― Вы сказали, у нее был муж. Куда девался он?

― Бесс давно его сломала. Она использует его, когда ей нужно, когда не остается ничего другого.

― Я не понимаю... не могу понять, как Чарльз связался с такой женщиной.

― Она красотка. И замужем за человеком, который никогда не даст ей развода.

― Но он такой идеалист. У него такие высокие стандарты. Все казалось ему недостаточно прекрасным.

― Возможно, он сам не дотягивался до своих стандартов. Я никогда не встречал Чарльза, но мне он кажется человеком ущербным, всю жизнь стремившимся к чему-то реальному, и все без толку. ― Я сам не понимал, чем объясняется мой пыл, ― беспокойством за живую девушку или ревностью к мертвому мужчине. ― Пуля в кишках, пожалуй, была самой большой реальностью, с которой ему пришлось столкнуться.

Ее полные боли светло-карие глаза оставались прозрачными, как вода в колодце.

― Вы не должны так о нем говорить.

― О мертвых либо хорошо, либо ничего?

― Вы не можете утверждать, что он мертв. ― Она положила правую ладошку на левую грудь. ― Я чувствую, вот здесь, что он жив.

― Я сегодня допрашивал свидетельницу, которая видела, как его застрелили.

― Почему же у меня такое сильное чувство, что он жив?

― Конечно, это не исключено, ― сказал я без особой убежденности. ― Окончательного свидетельства у меня нет.

― Почему же вы не позволяете мне надеяться? Вам как будто хочется, чтобы он умер.

Я коснулся ее руки, лежавшей на груди.

― Я никогда не встречал девушки с более чистой душой. И мне страшно не хочется, чтобы вы растратили ее на память о парне, который не любил никого, кроме себя.

― Он был не такой! ― Ее раскрасневшееся от гнева лицо излучало свет. ― Он был прекрасный!

― Извините, ― сказал я. ― Я устал. Мне не следовало пытаться руководить чужой жизнью. Из этого никогда ничего путного не выходит. ― Я опустился на стул с гнутыми ножками, и меня закрутил темный водоворот мыслей.

Прикосновение к моему плечу заставило меня распрямиться. Сильвия смотрела на меня сверху вниз с улыбкой мудрой невинности.

― Не нужно извиняться и не нужно сердиться. Я была не слишком милой.

Я проглотил готовый сорваться с губ каламбур и взглянул на часы.

― Уже почти семь. Что вы собираетесь ей сказать?

― Что вы велите. Может, вы сами возьмете трубку?

― Она знает мой голос. Будете говорить вы. Скажете, что деньги у вас есть. Что вы готовы купить у нее информацию при условии, что она представит доказательства. Если она в Лос-Анджелесе или где-то поблизости, назначьте встречу на десять вечера, можно позже, если она будет настаивать. Она должна приехать в Западный Голливуд и остановиться перед домом номер 8411 по Солнечному бульвару. Там вы ее найдете.

― Я?

― Мы вместе. ― Я написал адрес в записной книжке и вырвал для нее листок. ― Как бы она ни упиралась, не соглашайтесь на другое место встречи.

― Почему?

― Вы появитесь со мной. Бесс может быть и не опасна, но у нее опасные друзья.

Сильвия прочитала адрес.

― Что это за место?

― Там моя контора. Это удобное, надежное место для разговора, и там есть встроенные микрофоны. Вы, конечно, не владеете стенографией?

― Pas trop. Но я могу конспектировать.

― Как у вас с памятью? Повторите мои инструкции.

Она повторила, ни разу не сбившись. Потом, с видом ребенка, вдруг вспомнившего о хороших манерах, сказала:

― Пройдемте в библиотеку, мистер Арчер. Позвольте, я заварю вам чай, пока есть время. Или предпочтете спиртное?

Я сказал, что с удовольствием выпью чаю. Не успел я распробовать его вкус, задребезжал телефон. Это звонила из Лос-Анджелеса Бесс.

Глава 29

В половине десятого мы были в моей конторе в Западном Голливуде. Я набрал номер ответчика, и мне сообщили, что мистер Элайас Макбратни из Беверли-Хиллз дважды звонил в субботу и перезвонит в понедельник. Джеймс Спиноза-младший из утильсырья «Спиноза Бич» просил меня срочно с ним связаться по поводу каких-то недостач. Дама, отказавшаяся назвать свое имя, спрашивала меня четыре раза с восьми десяти до девяти двадцати вечера. Я поблагодарил телефонистку, сказав, что до следующего уведомления буду сам отвечать на звонки.

Я выключил настольную лампу. Кабинет слабо освещался прямоугольным белым лучом, проникавшим из приемной через тонированное стекло в двери. На фоне окна, подсвеченного снизу переливающимися огнями бульвара, вырисовывался силуэт девушки.

― Посмотрите, как сверкают холмы, ― сказала она. ― Я никогда не видела этот город ночью. Это так ново и возвышенно.

― Во всяком случае, ново.

Я стоял рядом с Сильвией, наблюдая за проносящимися внизу машинами. Я остро чувствовал ее близость в полумраке и так же остро ощущал бег времени. Фары вспыхивали и исчезали, как яркая вереница мгновений, бегущих из темноты в темноту.

― Когда-нибудь нам придется поднять его домкратом и подвести под него основу.

― А мне он нравится такой. Новая Англия ― сплошные основы, и ничего больше. Кому нужны эти основы?

― Например, вам.

Она повернулась, и ее плечо легко прошелестело по моему рукаву, как будто меня погладила сама темнота.

― Да, мне нужны. Вы ведь человек с основами?

― Не совсем так. У меня устройство компаса, и я боюсь, как бы стрелка не перестала вращаться.

― Это даже лучше, чем основы. И я не верю, что вы чего-нибудь боитесь.

― Не боюсь, ха-ха. ― Мой сардонический смешок перешел в искренний хохот. Сильвия меня не поддержала.

На столе затрезвонил телефон. Я схватил трубку.

― Алло.

Молчание. Только слабое потрескивание провода, протянутого через пространство. Щелчок на другом конце. Короткие гудки.

Я положил трубку на рычаг.

― Никого.

― Наверно, это была та женщина. Бесс.

На белом лице Сильвии, освещенном снизу огнями улицы, остались одни глаза.

― Сомневаюсь. Она не могла догадаться, что это мой адрес.

― Она приедет, как вы думаете?

― Да. Ей нужны деньги, чтобы смыться. ― Я похлопал по своему оттопыренному нагрудному карману.

― Смыться, ― повторила Сильвия, как турист, запоминающий новое иностранное слово. ― Какой жуткой жизнью она вероятно жила и сейчас живет. Только бы она приехала!

― Это так важно?

― Я должна узнать про Чарльза, что бы там ни было. ― Она добавила еле слышно: ― И я хочу увидеть ее.

― Это вы сможете. ― Я показал ей тонированное стекло в двери, прозрачное только со стороны кабинета, и наушники, связанные с микрофонами в приемной. ― Вы останетесь здесь и будете конспектировать. Я ее сюда не допущу. Надеюсь, осложнений не будет.

― Мне не страшно. Я так долго жила под страхом, и вдруг он куда-то делся.

Без восьми десять синий «шевроле-седан» медленно проехал по противоположной стороне улицы в направлении Лос-Анджелеса. Лицо женщины за рулем на мгновение озарилось фотовспышкой встречных фар.

― Это Бесс. Оставайтесь здесь и не подавайте признаков жизни. Держитесь подальше от окна.

― Хорошо.

Закрыв за собой дверь, я сбежал вниз по лестнице. Без двух минут десять «шевроле-седан» подкатил с другой стороны и остановился у парапета прямо напротив парадного, у которого я ждал.

Тремя прыжками я пересек тротуар, дернул на себя дверцу машины и наставил на женщину револьвер. Она завела мотор. Я выдернул ключ из зажигания. Она попыталась вцепиться мне в лицо. Я захватил и стиснул ее пальцы.

― Тихо, Бесс. Ты попалась.

― Да мне не впервой. ― Она звучно вздохнула. ― Только меня это не слишком колыхало, пока я не напоролась на тебя. Ну, парниша, что теперь?

― То же, что и раньше, только на этот раз ты мне выложишь все.

― Кто это сказал?

― Пять тысяч наличными.

― Ты что, передашь мне деньги?

― Когда заслужишь.

― И отпустишь?

― Если ты в этом деле чиста. К полиции нравов я отношения не имею.

Она наклонилась вперед, вглядываясь в мои глаза, как будто в их глубине скрывалось ее будущее. Я отстранился.

― Покажи деньги.

― Наверху в конторе.

― Тогда чего мы ждем?

Она вылезла из машины, ошеломляюще статная в желтом платье-джерси с рядом золотых пуговиц сверху донизу. Обыскав ее на лестнице, я не нашел оружия, а только слегка обжег пальцы. Но в освещенной комнате я увидел, что она теряет свою красоту. Прошлое проступало на ее лице, как невидимые чернила. Пудра и помада, ядовито-яркие под лампой дневного света, начали сохнуть и осыпаться. В порах носа собралась грязь. Разрушение шло в ней быстро, как будто утром она подхватила от мужа эту фатальную болезнь.

Бесс почувствовала на себе мой холодный изучающий взгляд, и ее рука автоматически провела по волосам, в которых иссиня-черные пряди чередовались с зеленовато-желтыми. Я догадался, что Бесс полдня травила их перекисью водорода, пытаясь восстановить свой облик перед дешевым гостиничным зеркалом. Мне стало интересно, что думает девушка за непроницаемым стеклом.

― Не смотри на меня, ― сказала Бесс. ― Сегодня у меня был тяжелый день.

Она села на стул у входной двери, как можно дальше от лампы, и скрестила ноги. Ногам-то ничего не делается.

― Тяжелый день у тебя впереди. Рассказывай.

― Можно взглянуть на деньги?

Я сел напротив нее и выложил пять завернутых в коричневую бумагу пачек на разделявший нас стол. В настольную лампу был вделан микрофон, и я его включил.

― Тут пять тысяч, точно?

― Ты имеешь дело с честными людьми. Положись на мое слово.

― Что я должна тебе выложить?

― Все. Все, что тебе известно.

― На это ста лет не хватит.

― Неужели? Начнем с самого простого. Кто убил Синглтона?

― Его пристрелил Лео Дюрано. ― Ее затуманенный голубой взгляд вернулся к пачкам с деньгами. ― Теперь, я думаю, ты спросишь, кто такой Лео Дюрано.

― Мы встречались. Его послужной список мне известен.

Она не удивилась.

― Ты не знаешь Лео, как знаю Лео я. Глаза бы мои его не видели.

― Он привлекался за совращение малолетних лет десять назад. Малолетняя ― это ты?

― Ага. Он был тем любовником, про которого я тебе рассказывала. С гардеробным бизнесом в клубах. Нас замели одновременно, и открылось, что мы живем в отеле в одной комнате. Он легко выпутался. Судебный врач заявил, что он помешанный, да я и без него могла это сказать. Его упекли в дурдом, откуда его вытащила Уна. Она с детства вытаскивала его из всех передряг.

― Из этой не вытащит, ― сказал я. ― А теперь про Синглтона.

― Про меня и Чарли?

― Про тебя и Чарли.

― Чарли был моей единственной большой любовью, ― произнесли потрескавшиеся губы. Высушенные перекисью руки прошлись по обтянутому трикотажем телу от грудей к бедрам, стирая память или оживляя ее. ― Я встретила его слишком поздно, после того, как вышла замуж за Сэма. Мы с Сэмом жили в Арройо-Бич, и Сэм был с головой в работе, а меня брала тоска от такой жизни. Чарли подхватил меня в баре. У него было все: внешность, лоск, форма офицера военно-воздушных сил. Настоящий класс. Класс ― единственное, к чему я всегда стремилась. В ту же ночь я с ним переспала, и это было нечто. До Чарли я не знала, что такое возможно. Ни Лео, ни Сэм, ни все остальные ему в подметки не годились.

Чарли пришлось вернуться в Хэмилтон-Филд, но он прилетал на выходные. Я ждала этих выходных. Потом Сэм ушел в море, и я даже не могла вспомнить его лица. И теперь не могу. А без Чарли мне было плохо. Его перевели на Гуам. Оттуда он не мог прилетать. Время шло, Чарли не писал.

А Сэм писал, и он первый вернулся. Как ни крути, парень был моим мужем. Мы поселились в Белла-Сити, и я жарила ему отбивные и говорила «добрый день», «как поживаете» его поганым пациентам. Я никогда даже не заикалась о Чарли, но, мне кажется, он догадался по моему молчанию. Я терпела целый год, выискивая новости о Чарли в газетах Арройо-Бич и вычеркивая дни в календаре. Каждый день у меня шел за год. Я вставала рано утром, рисовала жирный крест и опять заваливалась в постель.

Однажды в субботу утром, вместо того, чтобы залезть под одеяло, я села на автобус до Арройо, звякнула Чарли, и мы начали встречаться снова, почти каждые выходные. По-моему, это было летом сорок шестого. Мое счастье длилось недолго. В сентябре он со мной распрощался и отчалил в Бостон, в Гарвардский юридический колледж. Ту зиму я провела с Сэмом, длинную-длинную зиму. Следующее лето было бесподобным, но оно скоро кончилось. Все скоро кончалось. Когда в долине начались дожди и я увидела на горах эту бурую слякоть, у меня сделалась депрессия. Я даже перестала слышать, что говорит Сэм. Как будто ветер гудит.

Я села на поезд до Нью-Йорка, а оттуда до Бостона, в Массачусетсе. Чарли жил в собственной квартире в Бельмонте, но он мне не обрадовался. Сказал, что я часть его калифорнийских каникул и не вписываюсь в его бостонскую жизнь. Пшла, мол, вон. Я высказала ему все, что о нем думаю, и выскочила на улицу в одном платье. Был март, шел снег. Я собиралась броситься в реку, потому что она называлась Чарльз-ривер и я надеялась этим его сразить.

Я некоторое время стояла и смотрела, как снежинки падают в воду. Потом дошла до станции подземки и поехала в город. Я даже не схватила насморк. Чтобы отомстить Чарли, я решила пойти на панель. Однажды я ему позвонила и сказала, чем занимаюсь. Он бросил трубку. В ту ночь я не могла оторвать глаз от третьей контактной рельсы в подземке. Пялилась на нее почти час, не в состоянии двинуться ни вперед, ни назад.

Какой-то тип в крахмальной рубашке заметил, что я глазею на третью рельсу, и увел меня к себе. Он оказался безработным танцовщиком из Монреаля. Его звали Поль Терье. Я содержала его до конца года, пока мы пытались вместе поставить балетный номер. Когда-нибудь слышали об улице Лагошетьер в Монреале?

― Никогда.

― Убогая. И номер был такой же. Поль говорил, я могу сделаться танцовщицей. Бог знает, как я старалась. Чего-то мне, наверно, не хватало, пластичности, что ли. А он был старый, с закостеневшими суставами. Все-таки мы выступали в нескольких третьеразрядных клубах на Ниагарском водопаде, в Буффало и в Толедо. Потом мы осели в Детройте. Я пошла официанткой в пивнушку, чтобы накопить денег и открыть танцевальную студию, только шиш накопила. Мы пару раз баловались шантажом. Как-то Поль сплоховал и сбежал в Канаду, бросив меня с поличным. Тут в моей жизни опять появился Лео.

― Наконец-то.

― Вы сами напросились, ― сказала она с кривой упрямой усмешкой.

Это была ее сага, ее взгляд на собственную жизнь, и она собиралась рассказывать по-своему.

― Лео услышал, что я в детройтской тюряге за вымогательство. Он уже был большой шишкой в мичиганской мафии и меня не забыл. Ему ничего не стоило нажать на полицию и меня вытащить. После всех этих лет я опять стала жить с Лео и его сестрой. Конечно, не высший класс, но деньжищ прорва. Я в них просто купалась.

― И докупалась до того, что оказалась здесь.

― Это не смешно, ― сказала она. ― У Лео начались помрачения, страшнее, чем раньше. Дело было так плохо, что я послала немного денег Сэму, для подстраховки. Думала, если станет невмоготу, сбегу сюда и отсижусь у Сэма. Они про Сэма ничего не знали.

― Они?

― Лео и его сестра. Она распоряжалась деньгами Лео, после того как у него пропала память. Лео окончательно съехал в конце прошлого года. Он ни с того ни с сего набросился на дирижера оркестра и чуть его не застрелил. Мы отвезли его к доктору, и доктор сказал, что он болен уже двадцать лет и у него последняя стадия шизофрении. После этого мы не могли держать его в Мичигане. У него много врагов в группировке. И тузы, и шестерки ― все против него. Лео пальцем не шевельнул, чтобы иметь такую долю в доходах. За ним только репутация головореза и связи. Если бы там узнали, что он рехнулся, его вышвырнули бы или сильно окоротили. Поэтому мы приехали в Калифорнию. Я навела Уну на Арройо-Бич.

С самого Бостона, когда Чарли меня отшил, меня сверлила одна мысль. Он держит меня за паршивую голодранку, а я вот вернусь в Арройо с кучей денег и заставлю его кусать локти. Пройду мимо него по улице и сделаю вид, будто его не узнала. Мысль-то была хорошая. Но стоило мне его встретить, я тут же раскисла, и все пошло по-старому. Субботние ночи в студии. Я ему все простила. Он был единственным мужчиной, с которым мне хотелось жить. Это продолжалось до тех пор, пока две недели назад котел не взорвался. Лео узнал про меня и Чарли. ― Голубая сталь ее глаз подернулась дымкой.

― От Люси?

― Исключено. Люси была моим единственным другом в этом доме. И она училась на медсестру. У нее была психическая... психиатрическая подготовка. Она бы не стала проделывать такую штуку со своим пациентом. Люси нас предупредила, что Лео жаждет крови. Она примчалась в горы на такси за минуту до него.

― Так кто же пробудил в нем эту жажду?

― Уна. Мы догадались об этом потом. Люси подвезла меня в отель, где я должна была встретиться с Чарли. Когда Люси вернулась домой, Уна пристала к ней с ножом к горлу, где я и с кем. Люси не раскололась, и Уна выставила ее вон. Я думаю, Уне и так все было известно. Она выпустила Лео и натравила его на нас.

Может, помрачения у них в роду. Во всяком случае, надо было сильно повредиться, чтобы дать Лео заряженный револьвер и зеленый свет. Тогда я вообще ничего не поняла. Мы были с Люси в доме, когда это произошло. Я выглянула в окно и увидела в машине Лео с Уной и спокойно идущего к ним Чарли. Чарли подошел прямо к дверце, и Лео в него выстрелил. Чарли упал и опять встал. Уна отобрала у Лео револьвер. Мы все вместе его скрутили. А потом Уна наплела нам про то, как Лео заставил ее ехать. Тогда я ей поверила. Я побоялась не поверить. Я всегда боялась Уны.

Она сказала, что надо скрыть случившееся, а то будет плохо. Сделать вид, будто ничего не произошло. Ни в коем случае никакой больницы, а Чарли лежит скрюченный в своей машине. Я не решилась спорить с Уной. Похватала свою одежду, которая была в домике, и повезла Чарли и Люси через перевал в Белла-Сити.

Я несколько раз наведывалась к Сэму Беннингу весной и летом, на случай, если он мне понадобится. Он думал, я работаю в Лос-Анджелесе модельершей. Мы были в прекрасных отношениях, но я не могла открыть Сэму правду: что один дружок пристрелил другого, а Сэм должен это расхлебывать. Пришлось выкручиваться. Я сказала, что Чарли меня ударил, и я сама в него выстрелила. Люси подтвердила. Чарли уже не в состоянии был говорить.

Сэм мне поверил. Он потребовал дать ему слово, что если он поможет мне с Чарли, я останусь с ним в Белла-Сити как жена. Я дала. Он припер меня к стенке.

Может, рана была тяжелее, чем показалось по первому взгляду, или Сэм никудышный хирург. Он обвинил Люси в том, что случилось, сказал, она плохо ему ассистировала. Сэм всегда сваливает вину на других. В общем, Чарли умер в ту ночь на операционном столе, не выходя из наркоза.

― Кто делал анестезию?

― Не знаю, меня там не было. Я не могла видеть его кровь.

― Странная ты женщина, Бесс.

― Что тут странного? Разве я могла смотреть, как Сэм его режет? Я любила Чарли.

― Странно другое, ― продолжала она после паузы. ― Люди, которых любишь, никогда не любят тебя. А те, которые любят тебя, как, например, меня Сэм, обязательно такие, что их невозможно любить. Сэм был хорошим парнем, когда я с ним познакомилась. Но он на мне помешался. Я не могла заставить себя его любить, а он слишком умный, чтоб этого не понимать. Это его погубило.

В то воскресенье он сделал дикую вещь. Чарли лежал мертвый в доме, и Сэм думал, что я его застрелила. Было уже поздно его разубеждать. Сэм страшно боялся, что опять меня потеряет, и это толкнуло его на безумие. Он разрезал Чарли на куски, как мясник. Заперся в подвале и не позволял мне войти. Только по звукам я могла догадаться, что он творит. Там есть корыто и старая газовая плита, оставшиеся от его матери. Когда он меня впустил, в подвале не было ничего, кроме костей. Следующие три ночи он занимался тем, что скреплял их проволокой. У Сэма хорошие руки. Когда все было соединено, отполировано и высушено, он приляпал на ребро ярлык из магазина медицинского оборудования и повесил скелет в чулан. Сэм сказал, что это мне предупреждение, и если я его оставлю... ― Она чиркнула ногтем по горлу.

Из кабинета послышался слабый вскрик.

― Это и есть доказательство? ― громко спросил я.

― Вы найдете его в чулане за приемной. Или уже нашли?

― Куда он дел машину Чарли?

― Спрятал в гараже, под какими-то старыми досками и брезентами. Я ему помогала.

― И ты помогала ему сжечь Макса Хейса, когда тот нашел машину?

Бесс меня не слышала. Она прислушивалась к прерывистым всхлипываниям и вздохам, доносившимся из кабинета. Плоть облепила ее скулы, как мокрая глина железный каркас.

― Ты меня надул, ты, ― прошипела она.

Что-то мягко и тяжело ударилось в застекленную дверь. Я бросился к ней. Мне с трудом удалось ее приоткрыть, потому что за ней лежала потерявшая сознание Сильвия. Я просунул руку в щель и перевернул девушку на спину. Металлические наушники клещами сжимали ее бледное замкнутое лицо. Она открыла глаза.

― Простите. Я такая глупая.

Я повернулся к холодильнику. Бесс дергала замок входной двери. Пачки с деньгами исчезли.

― Сядь, ― сказал я, глядя на напруженную желтую спину. ― Мы еще не кончили.

Она не ответила. Вся ее оставшаяся энергия была направлена на то, чтобы сбежать. Замок отперся. Дверь распахнулась внутрь, и вместе с ней в комнату влетела Уна.

Рот у нее был в пене. Глаза застилала та же тьма, какую я видел в глазах ее брата. Револьвер в Униной руке был настоящим.

― Я так и знала, Вьоновски, что ты здесь с ним. Вот плата доносчикам и предателям.

― Не надо. ― Бесс пошатнулась, отброшенная внезапно раскрывшейся дверью, все еще готовая бежать.

Я отскочил к стене и выхватил револьвер, но с секундным опозданием. Первый выстрел Уны отшвырнул Бесс назад, второй уложил наповал. Звук был такой, будто у меня в голове одна за одной треснули две кости.

Я стрелял на поражение. Уна умерла на ходу от дымящейся дырки в виске. Она с грохотом рухнула на пол. Я держал Сильвию за руку, пока не приехала полиция. Сначала рука была ледяной. Потом чуть-чуть потеплела, и я чувствовал, как пульсирует в ней кровь.

Глава 30

Звездное небо возносилось над городом, как хрустальный купол. Долина казалась дном гигантской пещеры, а горы ― тупыми сталагмитами на фоне ее блистающих стен. Свернув с автострады, я очутился на пустынных улицах Белла-Сити. Полуночные здания, обесцвеченные лунным светом, стояли словно серые тени на собственных черных тенях.

Остановившись у двери Беннинга, я нажал кнопку звонка и услышал его жалобный призыв в глубине дома. В конце коридора заскрипела открывающаяся дверь. Прямоугольник света расширился настолько, чтобы пропустить человеческую фигуру, и вновь исчез. Лицо доктора появилось над картонной заплаткой в углу стекла. Оно было помято и исчерчено морщинами, как забракованный угольный набросок того, чем оно являлось прежде.

Беннинг отпер входную дверь.

― В чем дело? Зачем вы сюда приехали?

― Позвольте мне взглянуть на ваши руки, доктор. ― Я показал ему свою с револьвером.

Доктор шагнул на крыльцо ― нелепая фигура в синем брезентовом комбинезоне на молнии ― и выставил вперед пустые руки.

― Они грязные, ― сказал он. ― Я убираюсь в доме.

― Ваша жена мертва.

― Да. Я знаю. Мне позвонили из Лос-Анджелеса. Я уже собираюсь. ― Он взглянул на мой револьвер как на что-то срамное, о чем неприлично даже упоминать. ― Может, вас прислали за мной?

― Нет, я приехал сам.

― Поглазеть на мою скорбь, мистер Арчер? ― спросил он с вымученной иронией. ― Будете разочарованы. Я не могу чувствовать скорбь, из-за нее не могу. Я слишком от нее настрадался. ― Он перевернул руки и посмотрел на свои грязные ладони. ― У меня ничего нет. ― Его кулаки медленно сжались, словно захватывая лунный свет. ― Что это за женщина, которая ее убила?

― Уна Дюрано. Она тоже мертва. Я ее застрелил.

― Я вам очень признателен. ― Слова Беннинга были так же нематериальны, как лунный свет в его стиснутых пальцах. ― Зачем она так поступила с Бесс?

― По многим причинам. Во-первых, ваша жена была очевидицей того, как стреляли в Синглтона.

― Бесс? Очевидицей?

― Она была с Синглтоном, когда в него стреляли.

― А кто такой этот Синглтон?

― Вам это известно не хуже, чем мне, доктор. Он был любовником вашей жены почти все то время, что вы состояли с ней в браке.

Беннинг оглядел пустынную улицу и нервно сказал:

― Входите. У меня всего несколько минут, но мы можем поговорить в доме.

Он отступил, пропуская меня вперед, словно формальная любезность помогала ему балансировать над пропастью, как канатоходцу его палка. Я махнул ему револьвером и проследовал за ним через приемную в кабинет. После прохладного ночного воздуха атмосфера дома казалась удушающей.

Я выдвинул вращающийся стул на середину комнаты.

― Садитесь, только не к столу.

― Вы исключительно гостеприимны, ― сказал он с опрокинутой улыбкой. ― Бесс тоже была гостеприимна, в своем роде. Не стану отрицать, что я знал о ее связи с Синглтоном. И что я обрадовался, когда она его пристрелила. Очень удачно, что именно Бесс прикончила этого самонадеянного юнца.

― Она его не приканчивала.

― Боюсь, вы ошибаетесь. Теперь, когда Бесс мертва, я могу открыть вам правду. Она мне призналась, что выстрелила в него.

― Она вам солгала.

Он стоял на широко расставленных ногах, упрямо покачивая своей вытянутой головой.

― Она не могла солгать. Такие вещи не выдумывают.

― А Бесс выдумала. Это был единственный способ заставить вас о нем позаботиться. Преступление совершила Уна Дюрано, а Бесс только присутствовала, как я уже говорил.

Он упал на стул.

― Вы уверены?

― Я не мог бы доказать это в суде. Да и незачем. Уна мертва вместе со всеми свидетелями, Синглтоном, Люси и Бесс.

― Эта Уна убила их всех? Что это была за женщина?

― Их злой гений. Но она убила не всех, а только Бесс. Она думала, что Бесс на нее донесла.

― Вы сказали, она убила Синглтона.

― Не совсем так.

― Вы же сказали, что преступление совершила Уна, ― настаивал он.

― Преступлением была попытка совершить убийство через подставное лицо, но прикончили Синглтона вы. Я думаю, он и сейчас был бы жив, если бы вы не вонзили в него свой скальпель.

Беннинг резко откинулся назад. Его большие грязные руки проехались по брезентовому животу, сойдясь у пупа. Большой и указательный пальцы оттянули молнию, как будто зажимая нанесенную мной рану.

Наконец он обрел дар речи:

― Полнейший абсурд. Вы не можете доказать ни самого факта, ни умысла. Смерть Синглтона ― чистая случайность. Я не сумел остановить внутреннее кровотечение.

― Вы расчленили тело. Это отягчающее обстоятельство.

― Если вы сможете представить доказательства. Тела-то нет.

― Зато есть костяк.

― Костяк?

― Скелет, который вы соорудили, чтобы запугивать Бесс. Вы перехитрили самого себя, доктор.

― Тут мне до вас далеко.

Я шевельнул револьвером, привлекая к нему внимание Беннинга.

― Откройте чулан.

Он поднялся, все еще держась за то место, куда поразило его мое обвинение. Такая уступчивость показалась мне подозрительной. Чулан был пуст. Беннинг захлопнул дверь и привалился к ней плечом. Его меланхолическая усмешка, открывшая два ряда длинных зубов, повторяла усмешку исчезнувшего черепа.

― Где он?

― Наверно, Бесс взяла его с собой. Это тоже очень удачно.

Рядом с дверью чулана в плинтус была вделана железная решетка. Доктор невольно уронил на нее взгляд. Это была вытяжка старомодной отопительной системы. Направив револьвер на Беннинга, я наклонился ее потрогать. Решетка была теплой, и я ощутил легкое подрагивание нагретого огнем воздуха.

― Покажите печь.

Беннинг прижался спиной к двери. Его глаза тускло мерцали, как будто за человеческим обличьем прятался замученный зверь. Вдруг он покорился, но эта покорность была неестественной и опасной. Пока мы шли к подвальной лестнице и спускались вниз, я держал его на прицеле.

Под потолком подвала висела на проволоке голая лампочка, озарявшая бледным желтым светом полки с пустыми банками, поломанную мебель, стопки газет и журналов, скопища паутины. У стены при входе стояла пыльная газовая трехкомфорочная плита на раскоряченных ножках, а над ней было подвешено медное корыто, мятое и позеленевшее от времени. Беннинг обошел их стороной.

В дальнем углу, за грубой деревянной перегородкой, дышала, как бык, старая чугунная печь. Я откинул дверцу носком ботинка и увидел... ощерившийся череп на полыхающей груде костей.

Беннинг стоял, погрузившись в созерцание. На нижней части его лица играли оранжевые отсветы. В какое-то мгновение он представился мне молодым и улыбающимся.

― Вытаскивайте.

Он вздрогнул.

― Я не могу. Я не знаю, как.

― Придумывайте, и быстро. Эти кости стоят больших денег.

Он натянул садовый шланг на кран титана и направил струю в огонь. Из дверцы с шипением вырвался пар. Беннинг отскочил, закашлявшись, и плюхнулся на кучу щепок у перегородки. Я заглянул в дыру, где чернели пятитысячедолларовые обугленные кости, ― все, что осталось от золотого мальчика. До чего же дикий способ зарабатывать деньги ― продавать кости мертвецов! Я захлопнул чугунную дверцу.

С закрытыми глазами, с закинутой назад головой, Беннинг сам выглядел как мертвец.

― Вы готовы сделать чистосердечное признание?

― Никогда, ― сказал он. ― Меня не могут осудить.

― У них три нераскрытых убийства, вспомните.

― Три?

― Если бы речь шла только о Синглтоне, оставалось бы место для сомнения, даже для сочувствия. Он увел у вас Бесс. Было какое-то оправдание тому, что ваш скальпель пропорол ему кишки.

Беннинг проговорил глухим голосом:

― Мой враг был отдан в мои руки. ― Потом он смущенно заморгал, как будто стряхивая кошмарный сон.

― Но чем виновата Люси? Она старалась вам помочь.

Беннинг захохотал. Усилием воли он подавил смех и набычился.

― Перед тем как Бесс была убита, она мне рассказала, что Люси ассистировала на операции. Люси единственная знала, кто и как убил Синглтона. Когда на нее обрушились разом все напасти ― нелады с хозяйкой, отсутствие работы, слежка ― она задумала продать информацию семье Синглтона. Но она совершила ошибку, придя со своими проблемами к вам, прежде чем сделать окончательный шаг.

Если бы она могла получить от вас деньги, ей не пришлось бы вас продавать и впутываться в уголовное дело. Вы дали ей столько, сколько было у вас под рукой, достаточно, чтобы купить билет на поезд и исчезнуть из города. Вы также подстраховались на случай, если она не уедет первым же поездом, выкрав у нее из кошелька ключ от комнаты в мотеле. Поезд ушел без Люси, во всех смыслах. Когда она вернулась в мотель, вы ждали в ее комнате. Она попробовала защищаться ножом. Вы оказались сильнее.

― Вы не можете этого доказать, ― сказал Беннинг. Наклонившись вперед, он уставился на мокрый цементный пол.

― Найдется свидетель. Кто-нибудь наверняка видел, как вы выходили. Кто-нибудь из знакомых наверняка встретился вам по пути в мотель или обратно. Если придется, я перерою весь город.

Его голова вздернулась, как будто я затянул узел у него под подбородком. Беннинг знал, что его видели.

― Зачем вам это нужно? Почему вы меня ненавидите? ― Он спрашивал не только меня. Он спрашивал всех, кто не любил его в жизни.

― Люси была молода, ― сказал я. ― У нее был любимый, который собирался на ней жениться. Они провели свою первую брачную ночь в морге, а Алекс все еще в тюрьме, расплачивается за вас. По-вашему, вы стоите того горя, причиной которого стали?

Он промолчал.

― Вы не просто убивали людей. Вы расчленяли, вываривали и жгли все человеческое. Оно вам ненавистно. Вы и Уна Дюрано ― недоделки, и вам это известно. Вы знаете, что рядом с полноценными людьми выглядите убогими. Даже вымогатель Макс Хейс заставляет вас осознавать свое убожество. Поэтому вы выжигаете ему лицо паяльной лампой. Разве не так?

― Неправда. Он требовал денег. Мне нечем было ему заплатить.

― Могли бы сдаться властям, ― сказал я. ― Вам это и в голову не пришло. И сейчас не приходит. Когда Макс нашел у вас в гараже «бьюик», он сделался вашим врагом. Естественно, он должен был умереть. И когда он вернулся за своими деньгами, вы поджидали его с одеждой Синглтона, паяльной лампой и баком бензина. План показался вам прекрасным: одним махом избавиться от Хейса и инсценировать гибель Синглтона в автомобильной катастрофе. Но это невозможно было утаить от Бесс. Как только я рассказал ей о машине, в которой был найден Хейс, она сразу догадалась, что это ваших рук дело, и сбежала от вас.

― Да, сбежала. После всего, что я для нее сделал.

― Не для нее. Для себя. Вы убили двух мужчин и женщину, потому что каждый из них чем-то вам угрожал. Вы убили бы и Бесс, если бы она вовремя не улизнула. Мне кажется, она об этом догадывалась. В вас с самого начала жило желание ее прикончить, только вы трусили.

Он конвульсивно закрыл лицо руками.

― Зачем вы меня мучаете?

― Я добиваюсь признания.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы овладеть собой.

Наконец его пальцы сползли вниз, разгладив и вытянув лицо. Глаза казались меньше и темнее. В их глубине уже не прятался зверь.

Он неловко поднялся с кучи щепок и неуверенно шагнул ко мне.

― Я сделаю признание, мистер Арчер. Если вы мне позволите заглянуть в аптечку, всего на минутку.

― Нет.

― Это сэкономит время и избавит всех нас от ненужных хлопот.

― Слишком легкий выход. Я пообещал себе одну награду за труды: увидеть, как вы с Алексом поменяетесь местами.

― Вы твердокаменный человек.

― Надеюсь. И тряпки вроде вас не вызывают у меня ничего, кроме брезгливости. ― Я был по горло сыт этим подвалом, влажным и жарким, заваленным рухлядью и наполненным смрадом погибших желаний. ― Пойдемте, Беннинг.

Луна в сероватых разводах стояла совсем высоко. Беннинг поднял глаза к небу, как будто ночь была обителью Тьмы, луна ― задернутым кисеей окном, а звезды ― глазками в ослепительную яркость.

― Мне больно. Я любил ее. Ради нее я пошел бы на все.

Он начал спускаться по ступенькам крыльца, а за ним прыгала его короткая тень.