— Никаких неприятностей? Я слышал, в округе появились бандиты.

— Что им может понадобиться от меня? — Мартинес широко развел руки в стороны. — У меня ничего нет. Они меня не тревожат.

— Тебе приходилось встречать их?

— Нет. Здесь только мои друзья, твари Божьи, с которыми я живу. И мы чувствуем себя вполне счастливыми.

Я взглянул на лейтенанта. Лицо его было непроницаемо, но он не хуже моего знал, что если даже старик всего десять минут назад видел в кустах бандитов, он и словом не обмолвится об этом.

— Могу я просить вашего разрешения, сеньор, на то, чтобы мои солдаты поставили во дворе палатку? — вежливо обратился к Мартинесу Хиральдо.

— Конечно, лейтенант.

— Я распоряжусь, чтобы и для меня поставили палатку.

— Нет, лейтенант, — ответил я. — И слышать об этом не хочу. Вы будете жить в доме со мной.

— Вы слишком добры ко мне.

— Пойду за едой, — сказал Котяра, и Мартинес устремился за ним.

После того, как они скрылись за дверью, Хиральдо повернулся ко мне.

— Как вы считаете, сеньор, старику приходилось их видеть?

— Естественно, лейтенант, — ответил я. — А вы не задумывались над тем, как ему удается выжить здесь, — совершенно беззащитному, в полном одиночестве и столь долгое время? Глаза-то у него открыты, а вот рот крепко сжат.

Я проснулся, услышав, как на дереве, что напротив моего окна, привычно, как в детстве, запели птицы. Я лежал, не раскрывая глаз и вновь ощущал себя маленьким пальчиком.

Наконец я размежил веки. Потолок надо мной был желтым и потрескавшимся, хотя я помнил его ослепительно белым. Я мог смотреть на него часами, особенно в жаркие ночи, когда он представлялся мне снегом, сверкающим на горных вершинах. С него струилась вниз прохлада, и, объятый ею, я засыпал.

Я лежал и вслушивался в звуки своего ушедшего детства: шепот босоногих слуг, проходящих мимо двери, доносящийся из кухни пронзительный голос Ла Перлы, поскрипывание тележки, ржание лошадей, негромкое тявканье моего щенка.

И я слышал голосок сестры, слышал, как она льет из кувшина воду в тазик для умывания и что-то негромко напевает. Потом прозвучали легкие шаги матери, а за ними — твердая поступь отца. Вот-вот мама должна была спросить Ла Перлу, как она всегда делала по утрам: «Дакс еще не спустился?»

Я помнил легкое негодование в ее голосе, когда она, узнав, что я еще не вставал с постели, обращалась к отцу: «Негодный мальчишка! Когда-нибудь, когда он женится и заведет собственных детишек, он поймет, как важно начать день пораньше».

За этим следовал негромкий удивленный смешок отца: «Он еще совсем ребенок, а ты уже и женила его и отцом сделала».

Я улыбнулся, согретый воспоминаниями.

Женила и отцом сделала... Как поразилась бы мать, узнай она, какую жизнь ведет ее сын. Интересно, что бы она сказала. Скорее всего, ничего. Ведь не по моей же злой воле все так выходит. Теперь-то я это знаю. Видимо, сызначала жила во мне какая-то слабость, которой не было в моем отце. Вот уж кто действительно умел любить. Это чувствовали все люди, окружавшие его, но только моя мать пользовалась всей полнотой его любви. Других женщин для него не существовало.

Со мной совсем другое дело. Я был жертвой собственных страстей. Одного вида новой женщины, исходящего от нее аромата часто бывало достаточно для того, чтобы она вытеснила из моего сердца свою предшественницу. А мысль о том, что за ней последует другая, только подстегивала мою жадность. Вот и получилось так, что ни разу не пришлось мне испытать чувство той нежной и ласковой любви, в которой жили мои родители. Может, во мне просто не было для нее места?

Любовь к женщине всегда была для меня чувством физическим, не оставляющим места для размышлений, толкавшим к действиям. Я мог быть с женщиной и доставлять удовольствие и ей и себе, изнурять наслаждением нас обоих, но как только экстаз проходил, я вновь оказывался в одиночестве. А значит, и она тоже. Получалось так, будто мы оба знали, что большего я дать ей не в состоянии.

Возможно, это большее и искала во мне Каролина, и не могла найти. Или тот ребенок, которого так хотелось иметь Жизель и которого я не смог ей дать. Даже с теми двумя, кто был так похож на меня в своей жажде физических удовольствий и ничего иного — с Ампаро и Сью-Энн, — даже в отношениях с ними чего-то все же не хватало. Может, потому что мы были совсем уж одинаковы, требуя друг от друга лишь того, что партнер в состоянии дать?

Мы были как бы спутниками в коротком путешествии, когда люди обмениваются любезностями, оказывают друг другу мелкие услуги, но не более — ведь вояж вот-вот закончится. Если судьба сведет нас еще раз, то мы можем и вовсе не узнать друг друга. Ночь прошла, и вновь каждый идет собственной дорогой, зная, что в течение яркого дня он будет искать следующего спутника, который разделил бы с ним ночной кров, избавляя от необходимости просыпаться по утрам в пустой постели.

Внезапно за окном наступила тишина, как будто птицы разом покинули дерево, напуганные кем-то. Я поднялся с постели, бросил взгляд наружу. В дальнем конце двора солдат мочился у забора, другой, стоя на коленях у палатки, разжигал костер.

Позади раздался стук в дверь. Погруженный в собственные мысли, я едва расслышал его. Постучали еще раз, громче.

— Кто там?

— Я.

Я распахнул дверь. На пороге стоял Котяра. При виде меня он проворчал:

— Я поджарил яичницу, с бобами и ветчиной. Я стучал и раньше, но ты не слышал.

— Вспоминал детство, — с улыбкой ответил я. Котяра посмотрел на меня своим мудрым проницательным взглядом.

— Иногда бывает полезно прислушаться к голосам призраков в родном доме.

— Что такое? — я поглядел на него в недоумении.

— Я тоже слушал, что они тебе говорят, — серьезно ответил он.

— И что же ты услышал? Взгляд его стал странным.

— Слишком долго они живут здесь одни, в пустом доме. Они ждут, чтобы ты привел сюда женщину, которая принесет им мир.

Он повернулся и зашагал по коридору прочь. Увидев, как он начал спускаться по лестнице, я закрыл дверь, через которую до меня продолжали доноситься звуки его тяжелых шагов. Усевшись на кровать, я принялся одеваться.

Ну что ж. Может быть. Никогда еще не приводил я в дом женщину, за исключением Ампаро — да и то очень давно и всего один раз. Но я до сих пор не был знаком ни с одной, которая смогла бы полюбить это место так же, как я. Неожиданно в голову мне пришла любопытная мысль, и я выругал себя за то, что не подумал об этом раньше. Одна все-таки была.

Беатрис. Почти в тот же момент, когда я увидел ее, я почувствовал, что мы с ней из одного мира, из одного времени. С другими женщинами такого чувства не возникало.

В конце концов, моя мать, может быть, и права.

6

— Я устраиваю небольшую вечеринку, — сказал президент — Можешь привести с собой кого-нибудь.

— Приглашу Ампаро, — тут же ответил я.

— Нет, Ампаро не пойдет.

Я знал, что о причине лучше не спрашивать. Если он не хотел, чтобы она присутствовала, она не будет присутствовать.

— А ты позови эту Гуайанос, если хочешь, — неожиданно предложил он.

— Я думал...

Но президент не дал мне договорить.

— Я не воюю с детьми. Это с отцом ее я действительно в ссоре.

Я промолчал. Странно. У меня было такое ощущение, будто он действительно хочет, чтобы Беатрис пришла.

— Я слышал, что вы часто видитесь. Или это не так?

— Так.

— Тогда пусть приходит. — В голосе президента прозвучала категоричность приказа.

— Как я выгляжу? — несколько возбужденно спросила Беатрис, когда Котяра завернул машину на территорию дворца.

— Ты будешь там самой очаровательной женщиной.

Машина остановилась, охранник раскрыл дверцу. Я выбрался первым и помог выйти Беатрис. Ее фигура в длинном темном платье была само совершенство.

Я ободряюще улыбнулся ей, когда дворецкий объявил о нашем прибытии, и все же ее рука судорожно стискивала мою, пока мы шли по просторному залу для рисования, где президент решил устроить вечеринку. Гости смолкли и, не отрываясь, глядели на нас. На лицах их было написано удивление по поводу встречи, которую президент оказывал дочери своего злейшего врага.

Президент был одет в простой, без всяких орденов, мундир голубого цвета. Молодыми в его облике остались только взгляд и походка. Он пересек комнату и подошел к нам. Бережно взял руку Беатрис, поднес ее к губам. Беатрис сделала реверанс.

— Вы стали еще очаровательней, чем были в детстве, — с улыбкой произнес он.

— Благодарю вас, ваше превосходительство. Из угла комнаты, где сидел небольшой оркестр, раздались звуки музыки.

— Вы появились как раз вовремя, — продолжал президент, со старомодной учтивостью отвешивая поклон в мою сторону:

— Вы позволите мне один танец с вашей дамой?

Я поклонился в ответ и некоторое время следил взглядом за ними, кружащимися в медленном вальсе. Затем направился к бару.

— Виски с содовой, пожалуйста.

— В чем дело, Дакс? — Рядом стоял Джордж Болдуин. — Не верю своим глазам. Старик танцует с дочерью заклятого врага?

Я пожал плечами.

— Он враждует с отцом, а не с дочерью.

— Это звучит как цитата, — проницательно заметил Джордж.

— Это цитата и есть. — Я отпил из высокого стакана.

— Что же за нею кроется?

— Этого я не знаю. Может, он хочет показать, что вовсе не чудовище, каким вы привыкли его представлять.

— Нет, тут что-то другое, — улыбнулся Джордж. — Что-то поважнее. Когда это его беспокоило, что о нем думают?

Взрыв хохота раздался со стороны парадной лестницы. Головы присутствующих повернулись как по команде. На верхней ступеньке стояла Ампаро в белом платье, слегка покачиваясь и глядя на нас сверху вниз. Молоденький офицер в капитанских погонах пытался поймать ее руку, но Ампаро в гневе вырывала ее. Музыка смолкла.

— Давайте, давайте! Не останавливайтесь! — прокричала она и начала неуверенно спускаться. — В конце концов, почему бы и мне не повеселиться вместе с вами?

Посмотрев на замершие пары, я остановил свой взгляд на президенте и заметил, что в глазах его сверкает неприкрытая ярость. Радом с ним стояла Беатрис, бледная и испуганная. Мне захотелось подойти к ней, однако вместо этого я направился к лестнице.

— Ампаро, — обратился я к ней, беря за руку, чтобы успокоить. Затем склонился и поцеловал ее руку. — Я очень рад тебя видеть.

— Дакс, — запинаясь произнесла она. Расширившиеся зрачки ее темных глаз блестели. — Дакс.

Вновь заиграла музыка, и я повел ее к танцующим. Мне приходилось крепко держать ее, чтобы она не споткнулась. Движения ее были несогласованными, неловкими и какими-то разболтанными, небрежными. Усталым движением она положила голову мне на грудь и закрыла глаза.

— Дакс, — прошептала она, неожиданно вздрогнув. — Я боюсь.

— Не бойся, — попытался ободрить её я. — Теперь ты в безопасности.

— Нет, — опять-таки шепотом ответила она. — Я не должна была приходить. Он не велел мне.

— Но теперь ты уже все равно здесь, и все будет в порядке. Вот увидишь.

Танец закончился, и я отвел ее в сторону.

— Пойдем, я принесу тебе чего-нибудь выпить. Она вцепилась в мою руку.

— Нет! — в голосе послышались истерические нотки. — Не уходи от меня!

Я проследил за ее взглядом: к нам приближался президент под руку с Беатрис, черты его лица были непроницаемы.

— Папа, — пролепетала Ампаро, будто маленькая девочка, спрашивавшая у своего отца одобрения.

Ничего не ответив, он склонился и поцеловал дочь в щеку.

— Мне так хотелось прийти, папа, — сказала она тем же жалобным голосом.

Несколько мгновений президент не сводил с нее глаз, а затем медленно наклонил голову. Посмотрел на Беатрис, на меня.

— Будьте добры извинить нас. Беатрис кивнула, я отвесил поклон.

— Пойдем, Ампаро, — властно сказал он и, повернувшись к ней спиной, зашагал прочь.

Ампаро двинулась следом, словно под гипнозом. Вдруг президент остановился и повернулся к Беатрис.

— Я чуть не забыл поблагодарить вас за танец, сеньора.

Еще один реверанс.

Президент взял дочь за руку и повел ее в угол комнаты. Гости незаметно переместились в противоположную сторону, давая им возможность поговорить без помех. Беатрис посмотрела на меня, щеки ее были по-прежнему бледны.

— Его дочь больна, — с сочувствием в голосе сказала она.

— Да, — согласился я, не сводя с них взгляда.

Я-то знал, что это была не просто болезнь. Симптомы этого заболевания были мне хорошо известны. Слишком часто приходилось мне наблюдать их у тех, кто искал спасения в бегстве от действительности. Героин сделал Ампаро наркоманкой.

Теперь я понял, почему в ее комнате стоит вечный полумрак, — чтобы не было заметно следов уколов на руках.

После непродолжительного разговора Ампаро, похоже, несколько успокоилась, и президент рука об руку с нею провел нас в столовую. За столом он усадил дочь на место хозяйки. Ее нервозность прошла, и вскоре Ампаро выглядела почти так же, как в прежние годы. Длинные белокурые волосы, белое платье с рукавами, доходящими почти до пальцев, прекрасно оттеняли ее экзотичную диковатую красоту.

Когда принесли кофе, президент, прочистив горло, поднялся. За столом наступила тишина, взгляды всех были прикованы к его лицу. На губах президента появилась кроткая, едва ли не смущенная улыбка.

— Всем вам, наверное, не терпится узнать, с чего это я, давно забыв о развлечениях, решил устроить небольшой прием. — Не ожидая со стороны слушателей реплик, он продолжал:

— Я организовал этот праздник в честь своего верного старого друга, чей отец был для меня не меньшим другом и большим патриотом. Я испытываю огромное удовольствие, сообщая вам о том, что с сей минуты его превосходительство сеньор Диогенес Алехандро Ксенос назначается министром иностранных дел и представителем нашей страны в Организации Объединенных Наций.

Раздались аплодисменты, и я почувствовал в своей руке мягкую и теплую руку Беатрис. Взгляды гостей устремились ко мне, однако, заметив, что президент поднял руку, я остался сидеть.

— Мое решение назначить на два этих важнейших поста одного человека свидетельствует о высочайшей оценке его качеств, равно как и о той серьезности, с которой я отношусь к ООН.

Вновь аплодисменты, и вновь президент поднимает руку.

— В это неспокойное для Кортегуа и для всего мира время нет более важной задачи, чем убедительно продемонстрировать наше искреннее стремление к миру и единству в пределах наших собственных границ. И чтобы подчеркнуть незыблемость этой позиции, я хочу обратиться ко всем тем, кто выступает против такой политики. Объявляю полную и всеобщую политическую амнистию, без всяких ограничений. Приглашаю всех своих оппонентов принять участие в свободных выборах, которые состоятся в самом ближайшем будущем. А чтобы уверить сомневающихся, я слагаю с себя полномочия Верховного судьи Суда по политическим делам и передаю их его превосходительству сеньору Ксеносу.

И опять овация. Я заметил, что Джордж Болдуин, сидевший рядом с президентом, бросил на меня скептический взгляд. Я понял, чем он вызван: видимо, Болдуин был уверен в том, что мне обо всем этом было давно известно.

Но президент еще не закончил.

— Я повторяю свое приглашение, — сказал он и посмотрел в самый конец длинного стола, на меня, хотя было ясно, что слова эти предназначались для ушей Беатрис. — Выйдите вперед открыто все те, кто хочет своими речами или оружием разделить нашу многострадальную родину. Доверьте свои жизни не мне, но сеньору Ксеносу. Давайте будем вместе работать ради счастья и процветания нашей страны.

Он сел. От аплодисментов заложило уши. Головы присутствовавших повернулись ко мне. Президент продолжал улыбаться своей кроткой улыбкой. Он сделал мне знак, и я поднялся во вновь наступившей тишине.

Видя обращенные ко мне лица, я понял, что то, что я произнесу сейчас, завтра прочтет и услышит весь мир. Я начал медленно, тщательно подбирая слова:

— Испытывая понятное чувство смущения от той огромной чести, которой меня наградили столь неожиданно, я не могу быть многословным. — Я сделал паузу, раздалось несколько хлопков, и снова по залу разлилась тишина. — Позволю себе добавить только одно. Все вы были свидетелями данного обещания.

Я смотрел на сидевших за столом людей. Никто из них не проронил ни звука, пока я вглядывался в лицо президента. Оно представляло собой маску, лишь глаза поблескивали, и мне показалось, что в углах губ он прятал ироническую улыбку. Через мгновение я заговорил снова.

— Я приложу все свои силы к тому, чтобы это обещание было выполнено.

Я сел. Пораженные гости не решались хлопать до тех пор, пока президент не вдохновил их личным примером. В соседней комнате заиграла музыка, и он поднялся. Все повскакали с мест, устремляясь за ним.

Джордж Болдуин оказался в конце цепочки, выстроившейся, чтобы поздравить меня. Вскоре мы остались одни, и он вперил в меня свой по-прежнему сомневающийся взгляд.

— Старик говорил серьезно?

— Ты слышал, что он сказал, — невозмутимо ответил я.

— Я слышал тебя, — возразил он. — Ты говорил серьезно.

Я молчал.

— Если это был один из очередных его фокусов, то теперь я не дал бы за твою жизнь и двух центов. Я молча смотрел на него.

— Старый сукин сын, — с брезгливым восхищением проговорил Джордж. — И опять ему все удалось. До этого вечера я был твердо убежден в том, что у Кортегуа нет никаких шансов на получение займа от Америки. Теперь же Вашингтон, я уверен, отнесется к такой просьбе совершенно иначе.

7

В молчании сидели мы на заднем сиденье, пока Котяра по темным улицам вел машину к дому Беатрис. Я закурил сигару и посмотрел в окно. Дома, окружавшие университет, где когда-то ее отец-профессор читал свои лекции, выглядели довольно прилично. Беатрис жила в одном из них с самого рождения. Это был не совсем особняк, однако он все же довольно далеко отстоял от улицы, да к тому же его еще отделяла деревянная ограда, по верху которой вились цветы.

Машина остановилась, я выбрался наружу, помог выйти Беатрис.

— Провожу тебя до дверей.

Она не ответила, торопливой походкой пройдя в ворота. Следом за ней я поднялся по ступеням невысокого крыльца. Она повернулась ко мне. Я взял ее руку, чуть подался вперед, чтобы поцеловать.

— Нет. — Она отвернулась. Я посмотрел на нее.

В падавшем из окна свете глаза ее показались еще более темными.

— Я не могу больше с тобой видеться, — сказала она. — Все оборачивается именно так, как мне говорили, — из тебя сделали приманку для меня и моего отца.

— Говорили? Кто?

Беатрис избегала моего взгляда.

— Друзья.

— Друзья? Или те, кто заставил тебя и твоего отца служить их интересам?

— Это не имеет значения. Я не собираюсь говорить с тобой о политике.

— Хорошо. — Резким движением я привлек Беатрис к себе. Она напряглась, но не оказала никакого сопротивления. — Я неприятен тебе из-за политических разногласий.

— Позволь мне уйти. — Губы ее едва двигались.

Я поцеловал ее, и на мгновение мне показалось, что таящееся в ее груди тепло вот-вот выйдет наружу, но тут она проговорила шепотом, почти касаясь моих губ своими:

— Отпусти меня, не стоит принимать меня за одну из своих шлюх.

Я разжал руки. Ее широко раскрытые глаза мерцали.

— Твои друзья хорошо справились со своей работой, — с горечью сказал я. — Они командуют тобою не только в политике, но и в любви.

— Мой друзья исходят из самых высоких побуждений, — ответила она не совсем уверенно. — О твоих женщинах всем известно. Они не хотят, чтобы я страдала.

— Ваше превосходительство! Берегитесь! — донесся из-за автомобиля крик Котяры.

Я пригнулся, кожей ощутив, что в кустах сбоку от дома кто-то есть, и одновременно толкая рукой Беатрис вниз, на землю. Тут же раздался хлопок выстрела из пистолета с глушителем, за ним послышались быстрые удаляющиеся шаги, и, наконец, через ворота вбежал запыхавшийся Котяра, сразу бросившийся к кустам.

Выпрямившись, я хотел было присоединиться к нему, но не успел.

— Нет смысла, — крикнул мне Котяра. — В темноте мы никого не найдем.

Я бросил взгляд через лужайку позади дома.

— Хорошо еще, что успел предупредить тебя.

— Спасибо тебе, Котяра. По-видимому, ты спас мне жизнь.

— Очень жаль, — с грустью, за которой скрывался смех, протянул он. — Все оборвалось на самом интересном месте.

Я молча посмотрел на него и вернулся к Беатрис. Она только поднималась с земли, я помог ей встать. Ее прекрасные глаза были полны страха.

— Ты не ушиблась? Она кивнула.

— Я... Наверное, нет. — Она не сводила с меня взгляда. — Кто это был?

— Кто же еще, насмешливо ответил я, — как не твои друзья, которые, исходя из самых высоких побуждений, пришли сюда, чтобы убить меня. Естественно, если бы случайно пострадала ты, им было бы ужасно жаль.

Глаза Беатрис наполнились слезами.

— Я не знаю, что и думать.

Дверь позади нас раскрылась, и женщина в халате, без сомнения служанка, осторожно высунула наружу голову.

— В чем дело? Что случилось?

— Ничего. Я сию минуту войду. Отправляйся спать. Дверь закрылась, и Беатрис повернулась ко мне.

— Дакс, — рука ее прикоснулась к моей. Почувствовав внезапный прилив злости, я не заметил этого ее движения.

— Прошу извинить, но в том мире, где я живу, только дети не знают, что им думать. Они нуждаются в подсказке. А мужчины и женщины должны думать сами.

Повернувшись, я направился к машине. Котяра уже сидел за рулем.

— Подвинься, — сказал я ему грубо и тут же резко взял с места. Не успели мы свернуть за угол, как я услышал его хихиканье.

— Что ты, идиот, нашел смешного?

— Таким я тебя никогда не видел. Сказать мне было нечего.

Я молча надавил на педаль газа и тут же, скрипнув тормозами, бросил машину в новый поворот.

— Ты как мальчик, у которого отняли конфетку.

— Заткнись! — процедил я в ответ. Он смолк на мгновение, а потом проговорил мягче, как бы самому себе:

— Но она, видишь ли, та самая. Я покосился на него.

— Что?

Внезапно глаза его сделались серьезными.

— Она — та самая, которую ты введешь в свой дом, чтобы принести мир духам своих предков.

Телефон начал трезвонить с семи утра. Люди звонили со всех концов света. Газеты и радио тоже не спали. Но первым я услышал голос Джереми Хэдли из Нью-Йорка.

— Что я должен принести тебе, Дакс, поздравления или соболезнования? Что все это значит?

— Только то, что ты слышал.

— Ходит слух, что ваш президент собирается отойти от дел и передать тебе всю полноту власти.

— Это не так, — ответил я. — Об этом ничего не говорилось и сказано не будет. Президент просто объявил о том, что в ближайшем будущем состоятся выборы. Никакой речи о преемнике не было.

— Также поговаривают и о том, что доктор Гуайанос уже в Кортегуа.

— Мне о его местонахождении ничего не известно. По-моему, он продолжает находиться в эмиграции.

— А еще шепчутся, что тебя часто видят в обществе его дочери, что ты стал своего рода инструментом, который должен облегчить достижение перемирия между Гуайаносом и вашим президентом.

Я задумался. Слухи. Иногда мне начинало казаться, что весь мир разделен на две половины — люди и слухи. Да и половины ли?

— Я действительно встречаюсь с его дочерью, но с ней мы не ведем никаких политических разговоров.

— Брось, Дакс, не думаешь же ты, что я этому поверю. Неужели тебе удается избегать политики во время встреч с дочерью лидера оппозиции вашему режиму?

— Запросто, Джереми. Уж тебе-то это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому. Когда это для встреч с женщиной мне было мало такого предлога, как ее красота?

Я услышал в трубке смех.

— Ты успокоил меня, дружище. Я уж было испугался, что ты совсем пропал. Желаю удачи!

Я положил трубку, и телефон тут же зазвонил снова. На этот раз собеседником был помощник управляющею отелем. В голосе его звучала тревога.

— Вестибюль битком набит журналистами, ваше превосходительство. Что мне им передать?

— Проведите их всех в ресторан и накормите завтраком. За мой счет. Затем скажите, что я спущусь, как только побреюсь и оденусь.

Не успел я снять руку с трубки, как раздался новый звонок.

— Да?

— Это Марсель, — проговорил знакомый голос. — Поздравляю.

— Спасибо.

— Твой отец был бы очень горд, доживи он до этого дня.

— Да, спасибо еще раз. — Я гадал, что заставило Марселя позвонить. Не тот он был человек, чтобы тратить время на любезности.

— Когда собираешься в Нью-Йорк? Нам нужно разрешить с тобой кучу проблем, — спросил он.

— Не знаю. Пока еще президент не поставил передо мной никаких конкретных задач. — Что он, черт побери, имел в виду под «проблемами»? — Что-нибудь срочное? Требуется немедленное вмешательство?

— Нет, — колеблющимся голосом ответил Марсель. — Помнишь эту телевизионную штучку у меня дома? — спросил он уже более уверенно. — Может, тебе нужно что-нибудь в этом роде?

До меня дошло: таким образом он хочет дать мне понять, что он знает — линия прослушивается.

— Нет, — ответил я. — Не беспокойся. Я уверен, подобные вещи есть и здесь.

— Я думаю. Ну ладно. Когда соберешься в Нью-Йорк, дай мне знать. Для тебя я всегда найду время.

— Обязательно.

— И поздравь от моего имени президента. Передай ему мои заверения в уважении и поддержке.

Я опустил трубку только для того, чтобы услышать очередной звонок. Однако не обратив на него ни малейшего внимания, я встал с постели и проследовал в ванную. В этот момент вошел Котяра.

— Скажи им, что пока я на звонки не отвечаю. Котяра кивнул и подошел к аппарату. Я уже закрывал за собой дверь ванной комнаты, когда он позвал меня:

— Это президент!

Я поднес трубку к уху.

— Да, ваше превосходительство? Голос старика звучал звонко и чисто.

— Хорошо спалось?

— Да, сэр.

— Чем ты сейчас занят?

— Собираюсь принять душ, а потом спуститься вниз к газетчикам. Полагаю, это моя обязанность — встретиться с ними?

— Да, это одно из неудобств, присущих светской жизни. Теперь они не оставят, тебя в покое. — Он негромко рассмеялся. — Когда ты со всем этим покончишь, не подъедешь ли во дворец? У меня сидит один человек, и я очень хочу, чтобы вы встретились.

— Постараюсь освободиться как можно раньше ваше превосходительство. — Любопытство пересилило меня. — А кто это? Какая-нибудь важная персона?

— Да как посмотреть. Будь я на твоем месте, я решил бы, что это очень важная персона. Но я — это я, а ты — это ты. По многим вещам наши с тобой мнения расходятся. Мне будет интересно взглянуть на твою реакцию, когда ты его увидишь.

— Его?

До меня опять донесся смешок президента.

— Да. Это тот, кто хотел убить тебя прошлой ночью. Его схватили сегодня утром.

8

Это был тот самый мужчина, которого я увидел рядом с Беатрис у билетной кассы в аэропорту Майами. Но выглядел он уже не таким аккуратным и изящным, когда вошел в комнату в сопровождении двух солдат. Он прихрамывал. Под глазами — синяки, на щеках и вокруг рта — корочки запекшейся крови.

— Знаешь его? — спросил президент, сверля меня своим острым взглядом. — Приходилось встречать его раньше?

Человек поднял голову и посмотрел на меня с затаенным страхом.

— Нет. Никогда. — Я не видел никакого смысла в том, чтобы вовлекать во все это Беатрис.

— В таком случае позволь мне представить его, — проговорил президент. — Это дядюшка твоей девушки, брат Гуайаноса.

Внезапно до меня дошла вся бессмыслица происходящего. Я развернулся к мужчине.

— Ты глупец! — крикнул я ему. — Зачем тебе это нужно?

Он ничего не ответил.

— Даже если бы тебе удалось убить меня, чего бы ты этим добился? Неужели ты не мог понять, что любая из тех двух пуль могла попасть в Беатрис?

В глазах его мелькнул огонек.

— Как раз об этом я и подумал, — сказал он низким усталым голосом, — и именно поэтому ты сегодня жив. В самую последнюю минуту я отвел ствол в сторону.

Я смотрел на него во все глаза.

Президент захохотал.

— Ты слышишь! Я стоял молча.

— Девчонка, наверное, была с ним в сговоре. Вот почему он рассказывает тебе эти сказки.

— Нет! Беатрис ничего об этом не знала! Она не знала даже, что я вернулся в Кортегуа.

— Заткнись! — прорычал президент. Прошагав мимо меня, он нанес мужчине сильный удар в лицо. Голова его дернулась, он едва не упал. Президент ударил его еще раз.

— Оружие! Где происходит разгрузка?

— Об оружии мне ничего не известно.

— Врешь! — Президент ударил его коленом в пах. Упав на колени, человек согнулся от боли.

— Я ничего не знаю, — выдавил он из себя. — Если бы я что-то знал, неужели вы думаете, что ваша полиция не выбила бы из меня этого?

Опустив глаза, президент смерил его взглядом. На лице его отразилось презрение. Он повернулся ко мне. — И вот такие червяки, как он, возомнили о себе, что они сумеют править страной.

Я молчал.

Президент вернулся к своему столу, нажал на кнопку интеркома.

— Пусть Хойос и Прието войдут.

Он посмотрел на меня.

— Если бы не они, то это ничтожество так и унесло бы ноги. Они следили за ним с того момента, как он сошел на берег.

Хойос и Прието вошли, остановившись прямо перед президентским столом с бесстрастными лицами.

— Что еще удалось выяснить? Отвечал Хойос.

— Больше ничего, ваше превосходительство. На суденышке оружия не обнаружено. Видимо, он прибыл на нем один.

— Контакты с девушкой?

— Никаких, ваше превосходительство. Ее не было дома, когда он пришел туда в первый раз. Он ждал ее возвращения, спрятавшись в кустах.

— Почему же вы не арестовали его тогда же?

— Мы выжидали, так как предполагали, что он доставил ей вести об оружии. Никто не подумал о том, что он будет стрелять.

Я вновь посмотрел на дядю Беатрис. Его лицо было бледным от боли.

— Почему ты хотел убить меня? Наши взгляды встретились.

— Моя племянница — порядочная девушка. Я понял, что ты захочешь с ней сделать.

— Значит, политика здесь не при чем? Он покачал головой.

— Нет. Все это только ради нее. Она единственный ребенок моего брата. Я предупреждал ее о твоей репутации, но, очевидно, мои советы пришлись ей не по вкусу.

— Все это чушь! — вновь гневно проревел президент. — В последний раз — где происходит выгрузка оружия?

— Я сказал уже, что не знаю.

— Лжец! — Президент почти не владел собой от злобы. — Зачем же ты вернулся, если не из-за оружия? Дядя Беатрис уставился на него.

— Куда же мне было еще возвращаться? Кортегуа — это мой дом.

В течение нескольких секунд президент смотрел на него, затем повернулся к Хойосу.

— Отвезите его в Эскобар. Вы знаете, что нужно делать.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Хойос сделал узнику знак двигаться к выходу.