Перевод: группа “Исторический роман“, 2015 год.

Перевод и редакция: david_hardy, Oigene, gojungle, Elena_Panteleevа и Sam1980 .

Домашняя страница группы В Контакте: http://vk.com/translators_historicalnovel

Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!











Предисловие



Во вторник, двадцать второго мая 1980-го года, человек по имени Генри Хилл отважился на единственный, на его взгляд, разумный шаг – решил прекратить своё существование. Он находился в тюрьме округа Нассау, и ему грозило пожизненное заключение за подпольную торговлю наркотиками в крупных размерах.

Федеральные следователи допрашивали его об участии в ограблении немецкой авиакомпании \"Люфтганза\" на сумму в шесть миллионов долларов, крупнейшем успешном ограблении в истории Америки.

Вслед за федералами в очереди стояла полиция Нью-Йорка, желавшая допросить его по десяти убийствам, последовавшим за ограблением \"Люфтганзы\". Министерство юстиции хотело допросить его по убийству, в котором был замешан Микеле Синдона, осужденный итальянский финансист.

Особый отдел по борьбе с организованной преступностью интересовался баскетболистами бостонского колледжа, которых Генри путем подкупа вовлек в аферу по занижению счета в игре. Сотрудники министерства финансов искали ящики с автоматическим оружием и мины \"клеймор\", которые Генри украл из арсенала в Коннектикуте.

Прокуратура Бруклина желала получить сведения о найденном в рефрижераторе трупе, который был так сильно заморожен, что на разморозку ушло целых два дня, прежде чем экспертам удалось произвести вскрытие.

Арест Генри тремя неделями ранее не наделал столько шумихи.

Не было ни крупных заголовков в газетах, ни сообщений в вечерних новостях. Его арест был лишь одним из десятка других, слегка раздутых операций по изъятию многомиллионных партий наркотиков, которые полиция проводила каждый год, чтобы отличиться. Но арест Генри Хилла оказался неимоверной удачей. Хилл вырос в мафии. Он был лишь механиком, но знал все. Знал, как работает система. Знал, кто смазывает механизм.

Знал, где закопаны трупы. Полиция понимала, что если Генри Хилл заговорит, то она получит ключи к дюжине арестов и обвинительных заключений. Генри же понимал, что даже если он не заговорит, то его собственные друзья убьют его, точно так же, как убили всех, кто был замешан в ограблении \"Люфтганзы\".

В тюрьме Генри узнал новости: его покровитель, Пол Варио, семидесятилетний мафиозный главарь, в доме которого Генри провел детство, порвал с ним, а Джеймс \"Джимми Джентльмен\" Бёрк, ближайший друг Генри, его поверенный и партнер, человек с которым он проворачивал аферы и махинации, замышлял его убить.

При таких обстоятельствах Генри принял свое решение - он стал участником федеральной программы по защите свидетелей. Его жена, Карен, и их дети - пятнадцатилетняя Джуди и двенадцатилетняя Рут - перестали существовать вместе с ним.

Им дали новую личность. Следует признать, что Генри Хиллу было намного легче исчезнуть, нежели обычному гражданину, поскольку доказательства существования Генри были крайне ничтожны. Его собственный дом был оформлен на тещу. Машина зарегистрирована на имя жены.

Карты социального страхования и водительские права, которых у него было по нескольку штук, все были фальшивыми и выписаны на вымышленные имена. Он никогда не путешествовал на самолете по билету, взятому на свое имя. В действительности, кроме свидетельства о рождении, единственным документальным доказательством того, что Генри Хилл существовал, был его \"желтый лист\", список задержаний, которые начались еще с его юношеских лет знакомства с мафией.

Спустя год после ареста Генри, со мной связался прокурор, сообщивший, что Генри ищет человека, который сможет описать его историю. В то время большую часть своей журналистской карьеры я писал статьи про деятелей организованной преступности, и мне порядком надоел самовлюбленный бред необразованных гангстеров, прикидывавшихся великодушными крестными отцами.

К тому же я никогда не слышал про Генри Хилла. В моем офисе хранятся четыре коробки с карточками, на которых я машинально записываю имена и различные сведения о каждой мелкой или крупной личности преступного мира, с которой сталкиваюсь в газетах или судебных сводках.

Когда я порылся в них, то обнаружил карточку с Хиллом, датированную 1970-ым годом, где он ошибочно числился членом семейства Джозефа Боннано. Но, исходя из той горы информации, что на него нарыли полицейские спустя год после ареста, и важности, которую они придавали ему как свидетелю, стало понятно, что с Генри Хиллом стоит встретиться.

Поскольку он проходил по федеральной программе защиты свидетелей, встреча должна была состояться в месте, гарантировавшем безопасность. Мне приказали встретиться с двумя федеральными маршалами возле кассы авиакомпании \"Брэнифф\" в аэропорту Ла-Гуардия.

Когда я туда пришел, двое мужчин уже держали в руках мой билет. Они спросили, не хочу ли я сходить в туалет. Меня удивил столь странный вопрос из уст федеральных агентов, но они объяснили, что не могут упускать меня из виду, пока мы не взойдем на борт самолета.

Они не могли допустить, чтобы я узнал место назначения и затем тайком слил кому-то информацию о том, куда направляюсь. Как, оказалось, полетели мы не самолетом авиакомпании \"Брэнифф\", и в том месте, где мы приземлились, нас не ждал Генри Хилл. Понадобилось два перелета, чтобы добраться до города, в который Хилл и его охрана из федералов прибыла несколькими часами ранее.

Хилл оказался удивительным человеком. Он говорил и вел себя не так, как гангстеры, с которыми мне приходилось встречаться. Говорил он связно и грамотно. Время от времени улыбался. Он прекрасно знал мир, в котором вырос, но говорил о нем со странной отрешенностью и отлично умел смотреть на вещи со стороны.

Большинство гангстеров, у которых в течение многих лет мы брали интервью для книг и статей, не могли отделить себя от собственного прошлого, чтобы посмотреть на свою жизнь со стороны. Они столь слепо следовали гангстерскому пути, что редко замечали происходившее вокруг. Генри Хилл же был сама наблюдательность. Он был очарован миром, в котором вырос, и едва ли существовала деталь, которой он не помнил.

Генри Хилл был гангстером. Он был мошенником. Он устраивал аферы и разбивал головы. Знал, как подмазать и как манипулировать. Генри являлся настоящим рэкетиром, ярко выраженным представителем преступного мира, этой rara avis[1], за изучение которой с удовольствием возьмутся не только социальные антропологи, но и полицейские.

На улицах он и его друзья называли себя \"славными парнями\". Мне кажется, что книга о жизни Генри позволит нам заглянуть внутрь мира, который упоминался лишь непосвященными или самим capo di tutti capi [2].





Глава первая



Генри Хилл столкнулся с миром мафии случайно. В 1955-ом году в поисках подработки после занятий в школе Генри забрел на грязную, облупленную стоянку такси, которая находилась около дома № 391 на Пайн-стрит, рядом с Питкин-авеню, между Браунсвилом и Ист Нью-Йорком в Бруклине.

Одноэтажное, выходящее на улицу административное здание стоянки и диспетчерская находились прямо через улицу, где он жил вместе с матерью, отцом, четырьмя старшими сестрами и двумя братьями. Сколько себя помнил Генри, это место всегда его притягивало.

Еще до того, как начать там работать, Генри видел, как через квартал проплывали длинные чёрные кадиллаки и линкольны. Он наблюдал за бесстрастными лицами посетителей стоянки и навсегда запомнил их большие широкополые плащи. Некоторые из посетителей были столь внушительных размеров, что когда вылезали из своих машин, те приподнимались на несколько дюймов. Он видел сверкающие кольца и украшенные драгоценностями ременные пряжки, массивные золотые браслеты, на которых держались тонкие платиновые часы.

Люди со стоянки не походили ни на кого в районе. По утрам они надевали шелковые костюмы и набрасывали носовые платки на крылья своих автомобилей, прежде чем к ним прислониться, чтобы поговорить.

Он видел, как они парковали свои машины во втором ряду и никогда не получали штрафов, даже когда парковались впритык с гидрантами. Зимой он замечал, что снегоочистительные машины первым делом расчищали снег на парковке таксомоторной стоянки, а затем принимались за школьный или больничный двор. Летними вечерами здесь всю ночь орали и резались в карты, и Генри знал, что никто, даже мистер Манкузо, который жил ниже по кварталу и имел привычку вечно ворчать, не осмелится пожаловаться.

И люди на стоянке были богаты. Они размахивали пачками двадцатидолларовых купюр, круглых, как мяч для игры в софтбол [3], а на их мизинцах красовались кольца с бриллиантами размером с грецкий орех. Вид всей этой роскоши, власти и размаха дурманил.

Сначала родителям Генри нравилось, что их энергичный сын нашел работу через улицу. Отец Генри, Генри Хилл-старший, трудолюбивый монтер в строительной компании, всегда понимал, что молодежь должна работать и знать цену деньгам, которые всегда просит. На зарплату монтера ему приходилось содержать семь детей, так что дополнительный доход всегда приветствовался.

С двенадцати лет, когда Хилл-старший прибыл в США из Ирландии, вскоре после смерти отца, ему приходилось заботиться о матери и трех младших братьях. Именно работа с юного возраста, твердил он, учит молодежь ценить деньги. Американские подростки, в отличие от своих ирландских сверстников, желали взрослеть дольше необходимого.

Мать Генри, Кармела Коста-Хилл, также была в восторге от того, что её сын нашел работу неподалеку от дома, но совсем по иной причине. В первую очередь, она понимала, что отца обрадует работа сына. А во-вторых, надеялась, что работа после школы позволит держать сына подальше от дома, чтобы тот не ссорился с сестрами.

И если Генри будет работать, она сможет уделять больше времени Майклу, младшему сыну, который родился с искривлением позвоночника, обрекшим его на постель и инвалидное кресло. Восторг Кармелы Хилл почти сменился восхищением, когда она узнала, что Варио, семья, владевшая таксомоторной стоянкой, происходит из того же уголка Сицилии, что и она.

Кармела Коста приехала в Америку ребенком и вышла замуж за высокого, привлекательного, черноволосого ирландца, которого встретила в своем районе в возрасте семнадцати лет, но никогда не обрывала связей с родиной.

Она всегда готовила сицилийские блюда, например, сама делала пасту или знакомила мужа с подливкой из анчоусов и кальмаров, предварительно выбросив его бутылку с кетчупом. Она по-прежнему верила в силу сицилийских святых, таких как Святой Панталеоне, целитель зубных болей.

Как и многие иммигранты, Кармела верила, что люди с ее исторической родины оставались тесно с ней связанными. Новость о том, что её сын получит свою первую работу у пайзани [4] была ответом на все её молитвы.

Однако вскоре родители Генри изменили свое мнение о работе сына после уроков. Спустя пару месяцев они обнаружили, что то, что началось, как временное занятие, втянуло их сына по полной. Генри-младший всегда находился на стоянке. Если у матери было для него поручение, то его всегда можно было отыскать там.

Он околачивался на стоянке утром до того, как шел в школу, он был там, когда уроки завершались. Отец спрашивал про домашнее задание. \" Я сделаю его на стоянке\" - отвечал он. Мать заметила, что он больше не играет со сверстниками. \"Мы играем на стоянке\" - ответил он.

\"Мой отец был всегда зол. Он родился злым. Он постоянно злился, что ему приходилось вкалывать за копейки. Монтеры, даже те, кто состоял в профсоюзе, в те дни зарабатывали гроши.

Он злился из-за того, что в трехкомнатной квартире с четырьмя моими сестрами и двумя братьями всегда стоял гам. Он кричал и требовал покоя и тишины, но даже затаись мы все как мыши, он продолжал орать, вопить и бить тарелки о стену. Отец злился, что мой брат Майкл родился парализованным ниже пояса.

Но по большей части его злило, что я крутился возле стоянки. 
- Они негодяи! - кричал он. - Ты наживешь себе неприятности! 
Но я лишь прикидывался, что не понимаю, о чем он говорит. Я отвечал, что всего лишь бегаю по поручениям после школы, вместо того, чтобы делать ставки на бегах. Я клялся, что хожу в школу, где меня не видели уже несколько недель.

Но он никогда не покупался. Он знал, что в действительности происходило на стоянке. Время от времени, после того как отец напивался, он меня колотил. Но тогда мне было наплевать. Все через это проходят.

Тогда, в 1955-ом году, стоянка на Евклид-авеню и лимузин-сервис в Браунсвиле и Ист Нью-Йорке являлась нечто большим, чем простая диспетчерская для местных такси.

Они служили притоном завсегдатаям ипподромов, адвокатам, букмекерам, гандикаперам[5], бывшим жокеям, нарушителям условий досрочного освобождения, рабочим строек, представителям профсоюзов, местным политикам, водителем грузовиков, владельцам тотализаторов, лотерейным курьерам, поручителям под залог, безработным официантам, ростовщикам, свободным от дежурства копам и даже парочке наемных убийц времен старой \"Корпорации убийств\"[6].

Стоянка была также неофициальной штаб-квартирой Поли Варио, восходящей звезды одного из пяти преступных кланов Нью-Йорка и человека, который в то время держал весь район.

Всю свою жизнь Варио то и дело оказывался за решеткой. В 1921-ом году, в возрасте одиннадцати лет, он отсидел семь месяцев за бродяжничество, и всю оставшуюся жизнь его арестовывали за ростовщичество, кражи со взломом, уклонение от налогов, попытки подкупа, букмекерство, за сопротивление при аресте, систематическое насилие и мелкие правонарушения.

По мере того как Поли становился могущественней, большинство выдвинутых против него обвинений снимались или потому, что свидетели не приходили в суд, или великодушные судьи предпочитали наложить на него штраф. Так, например, судья бруклинского суда первой инстанции Доминик Риналди оштрафовал Поли на двести пятьдесят долларов по обвинению в даче взятки и преступных замыслах, за которые он мог схлопотать пятнадцать лет.

Варио старался держать в рамках приличия район, который окрестили адом. Он ненавидел ненужное насилие (если только, конечно, сам не стоял за ним), по одной простой причине - это вредило бизнесу. В беспорядке разбросанные на улицах трупы всегда приносили неприятности и раздражали полицию, которая в то время предпочитала смотреть сквозь пальцы на многие дела гангстеров.

Поли Варио был крупным мужчиной ростом почти в шесть футов и весом под сто килограмм и выглядел еще внушительней. Массивные руки и грудь придавали ему сходство с борцом сумо, и даже ходил он грузной походкой человека, знающего, что люди и дела могут его подождать.

Его нельзя было испугать, ничто его не удивляло. Если раздавался хлопок двигателя или кто-то его окликал, голова Поли поворачивалась, но очень медленно. Он казался неуязвимым. Уравновешенным. Он источал апатию, что сопутствует лишь абсолютной власти. Не то чтобы Варио не мог двигаться проворно, когда хотел.

Генри видел, как однажды он схватил укороченную бейсбольную биту и целых пять лестничных пролетов гнался за человеком шустрее него, чтобы выбить из него долги. Но, в основном, Варио предпочитал не париться. В двенадцать Генри начал бегать по поручениям Поли.

Вскоре он носил Варио сигареты \"честерфилд\", черный кофе без сливок и сахара, передавал донесения. В день по паре десятков раз Генри выпрыгивал и запрыгивал в черную \"импалу\" Варио, когда они ездили на встречи в городе. Пока Варио ждал за рулем, Генри приводил к машине для разговора просителей или гангстеров.

\"На 114-ой улице в Восточном Гарлеме, где старики не доверяли даже собственному носу, они косились на меня прищуренными глазами каждый раз, когда Поли приводил меня в клуб. Я был мальцом, а они вели себя так, словно я был копом. Наконец, когда один из них спросил Поли , кто я такой, он посмотрел на них так, словно они спятили. 
- Кто он? - переспросил Поли. - Кузен. Моя кровь. 
С тех пор истуканы улыбались.

Я многому обучался и хорошо зарабатывал. Когда я чистил лодку Поли, мне не только платили, но остаток дня я проводил, рыбача. Мне лишь надо было снабжать Поли и остальных парней холодным пивом и вином. Поли владел только одной безымянной лодкой в Шипсхед-бей.

Поли никогда и нигде не ставил свое имя. Он даже не писал свое имя на дверном звонке. У него никогда не было телефона. Он ненавидел телефоны. При аресте он всегда давал адрес своей матери на Хэмлок-стрит. Всю свою жизнь он держал лодку и ни одной не дал имени. Он часто мне говорил: 
- Никогда нигде не ставь своего имени! 
Я и не ставил.

Я научился угадывать все желания Поли еще до того, как он попросит. Я знал, когда следует остаться, а когда исчезнуть. Это было внутреннее чутье. Никто меня не учил. Никто не говорил, сделай это или не делай то. Я просто знал.

Уже в двенадцать лет знал. Помню, спустя пару месяцев, к Поли зашли на разговор местные ребята. Я поднялся, чтобы уйти. Мне не надо было напоминать.

Рядом крутились и другие парни, они тоже поднялись. И тут Поли поднимает голову. Видит, что я ухожу. 
- Все в порядке, - улыбаясь, говорит он мне, - можешь остаться. 
Остальные ушли. Я видел, что они даже обернуться боялись, а я вот остался. Остался на следующие двадцать пять лет\".

Когда Генри начал работать на стоянке, Пол Варио правил Браунсвилем, как местный раджа. Варио контролировал почти все подпольные игры, ростовщиков, профсоюзы и рэкет в районе.

Как капо семейства Луккезе, Варио был обязан поддерживать порядок среди городских головорезов. Он разбирал жалобы, отменил вендетты и улаживал распри между тупоголовыми и упрямыми бандитами.

Используя своих четырех братьев как подставных лиц и партнеров, Варио тайно контролировал несколько легальных заведений в районе, включая стоянку. Он владел пиццерией \"Престо\", просторным рестораном с окошком для продажи пиццы на Питкин-авеню, на углу возле стоянки.

Там Генри научился готовить, там же научился подводить баланс лотерейного банка, который использовал подвал пиццерии, как счетную контору. Варио также владел цветочным магазином \"Фонтенбло\" на Фултон-стрит, в шести кварталах от стоянки. Там Генри научился плести искусные похоронные венки, которые заказывали для почивших представителей городских профсоюзов.

Старший брат Варио, Ленни, был представителем строительного профсоюза и бывшим бутлегером и прославился тем, что как-то раз его арестовали вместе с Лаки Лучиано. Ленни, неизменно в обтекаемых солнечных очках и с до блеска отполированными ногтями, был связным Поли с местными подрядчиками и менеджерами строительных компаний, которые платили Поли взносы или наличными, или рабочими местами без выхода на работу, чтобы уберечь свои предприятия от стачек или поджогов.

Следующим по старшинству рождения шел Поли. Томи Варио, третий брат семейства, тоже был делегатом строительного профсоюза и щеголял несколькими арестами за проведение подпольных игр. Томми приглядывал за букмекерскими и ростовщическими операциями Варио на дюжине строек.

Четвертый Варио, Вито, также известный как Тадди, управлял стоянкой, где Генри получил свою первую работу. Именно Тадди Варио принял Генри на работу, когда мальчик появился на стоянке. Сальваторе \"Бэйб\" Варио, самый младший из братьев, проводил подпольные игры в квартирах, школьных подвалах и гаражах каждую ночь и дважды в день по выходным. Бэйб был также ответственен за улаживание дел с местной полицией, чтобы гарантировать спокойное проведение игр.

Все братья Варио были женаты и жили в одном районе. У всех имелись дети, некоторые одного возраста с Генри. По выходным братья Варио вместе с семьями собирались в доме матери (их отец, прораб на стройке, погиб, когда они были детьми), где проводились шумные карточные игры под непрерывный банкет из пасты и блюд из телятины и курицы, выплывавших из кухни почтенной миссис Варио.

Для Генри не было ничего волнительней или интересней, чем эти шумные игры или угощение. Перед его глазами проходила целая вереница друзей и родственников Варио, большинство из которых совали ему скомканные долларовые бумажки в карман рубашки. В подвале стояли аппараты для игры в пинбол, а на крыше ворковали голуби. Всегда лежали подносы с канноли, итальянскими пирожными с кремом, присланные в качестве подарка, и блюдца с гранитой и джелато [7].

\"С первого же дня на стоянке я понял, что обрел семью. Особенно после того, как они узнали, что я наполовину сицилиец. Оглядываясь назад, я понимаю, что все изменилось, когда они узнали про мою маму.

Я был не просто одним из местных пареньков, помогавших на стоянке. Я неожиданно оказался у них дома, рылся в их холодильниках. Я бегал по поручениям жен Варио и играл с их детьми. Они давали мне все, что я желал.

Еще до того, как я начал работать на стоянке, меня восхищало это место. Я наблюдал за ними из своего окна и мечтал стать похожим на них. В двенадцать лет все мои мечты сводились к тому, чтобы стать гангстером. Славным парнем.

По мне, так быть гангстером лучше, чем президентом Америки. Иметь власть среди тех, кто ее не имеет. Тех местных ничтожеств-работяг, у которых не было никаких прав. Быть гангстером значило заправлять всем миром. Я мечтать стать гангстером так же, как другие дети мечтали стать врачами, актерами, пожарниками или бейсболистами\".

Внезапно Генри обнаружил, что может пойти куда угодно. Ему больше не приходилось по воскресеньям стоять в очереди за свежим хлебом в местной итальянской булочной. Владелец просто выходил из-за прилавка, совал ему под мышку теплые буханки и махал рукой на прощание.

Люди больше не парковались на стоянке Хиллов, хотя у его отца никогда не было машины. Как-то раз местные ребята даже помогли матери Генри донести до дома продукты. Генри понимал, что другого такого мира не существует, по крайней мере, такого, двери в который были бы для него открыты.

Тадди (Вито) Варио, заправлявший стоянкой, долгое время искал сметливого и проворного паренька. Тадди потерял левую ногу в корейской войне, и хоть и привык к своему увечью, был не столь проворен, как ему бы хотелось.

Тадди нуждался в помощнике для чистки такси и лимузинов. Ему нужен был паренек, который мог в трудную минуту обслужить пиццерию \"Престо\" и разносить пироги. Кого можно было отправить в его небольшой бар с грилем и четырьмя столами в двух кварталах, чтобы снять деньги с кассы. Кто-то достаточно сообразительный, чтобы правильно принимать заказы на сэндвичи, и достаточно шустрый, чтобы приносить кофе горячим, а пиво холодным.

Другие подростки, включая его собственного сына, Вито-младшего, были безнадежны. Они вяло слонялись без дела. Они жили в тумане. Время от времени кто-то из них брался за поручение и исчезал. Тадди нужен был сообразительный паренек, который знал, что к чему. Пацан, который хотел пробиться в жизни. Парень, которому можно было доверять.

Генри Хилл подходил идеально. Он был сметлив и расторопен. Он справлялся с поручениями быстрее кого-либо прежде, и все ловил на лету. По баксу за машину он драил такси и лимузины (лимузины использовали на похоронах, свадьбах или доставляли крупных игроков на подпольные игры Варио), и затем драил по второму кругу, но уже бесплатно.

Тадди был так доволен решимостью и ловкостью Генри, что после двух месяцев работы начал обучать Генри водить такси и лимузины на парковке стоянки. Восхитительные были мгновения. Тадди выходил из здания, держа в руках телефонную книгу, чтобы Генри смог увидеть его из-за приборной доски, полный решимости, что он, двенадцатилетний пацан, будет парковать машины в конце дня.

На обучение ушло четыре дня, но к концу недели Генри осторожно проводил такси и лимузины между пожарными шлангами и заправочными колонками. Спустя шесть месяцев Генри парковал задним ходом лимузины с филигранной точностью и резким визгом тормозов перед своими одноклассниками, которые с восхищением и завистью смотрели из-за местами поломанной деревянной изгороди.

Однажды Генри заметил, как его отец, так и не научившийся водить, тайком наблюдает за ним из-за ограды. Той ночью Генри ждал, что отец обмолвится про его вождение, но Хилл-старший съел свой ужин в молчании. Генри, конечно, понимал, что говорить об этом не следовало. Чем меньше разговоров о его работе на стоянке, тем лучше.

\"Я был самым счастливым парнем в мире. Люди вроде моего отца не могли этого понять, но я был частью чего-то. Я был посвященным. Со мной обращались как со взрослым. Моя мечта сбывалась. Гангстеры кидали мне ключи, и я парковал их кадиллаки. Я из-за приборной доски еще ничего не видел, а уже парковал кадиллаки\".

В двенадцать лет Генри зарабатывал больше, чем мог потратить. Поначалу он приглашал своих одноклассников на верховые поездки по Канарси. Иногда он оплачивал им день в стиплчейзском парке аттракционов, который завершался прыжком с парашюта с двухсотшестидесятифутовой вышки.

Однако со временем Генри надоели одноклассники и его собственная щедрость. Вскоре он осознал, что ни поездкам верхом на взмыленных лошадях, ни аттракционам не сравниться с приключениями на стоянке.

\"Мой старик был из числа тех людей, что вкалывают всю жизнь, а зарабатывают гроши. Когда я был маленьким, он частенько говаривал, что он - человек \"подземки\", и от этого мне хотелось плакать.

Он помог организовать местную третью ячейку профсоюза монтеров и заработал себе венок на похороны. Он работал на Нью-Йоркских небоскребах в Манхэттене, застройке жилых кварталов в Куинсе, а мы так и не смогли выбраться из трехкомнатной квартиры, набитой семью детьми, один из которых был прикован к постели искривлением позвоночника. Денег на еду хватало, но больше ни на что.

А я каждый день видел, как все, и не только гангстеры, зарабатывают деньги. Жизнь моего старика была не для меня. Сколько бы он не орал или не бил меня, я никогда его не слушался. Я его даже не слышал. Я был поглощен тем, как научиться делать деньги. Я учился зарабатывать.

И каждый день приносил что-то новое. Я делал доллар тут и доллар там. Я слушал, как парни планируют аферы и срывают куш. Это было в порядке вещей. Я ведь крутился на стоянке каждый день.

Краденые товары непрерывным потоком стекались и выходили со стоянки. Тут были ящики с украденными тостерами, свеженький кашемир прямо с грузовиков, коробки с безакцизными сигаретами, угнанные у каких-то дальнобойщиков, которые даже не могли обратиться к копам.

Вскоре я доставлял лотерейные билеты в квартиры и дома по всему кварталу, в которых парни Варио на счетных машинах подсчитывали дневную выручку. Люди сдавали Варио комнату с телефоном в своей квартире за сто пятьдесят долларов в неделю. По тем временам это были неплохие деньги.

Парням требовалось лишь два-три часа в конце дня, чтобы подвести баланс и определить выигрышные билеты. Множество раз местечки, которые выбирали Поли с его счетоводами, принадлежали родителям детей, с которыми я ходил в школу.

Поначалу они удивлялись, заметив меня с большим кульком лотерейных билетов. Они думали, что я пришел поиграть с их детьми. Достаточно скоро они узнали, кто я. Они поняли, что я пошел по другой тропе.

После того, как я заработал свои первые деньги и набрался храбрости пойти в магазин без своей матери, я отправился в \"Бенни Филдз\" на Питкин-авеню. Именно там одевались все славные парни.

Вышел я оттуда, облаченный в темно-синий двубортный костюм в полоску с такими острыми лацканами, что меня могли арестовать, попытайся я взмахнуть ими. Я был ребенком. Гордым ребенком. Когда я пришел домой, мать бросила на меня взгляд и воскликнула:
- Ты выглядишь, как гангстер!
Тогда я почувствовал себя еще лучше\".

В тринадцать лет Генри уже год отработал на стоянке. Он был красивым подростком с ясным открытым лицом и ослепительной улыбкой. Густые темные волосы он зачесывал назад.

Взгляд его темно-коричневых глаз был столь ясен и остер, что в них сверкало возбуждение. Он был пройдохой. Генри научился избегать отцовских порывов гнева и стал специалистом по проскальзыванию мимо охранников на ипподроме, утверждавших, что он слишком юн, чтобы слоняться около здания клуба, в особенности во время учебы.

С расстояния он выглядел уменьшенной копией тех, кем восхищался. Генри носил почти такую же одежду, пытался перенять их жесты, ел те же скунгили [8] и блюда с кальмарами, от которых его тошнило, стаканами поглощал обжигающий горький кофе, несмотря на то, что тот был ужасным на вкус и так обжигал рот, что хотелось плакать.

Он был карманным гангстером, подростком в одежде мафиози. Но при этом Генри постигал мир, в котором жил, и едва ли юные ученики самураев или служки буддистских монахов относились к своему обучению серьезней Генри.





Глава вторая



\"Я крутился на стоянке с утра до ночи и с каждым днем узнавал все больше. В тринадцать лет я уже продавал лотерейные билеты и фейерверки.

Я просил водителей такси купить для меня шесть упаковок пива и затем с надбавкой перепродавал их в школьном дворе.

Я сбывал краденый товар местных малолетних жуликов. Я давал им аванс и затем продавал радио, приемники, коробки со свитерами, которые относили к одному из парней на стоянки.

До начала прибыльных праздников, таких как Пасха или День Матери, вместо школы я отправлялся навариваться вместе с Джонни Маццолой. Джонни, живший напротив стоянки, был завсегдатаем ипподромов. Время от времени он забирал меня сливать двадцатидолларовые фальшивки, которые скупал у Бинси-фальшивомонетчика в Озон-парке по десять центов за доллар.

Мы переходили от магазина к магазину, из квартала в квартал. Джонни поджидал меня в машине, пока я бегал купить что-нибудь на пару баксов фальшивой двадцаткой.

Джонни научил меня, как размягчить фальшивку холодным кофе и сигаретным пеплом за ночь до того и затем оставить просыхать. Он советовал меня вести себя так, словно я спешу, когда подхожу к кассиру. Он также наказал мне не брать более одной купюры за раз.

Если попадешься при подобном раскладе, то всегда сможешь отвертеться, заявив, что тебе ее подсунули. Он был прав. Это работало. Пару раз меня поймали, но я всегда с плачем убегал. Я ведь был всего лишь ребенком. Я принимался кричать и вопить, что мне придется все рассказать маме. А она побьет меня за то, что я потерял деньги.

Затем я изо всех ног бежал из магазина, и мы переходили в другой район. У нас обычно была в запасе пара дней, пока двадцатки не начинали стекаться в местные банки и настораживали магазины.

Тогда у кассиров рядом со стойкой появлялись списки с серийными номерами фальшивок, и мы перебирались в другой район. K концу наварного дня заднее сидение машины было так набито двухдолларовыми пончиками, сигаретами и бритвами, что мы не могли смотреть в заднее стекло.

На Рождество Тадди научил меня, как просверлить отверстия в стволах хилых праздничных елок, которые он скупал за бесценок, и затем засунуть в них ветки. Я так набивал их ветками, что даже жалкие елочки выглядели пышно.

Затем мы сбывали их по высоким ценам, в основном ночью и рядом с остановкой метро на Евклид-авеню. Дня через два ветки начинали отваливаться и падать Они падали еще быстрей, укрась вы их игрушками.

Мы всегда изобретали аферы. Афера была везде. Тадди пристроил меня работать разгрузчиком в одном из дорогостоящих продовольственных магазинов, где я передавал самые дорогие продукты в окно такси Тадди, которое он удобно парковал неподалеку.

Дело было не в том, что Тадди, Ленни или Поли нуждались в товарах - импортном оливковом масле, прошутто [9] или тунце. У Варио хватало денег, чтобы выкупить сто таких магазинов. Просто краденое всегда слаще купленного.

Уже позже, когда я успешно занялся крадеными кредитками, я помню, как Поли всегда просил у меня краденые кредитки каждый раз, когда он со своей женой Филлис выходил на ночь прошвырнуться

Поли называл их \"малдунами\" [10], и всегда отмечал, что у купленного на \"малдун\" ликера вкус особый. Возможно, кого-то удивит, что парень вроде Поли Варио, капо [11] семейства Луккезе, даже задумается о том, чтобы пойти куда-нибудь с женой и рискнуть быть пойманным за краденую кредитку.

Но знай вы \"славных ребят\", то поняли бы, что изюминка вечера для Поли состояла в том, что он кого-то надувал. Дело было не в музыке, танцах или еде, а он обожал еду, или даже не в том, что он выходил с Филлис, которую просто боготворил. Настоящий кайф вечера, самая большая радость для Поли состояла в том, что он кого-то обкрадывал, и ему это сходило с рук.

После шести месяцев на стоянке я начал помогать Варио в карточных играх и играх в кости, которые они проводили. Я целыми днями помогал Бруно Фаччиоло расставлять столы для игры в кости, точно такие же, как в Вегасе.

Я проводил ночи, доставляя крупных игроков в различные игральные места района, такие как магазин сладостей на Либерти-авеню или гастрономический магазин Эла и Эвелин на Питкин-авеню, или другие квартиры и магазины, где в ту ночь проводились игры.

Пару раз мы даже устроили игры в подвале моей школы, Джуниор Хай Скул 149 на Евклид-авеню. Бэйб Варио подкупил школьного сторожа. Я высматривал копов, особенно парней в штатском из центрального отделения. Насчет местных мне не приходилось беспокоиться.

Их уже подмазали. Я так натаскался, что вскоре всегда мог отличить копов в штатском. Они обычно носили футболки навыпуск, чтобы скрыть свои пушки и наручники. Они всегда приезжали на грязных черных „Плимутах\". У нас даже их номерные знаки были записаны. И ходили они или ездили по кварталу так, словно кричали:
- Не вздумай со мной шутить, я - коп!
Я за милю мог их учуять. Я всегда знал.

Сами игры были просто восхитительны. Всегда собиралось где-то тридцать-сорок ребят. К нам приходили богатые владельцы торговых центров. Бизнесмены. Владельцы ресторанов. Букмекеры. Парни из профсоюзов. Доктора. Стоматологи.

И все это до того, когда можно было без проблем слетать или съездить на ночь в Лас-Вегас. Почти все гангстеры города приходили к нам играть. Велись игры профессионалами, но деньги контролировали Варио. Они сами вели книги и держали кассу.

Дилеры и крупье получали фиксированную ставку или процент со сданных партий. Люди, следившие за играми Поли, были такими же профессионалами, что и сотрудники, надзирающие за играми в казино или на карнавалах. За карточными играми следили профессиональные дилеры, а за играми в кости - крупье и боксмены [12], как в заправском казино.

Швейцарами работали парни со стоянки. Они проверяли каждого входившего. Тут же были и акулы-ростовщики, работавшие на Поли, который получал процент с игр. С каждого банка пять-шесть процентов отходили к игральному дому, и в заведении работал бармен, обеспечивая гостей выпивкой.

Обычно я бегал за кофе и сэндвичами к Элу и Эвелин, пока не понял, что смогу заработать еще больше, если сам стану делать сэндвичи. Приходилось попотеть, но я получал на несколько баксов больше.

Через пару недель Эл с Эвелин поймали меня на улице и завели в свой магазин.

Они хотят поговорить со мной, сказали они. Дела идут плохо, заявили они. После того как я начал делать сэндвичи, они потеряли почти весь свой бизнес на подпольных играх.

У них для меня было предложение. Если я опять стану покупать у них сэндвичи, то они отвалят мне по пять центов с каждого доллара, что я выручу на подпольных играх. Звучало восхитительно, но мне хотелось насладиться этим мгновением

Со мной говорили, как со взрослым. 
- Олрайт, - говорит Эл, а Эвелин хмурится на него, - семь центов с доллара! 
- Идет, - согласился я, но чувствовал восторг. Это был мой первый откат, а мне еще только тринадцать.

Славное было время. Всем заправляли гангстеры. Тогда еще 56-ой стоял, прежде чем произошел Апалачин [13], у гангстеров появились проблемы, а Безумный Джо Галло решил развязать войну своему боссу, Джо Профачи. Именно тогда я вошел в этот мир. И повстречал Джимми Бёрка.

Он часто приходил к нам играть. Тогда ему было где-то двадцать четыре или двадцать пять, но он уже был легендой. Он входил, и все в комнате сходили с ума. Он давал швейцару сотку просто за то, что тот открывал ему двери. Еще по сотне давал дилерам и крупье.

Бармен получал сотню за то, что лед был холодным. Его все обожали. Он давал мне по пятерке каждый раз, когда я приносил ему сэндвич или пиво.

Два пива – две пятерки. Неважно, выигрывал Джимми или проигрывал, у него всегда имелись деньги, и все получали свои чаевые. Спустя некоторое время, когда он узнал меня получше и понял, что я с Поли и Варио, он начал давать мне двадцатки, когда я приносил ему сэндвичи. Он завалил ими меня до смерти. Двадцатка тут. Двадцатка там.

Он не был похож ни на одного из моих знакомых. Варио и остальные итальянцы были дешевками. Время от времени они могли подкинуть тебе доллар, но ненавидели это. Ненавидели расставаться с зеленью. Джимми был из другого мира. Он возглавлял парад. К тому же он был одним из самых крупных угонщиков города.

Он любил красть. В смысле, обожал. Ему нравилось разгружать угнанные грузовики, пока пот не начинал стекать по лицу. В год он угонял около ста грузовиков, в основном те, что шли в аэропорт или выходили из него. Обычно угонщики в качестве предупреждения забирали водительские права.

Водитель понимает, что ты знаешь, где он живет. И если он станет болтать с копами или страховой компанией, то вляпается в неприятности. Свое прозвище \"Джимми Джентльмен\" Джимми получил за то, что хотя как и остальные, он забирал водительские права, но вкладывал пятидесятидолларовую купюру в бумажник водителя до того, как смывался.

Даже припомнить не могу, скольких друзей он так завел в аэропорту. Народ обожал его. Водители предупреждали его людей, когда ожидался крупный груз. Дошло до того, что копы отрядили целую армию, чтобы остановить его, но не сработало. Вышло так, что Джимми ввел копов в долю. Джим мог подмазать даже святого. Он говорил, что подкупить копов, как кормить слонов в зоопарке.
- Знай, подкидывай им фисташки.

Джимми был из тех парней, что обожали киношных злодеев. Он назвал своих сыновей Фрэнком Джеймсом Бёрком и Джесси Джеймсом Бёрком. Он был здоровым парнем и умел драться.

Да и выглядел он бойцом. У него был сломан нос, и Джимми был спор на расправу. При малейшем намеке на неприятности он мог за секунду тебя уделать. Он хватал парня за галстук и размазывал лицом по столу, прежде чем бедняга понимал, что у него проблемы. Парень мог назвать себя счастливчиком, если Джимми отпускал его живым. У Джимми была репутация бешеного. Он мог убить.

В этом никто не сомневался. Джимми мог в одну секунду пожать тебе руку, а во вторую замочить. Ему было без разницы. За ужином он мог быть прекраснейшим парнем во всем мире, но затем мог грохнуть тебя во время десерта.

Его все боялись, даже те, кого боялись. Никто не мог понять, как вести себя с ним, к тому же он был умней всех ребят из своего окружения. Джимми умел зарабатывать. Он всегда приносил Поли деньги, поэтому его бешеные выходки и терпели\".

На четырнадцатый день рождения Тадди с Ленни Варио подарили Генри карточку профсоюза каменщиков. Даже тогда, в 1957-ом году, строительные профсоюзы платили рабочим неплохую зарплату (сто девяносто долларов в неделю), предоставляли своим членам обширную медицинскую страховку и дополнительные льготы, такие как отпуска и больничные.

За такую карточку профсоюза большинство местных работяг дорого бы заплатили - если у них хоть на что-то были деньги. Генри дали карточку с тем условием, что подрядчик внесет его в зарплатный фонд без выхода на работу, а его зарплату делили между собой Варио.

Карточку ему дали также, чтобы облегчить сбор лотерейных ставок или выплат по займам на местных стройках. В течение нескольких месяцев Генри вместо того, чтобы ходить в школу, собирал деньги на различных стройках и приносил все назад в подвал пиццерии \"Престо\", где устроили счетную контору.

\"У меня все шло замечательно. Мне нравилось ходить на стройки. Все знали, кто я. Все знали, что я с Поли. Иногда, поскольку я был членом профсоюза, мне позволяли окатывать водой из пожарного шланга свежие кирпичи. Мне это нравилось. Было весело. Мне нравилось смотреть, как кирпич меняет цвет.

Затем однажды, когда я вернулся домой из пиццерии, отец поджидал меня с ремнем в одной руке и письмом в другой. Письмо пришло от школьного надзирателя. В нем говорилось, что я несколько месяцев не посещал школу.

Своим предкам я говорил, что каждый день туда хожу. Я даже, как прилежный ученик, брал книги и затем оставлял их на стоянке.

А Тадди я говорил, что нас распустили на лето, и с родителями все улажено. Получилось так, что я всех разом надул.

Отец меня так избил, что на второй день Тадди и парни спросили меня, что произошло. Я рассказал им. Я даже сказал, что придется оставить работу укладчика кирпичей.

Тадди сказал, чтобы я не волновался и позвал меня с двумя парнями прокатиться. Едем мы по городу, а я понять не могу, в чем дело. Наконец, Тадди остановился.

Он показывает на почтальона, раздающего почту через улицу. 
– Это твой почтальон? – спросил он. 
Я кивнул. Затем оба парня неожиданно вышли из машины и схватили почтальона. Я глазам не мог поверить.

Посреди бела дня. Тадди вместе с парнями пошли и похитили моего почтальона. Парня затолкнули на заднее сидение, и он посерел. Мне было стыдно на него глядеть. Все молчали.

Наконец мы доехали до пиццерии, и Тадди спросил, знает ли он, кто я такой. Парень кивнул. Тадди спросил, знает ли он, где я живу. Парень опять кивнул.

Затем Тадди сказал ему, что с этого момента все письма из школы будут приходить в пиццерию, а если парень еще раз принесет ко мне домой письмо из школы, то Тадди запихнет его в печь вперед ногами.

Так все уладилось. Больше никаких писем от надзирателей. Никаких писем из школы. По правде говоря, совсем никаких писем. Пока, наконец, спустя пару недель, моя мама не пошла на почту и не пожаловалась\".

После этого Генри почти не утруждал себя посещением школы. Она больше не была нужна. Даже не представляла важности. Было смешно сидеть на уроках про американскую демократию девятнадцатого века, когда он жил в мире сицилийского воровства восемнадцатого.

\"Однажды ночью я услышал шум возле пиццерии. Я выглянул из окна и заметил, как к магазину бежит парень с воплями:
- Меня подстрелили!

Я в первый раз видел, как кого-то подстрелили. Поначалу мне показалось, что он несет в руках сверток сырого мяса из лавки мясника, обмотанный белой бечевкой. Но когда он подбежал ближе, я заметил, что это его рука.

Он выставил руку, чтобы защититься от выстрела из дробовика. Ларри Билелло, старик, который был поваром в пиццерии и отсидел двадцать пять лет за убийство копа, крикнул, чтобы я закрыл дверь. Я закрыл.

Я уже знал, что Поли не хотел, чтобы кто-то отбросил коньки в его пиццерии. Вместо того чтобы впустить парня, я схватил стул и вынес на улицу, чтобы тот смог присесть, пока приедет скорая.

Я снял свой фартук и обмотал ему руку, чтобы остановить кровь. Из парня так хлестало, что фартук мгновенно пропитался кровью. Я вошел внутрь и принес еще фартуков.

Когда приехала скорая, парень был почти что мертвецом. После того, как суматоха унялась, Ларри Биллело был очень зол.

Он обозвал меня мудаком. Сказал, что я - идиот. Сказал, что я просрал на парня восемь фартуков, и помню, я чувствовал себя ужасно. Я чувствовал, что, возможно, Ларри прав.

В это же время какой-то южанин открыл стоянку на углу, на Гленмор-авеню. Он назвал ее \"Мятежное такси\". Парень был полной деревенщиной. Он был то ли из Теннесси, то ли из Алабамы.

Он отслужил в армии и, женившись на местной девушке, решил, что может открыть свой бизнес и конкурировать с Тадди. Он снизил цены. Работал круглые сутки.

Делал спецскидки для клиентов с последнего состава метро или с автобусных остановок на Либерти-авеню до Говард-бич или Рокуэйз. То ли он не знал, как делаются дела, то ли был полным идиотом.

Тадди послал ребят переговорить с деревенщиной. Парни сказали, он упорствует. Тогда сам Тадди пошел с ним поговорить. Тадди объяснил ему, что для двух компаний клиентов не хватит.

Хотя, скорее всего, клиентов хватало, просто Тадди не желал иметь конкурента у себя под боком. Наконец, однажды, когда Тадди целый день крушил все на стоянке, он сказал, чтобы я ждал его возле стоянки в полночь.

Я не мог поверить своим ушам. Я был возбужден. Весь день я не мог думать о чем-либо еще. Я догадывался, что Тадди собирается что-то предпринять с конкурентом, но не мог понять, что именно.

Когда я пришел на стоянку, Тадди уже поджидал меня. В багажнике машины у него лежала пятигалонная канистра с бензином. Мы немного поколесили по району, пока в офисе \"Мятежного такси\" на Гленмор-авеню не погасли огни.

Тогда Тадди дал мне обернутый в тряпку молоток и кивнул в сторону обочины. Я подошел к первому такси, зажмурился и ударил. Меня осыпали осколки.

Я подошел к следующему и вновь ударил. Тем временем Тадди комкал газеты и обливал их бензином. Он пропитывал листки и забрасывал их в разбитые окна.

Когда мы закончили, Тадди схватил пустую канистру и как сумасшедший, прихрамывая, помчался вверх по улице. Никто бы ни за что не догадался, что у Тадди нет ноги, пока ему не приходилось бежать.

Он сказал, что будет глупо, если мы оба останемся стоять посреди улицы с пустой канистрой в руке, когда вспыхнет пламя. Он дал мне полный коробок спичек и велел подождать, пока не подаст знак из-за угла.

Когда Тадди махнул, я зажег первую спичку. Затем, как учили, я поджег весь коробок. Я быстро бросил его в окно, боясь, что оттуда вырвется пламя.

Я подошел ко второму такси и зажег второй коробок, то же проделал и с третьим, и четвертым. Я стоял у четвертого такси, когда почувствовал первый взрыв. На меня полыхнуло жаром, и прогремели взрывы один за другим, но я так быстро мчался, что даже и не оглянулся назад.

На углу я увидел Тадди. В оранжевых отсветах пламени он размахивал пустой канистрой, как тренер у бровки поля, словно меня нужно было подгонять\".

Генри было шестнадцать, когда его арестовали в первый раз. Тадди дал ему и пятнадцатилетнему сыну Поли, Ленни, кредитку \"Тексако\" и велел поехать на заправку на перекрестке Пенсильвания-авеню и Линден-булевард, чтобы купить пару зимних шин для машины жены Тадди.

\"Тадди даже не потрудился проверить украдена или нет кредитка. Он просто дал нам карту и отправил на заправку, где нас знали. Хотя даже знай я, что кредитка краденая, все равно смог бы на ней нажиться.

Знай я, что она в розыске, я бы просто дал ее парню на заправке и сказал:
- Вот, парень, держи, вернешь ее за пятьдесят баксов, а мне отдашь половину. 
Я и на краденой кредитке мог заработать, только Тадди не получил бы свои колеса.

А вместо этого мы с Ленни подъезжаем на заправку и покупаем шины. Парню нужно было поставить на них диски, так что мы расплатились с карты, ну и помотались час на машине. А когда вернулись назад, там нас уже копы поджидали.

Прятались в сторонке. Только я зашел, как выскочили два детектива и говорят, что я арестован. Ленни улизнул. Повязали меня и отвели в участок на Либерти-авеню.

Уже в участке отвели меня в камеру для допроса, а я стал изображать из себя гангстера. 
– Меня через час выпустят, - заявляю я копам. 
Прямо вылитый Джордж Рафт [14]. Тадди с Ленни всегда наказывали мне никогда не заговаривать с копами.

Держать язык за зубами. Потом один из этих копов говорит мне, чтобы я подписал какую-то бумагу. Он, наверное, полным мудаком был. 
– Ничего я буду подписывать, - отрезал я ему.

Тадди с Ленни сказали, что я должен лишь сообщить им свое имя, и они поначалу не верили, что меня действительно зовут Генри Хилл. Один из копов отвесил мне затрещину, потому что не поверил, что парня, который крутится с такими людьми, могут звать Генри Хилл.

Менее чем через час в участке объявился Луис Деленхаузер. \"Отмазчик Луи\", адвокат. Ленни вернулся на стоянку и сообщил, что меня повязали за кредитку. Поэтому Варио прислали Луиса.

Он все уладил. Из участка копы отвели меня в суд, где судья определил залог в размере пятиста долларов. Деньги тут же внесли, и я оказался на свободе.

Когда я повернулся, чтобы выйти из суда, оказалось, что в задних рядах сидят Варио. Поли отсутствовал, потому что отбывал месячный срок за неуважение к закону.

Все улыбались и смеялись, обнимали, целовали меня и хлопали по спине. Это было как окончание учебы. Тадди без конца вопил:
- Что, потерял свою девственность?

Потерял девственность! Это было важным событием. После того, как мы вышли из зала суда, Ленни, Большой Ленни и Тадди отвели меня в бар Винсента Клэма в Маленькой Италии [15], угостив скунгили и вином. Устроили мне вечеринку. А когда мы вернулись на стоянку, оказалось, что нас там все ждали, и мы еще раз отпраздновали.

Два месяца спустя \"Отмазчик Луи\" отмазал меня от обвинения в попытке мелкого мошенничества, и я получил шесть месяцев условно. Возможно, я мог бы отделаться и меньшим.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это был самый глупый способ засветиться в полиции. Но в те дни условное заключение в твоем полицейском досье было не редкостью. Я был так признателен, что Варио заплатили адвокату, и мои родители никогда ни о чем не узнают.

Но теперь я все больше беспокоился. Отец становился все неуправляемей. Я обнаружил ствол в его подвале и отнес его показать Тадди, а затем вернул на место.

Пару раз Тадди просил одолжить ему пушку для друзей. Я не хотел одалживать, но и отказывать Тадди тоже не хотелось. Под конец я начал одалживать пистолет Тадди и получал его через день-два.

Затем я заворачивал пистолет точно так же, в каком состоянии его находил, и клал назад, на верхнюю полку за трубами в подвале.

Как-то раз я пошел достать пистолет для Тадди и обнаружил, что тот пропал. Я понял, что отец догадался о моих делах. Он ничего не сказал, но я знал, что он в курсе. Я чувствовал себя приговоренным к электрическому стулу.

Мне исполнилось уже почти семнадцать. Я отправился в призывной пункт и попытался записаться в армию. Я решил, что это лучший способ избавиться от отца и не заставить Тадди с Поли думать, что я на них зол.

Парни в призывном пункте сказали, что надо подождать до семнадцати, и тогда мои родители или опекун смогут меня записать. Я вернулся домой и рассказал все отцу.

Я хотел записаться в парашютно-десантные войска. Я сказал, что он должен меня записать. Он начал улыбаться и позвал маму и всю семью. Мама занервничала, а вот отец был действительно счастлив.

В тот же день я отправился в призывной пункт на Декалб-авеню и вступил в армию. На следующее утро я отправился на стоянку и рассказал все Тадди. Он решил, что я свихнулся, и сказал, что позовет Поли.

И вот заходит сильно встревоженный Поли. Садится рядом со мной. Он смотрит мне в глаза и спрашивает, нет ли у меня неприятностей или не утаиваю я чего-либо от него. 
- Нет,- ответил я. 
- Ты уверен? - спросил он.

Затем он начал говорить шепотом. Мы сидим в задней комнате стоянки, окруженные ребятами. На улице стоят две машины, набитые стрелками. Место безопасное, как гробница, а он шепчет. Он говорит, что если я хочу из всего этого выпутаться, то он может уладить дела с призывным пунктом. Сказал, что может выкупить мои бумаги.

- Нет, спасибо, - ответил я. – Я могу отслужить.





Глава третья



Когда Генри родился одиннадцатого июня 1943-го года, Браунсвиль был рабочим районом площадью в шесть квадратных миль с несколькими предприятиями легкой промышленности и современными домами на одну или две квартиры. Район простирался от вереницы похожих на парки кладбищ на севере до соленых болот и мусорных свалок в Канарси и Джамайка-бей на юге.

В начале двадцатых годов линия троллейбусов и надземная эстакада превратили район в рай для десятков тысяч итало-американских эмигрантов и евреев из Восточной Европы, которые хотели убежать из убогих съемных квартир на Маллбери-стрит и Нижнем Ист-Сайде в Манхэттене.

На низеньких, плоских и залитым солнцем улочках располагались лишь крохотные дома с клочками земли на заднем дворе, но две волны итальянцев и евреев, которые отчаянно желали приобрести дома, закончив дневную работу, работали ночами в подпольных цехах и заводах, разбросанных по всему району.

В довесок к наплыву тысяч рабочих рук, район также привлекал еврейских гангстеров, вымогателей \"Черной Руки\", похитителей из \"Каморры\"[16] и хитрых Мафиози. По множеству причин Браунсвиль был идеальным местом для гангстеров.

На то существовали даже исторические предпосылки. На рубеже нового столетия \"Нью-Йорк Трибьюн\" охарактеризовала это место, как рай для разбойников и головорезов, добавив, что район всегда был \"благодатной почвой для радикальных движений и смутьянов\". С ведением сухого закона близость района к сухопутным каналам перевозки спиртного, а также множество бухт для причаливания барж вдоль Джамайки-бей превратили его в мечту угонщиков и рай для контрабандистов. Именно здесь зародились первые мультиэтнические союзы гангстеров, которые создали прецедент для организованной преступности на территории Америки.

Небольшие швейные фабрики, не состоящие в профсоюзах и разбросанные по всему району, созрели для вымогательств и регулярных платежей, а ипподромы в Бельмонте, Джамайке и Акведуке лишь подстегнули интерес гангстеров к этому району. В 1940-ом году пять тысяч акров полей для гольфа в Айдлвайлде начали превращаться в аэропорт с тридцатью тысячами сотрудниками, перевозивший миллионы пассажиров и товары стоимостью на миллиарды долларов. Известный сегодня под названием аэропорта Кеннеди, он превратился в один из крупнейших источников дохода для местных гангстеров.

Браунсвиль был кварталом, в котором успешных гангстеров чествовали точно так же, как в Вест-Пойнте чествовали победоносных генералов.

Он стал местом основания \"Корпорации убийств\"; кондитерская \"Миднайт Роуз\" на углу Ливония и Саратога-авеню, где киллеры \"Корпорации убийств\" проводили время в ожидании своих заданий, в дни детства Генри считалась историческим памятником. Джонни Торрио и Аль Капоне росли здесь, прежде чем отправились на запад, прихватив с собой автоматы.

Детскими кумирами Генри были такие люди, как Бенджамин \"Багси\" Сигел, который вместе с Мейером Лански основал Лас-Вегас; Луис \"Лепке\" Бухальтер, чей отлично укомплектованный головорезами профсоюз швейников контролировал швейную индустрию; Фрэнк Костелло - босс, обладавший таким политическим влиянием, что судьи благодарили его за назначения; Отто \"Аббадабба\" Берман, математический гений и лотерейный воротила, который изобрел систему манипулирования результатами тотализаторных выигрышей на ипподроме таким образом, что выиграть могли лишь самые редко выбираемые номера.

Вито Дженовезе, элегантный рэкетир, владевший двумя сотнями лимузинов, восемьдесят из которых украшали цветы, на погребении своей первой жены в 1931-ом году был описан в заметке \"Нью-Йорк Таймс\" как \"молодой богатый владелец ресторана и импортер\"; Гаэтано \"Трехпалый\" Лукезе возглавлял мафиозный клан, в котором состояли Варио; и конечно же, легендарные члены \"Корпорации Убийств\": всегда с иголочки одетый Гарри \"Питтсбург Фил\" Штраус, гордившийся своим умением незаметно воткнуть в кинозале своей жертве в ухо нож для колки льда; Фрэнк \"Дэшер\" Аббандандо, за год до рождения Генри отправившийся на электрический стул с улыбкой Кэгни [17]; трехсотфунтовый Вито \"Соко\" Гурино, массивный киллер с шеей размером с трубопровод, который тренировался в стрельбе, отстреливая головы курам, бегавшим на его заднем дворе.

На улицах бытовало мнение, что Поли Варио руководил одной из самых крутых и жестоких группировок города. Число трупов в Браунсвиле всегда зашкаливало, а с шестидесятых по семидесятые именно бойцы Варио делали большую часть грязной работы для семьи Луккезе.

Всегда нужно было разбивать головы на пикетах, прижимать дельцов, чтобы те платили по долгам, ставить на место мелкие банды, убивать потенциальных свидетелей и хоронить стукачей. На стоянке всегда находились такие парни, как Бруно Фаччиоло, Фрэнк Манцо и Джои Руссо, готовые выйти и разбить пару голов по приказу Поли, и такие стрелки как Джимми Бёрк, Энтони Стабиле и Томми ДеСимоне, с удовольствием бравшиеся за самые жестокие поручения.

Но они делали эту работу на стороне; почти все гангстеры в определенной степени были задействовали в том или ином бизнесе. Они были мелкими предпринимателями. Они владели грузовиками с прицепами. Владели ресторанами. Так, например, Джими Бёрк был угонщиком, но он также имел долю в нескольких не состоявших в профсоюзе подпольных цехах по пошивке одежды в Куинсе.

Бруно Фаччиоло владел небольшим местным ресторанчиком на десять столов \"У Бруно\" и хвастался своим соусом к мясным блюдам. Фрэнк Манцо по прозвищу \"Фрэнки Вошь\" владел рестораном \"Вилла Капра\" в Седерхарсте, а также до первого обвинения в особо тяжком преступлении состоял в профсоюзе столяров. Джои Руссо, крепко скроенный молодой человек, работал водителем такси и рабочим на стройке.

Генри Хилл, Джимми Бёрк, Томми ДеСимоне, Энтони Стабиле, Томми Стабиле, Толстый Энди, Фрэнки Вошь, Безносый Фрэдди, Эдди Финелли, Пит Убийца, Майк Францезе, Ники Бланда, Бобби Дантист (получивший прозвище за то, что одним ударом выбивал зубы), Анджело Руджерио, Клайд Брукс, Дэнни Риццо, Ангело Сепе, Алекс и Майкл Корчионе, Бруно Фаччиоло и остальные уличные солдаты Поли Варио жили без ограничений.

Они всегда жили вне закона. Они были местными парнями, которые всегда находили неприятности. Подростками полиция неизменно определяла их как опасных и тащила в участок для профилактической порки каждый раз, когда ограбление магазина или нападение приводило участок в движение.

Когда они выросли, самоуправство копов прекратилось, но всю свою жизнь они почти не выходили из поля зрения полиции. Они всегда находились под подозрением, арестом или обвинением за какое-либо преступление. Генри и его друзья с юных лет регулярно навещали полицейских надзирателей.

Их арестовывали и допрашивали по стольким преступлениям, что камера допросов уже ни у кого не вызывала страха и не была загадкой. В участке они чувствовали себя, как рыба в воде.

Они лучше адвокатов знали, как далеко могли зайти копы. Они досконально знали юридические различия между допросом, штрафом или привлечением к суду. Они знали все о слушаниях о залоге, верховных судьях и обвинительных актах. Если их повязывали после драк в барах или в результате раскрытия миллиардных подпольных наркосиндикатов, они зачастую знали копов, что их арестовывали.

Они наизусть помнили множество номеров адвокатов и поручителей. Нередко арестовавшие их копы сами звонили адвокатам, понимая, что такая небольшая поблажка принесет им несколько сотен долларов в качестве чаевых.

Для Генри и его друзей гангстеров мир был идеален. Все было оплачено. Они крутились в преступном мире, и тот, кто находился за его чертой, рассматривался, как добыча. Жить иначе было глупо.

Те, кто дожидался своей очереди, вызывали презрение. Те, кто послушно следовали закону, вкалывали на грошовых работах, беспокоились из-за своих счетов, откладывали небольшие суммы на черный день, дрожали за свои рабочие места и отмечали дни в календаре, как узники, ожидающие свободу, могли рассматриваться лишь как дураки.

Они были пугливыми, законопослушными, мечтающими о пенсии созданиями, втиснутыми в рамки закона и ожидавшими своей очереди умереть. Для посвященных работяги были ходячими мертвецами. Генри и его приятели давно отбросили мысль о безопасности и относительном спокойствии, которое вытекало из послушания закону. Сами они наслаждались удовольствиями, которые вытекали из нарушения закона.

Жизнь проживалась безо всякой осторожности. Они хотели денег, власти и готовы были пойти на все, чтобы достичь своей цели.

Природа не наделила их теми способностями или условиями, которые могли помочь им преуспеть в достижении своих желаний. Они не были самыми умными парнями в районе. Как и самыми богатыми.

Они даже не были самыми крутыми. В действительности они не обладали ни одним из необходимых качеств для утоления своих аппетитов, кроме одного - склонности к насилию. Насилие было для них в порядке вещей. Оно их подпитывало.

Сломать человеку руку, раздробить ребра полуторадюймовым отрезком трубы, отдавить пальцы дверцей машины и даже убить было вполне естественно. Рутиной. Знакомым упражнением. Их готовность нападать и тот факт, что люди знали, сколь безудержно жестоки они были, служили ключом к власти. Общепринятая истина, что они, не задумываясь, могут убить, дарила жизнь им самим. Это отличало их от остальных. Они могли убить.

Они могли впихнуть своей жертве в рот пистолет, и, спуская курок, смотреть ей в глаза. Если им переходили дорогу, отказывали, оскорбляли, в общем, каким-либо образом создавали проблемы или даже досаждали, требовалось возмездие, и насилие служило ответом.

В Браунсвиле с гангстерами не только мирились, их защищали. Даже законопослушные члены общества - торговцы, учителя, монтеры, мусорщики, автобусные диспетчеры, домохозяйки и пенсионеры, гревшиеся под солнышком на Кондуит-драйв - все старались защитить своих гангстеров.

Большинство жителей, даже те, кто не был связан родством с гангстерами, почти всю жизнь знали местных хулиганов. Они вместе ходили в школу. У них были общие знакомые. В районе царила дружелюбная атмосфера. Здесь нельзя было предавать старых друзей, даже тех, кто, повзрослев, стали рэкетирами.

Чрезвычайная замкнутость этих издавна контролируемых мафией районов, будь то Браунсвиль в Нью-Йорке, Саут-сайд в Чикаго или Федерал-хилл в Провиденсе или Род-Айленд, бесспорно, помогала мафии процветать.

Это были районы, где гангстеры чувствовали себя в безопасности, где рэкетиры становились неотъемлемой частью социальной прослойки, где кондитерские магазины, похоронные бюро и продовольственные магазины служили прикрытием для подпольных игр, где давали ссуды и делали ставки, где местные жители покупали товары прямо с грузовиков, а не в универмагах.

Жители, гревшиеся под крышей мафии, получали максимальную выгоду. В контролируемых мафией районах не случались уличные грабежи, карманные кражи и изнасилования.

Слишком много глаз приглядывало за улицей. Всеобщее подозрение было столь велико, что за чужаком пристально наблюдал каждый квартал, а иногда и каждый дом.

Малейшего изменения в привычной рутине уличной жизни был достаточно, чтобы поднять на ноги каждый клуб или притон гангстеров. Появившаяся в квартале незнакомая машина, грузовой фургон с разнорабочими, который никто до этого не видел, уборщики, вышедшие на уборку не в тот день - все эти признаки служили сигналом, тихо поднимавшим тревогу в районе.

\"Весь район всегда находился настороже. Это было естественно. Ты всегда смотрел. Вверх по улице. Вниз по улице. Несмотря на внешнюю безмятежность, никто никого не упускал.

Однажды поздней ночью, сразу после моего семнадцатилетия, я помогал в пиццерии и мечтал о десантных войсках, как вдруг увидел, что два парня Поли поставили свои кофейные чашки и подошли к окну пиццерии. Я тоже подошел.

Питкин-авеню была почти пустынна. Тереза Бивона, которая жила кварталом ниже, шла домой от станции метро Евклид-авеню.

Вместе с ней из метро вышли трое или четверо других, все знакомые - люди, которых мы знали или по крайней мере видели, и двинулись в направлении Блэйк или Гленмор-авеню. И там еще был черный парень в спортивном свитере и джинсах, которого никто прежде не видел.

Внезапно все взоры устремились на парня. Он шел очень медленно. Он шел по краю тротуара, время от времени заглядывая в окна машин. Он делал вид, что смотрел в витрины магазинов, хотя все были закрыты.

А в магазинах - мясном или химчистке - не было ничего, что могло привлечь пацана вроде него.

Затем парень пошел вниз по кварталу. Не могу сказать, знала ли Тереза, что в пятидесяти шагах за ней кто-то идет. Бар \"Бранко\" на другой стороне улицы выглядел пустынным, но я знал, что оттуда наблюдает Пити Бёрнс. Обычно он сидел на стуле в конце бара, прислонившись к стене, и глядел из окна, пока заведение не закрывалось в два часа утра.

Я знал, что из клуба Пита Убийцы Аббанданте на другой стороне Крещент-стрит тоже наблюдают. Фрэнк Сораце, один из ребят Поли, которого потом убили, и Эдди Барбера, который сейчас отматывает двадцать лет в Атланте за ограбление банка, сидели в машине, припаркованной у тротуара. Я знал, что они вооружены. В их обязанности входило отвозить выигравших у Бэйба большие суммы игроков домой, чтобы тех не ограбили.

Для парня, следовавшего за Терезой, улица, должно быть, выглядела пустынной, потому что он ни разу не оглянулся по сторонам, он просто начал идти быстрее. Когда Тереза стала искать в сумке ключи, он побежал к ней.

Только Тереза вошла, как парень оказался за её спиной. Все произошло очень быстро. Он выбросил руку и поймал дверь до того, как она захлопнулась. Тереза с парнем исчезли.

Пока я добрался до дома, было уже слишком поздно. Парень, должно быть, выхватил нож и приставил к лицу Терезы, но ничего подобного я не увидел.

Я видел только спины. У подъезда набилась целая туча ребят, пока я туда добрался. Они уже выломали парадную дверь.

Их было так много, что, казалось, подъезд и лестница резиновые. Тереза стояла, прижавшись к почтовым ящикам. Я видел только голову того парня и рукав свитера.