась, словно пробуждаясь от крепкого сна. Я забыла, подумала она, совсем забыла, как это бывает.

— Ты голодный? — пробормотала она. — Мы так и не поужинали.

— Ерунда.

Они лениво, не торопясь, встали. В полумраке она разглядела шрам у него на животе. Лоскутки пересаженной кожи, возможно — не меньше двух операций. Каково это, когда тебе так выжигают живот? Не спрашивай, предупредила она себя, он не хочет об этом говорить.

Она натянула халат, пока он влезал в штаны. На кухне он уселся на стул, пока она делала макароны и салат на скорую руку. Рэй зашнуровал ботинки, сунул мобильник в карман, снова надел бейсболку. Она зажгла свечу и открыла бутылку вина. Сейчас скажу тост — за радости сексуального акта, подумала она. Она достала два бокала, разлила вино, накрыла на стол, и ей было так хорошо, как не бывало уже… господи, да уже годы. Может, сегодня же вечером мы сделаем это еще раз, надеялась она. Я постараюсь удержать его здесь до самой последней минуты. Она взглянула на часы, зная, что вот-вот должна позвонить ее мать: это было бы сейчас совершенно некстати. Тут она вспомнила об отце Рэя.

— Тебе не надо позвонить отцу? — спросила она.

— Сейчас он, скорее всего, слушает, как играют «Янки». Но мне надо будет проверить, как он там.

По телефону? Или ему нужно будет сходить к отцу? Она уже готова была уточнить, когда заметила, что по ее подъездной аллее движутся чьи-то фары.

— Странно.

— Что такое? — спросил Рэй.

Держа дымящийся горшочек с макаронами, она выглянула из кухонной двери.

— На аллее лимузин. Из него выходит мужчина. И еще мужчины.

Она шагнула назад.

— Ты никого не ждешь?

— Нет. — Она еще раз глянула. — Осматривают твой пикап.

— Я забыл его запереть.

— Они не собираются открывать… по-моему, они идут сюда.

Кто-то массивный показался за дверным стеклом, постучал. Рэй встал. Незнакомец заколотил в стекло.

— Эй! — тревожно окликнула она. — Кто там?

Стекло над дверной ручкой разбилось вдребезги. Она закричала и отпрыгнула за кухонный стол.

Рука в перчатке проникла в отверстие и отперла замок. Затем исчезла. Внутрь шагнул крупный китаец в темном костюме. Он отошел в сторону, и вошли еще трое китайцев.

— Рэй, — сказал первый мужчина, указывая на него. — Идешь с нами.

Рэй встал между нею и вошедшими, защищая ее.

— Вы кто, ребята?

Они не ответили. Первый поддернул рукав пальто, показывая пистолет. Двое других скользнули Рэю за спину.

— Мисс леди, — произнес первый китаец, — не вызывайте полицию. А то мы вернемся и… — он посмотрел на горшочек макарон у нее в руке, — и съедим всю вашу плохую лапшу.

Двое положили руки Рэю на плечи. Она ощутила, как по его телу пробежала дрожь — желание физически отреагировать, дать отпор, — но он это желание тут же подавил. Он посмотрел на нее.

— Ничего, — сказал он. — Не звони в полицию. Я серьезно.

Но она знала, что это не «ничего». Она стояла в дверях кухни, пока они волокли Рэя вниз по лестнице и потом запихивали в лимузин.

Неужели все это было на самом деле?

Она хотела закричать, ей нужно было закричать. Они его увозили! Дверцы захлопнулись, длинный автомобиль задним ходом плавно выехал с аллеи — и вот он уже исчез.

Что делать? Должна ли она что-нибудь предпринять? Она глянула на пол, где валялись осколки. Руки у нее тряслись. Эти люди могли ей что-нибудь сделать. Как они собираются поступить с Рэем? Он не знал этих людей, но… Она видела, что он смирился с их появлением, как будто сразу сообразил, кто они такие. Она взяла телефонную трубку. Рэй сказал — не звони, и я не буду, подумала она. Нет, все-таки буду. Она стала набирать номер полиции. Но потом остановилась. Вдруг Рэю будет только хуже? Из-за нее? Она не могла этого допустить.

Поэтому, вместо того чтобы звонить в полицию, она сунула телефон в карман халата и вышла из кухни. Красный пикап Рэя стоял на том же месте на подъездной аллее, параллельно ее собственной машине, и она подергала за ручку пассажирской дверцы. Та открылась. Она поднялась на высокую подножку и забралась внутрь, отлично при этом понимая, что в освещенном салоне видна всем, кто будет проезжать мимо или выглянет в окно. Она предполагала найти в машине обертки от фастфуда, стаканчики из-под кофе — весь этот мусор, который болтается у мужиков в пикапах и грузовиках. Однако вместо этого она обнаружила планшет, на котором были записаны имя и адрес отца Рэя; в нем хранились записи по дому, которые вел Рэй. Она изучила его плотный, аккуратный почерк. Под планшетом лежали три книги: одна — о воздействии Китая на мировую экономику, другая — философский трактат о смерти и сознании, а третья — толстый том по истории Афганистана, лондонское издание 1936 года. Я понятия не имею, что он за человек, подумала она. Она открыла бардачок. Записи о ремонте двигателя, тщательно соединенные скрепками. Под ними — десятидюймовая финка с потертой рукояткой, обмотанной клейкой лентой. Она на дюйм-другой вытянула оружие из ножен. Блеснуло лезвие. Испугавшись, она засунула финку обратно в ножны.

Не сходя с места, заглянула под сиденье. Под водительским лежал обычный аварийный набор — маячки, фонарь, тросы. Из-под пассажирского сиденья она вытянула девичью полотняную теннисную туфлю желтого цвета — казалось, так и излучавшую игривость и сексуальность. Она положила ее рядом с собственной ногой. Слишком мала для нее. Изящная, нежная ножка. Тоненькая ступня на сексуально-тоненькой лодыжке. Туфля неношеная, совсем новая. Она почувствовала укол ревности, легкое раздражение. У Рэя явно был секс с той, которая потеряла эту штуку. Такие вещи сразу чувствуешь. Вот что он имел в виду, когда сказал про «признание». Может, она когда-то выставила его за порог. Но почему? Кто бросит такого мужика, как Рэй? — спрашивала она себя. Она вдруг вспомнила, как громко хватала воздух в постели, как ее руки стискивали простыни.

Ей безумно хотелось что-нибудь разузнать, что-нибудь сделать, и она погрузила руку под сиденье как можно дальше. Она нашарила контейнер. Открыла крышку. Внутри… что это — мертвое животное? Нет, волосы: густые, темные, курчавые. Какая мерзость! И еще там таилась записка. Она осторожно вытянула ее, стараясь не касаться волос. В записке было сказано:


Привет, Рэй-Ствол, я же говорил, что отправлю тебе свою бороду. Что ты сделал со своей? Я тут, в Мельбурне, катаюсь по волнам. Если хочешь, заезжай меня навестить. Я на связи, но от электронной почты отказался — она слишком быстрая. А мне надо малость замедлиться. Не терпится получить новое задание. А еще у меня какие-то непонятные головные боли от тех таблеток, которые они нас заставляли принимать. У меня внутри все плавится, как всегда после миссии. Больше всего на меня действуют эти маленькие тельца. Ты же меня понимаешь, я знаю, что понимаешь. Грустно было услышать про твоего отца. Я знаю, как ты его любишь. Не уверен, смогу ли еще продержаться. Буду пить и трахаться, чтобы достичь просветления. Может, ты справляешься лучше, чем я. А может, и нет. У меня уже толком не осталось никаких идей, я даже не уверен, настоящий ли я американец. Кто знает. Не могу себе представить, как стану возвращаться домой, это слишком уж дико. Если у тебя есть подходящие мыслишки, напиши. Дай мне знать, если получишь новое задание. Ну ладно, через час уже прилив.
З.


Под неряшливо спутанными волосами обнаружилась фотография — двое мускулистых мужчин с длинными бородами. Рэй и еще один — видимо, З., тот, который написал это письмо. Сильно загорелые, в грязных футболках, позади — горы. Они военные? — предположила она. Но на снимке она не заметила никакого оружия. Она задержала взгляд на руках и плечах Рэя: видно было, какие они сильные. Ее пальцы помнили, какие они на ощупь.

Она вздрогнула: в кармане зазвонил телефон. Она сложила записку, сунула ее вместе с фотографией обратно в контейнер, а туфлю — под сиденье, словно звонящий мог ее увидеть. Это была ее мать — готовая к обычному разговору. Выбравшись из пикапа, женщина вернулась на кухню.

— Мама, можно я тебе перезвоню?

Но мама не разрешила. И началось. О том, как приходил доктор. Об отцовском артрите. На все это ушли еще десять минут ее жизни. Она поймала себя на том, что направляется в спальню, чтобы посмотреть на измятую постель. В простынях, казалось, еще оставался след Рэя. Но сам он исчез.

— По-моему, ты плачешь, — заметила ее мать. — Плачешь? Что случилось?

Она повесила трубку. Ну да, она плачет. Она встретила красавца прямо у себя в подъездной аллее, позволила ему целый час трахать ее до изнеможения, а потом, довольная, готовила ему ужин, и тут — что такое! — является банда каких-то китайских головорезов и выволакивает его из дома! Да у любой бы крыша поехала! Ясное дело, я буду плакать! В ящике кухонного стола она нашла фонарик. Может, у Рэя в пикапе лежит еще что-нибудь. Она подошла к кухонной двери и открыла ее.

Старый красный пикап исчез, словно его здесь никогда не было. Словно здесь никогда не было Рэя, словно он не был с ней… и она знала тем странным точным знанием, которое иногда всплывает откуда-то из глубины, — знала, что больше она его никогда не увидит.

*

Они ехали по Белт-парквей в сторону Манхэттена, придерживаясь плавных семидесяти миль в час, слева от них простиралась большая вода. Безмолвной громадиной как раз выходил из гавани один из огромных океанских лайнеров, бортовые иллюминаторы светились во мраке. Похоже, четверо китайцев, окружавших пленника, этого не замечали. Ему казалось, что они глубоко погружены в размышления, словно он был неодушевленным предметом, багажом, который они куда-то перевозят. Он велел себе расслабиться. Что они собираются сделать — убить его? Вряд ли. Во всем происходящем прослеживался лишь один след. Цзин Ли как-то сказала ему за ужином, что больше не будет с ним встречаться, ей очень жаль, но есть вещи, которые она не может объяснить. Да, она призналась, что это имеет отношение к ее брату Чену, тому самому, который жил в Шанхае и считал себя крупным бизнесменом. Она явно была встревожена. Потом Рэй попытался ей позвонить. Они ведь не ссорились. Он беспокоился за нее, проклинал себя, звонил еще несколько раз. Но — ничего, никакого общения, и так две недели. Достаточно долгий срок, чтобы решить: все действительно кончилось. Достаточно долгий срок, чтобы ощутить одиночество. Может быть, этим людям известно, почему Цзин Ли не отвечала на звонки. Как они его нашли? Видимо, они узнали, где находится отцовский дом, заставили отца сказать, где Рэй, отправились по этому адресу, увидели пикап, увидели свет в уютной женской кухне. Увидели Рэя, сидящего в этой кухне.

— Ребята, — произнес он. — Мне надо позвонить отцу, ничего?

Мужчины молча поглядели на него. Рэй вынул телефон.

— Он болен, и я должен проверить…

Один из мужчин сграбастал телефон и передал его другому, тому, что говорил с Рэем на кухне. Тот просмотрел список набранных номеров. Потом поднял глаза и сказал что-то про Цзин Ли.

— Да, ее номер тоже там есть, — сознался Рэй. — Я ей много звонил.

— Кому еще ты звонил? — спросил мужчина.

— Мало кому, — ответил Рэй. — Так что дай мне звякнуть отцу, приятель.

Ему ничего не ответили, и он призвал себя проявить терпение и не реагировать на происходящее слишком бурно: по всей видимости, это было что-то вроде похищения. Он надеялся, что его отец сумел нажать на кнопку электронного приборчика, заряженного шариками дилаудида — синтетического аналога морфия, только гораздо сильнее. В устройстве имелась трубочка, входящая непосредственно в руку отца и позволявшая регулярно, с заданными интервалами принимать определенные дозы препарата, но также позволявшая больному получать ограниченное количество внеплановых инъекций, когда боль становилась слишком сильной: теперь такие случаи участились. Рэй молился, чтобы его отец уже принял эти дополнительные дозы и отключился — спал и не знал о том, что Рэя нет рядом. Рэй сказал, что будет дома до девяти, но теперь он вряд ли уложится в срок. Когда Рэя не было рядом, отец начинал волноваться, беспокойно хватал руками одеяло, мучительно дергая головой, кивая в сторону двери. Рэю оставалось надеяться, что за тем, чтобы отцу было спокойно, проследит Глория, ночная сиделка, которая в своей жизни успела поухаживать за сотнями безнадежных пациентов. Больного устроили на специальной койке в гостиной — там больше места для оборудования и кресел для посетителей. Рэй оплачивал круглосуточную работу медсестер из хосписа, занимающихся частной практикой: десять тысяч долларов в неделю. Медицинской страховки полицейского не хватало. Шесть домов вместе потянули бы на пару миллионов. Так продай их. Все эти замены разбитых стекол, бесконечная покраска облупившихся спален, двадцать пять лет сражений с тупоумными жильцами, лопнувшими трубами, сломанными холодильниками… Теперь пришла пора расплаты. Его отец заслуживал самого лучшего. Рэй сходил в местный банк, где отец получал свои первые пособия, и объяснил ситуацию. Он обратит один из домов в наличные, и даже при еженедельных расходах в десять тысяч этих денег хватит на несколько месяцев. Речь шла о времени жизни его отца, и это время истекало.

— Эй, — еще раз попытал счастья Рэй, — как там насчет телефона?

Китаец в костюме поглядел на Рэя, нажал на кнопку, чтобы окно поехало вниз, и выкинул мобильник во тьму, несущуюся снаружи. Прохладный воздух зазмеился по салону; потом окно снова подняли.

*

Постоянное правительство Нью-Йорка, его истинная и извечная власть, водит незаметную, но тесную дружбу с банковским сектором и теми, кто занимается недвижимостью. Почти все другие отрасли бизнеса — телевидение, издательское дело, реклама, адвокатские конторы, больницы — играют в этом смысле сравнительно незначительную роль. Лишь банки и девелоперы могут вырвать целый кусок города, заменив его чем-то новым. Только они могут преобразить саму атмосферу района, тех мест, где люди едят, гуляют, живут, а значит, по сути дела, — изменить мысли и чувства ньюйоркцев по отношению к самим себе и даже заново перекраивать карту их сознания, по мере того как у них под ногами меняется карта города. Девелоперы разрушают прошлое, чтобы улучшить будущее, из ничего они делают что-то, они выталкивают человеческие существа, которыми не могут воспользоваться, и привлекают других — которыми могут. Кто еще сумел бы продолбить в юго-западном углу манхэттенского Центрального парка дыру, в которой уместились бы пять тысяч плавательных бассейнов, а потом воздвигнуть здание Тайм Уорнер, две нагло-безвкусные башни, по форме напоминающие исполинский камертон, набить их нижние этажи теми же, что и повсюду, супердорогими магазинами всякой ерунды, а потом еще запросить по сорок миллионов за каждую из размещенных над ними громадных квартир?

Разумеется, эти квартиры быстро раскупили стареющие кинозвезды, которые уже не заботились о том, чтобы следовать моде; саудовские принцы с крашеными бородами; лондонские биржевики; испанские нувориши; русские нефтяные магнаты, которым Путин не успел помешать вывезти капиталы; руководители и ведущие сотрудники индийских компьютерных компаний: сильные дальнего и ближнего мира, не все из которых сознают, что «пентхаус на восьмидесятом этаже» — неплохое достижение, если живешь в здании, где этажей всего шестьдесят девять.

Лимузин остановился у этого здания, и мужчины провели Рэя к боковому входу, возле которого дежурили двое охранников. Домофон с жужжанием впустил их внутрь, и вскоре они оказались в огромном лифте. От Рэя закрывали дисплей, показывавший этажи, так что он отсчитывал секунды. Благодаря специальной подготовке он знал, что они поднимаются со скоростью примерно сорок футов в секунду; получалось, что к тому моменту, когда лифт остановился, они оказались на сорок восьмом этаже. Проследовав через мраморный вестибюль, они вошли в громадную гостиную, откуда открывался вид на Коламбус-серкл[10] и северо-восток Центрального парка.

Из соседней комнаты появился китаец лет тридцати, очень изящный в черном костюме, явно сшитом на заказ. Взгляд вошедшего перебежал с рабочих башмаков Рэя на его старые джинсы и зеленую футболку.

— Благодарю за визит, мистер Рэй, — произнес он, взмахом руки указав на диваны; на запястье у него были гигантские золотые часы.

Они сели. Прочие отошли в дальнюю часть комнаты и остались стоять.

— Меня зовут Чен, — представился мужчина. — У меня большая проблема. И я хочу, чтобы вы решили эту проблему.

Рэй промолчал.

— Вот в чем проблема, — продолжал тот. — Вы были дружком моей сестры Цзин Ли. Она делает для меня одну работу в Нью-Йорке. Она про вас рассказала. Все нам про вас рассказала. Она вас очень любит, да. Но вот уже дня четыре она не появляется.

— Она исчезла? — переспросил Рэй. — Как вы это узнали?

— Дайте мне закончить.

— Хорошо.

— Точно, — проворчал китаец. — Хорошо для вас, хорошо для меня.

Рэй хотел было что-то сказать, но решил воздержаться.

— Так что сейчас говорю я. А вы слушаете. Цзин Ли позвонила мне в Китай. Очень расстроенная. Вот что было. Двух девушек, с которыми она была, убили в их машине. Люди в каком-то районе около Бруклина. Они накачали машину дерьмом. Но моей сестры там не было. Никто не может ее найти. Это меня не очень удивляет, мистер Рэй. Она такая… как это говорят… самонадеянная. Слишком самонадеянная, может, вы сами это знаете. Оставила нашу семью и приехала в Соединенные Штаты. Я дал ей работу, она управляет здесь филиалом моей компании, а теперь она пропала. Вот моя проблема. Американская полиция не знает, кто убил этих двух девушек.

— Я бы не говорил так уверенно.

— Я уверен. Я плачу людям, люди мне сообщают разные вещи.

— Вы можете кому-то платить, но это не значит, что они что-то знают.

— Я плачу человеку, который все это знает!

Рэй пожал плечами.

— Вы знаете об этой плохой истории?

Рэй покачал головой. В эти дни он мало следил за новостями.

— Американская полиция не знает, что моя сестра была в этой машине. У себя в стране я читаю через Интернет нью-йоркскую «Дейли ньюс». Так можно поступать, когда знаешь, что делать. Китайское правительство говорит одну большую вещь, а все делают другие вещи, маленькие вещи. В газете было сказано — две мексиканские девушки, к ним в машину накачали дерьмо. Очень плохо. Цзин Ли позвонила мне, а потом не пошла на работу, я уже говорил про эту работу. Мне надо сказать кому-то, чтобы стали управлять моим филиалом вместо нее. Это большая проблема, да. Где Цзин Ли? — спрашиваю я. Она хорошо на меня работает. Я поговорил с моим адвокатом в Чайна-тауне. Он сказал: если вы попросите американскую полицию поискать Цзин Ли, они станут задавать слишком много вопросов. Как в Китае! Я не люблю, когда много вопросов. Я главный, все вопросы задаю я. Мы в Китае не любим полицию. Мы им не доверяем. Я не доверяю никакой полиции. Я хочу знать, где Цзин Ли, но я ее не могу найти в этом городе.

— Наверняка в этом городе полно китайских частных сыщиков, отставных следователей, всяких таких людей.

— Мой адвокат мне так и сказал. Вы тоже адвокат?

— Нет, — ответил Рэй.

— И вот мой адвокат нашел кого-то, чтобы посмотреть ее квартиру, ее банк, ее деньги и все прочее. Мы все сделали, сделали все, как он сказал. Ничего. Она по-настоящему, по-настоящему прячется, понимаете, о чем я? А может быть, она мертвая, но почему тогда не нашли тело? Не думаю, чтобы она была мертвая. Она звонила нам, я уже говорил. Она была расстроена. Да, именно так. А потом она больше нам не звонила. Но я подумал: почему ее белый дружок так плохо ее ищет? Почему он не спрашивает у ее подружек, где Цзин Ли? «Вы ее не видели?» Может быть, он ее уже не так сильно любит. Так сказал мой адвокат. Белый парень, китайская девушка, подумаешь, большое дело, а?

— Вы хотите, чтобы я что-то сказал? — поинтересовался Рэй.

— Нет. — Чен указал на одного из своих людей и произнес что-то по-китайски. Тот вышел. Затем Чен вновь повернулся к Рэю: — Вот что я думаю. Она прячется в каком-то месте, и вы знаете где, мистер Рэй. Вы ей помогаете.

— Это не так. Я понятия не имею, где она.