Ричард С. Пратер
Шеллшок
Глава 1
Это было по-летнему доброе южнокалифорнийское утро, когда вместо занятий в школе дети удирают за город, чтобы поваляться, закинув руки за голову, на шелковистой траве холмов, наблюдая за забавными рожицами, которые строят им проплывающие облака. Один из тех дней, когда мужчины чувствуют себя более сильными и смелыми, чем они были вчера, а женщины кажутся более привлекательными, расслабленными и склонными к любовным авантюрам.
Это был один из тех дней, когда я чувствовал себя так, словно стоит мне набрать побольше еще не успевшего пропитаться смогом лос-анджелесского воздуха, и я поплыву над тротуаром и смогу свернуть горы, если таковые встретятся на моем пути. В такой денек, когда кажется, сам воздух наполнен фантомами Судьбы, Удачи, Непобедимости и даже Кислородом, а я разом вдыхал все это, любая задача покажется куском торта, журавлем в руках.
Так я тогда думал.
Да, именно так и думал.
* * *
Меня зовут Шелл Скотт.
К сожалению, в то раннее октябрьское утро в понедельник мои девяносто с хвостиком килограммов при росте метр девяносто отнюдь не плыли над тротуаром. Я просто энергично шагал по Бродвею Лос-Анджелеса в направлении Гамильтон-билдинг, где на первом этаже располагается мое агентство с громким названием: «Шелдон Скотт, частный сыск». Еще не было девяти утра, может быть, час, а то и больше до того времени, когда я обычно появляюсь на работе, если только вообще на ней появляюсь.
Хейзл будет удивлена. Она будет поражена.
Хейзл — это маленькая, симпатичная, смышленая, деловитая и незаменимая, иногда чересчур говорливая, острая на язык штучка. Моя личная многофункциональная секретарша, она же машинистка, она же оператор, легко управляющаяся с компьютером, установленным в углу небольшой приемной, рядом с моим одноместным офисом.
Я быстро прошел через вестибюль Гамильтона, игнорируя гостеприимно распахнутый зев лифта, легко вбежал по лестнице, преодолевая по три ступеньки сразу, и влетел в кубрик Хейзл.
— Привет, привет и доброе утро, очень даже доброе, — выкрикнул я свои приветствия, сияя белозубой улыбкой в спину Хейзл. — Все великолепно, крошка, не так ли?
Она дробно выстукивала что-то на клавиатуре компьютера, и каждый ее удар превращался в символ на бледнолицем экране дисплея. Меня так и подмывало шутливо хлопнуть ее по аккуратной попке, примостившейся на краешке кожаной табуретки на четырех колесиках.
— Что великолепно?
— Да все!
Она крутанулась вместе с сиденьем, уперла кулачки в круглые бедра и смерила меня внимательным взглядом:
— Я было подумала, что жизнерадостный ублюдок, чуть не оглушивший меня своим дурацким приветствием, это один мой знакомый по имени Шелл Скотт. Но, по-моему, я ошиблась. Это явно не он.
— Он, дорогая! Собственной персоной!
— Никак невозможно. Он сейчас дома, спит. — Она подъехала ко мне на своем табурете. — Тот тип рычит, когда проснется, высовывает и засовывает обложенный язык и долго шлепает своими толстыми губами, страдая от вполне заслуженных последствий бурно проведенной ночи с непотребными девками и безмерными излияниями…
— Что эта женщина…
— …тщетно пытаясь встать, чтобы тут же снова свалиться в постель…
— О какой попойке поет моя птичка?
— …и проваляется в ней до обеда, или ужина, или следующего утра. То есть до того времени, пока не пройдет его спячка с лапососанием. — Хейзл окинула меня насмешливым взглядом. — Ты и впрямь похож на пробудившегося от зимней спячки белого медведя. С твоим жестким полуторасантиметровым подшерстком, лохматыми белыми бровями, зверски-свирепым лицом, обожженным полуденным солнцем… Правда, ты отдаленно напоминаешь мне долго отсутствовавшего хозяина заведения вроде бы под названием «Шелдон Скотт, какие-то там расследования». Однако никак не можешь быть им в… — она взглянула на крошечные блестящие часики на хрупком запястье, — …восемь пятьдесят восемь утра.
— Я как раз один из тех, кого ты только что перечислила, — беззлобно проворчал я. — Во всяком случае, был до тех пор, пока ты не начала изничтожать мой имидж. Почему бы тебе не наброситься на меня и не откусить кусок уха?
Хейзл довольно улыбнулась, показывая, что утренняя разминка закончена.
— Тебе тут одно прелюбопытное письмо, Шелл.
— Письмо?
— Думаю, довольно важное, судя по тому, что его доставил специальный рассыльный полчаса назад. Я положила его тебе на стол — может быть, там бомба?
— Бомба? Здорово! Взлетим на воздух вместе и отправимся по разным адресам: ты — в рай, я — чуть пониже.
— Ладно! Хватит трепаться. Надо хоть изредка и работать.
Она развернулась и подъехала к компьютеру, перебирая стройными ножками по полу. Через секунду вновь раздалось ее дробное стаккато.
— О\'кей, босс! Работать, так работать.
Войдя в кабинет, я сразу увидел посреди стола внушительный конверт, на котором было пропечатано: Бентли X. Уортингтон, эсквайр, патентованный адвокат, старший компаньон адвокатской фирмы «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By энд Хью, Финикс, штат Аризона».
В самом деле интересное послание. Бентли был известным высокооплачиваемым адвокатом с большими связями. Он возглавлял одну из самых престижных адвокатских контор в Аризоне. Свой малый рост он с лихвой компенсировал величием духа и целостностью характера и в вопросах юриспруденции был педантом до мозга костей, хотя это вовсе не лишало его других приятных человеческих качеств. В прошлом он ангажировал меня пару раз: по делу о неожиданной пропаже одного человека, и позже — о пропаже одного миллиона в результате нечистой сделки. Мне удалось разыскать похищенного в небольшом городке Куортсайд, затерявшемся среди малонаселенной пустыни, а вскоре после этого и восемьдесят семь долларов — все, что осталось от украденного в результате аферы миллиона. Для этого мне пришлось немало попотеть, но с известной долей везения я раскрутил оба дела довольно быстро, заслужив редко звучавшее в устах Бентли: «Хорошая работа, приятель».
Вполне вероятно, в этом пухлом конверте находилось новое предложение от щедрого адвоката, который очень даже недурно отблагодарил меня в первых двух случаях. Однако прежде чем распечатать конверт и узнать, что кроме кактусов созрело для меня в благословенном штате Аризона в этот первый день октября, я покормил своих любимцев — гуппи, требовательно и лупоглазо таращившихся на меня через стекло аквариума.
Сорокалитровый овальный аквариум, отрада моей души, стоит у меня в офисе на подставке у стены справа от двери. Его созерцание действует на меня очень успокаивающе, располагая к посещающей меня иногда медитации. Особенно я люблю наблюдать за яркими шустрыми гуппи, менее известными под латинским названием Poecilia reticulata. Это чудо природы, величиной не более 3–4 сантиметров, представляет собой живой калейдоскоп всех цветов радуги, радует глаз и ублажает душу. Насыпав им сухого корма, я некоторое время следил за тем, как они гоняются за микроскопическими мумифицированными крабиками, выделывая в воде невообразимые кульбиты.
Кстати, если вы прислушивались к тому, что несколькими минутами раньше выговаривала мне Хейзл, считаю долгом предупредить, чтобы вы не очень-то верили тому, что она обо мне сказала. Во-первых, потому что она — женщина, и ей, как и всем представительницам слабого пола, свойственно все преувеличивать.
— Во-вторых, все, что она сказала, мягко говоря, не соответствует истине.
— В-третьих, даже если в чем-то она и была права, все равно не верьте ей, потому что женщинам вообще нельзя верить. И, наконец, если вы хотите узнать правду о ком-либо, лучше спросить его об этом самого, потому что кто лучше самого себя знает свои достоинства и недостатки? В данном случае можете спросить об этом меня, Шелла Скотта, и вот что я вам отвечу:
Я — довольно высокий, мускулистый, жилистый, бронзово-загорелый парень с очень здоровой внешностью и жизнеутверждающей силой, причем, во мне в избытке и первого, и второго. Мне тридцать лет, и я надеюсь, что никогда не постарею, если даже доживу до ста пятидесяти. У меня действительно очень светлые выгоревшие на солнце волосы, которые можно назвать белым или серым подшерстком. Но они жесткие, как проволока, и аккуратно подстрижены торчащим во всех направлениях ежиком длиной не более двух с половиной сантиметров. Густые белые брови нависают над живыми, блестящими здоровым блеском, всепроникающими, динамичными, кажется, серо-стальными глазами. Так что, как видите, пока что предвзятое описание моей внешности, сделанное неравнодушной ко мне Хейзл, явно не соответствует действительности.
Правда, мне дважды ломали нос, а поправить его удалось только единожды. И через правый глаз и щеку проходит довольно заметный шрам. Потом как-то раз мне отстрелили кусок левого уха. Так, небольшой кусочек, который все равно мне был ни к чему. И потом, это же левое ухо, а не правое. Должен признать, что иногда меня могли видеть в злачных заведениях города, где я за вечер съедал полбарашка, запивая литром-другим бурбона. Порой в компании веселых девиц — я эстет и люблю все прекрасное, особенно в женщинах. А кто говорил, что я — монах-затворник или евнух? С этим делом у меня все очень даже в порядке. Во всяком случае, ни одна из тех, с которыми я был, на меня не обиделась, и мы всегда расставались друзьями.
Теперь о недостатках. Ну, есть они у меня, есть, а у кого их нет?
Я уселся во вращающееся кресло, уперся локтями в стол красного дерева и открыл конверт, доставленный от Бентли X. Уортингтона. Из него выпало двухстраничное письмо на фирменной бумаге, напечатанное на машинке и подписанное широко и размашисто «Бентли»; отдельный листок плотной бумаги с напечатанными на нем какими-то именами, адресами, датами и прочей информацией, вырезка из газеты «Аризона Рипаблик» с датой шестидневной давности, написанной авторучкой под крупно выведенным заголовком: «Покушение на предположительно бывшего гангстера»; выцветшая фотография 6x9 маленького симпатичного ребенка. То ли мальчика, то ли девочки, сразу не угадаешь. На вид малышу было лет пять-шесть, и он был явно испуган перспективой прыгнуть в бассейн.
Самым интересным в объемном конверте был длинный зеленый чек, на котором вверху небольшими буквами было пропечатано. «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By энд Хью», а ниже, крупными буквами — Шелдон Скотт, и стояла сумма прописью: 2000. К нему английской булавкой была прикреплена приписка:
«Аванс для того, чтобы возбудить твой интерес, жадность или жалость. Все равно что, лишь бы сработало. Отныне ты морально обязан отыскать маленькую, а теперь гораздо повзрослевшую — Мишель. Не позднее, скажем, понедельника (что было сегодня!) Так что дерзай, приятель!».
«Дерзай, приятель!» Где-то я это уже слышал…
Я прочитал письмо, датированное воскресеньем, 30 сентября, то есть вчерашним днем. Оно начиналось словами:
«Шелдон, в понедельник днем 24 сентября, то есть ровно неделю назад, наш клиент мистер Клод Романель подвергся нападению (см. прилагаемую вырезку из газеты) двух неизвестных лиц, стрелявших в него и ранивших, но, слава Богу, не смертельно. Личность преступников и их настоящее местонахождение до сих пор установить не удалось. Сегодня я посетил мистера Романеля в Скоттсдейлской Мемориальной больнице, где он оправляется от полученных им ран. Вместе с настоящим письмом посылаю тебе составленный мною юридический документ большой срочности и важности, обеспечивающий перевод значительных активов, а вернее, всего состояния моего клиента в совместное владение с его единственной дочерью, урожденной Мишелью Эспри Романель (см. прилагаемую фотографию)».
Я на мгновение отложил письмо в сторону и внимательно взглянул на поблекшую старую фотографию. Итак, этот перепуганный насмерть малыш был девочкой. В таком цыплячьем возрасте трудно отличить мальчика от девочки. На ней были купальные трусики, угловатые колени выгнуты назад и друг к другу, личико скривилось и все как-то стянулось к центру, как будто в глаза било сильное солнце, или же она по нечаянности вместо апельсина откусила лимон.
«Какой гадкий утенок», — подумал я.
Я продолжил чтение письма.
«Сегодня вечером, в моем присутствии, мистер Романель подписал этот документ, немедленно передав таким образом совместный контроль над принадлежащими ему капиталом и акциями своей дочери. Вышеупомянутые документы должны быть в экстренном порядке подписаны Мишелью. Тебе, Шелдон, поручается в кратчайший срок и непременно тайно разыскать эту девушку и склонить, уговорить, заставить ее подписать эти документы. Только имей в виду, что об этом предприятии не должна знать ни одна живая душа, кроме нас двоих, нашего клиента и его дочери. В твоих розысках вообще не должно фигурировать имя „Романель“. Равно, как и имя „Мишель Ветч“ (см. ниже).
На отдельном листе ты найдешь девичье имя моей-нашей клиентки, точнее, дочери нашего клиента (которое она, скорее всего, уже изменила), а также дату и место ее рождения, полные имена ее родителей и другую полезную информацию, как то: ее рост, вес и пол на момент рождения. Мистер Романель по имеющейся у него информации знает, что в последние несколько месяцев в Лос-Анджелесе проживала только одна Мишель Ветч, подходящая по возрасту, и полагает, что она может оказаться его родной дочерью. Это все, что нам известно. Да плюс еще то, как она выглядела 20 лет назад (см. фото).
Однако, несмотря на столь скудную информацию, я заверил нашего очень щедрого клиента в том, что в руках способного, крайне одаренного и оперативного человека (догадываешься, кого я имел в виду?) даже столь скудная информация может оказаться более чем достаточной для быстрого розыска его дочери и для ее препровождения в мою контору в Хол Манчестер-билдинг для подписания вышеупомянутых бумаг. После успешного завершения задания, в чем я нисколько не сомневаюсь, ты обрадуешь несчастного отца, вернув ему давно потерянную дочь, и получишь свои законные десять тысяч в качестве гонорара за проделанную срочную работу».
Внизу страницы был напечатан постскриптум, а под ним от руки написано P. P. S. В постпоскриптуме говорилось:
«Как ты, наверное, заметил, я дважды употребил выражение „строго конфиденциально“. Это продиктовано тем обстоятельством, что мистер Романель предупредил меня о возможности того, что о твоем задании узнают некоторые из его приятелей, ставших его злейшими врагами и, вполне возможно, организовавших нападение на него».
Это уже было интересно. Романель не зря обещал столь высокий гонорар за проделанную в общем-то легкую работу. Я задумчиво посмотрел на резвящихся в аквариуме гуппи, кисло взглянул на серое пятно на стене, совсем как та малышка с фотографии. Потом с трудом разобрал накарябанный мелким почерком постскриптум: «Звони, если возникнут вопросы».
Я улыбнулся, но не той улыбкой, которая бы обрадовала Бентли X. Уортингтона, если бы он сидел сейчас за моим столом. Я посмотрел другие материалы, начав с заметки шестидневной давности в газете «Аризона Рипаблик», озаглавленной:
«Покушение на предполагаемого бывшего гангстера».
Под заголовком более мелко было напечатано:
«Стрельба на госпитальной автостоянке».
Я прочитал заметку дважды. В ней сообщалось, что в предыдущий день в Клода Романеля, который 20 лет назад, возможно, являлся активным членом преступной организации, называвшейся в то время «Арабская группа», было произведено несколько выстрелов, три из них попали в цель. Это произошло на парковке перед больницей «Аризона Медигеник» по Макдауэл-драйв в Скоттсдейле. В момент покушения жертва садилась в новый «седан-мерседес-бенц», когда из проезжавшей мимо машины, описанной просто как темно-серый «седан», раздались выстрелы из автоматического оружия. После этого нападавшие рванули на большой скорости в восточном направлении по Макдауэл-драйв в сторону города Меза, так что никто не мог их не только задержать, но и толком разглядеть.
Далее автор статьи сообщал, что потерпевшего отвезли на «скорой помощи» в Скоттсдейлский Мемориальный госпиталь, где в момент написания статьи ему делали операцию. Удачно подоспевший на место покушения репортер дальше сообщал:
«За несколько минут до прибытия кареты „скорой помощи“ мистер Романель, находившийся в сознании, несмотря на три полученные раны, выразил желание в последний раз увидеть свою единственную дочь. — Пока еще не поздно, — заявил Романель репортеру, — я не видел ее более 20 лет, но надеюсь, что смогу разыскать ее и… Его заявление осталось незаконченным».
Когда я перечитал заметку, мне в голову пришла мысль о том, что Романель, возможно, вынужден был прервать интервью, поскольку в этот момент на место происшествия с воем сирены и визгом тормозов подрулила «скорая», и санитары вырвали умирающего Романеля из лап дотошного газетчика и уложили его на носилки. Я бы нисколько не удивился, если в узнал, что репортер спокойно продолжал брать интервью у лежащего на асфальте и пускающего фонтаны крови из трех дырок Романеля. Небось ублюдок спрашивал: «Какие последние слова вы хотели бы сказать нашим читателям, мистер Романель? Как вы себя чувствуете с тремя пулевыми ранениями? Что вы думаете по поводу контроля за продажей оружия в нашей стране, сэр? Полагаете ли вы, что одна из пуль прошила вам сердце, легкие или мочевой пузырь?»
Кроме того, во время чтения меня посетила и другая законная мысль: почему Клода Романеля, раненого перед самым входом в аризонскую больницу, повезли в «Скоттсдейл Мемориал», находящийся за добрых пятнадцать километров от места покушения?
Я записал эту интересную мысль в свой откидной блокнот вместе с другой необходимой информацией, любезно предоставленной мне адвокатом Уортингтоном. Романелю было 58 лет, последние 12 из которых он проживал в Скоттсдейле. После того как его оправдали 20 лет назад, он не имел никаких неприятностей с законом. В настоящее время он являлся «порядочным бизнесменом», вице-президентом крупного концерна «Чимаррон Интерпрайсиз». Президентом концерна был богатый местный гражданин Альда Чимаррон. Компания активно занималась строительством, подрядными работами, разработкой полезных ископаемых и производством всякого оборудования (в том числе для баров и ресторанов), а также разного рода благотворительностью.
На отдельном листке мелованной бумаги содержалась разрозненная дополнительная информация. Под крупно напечатанными именами и фамилией «Мишель Эспри Романель» были указаны дата ее рождения, из чего следовало, что 23 апреля ей исполнилось 26 лет, и имена ее родителей: Клода М. Романеля и его жены Николь, которым на момент рождения дочери было 32 и 24 года соответственно.
Бентли также указал номер палаты в госпитале «Скоттсдейл Мемориал», в которой в настоящее время лежал Романель, его номер телефона и адрес в Парадайз Вэлли и упомянул о том, что клиента, вероятно, выпишут из больницы в понедельник вечером или во вторник утром.
Я снял трубку и заказал междугородный разговор с офисом Бентли Уортингтона в Финиксе, в штате Аризона. Подождал не более минуты и услышал бодрый голос адвоката:
— Шелдон, старина, я ожидал, что ты позвонишь.
— Я тоже решил, что ты ждешь моего звонка.
— Как жизнь в благословенной Южной Калифорнии?
— Не так, чтобы очень.
— Брось, дружище, это на тебя непохоже.
— А это вовсе и не я, а какая-то адская смесь Шерлока Холмса, Агаты Кристи и трех ясновидцев. И этот конгломерат должен отыскать девушку, которую когда-то звали Мишелью Эспри Романель, а сейчас, может быть, зовут Мишелью Ветч; которая, возможно, живет в Калифорнии, или в каком-нибудь другом из 49 штатов Америки, если не за границей. И что самое потрясающее: я должен был сделать это еще вчера без единого упоминания ее имени и вообще каких бы то ни было имен. И все это в самых «благоприятных» условиях, когда банда гангстеров, расправившихся с ее отцом, явно возжелает отговорить меня от этого безнадежного занятия, используя в качестве контраргументов ножи, револьверы, бейсбольные биты, базуки и Бог знает что еще.
— Абсолютно точно, Агата ты моя двухметровая! — радостно отреагировал он. — Ты точно усек, что от тебя требуется, и проникся важностью и сложностью стоящей перед нами задачи. Ты всегда все схватываешь на лету, и я не…
— Бентли… Бентли…
— Шелдон… Шелдон… Взгляни на это с моей стороны. Учитывая ограниченность имеющейся в нашем распоряжении информации, а также срочность и конфиденциальность задания я, естественно, не мог поручить это дело рядовому сыщику и выбрал для его выполнения лучшего.
Я сжал трубку в руке и, пошарив глазами по стене, уставился на отражающее меня пятно на стене.
— О\'кей, о\'кей! Ты что, на самом деле хочешь, чтобы я нашел и доставил тебе ее на подносе?
— Совершенно верно.
— Я хотел спросить тебя об этом документе, который срочно должна подписать эта блудная дочь. Ты пишешь, что согласно ему, дочери в совместное владение переходят определенные активы, а в следующем параграфе говоришь, что они поступают под общей контроль. Может быть, я чего-то не понимаю, но, по-моему, здесь нет никакой разницы, я не прав?
— Нет, Шелдон. Этот документ подразумевает и то, и другое. Но поскольку ты не адвокат, я попытался тебе объяснить все легкодоступным языком, не прибегая к латыни и специфическим юридическим терминам. Короче говоря, этот документ в действительности является доверенностью inter vivos, в которой доверителем выступает Клод Романель, а доверенным лицом — двумя доверенными лицами — сам Клод Романель и его дочь или совладелица Мишель.
— Ну, Бог с ними! Я уже не рад, что спросил.
— …Эспри Романель. Может быть, тебе будет более понятен такой термин как «пожизненная доверенность», хотя это не совсем точно с точки зрения юриспруденции, а посему…
— Стоп! Передохни! А то меня сейчас, действительно, стошнит. Твоя казуистика меня пугает. Поэтому быстро ответь мне еще на один вопрос, который, возможно, не точен, даже нелегален с точки зрения твоей юриспруденции. Ты сказал о значительной доле активов, акций, капитале и прочее. Насколько она значительна?
— Ну, парень, ты же должен понимать, что существует профессиональная этика, определяющая степень конфиденциальности в отношениях между адвокатом и его клиентом.
— Тогда всего хорошего.
— Постой! Не бросай трубку… Ну, скажем, несколько миллионов. Думаю, что не очень нарушу кодекс чести, делясь с тобой этой секретной информацией.
— Миллионов? Долларов?
— Да. Значительного их количества. Многих миллионов. Мелочь в данном случае не в счет.
— Как случилось, что Романель, который не видел свою дочь 20 лет, вдруг решил подарить ей эти миллионы? И почему он вообще не видел ее столько лет?
Бентли объяснил, что случилось так, что вскоре после того, как Мишели исполнилось шесть лет, он просто ушел из дома, оставив жену и ребенка.
— Эту вздорную сварливую старую клячу, как он сам выразился, — пояснил Бентли. — Имея в виду свою жену.
— Кроме шуток? Так и сказал «старую клячу»?
— Ну, он прибавил еще несколько эпитетов и метафор, типа змея, слюной которой можно лечиться от радикулита, мегера, фурия, медуза Горгона и громкоголосая Ксантиппа в едином лице.
— Любит пышные сравнения? И не любит женщин? Наверное, их брак был заключен явно не на небесах.
— Уж это точно. Что касается твоего вопроса о том, почему он вспомнил о дочери лишь сейчас, то по скупым замечаниям мистера Романеля, я пришел к заключению, что в те несколько секунд на стоянке в роковой понедельник он наконец осознал, что является в жизни главным, так как решил, что умирает. Вероятно, это озарение не покинуло его до сих пор.
— Он до сих пор думает, что умирает?
— У меня сложилось такое впечатление.
— Но ты помнишь, что его должны выписать из больницы сегодня или завтра.
— Правильно. Две из его ран оказались поверхностными, а третью — в живот — хирурги успешно заштопали. Вчера вечером мистер Романель позвонил мне и сообщил, что врачи сказали ему, что жизнь его вне опасности, и он скоро сможет покинуть больницу.
— Тогда в чем дело?
— Я и сам задавал себе этот вопрос, Шелдон. И не смог найти никакого ответа.
— В таком случае мне ничего не остается, как только позвонить ему и попытаться добиться от него вразумительного ответа.
— Так ты берешься за это дело?
Я помолчал, думая что же ответить.
— Шелдон? Ты меня слышишь?
— Во всяком случае попытаюсь сделать, что смогу, Бентли. Но не смогу приступить к нему вплотную день-два. Мне нужно еще подбить концы по последнему делу. Делу Эмбера.
— Хм… Эмбер. А, это связано с какой-то Мисс Обнаженной…
— Точно. Обнаженной. «Мисс Обнаженной Калифорнией», а ныне «Америкой»… Для того чтобы закруглить его, мне понадобится пара дней…
— Так не пойдет, Шелдон. Мой, то есть наш клиент требует быстрых результатов. У него какой-то зуд в заднице. Поэтому я обязан сказать ему, что ты приступаешь к этому делу немедленно и выдашь первые результаты не позднее, чем… завтра.
— Видишь ли, в чем дело… Местная полиция настаивает на кое-каких объяснениях с моей стороны… Возможно, я успею раскрутиться с ними сегодня. Поэтому я приперся в свой офис в такую рань. — Я помолчал, мысленно прикидывая свои возможности. — О\'кей. Я переговорю с властями, подпишу официальное заявление. На это у меня уйдет время до полудня. Ну, а потом начну наводить справки о дочке Романеля. Только… Бентли, кого и что мне искать? Обычно я расследую конкретные дела, ищу конкретное физическое лицо, имеющее имя, описание внешности, или, ну, хотя бы что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. В данном случае я располагаю только именем Мишель. Надеюсь, хоть им то я могу оперировать?
— Естественно.
— Тогда, может быть, дать объявление в газете? Скажем, такого примерно содержания: «Мишель, свяжись со мной, и я принесу тебе на блюдечке многомиллионное состояние…» Вздор какой-то! В этом случае мне остается только отсеять тысяч девятьсот Лжемишелей…
— Прекрасная идея! Дай такое объявление. Укажи в нем свои координаты. Подергай за веревочки. Разузнай, что можно, у своих информаторов. Словом, делай что хочешь, только не сиди на месте, созерцая собственный пуп!
— Бентли…
— Вот теперь это Шелл Скотт, каким я его знаю. Так я скажу мистеру Романелю, что он может рассчитывать на тебя? И ни о чем не беспокоиться, раз за дело взялся великий и ужасный, самый талантливый и оперативный…
— Завязывай, Бентли. Я сам позвоню Романелю как только…
— Великолепно. Поскольку наш клиент все еще находится в больнице и тебе придется звонить через коммутатор, пожалуйста, не называй себя.
— Что? Это еще почему?
— Ну, скажем, для большей секретности. Назовись больничному персоналу… хотя бы Вильямом В. Вильямсом, и мистер Романель будет знать, что это ты. В противном случае он просто не ответит на твой звонок. Понимаешь, Романель не хочет, чтобы твое имя значилось в регистрационной книге или даже осталось в памяти кого-либо из медсестер. На тот случай, если кто-нибудь захочет узнать, с кем контактировал мистер Романель. По вполне понятным причинам он не хочет, чтобы кто-то из его друзей-приятелей знал о том, что он вел разговоры с известным частным детективом по имени Шелл Скотт. Для тебя будет тоже безопасней, если все будет проводиться тайно.
— А… понятно. Но, Бентли, ты меня смущаешь. Кем могут оказаться эти чересчур любознательные «друзья-приятели» Романеля?
— Ну ладно, приятель, — перебил он меня, явно уводя разговор в сторону. — Раз уж ты позвонил, как я и ожидал, задавай свои уточняющие вопросы.
— О\'кей! Для начала ответь, что это за прозрачные намеки в статье о том, что наш клиент, якобы, одно время принадлежал к «Арабской группе»? Или участвовал в преступном промысле?
— Наверное, ты имеешь в виду заголовок «Покушение на экс-гангстера» и так далее в газетной вырезке, которую я тебе прислал? Так вот, отвечаю: ни малейшего понятия, Шелдон. Я попытался прощупать на этот предмет мистера Романеля, и тот ответил мне буквально следующее: «Давно это было и быльем поросло. Я начисто все забыл и тебе советую, Чарли». Порой он прибегает к очень сочному метафорическому языку. И несколько зловещему, скажу я тебе.
— Зловещему, говоришь? Так он что, злобная горилла с виду?
— О, нет. Нисколько. Где-то под метр восемьдесят три ростом и очень стройный, поджарый, сейчас даже тощий. Довольно приятен в общении, очень остроумен, но… есть в нем что-то сатанинское. Словом, он ответил, словно отрубил, и мне почему-то расхотелось расспрашивать его дальше о его, похоже, бурной молодости, хотя он и лежал пластом на больничной кровати.
— Что-нибудь, наверное, о тех двух чарликах, что его подстрелили?
— Ничего. Полиции так и не удалось нащупать след.
— Почему Романель обратился именно в твою контору. Вы что, были знакомы с ним раньше?
— Нет, раньше я о нем никогда не слышал, но он, очевидно, слышал обо мне и о высокой репутации, которой пользуется наша фирма. Он позвонил ко мне в офис вчера утром и сказал моей секретарше, чтобы она соединила его с «главной шишкой». Видимо так я теперь называюсь в… некоторых кругах. Романель прямо объяснил мне ситуацию, сказал что за документ мне нужно подготовить и четко объяснил его примерное содержание. Я сказал, что с этим успешно справится любой из моих адвокатов, но он настоял на том, чтобы этим занялся я лично.
— И не объяснил почему? Я имею в виду, что-нибудь кроме того, что ты — очень известный, популярный, выдающийся адвокат нашего времени?
— Нет, он ничего не объяснял. Однако звучал очень убедительно и был чертовски щедр… хм… сверх всякой разумной меры. Как бы то ни было, я подготовил такой документ и лично отвез его в больницу Романелю на ознакомление и подпись. Именно в процессе этого своего первого и единственного визита я и предложил тебя в качестве кандидатуры для экстренного розыска его дочери, если она все еще проживает в районе Лос-Анджелеса. Кстати, ты так и не поблагодарил меня за эту маленькую услугу.
— Которая может вылиться в бо-ольшие неприятности. Но, будем надеяться на лучшее. В любом случае спасибо. И последний вопрос: предположим, мне удастся отыскать эту Мишель Романель, которая наверняка сменила если не имя, то фамилию, мне что, сразу тащить ее к тебе, а не к любимому папочке?
— Ты понял меня правильно. Мистер Романель особо подчеркнул, чтобы она и не пыталась связаться с ним, прежде чем не подпишет вышеупомянутый документ. Так что нам еще предстоит уговорить эту девицу принять десяток-другой миллионов от своего отца.
— Мне необходимо взглянуть на этот документ, и, поверь, не из праздного любопытства.
— Понимаю. Ты его увидишь… как только доставишь ко мне мисс Романель или мисс X, миссис У, кто знает?
— Великолепно. О\'кей, Бентли, или, может быть, Чарли? Шишка? Я берусь за это дело. Начиная со второй половины сегодняшнего дня, как только расплююсь с полицией. Только…
— Да? Что-нибудь еще?
— Я только хотел спросить так, чисто гипотетически, если в ходе этого пустячного розыска мне придется покалечить или подстрелить десяток-другой негодяев, Бентли X. Уортингтон согласится лично защищать меня в суде и вытащить меня оттуда без щедрого гонорара?
— Естественно. И потом, клиент покрывает все расходы.
— В том числе и на похороны? Шучу. Все будет о\'кей. Пока.
Мы дружно положили трубки. На лежащем передо мной листке дорогой мелованной бумаги был записан номер телефона регистратуры Скоттсдейлского Мемориального госпиталя, и номер палаты на шестом этаже, в которой лежал подстреленный какими-то крутыми ребятами Клод Романель, бывший гангстер. Почему-то мне не очень хотелось звонить ему, но я взялся за дело и у меня были кое-какие вопросы к своему нанимателю, то бишь клиенту. Однако пока что я дал лишь косвенное, опосредованное через адвоката согласие, но, поговорив с Романелем, я уже не смогу включить задний ход. Тогда остается лишь «вперед и с песней», со щитом или на щите. Для меня не были пустым звуком такие понятия как «слово чести», скаутская клятва, просто мужское слово и прочая лабуда.
С другой стороны, я тоже никогда не слышал о существовании некоего Клода Романеля, вплоть до сегодняшнего утра, и этот старый пират заинтриговал меня. Кроме того, передо мной стояла интересная загадка: как отыскать определенного человека, действуя по совершенно новой в частном сыске формуле: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что?
Но, оглядывая свою прошлую частную практику, я мог припомнить пару интереснейших дел, которые начинались с того, что меня неожиданно вырубали ударом по башке. А начинать расследование, будучи без сознания, все-таки гораздо труднее, нежели имея нормально функционирующую голову, руки и ноги и кое-какие исходные данные, как в настоящем случае. Для разнообразия я просто кое-что кое-где почитаю, позвоню по телефону одному, второму, третьему… Вполне возможно, я решу эту проблему с помощью одного указательного пальца. Но, не ковыряя им в носу, а набирая номера телефонов и разговаривая с людьми о том, о сем и… ни о чем.
Приняв такое решение, я как-то разом потяжелел, как будто притяжение земли вдруг увеличилось вдвое. Мои ноги и задница сразу налились свинцом. Куда подевался тот жизнерадостный утренний «стрекозел», готовый порхать по воздуху от избытка оптимизма?
Я придвинул к себе телефон, который весил не менее тонны.
Глава 2
Клод Романель не был похож на человека, в которого трижды стреляли всего неделю назад. Голос его был тверд, уверен, немного хрипловат.
Скучающей телефонистке, соединившей меня с палатой 608 в западном крыле Скоттсдейлского Мемориального госпиталя, я представился как Вильям В. Вильямс, и через несколько секунд в трубке раздался бодрый громкий голос моего клиента:
— Вильямс?
— Он самый. Мне бы хотелось…
— Так значит это ты тот решительный и способный частный детектив Шелдон Скотт, которого…
— Да… это я. И я бы хотел…
— Выдумка с Вильямсом — это так, для подстраховки, чтобы не оставлять следов на случай, если…
— Не оставлять следов? Но кому?
— Наш общий друг Уортингтон расхваливал тебя как самого подходящего для этой работенки человека. Обещал, что ты выполнишь ее точно в самый близкий срок, и я не буду разочарован. Так что вам лучше меня не разочаровывать. Если же этот болтливый сивый мерин надул меня, то я натравлю на него пару моих парней из Техаса, которые кастрируют его без наркоза, а тебя нашинкуют, как для салата. Это так, к слову. Но даже если ты хоть наполовину так хорош, в чем я очень сомневаюсь, даю член на отсечение, ты не нашел еще мою Мишель. Ведь я не ошибаюсь?
— Если ты не захлопнешь пасть, то будешь разыскивать ее сам.
Мне показалось, что на другом конце провода довольно захихикали. Осадив таким образом бесцеремонного клиента, я ответил:
— Нет, Мишель я еще не нашел, так что можешь быть спокоен за свой член. Я даже еще не начал ее искать.
— Так начинай. Чесаться нет времени, а то…
— Может быть, ты в конце концов заткнешься и дашь мне возможность кое-что уточнить?
На этот раз я точно расслышал смешок. Однако Романель замолчал, и я продолжил:
— Я только что разговаривал с Уортингтоном. Теперь мне нужно узнать кое-что от тебя, если ты действительно хочешь, чтобы я занялся этим делом. Прежде всего я бы хотел уточнить, что от меня требуется. Во-первых, ты хочешь, чтобы я разыскал твою дочь. Во-вторых, позаботился о том, чтобы она встретилась с Уортингтоном и поставила свою подпись под документом, который он для тебя подготовил. И, в-третьих, после выполнения первых двух условий мне необходимо доставить твою дочь к тебе домой в Парадайз Вэлли. Я правильно все понял?
— Точно в яблочко. Только из всех твоих «если» и «когда», давай оставим только «когда». И, в-четвертых, усеки, что все это нужно сделать срочно.
— Нет. В-четвертых, предполагается, что я должен выполнить три первых условия за час-полтора, вслепую и со связанными руками.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что я должен буду искать не Мишель Романель, поскольку твоя дочь наверняка проживает сейчас под другой фамилией, и ты не можешь сказать под какой. Более того, ни при каких обстоятельствах я не должен упоминать фамилию «Романель», или даже имя «Клод» по не известной мне причине. Далее, ты полагаешь, что твоя дочь должна быть где-то в Лос-Анджелесе, а может и не быть. Итак, все, что я имею — это имя Мишель и несколько «может быть». Согласись, не густо для выполнения твоего задания. А ждать у тебя нет времени.
— Совершенно нет — это факт. Если тебе понадобится неделя-другая, то забудь об этом. Ты должен провернуть все это за несколько дней. Однако в твоих словах есть резон. Я расскажу тебе все, что смогу. Но это будет не много. — Он замолчал, и я услышал сдержанный кашель. Потом он хрипло спросил: — Так что ты хотел узнать?
— Начни хотя бы с того с чего ты взял, что твоя дочь может быть в Лос-Анджелесе или поблизости от него? И почему она, возможно, живет здесь под именем Мишель Ветч?
— О\'кей… — Романель помолчал несколько секунд и сказал: — Время от времени я подкидывал своей кошелке деньжат. Главным образом на… — Он снова утробно откашлялся, и я не расслышал окончания фразы. Что-то вроде «спри» —…на выпивку и жратву.
— Повтори, что ты сказал?
— Деньги посылал, говорю. Чтобы она могла платить за квартиру, покупать одежду и пополнять запас спиртного. Она капитально закладывала. Опрокинет в свою неумолчную глотку пару стаканов, закусит сигаретой и ходит по дому, как огнедышащий дракон, извергая клубы дыма и разбрызгивая капли яда. И без конца пилит меня, пилит. Не женщина, а какая-то пилорама.
— Оставим твои воспоминания о счастливой супружеской жизни столетней давности. Я пытаюсь узнать…
— Хорошо. Николь — моя супруга, горластая стерва с метровым, раздвоенным на конце языком, чтоб ее черти зажарили в аду на гриле… Ну да ладно… Так вот, моя беспардонная бывшая супружница мается дурью, то есть я хотел сказать, страстью к перемене мест. Она прекрасно понимает, что я не смог бы посылать ей башли, если бы не знал, где она находится в данный момент. Поэтому, если я не звонил ей примерно раз в год или всякий раз, когда она переезжала, она сама звонила мне и говорила, куда высылать деньги, с каждым разом требуя все больше, больше, больше…
— Оставим на время финансовые вопросы, — мягко предложил я.
— Оставим… к этому мы еще вернемся… Так вот, последний раз она звонила из Лос-Анджелеса месяцев шесть назад. Николь упомянула, что живет в Монтери Парк, что рядом с Лос-Анджелесом, и недавно развелась с парнем по фамилии Ветч. Еще она сказала, чтобы я выслал ей чек на сумму побольше (так я и разбежался!) на имя Николь Э. Ветч, под которым она временно проживает.
— Временно? Она что, снова собиралась замуж? Впрочем, это не важно. Я начну поиски с адреса, по которому ты отсылал ей бабки. Правильно?
— Неправильно. Я послал ей чек на центральную почту Монтери Парк, до востребования, как она и просила. Видимо, не хотела, чтобы его увидел в почтовом ящике какой-нибудь тип, с которым она в то время жила. Словом, я отослал ей приличную сумму плюс несколько сотен в придачу, чтобы сделать ее счастливее, что так же возможно, как сделать модную прическу из волос медузы Горгоны или приучить ее питаться одной овсянкой…
— Мистер Романель…
— Присылай деньги, да поскорее! — вопила она. — Видите ли, ей вздумалось снова выйти замуж… за, дай Бог памяти, какого-то Чарли Снупа, с которым она в то время жила. Но вообще-то она мне не сказала точно его имя. Наверное, и сама толком не знала, как его звать. Она тогда намылилась в Северную Дакоту. Да… кажется в Северную. А может в Южную. Какая, черт, разница Северная или Южная? Да хоть бы на один из полюсов! Для нее и это было бы недалеко…
— Значит, с известной долей уверенности можно предположить, что полгода назад она проживала в Монтери Парк?
— Да уж наверняка, раз не вернулся посланный мной чек. Это — единственные координаты, которые я знаю. Не жила ж она, в самом деле, на центральной почте! Понимаешь, эта сука постоянно переезжает. Избавляется от старых мужей — подозреваю, убивает их и закапывает ночью на местном кладбище, цепляет свеженького — и фьють!
— О\'кей! Пока достаточно о твоей бывшей жене, старой кошелке, спившейся б…ди, брызжущей ядовитой слюной. Ксантиппе — находке для радикулитчика…
— Э… Скотт, постой, погоди. Ты не можешь так говорить о моей бывшей жене. Я могу, но никому другому не позволю…
— Извини, Романель. Я только цитировал тебя.
— Хм… Будем считать, так оно и есть. Так на чем мы остановились?
— На том, что Николь ошивается где-то в районе Лос-Анджелеса. Но почему ты думаешь, что Мишель тоже где-то здесь?
— Николь, моя… моя швабра как-то упомянула, что Спри наведывается к ней каждую неделю или две. Из этого я заключил, что, будучи в Каире или Бомбее, она не смогла так часто наезжать к матери.
— Резонно. Не мог бы ты сузить круг поиска хотя бы наполовину штата Калифорния?
— Нет. Это все, чем я располагаю.
— Ты не оговорился, упомянув имя Спри?
— Спри — это Мишель. Мишель Эспри. Когда она была маленькой — это еще до того, как мы с Николь разбежались — мы называли дочку Спри. Она была очаровательной девчушкой, нежной, ласковой. Не понимаю, как от такой мегеры мог родиться такой ангелочек… — Он вновь закашлялся и, задыхаясь, быстро спросил: — Что-нибудь еще, Скотт?
— Ты, конечно, можешь не отвечать на мой следующий вопрос, но я бы на твоем месте ответил, если бы хотел, чтобы дело двинулось быстрее, без раскачки и почесывания нескромных мест, как ты поэтично выразился.
Он рассмеялся хриплым, гортанным смехом.
— Я просто тебя прощупываю, Скотт. Непросто оценить человека, разговаривая с ним по телефону. Мне было бы достаточно взглянуть на тебя…
— Ну, и что же ты нащупал? И зачем тебе это?
— Кажется, ты парень с яйцами. Вообще-то надо оценивать каждого, с кем приходится иметь дело. Знаешь, встречаются старушки с кинжалами в корсетах, крутые с виду парни с заячьими хвостами…
— Позволь мне вернуться к моему первому вопросу. О\'кей? К чему вся эта секретность, тайны мадридского двора, рыцари плаща и кинжала? И почему я не могу оперировать твоим именем и всем прочим?
— Видишь ли, — он задумчиво помолчал, — некоторые из моих… э… давних соратников, случись им узнать, что этим делом занимается известный сыщик по имени Шелдон Скотт, могут начать вставлять ему палки в колеса.
— С какой стати они вдруг начнут это делать?
— Позволь оставить твой вопрос без ответа. Лично тебя это не касается, ты уж поверь.
— О\'кей, пусть это останется на твоей совести. Так что за препятствия они могут начать чинить на моем пути? Может быть, выставят на дороге танк с самонаводящимися ракетами?
— Обязательно, если таковой окажется у них под рукой.
— Великолепно! Тогда хотя бы назови, кого мне следует опасаться.
— А вот это тебе не нужно. В конце концов, я всего лишь прошу тебя разыскать мою дочь и попросить ее сделать то, о чем мы говорили.
— Мистер Романель, но мне необходимо это знать для пользы дела. Если ты думаешь, что я стану отбиваться камнями от современного танка или расчесывать волосы медузы, не зная, кто сидит за его управлением или прячется за ее нелицеприятным обликом, то тебе следует подумать еще раз. И чем скорее будешь думать, тем больше времени сэкономишь. Для себя, не для меня.
— Ты говоришь почти как я, Скотт. Возможно, ты и прав. Я с уверенностью могу назвать имя только одного человека, встречи с которым тебе следует избегать, поскольку она может оказаться не из приятных. С этим человеком я тесно сотрудничал до последнего времени, а точнее — до четырех дня прошлого понедельника. Его зовут Альда Чимаррон. Ставлю десять к одному, что именно люди этого неблагодарного сукиного сына подстрелили меня.
— Это уже что-то, что может мне помочь.
— Так как мне?
— Я не это имел в виду.
— Я знаю. Извини… не смог удержаться.
— Ты сказал, что участвовал с ним в ряде предприятий. Какого рода?
— Так, разных…
— Ты не просветишь меня на этот счет?
— Скорее нет, чем да…
— Ясно. Что ты можешь сказать о тех двоих, которые в тебя стреляли? Ты знаешь кого-нибудь из них?
— Не имею ни малейшего понятия, кто эти ублюдки. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Альда просто нанял их, чтобы они уконтрили меня. Жаль, что я их не разглядел. Все произошло слишком быстро. Бах! Бах! И я валяюсь на асфальте в луже крови. Думал, что мне хана.
— Поправь меня, если я ошибусь, но они целились хреново, если тебя выпускают из больницы через неделю после нападения. И еще, у меня сложилось такое впечатление при чтении той газетной истории, что твое ранение не настолько серьезно.
— Не серьезно? Что ж, по твоим меркам оно может и так, Скотт. Для тебя это были бы пустяковые царапины, ковбой? Действительно, это приключение меня здорово позабавило. Жду не дождусь, когда смогу повторить его. Оно добавило остроты в мою жизнь.
— Ну, я не хотел тебя обидеть, и все такое.
— Да ладно уж. Эти чертовы ханурики замочили меня чисто, проделав дырки в мясе. Одну в плече, другая пуля лишь содрала кожу на бедре, даже не задев кость. Мне просто повезло, дружок. Кроме той дуры, что они засадили мне в брюхо. Да и то, клизмами в белых халатах заштопали меня на совесть и нашпиговали фармакопеей, как рождественского гуся. Так что руки я им все равно не подам.
— Я просто обратил внимание на то, что ты охотно раздавал интервью налево и направо, валяясь на асфальте. Я имею в виду ту статью в «Рипаблик», в которой ты признаешься на весь божий мир, что надеешься еще повидаться с дочерью перед смертью…
— Да, вот тут ты меня подловил, парень. Действительно, откуда ни возьмись вынырнул этот паскудный бумагомаратель, как черт из табакерки. Я тут лежу, не понимая в каком мире нахожусь, в нашем паскудном или в ином благословенном, а тут ко мне подскакивает этот парнишка лет двенадцати и сует микрофон в физиономию. Ты представляешь?
— Да. Я даже примерно догадываюсь, о чем он тебя спрашивал.
— Этот клистрон из колледжа набросился на меня полуживого и атаковал одиннадцатью сотнями вопросов, и я точно ответил на пару-тройку, только чтобы убедиться в том, что черти еще не уволокли меня в ад и не начали готовить из меня жаркое. Конечно, глупо было с моей стороны трепаться о том, что я собираюсь увидеться со своей дочерью. Но, как я уже сказал, в тот момент я был уверен в том, что мне кранты. А в последнее время я много думал о Мишели, вот и ляпнул первое, что пришло на ум. Хорошо, что еще не упомянул ее имя.
— Еще меня озадачило вот что: тебя подстрелили прямо на стоянке перед «Медигеник», а штопать почему-то поволокли в «Скоттсдейл Мемориал». Почему было не оказать тебе помощь прямо на месте?
— Потому что я предупредил весь наличный медицинский персонал, что мои друзья переломают им руки и ноги и отвертят головы, если меня немедленно не отвезут в «Мемориал». Да еще пригрозил выставить им иск миллионов на десять за невыполнение последней воли умирающего. Я никак не мог допустить, чтоб меня отнесли в «Медигеник».
— Но почему? Это что, плохой госпиталь? Или, может быть, там лечат исключительно вегетарианцев, или…
— Нет, это отличный госпиталь. Высококлассные специалисты, цветные телевизоры и по крайней мере штуки три медсестры, которые не выглядят как борцы-тяжеловесы или служащие морга. Я просто не хотел, чтобы меня туда клали.
— И ты не можешь назвать мне причину?
Продолжительное молчание. Наконец, Романель нехотя ответил:
— Возможно, ты и прав. «Медигеник» — это госпиталь, которым владеет Альда Чимаррон. Припоминаешь это имя? Там всем распоряжается он и председатель попечительского совета доктор Блисс. Филипп Блисс. Да что там, частично он принадлежит и мне. Такой ответ тебя удовлетворяет?
— Вполне. Ладно, больше у меня вопросов нет. Остальную информацию мне предоставил Уортингтон с твоих слов, думаю.
— Так точно.
— И последнее. Ты случайно не помнишь полное девичье имя твоей жены, дату и место вашей женитьбы, имя человека, за которого она вышла замуж после вашего развода. Твоего преемника, я хочу сказать.
— Вообще-то, их у нее было несколько, и счет еще не закрыт. Думаю, сейчас она готова сожрать мужа номер пять…
— Оставим остальных «счастливчиков» в покое. Меня интересует номер второй, а также место, где родилась Мишель… Спри.
Какая-то важная мысль мелькнула у меня в голове. Романель сказал, что когда он познакомился со своей будущей женой, ее звали Николь Элейн Монтапер, и, возможно, было бы лучше, если бы она оставила свою девичью фамилию. Он вспомнил дату их бракосочетания в Форт Лодердейл в штате Флорида, где и родилась Мишель Эспри Романель, в восточно-лодердейлской больнице. Однако ему так и не удалось припомнить ее быстроменяющиеся фамилии, на которые он высылал чеки в разные концы страны, то есть как звали всех ее многочисленных спутников жизни, кроме последнего — Ветча, за которого она вышла замуж и жила до последнего времени в Рино, штат Невада. Этот факт мало чем мог мне помочь. Если Мишель взяла какую-нибудь другую фамилию после развода родителей, то скорее всего это должна была быть фамилия ее отчима, а не последующих трех-четырех мужей Николь.
— В информации, представленной мне Бентли Уортингтоном, сказано только, что в настоящее время фамилия Мишели не Романель. Это точно? Скажи, это лишь предположение, или же ты наверняка знаешь, что она сменила свою первородную фамилию?
— Это факт. Она сменила фамилию спустя год-два после того, как я ушел от них. Николь позаботилась об этом. — После паузы он продолжил: — Понимаю, куда ты клонишь, Скотт. Наверное, мне следует подробнее объяснить ситуацию, сложившуюся в тот момент. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что мне все осточертело и я ушел. Оставил жену, ребенка и вновь стал вольным орлом, хотя, насколько я знаю, орлы так не поступают. Конечно, это был мой не самый благородный поступок, но я не ищу себе оправданий. Я уже говорил тебе, что посылал им деньги примерно раз в полгода, в год — это уж наверняка. Таким образом, я разговаривал со своей бывшей подругой раз, два раза в год в течение двадцати лет. Каждый такой разговор старил меня на год или два. Таким образом, сейчас мне должно быть лет 99. Ты же не дашь мне столько, а?
— Ты мог меня надуть, подделав голос под 66-летнего мужчину.
— Обижаешь, мне меньше… Ну так вот. Я поддерживал себя бифштексами с кровью, овощами и тремя порциями «Джека Дениеля» перед тем, как позвонить ей, или же в предчувствии ее звонка. О Бог, мне действительно нужны были силы, чтобы вновь и вновь выслушивать ее визгливые упреки во всех смертных грехах, которые я совершил с того времени, как впервые испачкал пеленку. Первые пару лет я просил ее передать привет Спри, но она начинала орать всякие гадости, и мне пришлось прекратить передавать приветы дочке, справляться о ее здоровье и пытаться дать ей понять, что я очень сожалею о случившемся. — Романель опять натужно закашлялся. — Николь, моя нежная, сладкая Николь, которая на том свете будет наставницей Лукреции Борджиа по части подлости и изящной словесности, сообщила мне, что призналась своей дочери в том, что произвела ее на свет в результате деления, как амеба. И, конечно же, она напела Мишели, что за отвратное чудовище ее так называемый папаша Клод Романель, он же Джек Потрошитель. — Романель опять помолчал, предаваясь невеселым воспоминаниям. — Короче, я не знаю теперешней фамилии Мишели, но то, что она не Романель, — это точно.
— У меня появилась мысль, мистер Романель, — осторожно начал я. — Когда я разговаривал с Бентли Уортингтоном, то скорее от отчаяния, чем от большого ума, предложил: «А что, если мы дадим объявление о том, что разыскивается Мишель, та единственная во всей Вселенной?» Однако теперь, когда появился еще один ориентир в виде Спри, эта идея уже не кажется мне такой безнадежной. Мишелей с детским прозвищем Спри, наверное, не так много в Лос-Анджелесе. По-моему, это может сработать. Во всяком случае, значительно сузит круг поиска. Иначе ума не приложу с какого конца браться за это дело.
— Ну… возможно… — Неуверенное молчание в течение нескольких секунд. Затем мягко, как бы рассуждая с самим собой: — Ни один из этих сукиных сынов не может знать, как мы называли Мишель сто лет назад. По-моему, вполне безопасно. — Потом с нормальной громкостью Романель добавил: — Валяй, Скотт. А вдруг да поможет?
— О\'кей. Последний вопрос. Прошло все-таки двадцать лет. Возможно, ты и не узнаешь свою дочь, когда увидишь. У меня же нет никаких ее примет. Может быть, в детстве у нее было что-нибудь, отличающее ее от других? Что-нибудь такое, по чему ее можно идентифицировать сейчас?
— Особые приметы?
— Шрамы, родинки, родимые пятна, бородавки на носу, волосы на ушах. Словом, хоть что-то, за что можно зацепиться.
— Точно! Родимое пятно. Вот здесь на груди.
— Не вижу. Где ты сказал?
— Небольшое светло-коричневое пятно. Оно должно быть заметно на фотографии, что я передал Уортингтону. Надеюсь, она у тебя?
— Да. Сейчас, минутку.
Я взял со стола старую выцветшую фотографию, скривил лицо, подражая кислому выражению лица гадкого утенка, и взглянул на нее внимательно. Действительно, что-то вроде родимого пятна на левой стороне груди пониже соска. Совсем небольшое, едва различимое. Сначала я подумал, что это дефект негатива или мушка. Хотя нет, скорее это должна была быть бабочка приличного размера. Я поднес фотографию ближе к глазам. На маленькой Мишели это пятно должно было быть размером 1,5 на 2,5 сантиметра. Неправильной формы, похожее на толстого головастика с хвостиком.
— Так и есть. Родимое пятно. Это уже кое-что! — радостно объявил я Романелю. — Ты, конечно, понимаешь, что на это объявление могут отозваться десятки мнимых Мишелей. Теперь-то я смогу попытать их насчет девичьей фамилии матери, этого пятна и таким образом вывести на чистую воду.
— Хм, — многозначительно хмыкнул Романель. — Знаешь, Скотт, пока ты говорил, я тут думал о том, о сем. Вспомнились те дни, когда впервые встретился с будущей матерью Мишели…
Я подумал, к чему он клонит. Он говорил речитативом, чуть ли не мечтательно.
— Возможно, я был не совсем справедлив и чересчур резок в комментариях насчет моей скандальной кошелки, я имею в виду Николь… Честно признаться, первые пару лет были не такими уж плохими, и во многом, вероятно, виноват я сам. Взять хотя бы тот случай, когда она застукала меня без штанов верхом на кухарке. Я помог ей испортить всю стряпню, хотя мы с ней пекли отнюдь не оладьи.
— Какие оладьи верхом на кухарке? — обалдел я.
— Но я хочу сказать другое. Когда я женился на ней, Николь была потрясной девкой, с какой стороны ни подойти. Очень красивая мордашка, великолепные ножки и… светлая голова на плечах, что уж совсем редкость у красивых баб. Но самым поразительным в ней были идеальные, самые большие и красивые к западу от Занзибара, словом, умопомрачительные титьки.
— Да что ты говоришь?