Ричард С. Пратер

Казнить его дважды

Глава 1

Она стремительно бежала, уклоняясь от плотоядных морских растений, перепрыгивая через скопления пожирающих людей моллюсков и огибая потоки кипящей лавы. На ней было надето что-то, цветом и прозрачностью напоминавшее легкий туман. На бегу легкая ткань облегала ее бедра и открывала белые ноги, мелькавшие в солнечном свете. Девушка бежала очень быстро, но гигантские устрицы уже настигали ее. Чудовищные устрицы надвигались, чавкая на ходу: клик-клак.

Ее звали Шерри Дэйн. Это была очаровательная женщина, именно о таких грезят мужчины — миниатюрная, стройная, с пышным бюстом и невероятно красивыми ногами. На лице сияли небесно-голубые глаза и алели яркие губы, а над всем этим вздымалась копна светлых волос оттенка молодого меда… Да, похоже, что эти устрицы вот-вот настигнут ее. Девушка пробежала мимо языков лавы и остановилась на краю скалы. Внизу бушевало ужасное Озеро Огня. Она оказалась в западне.

Шерри не без изящества пронзительно завизжала.

У нее за спиной появились плотоядно чавкающие устрицы.

Шерри закричала снова, на пол-октавы выше.

— Клак-клак. Е-е-е-е-е.

— КЛАК-КЛАК-КЛАК! Е-Е-Е-А-А-А-А!

— Стоп!

Команду «Стоп!» подал продюсер Уолтер Фрэй, и как раз вовремя. Еще секунда, и несравненная Шерри Дэйн была бы сожрана и переварена.

Фрэй, для тех, кто не знает или не выписывает журнал «Инсайд», и есть тот самый гений, который поставил «День, когда Земля лопнула», не говоря уже, о «Космической нечисти». Идея этих фильмов частично была почерпнута из старых комиксов. И все это происходило, как вы уже, наверное, догадались, в том самом месте, где Джереми Слэйд снимал свои последние фильмы ужасов.

Вы знаете эти фильмы — «День, когда вернулись черви», «Кровожадная живая дрянь» и так далее. Да, вот еще последний, самый великий и глупейший фильм Слэйда — «Возвращение призрака липкой Мрази».

Вы только вдумайтесь в название. Если разобраться в нем до конца, оно скажет вам очень много. Даже слишком много. Да, этот третий фильм серии, может быть, подводит итог двадцатому веку. Будущие историки, роясь в развалинах древнего Голливуда в надежде отыскать запечатленные на каменных досках свидетельства о нашем веке и о нашей провоцирующей несварение желудка культуре, вполне могут наткнуться на «Возвращение призрака липкой Мрази» и сказать: «Редкая дрянь!»

У Джереми Слэйда, как у Кинг-Конга, который грезил о королеве Конг, тоже была мечта. Он хотел сколотить миллиард долларов. И уж конечно, ему было наплевать, каким образом он это сделает. А в тот момент ему не хватало до желанной цели чуть меньше миллиарда долларов.

И вот что произошло. Слэйд написал свою «Липкую Мразь», где эта самая Мразь умирает. В театральных вариантах этот сюжет повторялся с регулярностью расстройства желудка, и Мразь там тоже погибала. Ни в чем не сомневаясь, а скорее даже ни о чем не думая, Слэйд снял «Призрак липкой Мрази», несмотря на дорогостоящие задержки во время работы. После окончания съемок этот фильм две недели пролежал без движения, а потом что-то произошло, картина ожила и получила шумный успех.

Люди стали платить деньги, чтобы посмотреть ее. Множество людей. Потекли большие деньги. И в ответ на этот массовый психоз, в порыве жадности, Слэйд бросился продолжать эту безумную серию. И вот теперь, во вторник, 23 апреля, в чудесное солнечное утро, в Южной Калифорнии шел семнадцатый день из двадцати одного, запланированного на съемки, и деньги были на исходе.

Я слышал, как Фрэй сказал:

— Ну, получилось неплохо, мы примем это. Теперь надо только подумать, как будем спасать картину.

Стоявший рядом со мной Эд Хауэлл, высокий красавец с роскошной мускулатурой, звезда этого фильма, казавшегося мне преступлением против гуманности, заметил:

— А что, в самом деле неплохо, верно, Шелл?

Я повернулся и улыбнулся ему:

— Верно, если вы имеете в виду бегущую красотку. Но если говорите об этих гигантских устрицах и чудовищных жуках…

— Кто это там сказал что-то о жуках? — На темном лице Эда промелькнула улыбка.

Эд считался одним из лучших актеров в Голливуде. Но это была его первая ведущая роль в кино, и он подходил для нее больше, чем кто-либо другой. На этом молодом красавце была только белая набедренная повязка с золотыми блестками, и он выглядел как греческий бог, вырезанный из настоящего черного дерева. Парень сам по себе был весьма смуглым, но в гримерном цехе решили вымазать его еще чем-то черным, чтобы он блестел на солнце, потому что местом действия все трех фильмов с участием вышеозначенной Мрази была Венера. И, как теперь почти всем известно, из пяти венерианских рас правящая была по-настоящему черной.

Пока мы стояли на съемочной площадке, все взоры были прикованы к нашей группе. И это совсем не удивило меня. И не только потому, что я был впервые на месте съемок фильма. Я не был актером, хотя часто думал, что сыграть какую-то роль было бы очень забавно. Всеобщее внимание в павильоне меня не удивило потому, что так часто случалось, даже когда я был совершенно один.

Прежде всего, я был высокий и довольно представительный мужчина. Правда, Эд чуть превосходил меня ростом. И хотя он был негром, его кожа не казалась так уж заметно темнее моей, потому что я много времени находился на солнце и загорел приблизительно до оттенка бледного негра племени ватузи. Но зато голову Эда венчала шапка густых черных кудрей, закрывавшая уши и затылок, а у меня волосы были светлые, будто обработанные новейшим осветлителем, и короткие. К тому же они, словно наэлектризованные, торчали во все стороны.

Прибавьте к этому белесые брови над серыми глазами, приподнятые над переносицей и опускающиеся к внешним уголкам глаз, едва заметный след от пули под левым ухом и ясно различимый шрам над правым глазом, что, впрочем, вовсе не служило мне причиной для расстройства. Я сознавал, что смотреть в общем-то не на что. И все же я притягивал к себе взоры, будто был неотразимым красавцем.

Однако я понимал, что немного проигрывал, стоя рядом с Эдом. Кроме всех других контрастов был еще и такой — в отличие от Эда на мне имелась одежда. Если Эда едва прикрывала белая набедренная повязка с золотой отделкой, то я щеголял в новом, отлично сшитом, как мне казалось, синем костюме, но с гаммой золотого, пурпурного и даже зеленоватого отлива. Дело в том, что ткань, из которой он был сшит, могла изменять цвет под солнечными лучами, как хамелеон. Правда, когда я последний раз надевал его, один тип из воровской шайки сказал, что я выгляжу в нем как мухомор. Но что этот воришка может понимать в настоящей одежде? Мне нравилось носить такой сверкающий костюм.

Так вот, отливая на солнце всеми цветами радуги, я ответил Эду:

— О\'кей, если только не считать устриц и жуков, эту Мразь и актеров-мужчин, то все отлично. Но когда же вы кинетесь спасать Шерри, изрыгая огонь и играя мускулами?

Эд Хауэлл и на самом деле поиграл мускулами:

— Как только они все установят. Еще несколько минут.

— Я так понимаю, — продолжил я беседу, — что девушка упадет туда, а вы прорветесь сквозь этих устриц и прыгнете в горящую жидкость. И натурально спасете ее.

— Естественно. Я очень хорош в таких делах, — самодовольно заметил Эд. — Правда, мне не улыбается перспектива сгореть там заживо. Надеюсь, они снимут всю сцену в один дубль.

— Они так и сделают, — уверенно произнес я.

Актер ухмыльнулся, я ответил ему тем же. Мы оба знали, и я думаю, что об этом догадывался весь мир кино, — ни Слэйда, ни Фрэя нельзя отнести к людям, которые стремятся достичь совершенства. И они вовсе не были похожи на педантов. Если актер ошибался и, обращаясь к Лилиан Серулиен, называл ее Лулиан, они едва ли станут переснимать этот эпизод. Только потом заставят его сказать: «…я говорил с Лилиан, или, как ее иногда называют, Лулиан».

И, несмотря на многочисленные огрехи, в фильмах Слэйда было что-то для каждого: красавицы для мужчин, статные Эд Хауэлл и Джон Брик для дам, захватывающие приключения для подростков и монстры для дурачков. И уж всегда там имелись стройные красавицы, которые бегали в ночных сорочках средь бела дня и падали в воду. Может, это и было моей единственной слабостью, но мне нравились подобные сцены в кино — когда тучи стройных красавиц бегают в ночных рубашках и падают в воду.

— Ну, мне надо идти, Шелл, — сказал Эд.

— Только не трусьте, — напутствовал я киногероя.

— Вы что, смеетесь? — И он направился к камерам и прочему оборудованию, которое теперь устанавливали на самом краю скалы.

Немного помедлив, я закурил сигарету и тоже направился туда. Мне захотелось поближе рассмотреть героев и, конечно, увидеть, как они будут падать в воду.

Нужно сказать, что смотреть на съемки не было моим основным занятием. Моя профессия — владелец агентства «Шелдон Скотт. Расследования», которое размещалось между Третьей и Четвертой улицами в деловой части Лос-Анджелеса, в арендованном помещении в Гамильтон-Билдинг.

На самом деле мне приходилось тяжело работать, чтобы добыть денег на аренду. И может быть, теперь вы поймете, почему мне понравилась эта работа. Когда я приступал к ней, то совсем не думал, что буду пялить глаза на монстров и напичканных витаминами красоток. Эта работа начиналась как обычное расследование. И вдруг — убитый мужчина с сочащейся из раны на голове кровью, насупленные лица вокруг и мой клиент, которого обвиняют в убийстве. Правда, некоторые подозрения поначалу возникли и у меня. Уж очень хороший шанс подвернулся моему клиенту — самая распространенная ошибка убийц. И если мои соображения подтвердятся, то он станет безголовым убийцей, потому что я наверняка сам снесу ему башку.

А сюда, на площадку, где снимали очередную серию, я заявился, чтобы перекинуться несколькими словами с Наташей Антуанетт, с миниатюрной кинозвездой, что вовсе не значило, будто она коротышка. Правда, продюсер Слэйд запретил мне говорить с красавицей до того, как она закончит свой эпизод. Он опасался, что это может расстроить ее больше, чем она обычно бывает расстроена на съемочной площадке.

Сейчас кинодива была очень взвинчена, и у нее для этого имелись причины. Негритянским актерам и актрисам часто поручают второстепенные роли в голливудских фильмах, но очень редко дают ведущие. По крайней мере, в «белых» картинах. Для Наташи, как и для Эда Хауэлла, это была первая главная роль, и они оба волновались, что легко можно было понять.

Эпизод, который собирались снимать, назывался «танец смерти». В нем Наташа должна была извиваться перед волосатым Джоном Бриком, который играл роль Груззака — что-то вроде современного венерианского Чингисхана. Он являлся главарем шайки белых бандитов, которые захватили черную Королеву Венеры, Наташу, и собрались выместить на ней всю свою злобу. Если танец Наташи наскучит Груззаку, то она лишится головы, а если понравится — будет изнасилована. Поэтому дело хотя и могло обернуться по-разному, но одинаково плохо для нее. Однако, наверное, было бы интересно посмотреть любой вариант. Особенно если она понравится Груззаку.

Площадка, выбранная Слэйдом для съемки «венерианского» пейзажа, располагалась на землях одной фермы к северу от Голливуда. Она принадлежала бывшей киноактрисе по имени Мадлен Уиллоу и, наверное, была очень похожа на Венеру, потому что никто — во всяком случае, никто из моих знакомых — и близко не видел эту планету. По крайней мере, на этом участке торчала подходящая скала, возле которой сделали искусственное озеро. В него поверх воды можно было налить нефть и поджечь, чтобы создать море огня и получить клубы черного дыма, вздымающиеся с водной глади. Вокруг высились холмы или, скорее, холмики, по склонам которых будут сновать вверх и вниз — в черном, белом, коричневом, желтом и зеленом — венерианские женщины. При этом разноцветье плюс огонь, дым и чудовища — все будет выглядеть вполне натурально. Фильм снимали на цветной пленке «Ливидколор».

И если Слэйд отснимет все в том порядке, как задумал, то я смогу поговорить с Наташей не ранее чем завтра. Если вообще смогу. Сначала они прокрутят сцену спасения Шерри и сделают не менее полудюжины дублей, прежде чем перейдут к «танцу смерти» Наташи. Но это уже не зависит ни от Фрэя, ни от Слэйда.

И вот две кинокамеры расположились у края скалы, а одна — внизу, у озера. Операторы в последний раз проверили показания экспонометров, гримеры и костюмеры сделали заключительные штрихи и приготовления, микрофон на стреле помещен так, чтобы схватить последний крик Шерри, и ассистент режиссера заорал:

— Тихо!

— Отлично, будем снимать… Мотор! — скомандовал Фрэй.

Шерри выбежала и прыгнула со скалы, предпочитая сгореть, чем быть сваренной заживо, и забарахталась в воде. Вроде бы ниоткуда появился громадный Эд Хауэлл с внушительных размеров алюминиевым мечом в руке. Хрясь, хрясь, хрясь — и вот уже три громадные устрицы упали на землю, клацая створками в агонии. Эд нырнул со скалы и поплыл к Шерри стилем брасс, отгоняя от себя языки пламени. Это было не так уж опасно — плыть в воде, покрытой горящей нефтью, но все же это развлечение не для слабонервных. Но все обошлось. Через минуту Эд извлек из воды обмякшую Шерри и понес ее к зеленой лужайке под развесистым деревом, листья которого напоминали раскрытые зонтики. Когда Эд положил Шерри на траву, Фрэй удовлетворенно кивнул. Одна сцена была снята. Теперь танец Наташи.

Я нашел обломок скалы и уселся на него. Через несколько минут снизу, от озера, поднялись Эд и Шерри, мокрые, перепачканные, но без волдырей. Красавец актер махнул рукой и направился к Фрэю, а Шерри подошла и остановилась передо мной.

Я поднялся. Мне удалось поговорить с Шерри несколько минут немного раньше этим утром, и теперь она спросила:

— Ах, вы еще здесь, Шелл.

— Я же сказал, что не смогу пропустить вашу коронную сцену, — улыбнулся я.

— Ну и как я выглядела?

— Изумительно, как всегда, — успокоил я девушку.

И это было на самом деле так, без всякого преувеличения. Может быть, она не заслуживала академической награды, но поощрения от Шелла Скотта — наверняка. Ее светлые волосы теперь стали темными и тяжелыми от воды. Но никакая вода не могла пригасить сияния этих голубых глаз и уменьшить впечатления от ее прелестей.

Они тут, на Венере, не носили белья. Да и верхней одежды тоже. Мокрая ткань плотно облепила твердое молодое тело Шерри, а она, похоже, знала, что это прозрачное одеяние действует более возбуждающе, чем просто нагота. Я перевел глаза снова на ее лицо, но это мало мне помогло. Улыбающиеся алые губы девушки выглядели так, будто ее исключили из школы, где учат целоваться. Но не для того, чтобы они оставались без дела.

— О чем это вы думаете? — спросила меня Шерри.

Она все еще улыбалась, будто не зная, в чем дело. А я не спешил объяснить ей. Вместо этого я пробормотал с наигранной глуповатостью:

— Да так… всякие мысли. Они приходят ко мне, когда я думаю.

— Как умно! — фыркнула девушка.

— Вы очень добры. И проницательны. И великолепны…

Шерри зарделась то ли от моего комплимента, то ли оттого, что заметила, как мои глаза обшаривали ее тело. Она попыталась прикрыться руками, но у нее просто не хватало рук.

— Ну ладно, — сказала она. — Мне надо переодеться.

— Переодеться? — ухмыльнулся я.

— Сменить эту мокрую ткань, — пояснила Шерри. — Надеть что-нибудь сухое.

— Ну конечно. Вы ведь не собираетесь снова надеть что-то мокрое? А у вас найдется что-нибудь такое, чтобы я мог…

— Снова пялить на меня глаза? Нет, не найдется, — отрезала девушка.

— Ну, я все-таки попробую, — пообещал я. — А откуда вы знаете, что я глазел?

— Потому что вы все время это делали. Ну, пока. Увидимся позже, Шелл.

И она пошла по склонам холма к автостоянке. Да, именно к автостоянке. Там-то и было ее место для переодевания. Ее автомобиль как раз и служил для этой цели. Вы, конечно, слышали о кинопродюсерах, которые не жалеют денег для того, чтобы его люди чувствовали, что о них заботятся, и были довольны и счастливы. Джереми Слэйд был не таков.

Хотя не стоило бы уж так обвинять Слэйда. Он работал при очень напряженном и совсем не блестящем бюджете. Больше того, у него были серьезные денежные затруднения. Дело в том, что на съемках «Призрака липкой Мрази» одна из его героинь не смогла целых две или три недели участвовать в работе группы, и он оказался на грани банкротства. Но все-таки Джереми Слэйду удалось где-то достать средства и продолжить работу. И теперь казалось, что он не только сумеет спасти этот фильм, но еще и заработает кучу денег.

Автостоянка располагалась не очень далеко от места съемок последней сцены, и я, естественно, смотрел вслед удалявшейся Шерри. И тут услышал крики Фрэя.

Там, на площадке, царила полная суматоха: сновали операторы, передвигались камеры, рефлекторы, электрические кабели, стрелы для микрофонов. Там устанавливали два мощных прожектора. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все успокоилось и замерло. Это была подготовительная работа, которая проводилась хорошо тренированным и опытным штатом.

— Отлично, все замолчали! — кричал Фрей. — Тихо! Черт побери, мы же здесь снимаем кино! Молчать!

Звезда, Наташа Антуанетт, стояла немного в сторонке и читала газету. Я продвинулся вперед и занял позицию в нескольких шагах за спиной продюсера. Слэйд стоял возле него, а Наташа была слева от меня. Я заметил, что она немного покачнулась, словно тонкое деревцо под порывом ветра.

— По местам! — приказал Фрэй. — Начинаем. Наташа? Где Наташа, черт побери!

Девушка читала что-то на первой полосе газеты, скорее всего колонку справа. Она не спеша послюнявила палец и собралась перевернуть страницу. Но не успела. Вместо этого она упала в обморок.

Это я так подумал, что она потеряла сознание. По крайней мере, она рухнула словно подкошенная. Это было так близко от меня, что я слышал глухой стук, с которым ее голова ударилась о землю. Звук напоминал хлопок в ладоши. Девушка лежала неподвижно.

Она-то лежала тихо, но вокруг нее вдруг образовалось всеобщее движение. Примерно с полдюжины мужчин одновременно бросились к ней. Джереми Слэйд первым подбежал к распростертой на земле Наташе. Потом, прямо за ним, подскочил Эд Хауэлл и, наконец, Уолтер Фрэй. А уж за ними и я. Потому что, может быть, все еще думал о Шерри. Если хотите знать правду, я должен был думать о Шерри. Так или иначе, но я не был так бдителен, как обычно. Когда я подбежал к Наташе, ее ресницы затрепетали и уголки рта чуть дернулись, будто девушка пыталась улыбнуться. Но я видел людей, которым стреляли в живот, и у них появлялась такая же гримаса, но это вовсе не было улыбкой. Да и, кроме того, Наташа все еще была без сознания и только начала возвращаться в наш мир.

Прошло четыре или пять минут, прежде чем она окончательно пришла в себя.

— Это ничего… — пролепетала она. — Правда. Просто я почувствовала внезапную слабость… и все… куда-то подевалось. — Она сделала маленькую паузу и продолжила: — Теперь я в полном порядке. Я не завтракала. Сижу на диете. Может быть, я просто голодна. Но я в порядке.

Голос у Наташи всегда был тихим, а сейчас напоминал шуршание бархата. И она медленно улыбнулась той красивой, блистательной улыбкой, которая сделала ее знаменитой. Казалось, девушка совсем пришла в себя, но веки все еще немного трепетали.

Слэйд выглядел совсем расстроенным. Если его звезда сейчас выйдет из строя, то он попал в беду. Режиссер облизал губы и погладил Наташу по темной руке.

— Вы в порядке, беби? Вы уверены, что вы в порядке? — спрашивал он ее высоким, тонким голосом.

Впрочем, у Слэйда всегда был такой голос.

Наташа как-то съежилась и отняла у него руку.

— Я в порядке, Джерри. Дайте мне только минутку, ладно? — пробормотала она.

Газета, которую она читала, валялась у нее под ногами. Это была утренняя лос-анджелесская «Геральд стандарт», и это все, что я успел заметить, прежде чем кто-то скомкал и отбросил ее в сторону. Толпа, собравшаяся вокруг нас, начала редеть и понемногу рассасываться. Операторы и техники вернулись на съемочную площадку. А еще через несколько минут все актеры и актрисы, включая Наташу, заняли свои места, и съемки вот-вот должны были начаться.

Ожидая, пока включат камеры, я думал, помимо всего прочего, еще и о том, могла ли Наташа Антуанетт в это утро иметь хороший, сытный и питательный завтрак.

Я знал Наташу, и она мне нравилась. Они с Эдом Хауэллом приходили ко мне и моей рыжеволосой ветреной подружке несколько недель назад в гости. В мою голливудскую квартиру на хайбол[1] и гамбургеры, и мы прекрасно провели время. Надо сказать, что Нат — очень эмоциональная молодая женщина, но какая-то недокормленная. В тот вечер, например, она съела целых три гамбургера. С луком.

Кроме того, вчера вечером мне позвонили. Вот об этом звонке и о том, что за ним последовало, я и собирался ее расспросить. Какая-то женщина сказала мне по телефону, что она — Наташа Антуанетт. Но я не имел никаких доказательств, что это на самом деле была Нат.

Больше того, Гордон Уэверли тоже сказал, что он никого не убивал, — и очень может быть, что он солгал. Если это так, то я могу оказаться в неприятном положении. Потому что Гордон Уэверли — мой клиент. А человек убит, в этом нет сомнения. Убит очень жестоко, но это непреложный факт.

И вот когда Уолтер Фрэй закричал: «Хорошо, все готовы? Мотор!..» — я думал обо всем этом. О прошедшей ночи, о Наташе, о Гордоне Уэверли. И об убийце. И о безжалостных бандитах, мертвых и живых…

Глава 2

Я все думал. Это был отличный вечер.

Отличный вечер для хорошо смешанных коктейлей с мартини и бифштекса, поджаренного на углях, — это было бы превосходно, — и, может быть, немного вина под бифштекс, красного вина. И для алых, как вино, губ моей девчонки, которая сидела на шоколадно-коричневом диване, в моих апартаментах номер 212 в отеле «Спартан» Голливуда.

Я провел весь день в моем офисе в деловой части Лос-Анджелеса, наблюдая за рыбками-гуппи в десятигаллоновом аквариуме, который стоял на книжном шкафу, читал Эмерсона и ждал, когда мне позвонит клиент, чего он так и не сделал. Я — человек действия, и когда сижу без дела, то мне нужен тироксин, или питуитрин, или еще что-то, чтобы взбодриться. Поэтому, раз телефон продолжал молчать, я сам им воспользовался и позвонил той самой девочке, которая сейчас сидела на моем шоколадно-коричневом диване.

Компактная японская жаровня, до краев наполненная древесным углем, стояла посередине золотисто-желтого ковра. Я полил угли специальной жидкостью, чтобы их поджечь, но спичку к своей стряпне все не подносил. Окна гостиной были открыты — потому что это был мой первый опыт и во время приготовления этого блюда что-то могло пойти не так, в результате чего, например, сгорят мои апартаменты и остатки нашего квартала. Первый коктейль с мартини был приготовлен, девчонка улыбалась, и все было как надо.

— Шелл, ты на самом деле думаешь, что у тебя что-то получится? — спросила она.

— Кто знает? — откликнулся я. — Но здесь хорошая вентиляция. У нас есть древесный уголь. Есть жаровня, вино и бифштексы. И даже если все это пойдет в раковину, то остаемся мы двое — ты и я.

— Но… не будет ли слишком дымно? — продолжала моя подружка.

— Может быть, — таинственно ответил я. — А может, и нет.

Я говорил так таинственно, потому что все это на самом деле было загадкой для меня. Я не имел ни малейшего представления о таких делах. До этого я никогда не пытался поджарить бифштекс на древесных углях у себя в гостиной, но место для пикника не так легко отыскать в самом сердце асфальтированного Голливуда. Прямо напротив отеля «Спартан», через Норт-Россмор, раскинулись зеленые газоны и дорожки парка «Уилшир-Кантри-клаба», но даже членам этого клуба запрещено разводить огонь на газонах и дорожках парка.

— Единственный способ научиться чему-то, — изрек я, — это попробовать сделать это самостоятельно. Что, если бы братья Райт, сидя у своего самолета, спрашивали друг друга: «А что, братец, ты думаешь, эта штука полетит?» А что, если бы Папа Дион сказал бы: «Фу!» А что, если бы…

— О, Шелл…

— В практических опытах всегда присутствует риск, моя дорогая. Вот что делает жизнь такой волнующей. Разве не так?

— Не очень. Мне хочется есть.

Это немного ослабило мое рвение. Моя рыжеволосая подружка была настоящей моделью, это было наше первое свидание. Девушка была великолепна. На ней не было бюстгальтера, а только легкая блузка, но даже это пока на меня не действовало.

Я ответил:

— Ты не будешь такой голодной, когда мы все-таки поедим. Да и я тоже буду готов как раз для того самого дела. Это просто вопрос времени…

— Так зажигай же, — нетерпеливо попросила она.

Проклятая женщина лишила процесс приготовления пищи всей его привлекательности. А я не настолько любил готовить, чтобы тут же приняться за дело. Черт с ней и с ее соблазнительной блузкой.

— О\'кей, — угрюмо отозвался я. — Но предвкушение часто бывает куда приятнее, чем сам процесс, и мне кажется, что гораздо интереснее ожидать это кушанье, чем…

— Так зажигай же! — продолжала настаивать она.

Ну, время пришло. Я подсознательно чувствовал это и одновременно побаивался. Потом присел на корточки и зажег спичку. Настал момент некоторой неопределенности.

И тут зазвонил телефон.

— Эх, — с досадой поморщился я. — Не нравится мне это.

— Ладно, не валяй дурака, ответь, — посоветовала подружка.

— Я боюсь чего-то, — пробормотал я. — Может, кого-нибудь убили или еще что-то стряслось. И тогда мне придется прервать нашу чудную встречу.

Телефон зазвонил снова.

— Шелл, ответь. Я голодна.

Я поднял трубку.

Там послышались звуки, похожие на плеск воды, и на мой голос сначала никто не отозвался.

— Хэлло, — повторил я.

— Это мистер Скотт? — услышал я женский голос.

— Да. Что там такое, кто звонит?

— Шелл? Это вы?

— Черт побери, конечно я. Кто же еще? Так в чем же дело? — не слишком любезно ответил я.

— Отлично. Это Нат.

— Кто? — не понял я сразу.

— Наташа Антуанетт.

— Ах да, — наконец уразумел я.

Кинозвезда, сначала работавшая на вторых планах, а потом получившая ведущую женскую роль в фильме ужасов «Призрак липкой Мрази». Наташа — обаятельная женщина.

— Хэлло, Нат, — ответил я как можно дружелюбнее. — Чем могу быть тебе полезным?

— Не мне, Шелл. Я только хотела удостовериться, что это на самом деле ты. С тобой хочет поговорить мистер Уэверли.

Она передала трубку, и теперь я слышал мужской голос:

— Это Гордон Уэверли, мистер Скотт.

Я был слегка раздосадован. Кажется, хорошенькая девчонка уплывала из моих рук этой ночью. Может быть, это одна из тех ночей, когда планеты располагаются неблагоприятно и посылают в вас отравленные стрелы.

— Что там случилось с Наташей Антуанетт? — спросил я.

— Вот она, рядом со мной, мистер Скотт. Я звоню вам по ее совету. Ах… — он заколебался, — я предпочел бы не обсуждать все по телефону. Можете приехать ко мне в офис сегодня вечером?

Было девять часов. Самое время перекусить. И выпить коктейль с мартини. Вместе с моей девочкой, сидевшей сейчас на моем диване. И я спросил:

— Прямо сейчас?

— Если это вам удобно, сэр, — отозвался Гордон Уэверли. — Я хотел бы, чтобы вы провели одно расследование. Может, там ничего и нет… только мои подозрения. Но с другой стороны, если они подтвердятся, то это будет очень важное дело. — Он сделал маленькую паузу и сказал: — Может быть, мое имя вам ничего не говорит, мистер Скотт. Я — издатель журнала «Инсайд».

Вот это звучит! «Инсайд» — это солидный еженедельник, посвященный индустрии кино и телевидения. Он выходит уже два года и теперь стал столь же авторитетен, как «Верайети» и «Голливуд репортер». Вы не можете быть в курсе голливудской жизни, если не читаете все новости, колкости и едкие замечания, которые публикуются в журнале «Инсайд». И Гордон Уэверли, как издатель этого журнала, считался одним из самых влиятельных лиц в этом городе показного блеска и мишуры. Он был в коротких отношениях со многими известными людьми в Голливуде и с теми, кто крутился возле них. Был вхож в дома продюсеров, звезд и дельцов разных уровней. И если у издателя возникла проблема, требующая вмешательства детектива, то это наверняка интересная проблема.

Я спросил:

— А вы можете хотя бы намекнуть мне, что это за проблема, мистер Уэверли?

— Я предпочел бы рассказать вам об этом при личной встрече. Ну, если то, о чем только что рассказала мне мисс Антуанетт, правда, то мы находимся на грани величайшего скандала в Голливуде. Чудовищного скандала. Я просил бы вас встретиться со мной здесь, сэр, если это возможно. — Он немного помолчал, а потом добавил: — О, я охотно заплачу вам ваш обычный гонорар. А сейчас гарантирую вам оплату в одну тысячу долларов — только за то, что вы выслушаете мой рассказ и проведете предварительное расследование. При условии, что приедете ко мне в офис немедленно. Сможете, мистер Скотт?

Я посмотрел на так и не зажженную жаровню. И на невыпитый коктейль с мартини. И на девочку на моем шоколадно-коричневом диване.

Между тем моя рыжеволосая гостья повторила свою просьбу.

— Поспеши. Я голодна, — сказала она.

И это все решило.

— Ты, — сурово заметил я, — скоро будешь еще более голодна.

— Конечно, мистер Уэверли, — любезно сказал я в телефонную трубку. Мне тут надо позаботиться кое о чем. Но обещаю быть у вас в пределах получаса.

— Меня это устраивает, сэр. Я подготовлю чек к моменту вашего появления, — с удовольствием откликнулся Уэверли.

И мы повесили трубки.

Девушка нахмурилась. Надула губки, скроила на лице недовольную гримаску.

— Какого черта, — буркнул я, — ведь ты сама хотела, чтобы я взял трубку.

Глава 3

Офис журнала «Инсайд» располагался на бульваре Голливуд, к востоку от Вайна, в квартале от большого здания театра «Парамаунт». Я отыскал место для парковки на противоположной стороне улицы, вылез из своего небесно-голубого «кадиллака» с откидывающимся верхом и стоял возле него, ожидая перерыва в движении.

Готовясь перебежать улицу, я разглядывал розовый фасад здания «Инсайда». Оно выглядело так, будто покраснело от стыда. Я стоял и смотрел через шикарный бульвар Голливуд на этот красно-розовый фасад «Инсайда» и удивлялся. Как это со мной бывает, поражался тому, что происходит в Голливуде. И должен признаться, испытывал чувство какого-то смутного ожидания.

Может, что-то случится, а может быть, и нет.

Вообще, в Голливуде происходят странные вещи. Раздражения, постоянные стрессы переходят в сильные расстройства и, наконец, в манию. Мы, местные жители, пребываем в состоянии контролируемого помешательства, и только тонкая грань отделяет нас от полного безумия. И едва ли могло быть иначе. Люди, которые торгуют мечтами, сами не в силах избежать галлюцинаций.

Больше того. Голливуд часто представляют как состояние рассудка, хотя с этим в стране не все согласны. Это мир грез с воображаемыми границами, фантастических идей, аура всех цветов радуги, невидимое облако мыслей — миллиарды старых и новых замыслов, так и роящихся вокруг этого города. Это город «обыкновенных людей» и в то же время центр притяжения для всевозможных проходимцев, которые стремились добиться успеха. Место, где можно, содрав косметику, увидеть настоящее лицо каждого, и в этом заключен истинный парадокс. Вот и сейчас, стоя на краю шикарного бульвара Голливуд, как раз напротив «Инсайда», я думал, что страна, где так любят говорить слово «всегда», ничем не отличается от страны, где чаще говорят «никогда».

«Я буду любить тебя всегда…»

«Ты всегда будешь желанной, моя куколка…»

«Я всегда говорила, что ты более великий, чем сам Валентинов дорогой…»

И все эти «всегда» означали только «по крайней мере до завтра, беби».

Это была насквозь фальшивая страна, как снаружи, так и изнутри. Здесь вы можете постучать в дверь, открыть ее и увидеть, как премии «Оскар» делаются буквально из ничего. Страна великолепия, высоких талантов и достойных людей. И в то же время страна мошенников и жуликов, нытиков и подлиз. Это такая страна, где с ножа может капать мед и за сладкой улыбкой часто скрывается гильотина. Может быть, она ненамного отличалась от Чикаго, или от Нью-Йорка, или от Филадельфии. Но эти города прошли долгий-долгий путь, там тоже кусались. Но в Голливуде зубы куда острее.

Однако самые острые зубы во всех Соединенных Штатах торчали из розовых десен «Инсайда».

И не потому, что журналисты, которые поставляли свои новости и статьи в этот еженедельник, были так уж злобны и жестоки. Вовсе не поэтому. Все они — великолепные мастера своего дела, толковые и правдивые люди. Но правда сама по себе острее, чем ножи и иглы, она может ранить очень глубоко. Особенно тех, кто имел к этой правде хоть какое-то отношение.

Нечего и говорить, что в эту категорию попадают многие обитатели Голливуда. А почему бы нет? Многие из тех, чья карьера состоит в том, чтобы выдавать себя за кого-то другого — на сцене, в кино, или на телевидении, — продолжают притворяться и в нерабочее время. Они могут быть Казановой или Марией-Антуанеттой на какой-то месяц, а потом на полгода — Распутиным или Дон Жуаном. Многие из них так и не знали, что за людей они представляют, а другим было вообще все равно. Некоторые из них так вживались в свои роли, что становились импотентами, если играли евнуха, или фригидными женщинами, если представляли монахинь. И наоборот, были одержимы необузданной страстью, если получали роли распутников или проституток. Причиной многих голливудских скандалов были не столько эти людские слабости, сколько слова, написанные профессиональным писакой и напечатанные на желтой бумаге журнала об этих профессиональных притворщиках.

И нужно сказать, немало людей каждый понедельник буквально проглатывали «Инсайд», а иногда бывало, что и журнал проглатывал их.

Поглощенный этими мыслями, я пересек бульвар Голливуд, и при этом мне не сломали шею. Мне иногда казалось, что кто-то оберегает меня. Может быть, моя добрая фея. Но как бы там ни было, я теперь стоял перед зданием, которое выглядело так, будто о нем заботилось много добрых фей. Это здание, Гаррисон-Билдинг, со стенами из розоватого стекла и отделкой из камня того же цвета, занимало добрую половину квартала. Изнутри стеклянные стены закрывали легкие драпри, достаточно плотные, однако, для того, чтобы любопытные не могли подсмотреть, как сотрудники «Инсайда» прилежно работают, словно кроты.

Ваше воображение рисует благостную картину: что люди в этом доме, под вуалями, в беретах и широких юбках, танцуют вокруг разукрашенного цветами и сладостями праздничного шеста. Все выглядит так невинно. Это просто вынуждало меня представить миссис Диллинджер, которая говорит о своем сыне: «Джон[2] такое милое дитя». Или увидеть Джека-потрошителя в коротких, до колен, штанишках.

Было уже девять тридцать пять вечера. Я успевал вовремя, даже с учетом тех десяти минут, которые потратил на то, чтобы объяснить своей подружке, что на первом месте должен стоять бизнес, а потом уже — удовольствия. Сначала дело, а потом уж легкомысленные развлечения, сначала добродетель, а уж потом порок. Мне нужно было втолковать ей, что род моих занятий заставляет меня откликаться на призыв людей, которые попали в беду, днем или ночью. Я ведь как добрый старый деревенский доктор. К тому же, черт побери, она сама попросила меня именно об этом.

И все же, когда я уходил, на ее хорошеньком личике было такое выражение, будто то, что она раньше ела с удовольствием, теперь тяжелым комом лежало в ее прелестном животике и никак не хотело перевариваться. Но я понимал, что не мог поступить иначе, и, хотя чувствовал за собой некоторую вину, представляя, как она сидит там, строит недовольные гримасы и прислушивается к бурчанию у себя в животе, решительно оставил все это позади и ринулся вперед. В будущее. В «Инсайд».

Там были автоматические двери. Не те, что закрываются со свистом сжатым воздухом, а другие, которые бесшумно затворились за мной, сопровождаемые только легким дуновением.

Справа от меня за хрупким розовым столиком восседала красотка блондинка с грудью, которая достойно представляла это здание и все, что в нем могло бы произойти. Перед ней был пустой стол, а за ее спиной направо и налево шел коридор, в котором располагались невидимые мне офисы. Стены были отделаны чем-то блестящим, с неяркими изображениями резвящихся в необузданной радости газелей и единорогов. Скрытое освещение наполняло все кругом приятным сиянием. Вот если бы разжечь здесь огонь и повесить в углу большой медный гонг, это было бы самое подходящее место для оргий.

Я мельком окинул все это взглядом и обратил все свое внимание на блондинку. Секретарши и дамы для приема гостей часто бывают очень эффектными или очень полезными, но редко совмещают оба эти качества. Я про себя старался угадать, к какому роду относится эта девушка, но она не дала мне времени подумать.

— Хэлло-о, — проворковала она. — Вы — мистер Скотт?

— Держу пари, что это я, — игриво ответил я.

— Вот. — Она подала мне листок бумаги.

Это был чек на тысячу долларов. Уэверли явно не шутил, когда говорил, что чек будет «ожидать меня». Я сунул его в карман с каким-то недобрым предчувствием. Мне не нравилось, когда мне заранее связывают руки договором, пока я не узнал, в чем состоит дело. И до этого я никогда не брал таких задатков. Но я надеялся, что скоро смогу все решить с самим Гордоном Уэверли.

Блондинка сидела, не спуская с меня глаз, и поэтому я сказал ей:

— У меня назначена встреча с мистером Уэверли.

— Его здесь нет. Он… — она заколебалась, — он уехал. Неожиданно и очень спешно.

— Но он просил, чтобы я его подождал? Или сказал еще что-нибудь? — недовольно спросил я.

— Ничего не сказал. Сразу после девяти он позвонил сюда и сообщил, что в течение получаса приедет мистер Скотт. И чтобы этот чек был готов для вас. А потом через несколько минут хозяин вышел из офиса и пробежал мимо меня. Кричал, — добавила блондинка. — Очень быстро.

— Кричал очень быстро? — не понял я.

— Нет, — улыбнулась девушка. — Выбежал очень быстро.

— Угу. Отлично. И что же он кричал?

— «Финли Пайк! Я достану этого Финли Пайка!» Он просто перепугал меня, — пожаловалась секретарша.

— Уверен, что так и было. А что это такое — финлипайк?

— Мистер Пайк. Мистер Финли Пайк. Один из наших вице-президентов, — пояснила блондинка. — Работает в «Инсайде».

— Ага. Так мистер Уэверли собирался добраться до него.

— Кричал. Он прокричал это. И выскочил вон.

Ну вот, кое-что прояснилось. Выходит, и здесь тоже беспорядок. Теперь я вроде понимаю, почему «Инсайд» не ежедневное издание.

— А можете ли добавить что-нибудь полезное, мадам? Например, не кричал ли он что-нибудь еще? Был ли у него в руке обнаженный меч, гаечный ключ или еще что-нибудь? Сказал ли ваш шеф, где, как и почему собирается достать мистера Финли Пайка? Был ли он один или в толпе?

— Было так, как я сказала, — отрезала секретарша. — И конечно, он был один.

— А женщина тут была? Например, Наташа Антуанетт? — не унимался я.

— Нет, он был один, — повторила блондинка. — По крайней мере, когда выбегал отсюда. А почему вы упомянули о Наташе Антуанетт?

— Я думаю, что она была с мистером Уэверли, когда он звонил вам, — уверенно сказал я.

— Об этом я ничего не знаю. Я только сидела здесь. Когда мистер Уэверли работает допоздна, он держит меня под рукой, на тот случай, если захочет… что-то продиктовать мне, или найти какие-то бумаги, или еще что-то. А если кто-то и мог быть с ним, то он вошел сюда не через главный вход.

— Ну ладно, так как мистер Уэверли не оставил для меня инструкций, — вслух размышлял я, — то я предприму самостоятельные шаги. Например, постараюсь отыскать его. Не дадите ли мне адрес мистера Пайка?

Девушка нажала кнопку на небольшом ящике, что-то щелкнуло, и она ответила:

— Двадцать два-семнадцать, Тейбл-авеню. Это к северу от Голливуда, немного вверх по холмам.

«А она к тому же еще и умеет работать», — подумал я.

— Я найду, благодарю вас, мадам.

— Мисс, а не мадам, — поправила блондинка. — Буду рада вас видеть.

Я поблагодарил.

Казалось, что мы сделали что-то не так, но в этой спешке все было возможно. Я вышел. И дверь тихо вздохнула за моей спиной.

Глава 4

До места, где жил Финли Пайк, было отсюда не очень далеко. Вниз по бульвару Голливуд до Гейбл, а потом по трехполосной автодороге до квартала 22-100. Но задолго до того, как я подъехал к месту, я понял, что меня опередил не только Гордон Уэверли.

У края тротуара стояла патрульная полицейская машина, красный сигнал пульсировал над ее ветровым стеклом. Другая полицейская машина с радиосвязью была припаркована на бетонной подъездной дороге, ведущей к коричневому каркасному дому. Я пока не мог разглядеть номера дома, но подозревал, что это и есть тот самый, номер 2217. И это не было беспочвенное подозрение. Во всех входных дверях соседних домов виднелся свет, и группы людей толпились на тротуарах.

Мне это не нравилось. Люди редко собираются вместе, чтобы посмотреть на молодых любовников, или на радужные переливы крыльев бабочек, или как птички разбивают клювами маленькие белые яички, или на какие-нибудь столь же приятные вещи. Они собираются, чтобы поглазеть на пожар, катастрофу, с вожделением глядят на отвратительные сцены, и особенно на те, где наносятся увечья и умирают люди. Нет, мне совсем это не нравилось. Я просто нюхом почувствовал запах крови. А затылок у меня стал чуть похолоднее, на самую малость.

Поскольку я был целиком поглощен этими невеселыми мыслями, в меня чуть не врезался другой автомобиль. Это был большой черный седан «империал», который на полной скорости летел на меня с левой стороны. Я как раз сворачивал в перекресток, когда лучи его фар ослепили меня.

Интуитивно глянув налево, я вывернул руль и ударил по тормозам. Меня занесло, и заднее колесо чуть не налетело на ограждение тротуара. «Империал» проскочил на Гейбл-авеню, его тоже занесло, шины завизжали на асфальте, и он оказался рядом со мной. Я вцепился в руль и в то же время умудрился бросить быстрый взгляд в тот автомобиль. Хватило одного мгновения, чтобы я все-таки успел разглядеть там два лица.

Оба лица были обращены ко мне, рты широко открыты, и глаза вытаращены, так же как, наверное, и мои. Лица людей были искажены этой внезапно возникшей опасностью, но я узнал их обоих. Там, на заднем сиденье «империала», были еще двое парней, но я узнал только тех, кто сидел спереди. Тот, что был ближе ко мне, бывший вор с ловкими пальцами, в отличие от большинства людей этой профессии, перешел от вытаскивания бумажников и кошельков к другому занятию — стал нажимать на спусковой крючок револьвера 45-го калибра. А другой, тот, что сидел за рулем, был абсолютно безмозглым типом, но отличным водителем. Несмотря на полное отсутствие всяких талантов, он мог водить машину хоть на автотреке в Индианаполисе, ездить в любых условиях и не поцарапать даже крыла автомобиля.

Он не поцарапал и крыла моего «кадиллака», что само по себе было уже маленьким чудом. Обе машины были вынуждены остановиться. «Империал» посередине улицы, а мой «кадиллак» справа от него, почти прижатый к тротуару. Я тронул машину вперед. Просто так, не думая. По крайней мере, без всякой определенной мысли.

Я понимал, что надвигается что-то неприятное, и знал, что эти две рожи принадлежат отъявленным негодяям, которые, в свою очередь, принадлежат крутому бандиту по имени Аль Джант. И еще я знал, что этот Аль Джант с огромным удовольствием при первой же возможности выпотрошил бы меня. Обмотал бы мои собственные, кишки вокруг моей же шеи и задушил бы ими.

Но эта мысль только мелькнула у меня в голове, если вообще она появилась. Я просто переключил мотор «кадиллака» на низшую скорость, выехал вперед, поставил его перед их машиной и заблокировал ее. Потом вылез из машины, подошел к «империалу» и склонился к его открытому окну. Я разглядел покрытое оспинами лицо Д. Б. Кестера, бывшего вора-карманника, ставшего киллером, которого обычно называли Джи-Би.

— Хэлло, Джи-Би, — непринужденно бросил я. — Тебя послал Аль?

— Какой еще Аль? — не понял бандит.

— Капоне,[3] разумеется! Черт побери, — Аль Джант, — пояснил я.

— У тебя в голове что, камни? — зло огрызнулся Джи-Би. — Мы просто катаемся вокруг, ищем девочек.

Я рассмеялся:

— Ну конечно. Я же вижу, вы пьете пиво и высматриваете юбку. А что это за шум здесь вокруг Пайка? Аль послал вас убить кого-то?

Я чуть заглянул через плечо Джи-Би и увидел широкую, тяжелую, жирную рожу Лупоглазого Джоя Гареллы. Лучше всего типа с таким именем надо было бы называть Джой Горилла, но и кличка Лупоглазый тоже хорошо подходила для этого неповоротливого, похожего на слизняка человека. Его лицо было еще розовее, чем фасад «Инсайда». И если не считать маленького расплющенного носа, жирных красных губ и торчащих прядей рыжих волос, оно, казалось, состояло только из одних глаз. Два огромных, водянистых, пустых глаза цвета жидкого утреннего тумана с веками без ресниц доминировали на его лице, занимали всю его поверхность. Он напоминал человека, которого превратили в сову.

— Привет, Лупоглазый, — поздоровался я. — А где же пожар? Кого вы собираетесь поджечь?

— Скотт, будь ты проклят, — раздраженно сказал Джи-Би, — я же объяснил тебе, что мы…

— Ищете девочек.

Но он уже не слушал меня. Внимание всей банды, сидящей в машине, было приковано к тому, что происходило впереди нас.

Кучки людей. Автомобили. Вспышки красных мигалок. И все это означало одно: там были копы!

— Полиция! — завопил Джи-Би.

Он ткнул большим пальцем Лупоглазого под ребра, и прежде, чем я смог помешать им, машина дала задний ход, развернулась и умчалась по той же дороге, по которой они приехали сюда.

Приехали в спешке. Уехали в спешке. И все они — люди Аля Джанта. Мне было о чем подумать, но только не сейчас. Я запустил мотор «кадиллака», проехал вперед и остановился у кромки тротуара, как раз напротив места события. То есть дома под номером 2217.

Когда я вышел из машины, мое внимание привлекло что-то белое, лежавшее на проезжей части перед правым передним крылом, недалеко от края тротуара. Все, что будет найдено на «месте преступления», может оказаться очень важным, а я уже наполовину не сомневался в том, что здесь произошло что-то гораздо более серьезное, чем штраф за плевок на тротуар. Поэтому я поднял это.

Сначала я подумал, что это листок из письма. Однако, прочитав несколько строк, решил, что это, скорее всего, набросок статьи в журнал «Чистосердечное признание». Написанный идиотом. Чтобы это читали сумасшедшие люди, которые специально соберутся для этого.

Но мельком я отметил нечто интересное. Это было в самом конце страницы:

«…и я забеременела прямо тогда на его проклятой софе! Так что у меня будет ребенок, и он об этом еще не знает. Должна ли я сказать ему? Не могу отделаться от чувства беспокойства. Может быть, ему надо сказать. Но он не отнесется к этому так же серьезно, как я. Конечно, у меня есть деньги на аборт. Но у меня даже мысли не было никогда, что я обращусь за помощью — помощью! Ха-ха! — к доктору Уиллим…»

На этом письмо обрывалось.

Парни Аля Джанта. Вот оно что. Но прежде надо посмотреть, что происходит на противоположной стороне улицы.

Вход в дом охранял широкоплечий сержант полиции по имени Кен Карвер, человек со стальными мускулами и громадными ручищами. Солидный, надежный, спокойный полисмен, хорошо знающий свое дело. В просторечии — «хороший коп», впрочем, как и большинство из них.

Увидев меня, он приподнял густую бровь:

— Ну и нюх у тебя, Скотт, — как у муравьеда! Как ты пронюхал про это дело?

— Ничего я не пронюхал, Кен. Я… вроде как бы меня только что нанял мистер Гордон Уэверли…

— Для чего? — поинтересовался сержант.

Я покачал головой:

— Пока я и сам не знаю. Знаю только, что должен был встретиться с ним в его офисе, догадался, что он отправился сюда, и приехал сам, чтобы найти его. Может, скажешь мне, где его найти.

— Возможно, — кивнул Кен. — Гордон Уэверли, да? Ты считаешь, что он нанял тебя? И не знаешь зачем?

— Точно, не знаю, — подтвердил я.

— Лучше тебе хорошенько подумать. — Кен ткнул через плечо большим пальцем. — Он там, внутри. Похоже, это он убил парня по имени Финли Пайк.

Глава 5

Это на самом деле выглядело именно так. Я хорошо знал Кена и был в долгих дружеских отношениях с лейтенантом Биллом Роулинсом, поэтому меня впустили в дом, чтобы я мог посмотреть.

Одно было только совершенно ясно. Если человека, лежавшего на полу, звали Финли Пайк, то Финли Пайк был мертв.

Этот маленький мужчина лежал на ковре лицом вниз. И если у него еще недавно, этим вечером, голова была покрыта волосами, то сейчас она представляла собой месиво из костей, крови и серо-розовой массы. В нескольких футах от него, в лужице чего-то липкого, валялась фигурка идола из мрамора или слоновой кости.

Никто еще ничего не трогал, команда криминальной лаборатории только что приехала из департамента полиции. Техник посыпал порошком вещи, чтобы снять отпечатки пальцев, а лейтенант Роулинс стоял справа от меня и беседовал с человеком, сидевшим в мягком кресле красной кожи, — сухощавым загорелым мужчиной с худым, почти аскетическим лицом и седыми, зачесанными назад волосами.

Мы никогда раньше не встречались, но почти все в Голливуде знали его в лицо — это был Гордон Уэверли. Мой клиент. Но клиент ли? Это оставалось пока неясным.

В свете вспышки аппарата полицейского фотографа, который делал очередной снимок, я заметил на голове Уэверли красную полосу от удара, спускающуюся от седых волос к виску.

Впустив меня в дом, сержант Кен вошел сам, чтобы переговорить с Роулинсом. Лейтенант еще раз оглядел все вокруг, коротко бросил что-то Уэверли и прошел через комнату ко мне.

— Привет, Шелл. Что это мне Кен сказал насчет тебя и Уэверли? Работаешь ты на него или нет?

Я ухмыльнулся:

— Кен знает примерно столько же, сколько и я, Билл. — Я рассказал ему о телефонном разговоре с Уэверли и добавил: — Я был у него в офисе, и мне сказали, что он поехал сюда. Вот я и примчался. Вот и все.

— Интересно, — протянул Роулинс. — Так ты не знаешь, что он от тебя хотел?