Лурье Самуил

Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

Самуил ЛУРЬЕ

Муравейник

Фельетоны в прежнем смысле слова

СОДЕРЖАНИЕ

ОЧЕНЬ СТРАННОЕ МЕСТО

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ КРУГОЗОР

ДОРОГА К ХАМУ

ПРОТОКОЛЫ СИАМСКИХ БЛИЗНЕЦОВ

ОГНИ БОЛЬШОГО ДОМА

ГОРОД В ОТСУТСТВИЕ АНГЕЛА

РИМСКИЙ ПАПА И АБСУРД

ОДИССЕЙ В АРХИПЕЛАГЕ

БЕЗ СУЩЕСТВЕННЫХ ОСАДКОВ

ХОР НИЩИХ

РАЗГАДКА ШАРАДЫ

ИЗ ЖИЗНИ СЛОВ

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КАК СОСТОЯНИЕ УМА

ТЕМА ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА

МЕЛАНХОЛИК В СТОЛИЧНОЙ СУЕТЕ

ПО КРУГУ, ПО КРУГУ

ЧАЙНИК С ЦВЕТОЧКАМИ

КОВЧЕГ ПЛЫВЕТ

ПАРТИЯ ТРОМБОНА

О ПОДЗЕМНОЙ ПОГОДЕ

ПОДВИГ ПОДКОЛЕСИНА

В СТИЛЕ COUNTRY

ИДИЛЛИЯ КАПУСТНИЦ

МИФОЛОГИЯ РАЗБИТОГО ЯЙЦА

ПОШЛОСТЬ КАК СУДЬБА

ЧТО-ТО О ВАВИЛОНЕ

РОГ СОБЫТИЙ

В СТИЛЕ ДИАМАТА

ИЛИ ПРИСТИПОМА?

ОРЕЛ ДА ЩУКА

БЕСПОРЯДОЧНОЕ ЧТЕНИЕ

Письмо I

Письмо II

Письмо III

Письмо IV

Письмо V

Письмо VI

Письмо VII

Письмо VIII

Письмо IX

Письмо X

Письмо XI

Письмо XII

Письмо XIII

Письмо XIV

Письмо XV

Письмо XVI

Письмо XVII

Письмо XVIII

Письмо XIX

Письмо XX

Письмо XXI

Письмо XXII

Письмо XXIII

Письмо XXIV

Письмо XXV

Письмо XXVI

Письмо XXVII

Письмо XXVIII

Письмо XXIX

Письмо XXX

Письмо XXXI

Письмо XXXII

Письмо XXXIII

Письмо XXXIV

Письмо XXXV

Письмо XXXVI

Письмо XXXVII

Письмо XXXVIII

Письмо XXXIX

Письмо XL

Письмо XLI

Письмо XLII

Письмо XLIII

Письмо XLIV

Письмо XLV

Письмо XLVI

Письмо XLVII

Письмо XLVIII

Письмо XLIX

Письмо L

Письмо LI

ИМЕНИНЫ ПРИВИДЕНИЙ

Страна им. Ф. М. Достоевского

Воспоминание о Диккенсе

Погасшая звезда

Пустыня славы

Громкоговоритель

Тютчев: ночь, день, ночь

Звезда пленительного счастья, или Теоремы Чаадаева

Друг человечества печально замечает

Играть Блока

Откровение Константина

Под знаком Тельца

Главный свидетель

Памятник призраку

Парадокс Чернышевского

Осенний романс

Имена Музы

Миндальное Дерево Железный Колпак

Стиль как овеществленное время

Прописка Годивы

Частности

Причина смерти

Железный колпак

Шесть слов

Клоун, философ, закрытое сердце

Похвала меланхолии

Цена победы

Перед заходом солнца

Фольклор

Философия слога

В пустыне, на берегу Тьмы

НЕТЛЕННЫЙ МУРАВЕЙНИК

\"Фельетонъ - статьи легкаго содержанiя,

помещаемыя въ газетахъ\".

Справочный общедоступный энциклопедический

словарь под редакцией А. Н. Чудинова.

СПб., 1901

ОЧЕНЬ СТРАННОЕ МЕСТО

Из лекции, читанной в ленинградском

Доме журналистов 13 апреля 1988 года

... Как раз в этой местности, где мы с вами находимся, совсем еще недавно обитали исключительно литорины, брюхоногие моллюски. Их было страшно много, и море, в котором они обитали, называлось Литориновое. Как ни странно, это было тогда, когда в Египте уже существовало Среднее Царство, пирамиды уже стояли, их заносило песком; в Вавилоне уже создавалась бюрократическая письменность, и головы слетали с плеч, словно капустные кочаны... А тут, у нас, било в берега пустынное море. Потом оно отступило, дно поднялось на два-три метра, образовалась какая-то суша, и первый раз на нее глянуло солнце.

Нева ведь не река - протока; не разливается, и у нее нет высокого берега.

Действие романа Голдинга \"Наследники\" может быть приурочено именно к нашей местности, потому что именно здесь жили уже в историческую эпоху доисторические люди, питавшиеся ракушками-литоринами...

Этот город имеет нулевую точку отсчета - мы можем точно назвать время, когда его не было, не было ничего, просто была вода, потом она отступила, и появилась суша, жалкий клочок, из-за которого в течение ряда столетий велись войны, совершенно как в \"Гамлете\" Шекспира. Это был, наверное, единственный такой уголок Европы (подобное было в Америке, и Вильям Пейн, основатель Пенсильвании, как раз в одно время с Петром высадился на пустынный берег и тоже затеял строительство, но за его спиной не стояло мощное государство, как за Петром Великим). И это странное пространство попало в руки к человеку, который обращался с ним, как мальчик, перед которым стол и кубики, - строй, что хочешь. Дикое, не имевшее постоянного населения пространство досталось во власть и в собственность человеку, одержимому идеей просвещения - и всемогущества человеческого ума: тоже странное обстоятельство.

А затем этот город сделался столицей - странной столицей, не похожей на свою страну: другая архитектура, другой способ жить, другое самочувствие, и даже произношение отдельных слов.

Этот город стал неким чудовищным фурункулом, стянувшим к себе всю бюрократию страны, всю силу власти, но одновременно чуть ли не всю литературу и науку. И затем в нем произошли катаклизмы, известные под названием \"Трех революций\", а затем он стал бывшей столицей, репрессированной, опальной, ненавидимой; и затем его постигло чудовищное бедствие в годы войны, тоже небывалое в истории.

Если бы рассказывали о человеке, который выиграл в лотерею миллион, а потом женился на принцессе, а потом попал в руки разбойников и бежал от них, а потом потерпел кораблекрушение, но выплыл на берег, - если бы такие невероятные происшествия случились с человеком, а не с городом, то мы бы говорили: ему на роду написано совершить что-нибудь великое, необычайное.

В XVIII-XIX веках население Петербурга на три четверти состояло из всяких пришлых людей, которые летом уходили на сезонные работы, а осенью возвращались - в прислугу, в извозчики, официантами в трактиры, строительными рабочими. Здесь всегда было больше мужчин, чем женщин, - в соотношении примерно 3 к 1. И здесь всегда заключалось наименьшее количество браков. Как написано в старинной книге:

\"Вообще трудно найти другой город, где так мало бы замечалось среди жителей матримониальных устремлений, как в Петербурге\".

Мы не знаем почти ни одного крупного русского писателя (до Блока), который бы здесь родился. Сюда приезжали, получив образование в других местностях, - люди приезжали сюда и становились петербуржцами. Даже самые петербургские люди - герои романов Достоевского, - даже они откуда-нибудь приехали, чтобы поступить в университет или на службу. Люди приезжали сюда, а потом здесь умирали. И так было на протяжении всего XIX века, причем тогда уже делались попытки объяснить характер петербургского человека вот этим что он чужой: он приехал и уедет, он здесь не живет, этот город не для него. И, в частности, про ипохондрию, черту типически петербургскую, говорилось так:

\"В Петербурге, где бльшая часть населения составлена из людей, проводивших первые лета юности или за границей, или внутри России, ипохондрия - почти обыкновенная болезнь. Воспоминания о родине, сердечные утраты, обманутые надежды, так долго услаждавшие нас, разочарования в наслаждениях удовольствиями жизни превращают в ипохондриков людей, даже не показывавших признаков болезни, которая при геморроидальных припадках еще более усиливается\".

С двадцатых годов XX века город подвергся такому настойчивому, непрекращающемуся террору, что, по-видимому, очень немного осталось таких семейств, члены которых могут числить себя ленинградцами или петербуржцами в четвертом или пятом поколении.

Отсюда и ужасный вид наших старинных кладбищ. Они именно потому так разорены и поруганы, что над ними не простирается охраняющая воля родственников. Наследников нет.

... Но если население сменялось, если сам город, вообще-то говоря, не был рассчитан на население, то что же все-таки связывает нас с восемью или девятью поколениями тех, кто жил и умер в этом городе, удобрил его своими костями, наполнил его своим дыханием и делами своих рук?

По всей видимости, это архитектура, литература и петербургские адреса.

Нет ни у кого из нас, наверное, более высокого и прекрасного момента в жизни, чем когда удается постоять одному на Неве, - скажем, на Дворцовом мосту, - и отовсюду вас охватывает бесконечно стройное, исключительно хорошо темперированное пространство. Эту минуту, или похожую на нее, описывал Достоевский. Эта минута - очень странная. Вы действительно чувствуете, что жизнь как бы имеет смысл. Река и эта дивная, разнообразная архитектура состоят между собой - и с вами - в каких-то особенных отношениях. Наверное, их можно описать пропорцией: ширина Невы - высота дворцов - человеческий рост. В этом летучем соотношении (здесь еще, как вы знаете, очень активно участвует свет) вас охватывает удивительное, прекрасное чувство, которое является мечтой, ну, какого-нибудь Шеллинга, что ли. Вы находитесь внутри художественного произведения. Это ситуация, которая заслуживает философского осмысления. Вы находитесь как бы внутри картины, или, может быть, на огромной сцене пустого театра, где с необыкновенным искусством выписан задник. Получается так, что все это устроено для зрителя, - жить в этом нельзя, на это можно только смотреть. Это огромная декорация, в которой вы рабочий сцены. А если это картина - то вы стаффаж. Город не для вас, в нем невозможно жить, им можно любоваться. Зимний дворец, Биржа, Дворцовая площадь, Сенатская - ни одно из этих зданий не имеет в виду какого-то удобства для заказчика, вообще не предполагает никакой жизни. Многие говорят, что никогда наш город не был так красив, как в разруху двадцатых годов или как сразу после блокады. Чем безлюднее, тем лучше. Он вообще не рассчитан на эти массы населения. Когда идешь по нему белой ночью часа в четыре, это очень заметно.

Обе стороны канала Грибоедова, Фонтанка, все эти кварталы так называемого центра - совсем другой слой окаменевшего времени, но столь же необыкновенный. Вы можете, спеша по делу или гуляючи, внезапно поднять глаза и увидеть, что стоите у дома, на который потрачена масса сил; масса художественной воли излучается на вас - архитектор старался, он изукрасил фасад какими-то лопатками, рустами, тягами, наличниками, маскаронами, картушами, волютами - все это красиво, но прохожий, как правило, не видит этого, потому что здания поставлены таким образом, так пригнаны к красной линии, так вогнаны в плоскость, что вы не смотрите на них, - это здания, которыми не любуются. Но вместе с тем и не такие, чтобы в них жить. Когда вы входите в ворота, вас встречает двор, где все окна смотрят друг на друга и вниз; черные лестницы, парадные лестницы, квартиры, как бы собранные из причудливых, неудобных, странно прилаженных друг к другу комнат; потемки, дурные запахи, какие-то гулкие звуки...

Говорят, что вот-де наступление капитализма породило всю эту эклектичную архитектуру - но ведь это очень странный капитализм. В любом европейском городе вы можете увидеть другие примеры - в Таллинне, в Риге. Там тоже наступал капитализм. И вот человек, разбогатев, строил для себя дом. Он себя с этим домом отождествлял, ему хотелось в этом доме жить. Этот дом должен был отражать его потребности, привычки, вкусы, интересы... Подобных домов здесь нет. Вообще, петербургские домовладельцы - таинственное племя, они даже в литературе не фигурируют. Непонятно, кто это были. Они составляли ничтожное меньшинство; остальные нанимали квартиры, причем очень многие сдавали в этих нанятых квартирах комнаты. Все население этого города проживало на чужой жилплощади. Снимали угол в комнате, комнату в квартире, квартиру в доме... Фасады доходных домов скрывали от чужого взгляда этот неуют и беспорядок, пуская пыль в глаза.

Здания в центре города были эмблематическими постройками, нечто знаменовавшими: морскую мощь, как Адмиралтейство, воинскую мощь, как Петропавловская крепость, пышность государства, как Зимний дворец, процветание искусств, как Академия художеств. Они все приподнимались на цыпочки и что-нибудь знаменовали. Но сейчас город выглядит не таким, как задуман. Тому три причины (перемноженные друг на друга, они громко именуются Временем).

Во-первых, болотистая почва, в которую уходят метра на полтора, а кое-где и на два, эти здания. Они стали ниже ростом. Вы можете посмотреть на старинных гравюрах, как выглядел какой-нибудь Строгановский дворец: огромный, он высился на берегу Мойки, он господствовал, - а сейчас стал такой маленький. Это касается очень многих зданий, все мы видим эти первые этажи, утопленные в асфальт. Земля поднимается, потому что на ней нарастают остатки нашей жизни. Земля поднимается, дома уходят в нее.

Потом - растительность. Она очень многое погубила, почти все о чем мечтал, в частности, Росси: этот первоначальный импульс осмысленной прямоугольности, эту концепцию, что все на свете поддается математическому измерению и что прямые линии, параллельные друг другу, не пересекаются нигде. А Росси был гениальный строитель заборов. Сами здания его не так замечательны, чтобы взгляда не оторвать. Коринфского ордера заборы, невероятная способность оградить пространство; он мыслил площадями, был у него этот дивный дар. И на нем иссякла эта творческая воля к прямоугольному, перпендикулярному, к геометрическому мышлению. Росси, в котором не меньше, чем в композиторе Глинке, приподнятого над землей торжественного оптимизма, Росси окончательно погублен нашей простой, чахлой ингерманландской растительностью. В частности, таким образом совершенно погибла площадь Островского - перед Александрийским театром. Вы можете увидеть на акварелях Садовникова и на старинных гравюрах, что это была величественная площадь, это было огромное пространство - теперь съежилось вокруг бронзовой юбки.

Наконец - человеческая глупость, и в частности глупость отцов города.

У нас есть общий предрассудок, что глупость - это слабость ума. Но это не так. На самом деле глупость гораздо сильнее ума. Это, собственно говоря, сила ума, сила его тяжести, что ли. Эта сила метафизическая....

Глупость видоизменила наш город, и очень заметно. Один из самых характерных примеров - дореволюционный, судьба Адмиралтейства. В 1874 году Городская дума приняла решение, что для озеленения, для свежего воздуха и вообще для красоты необходим - от Сенатской до Дворцовой - сад. Александр II лично прикоснулся к первому дубку, и будущий сад Трудящихся назвали Александровским. В результате южный фасад Адмиралтейства на сегодняшний день вообще не существует. Мы не можем судить, был ли Захаров, как некоторые считают, гениальным архитектором, или он был просто начальник чертежной мастерской. Адмиралтейство заслонено деревьями (за воротами, в глубине двора, сверкает золотой или серебряной краской чья-то статуя - наверное, Дзержинского, - эффект не слабый, но вряд ли Захаров рассчитывал именно на него). И та же Дума в том же году отдала обывателям с торгов участки на набережной, и северный фасад Адмиралтейства, обращенный к Неве, тоже погиб. Вот здание - одно из лучших, как говорят специалисты, и вот его не существует, просто на наших глазах оно как бы ушло под землю.

Кстати, Росси в свое время предлагал правительству замечательный проект устройства Адмиралтейской набережной, с какими-то невероятными арками, с каналами, по которым будут ходить суда. Но к 1872 году принципы Росси уже не действовали, а была фасетчатость мышления: во-первых, тут сегодня нужен проезд, во-вторых, нужны деньги для того, чтобы этот проезд построить, а в-третьих, зеленые насаждения полезны и красивы.

Таким же образом обращались отцы города на протяжении всей истории Петербурга и со всем остальным. Немецкими бомбами уничтожено меньше архитектурных памятников, чем обыкновенными постановлениями Ленгорисполкома. Я лично был свидетелем многих преступлений такого рода: последнее из них взрыв церкви Бориса и Глеба на Калашниковской набережной. Или вот была такая церковь - памятник в честь 300-летия Дома Романовых. Понятно, Романовы ненавистная династия, и можно было снести купол, ободрать мозаику, снять иконы и превратить храм в молочный завод - это ничего, как раз это допустимо, потому что горы злобы и ненависти, как известно, накопились у населения. Но ведь там какой-то человек, наверное, архитектор, вместо купола возвел, пренебрегая даже симметрией, слепой, оштукатуренный кубик - это так странно, так удивительно, этому нет никаких объяснений.

... А вот дворец Бобринских на Красной улице. Тут факультет университета, были какие-то институты, студенческий театр Вадима Голикова ставил замечательные спектакли, и пока студенты сидели на подоконниках, пока они писали свои телефоны и фамилии на стенках, пока что-то происходило и люди жили и дышали, это здание не выглядело мертвым. А сейчас - постойте возле него или обойдите его: за полчаса, что вы там пробудете, оно стремительно постареет, оно оплывает на ваших глазах, как снежная гора на солнце; оно уходит в землю, его не будет вот-вот, а ведь это 1790-е годы, это архитектор Руска, одно из немногих строений усадебного типа в Петербурге. Погибает, и погибнет непременно. Потому что у нас денег на это нет, у нас есть деньги на то, чтобы лозунги вывешивать на каждом здании. А на ремонт самого здания нет денег, и все.

... На Мойке - нет, уже на Пряжке! - дворец великого князя Алексея Александровича (архитектор Месмахер). Еще несколько лет назад он как-то держался, потом выехало последнее учреждение. И вдруг он весь поник. Это было красивое здание, уверяю вас. Занятный такой игрушечный замок с флюгерами, решетками. А сейчас... Статуя, снятая с крыши, стоит на помойке. Вдруг из-за нее вылезает некто: справлял нужду. Это ужасно странно, и все-таки это тоже Петербург...

Мы все будем жить на проспектах Ветеранов и Наставников, а в центре города будут жить начальники, в домах, замечательно реставрированных, - а не нужные им дворцы старинной архитектуры разрушатся, на этот счет у меня нет сомнений. Но нам останется все-таки мир петербургских слов.

Вы знаете, вот этот наш \"умышленный\" город является в некотором смысле одним из самых естественных ландшафтов, какие только существуют в мире: потому что пятую часть его площади занимает вода. Проточная вода - и под мостами, под мостиками, в речках и каналах. И море находится в двухстах шагах, но только мы от него отгорожены насильственно - заводами... Видимо, это противоречие между неколебимой логикой архитектуры и вечным молчаливым движением природы - оно и создает такое чувство, будто в мире существуют вещи, которые поважнее нашего с вами существования, важнее самой жизни. Это город, в котором мерещится смысл. И потому этот город - не только герой русской литературы, но и автор ее. Ясно, что многие страницы нашей литературы не могли быть написаны ни в каком другом городе, и многие страницы невозможны без него - просто непонятны. Я даже не представляю себе, как читает Гоголя, или Достоевского, или Мандельштама человек, родившийся и живущий во Владивостоке. Ему эти писатели представляются совсем иными, не такими, как нам. Эти страницы для него облечены совсем иным смыслом. В этом отношении нам повезло. Мы связаны с миром классических литературных ассоциаций. Мы прописаны в романах Достоевского, в стихах Блока.

.. Как можно скорей отменить одно-единственное постановление Ленгорисполкома от 15 декабря 1952 года - и это сразу вернет нам более шестидесяти старинных названий. Их отмена, задуманная как подарок товарищу Сталину, - это была такая акция, которая имела в виду как можно больше унизить репрессированную бывшую столицу. Этот подарок надо отобрать. А то ведь скоро совсем все забудется: и Мошков переулок, и Харламов мост, и Сенная площадь...

Историческая память горожанина зацепляется за какой-то предмет и дальше развивается по принципу нарастания контекста. И это интересней всякой фальши.

Однажды, много уже лет назад, на Литераторских мостках я случайно поскользнулся, разбив замерзшую лужу каблуком, - и увидел под водой: \"Николай Семеновичъ Лhсковъ\", - и понял, что Лесков действительно существовал. Сейчас взамен доски, ушедшей в землю - вполне приличное надгробие. Мне иногда представляется, будто на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, ночью разъезжают какие-нибудь скреперы и, готовясь к завтрашним экскурсиям, тасуют надгробные плиты, как визитные карточки, с таким расчетом, чтобы сатирики лежали в одном ряду, а народники - в другом. Известно, что Белинский просил его похоронить рядом с его приятелем Языковым, а Тургенев просил, чтобы его похоронили рядом с Белинским, и что Тургенев и Салтыков-Щедрин друг друга ненавидели. И вот: никакого Языкова нет и в помине, а Тургенев и Салтыков-Щедрин принуждены весь остаток вечности смотреть друг на друга, потому что так гораздо красивее, - мол, два классика рядом, - и Гончаров тоже здесь, потому что тоже классик, хотя на самом деле был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Вот лежит плита, и написано: \"Иван Иванович Панаев\", - и это тоже неправда. Тут сработала логика глупости: как же, тут Панаева-Головачева, вот Головачев, ее второй муж, а где же первый? Пускай и первый тут лежит, хотя в действительности он упокоился на кладбище Фарфорового завода, там, где теперь метро \"Ломоносовская\", и мы, поднимаясь на эскалаторе, плывем сквозь призрачный объем его могилы.

Мне даже нравится, что меня обманывают, потому что меня не обманешь. Здесь есть какое-то внутреннее противоречие, и оно дает многим объектам жизнь.

Наши дети уже не обязаны знать, что Блок не был похоронен на Волковом кладбище. Экскурсоводы станут их уверять, будто на площади Восстания всегда стоял топорно сработанный обелиск, а Красная улица не называлась Галерной, и на ней никогда не было дворца Бобринских. Построят новый \"Англетер\", совершенно такой же, как был, и напрочь забудут, как его сносили. Но мы-то, пока живы, не забудем, и призрак того дома, что стоял рядом, тоже останется для нас явственным и проступит сквозь любую декорацию. В нем жил Лев Толстой, а напротив - Достоевский, в нескольких шагах, через несколько лет. Пусть нет доски, на которой это написано. Мне важно, что тут жил сочинитель и герои его произведений бродят неподалеку, - и через пространственный образ я перехожу в какие-то другие времена...

И это ощущение, что тебя обманывают, а ты не даешься в обман, - это тоже, мне кажется, очень петербургское ощущение.

Я думаю, что пока Нева течет между своих берегов, пока солнце освещает наш город под этим углом, пока вы можете идти по какой-то улице - пусть она называется Воинова или Шпалерная, все равно! - к Смольному собору и, глядя на него, испытывать странное чувство, что где-то впереди, там, на невероятной высоте, существует мир ценностей, более важных, чем ваша собственная жизнь, - до тех пор петербуржцы не переведутся в Ленинграде. Хотя все делается для того, чтобы их не было.

Остальное не так существенно: что нечем дышать, что тесно, что злые лица, что транспорт унизительный - все равно...

Так получается, что вдали от этого города человек обязательно тоскует по нему, и никто из нас не хочет умереть в какой бы то ни было другой точке мирового пространства. Потому что, как говорит Алиса в Стране чудес, - \"это очень, очень странное место\".

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ КРУГОЗОР

ДОРОГА К ХАМУ

Что это за дорога, нам с вами, разумеется, известно слишком даже хорошо: мы на ней стоим. Вот именно стоим, как на эскалаторе, уносящем в бездну. И кружится голова, и бесполезно цепляться за поручень, да и поручень-то срезан удалым и предусмотрительным Хамом.

Но странно устроен человек: даже падая, все-таки вглядываешься - в сущности, против воли, - в стремительно мрачнеющий пейзаж. Иллюзия такая: пока способен различать, еще не все пропало. Вот когда пролетающие факты сгустятся до полной тьмы...

У каждого - свой набор таких фактов, таких знаков падения. Я - собираю публичные высказывания, в которых злая воля, невежество или алчность проявлены в особо дерзкой форме: с таким бесстыдством, точно на свете никого уже и не осталось, кроме дураков.

Вот слушаю недавно \"Радио России\". Невинный спортивный репортаж. Прослышав, что какая-то безвестная московская команда выиграла в Париже чемпионат по контактному, что ли, каратэ, корреспондент отправляется на поиски. Вот уже он беседует с тренером этой команды - ее название \"Булики\" неким Евгением С-вым, по образованию футболистом (не шучу, это дословно: закончил заочное отделение такого-то спортивного вуза по специальности \"футболист\"). С-в подтверждает: \"Булики\" действительно одержали внушительную победу на парижском чемпионате, выиграли почти во всех весовых категориях, нанесли противникам несколько травм (поединки полагались настоящие боевые) и привезли домой семьдесят тысяч долларов, так что с лихвой хватило расплатиться с одним СП - спонсором, обеспечившим проезд туда-обратно и прочее. Чемпионат был мероприятием скорее коммерческим, чем спортивным, - но неважно, не в этом дело.

Тренер держится приветливо и просто, ничуть не хвастлив, хотя достижений добился потрясающих: юноши самые обыкновенные, с посредственными физическими данными, всего за какой-нибудь год превратились в бойцов неустрашимых, неуязвимых, непобедимых. \"Как это удалось?\" - допытывается журналист. И Евгений С-в, не чинясь, рассказывает.

Ему в жизни часто приходилось сталкиваться с дебилами. И он никак не мог смириться с тем, что дебил, как правило, превосходит храбростью и силой нормального человека, даже специально подготовленного, с высшим образованием. Он понял: это потому, что дебил не размышляет о последствиях, не соразмеряет своих сил с возможным противодействием. \"Просто дерется. Как животное\". Животное, почти любое (речь, наверное, о крупных), тоже одолеет в схватке едва ли не любого человека. Потому что не думает. Если бы человек умел не думать, он был бы чудовищно силен, сильнее всех.

Увлекаясь историей восточных единоборств, Евгений С-в обратил внимание на знаменательное обстоятельство: в Китае, в Японии за малейшую ошибку древние мастера били учеников палками, всегда палками. Этот обычай, следовало полагать, укоренился неспроста...

Зависть к физической мощи дебилов и тайна палок не давали С-ву покоя. И в один прекрасный день его мысль соединилась: \"Искра проскочила...\" Он совершил открытие.

- Видите ли, в голове есть такой центр... Под теменной костью, слева... Если его отключить, вы станете страшно сильным. Неуязвимым и неустрашимым. Как дебил.

Тут же корреспонденту показывают, как это делается. Приводят мальчика, ставят на колени в центре ковра. Приносят палку, торжественно вручают С-ву. Тренер идет к ученику, читает над ним заклинание на неизвестном языке. Потом, - сообщает журналист слегка изменившимся голосом, - С-в резко, сильно бьет мальчика палкой по голове. Тот не падает, остается в прежней позе, глаза закрыты. - Вот и все, - возвратившись к микрофону, объявляет весело-небрежно, как хирург после несложной, но изящно проведенной операции, герой репортажа. Паренек посещал занятия почти целый год, научился ударам и приемам, а сегодня, вот минуту назад, на ваших глазах сделался буликом.

- Это от слова \"бульдозер\", сами ребята придумали. Знаете: прет, как бульдозер? Ребятам нравится.

- Можно с ним поговорить, с этим мальчиком?

- Сейчас не стоит. Недели через две - пожалуйста.

- А скажите, - робко любопытствует корреспондент, - вредных последствий не может произойти? С головой, с психикой то есть, ничего плохого не случится?

- Нет, - отвечает человек с высшим заочным футбольным образованием. И уточняет, помедлив:

В общем, нет.

Следует музыкальная заставка.

Как жутко было слушать этот репортаж! Как болезненно жаль этого мальчика и остальных - и тех, что уже превращены в буликов, и тех, кого превратят сегодня, завтра... Несчастные их родители. Сказать по правде, и самого компрачикоса нельзя не пожалеть - вдруг он и впрямь не ведает, что творит. Самоучка-изобретатель, восхищенный своим открытием. Чт ему до будущности подопытных (и кто ее предскажет? уж не медицина ли?), когда он самое природу перехитрил? Она, природа-то, несправедлива, к дебилам пристрастна, - но шалишь! Сильный, резкий удар по темени палкой - и нормальный минуту назад человек ничем отныне не уступает самому свирепому дебилу. Раз, два, три! - справедливость восстановлена - и добрый волшебник, улыбаясь, дает интервью. Это само по себе свидетельствует о невинности сердца, о чистой совести.

Но еще и о том, что стало вполне безопасно, прилично, удобно, приятно даже - сознаваться во всеуслышание в таких действиях, которые возмутили бы общественное мнение любой страны, где оно существует, а у нас, всего несколько лет назад, - официозную мораль.

В России сегодня нет ни того, ни другого, и слишком многие с каким-то сатанинским восторгом спешат поразить современников (нас, бедных) цинической откровенностью чувств, поступков, мыслей. Как в самом странном из сочинений Достоевского:

\"- Ах, давайте, давайте ничего не стыдиться! - послышались многие голоса\".

Вот другой случай - из той же коллекции, но позабавней предыдущего. На Невском проспекте, почти на каждом углу, продают широкоформатную такую листовку под названием \"Астролог\". Основной текст - заурядная, так сказать, гороскопия, но есть и объявления. Среди них одно начинается так: \"Вы хотите содержать или быть на содержании у идеально подходящего Вам по гороскопу любовника или любовницы?\" Желающим предлагается сообщить свои данные, а также требования к партнеру, \"в том числе четкие финансовые\", по такому-то адресу, а потом - \"в случае нахождения для Вас варианта\" - перевести тысячу рублей до востребования гражданину К-ву Кириллу Владимировичу в обмен на какое-то письмо - наверное, с телефоном-адресом идеальной содержательницы, или содержанки.

Цена, согласимся, умеренная. Правда, это из октябрьского \"Астролога\", в нынешний заглянуть я поленился. Но подорожали, нет ли услуги К. В. К-ва какая разница. Гораздо интересней вообразить этого предприимчивого человека: вот он прилег на кушетке - перечитывает \"Анжелику\"; вот, одевшись потеплей, наведывается в почтовое отделение - не пришел ли перевод... А почему бы в самом деле не прийти этому переводу? Судя по слогу, образование у нас не выше среднего, но что же требуется в данном случае, кроме десятичных дробей? Даже только один процент дураков - это в пятимиллионном городе страшно подумать какие перспективы.

Не посчитайте только, будто я осуждаю бизнес г-на К-ва или его нравственные принципы. Бизнес как бизнес. Принципы тоже - как бы сказать? не удивительные. Недавно весьма почтенный человек - народный артист! - в \"Известиях\" напечатал статью, развивая очень похожую идею, хотя и в других масштабах. Вот если бы, говорит, наше государство назначило бы нашей культуре щедрое содержание, то-то были бы счастливы оба, не то что нынче жалкие подачки в обмен на случайные ласки... Ей-Богу, инициатива безвестного астролога ничуть не предосудительней. На месте культуры - если ей так уж приспичило - я и обратился бы лучше к нему: вдруг по звездам отыщет ей покровителя побогаче, без военно-промышленных комплексов и не такого ревнивого.

И все же, все же... Что-то не так. Эскалатор явно движется. Безграмотная безвкусица прокламации нашего звездочета нарочито и преднамеренно оскорбительна. Есть тексты, которые приемлемей выглядят на заборе, нацарапанные гвоздем, чем в полиграфическом исполнении. Презираете человечество - презирайте на здоровье, но зачем же расстегиваться в общественных местах? Тут дети ходят, Пушкина читают, и не все еще в булики посвящены. Или это-то вас и гложет?

\"- Шпага, сударь, есть честь! - крикнул было генерал, но только я его и слышал. Поднялся долгий и неистовый рев, бунт и гам, и лишь слышались нетерпеливые до истерики взвизги Авдотьи Игнатьевны.

- Да поскорей же, поскорей! Ах, когда же мы начнем ничего не стыдиться!\"

Это опять \"Бобок\" Достоевского. Странно, правда?

Но я упомянул о заборе. Последний замечательный текст из моей коллекции - подарок именно подзаборной прессы. Знаю, что читать ее - дурное дело, и все-таки иногда читаю (даже невзоровскую программу иногда смотрю): тайна злой воли меня занимает. Но атеистическому сознанию этот феномен, боюсь, не разгадать: не сводится данный фактор всемирной истории к тем или иным дефектам человеческого ума.

Впрочем, статейка, о коей идет речь, представляет собой именно насмешку над умом, причем такую свирепую, что даже и Свифту не снилось ничего подобного. Поверьте - не шучу. Какие шутки на эскалаторе.

Итак, в несчастном нашем городе издается листок под названием \"Отечество\". Вместе с другими точно такими же продается под забором у Гостиного двора и в пригородных электричках. Вышло четыре или пять номеров. И вот во втором - труд некоего Егора Щукина \"Потомственные ниспровергатели\".

Вы, конечно, уже подумали, что это обычная юдофобская стряпня (чуть не забыл: редактор листка - Е. Щекатихин, полковник, знаток Талмуда, что и доказал статьями в газете \"На страже Родины\"). Так вот - ошибаетесь. Попали пальцем в небо. Ход мысли тут много изысканней.

Предмет исследования - \"Алфавитный список лиц, разыскиваемых циркулярами департамента полиции\", разосланный по жандармским управлениям в 1910 году.

В списке - пять с половиной тысяч человек. Среди них - подумать только - нашлись однофамильцы некоторых нынешних политиков и литераторов именно тех, кого Егор Щукин считает самыми опасными или вредными. Это позволяет ему выдвинуть такой тезис: \"разрушительный характер деятельности однофамильцев хранится в веках!\" Следуют доказательства:

\"Ну, судите сами. Балтянский Моисей Шлемович ниспровергал царизм ради Советов, а Болтянский Андрей Владимирович сотрясает обличительными речами Ленсовет. Болдырев Петр Тихонович приводил в негодование царскую охранку, а Болдырев Юрий Юрьевич разоблачает компартию...\"

Зловредных фамилий десятка полтора. Тут и Собчак, и Станкевич, и Старовойтова, и Калугин, и - почему-то - Лукьянов, и даже - хотите верьте, хотите нет - Лурье. (Ума не приложу, как это вышло. За что Лукьянову такая немилость, за что мне такая честь? И какие же мы с ним сотрясатели Вселенной?)

Перечислив нас и тем самым покончив с прямыми доказательствами, человек безупречной фамилии обращается к аргументам от противного: \"А вот Лигачевых, Полозковых, Макашовых в розыскном списке нет. Это уж точно\". Потом идет проверка аргументов от противного: \"Нет и Ельциных. Зато есть Элъкина Фаня Фейга Осиповна, она же Шульц\".

Рабочая гипотеза звучит так: \"сотрясатели Вселенной, ниспровергатели основ должны обладать определенным кругом фамилий\". Теоретическое обоснование: \"Удел некоторых ниспослан им свыше: ломать, крушить, ниспровергать и хаять\". И, наконец, практический вывод: \"Лишь один вопрос пора задать сверхтерпеливым россам: доколе позволять будем?\"

Вот эта фраза меня заинтриговала. Остальное - не очень. Мало ли какие у кого умственные способности. В конце концов, уши выше лба не растут. Но здесь он поднимает голову, наш мыслитель, и смотрит в упор, играя желваками. И мы с изумлением читаем в этом взгляде не тупую ярость фанатика - ничего похожего - злорадное торжество. Представился человеку случай сказать скверность на весь троллейбус, вот он и ликует, сохраняя - так слаще серьезную мину, и ликуют его дружки (без них - не осмелился бы). А чего стесняться в своем отечестве? Чего смотришь, сверхтерпеливый росс?

Сказано же черным по белому: хорош терпеть! Враги разрушают отчизну. Чтобы ее спасти, надо с ними что-нибудь сделать. Как избавить страну от миллионов нежелательных сограждан с их детьми? Как добиться, чтобы остались только такие, чьи однофамильцы и предки все до единого при всех режимах служили в тайной полиции? Не догадался еще, сверхтерпеливый росс?

Так наслаждаются, напоказ обнажая непристойное сознание - свободное от здравого смысла.

Так одержимый безумием или корыстью обманщик ищет глупца, чтобы растлить, обратить в насильника. Да не потихоньку ищет, как бывало всегда, нет, во все горло кличет.

И движется эскалатор - вниз, вниз, во тьму, где булики разминаются, хохоча.

Февраль 1992

ПРОТОКОЛЫ СИАМСКИХ БЛИЗНЕЦОВ

Писательницу Нину Катерли обвинили печатно ни больше ни меньше как в намерении взорвать coбор Петропавловской крепости. Некто С. С. Болотов поместил такой доносик в некоей газетке \"Националист\".

Вообще-то полагается к подобному обвинению, да еще из такого подземелья, отнестись примерно, как если бы птичка капнула на плащ. Но никто не знает будущего: а вдруг и мы рождены, чтоб Кафку сделать пылью? Одного ленинградского профессора в 37-м расстреляли как раз под таким предлогом, что он якобы задумал прорыть подземный ход от истфака Университета к Петропавловке или к Эрмитажу, не помню точно. Перед смертью еще и пытали: чтобы назвал сообщников.

Являясь историческим пессимистом и к тому же имея привычку заступаться за моих друзей, я раздобыл упомянутый печатный орган и ознакомился с названным произведением. Прочитаю, - думал, - и опровергну клевету своим свидетельством. Прочитал - и руки опустились.

\"Они, эти человеконенавистники с мозгами пигмея, готовы сравнять с землей наш родной город только лишь потому, что свастика является своеобразной визитной карточкой его архитектурного облика. В частности, Нина Катерли в конфиденциальных беседах не раз заявляла, что лично готова нажать рычаг взрывного устройства, разрушившего бы Петропавловский собор, решетки которого в качестве декоративного элемента имеют свастику. В открытую эта литераторша подобное заявление сделать боится, так как понимает, что будет нести уголовную ответственность за последствия...\" (?)

Ну что, скажите, тут опровергать? Конечно, даже самый пристрастный из наших правоохранителей не сумел бы уберечь С. С. Болотова (если только он существует) от судебного преследования за клевету и неминуемого штрафа; другое дело - что процесс затянулся бы года на три, а штраф не превысил бы пяти рублей, и так называемый С. С. Болотов это знает не хуже нас с вами и нисколько не боится. Ну, спросят его: когда это и где удостоила вас конфиденциальной беседой не знакомая с вами Нина Катерли? А он вместо ответа как забьется в судорогах: долой сионистское крючкотворство, даешь народный самосуд! Какая разница, кто с кем знаком, - по фамилии, что ли, нельзя определить, кто да кто родимую нашу свастику на дух не переносит; а русскому патриоту без свастики не прожить ни одной минуты, так и в газете напечатано черным по белому:

\"Наиболее распространенным и глубоко почитаемым символом, максимально выражающим арийскую ментальность, народную душу, военную традицию наших предков, является свастика\".

Суд, разумеется, тотчас отложит заседание, назначив как минимум четыре экспертизы: одну - чтобы установить родословную свастики, другую - для обследования решеток Петропавловского собора, третью - для изучения архитектурного облика старого Петербурга, четвертую - для объективной оценки антифашистского журнала \"Барьер\", в котором Нина Катерли сотрудничает, из-за чего \"Националист\" и возбудился до такой степени.

Правовое же государство у нас. Униженных и оскорбленных просят не беспокоиться. Тем более что все так дорожает - кроме чести и жизни.

Ну и пусть. Это даже к лучшему. То есть мало хорошего, конечно, что закон - тайга, медведь - прокурор, судьи назначены той еще компартией, а общество развивается под лозунгом: \"Умри ты сегодня, а я завтра\". Но раз уж так вышло - давайте оставим всех этих с. с. болотовых наедине с их совестью, какова бы она ни была.

Впрочем, пока что она - в летаргии, судя по газетке. Ну и газетка, доложу я вам! Для интеллектуального меньшинства - объедение, должно быть.

В одной статейке обличают о. Александра Меня: сомнительное, мол, у него православие (что о. Александра уже зарубили топором - об этом ни слова). В другой статейке извещают, что Дева Мария прижила Иисуса Христа в незаконной связи с каким-то греком Пандерой, - и это, мол, так славно: по крайней мере один из родителей Христа не был иудеем, а может статься - вот радость-то! что и \"мать Христа была не еврейской\" - так и написано! - \"а сирийкой\".

... Какой-то Доброслав заклинает вернуться к мудрости волхвов, к зрелому язычеству, поскольку \"западная иудео-материалистическая цивилизация изжила себя\"...

Какой-то юноша - судя по портрету - типичный комсомольский вожак, но с чубчиком под Гитлера, - особенно свежие звуки издает:

\"Мы, русские, - трепещет искренний басок, - должны стать первыми из тех, кто за более чем 2000 лет верно ответит на \"еврейский вопрос\". Духом войны пропитано все человеческое существование. Борьба за жизнь всеохватывающая и выходит за земные пределы, сотрясая все вселенское пространство. Все слабое сбрасывается на обочину или в бездну небытия, а выживает и обретает достойную судьбу лишь принявший правила этой войны и воспитывающий непоколебимую волю к самоутверждению\".

21 год студенту - а уже все понимает! Романтик и шалун.

\"Русская нация должна быть красивым и благородным Хищником, а не жертвенным ягненком! Если же мы упустим свой шанс, то недалек будет тот день, когда имя Русского народа останется лишь на страницах прошедшей истории и надгробной плите, которую наверняка осквернят евреи и другие подлецы\".

Мне говорят: плюнуть и забыть. Все равно этот бред никто не читает - а кто читает, заболеет несварением мозга. Это же не газета - так - одноразовое бумажное знамя, опознавательный ярлык: не подходить! Тут копошатся наши, оттачивая клыки! Мне говорят: эти якобы печатные органы так нестойки в своей назойливо-бесстыжей наготе; от малейшего знака негодования или испуга угрожающе разбухают, зато равнодушная улыбка приводит к увяданию. Мне говорят: откупори шампанского бутылку, иль перечти \"Женитьбу Фигаро\".

А я по неосторожности перечитал роман Альбера Камю \"Чума\". Там, знаете, что написано?

\"... Кое-кто все еще надеялся, что эпидемия пойдет на спад и пощадит их самих и их близких. А следовательно, они пока еще считали, что никому ничем не обязаны. Чума в их глазах была не более чем непрошеной гостьей, которая как пришла, так и уйдет прочь. Они были напуганы, но не отчаялись, поскольку еще не наступил момент, когда чума предстанет перед ними как форма их собственного существования и когда они забудут ту жизнь, что вели до эпидемии. Короче, они находились в ожидании. Чума довольно-таки причудливым образом изменила их обычные взгляды на религию, как, впрочем, и на множество иных проблем, и это новое умонастроение было равно далеко и от безразличия, и от страстей, и лучше всего определялось словом \"объективность\"\".

Такие-то дела, граждане. Такие дела.

На всякий случай - считаю долгом официально заявить: Нина Катерли не покушалась на Петропавловский собор. И, между прочим, всемирного еврейского заговора тоже не существует. Если бы существовал - я о нем знал бы. Проговорился бы кто-нибудь, или я сам как-нибудь проник бы в тайну за целую-то жизнь. Уверяю вас.

Ужас в том, что всем это известно, и продавцам чумы - лучше всех. И что же?

Сентябрь 1993

ОГНИ БОЛЬШОГО ДОМА

Все думаю: стоит ли разрушать Большой Дом - зловещее творение Ноя Троцкого на Литейном - этот собор, так сказать, Пляса-на-Крови?

Разрушить до основания, вернее - вырвать с корнем, с подземными этажами - размолоть в щебень, вывезти и торжественно захоронить в безлюдной местности груду праха, впитавшего кровь, боль, унижение, отчаяние бесчисленных жертв, - да, это мечта заманчивая. Здание, где совершено столько злодейств, как бы излучает угрозу, а точнее - внушает страх. Это же не просто штаб-квартира преступной организации, погубившей значительную часть населения нашей страны. И даже не просто фабрика смерти, где главный конвейер хоть и простаивает пока, но вполне исправен... Наш Ноев ковчег архитектурный символ массового психоза, дирижируемого полицейским государством...

Но разрушать символы - утеха дикарей. Большой Дом сияет огнями в потемках души каждого взрослого советского человека. На Литейном в декабрьских сумерках ужасен он в окрестной мгле, но уж лучше пусть возвышается там Большой Дом, чем призрак Большого Дома.

Давайте устроим там самый поучительный в мире мемориал - Музей Большого террора. Пригласим лучших историков и дизайнеров. Какой для них откроется простор! Кабинеты, камеры, карцеры, расстрельные подвалы с красным асфальтовым полом. Столовая для начальников и костюмерная топтунов. Орудия пыток и канцелярские принадлежности. На стенах, на стендах, в специальных витринах - партийные постановления, газеты, плакаты, портреты сексотов и генсеков, картины и книги мастеров социалистического реализма, доносы, протоколы допросов, приговоры. Для советских вход бесплатный, для иностранцев - за огромные деньги.

Давайте поспешим. Переоборудуем здание, пока оно еще только плачет по нас.

Декабрь 1993

ГОРОД В ОТСУТСТВИЕ АНГЕЛА

Полгода не дожив до девяноста восьми - в одночасье - за рабочим столом - над корректурой словаря крылатых латинских выражений - умер Яков Маркович Боровский. Учитель множества ученых, гроссмейстер классической филологии, переводчик и толкователь бесчисленных античных текстов, один из основателей Римской академии живой латыни, всемирно известный автор стихотворений на латинском и древнегреческом... Последний деятель эры гуманизма. Праведник науки.

Вообще-то в нашем веке и тем более в нашей стране провести столько времени на свободе, с утра до вечера занимаясь исключительно любимым делом, - чистая жизнь, мгновенная смерть, - счастливый жребий.

И если загробное существование - не сказка, и справедливость - не пустой звук, то вполне вероятно, что в данную минуту Яков Маркович беседует, например, с Плутархом о стихах, допустим, Горация, - и жалеть надо, скорее, провожающих на перроне под мокрой метелью. Кто знает - осталось ли в Петербурге достаточно праведников, чтобы город уцелел?

Библиотека Боровского завещана Античному кабинету - и это хороший предлог перейти к новости отрадной. На Васильевском острове создано независимое Общество содействия развитию классической филологии. У него даже есть комната в Первой санкт-петербургской классической гимназии. Самый настоящий Античный кабинет: научная библиотека на всех европейских языках, древних и новых; семинары и конференции; контакты с иностранными университетами; специальный журнал; альманах \"Древний мир и мы\", - словом, все как у людей. Правда, журнал и альманах - пока еще мечта, - но и мечта какая человеческая!

Как бы хотелось продолжать в том же духе и еще хоть немного поговорить о высоком и прекрасном. Но для этого следовало во вторник пойти в дом Державина на Фонтанке: там был вечер Н. А. Львова (помните - архитектор, композитор, поэт). Очень уютное, должно быть, получилось бы времяпрепровождение: Львов был едва ли не гений, а дом Державина - волшебное место, и притом иногда кажется из наших дней, что в позапрошлом веке образованные люди только и делали, что влюблялись под клавесин. Ну вот, а я вместо всего этого отправился в Дом журналиста на организационное собрание Антифашистского союза. Как-то совестно было не явиться.

Сверх всякого ожидания, народу набилось - человек сорок пять. Одних писателей я насчитал пятнадцать. Не так уж это и удивительно - европейский же город. Пять миллионов жителей.

И взамен клавесинной музыки послушал я сообщение о том, какими ресурсами располагают в европейском городе организации фашистского толка. Никаких особенных неожиданностей. Кто же сомневается, что все у них в избытке - деньги, оружие, боевики, сочувственный интерес молодежи (наверное, не всей - а много и не надо); вся советская история работала на них, и все нынешние обстоятельства им благоприятствуют.

Что собираются противопоставить им сорок пять не очень-то молодых мужчин и женщин? Что вообще может возразить пуле - мишень?

\"Антифашистский союз ставит только одну практическую цель - не допускать прихода к власти сил тоталитаризма в России. Эта цель будет достигнута противодействием распространению фашизма и коммунизма всеми конституционными методами активной пропаганды в соответствии с международными соглашениями\".

Что тут скажешь? Это, без сомнения, правильный путь. Единственно верный. Если идти по нему, никуда не сворачивая - и, главное, не нарушая международных соглашений, - можно уверенно надеяться, что лет через шестьсот - а то и через шестьдесят - общественное мнение в России скажет фашизму громкое, дружное: \"Нет!\"

Немножко жаль, что не раньше. Вот журнал \"Молодая гвардия\" в аккурат к октябрьским событиям прошлого года напечатал \"Протоколы сионских мудрецов\" роковую, зловещую книгу. Без нее Гитлер не так легко свел бы с ума Германию. Растлить другие цивилизованные страны оказалось трудней - в частности, потому, что году так в 1934-м в городе Берне состоялся суд над шайкой негодяев, тиснувших \"Протоколы\" в Швейцарии. Изучив книгу и заслушав многочисленных экспертов и свидетелей, суд признал \"Протоколы\" непристойным сочинением, пропагандистской фальшивкой. Отчеты о процессе, продолжавшемся года два, публиковались во всех газетах мира - кроме германских и советских. И наваждение прошло.

Поступок \"Молодой гвардии\" дал, казалось бы, повод провести подобный судебный процесс в России. Двое интеллигентов (интересно, сколько их у нас всего?) даже обратились с таким предложением в прокуратуру. Не тут-то было. В четверг на этой неделе получили по рукам.

\"Сообщаю, что по факту публикации \"Протоколов сионских мудрецов\" в журнале \"Молодая гвардия\" (№ 10, 1993 г.) Кировской межрайонной прокуратурой г. Москвы проведена проверка и вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела на основании п. 2 ст. 5 УПК РСФСР, то есть за отсутствием в действиях состава преступления.

Оснований для отмены принятого решения не имеется.

Начальник отдела по надзору за исполнением законов о международных отношениях.

Л. Н Садовников\"

Так что лет шестьдесят придется потерпеть. Или шестьсот. Но зато через шестьсот эту прокуратуру родная КПСС не узнает. А до тех пор - слабонервных просят не беспокоиться.

Но ведь и нельзя сказать, что наблюдается сколько-нибудь заметное беспокойство. Страна, похоже, освоилась с мыслью, что придется пройти еще и фашизмом - как выразился бы Герцен.

Я соскользнул на тему, всем надоевшую. Гораздо лучше было бы рассказать, какая замечательная вещь - \"Полет\" Гайто Газданова. Лично для меня самое важное событие прошедшей недели - что наконец дошли руки до журнала \"Дружба народов\", где этот роман.

Но что поделать? Бывает, знаете, такое небо, такая игра лучей... Погода слякотная. У Гостиного двора торгуют почему-то оренбургской газетой с заголовками типа \"Слава патриотам-черносотенцам!\". На столе анонимное письмо, сегодня полученное: неизвестный доброжелатель в последний раз предупреждает, что если не перестану марать страницы газет и засорять эфир подвесят \"вниз тыквой\". А по телевизору, по радио - все знай просят друг у друга денег. Просто какой-то хор нищих. Особенно армия страдает: буквально не на что содержать самую большую в мире коллекцию генералов и бомб. И культура тоже стонет. Мастеров культуры тоже ведь многие тысячи. Им на собрания антифашистов ходить недосуг. Каждый хочет помочь народу по-настоящему - поставить, например, на театре \"Чайку\" с настоящим прудом, и чтобы в нем плескались золотые рыбки - но без спонсоров и дотаций разве что-либо путное сочинишь? В лучшем случае - \"Реквием\" какой-нибудь, или \"Чевенгур\", или \"Архипелаг ГУЛАГ\".

Короче - скучно как-то.

Очень недостает ангела над Петропавловским собором. Веселый был ангел, стремительный. Скорей бы, что ли, вернули его на место. Взгляни, так сказать, на дом свой, ангел!

Март 1994

РИМСКИЙ ПАПА И АБСУРД

Общественная жизнь бездарна, как репортажи из ЮАР: пробегают, приплясывая, толпы полуголых, а на следующей картинке трупы - а кто кого убил и за что, неизвестно и вроде бы не важно.