Адам Холл

Мат красному королю

Ход первый

Той ночью, когда погиб Брейн, прошел дождь.

Он хлынул разом, как это бывает летом, заставляя людей поспешно складывать шезлонги, искать укрытия под деревьями, нырять в подъезды, толпиться на порогах магазинов на Оксфорд-стрит и под навесами на автостоянках. Этот короткий и ласковый дождик умерил жар длинного летнего дня перед самым наступлением темноты, умыл и напоил его, отправляя ко сну.

К полуночи небо от Доггер-банки[1] до островов Сцилли снова очистилось, и половинка луны воцарилась на нем словно королева. К трем часам ночи с крыш и тротуаров, где горели фонари, сошел влажный блеск, и пыль вновь завладела городом; но за его пределами листья все еще оставались зелеными и свежими, а там, где над дорогами нависали деревья, сохранились лужи с дрожащим в них отражением луны.

Серая машина, в эти ранние часы больше похожая на привидение, двигалась по направлению к Лондону и вскоре пересекла границу графства Суррей. Часы на панели управления показывали пять минут четвертого. После дорожного столба с указателем «Саут-Нолл» стрелка спидометра полезла вверх, к следующей цифре.

Бишоп смертельно устал. Он ехал почти весь предыдущий день и целую ночь; уже наступало утро следующего дня, и ему приходилось часто моргать, всматриваясь в освещенный фарами участок дороги. Там, где шоссе шло прямо, луч света через несколько сотен ярдов растворялся в темноте, на повороте же быстро набирал яркость, изредка выхватывая светящиеся глаза или взмах крыльев.

Вскоре после Саут-Нолла дорога стала темной. Здесь дождь шел дольше, чем в других местах. Свет фар приобрел желтый оттенок; живая изгородь смотрелась зеленее; шины скрипели на мокром асфальте.

Индикатор показывал, что осталось только три галлона бензина, и Бишоп раздумывал, дотянет ли до Лондона или лучше свернуть на Доркинг-Роуд, сделать крюк в несколько миль и заполнить там бак в работающем ночью гараже. Удлинять путь, однако, не хотелось, и он решил рискнуть. Громадный «роллс-ройс» бесшумно летел сквозь лунный свет, и Бишопу казалось, что даже без горючего он домчит не только до Лондона, но и куда угодно, хоть на край земли. Этот классический автомобиль, созданный конструкторским гением английской промышленности, после трехсот миль пути обретал, казалось, в сиянии луны собственный норов и ему не нужен был бензин, ибо горючее принадлежит к числу тех вещей, которые имеют значение только в дневное время.

На одном из поворотов нолльского холма показалась встречная машина. Сначала фары ее мигали сквозь ветви деревьев, потом вспышки стали ярче. Бишоп притушил огни, но другой водитель не последовал его примеру. Свет фар встречной машины слепил глаза, ярко озаряя серый лимузин и превращая его в сверкающее белое пятно, отбрасывающее блики во всех направлениях. Вспыхнуло даже зеркало, куда свет попал, отразившись, видимо, от заднего стекла.

Совершенно ослепленный, Бишоп дважды мигнул фарами, призывая водителя соблюдать правила хорошего тона. Встречная машина уже надвигалась на него. И тут Бишоп понял, что происходит нечто странное. Он прижался к самому краю шоссе, используя последний свободный участок пространства между крылом автомобиля и крутой стеной скалы, которой ограничивалась дорога. Бишопа это спасло, и тот, другой, стремительно пролетел мимо, чуть не срезав багажник «роллс-ройса».

Бишоп затормозил возле самой отвесной скалы. По другой стороне дороги шла широкая ограда, выкрашенная полосами в черный и белый цвет для лучшей видимости. Бешеная «вентура» врезалась в нее со страшным треском, пробив насквозь. За ограждением начинался крутой, поросший деревьями склон. Когда Бишоп выбрался из машины, «вентура» уже нырнула вниз, а пока он бежал через дорогу, раздался удар такой мощности, что он явно мог быть только последним. Потом стало тихо, слышны были только шаги Бишопа.

Он бежал по мокрым листьям, по белой разметочной линии, по темным тормозным следам, оставленным колесами «вентуры». Дорогу возле сломанного ограждения словно изморозью покрыло мелко битым стеклом. Бросившись в пробоину, Бишоп прикидывал, успеет ли спуститься, прежде чем вспыхнет пламя, и в то же время спрашивал себя: а имеет ли это какое-то значение? Ничего не могло сохраниться от «вентуры», проломившей ограждение на такой скорости, и человек, оказавшись в центре мешанины из металла и дерева, вряд ли имел шанс выжить.

Сбегая по темному, заросшему травой скользкому склону, Бишоп оцарапал скулу о сломанную ветку дерева. Хрустнула попавшая под ногу жестяная банка, и он выбросил вперед руку, чтобы не наткнуться на сук. Внизу слева виднелись темные очертания автомобиля. В тусклом холодном свете луны он был похож на мертвого слона, застрявшего между деревьев. Скрещенные тени ветвей, пятна листьев создавали причудливый узор на земле. Свет дрожал на стальном диске крутившегося колеса — переднего левого, — все еще сохранявшего остатки прежней энергии. Машина лежала на боку.

Бишоп посмотрел на водителя, потом выпрямился и отступил назад. В этом тихом месте двигались только он да колесо. Оно крутилось все медленнее и медленнее, треснувший роликовый подшипник чуть слышно поскрипывал. Взгляд Бишопа отметил, что колесо перекошено. Еще минуту оно вращалось, деформированная его часть вместе с мерцающим на ней листиком отклонялась… отклонялась… отклонялась. Наконец колесо остановилось, но возникла оптическая иллюзия, будто оно медленно двинулось в обратном направлении. Потом даже это обманное вращение прекратилось, и колесо замерло.

Пока Бишоп стоял внизу, с дороги послышались звуки подъезжавшей на большой скорости машины. Она замедлила ход, водитель явно увидел проломленное заграждение и стеклянную изморозь на дороге. Заскрипели тормоза, машина дала задний ход, потом остановилась. Двигатель смолк, хлопнула дверца, эхом прозвучали торопливые шаги.

К разбитой машине кто-то спускался. Толчками приближалось бледное пятно лица; шаг был неровным, ноги скользили по склону. Постепенно прорисовывались подробности: распущенные темные волосы, тускло-красный цвет помады на губах. Поблескивал в темноте браслет.

Бишоп слышал, как женщина перевела дыхание. Она чуть не бросилась к смятой машине, но взяла себя в руки и остановилась неподалеку, глядя на него.

Тихие звуки ворвались в тишину — какая-то жидкость, то ли вода, то ли бензин, закапала, ударяясь о землю. Паузы между каплями становились все короче — кап-кап-кап, удары учащались, быстрее, быстрее, и наконец слились в непрерывную струйку. Потом вновь наступила тишина.

— Здесь уже ничем не поможешь, — сказал Бишоп.

— Откуда вы знаете?

Женщина двинулась к машине, и ему пришлось быстро обойти вокруг и встать у нее на пути. Она снизу посмотрела ему в лицо и вновь спросила:

— Откуда вы знаете?

Решительным жестом он предложил ей отвернуться от машины.

— Вы должны поверить мне на слово.

Некоторое время она стояла совершенно неподвижно, глядя себе под ноги. В воздухе витал запах бензина. Текло явно из бака, а не из радиатора.

Бишоп рассматривал женщину: молодая, стройная, дорого одетая; она, казалось, совершенно забыла о его присутствии, застыла в неподвижности словно сфинкс. Внезапно она вскинула голову и устремилась вверх по склону. На высоких каблуках это было непросто. Бишоп догнал женщину и пошел рядом, помогая в трудных местах — там, где были кусты, где встречалась темная, пропитанная влагой земля. Раз она поскользнулась, и он подхватил ее; в такую теплую ночь рука ее оказалась ледяной.

Они выбрались наверх, к пробитому ограждению. Женщина обернулась, вглядываясь в деревья, и через минуту проговорила ровным, бесцветным голосом:

— Я знала его.

Бишоп бросил на нее быстрый взгляд.

— Да? — сказал он. — Мне жаль…

Она повернулась, и они перебрались через пробоину на проезжую часть дороги.

— Я поеду позвоню в полицию, — сказал Бишоп. — Там, внизу, у подножия холма, есть телефонная будка.

Пока он говорил, женщина отошла легким быстрым шагом и села в свою машину. Дверца закрылась, заработал двигатель. Аккуратно развернувшись, она помчалась вверх по холму. Дорога загибалась на повороте, и поэтому вскоре исчезли из виду даже красные задние огни. Некоторое время еще слышался звук работающего двигателя, но и он наконец стих. Столь быстрое появление и исчезновение женщины показалось Бишопу довольно странным.

Позвонив из телефонной будки, он снова подъехал к дыре в ограждении, выключил зажигание и стал ждать. Полицейские появились через несколько минут: яркий свет фар, нарастающий шум двигателей, шуршание шин по мокрому асфальту. Щелканье дверных замков, торопливые шаги: «Мистер Бишоп?»

Он утвердительно кивнул и выбрался из машины. Когда полицейские пробирались через ограждение, подъехала «скорая помощь»; она смотрелась здесь слишком роскошно со своей сияющей бежевой полировкой и горящим внутри уютным светом. Бишоп пошел вниз по склону. С листьев все еще капала оставшаяся после дождя влага. Внизу два человека осматривали водителя разбитой «вентуры». Бишоп наблюдал за их лицами. Один чуть прищурил глаза, выражение лица другого не изменилось. Можно было подумать, что он видит обычную вещь, что-то вполне нормальное.

Подошла бригада «скорой помощи», и полицейские принялись за свою работу. Пока Бишоп давал краткие показания, прибыл подъемный кран и остановился на краю дороги. Вскоре сквозь деревья пробился луч света, отыскивая разбитый автомобиль. Лица стали казаться еще бледнее.

С дороги послышался чей-то голос. Возле дыры в ограждении сметали стекло. Это напомнило Бишопу эпизод из далекого прошлого: усталый официант собирает остатки битого стекла с пола приблизительно в такое же время. У метлы на дороге тот же шуршащий ритм — медленный и философский: это, мол, не последнее разбитое стекло в мире, завтра будет еще, звонкие осколки — неизбежный продукт жизнедеятельности всякого человеческого сообщества.

Закончив с показаниями, Бишоп полез вверх по склону. Бригада «скорой помощи» уже поднялась вместе с носилками и тем, что было закрыто на них одеялом. За это время прибыло еще несколько полицейских, они измеряли следы, оставленные колесами. Все делалось очень спокойно и споро: люди, переговаривающиеся тихими голосами, витки рулетки, вспышки фонарей, огоньки сигарет, покашливание. До Бишопа донеслось недоуменное бормотание. Он различал только отдельные слова: «Файрстоун»… «Данлоп»… «Микелин»… «Здесь вот развернулся». Поняв, в чем дело, Бишоп подошел ближе.

— Данлопские шины — мои, — сказал он. — Не знаю, какие были у него, а третий след принадлежит машине французской марки «диланж», у нее могли быть шины «микелин». Эта машина подъехала сверху, остановилась, дала задний ход вот здесь, до заграждения. Потом она развернулась на дороге и поехала обратно вверх по холму.

Полицейские кивнули в ответ, еще раз тщательно проверили измерения и теперь, казалось, были удовлетворены. Подъемный кран тяжело разворачивался; он отбывал, не достав разбитую машину; наверное, эту работу оставили на дневное время. «Скорая помощь» давно уехала. Бишоп сел в машину и тоже отправился в путь, окончательно решив свернуть на Доркинг-Роуд и заправиться бензином.

В гараже, пока заполнялся бак, он осмотрел заднее крыло, которое задела «вентура». Повреждение было небольшим, просто вмятина, и на этом месте осталось пятно кремовой краски. В ожидании сдачи Бишоп вспомнил о сером «диланже» и о женщине. Хотелось бы знать, отчего она исчезла таким странным образом, сказав всего три слова, причем скорее для себя, чем для него. И почему она развернулась, не продолжила путь, а направилась обратно — туда, откуда приехала?

Женщина сказала, что знает человека в разбившейся машине. Может быть, они ехали куда-то вместе, друг за другом. Она двигалась за ним; он выбыл, и ей ничего не оставалось, как вернуться. Куда бы они ни ехали, это уже не имело значения.

Бишоп отогнал от себя мысли и отправился домой. Добрался он только к пяти часам, отнял носовой платок от царапины на подбородке и принял холодный душ, смывая с себя все триста пятьдесят миль пути. Уже светало; он задернул шторы и лег в постель, стараясь заснуть. Тело ныло от усталости, но голова оставалась ясной, и сон не приходил.

А подумать было о чем: не только о том, как авария деформирует человеческое тело, придавая ему самые чудовищные формы; не только о том, как бы ему самому разнесло башку, если бы не удалось избежать столкновения, но — и о женщине. О ледяном холоде ее рук, когда он поддержал ее; о спокойствии, с которым она сообщила, что знает погибшего; о том, как она странно уехала.

И еще ее глаза. Ярко-синие на очень привлекательном лице, служащем скорее фоном для них. Когда она смотрела на Бишопа поверх разбитого автомобиля, они были огромными, холодными и спокойными. Они ничего не выражали: ни боли, ни сожаления, ни потрясения.

Бишоп не мог уснуть, к тому же сквозь шторы уже пробивался яркий дневной свет. Но даже если бы было темно, все равно эта женщина лишила его покоя.

Ход второй

Мисс Горриндж стирала пыль с письменного стола. Он был очень большим, сделанным из дуба, и каждое утро требовалось не меньше получаса, чтобы привести его в порядок. Вернее, три минуты на пыль, а остальное время уходило на то, чтобы убрать со стола все, а потом расставить и разложить снова в том же порядке: телефон цвета слоновой кости, стопа журналов, скопившихся за несколько месяцев, сигаретница из сандалового дерева, китайские нефритовые статуэтки, пепельница, табакерка, подставка для сигар, бумага для заметок в футляре, кактусы, несколько зажигалок, ножи для бумаги, книги, скрепки, блок почтовой бумаги, карандаши, сургуч, подсвечники, стеклянные пресс-папье, кусок влажной глины… Мисс Горриндж смотрела на кусок глины. Это что-то новое.

Почти каждое утро на столе появлялось нечто новое. Вчера Бишоп познакомился с Клиффордом Муром, который и сунул ему эту глину. В руках Мура это был несозданный шедевр, материал для гения. В руках же Бишопа он останется куском глины — навсегда. Правда, Бишоп попытается вылепить из него какую-нибудь фигурку, прежде чем выбросит и откажется от мысли быть скульптором. А если он встретит Арнольда Стоковски, на его письменном столе появится виолончель. Или познакомится с каменщиком, и тогда стол украсят ящик цемента и мастерок.

Мисс Горриндж, конечно, мысленно преувеличивала, складывая журналы возле телефона; но как-то раз утром она действительно нашла на этом столе старый водолазный шлем. Бишоп купил его на одном из аукционов, потому что, как он выразился, его интересовали рыбы. Целый день он провел, полируя шлем до блеска, надевая на голову и разглядывая через стекло комнату, словно пьяная сомнамбула. Теперь, перевернутый, заполненный землей и засаженный геранью, шлем превратился в цветочный горшок и висел в небольшом зимнем садике позади дома.

Мисс Горриндж держала в руках комок глины, вдыхая его приятный запах, когда в комнату вошел Бишоп. Было семь часов утра, а он уже оделся.

Взглянув на него, мисс Горриндж спокойно сказала:

— Твои часы спешат. Еще рано.

Бишоп вяло бродил по комнате, заложив руки за спину. Она тихо вздохнула, наблюдая за ним и стараясь определить, в каком он настроении. Настроений у него имелось множество, все разные, но они никогда не проявлялись бурно. Если, например, бешенство, то холодное. На этот раз настроение Бишопа легко угадывалось — знакомое «статическое беспокойство». Что-то случилось ночью.

— Что случилось ночью? — спросила мисс Горриндж.

Бишоп смотрел, как она ставит китайский нефритовый кувшинчик рядом с табакеркой; комок глины лежал на листе бумаги. Он так и знал, что Горри все сразу поймет. Он помнил, как год назад она вошла к нему в комнату и положила на письменный стол телеграмму:


«У острова Тенериф в желудке мертвой акулы найдены покрытые лаком женские ногти. Интересно, Бишоп?»


Через месяц в Кейптауне арестовали стюарда одного из судов, и Бишоп восстановил в памяти факты, чтобы записать их в свой журнал: убийство оказалось не безупречным, не достигло совершенства, поскольку акула сохранила свидетельства преступления; но Горри задала ему тогда работенку. Среднего возраста, консервативная, с дипломом Оксфорда и страстью к вышиванию, родная тетя и одновременно секретарь Бишопа, Вера Горриндж обладала феноменальной способностью чуять фантастическое, невероятное, жуткое и мрачное.

Бишоп не торопясь добрел до стола и уперся руками в край, выискивая среди безделушек свою пенковую трубку. Набивая ее табаком, он пробормотал, не поднимая глаз:

— Мне нравится этот фартук. Очень милый.

— Спасибо, Хьюго.

Она двинулась с тряпкой через комнату к роялю «Бехштейн». Этот фартук с цветочным узором мисс Горриндж разыскала вчера в магазинчике на дальней улочке, где ему не знали цены. Он был сшит из бирманского шелка и стоил пять шиллингов. Продавец называл его «передником». Она чувствовала себя скупердяйкой, когда покупала его.

— Что ты сделал с машиной? — спросила она. — Крыло поцарапано.

Он сидел в резном кресле за письменным столом, откинувшись назад и следя за солнечным зайчиком, поселившимся в викторианском стеклянном пресс-папье.

— Задело рикошетом.

— По чьей вине?

— Другого парня.

В комнате прозвучало тусклое «ля», когда мисс Горриндж стала протирать клавиатуру.

— Ты записал его номер?

— Да.

Она закрыла крышку и взяла вазу для цветов.

— Мне не нравятся вмятины на твоей машине. Потребуй с него хорошую компенсацию.

Вернувшись через полчаса, она застала его все так же сидящим в кресле с рассеянным видом.

— Ты позавтракал, Хьюго?

— А?

— Зав-трак, — мягко повторила она. — Съел что-нибудь?

— Нет.

Мисс Горриндж, покачав головой, снова вышла. Он был в «глубоком трансе», так теперь называлось его настроение. Оно случалось обычно после бессонных ночей. В таком настроении он становился неодушевленным предметом, частью обстановки. Если так продлится до обеда, она смахнет с него пыль тряпкой и оставит до завтрашнего утра.

Бишоп был таким и в обед, но мисс Горриндж принесла с собой дневную газету и рискнула прервать его размышления.

— Хьюго.

— М-м?

— Этот человек — Брейн.

Она уселась за свой письменный стол возле стены. Порядком и тщательностью он так отличался от стола Бишопа, что вряд ли можно было называть одним словом два таких разных предмета.

— Кто? — переспросил Бишоп. Пепел упал с его трубки на брюки. Он осторожно собрал его.

— Дэвид Брейн. Покойный.

— Я его не знаю, — раздраженно ответил Бишоп. — К тому же, раз покойный, то поздно о нем и говорить.

Она принялась читать газету вслух:

— Сегодня рано утром на повороте дороги на Нолл-Хилл, графство Суррей, занесло машину марки «вентура», и она разбилась, упав с крутого склона. Единственным пассажиром в ней был водитель, Дэвид Брейн, тридцати пяти лет, директор компании. Смерть наступила мгновенно. На место происшествия — это один из самых опасных холмов северо-восточной Англии — полицию вызвал водитель другой машины, которую «вентура» слегка задела, когда ее вынесло с дороги. Это восьмая авария на Нолл-Хилл в нынешнем году, причем вторая со смертельным исходом.

Когда мисс Горриндж закончила, Бишоп сказал:

— А-а. Вот как, значит, его звали. Я не знал.

— Не об этом ли ты думаешь все утро, Хьюго?

— Полагаю, об этом, да. — Голос его звучал более определенно. — Хотя нет никаких оснований. Это действительно похоже на несчастный случай.

— А ты сомневаешься, что произошел несчастный случай?

— У меня нет оснований сомневаться. Вообще нет оснований думать об этом. — Он дотронулся до резного орнамента на столе, следя, как отражается в нем солнечный свет. — Но есть тут что-то странное. Как ты догадалась, что я имею к этому отношение?

— По дороге домой ты не мог миновать Нолл-Хилл. Время тоже совпадает. К тому же у машины помято крыло. Ты был тем водителем, который вызвал полицию?

— Да.

Бишоп встал и принялся бродить по комнате, рассказывая о происшествии на холме. Несколько минут было тихо, потом мисс Горриндж сказала:

— Больше всего тебя интересует женщина.

— Верно.

— Какая она, расскажи поподробней.

— Жестокая. Холодная и жестокая. Не знаю, насколько близко она была знакома с этим человеком — Брейном?..

— Дэвид Брейн.

— Но даже если бы она его совсем не знала, должна же была авария как-то потрясти ее. Это было бы естественно. Но что бы там ни происходило у нее внутри, в глазах не отразилось ничего.

— А что было в глазах?

— Секс.

Вера Горриндж обратила к нему вопрошающий взгляд.

— Секс?

— Секс и ничего больше. Думаю, для остального просто не остается места.

— Не хочешь ли ты сказать, что она соблазняла тебя фактически возле трупа?

Бишоп взял в руки книгу и заглянул в нее.

— О, нет. Но глаза, словно ядовитые орхидеи, понимаешь? Глубокие и мерцающие. Глаза нимфоманки.[2]

— Если бы на ней были галоши и пенсне, — осторожно заметила мисс Горриндж, — тебя так же интересовала бы эта авария?

Бишоп отложил книгу и встал, покачиваясь с носка на пятку.

— Нет. Думаю, крушения вообще бы не было, носи она галоши и пенсне. У таких женщин иная природа. Ты понимаешь, о чем я говорю, Горри?

— Ты хочешь сказать, что в такого рода ситуациях встречаются определенного типа женщины?

— Правильно. Нимфоманки подобны невзорвавшейся бомбе, и мужчины приходят в такое неописуемое возбуждение, что либо бегут от них сломя голову, либо пытаются достать из них взрыватель. — Он задумчиво посмотрел на мисс Горриндж. — Жаль, что тебя там не было. Трудно передать ту атмосферу на словах. Если хочешь, можешь считать, что я влюбился в сирену, в бездушную соблазнительницу и стараюсь нагнать таинственности. Думай так, я не стану тебя осуждать.

Мисс Горриндж покачала головой.

— Нет, только не ты. На тебя это не похоже. У тебя слишком чувствительные антенны, и если ты их выставляешь наружу, улавливая изменения в атмосфере, ошибок быть не может. — Она стала вырезать из газеты статью об аварии Брейна. — А вот это в твоем духе. Тебя не мог бы задеть бампером ни пьяный, ни новичок; только мужчина, который связан с такой женщиной. И оба несутся ночью как сумасшедшие.

Она потянулась к скоросшивателю за спиной и подшила туда вырезку из газеты.

— Если это перерастет в расследование, Хьюго, оно станет первым делом, на которое ты вышел сам и совершенно случайно. Такого еще не бывало.

— Да. — Он не слушал.

— Хочешь, чтобы я собрала информацию?

— М-м?

— Ин-фор-ма-ция. Нужна тебе?

Он снова подошел к письменному столу.

— Не знаю, Горри.

Долгое время мисс Горриндж сидела тихо. Она понимала, что Бишоп бродит сейчас там, среди деревьев, где валяется разбитая машина, принюхиваясь к запахам, прислушиваясь к интонациям женского голоса, вглядываясь в ее лицо, вспоминая мельчайшие детали, которые потускнеют и расплывутся к завтрашнему дню, если не ухватить их сейчас и не наполнить живыми пока красками. Его не было в этой комнате. Он снова переместился в графство Суррей с чем-то вроде сачка для бабочек и теперь охотился там за летучими впечатлениями.

Бишоп поднялся так неожиданно, что мисс Горриндж вздрогнула.

— Информация о чем? — энергично спросил он.

— О Дэвиде Брейне, его прошлом. О женщине, кто она…

— Ты сможешь узнать ее имя?

— Думаю, да.

— Прекрасно. Займись этим.

— Это будет нелегко, Хьюго. Я не могу сосредоточиться, когда ты бегаешь по комнате взад-вперед. Может, тебе поехать пообедать? Куда-нибудь подальше, скажем, в Корнуолл?

— Ты ведь знаешь, я только что оттуда вернулся.

Он уже открывал дверь, когда она посоветовала:

— Оставь немного свободного времени. Может, мне удастся договориться, чтобы та женщина встретилась с тобой. Ты хотел бы снова с ней увидеться?

— Да.

Когда Бишоп ушел, мисс Горриндж поставила телефонный аппарат к себе на стол. За следующие два часа она сделала тринадцать звонков и, прежде чем уйти, оставила для Бишопа записку:


Мелоди Карр. Похоже, псевдоним. Настоящее имя, вероятно, Мэгги Хиггенботам. Постараюсь устроить тебе встречу с ней. Ты прав, это не женщина, а порох, настоянный на цианистом калии. Пошла покупать тебе саван.


* * *

Днем Бишоп поспал четыре часа, а когда проснулся, мисс Горриндж все еще не вернулась. Она пришла только около десяти вечера и нашла записку: «Копакабана». Она тут же позвонила в этот ресторан, но ей сказали, что мистер Бишоп пять минут назад уехал домой. Она стала ждать, и как только он вошел, сообщила:

— Я не смогла организовать тебе это знакомство, Хьюго. Но она сейчас в ресторане «Ромеро». Если хочешь, загляни туда.

— Я не член их клуба.

— Тедди Уинслоу мог бы провести тебя.

— Когда?

— Как только ты позвонишь ему.

— Ты творишь чудеса, Горри.

— Нет, просто хорошо работаю.

— Как ты ее нашла?

— Обзвонила всех распутников в городе.

На лице Бишопа появилась запоздалая улыбка.

— Интересный подход. Но я бы не назвал Тедди распутником.

— Как плохо ты знаешь своих друзей, — сказала мисс Горриндж. — Так ты едешь?

— Да. Я много думал об этой катастрофе. И даже додумывал кое-что, фантазировал, чтобы восполнить недостающие детали. — Он забрал себе телефон. — Ну так какова ситуация, Горри?

— Никаких затруднений. Женщина, с которой ты хотел встретиться, сидит сейчас в «Ромеро». Тедди с радостью возьмет тебя с собой в качестве гостя, но платишь ты. Он опять недавно разбил свой самолет и теперь живет на бутербродах.

— А как его шея?

— Пока не сломал.

— Насколько хорошо он знает Мелоди Карр?

— Едва ли вообще ее знает — не испытывал желания познакомиться. Тебя он не сможет представить, но я полагаю, происшествие последней ночи дает тебе право самому подойти к даме. Скорее всего, ее должны одолевать элегантные молодые джентльмены. Тедди говорит, они летят к ней как на огонь. Надеюсь, ты догадаешься пододеть асбестовый жилет?

Мисс Горриндж на этом вышла, оставив Бишопа с телефоном наедине.



Уинслоу ждал на верхней ступеньке «Скайхай-Клаб» — высокий, широкоплечий и краснолицый. Бишоп открыл дверцу машины, и он забрался, устраиваясь на сиденье рядом, как боров в болоте.

— Так и знал, что ты не захочешь войти, — сказал Тедди, жизнерадостно улыбаясь.

«Скайхай-Клаб» — плебейское местечко, где собираются невзрачные дебютанты воздухоплаванья и бывшие офицеры английских ВВС. Поэтому Бишоп тактично ответил:

— Ну, я хотел услышать драматическую историю твоей воздушной катастрофы, а тебе пришлось бы повторять ее при них еще раз для меня. Что случилось-то?

Они ехали по Мэлл-стрит. Уинслоу с мрачным видом ответил:

— Ничего. Даже пожара не было. Просто у меня кончилось горючее, и я плюхнулся в болото в графстве Эссекс. Наглотался тамошней тины. Меня чуть не выставили с позором из клуба… Зачем тебе, черт возьми, потребовалось встречаться с этой женщиной?

— Она меня заинтересовала.

— Она интересует многих мужчин. Настоящая вавилонская блудница. Никогда бы не подумал, что она в твоем вкусе.

Они проехали по Гросвенор-стрит до площади с тем же названием. В середине Парк-Лейн Бишоп увидел серую, с красноватым отливом машину марки «диланж», припаркованную возле «Ромеро».

— Вон ее машина, — кивнул Уинслоу. — Серая безделушка.

Они выбрались из почтенного «роллс-ройса».

— Знаю, — бросил Бишоп.

— Ты знаешь ее машину?

— Да. Видел вчера ночью. — Пока они шли к клубу, он спросил: — Тебе знаком человек по имени Дэвид Брейн?

Уинслоу ответил, что видел его однажды.

— Он погиб сегодня ночью.

Уинслоу внимательно посмотрел Бишопу в лицо.

— Странный ты парень, Хьюго. Куда ни пойдешь, всегда за тобой вьется легкий аромат свежевыструганного гроба. Последний раз, когда мы с тобой ужинали, явился какой-то верзила в сапогах и сказал, что Симпсона или Томпсона вытащили из Темзы и тебе надо идти опознавать останки. И все это — едва мы закурили.

— Но я ведь извинился.

— Не в этом дело. Я в общем-то никогда не знал, чем ты зарабатываешь на жизнь, но теперь начинаю подозревать, что ты первоклассный поставщик клиентов для похоронных бюро.

Они сели за столик недалеко от эстрады. Был понедельник, и народу собралось немного. Небольшой итальянский оркестр что-то ненавязчиво наигрывал, словно напевающий себе под нос человек.

Бишоп сел спиной к стене, и ему было видно почти всех в зале.

— Что будем пить? — спросил Уинслоу. Пухлое лицо его стало задумчивым. Он уже было причислил Бишопа к разряду неуемных бабников, но теперь сюда вплелась смерть, и вечер становился серьезным. Уинслоу это, в общем-то, больше нравилось, но нагоняло тоску.

— Мне как-то все равно, — ответил Бишоп.

— Ну, я бы предпочел бренди.

— Хорошо, давай возьмем бренди.

Уинслоу заказал бутылку, и они закурили.

— Где она? — спросил Тедди.

Бишоп бросил взгляд через левое плечо.

— Вон там. Сидит одна.

Уинслоу медленно повернулся всем телом, кладя руку с сигаретой на спинку кресла.

Мелоди Карр сидела за маленьким столиком у дальнего края эстрады. Перед ней находились бокал и небольшая, украшенная драгоценными камнями сумочка. Женщина спокойно разрывала на части полоску бумаги — очень медленно, рационально и методично: пополам, еще раз пополам и еще раз пополам. Когда слой оказался слишком толстым, она разделила его на две части и принялась рвать каждую стопку в отдельности, не прекращая своего занятия до тех пор, пока клочки бумаги не стали размером с конфетти. Тогда она сложила их в пепельницу и огляделась вокруг, словно вспомнила, что сидит здесь не одна.

Через несколько минут Уинслоу посмотрел на Бишопа с нарочито непроницаемым видом и задал вопрос:

— Как погиб Брейн? Расскажи.

Принесли бутылку бренди. Уинслоу наполовину наполнил стаканы.

— Как насчет имбирного пива? — предложил он.

Бишоп кивнул, и они сделали заказ.

— Его занесло на дороге, — ответил на вопрос Бишоп, — а я проезжал мимо и остановился помочь. Потом подъехала эта женщина.

— Брейн сразу умер?

— Да.

Уинслоу взял стакан в руку, рассматривая сквозь бренди бледный отпечаток ладони.

Бишоп наблюдал за женщиной. На ней было переливчато-синее платье, обнажавшее плечи — довольно загорелые; видимо, немало времени она проводила на солнце.

Уинслоу нахмурился:

— Согласен, Хьюго, она несколько странная особа. Редкая женщина решится прийти сюда одна, сидеть и пить в одиночестве.

— Возможно, она кого-то ждет.

— Ну нет, он должен был встретить ее где-то, по крайней мере у входа, и привести сюда. К тому же, разве похоже, чтобы она кого-то ждала?

— Не похоже, — согласился Бишоп. Уинслоу слегка раздражал его. Хотелось просто посидеть, подумать, понаблюдать за женщиной.

— А что связывает ее с Брейном?

— Она сказала, что знала его.

— Очень близко?

— Не знаю, — ответил Бишоп. — Но чутье подсказывает мне, что близко.

Круглое красное лицо Уинслоу качнулось, когда он осматривал зал.

— Не сказать, чтобы она была в глубоком горе. Даже если она его мало знала, могла бы побольше погоревать. Такое впечатление, что она здесь что-то празднует, спокойненько пьет сама с собой.

— Пожалуй, именно этим она и занимается, — согласился Бишоп.

Минут десять они сидели, не проронив ни слова. Бишоп имел возможность рассмотреть женщину. Уинслоу выпил еще два бренди и стал чувствовать себя свободнее. Он почти не пил последние два месяца, с тех пор как разбил самолет, поскольку угодил он не в болото, как говорил, а в коровник. Пламя охватило самолет, пока он старался вытащить свое большое тело из кабины и сползти с рухнувшей крыши. Под ней были коровы; они мычали и ревели не переставая. Уинслоу пробился сквозь огонь и сделал все возможное, чтобы помочь работникам фермы вывести животных. Пять коров они спасли. Две сгорели.

Друзьям Уинслоу не рассказывал этого. Те, кому довелось прочитать несколько строк в газете, поворчали на его счет и всё. Остальные, такие, как Бишоп, поверили, что он приземлился в болото. Уинслоу не хотелось рассказывать о пожаре и о коровах. Он очень жалел их, они были такими кроткими. Долгое время будет его преследовать их мычание, эти предсмертные звуки, доносившиеся из клубов дыма и пламени…

Он налил еще бренди в оба стакана и сказал:

— Давай, Хьюго, действуй. Иди к ней прямиком и представься. Разве не для этого я тебя сюда привел?

Бишоп ничего не ответил. Он весь ушел в свои мысли. И Уинслоу знал, что с таким же успехом мог бы говорить сам с собой все то время, пока на худом тонком лице Бишопа сохранялась непроницаемая маска.

— Ты пришел сюда не ради меня, — задумчиво пробормотал Уинслоу. — Если бы она сидела в другом клубе, скажем в «Тулио» или в «Золотой луне», ты обратился бы к Бобу Личу или Тони Коксу, и я бы даже не узнал, что ты вернулся в город, пока не прочитал бы твое имя в какой-нибудь газете. Но вот мы здесь, и она тоже тут. Непреодолимая сила пришла… пришла в соприкосновение с непреклонной… непреклонной… чем?

— Волей.

Уинслоу вскинул свою большую красивую голову.

— А, так ты слушаешь… — Он серьезно смотрел на Бишопа. — Это мой последний бокал! Не хочу набраться, а то что-нибудь пропущу. Сегодня здесь сошлись два компонента взрывоопасной смеси, они в любой момент могут соединиться. И я хочу быть достаточно трезвым, чтобы оценить ударную силу этого взрыва.

Бишоп улыбнулся. Ему нравился Уинслоу. Он хотел расспросить его о крушении, о болоте, узнать, откуда на его левом запястье шрам от ожога, но знал, что это бесполезно. Уинслоу всегда предпочитал хранить свою жизнь в секрете.

— Никакого взрыва не будет, Тедди, — сказал Бишоп.

— Но я на тебя полагаюсь.

— Нет, я ненадежный.

Уинслоу покачал головой и закурил сигарету.

— Мне уже приходилось раньше видеть тебя в деле. Поэтому я просто считаю до десяти и потом прячу голову.

Бишоп повернулся и взглянул поверх сцепленных рук.

Мелоди Карр сидела, глядя в никуда. Бишоп подумал, что если бы все сейчас встали и ушли из-за столов, Мелоди Карр осталась бы так же сидеть со своими обнаженными загорелыми плечами перед бокалом и пепельницей, заполненной крошечными клочками рваной бумаги. Она не видела огней, не слышала музыки, не чувствовала тепла, не ощущала присутствия людей. Никакой приятель к ней не придет. Никто не заговорит с ней, не потревожит, не решится вторгнуться в это маленькое царство тишины и покоя. Она уединилась в отдельной комнате с невидимыми стенами, дверь в которую была заперта для других.

Прошло довольно много времени, прежде чем Уинслоу спросил:

— Какое самое первое слово ты от нее услышал?

Бишоп удивился направлению его мыслей.

— Она спросила, откуда я знаю, что Брейн мертв, — ответил он.

— И откуда ты знал?

— Иногда смерть бывает не такой уж невидимой.

— О боже. Это может случиться с каждым. Когда-нибудь произойдет и со мной. Как-то мне пришлось учить одного малого управлять самолетом. А он врезался в землю на полной скорости. Месяцами я просыпался каждую ночь и не мог больше заснуть. Просто лежал и пялился в темноту, туда, где, слава богу, все еще был потолок. Понимаешь?

— Да.

— Интересно, если я выпью еще стаканчик бренди, станет лучше или хуже?

— Чем что?

— Чем сейчас.

Бишоп ничего не сказал. Без каких бы то ни было оснований он вдруг понял, что через минуту женщина обернется и посмотрит в его сторону. Она все равно не увидит его, как не видела и тогда ночью среди деревьев, потому что у нее перед глазами стоял Брейн.

С нарочитой значительностью Уинслоу проговорил:

— Лучше. Теперь, кажется, лучше… — Он налил себе еще.

Бишоп сидел напряженно, весь собравшись. Мелоди Карр поворачивала голову, смотрела на людей. Нет, не на них, а просто в их направлении. Бишоп ждал, наблюдая за медленным, спокойным движением ее головы. У него возникло странное ощущение, будто он плохо спрятался и каждую минуту ждет, что его вот-вот обнаружат.

Она смотрела на столы вдоль края эстрады. Оркестр заиграл «Изабель». Пятно голубого света упало на микрофон. Итальянец в белой шелковой блузе затянул песню. Голова женщины продолжала чуть заметно поворачиваться, и вдруг глаза их встретились; они с Бишопом смотрели друг на друга поверх ярко освещенных цветов.

Он ошибся, она его увидела и узнала.

— Нет, — проговорил Уинслоу. — Нет, мне стало хуже. Ты нагнал на меня хандру, рассказав…

Бишоп не слушал. Слова шли откуда-то издалека, он не слышал их так же, как не слышал пения маленького итальянца.

Внезапно женщина опустила глаза, уставившись на свои руки, лежащие на столе.

Бишоп расслабился.

— …здесь на прошлой неделе, — долетел до него голос Уинслоу. — Восходящая звезда «Рэнк-организейшн».[3] Но взгляды завораживает, понимаешь. Шестицилиндровые бедра и буря эмоций. Меня ей представили.

Бишоп поглядел на него.

— Да? — спросил он.

Уинслоу кивнул и сказал тихо, размеренно и серьезно:

— Я никогда не привыкну к красивым женщинам. Мне нравится смотреть в их глаза — синие или зеленые, карие или золотистые, мне нравится, как они смотрят, знаешь, так по-особому, достаточно глубоко, чтобы взять мужика за живое, мне нравится, как блестят у них волосы, как они ходят, даже как просто стоят… — Он опустил лоб на сцепленные руки и закрыл глаза, словно ослепленный сиянием. — Если бы они поняли… все, что нам от них надо — смотреть на их красоту, на этот их удивительный дар. Хотя… за ним нередко скрываются жуткие пороки, потому что все они суки в душе. Те, у кого есть душа. — Он открыл глаза и хмуро глянул на Бишопа.

Но от того осталось одно воспоминание, угасающее на фоне стены. Сам Бишоп, видимо, давно исчез.

Уинслоу развернулся на стуле. Понадобилось полсекунды, прежде чем ему удалось скорректировать зрение и направить взгляд в глубину зала. Бишоп двигался вдоль края эстрады. Столик за пятном сиреневого света был пуст. Остались только стакан и пепельница с обрывками бумаги.

Ход третий

Они подошли к двери почти одновременно.

— Добрый вечер, — проговорил Бишоп.

Мелоди Карр обернулась.

— Добрый вечер?