Рэймонд Чандлер

Прощай, моя красотка

Глава 1

Это был один из смешанных кварталов на Сентрал Авеню, за которым начинались кварталы уже сплошь негритянские. Я только что вышел из небольшой, на три кресла, парикмахерской, где по предположению шефа моего агентства мог работать Дмитриос Алеидис.

Дело для меня было плевое, так себе. Не дело, а дельце. Жена этого типа заявила, что не пожалеет денег, лишь бы вернуть его домой. Сумму, правда, назвала скромную. Я же так и не нашел парикмахера Алеидиса, и миссис Алеидис так мне ничего и не заплатила.

Был теплый день конца марта, и я стоял возле парикмахерской, глядя вверх на выпуклые неоновые буквы — «Флорианс». Так назывался магазин с баром на втором этаже. На расстоянии футов десяти от меня стоял какой-то человек и тоже глазел на эту вывеску. Потом, переведя взгляд на пыльные окна, он не шевелился и на них взирал некоторое время с какой-то восторженностью, словно эмигрант-рабочий, впервые увидевший статую Свободы.

Человек был огромных размеров, но не более шести футов и пяти дюймов ростом и, пожалуй, не шире, чем пивная бочка. Руки его свободно висели по бокам в толстых пальцах дымилась забытая сигарета.

Проходившие мимо негры бросали на него быстрые, любопытные взгляды. Он стоил этого. На нем были серые фланелевые широченные брюки, грубая спортивная куртка серого цвета с мячами для гольфа вместо пуговиц, коричневая рубашка, желтый галстук и из крокодиловой кожи туфли с белыми вставками на носах. Из нагрудного кармана каскадом ниспадал платок такого же ярко-желтого цвета, как и галстук. В довершение костюма на черной кучерявой голове косо сидела изрядно потрепанная шляпа, за ленту которой была заткнута пара разноцветных перьев, но они казались откровенно лишними. Даже на Сентрал Авеню, видевшей самые экстравагантные наряды, он выглядел настолько естественно, насколько естественен тарантул на праздничном пироге.

Кожа его лица была бледна, и ему не мешало бы побриться. Маленькие уши выглядели слишком изящными для человека таких размеров, а в глазах, спрятавшихся под тяжелыми, почти сросшимися на широкой переносице бровями, просматривался блеск, похожий на слезы, что часто встречается у сероглазых людей. Он еще долго стоял неподвижно, как статуя.

Наконец, улыбнувшись, он не спеша прошел по тротуару к двустворчатой двери, закрывавшей лестницу на второй этаж. Прежде чем толкнуть дверь, он окинул улицу безразличным взглядом.

Если бы он был не таким громадным и не был так броско одет, я бы подумал, что он собирается ограбить магазин. Но не в этой же одежде, не в этой шляпе и не с таким же телосложением!

Он вошел в подъезд. Двери, совершив несколько колебаний, почти возвратились на место, как вдруг резко распахнулись наружу, и что-то, неопределенной тенью пролетев через тротуар, гулко приземлилось на асфальт между двумя припаркованными машинами, издав высокий пронзительный вопль, похожий на визг загнанной в угол крысы. В следующее мгновение оно медленно поднялось, подобрало шляпу и нетвердо шагнуло на тротуар. «Оно» оказалось худым, узкоплечим, смуглым юнцом в сиреневом костюме с гвоздикой в петлице. У парня были блестящие гладко зачесанные назад иссиня-черные волосы. Из открытого рта с минуту доносился жалобный вой. Затем он небрежно надел шляпу и косолапо, бочком направился к стене. Заметив рассеянно смотрящих на него людей, внезапно повернул и медленно поплелся вдоль квартала.

Движение пешеходов возобновилось. Я подошел к подъезду. Происшедшее меня не касалось, а поэтому я толкнул двери и заглянул вовнутрь. В тот же момент из полумрака возникла рука, в которой я весь мог поместиться. Ручища метнулась к моему плечу и, больно его сдавив, тут же втянула меня через распахнувшиеся двери и поставила на нижнюю ступеньку лестницы. Глубокий мягкий голос произнес:

— Здесь цветные, а? Я хочу знать, приятель.

Было темно и тихо. Лишь сверху доносились неясные звуки, но на лестнице мы были одни. Большой человек торжествующе уставился на меня, продолжая терзать мое бедное плечо.

— Одного цветного я только что вышвырнул, — сказал он. — Ты видел, как я его вышвырнул?

И отпустил мое плечо. Кость, похоже, была цела, но рука онемела.

— Это такое место, — ответил я, потирая плечо. — А ты чего ожидал?

— Не говори так, приятель, — мягко, как тигр после сытного обеда, мурлыкал огромный человек, — Велма всегда работала здесь. Маленькая Велма.

Он снова протянул руку к моему плечу. Я попытался увернуться, но он был быстр, как кошка. Он начал «жевать» мои мышцы своими железными пальцами.

— Да, — повторил он, — маленькая Велма. — Я не видел ее восемь лет. Так ты говоришь, что здесь сборище цветных?

Я пробурчал, что да.

Он поднял меня двумя ступеньками выше. Я пытался вывернуться, найти пространство для локтя. Пистолета у меня не было. Для наблюдения за Димитриосом Алеидисом он не требовался. Я сомневался и сейчас в его пользе. Огромный человек запросто отобрал бы его у меня.

— Поднимись наверх и посмотри сам, — сказал я, пытаясь сдержать боль.

Он равнодушно посмотрел на меня грустными серыми глазами и оставил, в который уже раз, мое плечо в покое.

— Со мной все в порядке, — сказал он. — Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь ссорился со мной. Давай пойдем наверх и, может, чего-нибудь погрызем.

— Они тебя не обслужат. Я сказал тебе, здесь цветной притон.

— Я не видел Велму восемь лет, — сказал он печальным до жалости голосом. — Восемь долгих лет прошло с тех пор, как мы попрощались. Она не писала мне шесть. Но у нее, возможно, есть причины. Она красивая… Давай мы с тобой пойдем наверх, а?

— Хорошо! — проорал я. — Я поднимусь с тобой. Только прекрати меня носить. Дай мне идти самому. Я же в порядке! И уже совсем взрослый. В ванную хожу один, и все такое. Не носи меня!

— Маленькая Велма работала здесь, — твердил он мягко.

Он меня совсем не слушал. И мы пошли вверх по лестнице. Плечо болело. Шея взмокла.

Глава 2

Еще одни двустворчатые двери отделяли верх лестницы от того, что было за ними. Большой человек легко толкнул их пальцами, и мы вошли в помещение. Это была длинная узкая комната, не очень чистая, не очень светлая, не очень бодрящая. В углу у кассового стола в конусе света торговались и болтали негры. По правую сторону вдоль стены располагался бар. Остальную часть комнаты занимали маленькие круглые столики. Было несколько покупателей, мужчин и женщин. Все негры.

Болтовня у прилавка прекратилась. Наступила внезапная тишина, тяжелая, как в, затонувшей лодке. На нас смотрело несколько пар коричневых глаз, сидящих на лицах от серого до черного цвета. Головы посетителей «Флорианса» медленно развернулись в нашу сторону, глаза, враждебно сверкнув, уставились в зловещей тишине на представителей другой расы.

Грузный, толстошеий негр с розовыми подвязками на рукавах и бело-розовыми подтяжками через широкую спину опирался о стойку бара. У него на лбу было написано, что это вышибала. Он лениво повернулся и стал смотреть на нас, облизывая широким языком толстые губы. Его лицо было измочалено так, что казалось, по нему били всем, чем угодно, кроме, пожалуй, ковша экскаватора. Оно было расплющено, избито, изрубцовано. Этому лицу нечего было бояться. С ним было проделано все, до чего только можно додуматься.

В коротких, вьющихся кольцами волосах проглядывала седина. Одно ухо без мочки. Негр был высок и необъятен. Громадные тяжелые ноги выглядели немного кривыми, что в общем-то необычно для негра. Он подвигал языком еще немного, улыбнулся и, сдвинув с места свое тело, пошел к нам походкой борца, слегка приседая. Большой человек молча ждал его.

Негр с розовыми подвязками на рукавах положил массивную коричневую руку на грудь большого человека. Но там пятерня выглядела экзотической брошью. Не более того. Большой человек не шелохнулся. Вышибала улыбнулся:

— Не для белых, братишка. Это для цветных. Сожалею.

Большой человек задвигал маленькими серыми печальными глазами, осматривая комнату. Щеки его слегка порозовели.

— Слушайте внимательно, — зло и очень тихо сказал он. И возвысил голос:

— Внимательно! Где Велма? — спросил он у вышибалы. Вышибала перестал улыбаться. Он изучал одежду большого человека, его коричневую рубашку и желтый галстук, грубую куртку и белые мячики на ней. Он поворачивал свою крупную голову и изучал все это под разными углами. Он посмотрел вниз на крокодиловые туфли. Казалось, его это забавляет. И он деликатно, но посмеивается над увиденным. Мне стало его немного жаль. Но негр снова вежливо заговорил:

— Ты говоришь, Велма? Нет здесь Велмы, братишка. Ни выпивки, ни девочек, ничего. Проваливай, приятель, проваливай!

— Велма здесь работала! — настаивал большой человек. Он произносил это точно во сне или как будто был один в лесу, где собирал фиалки. Я полез за платком, чтобы вытереть вспотевшую шею.

Вышибала неожиданно рассмеялся.

— Конечно, — сказал он, бросая быстрый взгляд через плечо на свою публику. — Велма здесь работала. Но Велма не работает здесь больше. Она уволилась. Давай, давай!

— Было бы неплохо, если бы ты убрал свою чертову пятерню с моей рубашки, — сказал большой человек.

Вышибала нахмурился. Он не привык, чтобы с ним здесь так разговаривали. Он убрал руку с рубашки и словно удвоил ее, сжав в кулак, по размеру и цвету похожий на баклажан. Очевидно, он должен был принять во внимание то, что публика ценила его именно за крутые меры. Он принял это во внимание и совершил ошибку.

Сильно и коротко выбросив кулак внезапным локтевым рывком, он ударил большого человека сбоку в челюсть. Легкий вздох прошелся по комнате.

Это был хороший удар с резким поворотом тела. Чувствовалось, что человек, который его провел, имел богатый опыт. Однако большой человек сдвинул голову не более, чем на дюйм. Он даже не пытался блокировать удар. Он принял его равнодушно, слегка встряхнулся и схватил вышибалу за горло.

Вышибала попытался стукнуть его коленом в пах. Большой человек согнул вышибалу, перевернул его и правой рукой схватил за пояс. Пояс лопнул, как жилка в руках мясника. Тогда большой человек поднял вышибалу на огромных ручищах и швырнул его через комнату. Три человека успели отскочить с дороги. Вышибала перелетел через стол и с таким треском врезался в плинтус, что этот грохот, должно быть, слышали в Денвере. Вышибала судорожно подергал ногами и затих.

— Некоторые парни, — сказал большой человек, — имеют неверное представление о том, когда показывать свою силу, — он повернулся ко мне.

— Да-а, — сказал он. — Давай-ка забросим чего-нибудь в клюв.

Мы подошли к стойке. Покупатели, по одному, по двое стали беззвучно, как тени на траве, дрейфовать по полу через дверь к лестнице. Они даже придерживали створки дверей, чтобы те не ходили туда-сюда.

Мы облокотились о стойку.

— Лимонный коктейль, — сказал большой человек. — Заказывай и ты.

— Мне тоже сауэр, — сказал я.

Большой человек вылакал коктейль с безразличным видом. Он важно посмотрел на бармена, худого, озабоченного негра в белой куртке. Бармен двигался так, как будто ноги ему причиняли лишь неприятности.

— Ты знаешь, где Велма?

— Вы говорите Велма? — захныкал бармен. — Я ее здесь не видел в последнее время. Это точно.

— Сколько ты здесь?

— Сейчас прикину, — положил полотенце, наморщил лоб и начал считать на пальцах. — Около десяти месяцев. Нет, я полагаю, около года. Около.

Рафаэль Сабатини — Маркиз де Карабас

— Да сообразишь ты, наконец, сколько? — перебил большой человек.

КНИГА ПЕРВАЯ

Бармен вытаращил глаза, и его кадык затрепыхался, как обезглавленный цыпленок.

— Сколько времени этому цветному курятнику? Ну, сколько? — угрюмо настаивал большой человек.

Глава I

— Что вы говорите?

УЧИТЕЛЬ ФЕХТОВАНИЯ

Большой человек выставил кулак, в котором стакан полностью исчез из виду.



— Пять лет, по крайней мере, — сказал я. — Этот парень скорее всего ничего не знает о белой девушке по имени Велма. Да и никто здесь не знает.

Вас, без сомнения, позабавит то обстоятельство, что господин Кантэн де Морле считал себя свободным от греха, приведшего к падению некоторых ангелов [...греха, приведшего к падению некоторых ангелов... — По Библии, грех части ангелов состоял в том, что они не сохранили своего достоинства и оставили свое жилище — небо (Бытие, гл. VI, 2-LXX)], избрал своим девизом «Parva domus magna quies» [Малый дом — большой покой (лат.)], почитал спокойствие величайшим достоянием человека и относился к мирским благам, ради которых люди не жалеют пота и крови, как к чему-то пустому и иллюзорному.

Большой человек посмотрел на меня так, как будто я только что вылупился из яйца. Коктейль не улучшил его настроения, а тем более его характер.

— Какого черта ты всовываешь свою морду в разговор? — спросил он меня.

Так было, пока образ мадемуазель де Шеньер не нарушил душевное равновесие господина де Морле; к тому же, ведя сравнительно безбедную жизнь, он мог позволить себе подобные взгляды. Дело в том, что его доход намного превосходил доход самого знаменитого Анджело Тремамондо [Тремамондо (итал.) — «Ужасающий мир»], чьим лучшим учеником он был и славу которого унаследовал. Помимо прочего, он удостоился благосклонной помощи госпожи Фортуны [Фортуна — в римской мифологии, богиня счастья, удачи]. Она избавила его от многих лет изнурительного труда, посредством которого люди обычно поднимаются к высотам благополучия, и уже в начале карьеры вознесла на самую вершину. Способ, каким господин де Морле per saltum [Одним прыжком, мгновенно (лат.)] стал самым известным и модным учителем фехтования в Лондоне, достаточно красноречиво говорит об ее изобретательности.

Я улыбнулся, изобразив широкую теплую дружескую улыбку:

В том, что Кантэн де Морле, чья своеобразная умственная экипировка и крепкие нервы как нельзя лучше способствовали развитию физических данных, заложенных в его сильном теле, избрал фехтование профессией, дабы хоть немного увеличить более чем скромные доходы матушки, не последнюю роль сыграли советы Анджело, который, благодаря своему положению, мог не опасаться соперничества.

— Я — парень, с которым ты сюда пришел. Помнишь?

Он ухмыльнулся ровной ухмылкой без смысла.

Но в Лондоне существовали и другие учителя фехтования, а они не могли столь спокойно взирать на появление новичка. Один из них, знаменитый Реда, воспылал столь яростным негодованием, что напечатал в «Морнинг Кроникл» [«Морнинг Кроникл» (англ.) — «Утренняя хроника», журнал партии вигов, издававшийся с 1769 по 1862 гг. Среди авторов журнала были такие крупные английские писатели, как Р. Шеридан, Чарльз Лэм, Томас Мур, Чарльз Диккенс и в. Теккерей] письмо, в котором самым жестоким образом высмеял юного выскочку.

— Лимонный коктейль! — сказал он бармену. — Взбивай так, чтобы вывалились все блохи из твоих штанов. Работай!

Такой поступок был более чем непростителен, ибо дело самого Реда процветало, и школа его, наряду со школой Генри Анджело, была наиболее посещаемой в Лондоне. Его критические замечания выглядели весьма убедительно, что вполне могло повлечь за собой исключение Морле из рядов учителей фехтования, каковую цель и преследовало отвратительное письмо известного мастера. К счастью, великодушный Анджело был рядом; он укрепил веру молодого человека в собственные силы и подсказал ему план ответных боевых действий.

Бармен засуетился, вращая глазами.

— Вы ответите ему, Кантэн, не тратя лишних слов. Вы согласитесь с его оценкой вашей персоны, то есть признаете себя посредственным дилетантом и сообщите, что, принимая во внимание это обстоятельство, он с тем большей легкостью победит вас в поединке при ставке в сто гиней [Гинея — английская золотая монета, чеканилась с 1663 по 1817 гг; с 1717 равнялась 21 шиллингу], на который вы имеете честь пригласить его.

Я повернулся спиной к стойке и оглядел комнату. Сейчас она была пуста, если не считать большого человека, бармена и меня, а также вышибалу, распластавшегося у стены. Он шевелился. Преодолевая боль, медленно, с усилием двигался — полез вдоль плинтуса, как муха с одним крылом. Он двигался позади столов, внезапно постаревший, внезапно разочаровавшийся, усталый человек. Бармен поставил еще два сауэра. Я повернулся к стойке. Большой человек бросил беглый взгляд на ползущего вышибалу и более не обращал на него внимания.

Кантэн грустно улыбнулся.

— Здесь ничего не осталось от кабачка, — пожаловался он. — Здесь были небольшая сцена и оркестр и очаровательные комнатки, где парень мог развлечься. Здесь пела Велма. Она была рыжеволосой. Соблазнительна, как кружевные панталоны. Мы должны были пожениться, когда на меня повесили дело.

— Если бы я располагал сотней гиней и осмелился рискнуть ими, было бы забавно ответить ему.

Я взялся за второй сауэр. Мне стало надоедать это приключение.

— Вы неправильно меня поняли. Эту сумму я поставил бы на вас и против кого-нибудь получше Реда.

— Какое дело? — спросил я.

— Ваша оценка мне льстит. Но если я проиграю ваши деньги?

— Где, ты думаешь, я был восемь лет?

— Вы несправедливы к себе. Я знаю вас, знаю Реда и я нисколько не сомневаюсь в успехе.

— Ловил бабочек.

Итак, письмо с вызовом было отправлено, и его появление в «Морнинг Кроникл» произвело небольшую сенсацию. Реда не мог отказаться от участия в соревновании. Он попал в ловушку, расставленную его собственной злобой, но, не сознавая этого, написал ответ в небрежно-оскорбительном тоне, приправленный намеками на кровопускание, которое он непременно сделал бы безрассудному юнцу, осмелившемуся послать ему вызов, если бы его профессия не запрещала поединок на открытых рапирах.

Он ткнул себя в грудь указательным пальцем, похожим на банан.

— Вы ответите этому напыщенному индюку, — снова сказал Анджело, — что, поскольку он жаждет кровопускания, вы удовлетворите его желание, пользуясь pointe d\'arret [Предохранительное устройство, надеваемое на острие рапиры (фр.)]. И добавите еще одно условие, по которому поединок будет состоять из одной атаки, в лучшем случае — с шестью ударами. — И в ответ на удивленный взгляд Морле старый мастер приложил палец к носу. — Я знаю, что делаю, дитя мое.

— Мэллой мое имя. Меня звали «Лось Мэллой» из-за моих габаритов. Дело о банке Грейтбенд. Сорок кусков. Сольная работа. Это ведь что-то?

— А теперь ты собираешься их потратить?

После такого бахвальства Реда не мог отклонить ни одного из предложенных ему условий, не выставив себя в смешном свете, и дело было улажено.

Он впервые посмотрел на меня острым взглядом. Позади нас раздался шум. Это вышибала встал на ноги. Слегка покачиваясь, сделал шаг, другой. Взялся за ручку двери, темневшей за прилавком у кассового стола. Открыл дверь и как провалился за нее. Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Обходительный Анджело, выступая от лица Кантэна, сделал все необходимые приготовления, и встреча состоялась в академии самого Реда в присутствии его учеников, их друзей и некоторого количества прочих зрителей, привлеченных перепиской в «Морнинг Кроникл». Всего собралось человек двести. Расчетливого Реда осенила мысль взимать за вход по полгинеи с головы, так что при любом исходе поединка его ставка была бы покрыта с лихвой.

— Куда это он? — на сей раз настороженно поинтересовался Лось Мэллой.

Бегающие глаза бармена с трудом сфокусировались на двери, через которую проковылял вышибала.

Вскоре стало совершенно очевидно, что модная толпа собралась с намерением осыпать насмешками самонадеянного юного глупца, дерзнувшего померяться силами с уважаемым мастером, и этим усугубить унижение, которое, как все полагали, было ему уготовано. И действительно, выход грозного Реда приветствовали аплодисментами, появление Морле было встречено смехом и довольно громкими язвительными замечаниями.

— Это… Это офис мистера Монтгомери, сэр. Он — хозяин. У него там офис.

Вкупе с памятью о ядовитых письмах, опубликованных в газете, эта столь оскорбительно выраженная поддержка наполнила душу Кантэна де Морле гневом. Но то был холодный, усмиряющий бурные порывы гнев: он лишь укрепил молодого человека в намерении твердо придерживаться плана, составленного для него Анджело, плана, суть которого заключалась в том, чтобы свести поединок к одной атаке и продолжать его без передышки до тех пор, пока не будет нанесен лучший из шести ударов.

— Он, наверное, знает про Велму, — сказал большой человек. Он выпил залпом свою порцию. — Пусть пораскинет мозгами. Еще два стакана того же!

Анджело, в абрикосовом камзоле и черных панталонах, в шестьдесят лет сохранивший юношескую фигуру и по-прежнему являя собою образец изящества и элегантности, выступал секундантом своего ученика. Он вывел Кантэна на середину площадки для фехтования, где их уже ждали Реда и его секундант.

Большой человек медленно пересек комнату легкой от коктейля походкой, без забот об окружающем мире. Его огромная спина закрыла дверь. Дверь оказалась запертой. Мэллой потряс ее, и кусок панели отлетел в сторону, дверь открылась. Он прошел в офис хозяина «Флорианса», аккуратно прикрыв за собой дверь. Наступила тишина, я смотрел на бармена. Бармен смотрел на меня. Его взгляд стал задумчивым. Он полировал тряпкой прилавок, опершись на него свободной рукой, и вздыхал.

Среди публики, состоявшей главным образом из модных щеголей, было также несколько дам; были и кое-кто из первых французских эмигрантов: дело происходило в 1791 году, до начала массового исхода из Франции [...дело происходило в 1791 году, до начала массового исхода из Франции... — Эмиграция французского дворянства приняла массовый характер лишь в 1792 г., после отмены монархии, и особенно в 1793 г., после казни Людовика XVI и Марии-Антуаннеты]. Зрители выстроились вдоль стек длинной, похожей на амбар, комнаты. Стояла ранняя весна, было утро, и свет, лившийся из четырех окон — почти под самым потолком на северной стене, — как нельзя лучше подходил для предстоящего поединка.

Я потянулся через стойку и взял бармена за руку. Она была тонкой, хрупкой.

Когда оба фехтовальщика, раздетые до пояса — таково было одно из условий Кантэна, — встали друг против друга, разговоры смолкли и в помещении воцарилась тишина.

Стараясь улыбнуться, я спросил:

— Что у тебя там, за прилавком, дружище?

С точки зрения формы, Морле имел несомненные преимущества перед противником. Его прекрасно вылепленный обнаженный торс, светившийся белизной над черными шелковыми короткими штанами в обтяжку, казался сплетенным из мускулов. Но и сорокапятилетний Реда, будучи вдвое старше своего противника, выглядел великолепно: плотный, смуглый, волосатый мужчина, наделенный недюжинной силой и решительностью. Это был контраст, как у мастифа и борзой. Сняв парик, Реда повязал голову черным шелковым шарфом. Морле парика не носил, его роскошные темно-каштановые волосы были заплетены в тугую косичку.

От волнения он облизывал губы и ничего не говорил. Потное лицо сделалось мрачным.

Соблюдая формальности, секунданты проверили предохранительное устройство, которым были снабжены обе рапиры. Оно представляло собой маленький трезубец со стальными остриями в полдюйма длиной, прикрепленный к шишечке на конце рапиры.

— Это крутой парень, — сказал я. — И от выпивки он становится неудержимым. Он ищет девушку, которую знал когда-то. Раньше здесь было белое заведение. Понял?

Вполне удовлетворенные, они поставили своих подопечных в позицию. Клинки скрестились, и Анджело слегка придержал их на месте соединения. Затем он подал знак и отошел в сторону.

Бармен продолжал облизывать губы.

— Allez, messieurs! [Начинайте господа! (Фр.)]

— Он был очень далеко долгое время, — сказал я. — Восемь лет. Кажется, он не осознает, как это долго, хотя, я полагаю, это для него полжизни. Он думает, что люди должны знать, где его девочка. Понял?

Отпущенные клинки с легким звоном скользнули друг по другу. Схватка началась.

Бармен медленно сказал:

Реда, твердо решивший как можно скорее окончить бой и выставить напоказ ничтожество самонадеянного выскочки, который рискнул бросить ему вызов, атаковал с неимоверной энергией и силой. Зрители вообще сомневались в том, что ему будет оказано сопротивление, и сомнения их возрастали по мере того, как сопротивление оттягивалось. Но вскоре стала понятна причина странной медлительности дебютанта. Памятуя о принятом решении сохранять спокойствие и выдержку, Морле избегал контрударов, чтобы не открыть себя противнику; он довольствовался защитой, вложив все свое искусство в отражение выпадов и бросков, стремительно следовавших один за другим. Кроме того, ведя ближний бой рукой, согнутой в локте, и пользуясь только кистью и близкой к рукоятке частью рапиры, он с минимальной затратой сил отвечал на удары, в которых безрассудно растрачивал энергию его противник.

— Я думал, ты с ним.

— Мне никто не мог помочь. Он задал вопрос там, внизу, а за ответом притащил меня сюда. Я никогда не видел его раньше. Так что у тебя там, за прилавком?

Подсказанная Анджело тактика была рассчитана на то, чтобы явно — настолько, насколько позволят силы Морле, — отомстить за оскорбления, мишенью которых он послужил. Нужно было не просто победить Реда, но сделать победу столь полной, чтобы его уничтожила обратная волна насмешек, которые он расточал с такой щедростью. Не идя на риск, Морле пользовался своими естественными преимуществами, главными из которых были молодость и выносливость, и осмотрительно берег силы до той поры, когда силы Реда истощатся в упорной, яростной атаке. Молодой человек и его наставник заранее ее предвидели. Морле рассчитал и то, что такая тактика, равно как неспособность противника противостоять ей, вынудят его к контратаке и не замедлят повлиять на настроение Реда: он станет нападать с удвоенной яростью и вскоре почувствует утомление и нехватку дыхания — момент, которого Морле со злорадством ожидал.

— Есть обрез, — выдохнул бармен.

Все вышло именно так, как он предполагал.

— Тсс. Это незаконно, — прошептал я. — Послушай, мы — вместе. Есть что-нибудь еще?

Сперва Реда сохранял академическую корректность, которая подобает maitre d\'armes [Учитель фехтования (фр.)]. Хоть он и фехтовал не щадя сил, но по мере того как росло его раздражение непроницаемой защитой Морле, которого ничто, даже на миг, не могло соблазнить перейти в нападение, он опустился до разных безрассудных выходок, сопровождая ложные выпады громкими восклицаниями и притоптыванием, чтобы обмануть противника и заставить его принять ложную атаку за настоящую. Видя, что эти ухищрения приводят только к пустой трате сил, которых у него и так осталось немного, Реда остановился и, отступив на шаг, дал волю гневу:

— Есть револьвер, — сказал бармен. — В коробке из-под сигар. Отпусти мою руку!

— В чем дело? Morble! [Черт возьми! (Фр.)] У нас бой или игра?

— Это хорошо, — сказал я. Оказывается, я в течение разговора держал его за руку. — Теперь отодвинься немного в сторону. Еще не время вытягивать артиллерию.

Но еще не договорив, он понял, что словами защищает свою репутацию не лучше, чем рапирой. Даже если он победит — кто-кто, а уж он-то в этом не сомневался, — ему достанется отнюдь не та мгновенная ошеломляющая победа, на которую он рассчитывал. Хитрый противник слишком долго противостоял его натиску, и в мертвой тишине, нависшей над рядами зрителей, он уловил унизительное для себя удивление.

— Ты говоришь, — хмыкнул бармен. — Говоришь…

Но еще хуже был одобрительный смех, которым некоторые из присутствовавших встретил ответ Кантэна:

Он замолк. Его глаза вновь бешено завращались. Голова странно задергалась.

— Именно об этом я и хотел спросить вас, cher maitre [Дорогой мэтр (фр.)]. Прошу вас, не упрямьтесь и, уж коли я здесь, подтвердите делом свои хвастливые заявления.

Из-за темной двери донесся глухой короткий звук. Может быть, это хлопнула дверь. Но я не думал, что это так. Бармен, похоже, тоже не думал, что это дверь.

Мы замерли, прислушиваясь. Никаких звуков! Я быстро рванулся к концу прилавка. Поздно!

Реда промолчал, но сквозь отверстия маски злобно сверкнули его глаза. Разъяренный колкостью противника, он возобновил атаку с прежним напором. Однако его напора хватило ненадолго. Реда начинал расплачиваться за бешеный темп, который избрал, опрометчиво веря в то, что поединок будет коротким. Он понял — и оттого еще больше разъярился — хитрость, подсказавшую условие, согласно которому сражение должно ограничиться одной единственной атакой. Ему стало трудно дышать; Морле почувствовал это по утрате скорости и четкости в движениях Реда и проверил правильность своих выводов, нанеся неожиданный удар, который тот едва успел парировать. Реда страстно желал хотя бы нескольких секунд передышки, но условия поединка запрещали это.

Дверь с треском распахнулась, и вышел Лось Мэллой. Он застыл у кассы, ноги, как деревья, вросли в пол, на побледневшем лице непонятная гримаса, похожая на ухмылку, а может, на оскал.

Пытаясь всеми правдами и неправдами получить эти несколько секунд, Реда отступил, но Морле с быстротой молнии последовал за ним. И вот Реда, запыхавшийся, усталый, растерянный, отступает перед натиском своего все еще сравнительно бодрого противника. Его удар обрушился в ответ на отчаянный выпад, при котором мастер так вытянулся, что, пренебрегая всеми академическими правилами, был вынужден пустить в ход левую руку, чтобы не упасть. Круговая защита отбросила его клинок, и в результате молниеносного выпада наконечник рапиры коснулся его груди.

Армейский кольт 45 калибра выглядел игрушкой в его руке.

Реда оправился от удара; из ранки на груди текла кровь. Над собранием пронесся легкий шепот. В отчаянной надежде дать передышку своим измученным легким Реда отошел на несколько шагов и оказался вне пределов досягаемости.

— Не пытайтесь баловаться, — сказал он спокойно, по-домашнему — Заморозьте руки на стойке.

Морле не последовал за ним, но на сей раз не удержался от насмешки: — Я больше не буду испытывать ваше терпение, cher maitre. Защищайтесь.

Бармен и я положили руки на стойку.

Он сделал ложный выпад из нижней позиции, затем, вращая острием рапиры, перешел в четвертую позицию; бросок — и наконечник коснулся груди Реда над самым сердцем.

Лось Мэллой пошарил взглядом по комнате и, бесшумно передвигая ноги, пересек ее поперек. Теперь он выглядел человеком, способным взять банк одной левой даже в этой кричащей одежде.

— Два, — сосчитал Морле, отводя рапиру. — А теперь в терцию, и три.

Вот он подошел к стойке.

И снова острия трезубца ранили плоть мастера. Но душу его куда более жестоко ранили слова Морле:

— Подыми руки, черномазый! — сказал он почти нежно. Бармен высоко поднял руки. Большой человек шагнул мне за спину и тщательно прощупал одежду левой рукой. Его дыхание обжигало мне шею. Потом оно отдалилось. И я услышал — Мистер Монтгомери не знал, где Велма. Он пытался объяснить мне это.

— Мне говорили, что вы учитель фехтования, тогда как вы всего-навсего tirailleur de regiment [(Зд.) полковой забияка (фр.)]. Пора кончать. Что вам более по вкусу? Скажем, снова четвертая позиция?

Я осторожно повернулся и посмотрел на Мэллоя. Его тяжелая рука поглаживала пистолет.

Морле сделал еще один выпад из нижней позиции, и пока Реда вялым движением попытался парировать его, острие рапиры молодого человека, сверкнув, коснулось его груди.

— Да, — сказал он, — ты знаешь меня. Ты не забудешь меня, приятель. Скажи этим придуркам, чтоб не теряли нюха.

— Так-то!

Он потряс пистолетом.

— Ну, пока, гнилушки. Мне надо поймать машину.

Когда четвертый удар достиг цели, удар такой силы, что рапира Кантэна изогнулась дугой, вмешались секунданты. Позорное поражение Реда было полным, и от тех самых зрителей, которые пришли осмеять Морле, он получил овацию, вполне заслуженную этим последним доказательством своего исключительного мастерства.

И пошел к выходу.

Сорвав маску с посеревшего лица, Реда в ярости метнулся в сторону зрителей; по его бурно вздымавшейся груди стекала кровь.

— Ты не заплатил за выпивку, — сказал я.

— Ah, ca! [Надо же! (Фр.)] Вот как! Вы аплодируете ему?! Да вы просто не понимаете всю низость его приемов! — Его душило негодование. — Это был вовсе не бой. У него более молодое сердце и легкие. И этим он воспользовался. Вы даже не видели, что он не смел атаковать, пока я не устал. Если бы этот трус вел честную игру — quel lachete! [Какая подлость! (Фр.)] — вы бы увидели другой конец.

Он остановился, посмотрел на меня, прищурив левый глаз, словно целясь.

— Как и в том случае, — вмешался Анджело, — если бы вы сражались языком или пером. Этим оружием, Реда, вы и впрямь владеете мастерски. Что же касается фехтования, то господин де Морле сейчас доказал, что вполне может давать вам уроки.

— Я не собираюсь вымогать, но, может, у тебя что-нибудь найдется, — сказал Мэллой и проскользнул через двустворчатые двери. Его шаги зазвучали отдаленно. Он спускался вниз по лестнице.

Ближайшие события не замедлили подтвердить, что Анджело высказал всеобщее мнение, поскольку после этого поединка у Реда почти не осталось учеников. Те кто явился поиздеваться над Морле, первыми пришли в его школу; вся эта история наделала столько шума и так быстро разнесла во все концы города славу нового учителя фехтования, что его академия оказалась переполненной буквально с первого часа своего существования.

Бармен стоял, ссутулившись. Я перепрыгнул за стойку бара и оттолкнул его. Обрезанное ружье, укрытое полотенцем, лежало на полке под стойкой. За ним была сигарная коробка. В коробке — автоматический пистолет 38 калибра. Я взял и то и другое. Бармен прижался спиной к бутылкам, стоявшим рядами на полках.

Столь неожиданно обрушившееся на Морле процветание заставило его нанять нескольких помощников, вполне оправдывало переселение в красивый дом на Брутон-стрит и позволило ему обеспечить спокойную, безбедную жизнь матери на склоне ее дней.

Я прошел к распахнутой двери, что рядом с кассовым столом. За дверью был слабо освещенный коридор. Вышибала растянулся на полу без сознания, с ножом, зажатым в руке. Я нагнулся, высвободил нож из ослабевшей безвольной ладони и отбросил его подальше. Вышибала тяжело дышал.

Благодаря августейшему покровительству [Благодаря августейшему покровительству... — т. е. покровительству членов королевской семьи], «Академия Морле» за четыре года приобрела широкую известность не только как школа фехтования, но и как излюбленное место отдыха.

Я перешагнул через него и открыл дверь с надписью «Оффис». В кабинете возле окна стоял большой обшарпанный стол. В кресле неестественно ровно сидел человек. Голова его была так сильно запрокинута назад, что нос указывал на верхнюю часть окна. Ящик письменного стола был выдвинут. В нем виднелась газета с масляным пятном посередине. Вероятно, отсюда взяли пистолет. Идея показалась бы хорошей, однако поза мистера Монтгомери доказывала, что она была неверна.

На столе стоял телефон. Я положил обрез, подошел к двери, чтобы запереть ее, прежде чем позвонить в полицию. Я чувствовал, что так безопаснее, да и мистер Монтгомери, кажется, не возражал.

Длинный, простой до аскетизма salle d\'armes [Фехтовальный зал (фр.)] на первом этаже; на втором — галерея и смежные с ней элегантно обставленные комнаты, а в хорошую погоду и небольшой сад, в котором Морле выращивал свои розы, всегда были полны отнюдь не только фехтовальщиками. Превращением в модное место встреч академия была обязана прежде всего постоянно возраставшему притоку в Лондон эмигрантов из Франции. Возможно, начало этому положило то обстоятельство, что на самого господина де Морле смотрели как на одного из тех, кто бежал ужасов революции и использует отпущенные природой дарования, чтобы заработать на жизнь. Но заблуждение рассеялось, а тем временем за прославленной школой фехтования утвердилась репутация одного из самых приятных мест для встреч эмигрантов, где, помимо всего прочего, изгнанные с родины аристократы могли не беспокоиться о тратах из своего и без того досадно тощего кошелька.

Когда на лестнице раздались шаги ребят из патрульной службы, вышибала и бармен исчезли, и на месте происшествия я оказался единственным свидетелем.

Морле ободрял их приветливостью, свойственной его легкому, общительному характеру. Он вырос в Англии и по своим вкусам и склонностям был истинным англичанином, однако его французская кровь пробуждала в нем естественную симпатию к соотечественникам. Он радушно принимал их в своем прекрасно оборудованном заведении, всячески поощрял и почаще наведываться к нему и от своих щедрот — считалось, что его школа приносит до трех тысяч фунтов годового дохода, а во времена Георга III [Георг III (1738-1820) — английский король с 1760 г. Георг III участвовал в организации антифранцузской коалиции] это и впрямь было настоящим богатством, — оказывал им гостеприимство и в те жестокие, темные для французского дворянства дни, помогал в финансовых затруднениях многим эмигрантам.



Глава 3

Дело к расследованию взял человек по имени Налти, брюзга с узким ртом и длинными руками, которые во время нашего разговора он держал сложенными на коленях. Лейтенант Налти — следователь, приписанный к подразделению 77-й улицы. Мы беседовали в пустой комнате: два столика у противоположных стен — вся его мебель. Пространство между столами позволяло передвигаться по комнате, правда, если два человека не пытались ходить одновременно. Грязный коричневый линолеум покрывал пол, запах старых окурков висел в воздухе.

Глава II

Рубашка Налти была изрядно потертой, а рукава куртки подвернуты на запястьях. Он выглядел достаточно бедным, чтобы казаться честным, однако он не выглядел человеком, способным разобраться с Лосем.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ ШЕНЬЕР

Он зажег половину сигары и швырнул спичку на пол, где уже валялась дюжина их с обгорелыми головками. Огорченно сказал:



— Еще одного черного пришили. А мне теперь возись! Вот чего я стою после 18 лет работы в полицейском управлении. Как зацепить убийцу? Ни фотографии, ни даже четырех строк в разделе «Разыскивается»!

Как я уже говорил, именно встреча с мадемуазель де Шеньер пробудила в душе Морле честолюбие — точнее, недовольство жребием, который до сей поры удовлетворял его, и желание занять в жизни более высокое положение.

Я ничего не сказал. Он взял мою визитку, повертел перед носом и швырнул обратно.

Это историческое событие произошло года через четыре после основания его академии. Местом действия был особняк герцога де Лионна на Беркли-сквер. Молодой герцог вскоре после эмиграции женился на наследнице одного из новоиспеченных нуворишей, который нажил богатство на грабеже Индии [Грабеж Индии... — в XVII-XVIII вв. Индия стала объектом колониальных интересов нескольких европейских стран (Португалии, Голландии, Франции и Англии). После ряда войн со своими соперниками, Англия в конце XVIII в. все прочнее устанавливает свое господство в Индии] и благодаря отсутствию щепетильности в матримониальных вопросах [... отсутствие щепетильности в матримониальных вопросах... — Согласно дворянским сословным обычаям, браки допускались лишь между членами одного и того же сословия; для дворян считалось предосудительным сочетаться браком с представителями так называемого «третьего сословия» — буржуазии] не только избавился от нищеты, постигшей многих его соотечественников, но получил возможность жить в роскоши, намного превосходившей роскошь, которой во Франции его лишила Революция.

— Филип Марло, частный детектив. Один из тех парней, а? Господи, ты выглядишь вполне круто. Что ты делал все это время?

— Какое время?

Его дом и до известных пределов кошелек были всегда открыты для менее удачливых товарищей по несчастью, аристократов по рождению, вынужденных покинуть родину, а его добродушная супруга раз в неделю устраивала приемы, на которых гости наслаждались музыкой, танцами, шарадами, беседой и, — что вызывало особый энтузиазм полуголодных аристократов, — легкими закусками и вином. Приглашением на приемы ее светлости орле был обязан тому, что герцог, возымевший честолюбивое желание преуспеть в искусстве владения шпагой, усердно посещал академию на Брутон-стрит, неподалеку от его особняка. Кроме того, герцог привык смотреть на Морле как на собрата-эмигранта.

— Все, все время, пока Мэллой сворачивал шею этому черномазому.

В черном атласном камзоле, отделанном серебром, с серебряными стрелками на чулках, со стразами на туфлях с красными каблуками, с заплетенными в тугую косичку припудренными волосами Морле, обладавший умеренно высоким ростом, ладной фигурой и отличной выправкой, которую вырабатывают постоянные занятия фехтованием, был одним из немногих, кто привлекал внимание, поскольку остальные завсегдатаи салона герцогини, как правило, несли на себе печать плохо замаскированной нищеты.

— О, это произошло в другой комнате, — сказал я. — И Мэллой не сообщил мне, что свернет кому-нибудь шею.

— Давай, давай издевайся, — огорченно сказал Налти. — Еще один шутник нашелся. А что еще делать? Бедный Налти! Давай, запусти в меня еще парочку острот. Если надо посмеяться — Налти к вашим услугам.

С большинством мужчин он был уже знаком; многие из них посещали его академию: кто для занятий фехтованием, а кто, — и таких было гораздо больше, чтобы просто послоняться по его гостиной. Некоторые из давних знакомых представили его другим: госпоже де Жанлис [Жанлис, графиня де (1746-1830) — воспитательница детей графа Орлеанского, двоюродного брата короля Людовика XVI; автор весьма популярных книг по воспитанию детей], которая с трудом зарабатывала на жизнь, разрисовывая крышки шкатулок посредственными пейзажами; графиням де Сиссераль и де Ластик, которые держали модную лавку, милостиво представленную им маркизой Бекингем; маркизе де Рио, перебивавшейся изготовлением искусственных цветов; графу де Шомону, который торговал фарфором; шевалье де Пайян, процветавшему в роли учителя танцев; герцогине де Вилжуайез, которая давала уроки французского языка и музыки, имея весьма относительное представление о том и о другом; представили его и обладавшему глубокими познаниями изысканному господину де Бресси, которого спасли от голодной смерти, предложив составить каталог библиотеки некоего мистера Симмонса. Таковы были эти великие мира сего, эти французские лилии [... эти французские лилии — в королевский герб Франции входили лилии; здесь — иронический намек на высокое дворянское происхождение], силой обстоятельств вынужденные скромно трудиться и всячески изворачиваться, чтобы хоть как-то прожить. Занятия ни одного из них не относились к числу возвышенных. Однако рождение предписывало предел, до которого было позволительно пасть в борьбе с голодом; и в первый же вечер Морле получил наглядное тому подтверждение.

— Я не пытаюсь подшучивать, — сказал я. — Все именно так и происходило.

— О, конечно, — сказал Налти через пелену табачного дыма. — Это я был там и все видел, не так ли? У тебя не было револьвера?

Он оказался в группе мужчин, собравшихся вокруг виконта дю Пон де Белланже. Она состояла из тучного графа де Нарбона, остроумного Монлозьера, герцога де Ла Шартра и нескольких офицеров-эмигрантов, которые жили на выделенное им английским правительством пособие, равное двум шиллингам в день. Белланже развлекал обступившую его компанию скандальным делом Эме де Ла Воврэ, которому в тот день был вынесен приговор. Помпезно-театральные манеры и богатая жестикуляция Белланже отлично соответствовали его громкому звучному голосу и аффектированной дикции. Высокий мужчина с несколько нарочитой грацией движений, с роскошными черными волосами, глазами большими, темными и влажными, губами полными и чувственными, он носил свою слишком красивую голову под некоторым углом к туловищу, что заставляло его смотреть на мир поверх своего точеного носа. Арестованный и приговоренный революционным трибуналом Сен-Марло к смерти, он спасся, совершив сенсационный побег, который прославил его в эмигрантском обществе Лондона и вызвал особый восторг дам, каковым он счел своим долгом воспользоваться в полной мере, ибо жену оставил во Франции.

— Не для этой работы.

— А для какой?

В тот вечер Белланже более обычного раздулся от важности, памятуя свою роль в деле де Ла Воврэ. Этот злосчастный дворянин, кавалер ордена Людовика Святого [...кавалер ордена Людовика Святого... — Людовик Святой — король Франции с 1226 по 1270 гг. Его слава личной честности и добродетели принесла ему всеевропейскую известность; в 1295 г. был канонизирован], настолько забыл о своих обязанностях перед орденом, членом которого он имел честь состоять, что поступил лакеем к некоему мистеру Торнтону, богатому купцу из лондонского Сити [Сити — историческое ядро, центральная часть Лондона, место сосредоточения финансовой и торговой деятельности страны]. Господин Белланже заявил, что это скандал, который ни в коем случае нельзя оставить без внимания. Виконт и три генерала приняли на себя функции капитула ордена [...функции капитула ордена... — В католической духовно-рыцарских орденах капитул — коллегия руководящих лиц]. Утром в качестве разминки они присутствовали на Мессе Святого Духа [Месса Святого Духа — Месса — католическая служба. Мессу Св. Духа служили в присутствии высших чиновников и членов рыцарских орденов], после чего устроили суд над преступником.

— Я искал парикмахера, который сбежал от жены. Она считала, что его можно было бы уговорить вернуться домой.

— Мы сочли, — с пафосом произнес Белланже, — и вы, господа, согласитесь, что у нас были на то все основания, ибо положение слуги, коим запятнал себя этот несчастный, в чем, даже не покраснев, сам признался, не оставляло нам иного выбора, как осудить его. Мы вынесли приговор, согласно которому он должен отказаться от своего креста и впредь не носить никаких знаков отличия королевского и военного ордена Людовика Святого, равно как и звание его члена. Наш приговор мы намерены опубликовать в английских газетах, дабы в Англии знали, что приличествует членам столь высокого ордена.

— Ты говоришь о черном?

— А что сказал Ла Воврэ в свою защиту? — спросил один их слушателей.

— Нет, тот грек.

Рукой, за мгновение до этого простертой к публике, Белланже сделал жест оскорбленного достоинства.

— О\'кей, — сказал Налти и плюнул в мусорную корзину. — О\'кей! А потом ты встретил этого верзилу.

— Это жалкое существо даже не пробовало защищаться. Он вяло сослался на то, что ему оставалось либо идти в услужение, либо голодать и просить подаяние.

— Я уже рассказал. Я случайно там оказался. Я же по глупости сунул нос, чтобы выяснить, в чем дело. А он втащил меня на лестницу.

— И настолько забылся, что предпочел бесчестье, — сказал один из офицеров.

— Он угрожал тебе оружием?

Из могучей груди Белланже вырвался вздох.

— Нет, тогда у него его еще не было. По крайней мере, он не показывал. Вероятно, он отобрал револьвер у Монтгомери. Он просто поднял меня и втащил.

— Приговор был суров, но при данных обстоятельствах неизбежен.

— Не знаю, — сказал Налти. — Кажется, он поднял тебя слишком легко.

— Абсолютно неизбежен, — согласился второй офицер, тогда как третий добавил: — У вас не было другого выбора, нежели осудить его.

— О\'кей! — теперь уже сказал я. — Зачем спорить? Я видел этого парня, а ты нет. Он может тебя или меня вместо наручных часов носить. Я не знал, что он убил кого-то перед тем, как уйти. Я слышал выстрел, но думал, что кто-то испугался и выпалил в Мэллоя, а Мэллой у того отобрал пушку.

Белланже принял одобрение слушателей как должную дань своей рассудительности, но, встретив взгляд серых глаз учителя фехтования, почувствовал себя задетым.

— А почему тебе в голову пришла именно эта мысль? — почти вежливо спросил Налти. — Он ведь и банк брал с пушкой, не так ли?

— Возможно, господин де Морле придерживается иного мнения?

— Не в такой одежде ходят убивать. Нет, нет, только не в этом наряде. Он искал Велму, девушку, которую близко знал до того как его посадили за банк. Она работала во «Флориансе» или как он там назывался раньше, когда был для белых. Да вы, лейтенант, возьмете его!

— Признаться, да, — безмятежно ответил Морле. — Похоже, ваш подсудимый действовал под влиянием излишне щепетильного отношения к вопросам чести.

— Конечно, — сказал Налти. — С такими-то размерами и в таком наряде! Легко схватим.

— Совершенно верно, сударь! Совершенно верно! Думаю, объяснить это было бы весьма трудно.

— Возможно, у него есть другой костюм, — предположил я, — и машина, и укрытие, и друзья, и деньги. Но вы возьмете его.

— О нет. Нетрудно. Он вполне мог бы занять денег, зная, что не сможет вернуть их, мог бы прибегнуть к нескольким способам надувательства излишне доверчивых людей. Подобные трюки нынче в моде и не составили бы труда для обладателя креста Людовика Святого.

Налти снова сплюнул в корзину.

— Вы берете на себя смелость предположить, что кавалер ордена Людовика Святого способен воспользоваться столь бесчестными приемами? — поинтересовался герцог де Ла Шартр.

— Я возьму его, — сказал он, — когда у меня вырастут новые зубы. Сколько ребят дали на это дело? Одного! Послушай, ну почему? И почему в газетах не отводят места для наших объявлений?

— Это не предположение, господин герцог, а утверждение, сделанное на основании собственного опыта. Я сам был жертвой. Но позвольте вас уверить, жертвой сознательной и добровольной.

— Может, этого Мэллоя отпустили под честное слово, — сказал я. — Ниточка, но проследить не мешало бы. Только обращайтесь с ним повнимательнее, иначе он вырубит парочку твоих патрульных. Вот тогда, может, и напечатают в газетах.

У Морле был четкий, приятный голос, но хоть он и говорил негромко, его слова разнеслись дальше, чем он думал, и заставили всех смолкнуть, о чем он также не догадывался.

— В таком случае у меня больше дел не будет, подамся в безработные, — усмехнулся Налти.

— Что же касается господина де Ла Воврэ, — продолжал Морле, — то позвольте мне кое-что рассказать о нем. Месяц назад он одолжил у меня одну гинею. Он, без сомнения, единственный кавалер ордена Людовика Святого, занимавший мои гинеи. Но он и единственный, кто когда-либо возвращал мне долг. Это случилось неделю назад, и мне остается предположить, что он заработал эту гинею в качестве лакея. Если у вас есть долги, господа, то мне кажется, что никакой труд, дающий вам возможность расплатиться с ними, нельзя считать недостойным.

Зазвонил телефон. Налти ответил и печально заулыбался. Положив трубку, быстро записал что-то в настольный блокнот. В его глазах был слабый свет, как свет из глубины пыльного коридора.

Морле отошел, оставив небольшую компанию с разинутыми от удивления ртами, и в тот самый момент, когда за его спиной Белланже изливал свой ужас и изумление, оказался лицом к лицу с мадемуазель де Шеньер.

— Черт, они нашли. Звонили из архива. Нашли его пальчики, фотографии и все такое. Господи, это уже что-то. Боже мой, вот это человек! Шесть с половиной футов, двести шестьдесят четыре фунта без галстука! Да, это парень! Ладно, черт с ним. Они обещали о нем передать сейчас по радио. Возможно, в конце списка угнанных автомобилей. Делать нечего, будем ждать, — он бросил сигару в пепельницу.

Она была среднего роста, и ее девическую стройность не портило розовое шелковое платье с уже выходившим из моды кринолином. Ее бледно-золотистые волосы были высоко собраны над овальным лицом, освещенным живыми синими глазами, горевшими любопытством. Глаза эти, не дрогнув, встретили взгляд молодого человека и в них зажглась едва заметная улыбка, одновременно приветливая и властная. Зажглась и тут же слетела на ее прелестные чуть приоткрытые губы. Сперва улыбка девушки озадачила молодого человека, но вскоре интуиция подсказала ему, что это улыбка одобрения. Мадемуазель де Шеньер слышала его, и он поздравил себя с тем, что случайные слова послужили ему неплохой рекомендацией. Из этого вы можете заключить, что с первого же взгляда на незнакомку господин де Морле почувствовал необходимость такой рекомендации. Восторг и нечто похожее на панику охватили молодого человека, когда он обнаружил, что она говорит с ним — нежным, ровным, мелодичным голосом, удивительно гармонирующим с ее исполненным достоинства видом. Пренебрежение тем, что они незнакомы, в ком-нибудь другом можно было бы приписать самоуверенности, в ней же казалось результатом воспитания.

— Попытайтесь найти Велму, — сказал я. — Мэллой будет искать ее. С нее же все и началось. Поговорите с ней.

— Вы очень смелы, сударь, — вот все, что она сказала. Его самого поразила непринужденность, с которой он ей ответил:

— Ты и займись девицей, — посоветовал Налти. — Я не был в увеселительных заведениях двадцать лет.

— Смел? Надеюсь, что да. Но в чем проявилась моя смелость?

— О\'кей, — сказал я, встал и направился к двери.

— Чтобы в таком обществе поднять копье в защиту бедного господина де Ла Воврэ, нужна смелость.

— Эй, минутку! — крикнул Налти. — Я пошутил. Ты ведь не очень занят, не так ли?

— Наверно, он ваш друг?

Я остановился, разминая сигарету, смотрел на него и ждал.

— Я с ним даже незнакома. Но дружбой с таким порядочным человеком я бы гордилась. Теперь вы понимаете, насколько мне приятна ваша отвага.

— Я думаю, у тебя есть время последить за этой дамой? Ты подал неплохую мысль. И должен выяснить кое-что.

— Увы! Должен вас разочаровать. Я всего-навсего преступил границы дозволенного людям моей профессии.

— А что это мне дает?

Глаза мадемуазель де Шеньер расширились.

Он печально развел руками. Его улыбка была хитра, как сломанная мышеловка.

— Вы не похожи на аббата.

— Ты бывал в переделках? Не говори нет. От наших ребят я слышал обратное. И думаю, тебе не повредит напарник.

— Я вовсе не аббат. И тем не менее, лишен права послать вызов и едва ли получу таковой.

— Но что мне-то хорошего от того?

— Но кто же вы?

— Послушай, — настаивал Налти. — Я обычный парень. Но любой парень из нашего департамента может сделать тебе много хорошего.

Возможно, именно в этот момент в душе Морле пробудилась неудовлетворенность своим жребием. Как было бы лестно для его самолюбия представиться особой высокого положения и ответить на вопрос этой изящной девушки с манерами принцессы: «Я — герцог де Морле, пэр Франции», но он произнес, как того требовала истина: «Морле, maitre d\'armes» [Учитель фехтования (фр.)], и с поклоном добавил: «Servileur» [Ваш покорный слуга (фр.)].