Том Пикирилли

Никто

1

Блуждая по тёмным закоулкам собственного сознания, Крайер осознавал, что раньше его звали как-то иначе.

Возможно, его настоящее имя было Чак Смит, или Джо Эванс, или Эйб Фишбаум ‒ он этого не помнил. Задумайтесь на минутку, и вы удивитесь, как много ваше имя значит для вас, и как много лично вы значите для своего имени.

Если бы его звали Джонни-гитара, разве оказался бы он здесь, в этом месте, с этими травмами? Ник Стил наверняка смог бы защитить свою семью. Фредди Дэвис не задержался бы на пустой парковке, уплетая пару двойных чизбургеров и три большие порции картошки-фри под доносящиеся из плеера звуки «Оркестровой сюиты № 3» Баха. Помимо классической музыки, в тишине ночи раздавалось только непрекращающееся чавканье и сытое причмокивание.

Потом он не торопясь выкурил две сигареты, хотя почти бросил курить. Нарушил диету, не сдержал обещание заботиться о своём здоровье, которое дал жене, как только ему исполнилось сорок, и он по праву стал называться мужчиной среднего возраста и с неплохим достатком. По крайней мере, он больше не пил. Он был уверен, что все его грешки ‒ мелочь, если посмотреть на ситуацию в целом.

Крайером его назвали в сумасшедшем доме.

~ * ~

В тот вечер Крайер пришёл домой и увидел свою двенадцатилетнюю дочь на полу со вспоротым животом. Она стонала, в агонии ползая по пропитанному кровью ковру гостиной. Помимо крови на ковре были её внутренности. Крайер подбежал к ней, и из его груди вырвался звук, похожий на крик раненного тюленя.

Когда девочка протянула к нему руку, шевеля губами, будто бы пытаясь что-то сказать, Крайер взвыл так, что всё равно не смог бы разобрать ни слова. Спустя мгновение она дважды моргнула, а затем глубоко и прерывисто вздохнула. Она была мертва, и Крайер, почти поддавшись истерике, начал судорожно молотить кулаком по ковру: один удар, другой, третий. Его вырвало ‒ всё, что он съел всего пятнадцать минут назад, оказалось на полу. Он пошёл вглубь дома, туда, откуда раздавались крики его жены.

На втором этаже что-то с грохотом упало, и он рванул туда. Свет нигде не горел. Он щёлкал выключателями, что-то кричал ‒ иногда её имя, иногда просто что-то нечленораздельное ‒ пока наконец не нашёл её в ванной: полностью одетую, с перерезанным горлом.

Руки у неё были замотаны скотчем. Куском такого же скотча был заклеен рот. Она была ещё жива и повернула голову в сторону Крайера. Из перерезанного горла хлынула кровь, забрызгав ему всё лицо. Кровь стекала по стенам, по её губам и подбородку. Она пыталась сказать что-то, но похоже, она прокусила язык, пытаясь избавиться от скотча.

Убийца подбежал к окну.

Крайер поскользнулся на луже крови жены и, как бы ужасно это ни звучало, благодаря этому быстрее преодолел расстояние до окна. В нём было 40 килограммов лишнего веса, ему мешал огромный живот, но он всё же неловко подпрыгнул, чувствуя, как в животе у него всё переворачивается. Он сумел схватить злоумышленника за ремень ещё до того, как тот успел соскользнуть с подоконника на улицу. Его лицо показалось Крайеру знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.

Он попытался заговорить, хотел спросить его: зачем? зачем ты это сделал? кто ты? что всё это значит? что…

Отблеск света на лезвии ножа. Рука в перчатке. Парень высоко поднял нож, развернулся и с размаху всадил его прямо в лоб Крайеру.

Лезвие вошло вглубь черепа на семь сантиметров, прямо между глаз, почти посередине лба. Боли не было. Крайер наблюдал за тем, как убийца ловко выскочил в окно, без капли страха, полностью контролируя свои движения, и, преодолев расстояние в два этажа, приземлился на заднем дворе.

Попятившись, Крайер зацепился за край ванны, но сумел удержаться на ногах.

И, что самое странное, у него была эрекция.

Его жена собрала все оставшиеся силы и попыталась подняться из ванны. Со связанными руками она наблюдала, как жизнь покидает её слабеющими толчками, стекает по персиковым обоям, и выражение лица у неё постепенно каменело. В её глазах читался огромный, но при этом контролируемый страх и трогательная забота о муже.

Он двинулся в её сторону, и она попыталась перекинуть ногу через край ванны, но это ей не удалось.

Она попробовала ещё раз, но на её лице появилось осознание того, что она всё равно не сможет дотянуться до него. Она протянула к нему обе руки, кашляя, выталкивая сгустки крови из раны на шее. Бесконечным дождём стучали по ванной капли крови, будто кто-то принимал душ жарким летним днём. Она откинулась назад, по-прежнему протягивая к нему руки, и Крайер попытался что-то сказать, но не смог.

Он прислонился к стене, колени подгибались, но он не падал ‒ просто сползал по стене, сантиметр за сантиметром, пока не оказался на мокрой от крови жены кафельной плитке. Он лежал и смотрел в потолок. Пытался закрыть глаза, но не мог. Через какое-то время глаза закрылись сами, а он остался лежать где-то в темноте, один, но всё ещё не теряя сознания.

2

Он снова открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину в полицейской форме. Аккуратный чёрный костюм, на ногах полиэтиленовые бахилы, на шее ‒ значок. Вздрогнув от неожиданности, она отскочила назад к раковине и локтем разбила зеркало шкафчика.

‒ Вашу мать! Боже, да он ещё жив!..

Кто-то вне поля зрения Крайера откликнулся:

‒ Не может быть. Нож на семь сантиметров вошёл ему в череп.

Оказавшись в подобной ситуации, меньше всего хочешь услышать о себе подобную дрянь. В горле у Крайера пересохло. Дважды сглотнув, он сказал:

‒ Пошёл ты…

‒ У него губы шевелились! ‒ женщина-коп склонилась над ним, опасаясь запачкать форму. ‒ Что вы сказали?

‒ Пошла ты!

Но они не понимали его. Думали, он пытается о чём-то намекнуть, или что-то в этом роде. Кто-то опустился перед ним на колени и поднёс ухо прямо к его губам. Сколько там ушной серы! Да что это за копы, в конце концов? Он не знал, кто они такие, но уже понял, что ни черта они не смогут разобраться в произошедшем. Это ему предстоит сделать самому. Вот только он не помнит, кто он.

3

Он очнулся на операционном столе, сумел приоткрыть правый глаз, пластырь на котором слегка отклеился. В операционной было шесть или семь врачей и медсестёр в одинаковых светло-голубых халатах и масках. Он попытался заговорить, но в горле была трубка, и ещё одна ‒ в носу, весь он был опутан какими-то аппаратами.

И всё ещё ощущал эрекцию.

Вокруг было много яркого света и отражающих металлических поверхностей. На маленьком металлическом столике рядом с ним лежал инструмент: циркулярная пила, покрытая кровью. Этим они вскрывали его череп. Лоб у него был разворочен, сквозь него виднелся мозг, и несколько устройств фиксировали его плоть и мышцы.

Кто-то заметил, что он открыл глаза, и воскликнул:

‒Господи боже!

Это вызвало небольшую суматоху. Все начали кричать и перекладывать вину друг на друга. Одна из медсестёр приняла удар на себя. Он пожалел её, пытался сказать: «Ты не виновата» ‒ но губы его не слушались.

Кто-то рядом с ним в это время совершал разные манипуляции с иглами и трубками, и наконец, Крайер снова уснул.

4

Он пришёл в себя и обнаружил, что голова его обмотана бинтами, один глаз тоже был забинтован. Боли не было, но было странное и отчётливое ощущение, будто из его головы пытается выбраться наружу какой-то очень маленький человечек. Крайер поднял руку чтобы либо помочь ему выбраться, либо затолкнуть обратно, но этот маленький засранец будто застрял у него в черепе возле надбровной дуги и никуда не желал двигаться со своего места. У Крайера было много вопросов: что происходит, как долго он здесь находится, как его зовут, а маленький человечек, казалось, хотел ответить ему, глядя в незабинтованный глаз, но оба они не могли произнести ни слова.

5

Когда он пришёл в себя, ему назначили курс физиотерапии, провели тесты умственных способностей и моторных навыков. Всю эту чушь, что полагается в таких случаях. Тесты Роршаха, словесные ассоциации ‒ этот тест он провалил, так как не мог разговаривать, хотя, по словам врачей, должен был ‒ и даже детские тесты, вроде засовывания кубиков в отверстия.

Он чувствовал тяжесть в голове. Возможно, причиной тому был человечек, поселившийся там, или же металлическая пластинка, которую туда засунули врачи. С ним сюсюкали, будто с младенцем или собачкой. Врачи протягивали ему указательный палец и говорили, чтобы он сжал его как можно сильнее. Он был обессилен. Его заставляли подбрасывать и ловить тяжёлый резиновый мяч. Иногда он делал всё, что просили, а иногда просто смотрел на всех этих врачей и думал: «Вы чокнутые сукины дети».

Его помещали в детский бассейн, и маленькие симпатичные девочки в купальниках помогали ему плыть и поддерживали при ходьбе. Эрекция, наконец, исчезла, спасибо хоть на этом. Ну и стыд…

Иногда маленький человечек сидел у него в голове, а иногда он куда-то исчезал. Он появлялся то где-то далеко за пределами его головы, то глубоко внутри. Крайер просыпался от ярких снов, иногда даже в слезах, часто обнаруживая, что проспал не один день.

Врачи говорили, что у него кататонический синдром. Что его рациональное мышление так повредилось в результате травмы или трагических событий, что он никогда не придёт в норму. Что у него умственные способности пятилетнего ребёнка.

С ним больше не разговаривали, говорили только друг с другом в его присутствии. Медсёстры перестали сюсюкать и начали жаловаться на своих мужей и неблагодарных детей. Они не могли сдержаться и выливали на него все свои ежедневные проблемы, плакались ему в жилетку, зная, что он их выслушает, но никому не расскажет их секреты.

Они стали грубее обращаться с ним, когда меняли ему постельное бельё. Бросали мячи с силой, будто хотели сделать ему больно.

А копы думали, что он притворяется.

Они говорили, что это он замочил свою семейку. Что кровавые отпечатки его рук на ковре возле мёртвой дочери доказывают, что он виновен. Что рвота на ковре ‒ это тоже доказательство его вины. Что раз он был весь покрыт кровью жены, значит, он и был убийцей. Они хотели, чтобы он признался. Говорили, что жена перед смертью защищалась, поэтому и ударила его ножом.

Сначала его допрашивали по схеме «хороший коп ‒ плохой коп». Потом хороший коп тоже превратился в плохого, и они уже вдвоём «обрабатывали» его, пока никто не видел. Он чувствовал странную боль, где-то далеко от него. И их кулаки были здесь ни при чём. Боль была где-то высоко, мучения оставались за пределами его тела, даже когда копы били его в живот.

Они ломали ему мизинцы, а он не издавал ни звука.

6

У одной медсестры средних лет был чертовски странный фетиш: она возбуждалась только от вида пациентов, которые были в коме или потеряли рассудок. Она была явно чокнутая, даже маленький человечек внутри черепа Крайера так считал.

Она называла Крайера своим папочкой. Стягивала с него штаны, а с себя трусики и садилась на него сверху. Всё время повторяла при этом: папочка, о, папочка!..

Стоит задуматься, как же сильно некоторым не хватает родительской ласки.

Она продолжала ошиваться вокруг него. Эрекция у него исчезла, и вроде бы всё должно было прекратиться. Но она всё же находила способы удовлетворить себя.

Бинты постепенно исчезали, как и его лишние килограммы. Живот сначала уменьшился вдвое, а затем и вовсе исчез.

Его переводили из одного крыла больницы в другое, отправили сначала в частную, а потом в государственную клинику.

Его осматривали многие доктора. Они делали записи в карточках и уходили.

Крайер сжимал твёрдые резиновые мячи. Сосредоточившись на одной-единственной задаче, как маньяк, он сжимал мячи. Час за часом, день за днём, на протяжении долгих месяцев. Он даже не замечал, что уделяет этому почти всё время, в его сознании была лишь пустота, какие-то переливы цвета, лёгкие колебания и перемена форм.

Мышцы его рук стали огромными и плотными. В конце концов, ему хватило сил, чтобы схватить маленького засранца, застрявшего у него в голове, вырвать его оттуда и бросить на пол.

Маленький засранец посмотрел на Крайера и почему-то ‒ наверно, почувствовав себя на свободе, ‒ заговорил.

Лёжа на полу и умирая, он сказал: «Са Кок».

7

Крайером его назвал один коп-самоубийца, который, выехав по срочному вызову, по неосторожности застрелил беременную женщину, после чего пытался повеситься.

Было проведено служебное расследование, в результате которого копа ‒ он называл себя офицером Блиссом ‒ оправдали, несмотря на то, что в тот день он выпил пару бутылок пива.

Его напарник ‒ и по совместительству начальник ‒ скрыл этот факт. А вот Блисс, от которого никто не ожидал такой глубины эмоциональных переживаний, так и не смог себя простить.

Пять месяцев он сидел на антидепрессантах, а потом решил, что проще будет засунуть себе ствол поглубже в горло и выйти из игры тем способом, которым в своё время воспользовались многие ветераны. Но оказалось, что он не в состоянии спустить курок. Он даже не мог заставить себя притронуться к служебному оружию. Он больше не мог держать в руках оружие, а значит, коп из него был уже никакой, да и мужчина, как он думал, тоже.

Повинуясь мимолётному порыву, он попытался повеситься в шкафу, рядом с ночной рубашкой жены. На этой рубашке были вырезы для сосков; последний раз жена надевала её, когда они только поженились, и с тех пор ночнушка так и висела в шкафу как постоянное напоминание о том, чего у них больше нет.

Полчаса спустя его обнаружила десятилетняя дочь, которая принялась делать отцу искусственное дыхание, как их учили в школе на основах безопасности. Футбольное поле, на котором дети, забинтованные тряпками с красной краской, стонут и кричат, притворяясь жертвами теракта, а его дочь давит им ладонями на грудную кость и практикует дыхание рот в рот с симпатичными мальчиками.

Она была уже достаточно взрослой, и даже однажды искала в интернете, что такое «сексуальная асфиксия»: случайно наткнулась на фильм для взрослых, пока родители спали.

Офицер Блисс видел, как она сидит в темноте перед 27-дюймовым экраном, а в её очках скачут отражения. Тогда он не стал заострять на этом внимания, но теперь, оглядываясь назад, он понимал: наверно, его дочь подумала, будто папочка-извращенец просто неудачно проделал такую процедуру у себя в шкафу. Он не знал, что смущает его больше: это, или тот факт, что он пытался убить себя.

Обо всём этом Крайер узнал, сидя целыми днями в кресле-качалке и ничего не делая, если не считать упражнений с резиновыми мячами и наблюдений за мексинанцами-нелегалами, которые подстригали газон, время от времени заводили дробилку и содержали территорию в безупречном виде.

В тот момент они сгребали опавшие листья, перекрикиваясь по-испански, и вряд ли получали за эту работу больше пяти баксов в час. «Директор больницы прикарманивает выделенные из бюджета деньги, чтобы содержать любовницу ‒ одну из медсестёр», сказал Крайеру Блисс. «Ту, у которой задница потолще».

‒ Ты же плакса, ‒ говорил Блисс слегка хриплым из-за неудачной попытки суицида голосом. Самоповешение ничуть не повредило внешности Блисса: у него осталось всего несколько шрамов вокруг горла. Для петли он выбрал не толстую верёвку, а скорее шнур. ‒ Я иногда слышу, как ты плачешь во сне. Всхлипываешь. Так кто же ты, если не плакса?

Крайер хотел сказать ему, что не знает.

‒ Если ты не знаешь, кто ты такой, ‒ сказал Блисс, ‒ значит, у тебя есть выбор. Шанс. Возможность. Ты можешь всё изменить, понял? Свои цели и своё предназначение. А у тебя оно есть, даже если ты сам об этом не подозреваешь.

Крайер не понимал, какого чёрта от него хочет Блисс, и хотел сказать: о чём ты, мать твою?

‒ Я поясню, о чём я.

Какой-то он чересчур жизнерадостный для парня, который пытался покончить с собой.

‒ Я читал твоё дело, ‒ сказал ему Блисс. ‒ Система безопасности в их базе данных паршивая, её может взломать любой ребёнок с «икс-боксом». Там сотни страниц документов, и всё о тебе. Твои медицинские записи, тесты умственных способностей, врачебные рецепты, заметки. Но всё это чушь собачья, за исключением пары страниц. Вот в них-то вся суть. Это полицейские отчёты по делу об убийстве твоей жены и дочери. Ты их помнишь?

Крайер никак не отреагировал, и Блисс повторил вопрос.

На этот раз Крайер покачал головой, потому что сам не был уверен, помнил ли он их. Он пытался сдвинуть опоры своей памяти, пытался выйти за пределы собственной личности, где мелькали лица, образы, гудели голоса, но всё это никак не складывалось в понятную структуру.

‒ Хочешь, я расскажу тебе, что произошло?

Крайер кивнул.

Должно быть, до психушки Блисс был заядлым курильщиком. Он постоянно шарил в карманах в поисках пачки сигарет и тянулся к нагрудному карману, будто пытаясь нащупать зажигалку.

‒ Окей, однажды вечером ты пришёл домой и увидел, как они умирают. Твою дочь выпотрошили, а жене перерезали горло. Тебя ударили ножом прямо в лоб ‒ коротким семисантиметровым лезвием. Преступник так и оставил его торчать в твоей голове. Копы его достали, но по оружию не удалось узнать ничего важного. Тысячи таких ножей продаются по всему городу.

Крайер подумал: и для чего, интересно, все остальные используют такие семисантиметровые ножи?

‒ Твой дом давно был у него на примете. Он наблюдал за тобой, знал, когда ты уходишь и возвращаешься. Он хотел побыть с твоей семьёй наедине. По заключению судмедэкспертов, твоя жена пробыла связанной в ванной не меньше часа, пока преступник находился с твоей дочерью. Это видно по синякам и следам трения от скотча на её запястьях. Твоя дочь не была изнасилована, а анализ брызг крови показал, что рана на животе, ставшая смертельной, была нанесена ей всего за десять-пятнадцать минут до твоего прихода. Знаешь, о чём это говорит?

Какого чёрта, хотел закричать Крайер, ты постоянно останавливаешься и спрашиваешь меня? Конечно, я не знаю.

Блисс продолжал:

‒ Это говорит о том, что он разговаривал с ней. У нас в участке таких ребят называли «болтушками Кэтти». Они попадались повсюду. Например, какой-нибудь гангстер берёт заложников при ограблении банка и начинает разговаривать с ними. Открывает им всю свою грёбаную душу. Забыв о деньгах, о своих требованиях, о вертолёте, на котором он собирается сбежать, об отряде спецназа снаружи, о пушке у себя в руках ‒ обо всём, потому что всё, что ему нужно ‒ это поделиться мыслями со слушателями.

Мою жену и дочь убила «болтушка Кэтти», подумал Крайер. Того человека, которым я когда-то был, пырнул ножом в череп какой-то парень, который просто хотел поболтать о своей жизни.

‒ Преступник скрылся через окно ванной на втором этаже. Скорее всего, ты хорошо разглядел его лицо. Может быть, ты узнал его. Ты помнишь?

Странно, но этот вопрос показался Крайеру самым простым: он не помнил лица мужчины, но отчётливо запомнил чувство, будто бы он был ему знаком. Крайер с мольбой посмотрел в глаза Блиссу, хотя и сам не знал, почему.

Блисс сказал:

‒ До той роковой ночи в вашем районе было зафиксировано несколько ограблений со взломом. Возможно, твоя жена сама случайно напоролась на вора, но то, как он на неё накинулся, говорит о том, что это преступление носит личный характер. Преступник был полон ярости, тихой злобы, склонен к вспышкам насилия. В то же время нельзя исключать и версию с вором-домушником. Полиция задержала несколько известных в округе воров, но всё было напрасно. Да и из дома ничего не пропало.

Значит, это могло быть ограбление с убийством, а могло быть что-то другое. Крайер ждал от Блисса пояснений.

‒ Окей, как я уже сказал, его жестокость и тот факт, что он так долго следил за твоей семьёй, доказывает, что преступление было совершено на почве личной обиды, реальной или надуманной. Я почти уверен, что ты знал или как минимум пересекался с преступником раньше. Копы допросили сотню человек, но так и не пришли к конкретным выводам. Явных подозреваемых нет.

Сотня человек? И нет ни одного подозреваемого? Интересно, всем им копы тоже ломали мизинцы, или это было специально для него, Крайера?

Блисс получал от всего этого удовольствие, безумие отступило на второй план, открыв дорогу новой цели.

‒ Этот преступник просто психопат. Этим словом легко разбрасываются, особенно здесь у нас, но тот парень ‒ он настоящий псих. Мозгоправы годами пытались понять способ мышления таких людей и до сих пор ничего не добились. Это за гранью их понимания. Никто не сможет понять психа, кроме другого психа. Его мотивы ‒ что-то, что сидит внутри него и толкает его к преступлению, хотя он сам, может быть, и не осознаёт этого. Можешь поковыряться в его прошлом и найти там насилие, или не найти ничего, можешь откопать серьёзные нарушения, или же ничего такого. Всё это неважно. Тебе не нужно его понимать. Тебе не нужна его биография. Ты ведь знаешь, что тебе нужно, разве нет?

Внутри его черепа, в самой середине, звучало только одно слово, слово без какой-либо связанной с ним эмоции. Причиной была не любовь или ненависть, ведь он даже не помнил свою семью, не мог вспомнить имён ни жены, ни дочери. Ни даже своего собственного. Но в то же время он ощущал нестерпимое желание. Осмысленную необходимость.

Крайер кивнул.

‒ Ты хочешь отомстить. Хочешь замочить этого козла. Прикончить его. Грохнуть. Угробить. Завалить. Вот это ‒ важно. Так?

Крайер понятия не имел, кто он такой ‒ кем был раньше и кем стал теперь, ‒ не мог вспомнить ничего, но осознавал своё желание, и, сидя здесь сейчас, он понял: да.

‒ Ну ладно. Тебе надо выбираться отсюда. Придётся либо поправиться, либо убедить врачей, что тебе стало лучше. Или просто свалить отсюда. Вот что тебе нужно. Это единственное, что тебе нужно. Сосредоточиться. Сконцентрироваться.

Сосредоточиться. Сконцентрироваться.

‒ Дальше. Когда выберешься отсюда, ты начнёшь копать. Рыть землю носом, как долбаная ищейка. Перелопатишь всю свою прошлую жизнь ‒ всё то, чего ты не помнишь. Узнаешь, кто ты такой. Спроси у старых друзей, соседей, подруг жены по кружку кройки и шитья, или чем там она у тебя занималась. Выясни, встречалась ли твоя дочь с мальчиками, или может быть она наткнулась в интернете на какого-нибудь извращенца. Изучай одно за другим, случай за случаем. Узнай, как он нашёл тебя, и тогда ты сможешь найти его.

Найти его.

‒ Вот и всё, что тебе нужно. Это ‒ твоя суть. Ну вот, ты опять ревёшь.

Блисс протянул руку и дотронулся до лица Крайера. На пальцах у него блестели слёзы.

‒ Ну, значит, в глубине души тебе всё ещё больно, иначе ты бы тут не рыдал, так? Может быть, любовь ещё проснётся. Стремись к этому, и тогда, возможно, ты сможешь дотянуться до неё, пусть даже только в мечтах. Любовь потребует мести. Это единственная твоя задача. Держись за неё. Когда ты плачешь — ты плачешь во имя мести. Когда истекаешь кровью ‒ тоже.

8

После подобных речей от суицидально настроенного копа только и ждёшь, что он закончит когда-то начатое.

Передаст эстафету Крайеру, а сам выпьет бутылку очистителя, или бросится с крыши, или накачается транквилизаторами, которые тайком прятал от врачей целый год.

Но ничего этого не произошло. На следующий день Блисса выписали. Его дочь, которой уже стукнуло девятнадцать, прекрасно осведомлённая о дыхании рот в рот и сексуальной асфиксии, приехала на новеньком внедорожнике, помогла отцу донести его голубой чемодан и увезла его прочь, оставив позади нелегальных иммигрантов и грохот дробилок.

9

Прошло ещё семь месяцев, прежде чем Крайер вновь заговорил.

Его первые слова не несли никакого смысла. Он стоял в комнате отдыха и слушал, как пятнадцатилетний Джонни Дж. с диагнозом «депрессия» разглагольствовал о своём отце, который всегда хотел, чтобы Джонни лучше учился, чаще забивал голы и вообще прекратил вести себя как пидор. Впервые Джонни Дж. попытался искалечить себя после того, как выбил мяч в аут, в то время как его команда проигрывала со счётом 1:3. Стоя на основной базе, он дубасил себя бейсбольной битой по лицу, в итоге сломал нос, получил сотрясение мозга и трещину в затылочной части черепа.

Иногда кровавые сцены, возникающие перед глазами, мешали Крайеру трезво смотреть на мир, и тогда он принимался трясти головой, пытаясь стряхнуть эти картины. Но на этот раз такого не случилось.

Джонни любил причинять себе боль. Другие дети иногда режут себе руки, оставляя на них ровные ряды шрамов. Но Джонни предпочитал использовать тупые предметы. Всем приходилось проявлять осмотрительность, чтобы случайно не оставить у него в палате ничего такого, чем он мог бы бить себя по голове.

Десять минут назад Джонни нашёл глиняную пепельницу, слепленную кем-то на занятии по трудотерапии, и начал колотить себя ею по голове. Теперь он выглядел так, будто с него пытались снять скальп. Кусок кожи на лбу был наполовину оторван и открывал свежее повреждение. Клок волос был откинут назад, обнажая окровавленную рану.

Крайер сказал ему: «Иди, умойся, у тебя всё лицо в крови».

После долгих месяцев молчания голос Крайера звучал как хрип человека, поперхнувшегося пылью. В тот момент ему показалось, будто говорил не он сам, а кто-то другой, и он оглянулся, чтобы узнать, кто это сказал.

Голос слегка напоминал копа-самоубийцу. Поэтом следующее, что он сказал, было: «Блисс?»

Джонни был слишком увлечён своим рассказом и даже не заметил, что Крайер что-то сказал.

Но это заметила дежурная медсестра. Она подошла с удивлённым видом и пристально посмотрела в глаза Крайеру.

‒ Что ты сказал? ‒ спросила она.

Крайер посмотрел по сторонам и будто бы только теперь осознал, что сидит в шумной комнате, ярко освещённой дневным светом, рядом с ребёнком, который весь в крови как чёрт знает кто. Почему медсестра не помогает этому мальчику? Он подошёл к окну, на котором была решётка, запертая изнутри. Посмотрел на себя и с трудом узнал собственное тело. В руке он всё ещё сжимал красный резиновый мяч. Он разжал пальцы и наблюдал, как мяч, подпрыгивая, катится прочь.

Он выпил стакан воды, потёр горло, повернулся к медсестре и сказал:

‒ Ладно. И что я должен сделать, чтобы меня отсюда выпустили?

10

Оказалось, что Крайер провалился в какую-то трещину в системе, и, как и прежде, никто не знал, что с ним теперь делать. Срок действия его страховки истёк, и из частной больницы, где он провёл первые шесть недель, его перевели в государственную.

Психиатры, медсёстры, охранники и администраторы устроили совещание, чтобы обсудить Крайера и его дальнейшее положение.

Говорили, что его амнезия, скорее, ситуативная, нежели глобальная, диссоциативная или травматическая. По всей вероятности, травма носила психологический характер, но теперь, даже если это не так, дальнейшая терапия может помочь. Они обсуждали ретроградную амнезию, при которой большинство пациентов не помнили события, предшествующие травме, но могли усваивать новую информацию, и в отдельных случаях у них развивалась новая личность.

Ему прописали групповую, первичную и регрессивную терапию, а также велели делать глиняные пепельницы, которые впоследствии приходилось прятать подальше от Джонни. У них даже были занятия по плетению корзин, но Крайер решил, что он не настолько сумасшедший. Однако он всё же вылепил одну кривую пепельницу.

Вскоре он обнаружил, что каждый раз, вернувшись откуда бы то ни было, ему приходилось доказывать врачам, что он заслуживает, чтобы его выписали. Поначалу он поддавался ярости и спорил, кричал, но это только усугубляло его положение. Его охватил леденящий ужас, когда он подумал, что его вообще не собираются отпускать, потому что думают, будто он только притворяется здоровым.

Доказывать, что ты не сумасшедший, на деле намного сложнее, чем кажется. Приходилось скрывать свои истинные чувства, но при этом всегда звучать убедительно, за исключением тех случаев, когда врачи ожидали от него необоснованных эмоций, а такое иногда происходило. Он не мог победить в этой игре, но мог научиться играть в неё достаточно хорошо.

Шрам у него на лбу был не очень заметным, хотя этого следовало бы ожидать. Лезвие прошло между бровей, как раз там, где проходит морщина, и от этого казалось, будто он всё время злится, или чем-то озадачен. От операции, во время которой в его черепе проделали разрез, странным образом почти не осталось шрамов. Металлическая пластинка не выпирала под кожей и не звенела, когда он постукивал по ней костяшками пальцев. Единственное, что было странным в его внешности ‒ это белый шрам, резко выделяющийся на фоне его тёмных волос, заострённый и похожий на лезвие.

Но в целом вряд ли можно было предположить, что его кто-то бил ножом в голову.

Один парень из медперсонала заходил к нему чаще остальных. Молодой, с аккуратной бородкой, всегда при галстуке, свободно повязанном вокруг воротника, рукава закатаны по локоть. Кто это, его лечащий врач? Личный психиатр? Никто не говорил ему об этом, или он просто не помнил. Крайер подумал, что это неважно до тех пор, пока он продолжает выполнять все предписания.

Наконец, пошли разговоры о его выписке. Главный врач всё чаще улыбался в присутствии Крайера и спрашивал, не нужно ли ему ещё что-нибудь.

‒ Вещи, ‒ сказал Крайер.

‒ Что, простите?

‒ Мои личные вещи, где они? То, что было у меня, когда я сюда попал.

‒ Их нет. Приходили родственники вашей жены и забрали большую часть тех вещей. А остальное было продано в счёт оплаты больничных счетов.

‒ Фотографии?

‒ О них я ничего не знаю.

‒ Дом? Мой дом?

‒ Думаю, он тоже продан. Или конфискован банком. ‒ Он нервно перелистывал страницы документов. Пробегал взглядом строчку за строчкой, но кто знает, что там написано на самом деле.

‒ Хоть что-нибудь осталось? ‒ спросил Крайер. ‒ У вас на хранении? Мой бумажник? Моя одежда? ‒ он посмотрел на свои руки. ‒Я был женат. Разве я не должен носить обручальное кольцо?

Док пролистал ещё две папки с документами, потом включил компьютер и десять минут что-то печатал, искал ‒ возможно, теперь он немного опасался, потому что понял, как легко можно что-нибудь потерять. Не только вещи, но свою личность, целую жизнь. Он бормотал что-то про себя, но так и не мог ничего найти.

‒ Простите, ‒ сказал док.

‒ Вы не виноваты. ‒ Это не то, ради чего стоит плакать или истекать кровью.

Слёзы и кровь ему ещё пригодятся.

11

Снова пришли те копы, которые раньше ломали ему мизинцы. На этот раз это была игра «хороший коп и хороший коп». Интересно, почему? Появились какие-то новые улики, доказывающие, что он не сам наткнулся на нож? Что это не он выпотрошил собственную дочь? Может быть, они обнаружили следы на заднем дворе, или проследили его путь от места работы до фаст-фуда и поняли, что он не мог связать жену и держать её в ванной целый час?

Ему задавали вопросы о той ночи, и он рассказал всё, что запомнил, хотя помнил он мало. Они сказали, что соболезнуют его утрате. Выразили ему глубокое уважение и сочувствие. Сказали, что сделают всё, чтобы найти этого чокнутого убийцу. Сказали, что у них нет определённых версий.

‒ А что случилось с этим? ‒ спросил Крайер.

‒ С чем?

‒ С семисантиметровым лезвием, которое достали из моей головы.

‒ Это вещественное доказательство.

‒ Какое оно?

‒ Вы хотите знать, что это был за нож?

‒ Да.

Они полистали блокноты, но ничего не могли сказать.

‒ Думаю, это неважно.

На прощание он протянул обе руки для рукопожатия.

Копы выглядели озадаченно, но оба протянули ему руки. Крайер схватил их и начал сжимать, всё крепче и крепче с каждой секундой, пока оба копа не стали пытаться отдёрнуть руки. Он продолжал сжимать их сильнее и сильнее, даже когда копы начали пинать его по ногам и бить свободными руками по лицу. Он не остановился, пока не почувствовал, как ломаются их пальцы.

12

Он провёл в больнице без трёх дней год с того момента, как его ударили ножом.

Как ему и сказали, банк конфисковал его недвижимость. Страховка была давно просрочена. Его остановили на полпути.

Интересно, на полпути к чему?

К возвращению рассудка? К могиле? К лучшей жизни?

Скоро с ним должен был связаться соцработник, чтобы помочь ему обустроиться, найти работу, встать на ноги по возвращении в общество.

Всё утро он провёл в больнице, наблюдая за тем, как другие умственно отсталые спорят о том, какой канал смотреть, и постоянно переключают с одной детской передачи на другую. Разрешено было только это. Ничего взрослого, ничего реального, ничего такого, что может расстроить психов.

Крайер встал и направился к выходу. Кто-то на посту ‒ как их там называют: охранники, медработники, консультанты? ‒ какой-то здоровый детина в белой рубашке, тёмного цвета брюках и начищенных ботинках остановил Крайера, подтолкнув рукой в грудь, и сказал, чтобы тот расслабился. Нельзя было уходить, не поговорив с соцработником.

‒ Я просто хотел подышать воздухом.

‒ Открой окно.

Он столько времени провёл в больнице, делал все эти тесты и, объективно говоря, он был ни в чём не виноват, он был жертвой ‒ и даже сейчас он был в роли жертвы, и всё равно его продолжали донимать.

‒ Как тебя зовут? ‒ спросил Крайер.

‒ Для тебя я ‒ Босс. Здесь, в этом доме. Вот и всё, что тебе следует знать. ‒ Босс толкнул его чуть сильнее, и Крайер покачнулся. ‒ Ты делаешь всё, что я тебе скажу, понял? Вовремя принимаешь лекарства, прибираешься в палате и не попадаешься мне на глаза, ни мне, ни остальным, и вот тогда мы с тобой поладим. Вот и всё, что от тебя требуется.

Крайер протянул руку, схватил парня за запястье и сжал его. Босс завопил, будто его подстрелили, и опустился на четвереньки. Крайер не замечал, что сломал ему запястье, пока не отпустил его и не увидел, что его рука вывернута под неестественным углом.

Остальные больные принялись смеяться, а двое из них подошли и стали бить Босса ногами в живот, по рёбрам, по заднице. Босс начал звать Майки и Эвелин. Крайер не видел вокруг других охранников, медсестёр или консультантов, и поэтому пошёл наверх. Он проделал половину пути, когда наткнулся на Майки и Эвелин. Они трахались прямо в ванне на ножках, в ванной комнате на втором этаже. Похоже, они ещё долго будут этим заняты. Крайер просто попятился и вернулся вниз.

Психи старательно выбивали из Босса всё дерьмо. Крайер забеспокоился, что они могут ненароком убить парня, поэтому он схватил Босса и запер его в кладовке, где стояло штук восемьдесят банок сухого молока. Если завтра наступит конец света, у больных будет, по крайней мере, большой запас кальция.

13

У него был свой дом ‒ дом человека, которым он когда-то раньше был, где он жил со своими ныне покойными женой и дочерью. Он закрыл глаза и попытался представить их, представить свою прежнюю жизнь. Перед глазами стояла только темнота, уходящая глубже и глубже в его череп, до самого лезвия, которое, казалось, всё ещё было там. Но он ничего не видел.

Он не помнил ни адреса, ни окрестностей, но ноги сами вели его куда нужно.

У него было достаточно денег на первое время. Он сел в автобус, затем пересел на другой. Было странно и непривычно. Наверно, он раньше часто пользовался транспортом, и теперь случайно узнавал расписание автобусов, видел их полузабытое движение, как они проносятся мимо.

После он шёл пешком.

Он дошёл до пригорода и увидел на улице и во дворах компании детей, играющих вместе. Это вполне могли быть друзья его дочери.

Крайер подошёл к своему дому. Ему сказали, что дом продан, но на самом деле он казался просто заброшенным: возможно, у банка его никто не выкупил. Он не помнил, кем раньше работал, но, похоже, работа была довольно прибыльной. Дом был большой, впечатляющий, и настолько ухоженный, что даже сейчас свидетельствовал о достатке и уходе. Раньше он был богат, и всё равно зачем-то набивал своё жирное пузо гамбургерами на парковке. Как это могло характеризовать его семейную жизнь? Это было нормально, несмотря на его достаток? Или он стеснялся своей жены?

Он попытался открыть парадную дверь, но она оказалась заперта. Заглянув в окно, он увидел пустые комнаты, которые ни о чём ему не говорили. Он обошёл вокруг дома и, пройдя через деревянные ворота, оказался на заднем дворе.

Через весь двор тянулся большой навес с облупившейся от непогоды краской. Здесь был пруд, покрытый слоем опавших листьев и заросший водорослями. Сломанный батут. Сухие ветки, обломленные зимой и так никем и не убранные.

Он посмотрел наверх, туда, где должно было быть окно ванной комнаты на втором этаже.

Он не помнил ни одного имени, даже своего собственного. И как, спрашивается, рыть носом землю, будто ищейка, если ничего не помнишь о своей жизни?

Крайер вернулся к главному входу, прошёл по подъездной аллее, вышел на тротуар, повернул налево ‒ и решил заглянуть в гости к бывшему соседу.

14

Забор возле соседского дома был сделан под натуральное дерево, но на самом деле был из какого-то прочного пластика, который не нуждается в ремонте. На заднем дворе тоже стоял батут. Дети прыгали вокруг как сумасшедшие. Шустрые, как чертята. Он подумал, что дочь наверняка испытывала к нему отвращение из-за его живота. Он был слабым, невзрачным, полным пороков.

Крайер позвонил в дверь, а затем коротко постучал, причём рука будто действовала независимо от него. Ещё один жест из прошлой жизни.

Минуту спустя дверь приоткрылась и перед ним предстала женщина примерно его возраста, чуть за тридцать, очень симпатичная, с длинными светлыми волосами. У него на языке вертелось имя. Он пошевелил губами и почувствовал его: Энни. Энни Костлер.

На её лице появилась широкая натянутая улыбка. Она сказала: «Да?» ‒ таким тоном, будто он пришёл к ней чтобы впарить что-то и теперь стоит перед ней, держа в руках какую-то ненужную дрянь, которую она не собирается покупать.

‒ Да?

Он замешкался. Он не мог просто так взять и сказать, привет, я Эйб Фишбаум. Я Чак Смит, Джо Эванс. Это же я, Энни, твой старый друг Джонни-гитара. Ник Стил к вашим услугам. Он не мог сказать ничего.

Крайер просто смотрел на неё, и через какое-то время решил попробовать ещё раз:

‒ Энни?

Она изменилась в лице и попятилась назад. Никто не хочет попасть в неприятности у себя в прихожей: придёт вот так какой-нибудь парень и начнёт проповедовать свою религию, продавать журналы или предложит почистить ваш водосток.

Но дверь снова открылась, на этот раз шире. Энни Костлер подошла к нему, сделав руками жест, будто хочет прикоснуться к его лицу, и сказала:

‒ О боже. О господи. Ты вернулся, ‒ и произнесла имя, которое он не мог расслышать, не мог удержать в памяти.

Она бросилась к нему и обняла его. Это казалось довольно естественным, и он попытался вспомнить, были они любовниками или же просто настолько близкими друзьями, что часто обнимались так на вечеринках, праздниках или в сложные периоды жизни.

Или же правда в том, что даже сейчас, будучи Крайером, он настолько одинок и нуждается в человеческом общении, что готов сблизиться с другим человеком?

Это было не так. Его руки безвольно висели вдоль тела, он сжимал и разжимал кулаки, пока Энни Костлер похлопывала его по спине, прижималась лицом к его шее, пока она, наконец, не отошла назад. Однако она всё ещё держала руки на его плечах, вглядываясь в его лицо и видя, как он изменился.

По её щекам стекали слёзы, оставляя неровные блестящие дорожки.

‒ Чёрт, да что они с тобой сделали? ‒ спросила она.

Кого она имеет в виду: убийцу, хирургов, психиатров, охранников больницы, или всех их вместе взятых?

Она повторила его имя ‒ имя, которое больше ему не принадлежало и никогда не станет ему принадлежать, ‒ но Крайер кивнул, будто это было его имя, и она впустила его в дом.

15

Его появление ошеломило её. За последующие десять минут Энни разрыдалась дважды, и только после этого они смогли поговорить. Она сидела на диване, а он на стуле напротив неё, так близко, что Энни смогла протянуть руку и потрогать его след от удара ножом, а затем провести пальцем по белому шраму. Ей явно было приятно прикасаться к нему.

Она немного дрожала, а когда пришла в себя, принесла печенье, кофе и бутылку виски. Она протянула ему кофе, а запечатанную бутылку поставила рядом с собой. Это определённо что-то значило.

‒ Мы навещали тебя в больнице, ‒ сказала она. ‒ Мы с Филом. Помнишь?

‒ Нет.

‒ Я так и думала. Ты посмотрел на нас, но не узнал, или узнал, но не подал виду. Врачи сказали, что возможно, память никогда не вернётся.

‒ Да.

‒ Мы и в частную клинику к тебе ходили. Ты был… будто бы в ступоре. Вроде бы это называется «кататонический синдром». На тебя было страшно смотреть. И поэтому мы перестали приходить. То есть… прости.

‒ Ничего страшного, всё в порядке.

В её глазах читалась неподдельная печаль. Она смотрела на него, будто боясь узнать, насколько сильно изменился тот человек, которого она когда-то знала.

‒ Теперь ты меня узнаёшь?

‒ Моё тело узнаёт, ‒ ответил он. ‒ А губы подсказали твоё имя.

‒ Губы?

‒ Да, но на самом деле я не помню.

Казалось, эта новость одновременно испугала её и успокоила. Возможно, она боялась, что он захочет обсудить их отношения, если таковые были, или решит остаться с ней каким-либо образом ‒ ведь у него больше нет семьи. Попросит остаться пожить у неё в комнате для гостей и захочет, чтобы она бросила Фила. Уведёт её к себе в дурдом, и они будет жить там и питаться сухим молоком.

‒ А ты теперь хорошо выглядишь, ‒ сказала она. ‒ Выглядишь здоровым. Привёл себя в форму.

‒ Спасибо.

‒ Но ты изменился.

‒ Да.

‒ Ты уже не тот, кого я знала раньше.

‒ Да.

‒ Я хочу помочь тебе, ‒ сказала она. ‒ Что я могу сделать?

С чего бы начать? Откуда начинать рыть землю носом, будто ищейка? Если плакать, то во имя мести. Истекать кровью во имя мести. Это твоя миссия.

‒ Они так и не выяснили, кто сотворил с нами это, ‒ сказал он.

‒ Да. Полиция несколько дней опрашивала всех в округе. Опросили всех соседей. Но так ничего и не нашли.

‒ Мне говорили, что за день до нападения на мою семью по соседству произошло несколько краж со взломом, ‒ сказал ей Крайер. ‒ Ты об этом слышала?

Энни сделала жест плечом в сторону.

‒ Расселов, что живут в двух домах отсюда, обокрали, пока они были в отпуске на Барбадоссе. Полицейские думали, что это могли быть чистильщики ковров и мягкой мебели, услугами которых они пользовались, или тот парень, который дважды в месяц приходил чистить бассейн. А оказалось, что это был парень, который однажды чинил у них кондиционер. Он обокрал несколько домов в нашем городе.

‒ А никто не упоминал, что, возможно, эти ограбления как-то связаны с тем, что случилось в моём доме?

‒ Нет, ‒ сказала Энни. ‒ Я никогда ни о чём таком не слышала.

‒ Подумай хорошенько. Тебе не кажется, что случаи похожи?

Не раздумывая, она нахмурилась и помотала головой.

‒ Нет. Из вашего дома ничего не пропало. И тот парень с кондиционерами, он приходил только тогда, когда семьи уезжали в отпуск. И, насколько я знаю, он никому не причинял вреда.

Его жестокость и тот факт, что он так долго следил за твоей семьёй, доказывает, что преступление было совершено на почве личной обиды, реальной или надуманной. Я почти уверен, что ты знаком с преступником.

‒ У меня были враги? ‒ спросил Крайер.

‒ Враги?

‒ На работе? В личной жизни?

Она налила себе виски, но ему предлагать не стала.

‒ Мне непривычно тебя слушать. Ты так странно разговариваешь. Так отстранённо. Задаёшь мне вопросы о своей личной жизни. Это… выбивает меня из колеи.

Он взял чашку кофе, поставил её на место:

‒ Прости.

‒ Господи боже, да ты тут ни при чём. Это не твоя вина. Я просто… жаль, что я не такая сильная. Я чувствую… сама не знаю, что я чувствую. Хочется снова плакать. Кричать. Не знаю, что ещё делать. Но всё это тебе не поможет.

‒ Нет.

Он подумал: если у нас что-то с ней было, то, может быть, это Фил не выдержал? Может быть, психопат всё это время жил по соседству, и ему сорвало башню в тот момент, когда он увидел мою жирную голую задницу в своей кровати?

По всей комнате были расставлены фотографии Энни и Фила. Крайер рассматривал мужчину на снимках.

‒ А у моей жены?

‒ Враги? Нет, у неё был цветочный магазин на другом конце города.

‒ А у дочери?