— Еще нет. Я, конечно, сообщу ей.

— И вы ей… все расскажете?

— Да, а что?

Она отвернулась от меня.

— Она поймет (в ее голосе послышалась нежность), она ведь знает о том ужасном поступке, который я совершила восемь лет назад. Страшный, чудовищный поступок.

— Конечно, — сказал я, — вот почему она, и платила Ваннье деньги все это время.

— О, дорогой, — сказал она, и вырвав у меня руку, вытащила из-под одеяла другую и судорожно сжала их вместе. — Как я хотела бы, чтобы вы не знали об этом. Как хотела бы. Ведь об этом никто не знает, кроме миссис Мердок. Даже мои родители не знают. И я так хотела бы, чтобы не знали в вы.

Подошедшая к двери медсестра сурово посмотрела на меня.

— Мне кажется, мистер Марло, с ней нельзя вести такие разговоры, и еще мне кажется, вам пора уходить.

— Послушайте, мисс Лимингтон, я знаю эту девочку два дня, а вы только два часа, и такие разговоры принесут ей много пользы.

— А вдруг они принесут — э — еще один спазм, — сказала она, нахмурившись и избегая смотреть мне в глаза.

— Если это случится прямо сейчас, то вы ведь здесь рядом, и конечно, окажете необходимую помощь. А сейчас прогуляйтесь-ка на кухню и выпейте там чего-нибудь.

— Я никогда не пью на работе, — сказала она холодно. — Кроме того, от меня, вероятно, будет пахнуть.

— Сейчас вы работаете на меня, а всем, кто на меня работает, требуется иногда пропустить глоток-другой. Что же касается запаха, то если вы хорошо поужинаете, или если вы скушаете пару ломтиков сыра — никто и никогда ничего не почувствует.

Усмехнувшись, она удалилась. Мерль слушала весь этот диалог, словно это была фривольная интермедия посреди серьезной пьесы. А впрочем, едва ли так, уж очень он был нудный.

— Я хочу рассказать вам все, — сказала она одними губами, — я…

Я положил свою лапу на ее стиснутые вместе ладони.

— Перестаньте. Я все знаю. Ведь Марло все знает, кроме одного — как вести приличную жизнь. Да это не так уж и важно. А сейчас давайте-ка спать, завтра нам предстоит дальний путь, завтра мы с вами поедем навестить ваших родителей, в Вайчита. Конечно, за счет миссис Мердок.

— Как это чудесно, — воскликнула она, ее глаза широко раскрылись и заблестели. — Как она всегда добра ко мне.

Я встал.

— Да, она чудесная женщина, — сказал я, усмехнувшись, — чудесная. Я вот как раз собрался заглянуть к ней, мы сейчас премило поболтаем с ней за чашкой чая. А если вы сейчас же не уснете, то я вам больше никогда не сознаюсь в своих убийствах.

— Вы ужасный, — сказала она, отворачиваясь к стене и пряча руки под одеяло. — Я вас не люблю.

И она закрыла глаза.

У двери я обернулся и посмотрел на нее. Приоткрыв один глаз, она наблюдала за мной. Я угрожающе усмехнулся, и она тотчас зажмурилась.

Вернувшись в гостиную, я одарил мисс Лимингтон тем, что еще осталось от усмешки, и вышел из квартиры, захватив с собой чемодан.

Я сразу же поехал на Санта-Моника-бульвар. Ломбард был еще открыт. Все тот же старый еврей в черной ермолке, кажется, удивился тому, что я выкупаю заклад так скоро. Я сказал ему, что все это связано с Голливудом.

Он достал из сейфа конверт, раскрыл его, вынул монету и, взял квитанцию, подержал сверкающую монету несколько секунд у себя на ладони.

— Отдаю ее вам, а у самого сердце кровью обливается, — сказал он. — Вы хоть сами-то понимаете, какая это чудесная работа.

— И при всем при том больше двадцати долларов за нее не получишь, — сказал я.

Пожав плечами, он улыбнулся, а я, сунув монету в карман, удалился, пожелав ему спокойной ночи.

30

Лужайка перед домом была освещена луной, и только под деодаром[17] была густая черная бархатная тень. Подходя к дому по колеблющимся под ногой камням дорожки, я заметил, что в доме горит свет лишь в двух окнах нижнего этажа и в одном окне верхнего этажа. Я позвонил.

Я не обратил внимания на негритенка и не стал трепать его по голове. По-моему, шутка совершенно исчерпала себя.

Дверь мне открыла седая краснолицая женщина, которой я раньше не видел. Я сказал ей:

— Я — Филип Марло. Мне надо видеть миссис Мердок, миссис Элизабет Брайт Мердок.

— По-моему, она уже легла спать, — неуверенно сказала она, — мне кажется, вы не сможете ее увидеть.

— Но ведь только девять часов.

— Миссис Мердок рано ложится спать.

Она потянула дверь к себе. Передо мной стояла такая милая старушенция, что я возненавидел бы себя, если бы стал показывать силу своих бицепсов. Я только сказал, взявшись за ручку двери:

— Речь идет о мисс Девис, и дело очень важное. Может быть, вы все-таки скажете ей?

— Я попробую.

Она закрыла дверь, я ей не помешал.

Где-то рядом со мной в темной листве пропел пересмешник. По улице промчалась машина и ее занесло на повороте. Откуда-то с улицы донесся девичий визг и смех, наверное, пронесшийся автомобиль обрызгал девушек.

Наконец дверь отворилась, и женщина сказала:

— Входите, пожалуйста.

Вместе с ней я опять пересек большой пустой зал. Всего одна слабая лампочка горела на стене. Воздух в зале был по-прежнему затхлый, вероятно, здесь никогда не проветривали. На второй этаж мы поднялись по винтовой лестнице. Там был холл, в конце которого виднелась открытая дверь.

Женщина подвела меня к двери и, пропустив вперед, Закрыла ее за мной. Я оказался в довольно большой гостиной с обитой ситцем мебелью, с серебристо-голубыми обоями, с кушеткой в углу и голубым ковром на полу. Двери на балкон были раскрыты. Над балконом натянут тент.

В большом мягком кресле с высокой спинкой перед низким карточным столиком сидела миссис Мердок, одетая в стеганый халат. Вероятно, она вымыла голову, потому что ее волосы казались необычно пышными. На столике был разложен пасьянс. Держа в левой руке колоду карт, Она положила карту на стол, взяла из колоды следующую и только после этого, взглянув на меня, спросила:

— Ну?

Я подошел к столику и увидел, что она разыгрывала Кэнфилд.[18]

— Мерль у меня на квартире, — сказал я, — с ней случился инг-бинг.

— А что это такое, — спросила она, не отрываясь от карт, — инг-бинг, мистер Марло?

Она взяла из колоды карту, потом сразу две.

— Приступ меланхолии, если угодно, — сказал я. — Мошенничаете потихоньку?

— Мошенничать — мало радости, — сказала она угрюмо, — но и без мошенничества не обойдешься. Что с Мерль? Не помню, чтобы она раньше гостила у кого-нибудь столь поздно. Я уж начала беспокоиться.

Я подтащил кресло к столику напротив нее. Оно оказалось слишком низким, и я взял другое, более удобное.

— Беспокоиться не надо, — сказал я, — я вызвал врача и медсестру, и сейчас она спит. Она ездила повидать Ваннье.

Отложив в сторону колоду карт, она вцепилась в стол большими, землистого цвета руками. Ее взгляд стал мрачен.

— Мистер Марло, — сказала она, — нам с вами пора поставить все на место. Все дело, конечно, в том, что я совершила ошибку, пригласив вас. Это вышло, главным образом, из-за того, что я не выношу, когда меня считают за болвана — кажется, так вы любите выражаться, — прожженные негодяйки, вроде Линды. А оказалось, что лучше бы совсем ничего не затевать. Уж лучше бы я навсегда потеряла дублон, чем имела счастье видеть вас.

— Но вам ведь вернули его назад, — сказал я.

Кивнув, она продолжала смотреть мне прямо в лицо.

— Да, это так, и вы об этом уже слышали.

— Только я этому не поверил.

— Я — тоже, — сказала она спокойно. — Этот идиот, мой сын, так привязан к ней, что взял всю ответственность на себя.

— Тут ничего не поделаешь, — сказал я, — людские привязанности — серьезная вещь.

Она опять взяла в руки колоду карт и на то место, где лежал бубновый валет, положила трефовую десятку. Обе карты уже были в раскладе. Потом она протянула руку к бутылке портвейна, стоявшей на небольшом массивном столике возле нее. Она сделала несколько глотков, и, поставив стакан, твердо и спокойно посмотрела на меня.

— У меня такое ощущение, мистер Марло, что вы опять начинаете вести себя вызывающе.

Я покачал головой.

— Не вызывающе, а откровенно. Начну с того, что ничего плохого я вам не сделал, миссис Мердок. Дублон вы уже получили. Полицию я сумел провести, так что вас она не тронет. С разводом у меня, правда, ничего не получилось, но зато я нашел Линду (хотя ваш сын и знал, где она была все это время) и, мне кажется, что никаких трудностей в этом вопросе не будет. Она сама понимает, что совершила ошибку, выйдя замуж за Лесли. Однако, если вы думаете, что я недостаточно старался…

Она хмыкнула и разыграла еще одну карту. Ей удалось положить в верхний ряд бубнового туза.

— Туз треф куда-то запропастился, будь он проклят. Никак не могу его вытащить.

— Проскользнет как-нибудь незаметно, — сказал я.

— Рассказали бы вы мне лучше, — очень спокойно сказала она, — что же все-таки случилось с Мерль? И не надо злорадствовать, мистер Марло, если уж вам удалось узнать кое-какие семейные тайны.

— Насчет злорадства — тут вы не правы, я этим никогда не занимался. Что же касается Мерль, то мне известно, что сегодня во второй половине дня вы послали ее к Ваннье с пятьюстами долларами.

— Что из того?

Еще налив себе портвейна, она потягивала его маленькими глоточками, не отрывая от меня взгляда.

— Когда он попросил вас об этом?

— Вчера. Но деньги удалось получить в банке только сегодня. Что случилось?

— Вот уже восемь лет, как Ваннье шантажирует вас, не так ли? А причиной шантажа является событие, которое произошло 26-го апреля 1933 года?

Панический ужас мелькнул в ее глазах. Казалось, она давно сжилась с ним, казалось, он был всегда где-то там в глубине глаз, на сумрачном дне и обнаружил себя лишь в эту секунду.

— Кое-что мне рассказала Мерль, да и ваш сын говорил мне о смерти своего отца. Сегодня я просмотрел заметки в газетах. Обыкновенный несчастный случай, На улице, под окнами его офиса произошла авария. Множество людей высунулось из окон, чтобы посмотреть, что случилось. Он высунулся также, но несколько дальше, чем все. Говорили о том, что это самоубийство, потому что семья получила страховку в пятьдесят тысяч долларов. Но следователь был славный малый, и он ничего не нашел.

— Ну и что же? — сказала она.

Ее голос был груб и спокоен. Она не стала ни рычать от гнева, ни задыхаться от страха. У нее был спокойный, грубый голос — она прекрасно владела собой.

— Секретаршей Гораса Брайта была Мерль, в некоторых отношениях странная девушка. Скромная и неопытная, имеющая интеллект маленькой девочки, особенно в том, что касается мужчин, она привыкла все старомодно усложнять и драматизировать. Однажды ее шеф напился, как свинья, полез к ней и напугал ее до смерти.

— Да?

Она хладнокровно, будто из пистолета, выпалила в меня это односложное слово.

— Она задумала ему отомстить, и случай вскоре представился. Она подошла к нему сзади в тот момент, когда он высунулся из окна. Вы понимаете что-нибудь?

— Говорите яснее, мистер Марло. Я не выношу разглагольствований.

— Помилуйте, что здесь неясного? Она просто выбросила своего шефа из окна. Другими словами, произошло убийство, но с вашей помощью ей удалось замять его.

Она кивнула, глядя на свой стиснутый левый кулак, лежавший на разложенных картах. У нее мелко дрожал подбородок.

— Были у Ваннье какие-либо, доказательства? — спросил я. — Или он был всего лишь случайным свидетелем, начавшим угрожать вам, а вы, боясь скандала из любви к Мерль, стали платить ему?

Разыграв еще одну карту, неподвижная и невозмутимая, как скала, она ответила:

— Он говорил о какой-то фотографии, но я в это не верила. Наверное, ничего не было. Если бы что-то было, он бы показал мне рано или поздно.

— Совсем необязательно, — сказал я. — Он мог случайно оказаться на улице с камерой в руках и сделать снимок. Ну, а показывать его вам он бы не осмелился. Женщина вы довольно суровая — он вас боялся и был с вами осторожен. Простите, вероятно, этот проходимец рассуждал именно так. Сколько вы ему выплатили?

— Это не… — начала она, но тотчас оборвала, пожав плечами.

Мощная, сильная, грубая и безжалостная женщина, она конечно могла отнять у него снимок. Она молчала, обдумывая что-то.

— Одиннадцать тысяч сто долларов, не считая тех пятисот, что я послала ему сегодня.

— О, миссис Мердок, какая удивительная, черт возьми, точность.

Она неопределенно махнула рукой и еще раз пожала плечами.

— Во всем виноват мой муж, — сказала она, — он был пьян, мерзок. Вероятно, он не сделал ей ничего такого, а только, как вы верно заметили, напугал ее до смерти. Я… я ни в чем ее не обвиняю. Она много настрадалась за эти восемь лет.

— Она должна была передавать деньги Ваннье лично?

— Это наказание она придумала сама. Странно, не правда ли?

Я кивнул.

— Такой уж у нее характер. Потом вы вышли замуж за Джаспера Мердока, взяли Мерль с собой и заботились о ней. Кто-нибудь еще знает об этом?

— Никто. Один Ваннье. Уверена, что и он не станет болтать об этом.

— Конечно. Тем более, что с ним покончено. Ваннье уже больше нет на свете.

Медленно подняв глаза, она долго и упорно смотрела на меня. Ее седая голова сидела на мощных плечах, как скала на вершине холма. Отложив карты в сторону, — она положила стиснутые кулаки на стол и сжала их так сильно, что побелели суставы.

— Мерль приехала ко мне в мое отсутствие, — сказал я, — и попросила управляющего впустить ее. Тот позвонил мне, и я разрешил. А сам сейчас же поехал домой. Увидев меня, она сказала, что убила Ваннье.

Старуха затаила дыхание.

— У нее в сумочке был пистолет. Один бог знает, зачем она носила его с собой. Вероятно, чтобы защищать себя от мужчин. Но кто-то — скорей всего Лесли — догадался загнать в ствол патрон другого калибра, так что пистолет был совершенно безопасен. Сказав, что она убила Ваннье, она упала в обморок. Я вызвал врача, своего друга, и потом поехал к Ваннье. В двери торчал ключ. Он сидел в кресле мертвый. Его убили задолго до того, как пришла Мерль. То, что она на себя наговорила, объясняется нервным потрясением. Доктор назвал какой-то медицинский термин, но я не стану, объясняя, докучать вам. Я думаю, что вы и так все хорошо понимаете.

— Да. Мне кажется, понимаю. Как она себя чувствует?

— Она у меня дома, лежит в постели. Там дежурит медсестра. Я звонил по междугородному телефону ее отцу. Он хочет, чтобы она вернулась домой. Вы довольны?

Она только сверлила меня глазами.

— Он ничего не знает, — сказал я быстро, — и никогда ничего не узнает, в этом я уверен. Просто отец хочет, чтобы она вернулась. Я же считаю, что мне надо сопровождать ее. А на расходы я возьму те пятьсот долларов, что не получил Ваннье?

— Может быть, еще добавить? — сказала она злобно.

— Перестаньте. Вы ведь все сами хорошо понимаете.

— Кто убил Ваннье?

— Все напоминает самоубийство. Пистолет в правой руке, рана на виске контактная. Когда я был там, приехал Морни с женой. Я спрятался. Морни хочет пришить это дело ей. Она изменяла ему с Ваннье. А она, видимо, думает, что это он его убил, или кто-то из его людей. Но все выглядит как самоубийство. Сейчас полиция уже, наверное, там. Что она там найдет, я не знаю. Нам надо затаиться и ждать.

— Такие люди, как Ваннье, — сказала она зловеще, — не кончают жизнь самоубийством.

— Это равносильно тому, что такие девушки, как Мерль, не выбрасывают мужчин из окна. И мы заходим в тупик.

Казалось, враждебность, которая обнаружилась уже в самом начале разговора, еще больше усилилась. Отодвинув кресло, я встал и пошел к балкону. Я раздвинул занавес и вышел на балкон. Тихая, нежная ночь царила кругом. Луна светила так ярко, все было так чисто под ее лучами, что в сердце невольно вспыхнули мечты о справедливости, которой так трудно добиться на свете.

Под балконом был сад. Тени от деревьев были совершенно черные. В центре сада была лужайка, посреди нее сверкал пруд. Рядом с прудом стояло кресло-качалка, в котором кто-то сидел и курил. Огонек сигареты был хорошо виден.

Я вернулся в гостиную и подошел к столу, за которым миссис Мердок разыгрывала пасьянс.

— Добились-таки своего — туз треф вышел, — сказал я.

— Я сплутовала, — не глядя на меня, сказала она.

— Хочу вас просить еще об одном, — сказал я. — Вся эта история с дублоном до сих пор остается темной и неясной. Очень трудно понять, почему убиты те двое, в то время как монета возвращена вам. И вот еще что, у вашей монеты должна быть примета, известная такому знатоку, каким был старик Морнингстар.

Задумчивая и неподвижная, она сказала, не поднимая взгляда от карт:

— Да, такая примета есть. Инициалы мастера, буквы Е.В., выбиты на левом крыле орла, тогда как обычно они стоят на правом. Так мне говорили. Больше я ничего не знаю.

— Пожалуй, этого достаточно, — сказал я. — А вам на самом деле вернули монету? Вы понимаете, я хочу услышать от вас, надо ли мне продолжать поиски монеты?

Мельком посмотрев на меня, она тотчас отвернулась.

— Монета сейчас наверху, в той комнате. Если вам удастся встретить сына, он вам ее покажет.

— Ну что ж, тогда пожелаю вам спокойной ночи. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы платья Мерль были уложены, и их прислали ко мне домой завтра утром.

Она вскинула голову, глаза блеснули.

— Много вы себе позволяете, молодой человек.

— Да, уложены и отправлены, — сказал я. — Мерль вам теперь больше не нужна — ведь Ваннье мертв.

Наши взгляды встретились, мы пристально посмотрели друг на друга. Она опустила голову и стала разглядывать карту, которую держала в левой руке, отложила ее к неразыгранным картам и недрогнувшей рукой взяла из колоды следующую. Она была тверда и спокойна, как каменный мол под легким ветром.

Я вышел из комнаты и закрыл дверь. Спустившись по винтовой лестнице, я прошел небольшой холл, в котором был кабинетик Мерль, и вступил в мрачный, пыльный захламленный зал, который вызывал у меня такое чувство, будто здесь лежит набальзамированный труп.

Из стеклянных дверей вышел Лесли Мердок и остановился, глядя на меня.

31

Его костюм был помят, волосы взлохмачены. Усики, как обычно, придавали ему глупый вид. Под его глубоко запавшими глазами были темные круги.

Он стоял, постукивая по левой ладони пустым мундштуком. Было очевидно, что он не ожидал меня встретить и что разговор со мной ему неприятен, как, впрочем, и я сам.

— Добрый вечер. Уже уходите?

Голос у него был какой-то сдавленный.

— Хочу еще немного задержаться. Мне надо поговорить с вами.

— Не представляю, о чем мы с вами будем говорить. Вообще, я устал от разговоров.

— Этот будет последним. А поговорим мы с вами об одном человеке по фамилии Ваннье.

— Ваннье? Я его мало знаю, хотя встречал иногда случайно. Надо сказать, он мне не нравился.

— Вы его прекрасно знаете, — сказал я.

Он прошел в зал, сел в одно из кресел, предназначенных для посетителей, и подперев рукой подбородок, опустил голову.

— Ну хорошо, — сказал он устало. — Давайте поговорим. Я чувствую, что вы сейчас начнете давить на меня интеллектом. Неумолимая логика, интуиция и вся эта чушь из детективных книжек.

— Безусловно. Но, кроме того, надо еще кропотливо собирать факты, все время помня о том, что они должны укладываться в стройную схему, не пренебрегать никакими мелочами и деталями, анализировать мотивы и характеры, понимая их не так, как другие, спорить иногда с самим собой, испытывать разочарование, непрестанно размышлять и все это вплоть до той поистине золотой минуты, когда надо сделать последний бросок и схватить личность, которая, казалось, стоит вне всяких подозрений.

Он поднял голову и криво улыбнулся.

— В этот момент личность, бледная, как бумага, и с пеной на губах, выхватывает пистолет из правого уха.

Я сел рядом с ним и достал сигарету.

— Что верно, то верно. Приходится иногда пользоваться и пистолетом. Кстати, у вас с собой пистолет?

— Сейчас нет. А вообще есть, вы же знаете.

— Он был с вами прошлой ночью, когда вы были у Ваннье?

Он вздрогнул и оскалил зубы.

— О-о. Я был у Ваннье прошлой ночью?

— Думаю, что да. Дедукция. От виргинских сигарет фирмы Бенсон и Хедж, которые вы курите, остается твердый пепел, сохраняющий форму. Из тех серых столбиков, что лежат в пепельнице у него дома, можно составить примерно две сигареты. Окурков в пепельнице нет. Поскольку окурки из мундштука выглядят необычно, вы их убрали. Ну как?

— Нет, — сказал он тихо и опустил голову.

— Вот вам пример дедукции, довольно неудачный. Потому что могло и не быть никаких окурков. Но если они были и их убрали, то это вероятно из-за того, что на них были следы губной помады, по которой можно найти ту, которая курила сигарету. Вот у вашей жены, например, странная привычка бросать окурки в мусорную корзину.

— Линда здесь ни при чем, — сказал он спокойно.

— Между прочим, ваша мать все еще думает, что Линда взяла дублон, а вы придумали всю эту историю с Алексом Морни только для того, чтобы защитить ее.

— Я уже сказал, Линда здесь ни при чем.

Он начал постукивать мундштуком по зубам, что выглядело на слух так, будто кто-то работает на телеграфном ключе.

— Согласен, — сказал я. — Но я вашей истории не верю по другой причине. Вот смотрите.

Я достал дублон и поднес ладонь, на которой лежала Люнета, к его глазам.

Сжав губы, он напряженно глядел на нее.

В то время, когда вы сегодня утром рассказывали вашу историю, эта монета лежала в ломбарде на бульваре Санта-Моника, для большей безопасности. А прислал мне ее один человек по имени Джордж Филипс, воображавший себя детективом. Этот простой парень попал в беду из-за того, что готов был на любую работу и слабо разбирался в наших делах. Это был плотный блондин в коричневом костюме, темных очках и слишком яркой шляпе. У него была песочного цвета машина, совсем новый понтиак. Вы, может быть, заметили его вчера утром в холле возле моего офиса. Он следил за мной, и, вероятно, — за вами.

Он искренне удивился.

— Зачем он это делал?

Я зажег сигарету и бросил спичку, в нефритовую пепельницу, покрытую толстым слоем пыли.

— Это всего лишь предположение. Вероятно, он следил за вашим домом. Во всяком случае, за мной он поехал отсюда. Следил ли он за мной, раньше, этого я не знаю.

Посмотрев на монету, которую все еще держал в руке, я подбросил ее в воздухе. Она упала на ладонь, вверх орлом и я убрал ее, отметив, что инициалы Е.В. были выбиты на левом крыле.

— Наверное, он следил за домом потому, что старик Морнингстар, нумизмат, которому он хотел продать монету, намекнул или прямо сказал Филипсу, что монета украдена. Теперь уже ясно, что он ошибался. Потому, что если дублон Брашера в настоящий момент находится наверху, то монета, которую поручили продать Филипсу, не была краденой — это была подделка.

Сидевший до этого момента неподвижно, он вдруг как-то зябко передернул плечами.

— Мне очень жаль, но это долгая история, — сказал я мягко. — Пожалуй, я начну с другого конца. Это некрасивая история, потому что в ней два убийства, а может быть, и три. Итак, два человека, Ваннье и Тигер, — последний был зубоврачебным техником и имел офис в здании Белфронт-билдинг, в котором находился также офис старика Морнингстара, — придумали следующую идею. Она заключалась в том, как подделывать редкие монеты. Монеты, с одной стороны, ходовые, а с другой стороны, довольно редкие, имеющие большую ценность. Подделка изготовлялась точно так же, как изготовляются золотые пломбы и коронки — тот же материал и та же техника. С помощью модели, в качестве которой берут подлинную монету, из альбастона, твердого белого цемента, изготовляют матрицу. Затем, с помощью этой матрицы из расплавленного воска изготовляют точную копию модели со всеми ее тонкими деталями. После чего эту восковую копию помещают в кристоболит, другой род цемента, выдерживающий высокую температуру и не подвергающийся разрушению. Кроме воска, в кристоболит помещают тонкую стальную спицу, которую вытаскивают, когда цемент застынет. Теперь кристоболит нагревают в пламени горелки, и воск вытекает в отверстие, оставленное спицей. Таким образом, в кристоболите получена полость, в точности повторяющая исходную модель.

После этого кристоболит закрепляют в плавильном тигле и помещают в центрифугу. В центрифуге под действием центробежной силы расплавленное золото устремляется в отверстие, имеющееся в кристоболите, и заполняет полость. Раскаленный кристоболит ставят под холодную воду, и после того как он разваливается, остается золотая отливка с небольшим острием, оставшимся от отверстия в кристоболите. Острие отламывают, отливку отмывают в кислоте, полируют, и вот вы получаете новенький блестящий дублон Брашера, изготовленный из чистого золота и в точности повторяющий оригинал. Ясна идея?

Он кивнул и устало провел по волосам.

— Главным в этом деле, — продолжал я, — было, конечно, мастерство, которым владел зубоврачебный техник. Этот процесс нельзя было использовать для обычного изготовления золотых монет, так как затраты труда и материалов на изготовление были намного больше стоимости монеты. Но если монета была редкой, это был прекрасный способ. Конечно, для начала нужна была модель. И тут в игру вступаете вы. Разумеется, это вы взяли дублон, но не для того, чтобы отдать его Морни. Вы взяли его, чтобы передать Ваннье. Верно?

Он молчал, низко опустив голову.

— Не расстраивайтесь, — сказал я. — Судя по обстоятельствам, в этом не было ничего ужасного. Я полагаю, он обещал дать вам денег. Ведь вам нужно было платить игорные долги, а ваша мать страшно скупа. Но было еще что-то, гораздо серьезнее этого, чем он держал вас.

Он поднял голову. Лицо его сильно побледнело, в глазах был ужас.

— Откуда вы все это знаете? — прошептал он.

— Кое-что мне рассказали, кое-что я установил в результате расследования, о некоторых вещах я просто догадался. Но об этом позже. Итак, Ваннье и его приятель, изготовив дублоны, хотят их проверить. Им хотелось бы подсунуть свой товар опытному человеку, знающему редкие монеты. Тут у Ваннье появилась идея нанять болвана и поручить ему продать подделку старику Морнингстару. Конечно, не слишком дорого, чтобы он подумал, что монета украдена. Таким болваном оказался Джордж Филипс, которого они нашли по обыкновенному газетному объявлению, данному им, чтобы найти работу. По-моему, Ваннье был связан с ним через Луис Морни, которая, скорее всего, в этом деле не участвовала. Видели, как она передавала Филипсу какую-то коробочку. В ней и был дублон, который Филипс должен был попытаться продать. Когда же Филипс показал монету Морнингстару, старик, хорошо знавший редкие монеты, разволновался, потому что принял монету за подлинную (хотя при более тщательном осмотре можно было узнать подделку), а именно за дублон Брашера из коллекции Мердок, так как инициалы мастера были выбиты на монете необычно. Он позвонил вам домой и попытался выяснить, в чем дело. Это насторожило вашу мать. Она обнаружила пропажу и, заподозрив в краже Линду, которую она ненавидела, наняла меня, чтобы я помог ей вернуть монету, а заодно и оказать на Линду давление, чтобы получить развод без выплаты алиментов.

— Я не хочу развода, — сказал Лесли Мердок с жаром, — у меня и мысли о нем не было. Она не имеет права…

Он не кончил, и отчаянно махнув рукой, замолчал. Мне даже показалось, что он всхлипнул.

— Я знаю об этом. Так вот, старик Морнингстар нагнал такого страха на Филипса, который не был мошенником, а был всего лишь неопытным человеком, что тот дал ему номер своего телефона. Я подслушал, как старик звонил ему. Перед этим я предложил старику выкупить у него монету за тысячу долларов, и Морнингстар согласился, думая, что он купит монету у Филипса по более дешевой цене и, таким образом, положит себе в карман разницу. Тем временем Филипс начинает следить за вашим домом, пытаясь установить, появятся здесь копы или нет. Он видит здесь меня, мою машину, и по номеру машины узнает мое имя и, так уж получилось, — узнает, кто я такой.

Он едет за мной, думая о том, как ему попросить меня о помощи. Вышло так, что я первый заговорил с ним, и он стал передо мной извиняться, а потом сказал, что знает меня по одному давнему делу. Он сказал, что попал в положение, которое ему очень не нравится, что за ним ведет слежку какой-то длинный тип со странным глазом. Это был Эдди Пру, телохранитель Морни. Морни, узнав, что его жена изменяет ему с Ваннье, поручил Эдди Пру следить за ней. Эдди видел, как она встречалась с Филипсом на Корт-стрит, в Банкер-хилле, недалеко от того, места, где он жил. Эдди стал следить за Филипсом, но, почувствовав, что тот заметил слежку, бросил. Этот же самый Эдди Пру, а может быть, и кто-то другой, видел, как я приходил к Филипсу домой, пытался припугнуть меня по телефону и, наконец, пригласил меня посетить Морни.

Погасив окурок в пепельнице, я взглянул в лицо человека, сидевшего напротив. Оно было мрачным и печальным. Звук собственного голоса надоел мне до тошноты, но дело надо было довести до конца.

— Теперь перейдем к вам. Когда Мерль сказала вам, что ваша мать наняла сыщика, это нагнало страху на вас. Догадавшись, что она знает о пропаже дублона, вы на всех парах помчались ко мне в офис, чтобы разнюхать, в чем дело. Вы были очень вежливы, саркастичны, привязаны к своей жене, но, прежде всего, — вы были очень обеспокоены. Не знаю, что вам удалось у меня узнать, но только вы решили повидать Ваннье. Вам было нужно сейчас же вернуть монету вашей матери, придумав какую-нибудь историю. Вы с ним где-то встретились, и он отдал вам дублон. Очевидно, это была еще одна подделка, так как он ни за что на свете не расстался бы с оригиналом. Затея, не успев начаться, вот-вот могла лопнуть. После звонка Морнингстара вашей матери в дело вступил я. Морнингстар тоже что-то заподозрил. Через черный ход Ваннье приходит к Филипсу и пытается у него выведать, что тому известно.

Филипс молчит, потому что он уже отослал мне поддельный дублон. Адрес на посылке он написал печатными буквами, что подтвердилось потом аналогичными записями в его дневнике. То, что Ваннье об этом не знал, объясняет, почему он не пытался получить подделку у меня. Я не знаю, конечно, что Филипс говорил Ваннье, но очевидно, он сказал ему, что это не работа, а мошенничество, что он знает, откуда монета, и что собирается пойти в полицию или к миссис Мердок. И Ваннье выхватил пистолет и, ударив Филипса рукояткой пистолета по голове, убил его. Обыскав его и квартиру, он не нашел дублона. Поэтому он пошел к Морнингстару, который еще, конечно, не догадывался о подделке. Но Ваннье, вероятно думал, что он догадался. Ударив его рукояткой пистолета в висок, Ваннье открыл сейф, может быть, взял оттуда деньги, может быть, нет, но конечно же, оставил после себя видимость ограбления. Потом Ваннье быстро смылся и прибыл к себе домой расстроенным, потому что дублона он так и не нашел. Переодевшись в свой любимый халат, он отдыхал после трудной работы. Два отлично выполненных, чистых убийства. И причиной этих убийств были вы.

32

Волнуясь, он быстро взглянул на меня, и тотчас перевел взгляд на свой черный мундштук, который судорожно сжимал в руке. Засунув мундштук в карман рубашки, он вдруг встал, потом, сложив вместе ладони, сел, достав носовой платок, он стал вытирать лицо.

— Почему я? — как-то глухо и напряженно спросил он.

— Вы много знали. Вероятно, вы знали о Филипсе, но, может быть, и нет. Это зависит от того, как глубоко вы влезли в это дело. О Морнингстаре вы знали наверняка. Все планы провалились — Морнингстар был убит. Ваннье не мог сидеть сложа руки и думать, что вы об этом никогда не узнаете. Ему надо было заставить вас молчать. Нет, он не собирался вас убивать. Это был бы очень плохой ход. Тогда порвалась бы та петля, которую он набросил на вашу мать. Спокойная, безжалостная, алчная женщина, она превратилась бы в тигрицу, если бы это произошло. В этом случае она забыла бы об осторожности.

Подняв голову, он посмотрел на меня, пытаясь изобразить удивление. Он был подавлен и потрясен.

— Моя мать… что…?

— Не старайтесь меня обмануть, — сказал я, — устал я до смерти от всех тех трюков, на какие способна ваша семейка. Сегодня вечером ко мне на квартиру приехала Мерль. Она и сейчас находится там. До этой она побывала у Ваннье дома. Она ездила, чтобы передать ему некоторую сумму денег. Деньги выплачивались в течение вот уже восьми лет. И я знаю почему.

Судорожно стиснув колени руками, он сидел неподвижный, ушедший в себя. Глаза у него провалились, казалось, его приговорили к смерти.

— Мерль нашла Ваннье мертвым. Приехав ко мне, она сказала, что это она убила его. Давайте пока оставим в стороне причины, заставившие ее сделать такое признание. Я поехал к нему домой и установил, что он был убит еще прошлой ночью. Он был уже как восковая кукла. На полу рядом с его правой рукой лежал пистолет. Этот пистолет походил на пистолет, принадлежавший некоему Хенчу, который жил в квартире, расположенной напротив квартиры Филипса. Кто-то спрятал в квартире Хенча пистолет, из которого был убит Филипс, и взял его пистолет. Хенч был пьяница и, уходя, оставил дверь в свою квартиру открытой. Конечно, еще не доказано, что именно этот пистолет принадлежал Хенчу, но это весьма возможно. Если это так, и Ваннье совершил самоубийство, то значит, он связан с убийством Филипса. С Филипсом он связан также через Луис Морни. Если это не самоубийство (а я не верю, что это самоубийство), то значит, есть еще кто-то, связанный с Филипсом и убивший Ваннье. Самоубийство я отбрасываю по некоторым веским причинам.

— Да? — проговорил он, подняв голову.

Он сказал это ясным, чистым голосом. Несмотря на то, что в его лице сохранялась какая-то болезненность, оно вдруг стало мужественным и открытым. Так бывает, когда в слабом человеке вдруг проснется гордость.

— По-моему, это вы убили Ваннье, — сказал я.

Он мне не ответил.

— Вы были у него прошлой ночью. Он посылал за вами. Он сказал вам, что положение угрожающее, что, если его арестуют, он выдаст и вас. Неужели он не говорил вам ничего такого?

— Да, — сказал Лесли Мердок тихо, — нечто очень похожее. Он был не в своей тарелке, сильно пьян и, казалось, преисполнен чувства власти и злобы. Он сказал, что если попадет в газовую камеру, то я обязательно буду сидеть с ним рядом. Но это еще не все.

— Ну, он сильно преувеличивал. До тех пор пока вы молчали, ему ничто не угрожало. Он это хорошо понимал. Но все-таки он разыграл свою козырную карту. Ведь то, из-за чего вы украли дублон (я знаю, он обещал дать вам денег), было связанно с Мерль и вашим отцом. Теперь я знаю, как все это было. Ваша мать, хотя и в немногих словах, добавила кое-что к тому, что мне уже было известно. Вот этим то он вас и связывал, и довольно крепко. Этим же самым вы оправдывались перед самим собой. Но прошлой ночью он решил использовать кое-что покрепче. Поэтому он рассказал вам правду и сказал, что у него есть доказательства.

Его нервы не выдержали, он задрожал, но в его лице по-прежнему оставалось выражение гордой отрешенности.

— Я выхватил пистолет (его голос чуть не задрожал от счастья), — ведь все-таки она моя мать.

— Ваши чувства понятны.

Он вдруг встал и выпрямился.

— Потом я подошел к креслу, в котором он сидел, и приставил пистолет к его лицу. Он пытался вытащить пистолет из кармана халата, но не успел. Я отобрал у него пистолет, а свой пистолет положил к себе в карман. Приставив пистолет к виску, я сказал, что убью его, если он не представит мне эти доказательства. Он покрылся потом и, заикаясь, стал говорить, что просто дурачил меня. Тогда, чтобы припугнуть его, я взвел курок.

Он вытянул руку перед собой. Рука дрожала, но стоило ему посмотреть на нее — дрожь прекратилась. Опустив руку, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Пистолет выстрелил сам собой, я не нажимал на крючок. Вероятно, у него было легкое действие. Я отпрыгнул к стене и сшиб со стены какую-то висевшую там картину. Неожиданный выстрел испугал меня. Это избавило меня от брызг крови, которая хлынула из него. Умер он мгновенно. Я вытер платком пистолет и вложил ему в правую руку. Потом бросил пистолет рядом с ним. Я не убивал его, произошел несчастный случай.

— Ну зачем вы все портите? — усмехнулся я. — Разве это не было благородное, чистое убийство?

— Конечно, у меня нет доказательств, но все произошло случайно. Вероятно, я бы мог его убить. Что вы скажете насчет полиции?

Я встал, пожал плечами. Усталость и опустошенность овладели мной. У меня болело горло, болела голова, мне стало вдруг трудно следить за ходом своих мыслей.

— Не знаю, — сказал я, — полиция меня не любит. Они думают, что я скрываю от них информацию, и видит бог, они правы. Возможно, они привлекут вас. Но если вас там никто не видел, если там нет отпечатков ваших пальцев, или если они там есть, но вы стоите вне подозрений, так что вас нельзя привлечь для их проверки, то они даже и не подумают о вас. Ну, а если они знают о дублоне, то я не знаю, что с вами будет. Все зависит от того, как вы будете держать себя с ними.

— Я думаю только о матери, — сказал он. — О себе я забочусь очень мало. Я всегда был неудачником.

— С другой стороны, — сказал я, не обратив внимания на его жалостную речь, — если у пистолета в самом деле легкое действие, наняв опытного адвоката и чистосердечно во всем признаться, вы можете быть уверены, что ни один суд присяжных не признает вас виновным. Они не любят шантажистов.

— Нет, — сказал он, — у меня нет защиты, в сущности, я ничего не знаю о шантаже. Ведь Ваннье просто предложил мне заработать деньги, которые мне были позарез нужны.

— Ух-ху, — сказал я, — если суду потребуется информация, связанная с шантажом, то ваша старуха выручит вас. Она прекрасно понимает, что ваша шея это ее шея.

— Ужасно, — сказал он, — ужасно то, что вы говорите.

— С пистолетом вам здорово повезло. Кто только не возился с ним, то ставя, то стирая отпечатки. Против этой моды и я не устоял. Если рука, окоченела, это дохлый номер. Но мне надо было это сделать. Морни обманом удалось заставить свою жену поставить на пистолете отпечатки. Он уверен, что это она убила Ваннье, ну а она, вероятно, думает, что убил он.

Он пристально смотрел на меня. Я закусил губу. Твердая, почти стеклянная корка покрывала ее.

— Ну что ж, мне пора, — сказал я.

— Как вы считаете, сумею я из всего этого выпутаться?

В его голосе опять зазвучало плохо скрываемое высокомерие.

— Можете успокоиться, выдавать вас я не собираюсь. Никаких других гарантий я вам дать не могу. Если я буду привлечен к этому делу, то буду вести себя сообразно обстоятельствам. Я не буду заострять внимание на моральных проблемах. Я не коп, не осведомитель, не прокурор. Вы утверждаете, что это был несчастный случай. О\'кей, пусть будет по-вашему, я ведь не очевидец. И доказательств у меня тоже нет. Я работал на вашу мать, и в какой-то мере она может рассчитывать на мое молчание. Я не люблю ее и не люблю вас. Я не люблю ваш дом. Я даже не люблю вашу жену. Но я люблю Мерль. Она устала и изнервничалась, она почти на грани помешательства, и все-таки она прекрасна. Я знаю, что ей пришлось пережить в вашей, черт бы ее побрал семейке за эти восемь лет. И я знаю точно, что она никого не выбрасывала из окна. Вот что я хотел сказать по этому вопросу. Вас это устраивает?

Он пробормотал что-то совсем непонятное.

— Я отвезу Мерль к ее родителям, — сказал я. — Я просил вашу мать, чтобы она приказала отослать ее вещи ко мне домой. Она так была занята пасьянсом, что могла забыть, поэтому прошу вас, проследите, чтобы это было сделано. Хорошо?

Он тупо кивнул. И вдруг заговорил срывающимся, тихим голосом:

— Вы собираетесь… именно так? А я даже… я даже… не поблагодарил вас. Неизвестный, посторонний мне человек… рискует ради меня… я просто не знаю, что сказать.

— Просто я так привык работать, — сказал я. — Главное — улыбка и ловкость рук. И еще глубокая и искренняя надежда, что я не увижу вас за решеткой. Спокойной ночи.

Я повернулся и пошел к двери. Захлопнув дверь, я вышел из дома и пошел мимо кирпичной стенки. В последний раз погладил я по голове нарисованного на ней масляной краской негритенка и потом прямо через освещенную луной лужайку мимо огромного деодара спустился на улицу к своей машине.

Я поехал в сторону Голливуда и купил по дороге бутылку хорошего виски. Зарегистрировавшись в отеле «Плаза», я поднялся к себе в номер и, присев на край постели, отхлебнул прямо из горлышка.

Своего рода снотворное.

Потом я разделся и лег. Уснул я, правда, не скоро.

33

Было три часа дня. У двери моей квартиры на ковре выстроились в ряд пять чемоданов. Первым в этом ряду был мой чемодан из воловьей кожи с изрядно потертыми боками. Бедняге пришлось побывать в багажниках сотен автомобилей. Потом стояли два великолепных чемодана с наклейкой авиа и монограммой Л.М. За ними следовал старый черный чемодан из искусственной кожи, на котором были буквы М.Д. Последним стоял маленький чемоданчик, который, наверное, был куплен в какой-нибудь аптеке всего за полтора доллара.

Доктор Карл Мосс только что закрыл за собой дверь, оставив приторный запах сигары Фатима. Уходя, он проклинал меня, потому что из-за меня опоздал на прием к своим ипохондрикам. А я прокручивал в своей усталой голове только что состоявшийся разговор. Я спросил его, через какое время Мерль будет совершенно здорова.

— Все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «здоровье». Ее чувства всегда были возвышенными, в ней совсем нет животных инстинктов. Если говорить красиво, то она дышит воздухом горных вершин. Из нее вышла бы идеальная медсестра. Возможно, она прибегнет к религии с ее узостью, стилизованными эмоциями, с ее суровой чистотой. Но, скорей всего, она станет одной из тех брюзгливых старых дев, которые сидят в публичных библиотеках и регистрируют книги.

— Да будет вам, — сказал я. В ответ этот умный еврей только скептически улыбнулся и вышел.

— И потом, откуда вам известно, что они старые девы, — сказал я ему вслед, но дверь уже закрылась, и он меня не слышал.

Закурив сигарету, я подошел к окну, и в это время Мерль вышла из спальни. Под глазами у нее были темные круги, в лице ни кровинки, но сама она была спокойна. Она чуть-чуть подкрасила губы.

— Подрумяньте себе щеки, — сказал я ей, — а то вы похожи на белоснежку.

Она послушалась и пошла опять в спальню. Вернувшись назад, она заметила чемоданы и сказала с нежностью:

— Лесли прислал мне два своих чемодана.

Я буркнул «ага» и посмотрел на нее. Она была очень хорошо одета. На ней были светло-коричневые брюки с длинной талией, коричневая с белым блузка и оранжевый шарф. На ногах дорогие туфли. Очки она не надела. Большие, ясные, темно-голубые глаза смотрели немножко сонно. Волосы были по-прежнему туго стянуты на затылке, но тут уж ничего нельзя было поделать — ей нравился такой стиль.

— Как мне неудобно, — сказала она. — Сколько я всем доставляю хлопот.

— Не расстраивайтесь из-за чепухи, — сказал я. — Я уже говорил с вашим отцом и с вашей матерью. Они на седьмом небе от радости. Ведь за все восемь лет они виделись с вами только два раза. У них было такое чувство, будто они навсегда вас потеряли.

— Я так рада повидать их, — сказала она, разглядывая ковер. — Миссис Мердок так добра, что дает мне отпуск. Ей будет очень трудно без меня.

Смущаясь, она рассматривала свои ноги в брюках, точно она видела их впервые. Сжав колени, она положила на них стиснутые руки.

— Нам с вами пора поговорить, — сказал я, — да и вы тоже могли бы кое-что мне рассказать. Сейчас самый подходящий момент. Ведь не могу же я ехать через все Соединенные Штаты, имея за спиной человека с нервным расстройством.

Она поднесла сжатый кулачок ко рту и украдкой посмотрела на меня.

— Прошлой ночью… — сказала она и замолчала, покраснев.

— Простите, но придется потревожить эту рану, — сказал я, — прошлой ночью вы сказали, что убили Ваннье, а потом сказали, что не убивали. Я знаю, что вы не убивали. Это установлено.

Она отняла кулачок ото рта и наконец-то смогла расслабиться.

— Когда вы там появились, он давно уже был мертв. Вы должны были передать ему деньги от миссис Мердок.

— Нет… от себя, — сказала она. — Хотя конечно, это было деньги миссис Мердок. Ведь я перед ней в неоплатном долгу. Конечно, она совсем не платит мне зарплату, но едва ли…

Тут уж я не сдержался.

— То, что она не платит вам зарплату, еще один характерный штрих, а то, что вы в неоплатном долгу перед ней — поэтическое преувеличение, не больше. Как истая янки, она выжимала из вас все, что только можно было выжать. Теперь это уже неважно. Ваннье покончил с собой, потому что был изобличен в мошенничестве. С ним все ясно. Ваше поведение легко понять, если знать ваше прошлое. Когда вы увидели в зеркале его мерзкую улыбку, с вами случился сильнейший нервный шок, который вызвал в вашей памяти воспоминание о другом шоке, бывшем очень давно. Это и привело к тому, что вы придумали бог знает что.

Робко поглядев на меня, она согласно кивнула.

— И вы никогда не выбрасывали из окна Гораса Брайта, — сказал я.

Она вздрогнула и страшно побледнела.

— Я… я… — она, потрясенная, поднесла ладонь ко рту, глядя на меня.

— Я не стал бы затевать этот разговор, — сказал я, — если бы доктор Мосс не сказал мне, что все обойдется и что лучше всего это сказать сейчас. Я знаю, вы думаете, что вы убили Гораса Брайта. Я знаю, у вас были для этого основания, и когда появилась возможность, мне кажется, на какое-то мгновение у вас могло появиться чувство мести, но это было бы против вашей природы, и вы боролись с собой. Именно, в этот миг с вами и случился обморок. Конечно он упал из окна, но не вы его выбросили.

Я сделал паузу. Она сидела, крепко стиснув одной рукой другую.