4

Дом был длинный, приземистый, стены покрыты розовой выцветшей штукатуркой, приобретшей приятный пастельный тон, оконные рамы выкрашены в тускло-зеленый цвет. Крыша из грубой зеленой черепицы. Глубоко сидящая входная дверь обрамлена мозаикой из разноцветных кусков черепицы, перед домом, за низкой оштукатуренной стеной, поверх которой идет железная решетка, начавшая уже ржаветь от прибрежной влаги, — небольшой цветник. Слева к стене примыкает гараж на три машины, из гаража во двор выходит дверь, от которой к дому ведет бетонная дорожка.

В столб калитки вставлена бронзовая табличка, на которой написано: «Элберт С. Алмор, Д. М.[5]».

Пока я стоял, глядя через улицу, из-за угла с урчанием выехал черный «кадиллак», который я уже видел. Притормозив, он начал разворачиваться, чтобы попасть в гараж, но, решив, что моя машина помешает, проехал до конца улицы и развернулся на площадке перед железной решеткой с орнаментом. Медленно вернулся назад и въехал в пустовавшую третью секцию гаража.

Худой человек в темных очках и с медицинским саквояжем в руке пошел по дорожке к дому. На половине пути замедлил шаг и пристально посмотрел на меня. Я подошел к своей машине. Мужчина открыл ключом дверь и снова оглянулся.

Сидя в «крайслере», я курил и подумывал, не стоит ли нанять кого-нибудь для слежки за Лоури. Решил, что пока не стоит.

В окне первого этажа, рядом с боковым входом, в который вошел доктор Алмор, шевельнулись занавески. Их раздвинула худая рука, и я уловил световой блик, отразившийся от очков. Занавески держали раздвинутыми достаточно долго, потом их вновь задернули.

Я посмотрел на дом Лоури. С моего места были видны крашеные деревянные ступени заднего крыльца, по которым можно спуститься и выйти в переулок. Я снова перевел взгляд на дом Алмора, прикидывая, знаком ли Алмор с Лоури, и если да, то насколько близко. Наверное, они знакомы, раз два их дома — единственные во всем квартале — стоят друг против друга. Только вряд ли доктор захочет сообщить мне что-нибудь о Лоури. Пока я наблюдал, занавески снова раздвинулись.

На средней части тройного окна жалюзи не было. За стеклом, скосив в мою сторону внимательный взгляд, насупив худое лицо, стоял доктор Алмор. Я стряхнул пепел с сигареты в окно машины, а он в этот момент резко повернулся и сел за стол. На столе перед мим стоял саквояж с двойными ручками. Сидя в застывшей позе, Алмор забарабанил по столу пальцами. Вот рука потянулась к телефону, коснулась его, но снова вернулась в прежнее положение. Алмор закурил сигарету, яростно помахал спичкой, затем вернулся к окну и опять пристально уставился на меня.

Если все это и представляло какой-то интерес, то только потому, что Алмор был врачом, а врачи, как правило, самые нелюбопытные люди на свете. Еще в бытность интернами[6] они успевают выслушать такое количество чужих секретов, что их хватает на всю оставшуюся жизнь. А вот моей персоной Алмор, похоже, заинтересовался. И даже больше, чем заинтересовался, — он забеспокоился.

Я уже протянул было руку, чтобы повернуть ключ зажигания, но тут распахнулась входная дверь в доме Лоури; я опустил руку и снова откинулся назад. Лоури энергично зашагал по дорожке, бросил взгляд вдоль улицы и повернул к гаражу. Одет он был так же. На руке висели мохнатое полотенце и подстилка. Я услышал, как поднялись ворота Гаража, как открылась и захлопнулась дверца машины, потом заскрежетал и зачихал заводящийся двигатель. Выпустив из выхлопной трубы облачко газов, машина выехала на дорогу. Небольшой красивый автомобиль синего цвета; откидной верх опущен, а над ним слегка возвышается блестящая голова Лоури. Сейчас на нем были аккуратные солнцезащитные очки с очень широкими белыми дужками. Автомобиль проехал квартал и исчез за поворотом.

Ничего особенного. Просто мистер Кристофер Лоури отправился на берег широкого Тихого океана поваляться на песочке, погреться на солнышке и покрасоваться перед девочками.

Я снова сосредоточил внимание на докторе Алморе. Теперь он сидел у телефона, но не говорил, а только держал трубку у уха, курил и чего-то ждал. Потом подался вперед, как делают, когда в трубке раздается голос, выслушал, положил трубку и записал что-то на листке бумаги. Затем на столе появилась тяжелая книга с желтым обрезом; раскрыл он ее где-то посередине. За это время всего лишь раз взглянул из окна на мой «крайслер». Найдя нужное место, доктор склонился над книгой, и над страницами повисли небольшие кольца дыма. Алмор записал что-то еще, отложил книгу и снова взялся за телефон. Набрал номер, торопливо заговорил, кивая головой и жестикулируя в воздухе сигаретой.

Закончил разговор и повесил трубку. Откинулся назад и погрузился в раздумье, уставившись в стол, но не забывая каждые полминуты поглядывать в окно. Он чего-то ждал, и я ждал вместе с ним, хотя ждать мне было нечего. Врачи многим звонят и беседуют со множеством людей. Врачи выглядывают из окон, хмурятся, проявляют беспокойство, случаются у врачей свои проблемы, и тогда они нервничают. Врачи, в сущности, такие же люди, что и все мы.

Но в том, как вел себя этот врач, была какая-то особенность, которая меня и заинтересовала. Я посмотрел на часы, подумал, что сейчас самое время перекусить, но с места не сдвинулся, а закурил еще одну сигарету.

Прошло еще минут пять. Из-за поворота на большой скорости выехал зеленый автомобиль-седан. Резко, так, что завибрировала высокая радиоантенна, затормозил перед домом доктора. Из машины вышел блондин с засаленными волосами и направился к входной двери. Позвонил и нагнулся, чтобы зажечь спичку о ступеньку. Повернул голову и скосил глаза на мою машину.

Дверь открылась, и мужчина зашел в дом. Чья-то невидимая рука задернула занавески на окне кабинета доктора Алмора. Я сидел, продолжая пялиться на затененное окно. Время шло.

Дверь снова открылась, крупный мужчина вразвалочку сошел с крыльца и вышел через калитку. Отбросив подальше сигаретный окурок, взъерошил волосы. Передернулся, ущипнул себя за кончик подбородка и наискосок начал переходить улицу.

В тишине гулко раздавались его неторопливые шаги. Занавески на окне доктора вновь раздвинулись. Алмор, приготовившись наблюдать, застыл у окна. В окошке моего автомобиля рядом с моим локтем возникла большая веснушчатая рука. Над ней нависло широкое лицо с глубокими складками. Глаза на лице были голубые, с металлическим оттенком. Твердо взглянув на меня, мужчина заговорил глубоким резким голосом:

— Ждете кого-нибудь?

— Не знаю, — ответил я. — А что, похоже?

— Вопросы буду задавать я.

Я ухмыльнулся.

— Будь я проклят, вот в чем разгадка этой пантомимы.

— Какой еще пантомимы? — Мужчина недружелюбно смотрел на меня ровным тяжелым взглядом голубых глаз.

Я ткнул сигаретой через улицу.

— Нервная Нелли у телефона. Наверняка предварительно узнал мое имя через автоклуб, разыскал его в городском справочнике, а потом вызвал полицию. Только в чем, собственно, дело?

— Предъявите свои водительские права.

В ответ я посмотрел на него его же собственным взглядом. Это нетрудно.

— Ваши ребята всегда включают сирену и грубо себя ведут только для того, чтобы установить личность?

— Если я поведу себя грубо, ты, парень, не обрадуешься.

Я подался вперед, повернул ключ зажигания и нажал на стартер. Двигатель завелся и заработал на холостых оборотах.

— Выключи мотор, — свирепо рявкнул мужчина и поставил ногу на подножку машины.

Я выключил двигатель, откинулся на сиденье и посмотрел на него.

— Ты что, черт подери, — прорычал он, — хочешь, чтобы я тебя из машины вытащил и о мостовую приложил?

Я достал бумажник и вручил ему права. Он вынул из целлулоидного футляра мои водительские права, потом перевернул их и увидел фотокопию моей лицензии. С презрением вернул все мне. Рука мужчины исчезла и появилась снова с желто-синим полицейским жетоном.

— Дегармо, детектив-лейтенант, — представился он своим тяжелым звериным голосом.

— Рад познакомиться, лейтенант.

— Ладно. А теперь объясните, почему вы ведете наблюдение за домом Алмора.

Я не веду, как вы выразились, наблюдения за домом Алмора, лейтенант. Я знать не знаю доктора Алмора и не вижу никакой причины вести наблюдение за его домом.

Дегармо повернул голову и сплюнул. Что-то часто сегодня попадаются мне плюющиеся ребята.

— А что же тогда вы тут делаете? Мы здесь зевак не любим. У нас в городе их нет.

— В самом деле?

— Ну да, в самом деле. Так отвечайте. А то можем проехаться в участок, где под ярким светом придется во всем признаться.

Я не ответил.

— Это ее люди тебя наняли? — неожиданно спросил он.

Я покачал головой.

— Тут один такой тоже все ошивался, да только он плохо кончил. Вот так-то, дорогуша.

— Бьюсь об заклад, это интересно, — сказал я. — Если бы только я еще и понял чего-нибудь. Что он тут делал?

— Пробовал поцапаться с доктором, — не очень уверенно произнес полицейский.

— Жаль, я не знаю, как это делается, — сказал я. — Но с виду этого человека легко укусить.

— Разговор в таком духе ни к чему не приведет, — предупредил он.

— Ладно, — сказал я. — Тогда скажу по-другому. Я не знаком с доктором Алмором, никогда о нем не слышал, да и слышать не хочу. А сюда я приехал навестить друга и полюбоваться окрестностями. Если я и делаю что-то сверх этого, вас это совершенно не касается. А если и такое объяснение вас не устраивает, то можете поехать в участок и доложить обо всем дежурному.

Лейтенант тяжело двинул ногой по подножке машины и посмотрел на меня с сомнением.

— Это правда? — медленно спросил он.

— Сущая.

— Черт, какой-то чокнутый, — внезапно сказал он и оглянулся. — Надо бы тебя доктору показать. — Он безрадостно хохотнул. Убрал ногу с подножки и взъерошил свои похожие на проволоку волосы.

— Давай езжай, — сказал он. — Держись подальше от наших мест, тогда и врагов у тебя не будет.

Я снова нажал на стартер. Когда двигатель завелся, спросил:

— А как там Эл Норгард?

Он уставился на меня.

— Ты знаешь Эла?

— Да. Мы с ним пару лет назад занимались одним, делом, тогда еще начальником полиции был Вэкс.

— Эл теперь в военной полиции. Эх, хотел бы я быть на его месте, — с горечью произнес лейтенант. Зашагал прочь и вдруг резко обернулся на каблуках. — Ну, давай, поехал, пока я не передумал, — крикнул он.

Тяжелой поступью перешел улицу и опять вошел в калитку к доктору Алмору. Я выжал сцепление и поехал. По дороге в город прислушивался к своим мыслям. Они судорожно двигались взад-вперед, словно нервные руки доктора Алмора, дергающие занавески.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я съел ланч и заехал в свою контору в Кэхуенга-билдинг посмотреть, нет ли какой корреспонденции.

Из конторы я позвонил Кингсли.

— Я встретился с Лоури, — сказал я. — Он наговорил мне столько гадостей, что его трудно заподозрить в неискренности. Я попробовал слегка его раздразнить, но из этого ничего не вышло. Все-таки я по-прежнему склоняюсь к мысли, что с вашей женой они поссорились и расстались, но он все же пытался наладить с ней отношения.

— Тогда он должен знать, где она, — сказал Кингсли.

— Может быть, и знает, но это вовсе не обязательно. Кстати, на той улице, где живет Лоури, со мной произошла довольно любопытная история. Там всего два дома. Второй принадлежит некоему доктору Алмору. — Я вкратце рассказал Кингсли о случившемся со мной эпизоде.

Какое-то время на другом конце провода было тихо, потом Кингсли сказал:

— Доктор Элберт Алмор?

— Да.

— Он иногда лечил Кристал. Несколько раз приходил к нам домой, когда она… ну, принимала лишнего. Мне показалось, что он чересчур усердствует со своим шприцем. Его жена… погодите-ка, что же случилось с его женой? А, да, она покончила самоубийством.

— Когда? — спросил я.

— Не помню. Уже давно. Я с ним никогда не общался вне дома. Что вы теперь собираетесь предпринять?

Я ответил, что собираюсь съездить на озеро Пьюма, вот только не знаю, не поздновато ли сегодня отправляться в дорогу.

Кингсли сказал, что времени мне хватит и что в горах темнеет на час позже.

— Отлично, — сказал я и повесил трубку.

5

Сан-Бернадино жарился в лучах полуденного солнца. Воздух был так горяч, что язык у меня, казалось, покрылся волдырями. Задыхаясь от жары, я проехал город, довольно долго простоял за пинтой[7] спиртного, которую купил на тот случай, если соберусь падать в обморок прежде, чем успею добраться до гор, и поехал вверх по крутому подъему в направлении на Крестлайн. Через полторы мили дорога поднялась до уровня пяти тысяч футов, но даже здесь было отнюдь не прохладно. Проехав тридцать миль по горной дороге, я оказался в местечке Бабблинг-Спрингс, окруженном высокими Соснами. Здесь располагался склад лесоматериалов и газонасосная станция, но все равно местечко показалось мне сущим раем. Начиная отсюда и до конца моего пути было прохладно.

С обеих концов дамбы на озере Пьюма стояли вооруженные часовые, еще один торчал посередине. Первый же, к которому я подъехал, заставил меня, прежде чем я въеду на дамбу, закрыть все окна в машине. С обеих сторон параллельно дамбе, на расстоянии от нее футов в сто, дорогу прогулочным катерам преграждали веревки с подвязанными к ним поплавками. Кроме этих деталей, война, похоже, никак не сказалась на озере Пьюма.

Голубую гладь бороздили байдарки и лодки с подвесными моторами; поднимая огромные облака водяных брызг, лихо, словно подвыпившие гуляки, носились быстроходные катера, на глазах уменьшаясь в размерах до величины десятицентовой монетки; сидящие в них женщины верещали и хлопали ладошками по воде. На волнах от моторок тряслись любители рыбной ловли: заплатив по два доллара за лицензию, они теперь пытались окупить хоть цент, выуживая рыбью мелочь.

Пробежав вдоль отвесных гранитных круч, дорога спустилась в луга, поросшие жесткой травой, среди травы виднелись отцветающие дикие ирисы, белые и лиловые люпины, цветы живучки, водосбора, болотной мяты и ястребинки. Высокие желтые сосны упирались верхушками в голубое небо. Дорога снова вышла к озеру, и местность заполнили широкобедрые женщины в цветастых брюках, с лентами, в деревенских платочках и сандалиях на толстой подошве. Виляя из стороны в сторону, дорогу осторожно пересекали велосипедисты, а время от времени прямо из-под машины вспархивали встревоженные птицы.

За милю от поселка от шоссе ответвлялась другая дорога, поуже. Грубая фанерная табличка над шоссейным щитом гласила: «Малое Оленье озеро. 1 ¾ мили». Я свернул. По склонам громоздились уединенные домики, через милю они исчезли. Вскоре от этой дороги отделилась еще одна, совсем уж узкая. На фанерной табличке было написано: «Малое Оленье озеро. Частная дорога. Проезд запрещен». Я повернул свой «крайслер» на эту дорогу и с милю осторожно петлял в безмолвном лабиринте из огромных гранитных глыб, черных дубов, железных деревьев и зарослей толокнянки. На дереве пискнула голубая сойка, а белка издала в мой адрес ворчливый звук и сердито ударила по сосновой шишке, зажатой в лапке. Дятел в яркой красной шапочке перестал долбить клювом по стволу и посмотрел на меня одним глазом-бусинкой, потом ловко спрятался за ствол и уставился на меня другим. Я подъехал к решетчатым воротам с еще одной предупредительной табличкой.

За воротами дорога еще с две сотни ярдов петляла между деревьями, и внезапно передо мной открылся вид на маленькое озеро овальной формы, лежавшее в обрамлении деревьев, скал и диких трав словно капля росы, упавшая в скрученный лист. У ближнего края озеро перегораживала бетонная дамба с веревочным ограждением и старым мельничным колесом. Неподалеку стоял небольшой дом из неошкуренных еловых бревен.

С противоположной стороны озера, далеко от дороги, но у самого края дамбы над водой нависал огромный коттедж из красного дерева, за ним, на удалении друг от друга, стояли еще два коттеджа. Все коттеджи были заперты, молчаливы, с опущенными на окнах шторами. В большом коттедже были светло-оранжевые венецианские жалюзи и двенадцатистворчатое окно, выходящее на озеро.

На дальнем от дамбы конце озера возвышалось нечто, напоминающее небольшой причал с павильоном. На покоробленной фанерной табличке над павильоном было намазано большими белыми буквами: «Лагерь Килкаре»! Не в силах уловить в увиденном какой-либо смысл, я вышел из машины и пошел к ближайшему дому. Где-то позади дома глухо стучал топор.

Я забарабанил в дверь. Стук топора прекратился. Откуда-то раздался человеческий голос. Я присел на валун и закурил сигарету. Из-за угла дома послышались неровные шаги, и появился мужчина с суровым лицом и смуглой кожей. В руке он нес топор.

Плотно сложен, среднего роста, когда идет, прихрамывает, чуть отбрасывая при каждом шаге правую ногу и описывая ею в воздухе небольшую дугу. Небритый подбородок землистого цвета, голубые глаза, седые, давно не стриженные волосы, завивающиеся над ушами. Одет в грубые синие брюки из хлопка, синяя рубашка расстегнута на загорелой мускулистой шее. В углу рта торчит сигарета. Голос резкий и непроницаемый, как у горожанина.

— Да?

— Мистер Билл Чесс?

— Я.

Я поднялся, вынул из кармана сопроводительную записку Кингсли и протянул ему. Он покосился на записку, тяжело прошагал в дом и вернулся в водруженных на нос очках. Внимательно прочел записку раз, потом другой. Убрал ее в карман рубашки, застегнул его на пуговицу и подал мне руку.

— Рад с вами познакомиться, мистер Марло.

Мы обменялись рукопожатием. Ладонь у Чесса была словно рашпиль.

— Хотите, значит, осмотреть коттедж Кингсли? С удовольствием вам его покажу. Скажите, ради Христа, а может, он его продавать надумал? — Чесс пристально посмотрел на меня и ткнул большим пальцем в сторону озера.

— Может быть, и надумал, — сказал я. — Все продается в Калифорнии.

— Неужто и вправду? Вот эта штука из красного дерева — по он самый и есть. Внутри отделан сучковатой сосной, крыша наборная, фундамент каменный, веранда, ванна, везде венецианские жалюзи, большой камин, большие спальни с масляной печкой — как раз то, что нужно весной и осенью, кухонная плита комбинированная — и под дрова, и под газ. Все по первому классу. Стоит тысяч восемь, а для горного коттеджа это немало. И на холме еще собственный источник воды.

— А электричество, телефон? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Электричество — само собой. Телефона нет. Сейчас его не поставишь, а поставишь, так кучу денег ухлопаешь, чтобы сюда линию протянуть.

Своими твердыми голубыми глазами Билл Чесс смотрел на меня, я — на него. Несмотря на заматерелую внешность, он походил на пьяницу. Блестящая толстая кожа, слишком заметные вены, в глазах яркие искры.

— Сейчас здесь живет кто-нибудь? — спросил я.

— Нет. Миссис Кингсли уехала несколько недель назад. Наверное, со дня на день вернется. А он разве не сказал?

Я изобразил удивление.

— Да? Неужели этот коттедж ей нравится?

Чесс нахмурился, потом откинул голову и разразился смехом. Взрывы хохота напоминали выхлопы тракторного мотора. Лесная тишина разлетелась на куски.

— Господи, ну и шутник! — проговорил он, задыхаясь от смеха. — Нравится ли ей… — Чесс хохотнул еще раз, а потом плотно, как капкан, захлопнул рот. — Еще бы, коттедж-то отличный, — сказал он, внимательно меня оглядывая.

— И кровати удобные? — спросил я.

Чесс подался вперед и ухмыльнулся.

— А рожу тебе не расквасить? — спросил он.

Я уставился на него, раскрыв рот.

— Что-то я не понял, — сказал я. — На что это вы обиделись?

— Откуда мне знать, какие там кровати, — огрызнулся Билл Чесс, наклоняясь немного вперед, так, чтобы можно было легко достать меня тяжелой правой, если дело дойдет до этого.

— Не знаю, чего здесь такого, — заметил я. — Но я не настаиваю. Я и сам могу посмотреть.

— Ну да, — ожесточенно проговорил он. — Думаешь, я ищейку не учую, столкнувшись с ней нос к носу? Хрен тебе, приятель. И Кингсли твоему тоже. Нанял, значит, легавого, чтобы посмотреть, не ношу ли я его пижаму, так? Знаешь что, парень, может, нога у меня не гнется, и все такое, но женщины, которых я…

Я вытянул руку, понадеявшись что он не оторвет ее и не вышвырнет в озеро.

— Ваша прозорливость вам изменила, — сказал я. — Я приехал не затем, чтобы наводить справки о вашей личной жизни. И миссис Кингсли ни разу в жизни не видел… А до сегодняшнего дня даже с ним самим знаком не был. Что это, черт побери, с вами произошло?

Чесс опустил глаза и тыльной стороной ладони злобно потер рот, словно хотел причинить себе боль. Потом поднял руку на уровень глаз, плотно сжал ладонь в кулак, снова раскрыл и уставился на пальцы. Пальцы слегка дрожали.

— Простите, мистер Марло, — медленно проговорил он. — Я тут вчера хватил лишку и похмельем мучаюсь, как семь шведов. Я уже месяц как живу в горах один, от этого даже разговаривать сам с собой начал. Одна история тут со мной приключилась.

— А если выпить? Может, полегчает.

Чесс бросил на меня острый взгляд, глаза блеснули.

— А у вас есть?

Я достал из кармана пинту ржаного виски так, чтобы ему был виден зеленый ярлычок над колпачком.

— Такого я не заслужил, — пробормотал Чесс. — Черт, нет. Подождите, я стаканы принесу. Или, может, зайдем в дом?

— Да нет, мне хорошо здесь. Вид красивый.

Чесс прошел в дом и вернулся с двумя маленькими стаканчиками из-под сыра. Сел на валун рядом со мной; от него пахнуло потом.

Я открыл бутылку и налил ему изрядную дозу, себе — поменьше. Мы чокнулись и выпили. Чесс подержал виски на языке, и бледная улыбка чуть тронула его губы.

— У-у, как раз то, что надо, — сказал он. — И чего это, интересно, я так взбеленился. Тут, наверное, любой от одиночества свихнется. Без людей, без друзей настоящих, без жены. — Он помолчал и добавил, глядя в сторону: — Особенно без жены.

Я глядел на голубую поверхность озера. У прибрежных скал, плеснув на солнце, плеснулась рыба, и по воде пошли круги. От легкого ветерка верхушки сосен шумели, словно прибой.

— Она меня бросила, — медленно проговорил Чесс. — Месяц назад. Двенадцатого июня, в пятницу. Мне этот день не забыть.

Я напрягся, но не забыл плеснуть виски в его опустевший стакан. Как раз в пятницу двенадцатого июня миссис Кристал Кингсли ждали в городе на званый ужин.

— Только вам это знать ни к чему, — сказал Чесс. Но в его ни цветших голубых глазах сквозило явное до очевидности желание поговорить на эту тему.

— Это, конечно, не мое дело, — сказал я. — Но если вам станет легче…

Чесс резко кивнул.

— Встретятся двое мужчин в парке на скамейке, — проговорил он, — и заговорят о боге. Замечали такое? А вот с лучшим другом о боге говорить никогда не станешь.

— Мне это знакомо, — сказал я.

Чесс сделал глоток и посмотрел на озеро.

— Мюриэл была страшно хорошенькая, — сказал он с нежностью. — Иногда остра была на язычок, но хорошенькая. У нас случилась любовь с первого взгляда. Повстречал я ее в одном заведении в Риверсайд год и три месяца назад. Не такое это заведение, где можно рассчитывать на знакомство с девушкой типа Мюриэл, но так вот получилось. Поженились. Я любил ее. Материально я обеспечен. Но слишком большим гадом оказался, чтобы со мной можно было ужиться.

Чтобы Чесс не забыл о моем присутствии, я слегка пошевелился, но говорить ничего не стал, боясь, что он собьется с мысли. К своему стакану я так и не притронулся. Вообще-то я не прочь выпить, но не в тот момент, когда передо мной изливают душу.

— Но ведь вы знаете, как это случается в семейной жизни, почти у всех случается, — печально продолжал Чесс. — Через какое-то время мне как самому обычному, не очень добродетельному мужику захотелось других ощущений. Чего-нибудь новенького. Может, все это гадко, да только так вот почему-то происходит.

Чесс посмотрел на меня, и я подтвердил, что понял его мысль.

Он опрокинул второй стакан. Я передал ему бутылку. Вверх по сосне, с ветки на ветку, ни на секунду не останавливаясь, запрыгала голубая сойка.

— Да, — вздохнул Чесс. — Все, кто в деревне живет, полудурки какие-то, и я таким же становлюсь. Хорошо здесь устроился, за жилье платить не надо, каждый месяц — большая пенсия, половина денег — в военных облигациях. Женат на такой прелестной блондинке, лучше которой себе и представить нельзя, а вот повел себя как последний болван. Сам ведь пошел на такое. — И Чесс показал на коттедж из красного дерева на той стороне озера. Лучи заходящего солнца окрасили стены коттеджа в цвет бычьей крови. — Прямо здесь, с этой смазливой шлюхой, которая для меня ну ни черта не значит. Господи, какой же дубиной надо быть!

Чесс выпил третий стакан и поставил бутылку на камень. Нащупал в нагрудном кармане сигарету, зажег спичку о ноготь большого пальца и жадно затянулся. Я дышал раскрытым ртом, тихо, словно взломщик за занавеской.

— Черт, — сказал Чесс. — Думаете, раз я в госпитале побывал, так теперь уж и из дома никуда не уйду, и характер у меня изменится. Не тут-то было. Она тоже блондинка, как и Мюриэл, роста примерно того же, фигура похожа, даже цвет глаз почти одинаковый. Но, братец, какие же они все-таки разные! Хорошенькая, не спорю, но не так чтобы лучше Мюриэл, а по мне так раза в два хуже. В общем, раз утром жгу я мусор на той стороне, одним словом, занимаюсь себе своим делом. А она выходит из коттеджа с заднего входа, сама в пижамке такой тоненькой, аж сиськи просвечивают. И говорит своим паскудным голоском, эдак с ленцой: «Выпей, Билл. Не стоит так много работать в такое прекрасное утро». А выпить-то я люблю. Ну, иду к двери на кухню, выпиваю стаканчик. Потом еще и еще, и вот смотрю, я уже в доме. И чем я ближе к ней становлюсь, тем глаза у нее делаются похотливее.

Чесс замолчал и вперился в меня тяжелым, неподвижным взглядом.

— Вы спросили меня, удобные ли здесь кровати, вот я и осерчал. Вы-то ничего такого в виду не имели. Просто мне это напомнило кое о чем. Да, кровать у нее удобная.

Чесс замолк, последние его слова повисли в воздухе. И настала тишина. Он наклонился, чтобы взять с камня бутылку, и замер, глядя на нее. Казалось, мысленно он борется с ней. Как водится, победило виски. Чесс долго и жадно глотал из горлышка, а потом плотно завинтил колпачок, словно теперь это имело какой-нибудь смысл. Подобрал с земли камушек и швырнул в воду.

— Возвращаюсь я через дамбу, — медленно заговорил он уже пьяным голосом. — Все нипочем. Мол, как-нибудь выпутаюсь. Мы, мужики, иногда в таких вещах очень сильно заблуждаемся, верно? Выпутался вот. Слышу, Мюриэл говорит мне что-то, а сама при этом даже голоса не повышает. А говорит такое, что и представить себе невозможно. Да, выпутался.

— И она от вас уехала, — сказал я, когда Чесс умолк.

— В тот же день. Меня даже дома не было. Таким я себя подлецом почувствовал, что протрезвел враз. Залез в свой «форд» и поехал на северный берег, засел там с двумя такими же, как я, идиотами. И ничего хорошего из этого не вышло. Уже под утро, часа в четыре, вернулся домой, а Мюриэл нет, собрала вещички и уехала, и осталось от нее — записка на шкафу да запах крема на подушке.

Чесс вытащил из старого потертого бумажника листок бумаги с потрепанными краями и протянул мне. На разлинованном листе из тетрадки карандашом было написано:


«Прости, Билл, но лучше умереть, чем оставаться жить с тобой. Мюриэл».


Я вернул записку и спросил, кивнув на противоположный берег:

— Ну а там что?

Чесс поднял плоский камушек и хотел бросить его так, чтобы он запрыгал по воде, но так у него не получилось.

— Там ничего, — сказал он. — Собрала вещи и уехала тем же вечером. Я ее с тех пор не видел, да и видеть не хочу. За весь месяц от Мюриэл ни строчки не было. Представить себе не могу, где она. Может, с каким-нибудь другим парнем. Надеюсь, он будет лучше с ней обращаться, чем я.

Чесс поднялся, вынул из кармана связку ключей и тряхнул ею.

— Ну так если хотите посмотреть коттедж Кингсли, то давайте сходим. И спасибо, что выслушали эту историю. И за выпивку спасибо. Вот. — Он протянул мне жалкие остатки моей пинты.

6

Мы спустились к воде и ступили на узкую дамбу. Держась за веревочное ограждение, натянутое между железными столбиками, Чесс вышагивал впереди, резко выбрасывая вперед свою негнущуюся ногу. В одном месте вода, лениво побулькивая, перекатывалась через бетон.

— Утром спущу немного через колесо, — не оборачиваясь, сказал Чесс. — Больше эта хреновина ни на что не годится. Это все киношники понастроили тут три года назад. Снимали какую-то картину. Вон причал на том берегу — тоже их работа. Большую часть — из того, что они понастроили, разобрали и увезли, а причал и мельничное колесо Кингсли попросил оставить. Вроде как это придает месту колорит.

Вслед за Чессом по массивным деревянным ступеням я поднялся на веранду коттеджа Кингсли. Билл отпер дверь, и мы шагнули в тепло и тишину. Внутри было почти жарко. Свет, проходя через решетчатые жалюзи, падал на пол узкими полосками. Гостиная оказалась приветливой и просторной, на полу — индийские ковры, мягкая дачная мебель отделана металлическими полосками, занавески из ситца, пол из грубых некрашеных досок, множество светильников, в углу — встроенный бар с круглыми табуретками. Комната опрятная, чистая, не похоже, что покидали ее в спешке.

Мы осмотрели спальни. В обеих стоят одинаковые кровати, а в одной еще и большая двуспальная, покрытая кремовым покрывалом с вышитым по нему шерстяными нитками узором. Билл пояснил, что эта спальня хозяина. Туалетный столик из покрытого лаком дерева уставлен туалетными принадлежностями и косметикой. На двух баночках с кремом — витиеватая марка компании «Гиллерлейн». Одну стену комнаты сплошь занимают встроенные шкафы с раздвижными дверцами. Отодвинув одну, я заглянул внутрь. Шкаф до отказа был набит летней женской одеждой.

Пока я копался в шкафу, Билл Чесс следил за мной с угрюмым видом. Я закрыл дверцу и выдвинул снизу глубокий ящик для обуви. Там было по меньшей мере полдюжины пар туфель, на вид совершенно новых. Я задвинул ящик и выпрямился.

Прямо передо мной, выставив вперед подбородок и уперев I руки в бока, возвышался Билл Чесс.

— С чего это вам понадобилось рыться в дамских вещах? — спросил он грозным голосом.

— Есть на то причины, — сказал я. — Например, такая: миссис Кингсли домой не вернулась. Муж ее больше не видел. И где она, он не знает.

Чесс разжал кулаки и опустил руки вдоль тела.

— Сыщик, так и есть, — прорычал он. — Первое ощущение — самое верное. Всегда я так говорил. А я-то перед ним разоткровенничался, олух ушастый!

— Я умею ценить откровенность, — сказал я и прошел мимо него на кухню.

Большая зеленая с белым газовая плита, раковина, отделанная лакированной сосной, на хозяйственной веранде — автоматический титан для воды, из кухни — вход в столовую со множеством окон. Полки заставлены расписными тарелками, стаканами, оловянной посудой.

Всюду образцовый порядок. В сушилке нет ни грязных чашек, ни тарелок, нигде не видно ни стаканов, ни пустых бутылок. Муравьи не ползают, мухи не летают. Может быть, миссис Кингсли и вела беспорядочный образ жизни, но, уезжая отсюда, о порядке она позаботилась.

Через гостиную я вышел на веранду и подождал, пока Чесс запрет дверь. Когда наконец он повернул ко мне свою мрачную физиономию, я сказал:

— На откровенность я вас не вызывал. Но и потом не останавливал. Кингсли вовсе не обязательно знать о том, что его жена к вам приставала. Если, конечно, за этим не кроется ничего более серьезного.

— Да пошли вы к черту, — огрызнулся Чесс, сохраняя хмурую мину.

— Ладно, пойду. А не могло случиться так, что ваша жена и жена Кингсли уехали вместе?

— Не понял, — сказал Чесс.

— Пока вы ходили заливать горе, они вполне могли и поссориться, и помириться, и поплакаться друг другу в жилетку. А потом миссис Кингсли могла увезти вашу жену. Ведь у нее было какое-то средство передвижения?

Версия была довольно наивная, но Чесс воспринял ее со всей серьезностью.

— Нет. Мюриэл никому в жилетку не плакалась. Слезы — это не для нее. А если бы ей и захотелось всплакнуть у кого-нибудь на плече, так не у этой же алкоголички. А что до машины, так у нее свой «форд». В моем ей ездить было не просто, там управление сделано под мою ногу.

— Да это у меня просто мысль мелькнула, — сказал я.

— Если еще какие мысли мелькнут, высказывайте их вслух, — сказал Чесс.

— Что-то вы слишком чувствительны для человека, готового раскрыть душу перед каждым встречным, — заметил я.

Он сделал шаг в мою сторону.

— А ты хочешь этим воспользоваться?

— Слушай, друг, — сказал я. — Сдается мне, что на самом деле ты отличный мужик. Не хотел бы мне немного помочь?

С минуту Чесс тяжело дышал, потом разжал кулаки и беспомощно опустил руки.

— Черт, да что же это со мной сегодня, — вздохнул он. — Хочешь, обратно пойдем вокруг озера?

— Конечно, если тебе нога позволит.

— До сих пор не жаловался.

И мы снова по-дружески зашагали рядом. Примерно на половине пути к дальней оконечности озера на скалистом основании стоял еще один коттедж. Третий был выстроен вдалеке от воды, на почти горизонтальном участке земли. Оба коттеджа были заперты и выглядели необитаемыми.

Через минуту-другую Билл сказал:

— Что, эта пигалица и вправду сбежала?

— Судя по всему, да.

— А ты как, Настоящий сыщик или так, частный?

— Частный.

— Она с каким-нибудь мужиком сбежала?

— Думаю, это не исключено.

— Наверняка с мужиком. Точно. Кингсли мог бы и сам об этом догадаться. Дружков у нее было полно.

— И здесь тоже бывали?

Он мне не ответил.

— А не было среди них одного по фамилии Лоури?

— Почем мне знать, — хмыкнул Чесс.

— Теперь это не тайна, — сказал я. — Она отправила из Эль-Пасо телеграмму, что уезжает вместе с Лоури в Мексику. — Я вынул телеграмму из, кармана и протянул Чессу. Он остановился и вытащил из нагрудного кармана очки. Вернул телеграмму мне, спрятал очки и уставился на голубую воду.

— Это в обмен на твои признания, — сказал я.

— Лоури был здесь один раз, — медленно произнес он.

— Он признался, что виделся с ней пару месяцев назад, может быть, как раз здесь, в горах. Но он говорит, что с тех пор ее не видел. Мы не знаем, можно ли ему доверять. С одной стороны, можно, а с другой — не очень-то.

— Стало быть, сейчас она не с ним?

— Он говорит, что нет.

— Сомневаюсь, чтобы она стала беспокоиться по таким пустякам, как замужество, — рассудительно сказал Чесс. — Вот провести месяц где-нибудь во Флориде — это было бы в ее вкусе.

— Но ничего определенного ты сказать не можешь? Как она уезжала, ты не видел?

— Нет, — сказал он. — А если бы чего и знал, навряд ли бы сказал. Я хоть и подлец, но не до такой же степени.

— Ладно, и на том спасибо, — сказал я.

— Я в твоей благодарности не нуждаюсь, — буркнул Чесс.

Мы были уже у края озера. Я обогнал Чесса и вышел к маленькому причалу. Облокотился на деревянное ограждение и стал рассматривать сооружение, напоминающее летнюю беседку: две стенки, расположенные под прямым углом друг к другу. По верхнему краю стенку окаймляла деревянная панель, изображавшая крышу. Сзади подошел Билл Чесс и оперся на ограждение рядом со мной.

— Зря я поблагодарил тебя за выпивку, — сказал он.

— Ага. Рыба в озере есть?

— Хитрющие старые форелины. И все. Я-то сам не особо рыбачу. Неохота возиться. Извини, что-то я опять нахамил.

Я улыбнулся и перевесился через ограждение, глядя в глубь неподвижной воды. Если смотреть прямо в воду, она кажется зеленой. В глубине что-то шевельнулось и мелькнула зеленоватая тень.

— Это Дедушка, — сказал Чесс. — Посмотри, какой здоровый, сукин сын. И не стыдно ему, так разжирел.

Под водой вырисовывалось что-то похожее на настил. Я не мог понять, что это такое, и спросил Чесса.

— До того, как поставили плотину, там был причал для лодок. А потом из-за плотины вода поднялась, и старый причал ушел на шесть футов под воду.

Истрепанной веревкой к причалу была привязана лодка-плоскодонка. Она лежала на воде почти без движения. Воздух был чист и неподвижен, светило солнце, и все вокруг было наполнено спокойствием, какого никогда не ощутишь в городе. Я мог бы стоять здесь часами, если бы только имел право забыть про Дерека Кингсли, его жену и ее приятелей.

Я ощутил толчок в бок и услышал голос Чесса, прозвучавший как раскат горного грома. Чесс сказал:

— Посмотри!

Его жесткие пальцы так впились в мою руку, что я чуть не застонал. Глядя прямо вниз, Чесс всем телом навалился на ограждение, лицо его побледнело под загаром. Я тоже уставился на воду.

Из темноты, из-под края зеленого притопленного деревянного настила, что-то появилось, качнулось и опять скрылось из поля зрения.

Что-то чрезвычайно похожее на человеческую руку.

Билл Чесс резко выпрямился. Повернулся и, не произнося ни звука, пошел с причала. Склонился над грудой камней и принялся ее ворочать. Было слышно его тяжелое дыхание. Билл выворотил один камень, поднял его на грудь и зашагал с ним по причалу. Камень весил фунтов сто, не меньше. Мышцы на шее Чесса вздулись под загорелой кожей, как веревки. Сквозь плотно сжатые зубы со свистом вырывался воздух.

Дойдя до конца причала, Чесс встал поустойчивее и поднял камень вверх. На секунду застыл, на глаз прикидывая расстояние. Изо рта вылетел какой-то страдальческий звук, тело резко склонилось над задрожавшим ограждением, и тяжелый камень полетел в воду.

Нас обдало брызгами. Камень попал прямо в то место с краю притопленного настила, из-под которого то появлялось, то исчезало то самое нечто.

Поверхность озера вспенилась, по воде побежали круги, наконец послышался запоздалый звук треснувшего под водой дерева. Вдруг из-под воды выскочила старая гнилая доска, взмыла над поверхностью, шлепнулась и поплыла по воде.

Вода успокоилась. В глубине ее что-то шевельнулось. Что-то большое, черное и бесформенное, необычайно вяло и медленно, вращаясь, начало подниматься к поверхности. Я разглядел набухшую шерстяную ткань, кожаную куртку чернее чернил, широкие брюки. Разглядел туфли, а между ними и краем брюк — какое-то отвратительное вздутие. Увидел локон русых волос, на мгновение распрямившийся по поверхности, а потом опять свернувшийся.

То, что поднималось, перевернулось в воде еще раз — и показалась одутловатая рука, похожая на руку уродца. Потом показалось лицо. Распухшее, мясистое, бесформенное, без глаз, безо рта. Серая тестообразная плоть, кошмар с человеческими волосами.

На том месте, что когда-то было шеей, виднелось врезавшееся в кожу ожерелье из крупных, грубо обработанных зеленых камней; между камнями поблескивало что-то похожее на цепочку.

Билл Чесс с такой силой впился в ограждение, что у него побелели суставы пальцев.

— Мюриэл! — прохрипел он. — Боже правый, это же Мюриэл!

7

Через окно этого деревянного здания виден край стойки, заваленной пыльными папками. На застекленной двери облупившиеся черные надписи: «Начальник полиции. Начальник пожарной охраны. Городской констебль. Торговая палата» В нижнем углу к стеклу приклеена карточка ЮСО[8] и эмблема Красного Креста.

Я вошел. В одном углу стоит пузатая печка, в другом, рядом со стойкой, — письменный стол с откидной крышкой. На стене висит огромная голубая карта округа, рядом — вешалка с четырьмя крючками, на одном из которых висит обшарпанный, залатанный дождевик. На стойке по соседству с пыльными папками покоятся обыкновенная потрескавшаяся ручка, грязная промокашка и заляпанный пузырек высохших чернил. Стена над столом испещрена номерами телефонов. Цифры кривые, словно выведенные детской рукой, но написаны основательно, так просто их не сотрешь.

За столом на деревянном стуле сидит мужчина, ноги стоят вдоль плоских досок словно на лыжах. Справа от мужчины — плевательница таких размеров, что в ней можно было бы уместить свернутый кольцами брандспойт. На затылке мужчины сидит шляпа-стетсон, вся в пятнах от пота, безволосые руки удобно сложены на животе чуть выше пояса стираных-перестиранных штанов цвета хаки. Рубашка того же цвета, что и штаны, только еще сильнее вылинявшая. Все пуговицы застегнуты до самой толстой шеи, сверху красуется галстук. Волосы у мужчины мышино-коричневые, и лишь виски цвета старого снега. Сидит он большей частью на левом бедре, потому что на правом висит кобура, из которой на полфута высовывается рукоять солидного сорокапятидюймового револьвера. Один луч звезды, которая приколота к груди мужчины с левой стороны, погнут.

У мужчины большие уши, дружелюбные глаза, челюсти что-то медленно пережевывают, и вообще на вид он не опасней белки, только не такой подвижный. Мне он сразу понравился. Опершись о стойку, я посмотрел на него, он посмотрел на меня, кивнул и сплюнул в плевательницу с полпинты табачной слюны. Раздался противный шлепок.

Я закурил сигарету и осмотрелся, ища пепельницу.

— Сбрасывай прямо на пол, сынок, — дружелюбно разрешил крупный мужчина.

— Вы шериф Паттон?

Констебль и исполняющий обязанности шерифа. Представляю здесь закон. Система у нас выборная. Недавно двое довольно неплохих ребят тоже выставили свои кандидатуры, так что я могу и проиграть.

— Никто вас не обойдет, — заверил я. — Потому что вы здорово прославитесь.

— Вот как? — безразлично произнес Паттон и еще раз воспользовался плевательницей.

— Именно так, если только Малое Оленье озеро попадает под нашу юрисдикцию.

— Участок Кингсли? Конечно. Неужто же, сынок, там что-то стряслось?

— В озере мертвая женщина.

Это известие потрясло констебля. Он расцепил руки и почесал за ухом. Поднялся на ноги, взявшись за подлокотники стула и ловко отставив его назад. Встав, он оказался огромным, крепким мужчиной. Полнота не портила общего впечатления.

Я ее знаю?

— Мюриэл Чесс. Вы наверняка ее знаете. Это жена Билла Чесса.

— Конечно, я знаю Билла. — Его голос стал чуть тверже.

— Похоже на самоубийство. Она оставила записку, из которой ясно, что она просто уходит. Но, с другой стороны, это можно понять и как записку самоубийцы. Смотреть на нее не очень-то приятно. Вероятно, тело слишком долго пробыло в воде — около месяца. Таковы обстоятельства.

Паттон почесал за ухом.

— А что это за обстоятельства? — Теперь его глаза изучали мое лицо; медленно, спокойно, но все-таки изучали. Казалось, что бить тревогу констебль не спешит.

— Месяц назад между Чессами произошла ссора. Билл уехал на северный берег озера и отсутствовал несколько часов. Когда он вернулся, жены уже не было. С тех пор он ее не видел.

— Ясно. А ты, сынок, кто будешь?

— Моя фамилия Марло. Я приехал из Лос-Анджелеса, чтобы осмотреть участок Кингсли. Кингсли дал мне для Билла Чесса записку. Мы пошли вдоль озера и вышли на небольшой причал, который построили киношники. Стояли у ограждения, смотрели на воду, и из-под настила, к которому раньше причаливали лодки, показалось что-то похожее на руку. Билл бросил в то место тяжелый камень, и тело всплыло на поверхность.

Паттон смотрел на меня, в лице его не дрогнул ни один мускул.

— Послушайте, шериф, может быть, поедем туда прямо сейчас? Человек там один совсем и чуть с ума не сошел от потрясения.

— У него есть что выпить?

— Когда я уезжал, оставалось совсем немного. У меня была пинта, но за разговором мы почти всю ее выпили.

Паттон подошел к столу с откидной крышкой и отпер ящик. Вынул три или четыре бутылки и посмотрел их на свет.

— Вот пузырек почти полный, — сказал он, похлопав одну бутылку. — «Маунт Вернон». Это его заберет. Власти округа не выделяют мне денег на спиртное для непредвиденных ситуаций, вот и приходится урывать понемногу то здесь, то там. Сам-то я не употребляю. Никогда не понимал людей, которые напиваются.