– Ни с места! – крикнул Сэндберг. – Отойдите от пульта… Надо собрать птенцов! Мы отвечаем за них головой…

«Да, – подумал, успокаиваясь, Генри Фитцуотер, – без них нам несдобровать… Еще неизвестно, что хуже: Сибирь или…»

Тем временем Карл Сэндберг отдавал четкие указания о том, как по тревожному сигналу «Общий сбор – опасность» вернуть птенцов от берега и собрать на борту судна.

«Даугава» всплыла окончательно. Открылся люк, на мостик поднялся Аттила Садыков и громогласно заявил в мегафон, что «Морской ястреб» вошел в запрещенный для плавания район, здесь проходят сейчас военно-морские учения, и командование Советских ВМС требует немедленно отвести судно за пределы территориальных вод.

– Это случайность, – сказал Карл Сэндберг капитану Фитцуотеру, – ничего страшного… Поговорите с русским подводником. Объясните, что хотите, тяните время. Мы примем птенцов с другого борта. И дайте малый ход, будто вы собрались выполнить его приказ.

Суматоха, вызванная внезапным появлением подводной лодки, позволила сторожевикам приблизиться с севера к «Морскому ястребу». Когда их стало видно на экранах радаров, что-либо предпринимать было поздно. «Морской ястреб» был зажат со всех сторон. Попытка двинуться вперед, смещаясь влево, чтобы выйти в открытое море, не увенчалась успехом, дорогу в этом направлении перекрыл «Смелый». А «Громобой» подошел к шпионскому судну с кормы.

Сейнеры меж тем пошли на ринувшихся от берега птенцов с кошельковыми неводами. Рассчитанные на косяки рыб, поднимающихся к поверхности моря, эти сети обладали способностью не только окружить рыбу со всех сторон, но и с помощью стяжного троса лишали ее возможности уходить вниз, в глубину. Так что, если нарушители были снабжены аквалангами, это обстоятельство им все равно не помогло бы. Деваться было некуда.

– Русские взяли нас в клещи, – сказал капитан «Морского ястреба» Карлу Сэндбергу. – Что будем делать?

– Надо собрать птенцов, – процедил сквозь зубы заместитель Фергюссона. – Тогда у них не будет никаких улик.

– Но русские могут обыскать судно!

– Надеюсь, на это они не пойдут. Пятеро уже вер­нулись…

Да, пятеро успели ускользнуть от обхвата кошельковыми неводами и благополучно вернулись на судно через подводный шлюз в левом борту. Правый шлюз Карл Сэндберг приказал закрыть, ибо рядом с ним находилась подводная лодка.

Но остальные нарушители попались в неводы. В одном их было шестеро, в другом четверо. Когда стяжные тросы были переданы со шлюпок, осуществлявших заметы, на сейнеры и лебедки стали выбирать тросы, все они заметались по кругу, но всюду наталкивались на поплавки неводов. Они получили экстренный сигнал возвращаться, но препятствие, которого не предполагалось встретить, привело их во временное замешательство.

«Морскому ястребу» пришлось застопорить машины – впереди возник «Смелый», который исключал какой-либо маневр. Генри Фитцуотер не пытался больше вступать в полемику ни с подводной лодкой, ни с пограничными сторожевиками. Теперь он даже с некоторым интересом следил за действиями русских, которые превратили «Забавную суету» в ловушку для «Морского ястреба».

Карл Сэндберг меж тем был поглощен переговорами с теми людьми, которые должны были принимать птенцов. Команда Сэндберга не предполагала, что русские сделали ход конем, использовав для поимки нарушителей сейнеры и кошельковые неводы.

…Пространство, ограниченное буйками верхней подборы невода, сокращалось. В том неводе, где было четыре нарушителя, еще оставалось свободное место для передвижения, но попытки поднырнуть под невод не увенчались успехом. Стяжной трос был выбран, коль­ца у нижней подборы, невода, по которым ходил трос, сошлись вместе. Дороги вниз не было.

Надо было как-то спасаться.

Ситуация складывалась нестандартная, но сигнал, непрерывно поступающий с борта «Морского ястреба», заставил решиться. Тем более сейнеры, уже не таясь от шпионского судна, включили мощные прожекторы, чтобы осветить тех, кто попал к ним в ловушку.

Едва луч света приблизился к кольцу из поплавков, первый нарушитель взвился свечкой над водой и перемахнул через верхнюю подбору.

За ним последовал второй, третий.

– Дельфины! – закричал капитан сейнера. – Это дельфины…

IV

Матти Бьернсон стал будто невзначай появляться в тех местах, где можно было услышать весть о гибели своей жертвы. Он знал примерно, когда Марина Резник угостит жениха «противозачаточной» пилюлей, отсчитал трое суток, но слухов о неожиданной кончи­не студента, которого хорошо знали в университете, не поступало.

И тогда Матти Бьернсон решил позвонить Марине. Неизвестность беспокоила Викинга. А вдруг девица раздумала дать таблетку Андрею? Может быть, она как раз захотела от него ребенка. Женщины горазды на непредсказуемые поступки. А там, где дело связано с чувством, от них можно ожидать всего. Но тогда Викингу угрожает вполне реальная опасность. Марина могла рассказать обо всем жениху, потешаясь над способом уберечься от беременности. В этом случае Матти Бьернсон получил бы в лице Андрея Колотухина врага, а это крайне нежелательно. Могло быть и еще хуже. Марина отдает таблетку Колотухину-младше-му, тот сообщает о ней отцу, академик посылает препарат на экспертизу и… Тут уж Матти Бьернсону оставалось бы только немедленно бежать из Советского Союза с минимальной надеждой на успех или идти сдаваться на Литейный проспект, где ему вменили бы в вину не только шпионскую деятельность, но и покушение на убийство.

Викинг позвонил Марине в салон красоты, но не сумел дозвониться, номер телефона был постоянно занят. Позвонил домой – трубку никто не снял. Бронислава Иосифовна к этому времени уже находилась в морге, где дежурный патологоанатом готовился вскрывать тело, чтобы установить причину смерти, а Марина находилась в приемном отделении той же больницы.

Сослуживцы ателье, когда их известили о смерти своей заведующей, решили, чтобы как-то смягчить удар, сообщить Марине только то, что у Брониславы Иосифовны сердечный приступ и ее отвезли на «скорой помощи» в больницу.

Марина, узнав о случившемся, бросила клиентку – девочки доделают! – схватила такси и помчалась в больницу.

Когда Матти Бьернсон звонил Марине, она все уже знала. Смерть Брониславы Иосифовны подкосила дочь, и ее в это время отхаживали в больнице, куда незадолго до этого поступило бездыханное тело матери.

V

Майору Колмакову о случившемся стало известно от академика Колотухина.

Колмаков должен был побеседовать с Василием Дмитриевичем о некоторых сотрудниках института, относительно недавно принятых на работу. Согласно анкетным данным, ничего предосудительного за ними не числилось, но оставались некие нюансы, которые мог прояснить только сам директор, тем более что кое-кто из специалистов был принят по его личной рекомендации.

Дело это было весьма тонким и деликатным. Уже сам факт того, что иксом или игреком интересуется че­ловек, которому поручена защита НИИэлектроприбора от происков разведывательной службы потенциального противника, мог насторожить любого руководителя.

Василий Дмитриевич принял Колмакова в комнате отдыха, которая примыкала к его служебному кабинету, усадил в кресло и принялся готовить чай, пообещав некую необычную комбинацию заварки.

За чаем, когда интересующие майора моменты прояснились наилучшим образом и видя, что времени достает, Колмаков спросил академика по поводу неустойчивости полураспада радиоактивных элементов, о которой говорил ему Андрей.

– Вас тоже это зацепило? – улыбнулся Василий Дмитриевич. – Хотя я и не ядерщик, но, как говорит­ся, сермяжную правду в предостережении писателя-фантаста усмотрел. Математические расчеты, которые Владимир Савченко приводит в «Штормовом предупреждении», верны. Впрочем, другого попросту быть не может, он брал их из официальных таблиц. Я передал эту работу в президиум Академии наук, приложив собственную записку. Дело серьезное… Как знать, не существует ли определенной глобальной критической массы для накопленных на планете ядерных материалов? Что, если мы подойдем к этому пределу, за которым неизбежно атомное самовозгорание, вселенская ядерная реакция?

– Вы не исключаете такую возможность? – обеспокоенно спросил Колмаков.

– Не исключаю, – жестко ответил академик. – Джинна мы выпускать умеем, но вот загонять его об­ратно в кувшин не научились. Мирный чернобыльский реактор лавинообразным скачком за четыре секунды увеличил мощность в сто раз – и вырвался из-под контроля. А что тогда говорить о пятидесяти тысячах атомных зарядов, ждущих рокового часа? Надо избавляться от ядерного оружия! И как можно скорее…

– А за океаном стремятся вывести его в космос, – задумчиво проговорил Колмаков.

– Не вам объяснять, что в первооснове этих намерений – суперприбыли, на которые рассчитывают аэрокосмические концерны. Заказы по «стратегической оборонной инициативе» обеспечат этим фирмам процветание на тридцать – сорок лет. А с другой стороны, проект «Высокая граница» – это завоевание космического пространства, откуда янки угрожали бы всей планете. Нынешней СОИ ведь предшествовал проект БАМБИ, выдвинутый офицерами ВВС и отвергнутый по иници­ативе Джона Кеннеди в шестьдесят втором году министром обороны Робертом Макнамарой. Авторы БАМБИ не угомонились и в восемьдесят втором выдвинули эту самую «высокую границу». По ней ультраконсервативный «фонд наследия» провел собственное исследование, подтолкнув тем самым президента Рейгана на обнародованную им в марте восемьдесят третьего «Стратегическую оборонную инициативу». Такая вот история вопроса.

– Но ведь каждый здравомыслящий ученый понимает абсурдность попыток прикрыться космическим зонтиком от сотен баллистических ракет! – воскликнул Колмаков. – Не говоря уже о том, что другая сторона не будет сидеть сложа руки.

– Разумеется, – вздохнул Василий Дмитриевич. – И не сидим, как вы уже знаете… Опасность ведь прежде всего в качественном скачке вооружений. И вот еще что. Представьте: эта гигантская электронная система создана и размещена в космическом пространстве. Она управляет лазерами с ядерной накачкой, пучковым, динамическим и прочими экзотическими видами оружия. Строго закодированными сигналами эта ма­хина управляется самостоятельно, без вмешательства человека, ибо сроки реакции настолько сокращены, что люди просто не в состоянии предпринять какие-либо действия, времени не хватит. И вот в пику этой системе появляется вторая, не менее глобальная, обладающая собственным сводом засекреченных сигналов. Она тоже следит за ракетами, которыми может вы­стрелить противная сторона, тоже управляет электронными пушками, противоракетами и еще всякой всячиной. Но любая комбинация оружия и электроники нестабильна, во всякой системе возможны технические накладки. И тогда.

– Тушите свет, – невесело улыбнулся Колмаков. – И каждому по белой простыне.

– А вот допустите такую фантастическую возможность: оба ракетно-ядерных щита сработаны безукоризненно, – сказал академик. – Обе невероятно слож­ные системы действуют в режиме самообучения и самопрограммирования, постоянно совершенствуясь, эволюционируя. Тогда качественно новым скачком в развитии будет их контакт между собой. Два искусственных интеллекта объединятся в одно электронное целое, уже совершенно неподвластное людям – их первона­чальным творцам И тогда сбудутся самые мрачные предсказания фантастов: электронный разум сочтет излишним существование на планете разума человеческого.

– И это реально, Василий Дмитриевич?

– Вполне. Вторая моя профессия – компьютерная техника. И как специалист могу утверждать: этот про­гноз находится в пределах возможного уже в наши дни. Поэтому люди должны знать и об этой стороне опасности, которую несут человечеству программы звездных войн.

– Какой трагический парадокс, – горько усмехнулся Колмаков. – Люди не в состоянии договориться между собой, а созданные ими электронные монстры потенциально открыты для таких союзов.

– Поэтому мы так активно и протестуем против космического ядерного противостояния, – сказал академик. – Экономически эта бредовая идея нас не так уж измотает, как надеются за океаном. Мы ведь не собираемся повторять придуманную американцами трехслойную ПРО. У нас уже готово эффективное противоядие. Сейчас я вам покажу, Николай Иванович, кое-какие…

Низкий зуммер переговорного устройства не дал академику закончить фразу.

– Извините, Василий Дмитриевич, нарушаю вашу просьбу не беспокоить, – произнес голос Нины Григорьевны. – Но звонит Андрей. Нечто срочное…

– Давайте Андрея, – сказал Колотухин-старший. – Извините, Николай Иванович… Слушаю тебя! Что?! Какое несчастье… Ты где сейчас? Хорошо, оставайся на месте, посылаю за тобой машину. Советую заехать домой и захватить Пелагею Кузьминичну. Она поможет на первых порах. Машину не отпускай, может быть, придется съездить куда, хлопот будет много. Если что – звони мне. Я буду на работе. Действуй, сынок. И передай Марине мое искреннее соболезнование…

Василий Дмитриевич повернулся к майору Колмакову.

– Умерла Бронислава Иосифовна. Сердечный приступ, – сказал он.

VI

С моря дул сильный ветер.

Еще вчера такая славная, солнечная погода, какой и положено быть к началу бабьего лета, сменилась хмаревой свинцовостью неба, с которого то и дело сыпался мелкий, въедливый дождик.

Привыкшие к подобным перепадам таллинцы надели плащи и раскрыли над головами зонтики. Но зонтик удобен только для пешеходов, и то если у них одна из рук свободна от сумок и авосек. А когда работаешь в порту, разгружаешь и грузишь пароходы, тут уже попросту не обращай на погоду внимания.

Только вот мало дождя, еще и сильный ветер и никак не удается прикурить. Три спички извел бригадир докеров Герман Пикк, а потом все же пришлось укрыться от ветра в длинном узком коридоре, образованном двумя рядами грузовых контейнеров, предназначенных к погрузке на бельгийский ролкер «Жан Картье».

Герман Пикк прикурил сигарету, в который раз подумал, что надо кончать с этой дурной привычкой, затянулся раз, другой и стал разворачиваться, чтобы покинуть укромное местечко. И тут ему показалось вдруг, что он слышит стон.

«Померещилось», – подумал Герман Пикк, напрягая тем не менее слух. Но больше ничего не услышал. Он уже сделал шаг, второй по направлению к ребя­там, которые приступали к обработке сухогруза из Норвегии, и все же некое предчувствие заставило остановиться, помедлить, прислушиваясь.

Стон повторился.

VII

– Опять эта «Дагенс нюхетер» пишет об организациях американских правохристиан в Швеции, связывая их деятельность с убийством Улофа Пальме, – раздраженно сказал Майкл Джимлин, бросив газетные полосы на низенький столик и поднимаясь навстречу вошедшему Стиву Фергюссону.

– А почему вы так переживаете за эти секты? – спросил руководитель «Осьминога» и, подняв газету, стал пробегать глазами заголовки. – Они слишком болтливы, эти святоши, чтобы рассчитывать на них в серьезном деле. Помните, как организация «Европей­ско-американский евангелический поход» едва не навела полицию на след, начав перед самой акцией взывать к Господу Богу о смерти Пальме? Чем не намек для полиции и контрразведки? Если бы мы опирались на этих людей, то давно бы уже погорели, Майкл

– Это верно, Стив, – согласился Майкл, снова опускаясь в кресло и выуживая губами сигарету из пачки. – Для оперативной работы они, разумеется, не годятся. Но учтите в стране тридцать объединений американских правохристиан и еще двадцать шведских движений, деятельность которых полностью нами контролируется. Они создали антикоммунистический и проамериканский фундамент общества, в их среде удобно рекрутировать молодежь и для профессиональной работы на организацию.

– Не слишком ли они пересаливают? – заметил Стив Фергюссон. – Я прочитал интервью некоего Эрикссона в «Экспрессен»[28]. Он обвинил в убийстве Пальме русских. По-моему, это слишком…

– Что вы, Стив! – воскликнул политический советник. – Это именно то, что нужно. Чем чудовищнее ложь, тем скорее она закрепляется в сознании обывателя. Об этом говорил еще мастер пропаганды доктор Геббельс. Кстати… Отличная мысль! Может быть, нам подставить этого русского моряка? Вообразите себе: какая сенсация!

– Русские заявят, что это фальшивка. Ведь мы сами передали им труп штурмана. Есть акты опознания, полицейские протоколы, оформлена передача останков представителям Балтийского пароходства. Есть могила этого парня в Ленинграде, куда русские тут же отвезут иностранных журналистов. Есть, наконец, запись в их кладбищенских книгах.

– Ну и что? – сказал Майкл.

– А то, что нас поднимут на смех, – ответил Стив.

– Хорошо смеется тот, кто стреляет первым… Мы расскажем, что труп был чужим, а штурман попросту перебежал на другую сторону и стал членом террористической организации. Объявим его активистом какой-нибудь мифической группы, создадим для нее легенду, заготовим документы, выдадим полиции тайник с оружием. Это будет мистификация века, Стив! Глобальная провокация! Мы прославимся с вами, наши имена напишут золотом на мраморных досках в холлах организации…

Стив Фергюссон испытующе глянул на Майкла Джимлина. Не валяет ли Майкл дурака, не издевается ли над ним… Нет, как будто говорит серьезно.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что эта «глобальная провокация» ставит под удар нашу резидентуру? – спросил он. – Тебе не приходило подоб­ное в голову?

– Отчего же, – отозвался политический советник. – Опасность, разумеется, существует. В конце концов, ваша фирма официально занималась трупом, хотя получили вы его от полиции. Ну и что? Такие печальные заботы входят в сферу деятельности морской брокерной фирмы «Эвалд Юхансон и компания». Вы и другие деликатные поручения выполняете. Вспомните тот случай, когда трое русских морячков завалились попить пива в контакт-кафе «Карусель»… Ты ведь сам отправился их выручать и заплатил по счету, хотя мог послать клерка.

Стив Фергюссон слабо улыбнулся, вспомнив перепуганные, растерянные физиономии молодых рюсся. Эти оболтусы решили потратить оставшиеся от поку­пок кроны, посидев в баре за кружкой пива. Той наличности, которая у них оставалась, хватило бы каждому на пару кружек в любом обычном баре или кафе Ухгуилласуна. Но нечистый попутал моряков. Подвернулась на пути «Карусель», они и вошли, не подозревая, что это контакт-кафе, а ежели по старой терминологии, то попросту бордель.

Едва парни присели за столик и попросили пива, к ним подсели девицы и принялись заказывать дорогие напитки. Разумеется, за счет клиентов, которые об этом и не подозревали, не понимая, где находятся.

Словом, платить по счету морякам было нечем, администратор вызвал полицию, а та, узнав о национальности незадачливых любителей пива, сообщила об инциденте в фирму «Эвалд Юхансон и компания», ибо именно она посредничала в пользу русских.

Стив Фергюссон сам отправился улаживать конфликт. Ему хотелось посмотреть на растерянных русских, выбитых из привычной для них сущности, в основе которой гордость от осознания причастности к Великой России. Он столько натерпелся от этих гордых рюсся, что не мог отказать себе в удовольствии с нескрываемым злорадством посмотреть в их смущенные лица.

Но сейчас Стиву стало несколько неловко от вызванного репликой Майкла воспоминания. Тогдашнее его злорадство по поводу попавших в неприглядную историю парней, которая вовсе не закончилась для них в Ухгуилласуне, а имела продолжение в Ленинграде – их лишили возможности ходить в заграничные рейсы, – сейчас показалось ему мелким, недостойным сильной личности, к каковым он себя причислял, и причислял справедливо. Поэтому Стив погасил слабую тень улыбки на своем лице и ответил:

– В любом случае, не нам с вами, Майкл, решать такую сложную задачу. За вами право выступить с этим предложением. Но предупреждаю: на мою поддержку не рассчитывайте. И еще. Самое ярое сопротивление окажет идее пожертвовать русским штурманом Джон Бриггс. А дядюшка Сэм любит его, по-моему, не меньше, чем вас, описавшего ему в младенческом возрасте брюки. Да и на этого парня мистер Ларкин имеет собственные виды. Ваши шансы невелики, Майкл.

– Убедили, Стив, – усмехнулся Майкл. – Беру предложение назад… Тем более, что вы включили русского в операцию.

– Да, парень входит в одну из трех групп, которые одновременно, страхуя друг друга, проведут акцию. Кто-то из них да отправит на тот свет Лассе Огрена.

– Санта Клауса, – поправил дипломат-разведчик. – Поскольку разработка операции началась, давайте за­будем, Стив, как на самом деле зовут того типа, который намечен как объект акции.

Санта Клаус – так было зашифровано имя лидера оппозиции, который и сейчас мешал организации, а в случае прихода к власти становился в этой стране для ЦРУ врагом № 1.

– Вы правы, – согласился Стив. – Становлюсь стар – забываю о законах конспирации.

– Просто вам слишком ненавистен этот человек, – объяснил политический советник. – И называя его, вы как бы удовлетворяете отрицательное чувство, мысленно поражаете врага еще и еще раз. Остаточное явление, оно сохранилось в цивилизованном человеке еще со времен шаманства.

– Спасибо за столь глубоко научное исследование моей психики, – иронически сказал Стив, слегка наклонив голову.

– Ладно вам, Стив, – отмахнулся Майкл, – не заводитесь. Мы столько лет работаем вместе, хотя аб­солютно разные люди. Давайте ладить по-прежнему… В общих чертах я знаком с вашим планом. Три группы – это хорошо. Надежность проведения акции суще­ственно повышается.

– Компьютер гарантирует девяносто процентов, – сообщил шеф резидентуры.

– Высокий уровень…

– Группа ближнего боя, вооруженная кольтами сорок пятого калибра, попадание из него, как правило, смертельно. Затем группа средних расстояний и блокирования, у них будут русские гранаты Ф-1, снабженные осколочными рубашками.

– Сильные штучки, – заметил Майкл, – но опасные для окружающих. Дают до двухсот осколков каждая.

– Если мы вместе с Санта Клаусом угробим пару-тройку его спутников, то организация выдаст нам дополнительное поощрение, – сказал Стив.

– Поделитесь тогда со мной, – усмехнулся Майкл. – Мне платят из другой кассы. И наконец…

– Третья группа будет состоять из снайперов. В нее я и включил парня, которого вы, Майкл, предлагали заложить. Снайперов будет трое. С окончательным размещением их я не решил, поскольку мои люди из окружения Санта Клауса не сообщили пока достаточно точный распорядок перемещений объекта на день акции.

– Значит, пистолеты, гранаты и винтовки с оптическими прицелами… И все это на одного человека. А сколько исполнителей?

– Семеро. Два с кольтами, два гранатометчика и три, как я уже говорил, снайпера.

– Солидно… А как с прикрытием?

– Выделяю шесть автомобилей, снабженных рациями. Они будут стоять наготове вблизи места, где произойдет акция, и снимут снайперов. В седьмой машине \'буду я сам – руководство операцией организация доверила мне. Могу по дружбе предоставить вам место зрителя в моем «мерседесе».

– Благодарю вас, сэр, – поклонился Майкл. – В этот момент я буду находиться в собственном служебном кабинете в соседней стране. Вы же знаете, что джентльмены в визитках и полосатых брюках не занимаются подобными делами. Хотя, не скрою, мне хотелось бы понаблюдать из безопасного местечка, как рвутся русские гранаты на улице Ухгуилласуна.

– Скорее всего, это произойдет на площади Стурмсунн-Раат.

– Тем более, Стив. Нельзя ли снять это действо на видео? Я заплатил бы за такую пленку сотню-другую долларов. И на склоне лет прокручивал бы внукам, выдавая сюжет за кадры старого, давно забытого гангстерского фильма.

– Владельцу такой пленки довольно быстро оторвут голову, – усмехнулся Стив. – Вряд ли он доживет до старости.

– Это верно, – вздохнул Майкл. – А если учесть, что у меня и детей-то пока нет, то не записывайте акцию на видео, Стив. Пусть потом эти кадры воссоздают прогрессивные кинематографисты. Только вот о чем я хотел бы вас попросить…

Майкл Джимлин не договорил, поскольку раздался звонок телефона.

– Мистер Фергюссон? Да, он у меня. Будете говорить…

Он передал трубку шефу «Осьминога».

– Что? – воскликнул Стив Фергюссон. – Третий источник… Вас понял. Подготовьте раскадровку деталей. Немедленно выезжаю. Ждите!

– Неприятности? – участливо спросил дипломат, заметив, как стиснул зубы шеф «Осьминога».

– Карл Сэндберг… Похоже, что мы здорово влипли на этот раз. Русские перехватили в море «Морского ястреба».

– Я поеду с вами, Стив, – сказал Майкл Джимлин

VIII

«…Герман Пикк снова услышал стон. Это насторожило бригадира докеров. Судя по всему, стон доносился изнутри грузового контейнера № 624731 стандарт­ного типа „Morflot“, стоявшего на втором терминале и приготовленного для отправки в Гамбург на бельгийском судне „Жан Картье“

Когда Герман Пикк убедился, что не ослышался, он сообщил о случившемся стивидору Артуру Ялгу, который и вызвал милицию. Одновременно были поставлены в известность оперативный дежурный и заместитель начальника ОКПП «Таллинн» майор Виктор Гусев.

В присутствии работников милиции – капитан Николай Гревцов и старший лейтенант Ольгерд Воот, пограничников – майор Виктор Гусев и старший пограннаряда сержант Вартан Ходжикян, понятых – грузчи­ки Рудольф Отс и Арсен Цицикашвили, а также врач портовой больницы Елена Плотникова – контейнер № 624731 был снят с площадки и доставлен в пакга­уз № 6, где распломбирован и вскрыт.

Среди различных партий груза обнаружен мужчина, находившийся в бессознательном состоянии. Лет ему приблизительно тридцать. На нем были светло-синий комбинезон, теплое шерстяное белье, туристские ботинки и вязаная шапочка с надписью по-английски.

Документов при неизвестном не обнаружено. Здесь же находилась пустая посуда, видимо, из-под воды, и матерчатая сумка, в которой обнаружены самиздаювские материалы антисоветского содержания.

Врач Елена Плотникова оказала человеку, обнаруженному в контейнере, первую медицинскую помощь, после чего он был отправлен в портовую больницу, где помещен в отдельную палату».

– Его охраняют? – спросил Митрофан Елуферьев, откладывая листок с отпечатанным на машинке тек­стом.

– Конечно, – ответил полковник Мяги. который принимал сотрудника ленинградского управления, на­правленного в Таллинн для координации контактов с эстонскими коллегами. – Сам-то он беспомощен… А вот те, кто засунул его в контейнер, могут попытаться сделать так, чтоб он навсегда замолчал. Хотя наши пограничники во главе с майором Гусевым старались, чтобы как можно меньше людей узнало об этом случае, но слухи распространились по порту, проникли в город.

– И до сих пор этот неизвестный молчит?

– Молчал пока… Да и врачи не разрешали беспокоить его. Сильное обезвоживание организма, психический стресс. По предварительным данным, он пробыл в контейнере больше недели. А воды, судя по обнаруженным с ним емкостям, было у него на трое суток. Я недавно звонил в больницу. Главный врач сказал мне, что как будто бы наш клиент созрел для разговора. По крайней мере, уже находится в ясной памяти. Приглашаю принять участие в беседе. Лев Михайлович не упрекнет тогда нашего генерала, будто мы не дали соседям получить сведения из первых рук. Поедете?

– О чем речь! Конечно! – воскликнул старший лейтенант. – Кстати, ни Лев Михайлович, ни ваш по­корный слуга никогда не сомневались в гостеприимстве наших таллиннских друзей.

– Что же, и ленинградцы всегда отличались учтивостью, – улыбнулся полковник Мяги, поднимаясь с места. – Хорошо… Обменялись комплиментами – можно и в путь. – Он нагнулся к пульту селекторной связи, тронул один из тумблеров и сказал: – Карл Генрихович, берите необходимую аппаратуру и садитесь в мою машину. Мы с гостем выходим.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

«Давно я не чувствовал себя так уютно, – подумал писатель Скуратов, удобно расположившись за обеденным столом, который гостеприимно накрыла закусками Тамара Колмакова. – До чего ж приятные люди пограничники! И боевые подруги этим бравым ребятам под стать…»

После посещения заставы имени Петра Игнатенко, куда писателя сопровождал Логинов, Глеб Юрьевич побывал на КПП «Клюквенное», беседовал с прапорщиком Бычковым, задержавшим трайлер с убийцей. Съездили они с Логиновым и на Сайменский канал, а в Кронборге знакомились с работой пограннарядов на железнодорожном вокзале, посмотрели, как проходят проверку документов туристы, въезжающие в Советский Союз на автобусах.

Когда обогащенный впечатлениями Скуратов прощался с начальником Кронборгского отряда и благодарил за хлопоты и заботу, полковник Завалишин спросил:

– А как, Глеб Юрьевич, показался вам наш Вергилий? Хорошим экскурсоводом был подполковник Логинов?

– Спрашиваете! Да если б не Артем Васильевич, я б и пятой части того, что усвоил, не узнал бы и не понял… Гид был у меня выше всех похвал. Спасибо и вам и ему!

– Тогда он и до Ленинграда будет с вами, – сообщил Федор Николаевич. – Нет, нет, не благодарите и не отказывайтесь! У подполковника есть дело в штабе округа. Так что он вроде бы заодно…

После разговора у полковника Завалишина они вернулись в кабинет Логинова. Там Артем Васильевич сразу взялся за телефонную трубку.

– Сначала позвоню другу в Питер, – подмигнул он писателю. – Надо предупредить, что везу столичного гостя. Потом звонок жене: собирай командировочный сидор… Алло! Шиповник? Дайте мне Радугу… Хорошо, подожду. Мы с ним вместе служили на заставе, с Колей. Я вам рассказывал о нем… Радуга! Наберите по прямому каналу: пять-четыре-девять-один… Сейчас дадут… Николай Иванович? Здравствуй, дружище! Слушай внимательно… К вам едет ревизор! Да не к нам, а к вам! Ладно, я шучу. Выезжаю в Питер с московским писателем. Да ты его знаешь, он о вашем брате пишет… довольно часто. Глеб Юрьевич Скуратов. Да, конечно, тот самый! То-то же… Предупреди Тамару: нагрянем в гости!

И вот они приехали в гостеприимную квартиру Колмаковых на Серебристом бульваре, заставленную книжными шкафами, меж которых висели обаятельные, нежные акварели Галины.

Николай Колмаков поднял бокал, наполненный гранатовым соком, и произнес небольшую речь, приветствуя гостя. А когда принялись пробовать замысловатые закуски, спросил у Логинова:

– Откуда копченая кабанятина? Небось, Никита Авдеевич спроворил из прошлогодних запасов… – Он знал, что в охотничий сезон на заставе имени Игнатенко отстреливают по лицензии пару-тройку диких кабанов, которых расплодилось там предостаточно. – Никто, кроме прапорщика Колова, не умеет так деликатесно коптить дичину, – добавил хозяин.

– Угадал, – усмехнулся Логинов и переглянулся с писателем. – Авдеича производство… Только уже ны­нешнего года.

– Но сезон еще не начался, дядя Артем! – заметила Галина.

– А ты откуда про сезоны знаешь, художница? – спросил подполковник. – Вроде это не по твоей части…

– У нас на этаже охотовед в соседях, – пояснила Тамара. – А его дочь – Галинина одноклассница, под­ружка.

– Тогда понятно… Этот кабан… нарушитель, одним словом. Нагнал он страху на всех. Непредсказу­емо действовал – вот и угодил к нам на стол. Попросите Глеба Юрьевича – он расскажет, поскольку свидетель.

Хозяева повернулись к писателю, и Скуратов под обращенными к нему взглядами смутился.

– Какой я свидетель! – отмахнулся он. – Сидел в темном лесу, слушал стрельбу. Только ракету и ви­дел…

– А дрожали? – улыбнулась Тамара.

– Этого не было… Наоборот, – радовался: участ­вую, хотя и пассивно, в настоящем деле. А потом выяснилось – кабан…

– Редкая случилась вещь, – пояснил Логинов. – Животное, как потом определили, находилось на другой стороне. А мы шли вдоль КСП, проверяли полосу, поскольку услышали подозрительные звуки. Оказывается, кабан, который в ночь залегает на отдых, страдал бессонницей, что ли… До того, как нам подойти к месту предстоящего нападения, он пересек границу, ушел туда, оставив, естественно, следы на контрольно-следовой полосе. Старший наряда зафиксировал следы и стал проверять на подлинность. А вдруг это нарушитель с кабаньими копытцами? И такое бывало. А виновник засел в сопредельной стране и наблюдает. И что-то ему не показалось в наших действиях. Махнул он через границу, сбил с ног сержанта, выбил из его рук фонарь, тот погас, мы толком ничего не рассмот­рели. Поняли только: оттуда пробежало нечто в нашу сторону. Ефрейтор Винонен дал очередь вдогонку и спустил с поводка Ремиза, а Семен Паршин запустил в небо тревожную ракету.

– А вы, дядя Артем? – спросила, лукаво улыбаясь, Галина

– Пистолет вытащил. Тоже приготовился к бою, – усмехнулся в ответ Логинов. – Только стрелять уже было не в кого. Пентти Винонен догнал беднягу с первой очереди. Заставу, конечно, подняли в ружье. Обычное дело. Братья наши меньшие каждую ночь вызывают сработки сигнальной системы. Живые существа, что поделаешь, у них собственные правила обитания. Им не объяснишь, что система реагирует на любой теплокровный организм, создающий электрическое поле. Но с кабанами такого у нас еще не бывало. Вот у меня друг на польской границе служит, так он на барсуков жалуется – шастают по ночам туда-сюда и поднимают заставы по тревоге.

– А если животное с холодной кровью? – спросила Галина. – Змея, например… Она может спокойно переползти через границу?

– Змея может, – подтвердил Логинов. – Но по моим данным, в змей нарушители еще не превращались. В лосей, лошадей, горных козлов, кабанов, ишаков и верблюдов – бывало. А вообще-то идея… Нарушитель – змея! Спасибо, Галина, беру на вооружение твою подсказку. Доложу начальству. Глядишь, и медаль тебе выхлопочу. Благодарю за службу!

Все рассмеялись, а девочка покраснела от смущения.

– Ладно, ладно, – сказал Логинов, – не тушуйся, крестница. Покажи-ка нам лучше последние рисунки. Вот и Глеб Юрьевич посмотрит…

После импровизированного вернисажа пили чай. Вскоре Галина ушла к себе готовиться к следующему дню, занятия в художественном училище, где она теперь училась, уже начались. Тамара мыла посуду, отвергнув попытки мужчин помочь ей, заявила, что их дело охранять границу, ловить шпионов и писать книги. Слабому полу с этим не справиться, поэтому каж­дому своё.

– Если серьезно, – сказал Колмаков, когда они остались втроем, – то я равноправие женщин вижу не в том, чтобы ей предоставили возможность выполнять любую мужскую работу. Это как раз неравноправие. Главное в другом. В том, чтобы женщине ничто не мешало быть матерью.

– А кто спорит? – спросил Логинов. – Когда слышу, что женщина освоила некую экзотическую профессию, то всегда думаю: а не помешает ли это ей рожать и воспитывать детей?

– Эти сомнения не оставляют и женщину, поверьте, – вступил в разговор писатель. – Интуитивно она сомневается в правомерности существования в мужском качестве, и такое сомнение не проходит бесследно для ее психики.

– Причем женской психики, – добавил Колмаков. – А когда женская психика вытесняется неким чуждым для нее мужским началом, такое насилие над душой женщины бесследно не проходит. Поневоле вспомнишь: кесарю кесарево…

Некоторое время мужчины молчали.

– Недавно просматривал трактат Ренэ Декарта «Правила для руководства ума», – нарушил паузу Ло­гинов. – Он свои правила, правда, не дописал, но те, что до нас дошли, – инструкция к действию для нас с тобой, Коля. В них Декарт прямо называет интуицию и дедукцию основными средствами познания.

– Декарт говорит еще и об индукции, которая завершает обретенное с помощью двух первых средств познания, – заметил Скуратов.

– Верно, – согласился Логинов. – Но я в связи с сомнением, о котором вы начали говорить, Глеб Юрьевич, вспомнил о Декарте. Сомнение, когда оно направлено изнутри вовне, на что-либо за пределами нашего Я, служит стимулом для развития знания. Это единственный способ его развития. А вот когда сомнение замыкается на себе, становится основой существования конкретной личности, это уже не есть, как говорится, хорошо. И применительно к женщине, которая взялась не за свое дело, этот психологический аргумент можно считать достаточно полновесным.

Мужчины не заметили, что Тамара уже освободилась и стоит в дверях, прислушиваясь к их рассуждениям.

– Ладно, Спинозы, – сказала она, проходя в ком­нату. – Меня вы убедили: не сяду на трактор, не по­лечу в космос, не буду учиться на капитана дальнего плавания, не стану писать и детективных романов, хотя у Агаты Кристи это вовсе не плохо получалось. Займусь женским делом: заварю вам свежего чая.

– Умница! – сказал Логинов. – И покрепче, пожалуйста… Фирменный завари, колмаковский. А потом я тебе чашечки сполоснуть на кухне помогу. Моя Настя не признает разделения труда и приучила меня. Теперь отменно мою посуду. Не то что твой ленивый хан Гирей.

Когда пили чай, Скуратов задумчиво сказал:

– Удивительное дело, но как быстро приучились мы общаться друг с другом без спиртного. Стоило только попробовать, и обычное чаепитие вдруг превратилось в подлинное застолье, где людьми управляет дружеская беседа, а не алкоголь.

– Когда двадцать с лишним лет подряд литература, театр и кино внушают людям, что без выпивки в жизни не обойтись, да еще некоторые ученые люди утверждают, будто пьянство – национальная черта русского народа, поневоле перестанешь видеть альтернативу алконаркомании, – с горечью произнесла Тамара. – У нас коллектив женский, а тоже не обходились без шампанского. А сейчас прекрасно довольствуемся чаем, друг перед другом хвастаем выпечкой… Любо-дорого посмотреть. И отношения стали искреннее.

– А не происки ли это масонов? Я говорю о настойчивом приобщении нашего народа к пьянству, – сказал Логинов и легонько хлопнул по плечу Колмакова. – Что на этот счет говорят твои знаменитые досье, Николай?

Потом он повернулся к Скуратову:

– Наш хозяин прославился уникальной коллекцией всевозможных сведений о деятельности масонов. Хобби у него такое своеобразное. Впрочем, ему и по долгу службы знать сие практически полезно.

– Поделитесь, поделитесь информацией, – оживился писатель, – у меня досье на эту ультратаинст­венную организацию нет, хотя кое-что из популярной литературы имеется. Книга Яковлева «1 августа 1914 года», молодогвардейский сборник «За кулисами видимой власти», работы Генри Эрнста, в частности его статья в «Журналисте», которая довольно метко названа «Масоны: незримая власть». Ну и, конечно, Ива­нов, Бегун, Шафаревич, Дикий, Дуглас, Рид. Тема эта сложнейшая, тайны масонства – печать за семью замками. Тот же Эрнст Генри подчеркивает, что проникнуть в секреты «вольных каменщиков» труднее, нежели раскрыть тайны разведывательных служб.

– Это верно, – согласился Колмаков. – Но еще в Евангелии от Иоанна сказано, что все тайное становится явным… Надо вашему брату, литераторам, писать об этом почаще и побольше, чтоб народ постоянно находился настороже.

– Писать о масонах, значит вскрывать их связи с международным и внутренним сионизмом, – заметил подполковник Логинов. – А любая критика и выявление происков сионистов автоматически влечет обвинение в антисемитизме. Нас всех так запугали этим жупелом, придуманным Альфредом Штеккером, придворным священником кайзера Вильгельма Второго, что мы рот боимся открыть. Того и жди, что к стенке будут ставить только за то, что ты усомнился в бескорыстности избранного народа. Подобное мы уже пережили в восемнадцатом году.

– Вы, так говорите, будто состоите со мной вместе на учете в нашей писательской организации, – усмехнулся Скуратов. – У нас, действительно, сложно бороться с сионизмом… А «зеленым фуражкам» кого бояться?

– Так у них и критиковать некого, – поддел товарища Колмаков, и все рассмеялись

– Смех смехом, а проблема эта наиважнейшая, – серьезно сказал писатель. – Сионисты в последнее вре­мя будто взбеленились. Их выступления, открытые и кулуарные, все глубже пропитаны ненавистью ко все­му русскому. А русофобия в наши дни открыто смыкается с антикоммунизмом и антисоветизмом. Об этом хорошо сказал историк Аполлон Кузьмин в статье «Писатель и время», ее опубликовал «Наш современник» еще в восемьдесят втором году.

– Подождите минутку…

Колмаков встал, вышел из гостиной и тут же вернулся с книгой в руке.

– Наверное, этой работы у вас еще нет, Глеб Юрьевич, – сказал он. – Она вышла в нашем Лениздате. Автор – Александр Захарович Романенко. Он систематизировал здесь известную ему литературу по сионизму. Серьезное исследование, дарю на память.

– Огромное спасибо, Николай Иванович! – принял книгу Скуратов и прочитал на обложке: «О классовой сущности сионизма». – Заголовок-то – не в бровь, а в глаз… Слышал я об этой книжке. Спасибо!

– Пользуйтесь, – приветливо улыбнулся хозяин. – Может, пригодится. Обратите внимание: Романенко первым из авторов, пишущих о сионизме, поставил вопрос о его связи с масонством. Более того, он вслед за Кудрявцевым и Артемовым, которые писали о масонах в журнале «Молодая гвардия», выдвигает научную гипотезу о том, что эта тайная организация, ставящая целью мировое господство, существует около трех тысяч лет и возникла еще при древнеиудейском царе Соломоне.

– Ого! – воскликнул Логинов. – Вот это отцы…

– Сформировались масоны как «вольные каменщики» во время строительства храма Соломона, отсюда и название, – объяснил Колмаков. – Именно поэто­му высшие уровни масонской лестницы власти могут занимать только левиты.

– Члены секты служителей культа в храме Соломона – уточнил Скуратов.

– Они самые, – кивнул Колмаков. – Именно левиты, секта которых существует до сих пор, осуществили идеологическую связь между иудаизмом и тогдашними религиями, насаждая культ бога Яхве далеко за пределами собственно Иудеи. Так вот, Романенко считает, что сионизм – это более откровенная, точнее более разнузданная пропаганда борьбы за мировое господство, которая исходит от одного источника – масонства. Да что там говорить! Печально знаменитая итальянская ложа масонов П-2, которую возглавлял Личо Джелли, расшифровывалась как «Политика сионизма-2» или «Пропаганда сионизма-2». Все предельно ясно.

– Позволь, но в нашей массовой печати в расшифровке было только слово «пропаганда», – возразил Логинов. – Меня еще смущала некая незавершенность в этом названии «Пропаганда-2». Ни о каком сионизме в связи с этой ложей ни слова в газетах не было, я хорошо это помню. Как же так?

– Что и требовалось доказать, дорогой мой Вергилий, – вздохнул Скуратов.

II

Гуннар Пальм, редактор рабочей газеты и давний друг Ландстрёмов, пригласил Хельгу прокатиться в конце недели на старом «Викинге» в Стокгольм.

– Разве он еще ходит по морю? – удивилась Хельга. – Ведь ему уже сто лет!

– Сто двадцать пять, – поправил девушку Гуннар. – Три раза тонул, четырежды горел, тридцать два раза стоял на ремонте… И до сих пор бегает по маршруту Ухгуилласун – Стокгольм.

– Невероятно!

– В Союзе моряков надеются, что старик дотянет до ста пятидесяти… На днях ему исполнится век с четвертью. Хочу сделать очерк о капитане. Эйрик Карлссон плавает на «Викинге» двадцать пять лет. У него тоже юбилей… Прокатимся? Обратно из Стокгольма нас отвезет на машине мой друг Василий, корреспондент ТАСС. Он собрался в Ухгуилласун, будет освещать съезд Народно-демократической партии, наговоришься с ним по-русски вдоволь.

– Это интересно! – загорелась Хельга и тут же остыла. – А вдруг он позвонит?

– Так ведь Олег сейчас в Америке, а телефонный разговор оттуда стоит больших денег, – принялся втолковывать Гуннар Пальм. – Кто ему оплатит счет? Русские ребята валюты получают немного, в их стране каждый доллар на строгом учете.

– Это верно, – вздохнула Хельга. – Я и не подумала… Олег обещал вернуться через две недели. Три дня уже прошло…

– Вот и отвлекись от воспоминаний. Олег – прекрасный парень, вполне достойный такой девушки, как ты, дорогая Хельга. Но у него есть дело. О нем мужчина должен думать в первую очередь.

– Странная у него работа… Вечные разъезды, вечерами занят, никогда не говорит о сослуживцах, о своих обязанностях.

– И правильно делает. Зачем забивать тебе голову скучными конторскими подробностями морского бизнеса? Куда интереснее говорить о взаимном влиянии друг на друга скандинавской саги и русской былины или о тех силах вселенского зла, которые натравили бесшабашного Карла Двенадцатого на государство московитов.

– А русский царь Петр дал ему такого щелчка, что шведы вот уже больше чем полтора века ни с кем не воюют, – засмеялась Хельга. – Это хорошо или плохо, Гуннар?

– Как тебе сказать, – наморщил лоб редактор Пальм. – Конечно, собственным примером мы учим остальной мир, как разрешать конфликты между народами без кровопролития… Мы умеем неплохо разрабатывать то, что дала нам природа, наши рабочие высокопрофессиональны, их продукция блестящего качества, жизненный уровень выше, чем у соседей, устойчивы и демократические традиции. И вместе с тем кое-кого убаюкивает все это. Нет, я вовсе не ратую за катаклизмы, но именно в нашей свободной стране убивают главу правительства, нагло, среди белого дня, в центре столицы, а полиция до сих пор не может поймать убийцу, найти тех, кто за ним стоит. Конечно, хорошо, что у нас царит мир, но встряску шведам устроить бы не помешало…

– Ты говоришь о революции? – почему-то шепотом, широко раскрыв глаза, спросила Хельга.

– Все это не так просто, – отсмеявшись, проговорил Гуннар. – Надо усиливать критическое отношение народа к частнособственнической системе, к принци­пам безудержной погони за прибылью, безнравственным устоям крайнего индивидуализма. Назревает недовольство свободомыслящих шведов и проникновением заокеанской массовой культуры. Кабельное телевидение несет нам новые заботы – подавляющее большинство его программ на английском языке. Скоро мы забудем шведский, черт побери! Консервативные военные спят и видят нас в объятиях НАТО, лишь традиционный нейтралитет сдерживает их от рокового шага. А рецидивы шпиономании? Пресловутые «русские субмарины» у наших берегов? И это при том, что в стране масса проамериканских организаций, управляемых из Вашингтона, которые ведут подрывную работу. Я не говорю уже о явных агентах ЦРУ, которыми хоть пруд пруди… Да, Швеция хорошая страна, я люблю нашу родину. Но и хочу, чтоб сильные сквозняки вымели из нее затхлость самодовольства, ядовитые пары эгоцентризма и серых призраков чужих разведок. Тебе нравится моя программа, Хельга?

– Конечно, – серьезно ответила девушка. – Когда надо быть готовой?

– Рано утром в субботу, – сказал Гуннар Пальм. – День мы идем вдоль побережья, вечером «Викинг» швартуется в Стокгольме, дружеский ужин у Василия, ночуем на борту судна, а на следующий день, к воскресному обеду, прибудем в Ухгуилласун.

Перед отъездом Хельга наказала отцу, чтобы тог сходил в субботу днем в магазин Консума – кооперативной продуктовой фирмы, имеющей торговые предприятия по всей стране, – и выбрал доброе мясо для отбивных по-нормандски. Ведь Хельга вернется с русским гостем только в воскресенье, а в их стране магазины закрываются в субботу после обеда и не работают до утра в понедельник. Хорошо это или плохо – Хельга не задумывалась. Она просто не представляла себе, что где-то может быть по-другому.

Покидая дом, девушка по привычке, сохранившейся с юных лет, попросила Мидгордсурмена – Вселенского Змея из народных сказок – оберегать ее отца, Бенгта Ландстрёма.

«И моего любимого, – мысленно прошептала Хельга. – Может быть, он вернется из этой противной Америки пораньше… Ну зачем, право, его послали туда?»

III

– Случай в Пярну был иного характера, – сказал Митрофан Елуферьев. – Там экипаж теплохода «Лембит» Эстонского пароходства обнаружил спрятавшегося человека в трюме. Это был уже привлекавшийся к уголовной ответственности за спекуляцию чеками Внешторгбанка Петер Ускюла, парикмахер, которому суд определил условный срок лишения свободы в два года. Пожалели по молодости лет…

– Куда он собирался? – спросил Колмаков, который у себя в кабинете расспрашивал молодого помощника, вернувшегося из соседней республики.

– Как обычно – в свободный мир… Этот Ускюла даже не знал, куда идет «Лембит». По его словам, он наблюдал за судном и, когда увидел, что на борт прошли пограничники, подумал: уходят за границу, и шмыгнул следом.

– Постой, Митрофан… А как же вахтенный у трапа?

– У парикмахера хватило ума помахать бумагой и заявить, что он стивидор, надо срочно подписать документы у капитана. Матрос и пропустил его на судно.

– Растяпа, – сказал в сердцах Колмаков. – Матросу надо было вызвать вахтенного штурмана – и затея Ускюла накрылась бы.

– У беглеца даже продуктов не было, не считая двух бутербродов за пазухой, – продолжал рассказывать Митрофан Елуферьев. – Спрашиваю его: на что ты рассчитывал, если б тебя не обнаружили в трюме и вышли в открытое море? Два дня, говорит, потер­пел бы… Почему два дня? Балтийское море маленькое, отвечает, я линейкой на карте померил, нигде больше двух дней хода нет. А если б, спрашиваю, судно на Кубу или в Канаду подалось? Молчит. Такую возможность этот Ускюла не предвидел. Вот бы и загнулся в железном трюме, как тот кретин в контейнере.

– Это с твоей точки зрения он кретин, а сам нарушитель так не считает, – заметил Колмаков.

Считает. Этот-то как раз себя кретином считает. Томас Кирна имел семью, двух маленьких детей, хо­роший заработок, мастер-кондитер он… и это в Тал­линне, где царит культ пирожных и всяких вкусных штучек на любой манер. Была у него одна слабость – любил рок-музыку. Доставал пластинки у иностранцев, покупал на черном рынке, слушал музыкальные передачи голосов и, конечно же, распространялся о том, какая у них, дескать, свобода по части рока и прочих прелестей западного мира. На этом его и подловили… Привлекли в одну будто бы группу меломанов под названием «Интеллект», а на самом деле – в националистического толка неформальное объединение. Потом его выделил некто, кто исподволь управляет такими сборищами, сеет сепаратистские и антисоветские семена. Подкинули идею – уйти на Запад. А как? Возникла идея с контейнером, который загружался в Таллинне, на фабрике трикотажа. Привезли на склад, где стоял груженый и пока неопечатанный контейнер, и засунули туда, обещав, что через трое суток он будет в Швеции. А мужик просидел там девять дней! И загнулся бы… Его счастье, что бригадир грузчиков случайно обнаружил. Какими только словами этот Кирн себя не обзывал! Кретин – это самое нежное. Ругался, как боцман-парусник, хоть и кондитер…

– Тебе не показалось, Митрофан, что в организации того и другого побега просматривается некая нарочитая небрежность? – спросил Колмаков. – Готовились они по принципу «на авось». Пройдет – ладно, не пройдет – тоже хорошо…

– Интересно, – сказал старший лейтенант. – Мне полковник Мяги то же самое сказал. И попросил сообщить о его соображениях вам. Я попросту не успел этого сделать, вы сами спросили.

– Ну а твое мнение? Сам-то что думаешь?

– Есть в ваших соображениях сермяжная правда, есть… Меня тоже смущает в этих двух историях небрежность в подготовке побега, – задумчиво проговорил Елуферьев. – Как будто организаторов интересовал не результат, а сам факт намерения этих типов смыться за рубеж. Да и кандидатуры выбраны никчемные. Так, для статистики…

– Для статистики, говоришь… Постой! Кажется, ты попал в десятку, Митрофан. Письменный рапорт руководству у тебя готов?

– Осталось вычитать после машинки…

– Вычитывай поскорее и пойдем к начальнику отдела. Теперь нам есть что сказать Анатолию Станиславовичу.

– Кажется, и я сообразил, где и какую собаку ребята с той стороны пытаются зарыть в Эстонии, – сказал Елуферьев.

IV

У Марка Червяги еще не истек месячный срок фальшивой командировки из Астрахани в институт холодильной промышленности, когда ему показалось, что за ним следят. Явного наружного наблюдения Докер не зафиксировал, это были интуитивные подозрения, но Червяга знал – ему уши прожужжали об этом инструкторы Ликея, – что русская контрразведка отличается высоким профессионализмом сотрудников и позволяет заметить внимание со своей стороны лишь в том случае, когда это входит в ее планы.

Докеру показалось, однажды, что женщину, которую он заприметил в метро, он узнает в соседке по ложе в Большом драматическом театре, куда Червяга направился вовсе не потому, что был поклонником сценического искусства, а согласно инструкции. Ему предписывалось посещать культурно-просветительные учреждения, ходить на митинги неформальных организаций, прислушиваясь там к разговорам людей, собирая сведения об их настроениях в связи с новыми веяниями в стране. С этой же целью Марк трижды стоял в очереди за водкой, слушал, как сетуют выпивохи на ограничительные меры, введенные правительством, и как-то даже поймал себя на том, что с неким злорадством думает о тех хлопотах, которые доставила его шефам развернувшаяся на его бывшей родине борьба за трезвость.

Во второй раз Докеру показалось, что парня, сидевшего напротив в вагоне электрички, он где-то уже видел. Червяга, сам изучавший методы наблюдения за объектом, знал: не полагается садиться перед тем, кого ведешь на поводке Объекту ты вообще не дол­жен показываться на глаза. Если он уже видел где-то этого парня, случайность это или совпадение? Или он попросту запсиховал от той неясности положения, в котором находился

Червяга так и не получил заданий от агента, в распоряжение которого он поступил Он получил от него лишь один зашифрованный приказ – в мини-капсуле втиснутой в одно из яблок. Условленный код предпи­сывал вести себя согласно легенде, не предпринимать никаких акций, ждать через намеченные каналы указаний. По вторникам и пятницам ему надлежало посещать соответственно Балтийский и Московский вокзалы и проверять одну из ячеек автоматической камеры хранения.

Через неделю проживания в гостинице моряков Балтийского пароходства Докер стал подумывать о том, чтобы сменить крышу. Жилье было безопасное, с администрацией не было никаких проблем, Марк обаял всех дежурных, угощал женщин хорошей рыбой, которую он якобы привез из Астрахани, подносил скромные презенты и мог обитать здесь до конца тридцатидневного срока. Но безмятежное существование ис­портил некий Гоша Чеснок, второй механик с теплохода «Дмитрий Пожарский» Мурманского пароходства. Жил Гоша в Одессе, работал в Заполярье, а в Питере находился в отпуске, который скоро кончался, – «Дмитрий Пожарский» двигался из Монреаля в Ленинград. Заприметив Докера в буфете, Чеснок признал в нем земляка, и хотя Червяга сказал, что он холодильщик из Астрахани, Гоша, которому довелось поплавать и рефрижераторным механиком, воспылал к Марку пылкой любовью и очень захотел «раздавить с земляком пузырек», да так настаивал, что пришлось Червяге заявить состою, мол, в обществе борьбы за трезвость, не потребляю из идейных побуждений. Та­кой аргумент утихомирил Гошу Чеснока, в смысле выпить, но его симпатии к Червяге не исчезли, он стал говорить о том, что с хорошим человеком можно общаться и без спиртного. Собственно говоря, ничего странного в поведении Чеснока, который писал стихи и все порывался прочесть Докеру историческую поэму о Соловецких островах, не было. Гоша скучал в ожидании теплохода, заняться ему было нечем, стихи, видимо, на данном этапе не складывались, вот он и прилепился к Марку Червяге, который и сам механиком был, и на «ша» говорил, совсем как в родной Одессе.

В связи с последним обстоятельством Докер вспомнил, как смущались в Ликее специалисты по диалектологии, были там и такие, тем, что он мягко произносил аффрикативное «г», – так говорят на русском языке все, кто вырос в южных районах страны, в том числе и русские по национальности, – да еще смягчал шипящие звуки так, что от него за милю несло Одессой-мамой. Попытки изменить говор Докера не увенчались успехом, и перед выпуском его из Ликея было решено легенды для него разрабатывать с учетом то­го, что он в детстве жил в знаменитом городе.

И вот теперь, когда Докеру стало казаться, что чекисты сели ему на хвост, он и Гошу Чеснока принялся подозревать.

«Без мыла в душу лезет, – зло думал он о веселом одессите. – Подсадили его ко мне. Точно. Тоже мне – кореш… Таких корешей надо политанией выво­дить!»

Докер позвонил в диспетчерскую торгового порта и спросил, когда ожидается приход «Дмитрия Пожарского» Полученные сведения совпали с тем, что говорил Гоша Чеснок.

«Ну и что?! – спрашивал себя Докер, когда трезвый голос рассудка говорил ему, что он просто запаниковал. – На Литейном, дом четыре, не лаптем уху хлебают. Все у них продумано. Этот Гоша, небось, судовой механик в прошлом, а сейчас кэгэбэшный майор».

Словом, решил Червяга рвать когти, как он любил, теперь только мысленно, выражаться. Уголовный опыт приобретенный им в Нью-Йорке, когда он входил в гангстерскую банду, и помноженный на подготовку в Ликее, подсказывал ему, что любое подозрение, любое беспокойство по поводу собственной безопасности, интуитивные страхи должны приниматься как сигнал реальной тревоги.

Синдром «по ком звонит колокол», так называл это состояние Джон Бриггс. Об этом состоянии Сократ рассказал курсантам выпуска в лекции, которая так и называлась «Интуиция и чувство опасности». А Сократу, считал Марк Червяга, можно верить, он чуть ли не полжизни провел в России на нелегальной работе.

Но куда подаваться? Уехать из Ленинграда Докер не имел права. Нельзя было прерывать связь с агентом. Надо было ждать знака в общественном туалете. Переехать в другую гостиницу? Но в какую? Крупные отели отпадают по разным причинам, главная из которых в усиленной засветке. Поискать что-нибудь в ведомственных домах для приезжих?.. Их в городе пре­достаточно, но там трудно затеряться среди постояльцев, размеры таких гостиничек карликовые. И Марк Червяга решил поселиться в дачном поселке. Надо было только выбрать место, куда не ездили бы туристы Стрельна, Петергоф, Гатчина и тому подобное отпадали. Оставалось искать на Карельском перешейке.

Была пятница, когда Докер решил поехать на электричке с Финляндского вокзала в сторону Сестрорецка и выйти там, где Бог на душу положит. Но пятница – явочный день, и с утра, едва отбившись от предложения Гоши Чеснока мотануть вместе на Невский, он поехал на Московский вокзал.

По дороге Докер привычно проверялся, но заметить что-либо не смог. Это несколько его успокоило и, разгуливая по вокзалу, – здесь он тоже страховался, прежде чем подойти к условленной ячейке автоматической камеры хранения, – Докер пытался даже мысленно шутить по поводу чересчур вредной для нервной системы работы. За нее молоко нужно давать!

В ячейке камеры хранения его ждал сигнал: «При­готовиться! Приступаем к операции. Подробности в почтовом ящике. Ф-49-81».

V

Руководство ЦРУ всегда придавало большое значение распространению в стане потенциального противника политических слухов подрывного характера. И в отдельных случаях, особенно в странах третьего мира, население которого находилось еще под влиянием религиозного фанатизма, инспираторам удавалось достичь ощутимых результатов. История знает немало примеров, когда агенты ЦРУ с помощью фальшивой информации подталкивали толпу на массовые убийства и мятежи, уличные беспорядки, студенческие волнения, а затем пользовались этими обстоятельствами как средством, подталкивающим развитие заговора, государственного переворота. Так было в Тегеране и Лхасе, Бразилии и Центральной Африке, в Анкаре и Сеуле.

Прибегала организация к этому древнейшему способу ослабить позиции противника и в социалистических странах: когда возникали экстремальные ситуации в Берлине – 1953 год, в Венгрии – 1956-й, в Чехословакии – 1968-й, в Польше недавнего времени. К распространению слухов привлекались великолепно оснащенные технически радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и служащая в качестве подголоска «Немецкая волна».

С готовностью встретили в ЦРУ и перестройку, резонно полагая, что в мутной волне, которую перестройка неизбежно вызовет, можно взять и собственный наваристый улов.

Но для выработки теории «стратегии политических сплетен» необходимы были сведения о том, как трансформируются и растекаются слухи среди разных слоев советских людей в последний период, когда органы массовой информации Советского Союза стали работать с максимальной гласностью, которая сама по себе для слухов смертельно опасна. Для выработки новых методик необходимо было знать о том, как слухи действуют на советских реципиентов, то есть тех, кто принимает ложные сигналы, инспирируемые ЦРУ. Но добыть такие сведения, находясь по ту сторону границы, невозможно. Их можно получить только от нелегальных информаторов, внедренных в советское общество, нелегалов, скрывающихся среди советских людей в обличий скромных, рядовых граждан.

В том, чтобы собрать эти сведения, свести их воедино, пропустить через фильтры приемов обработки агентурных данных, и состояла одна из главных задач Рокко Лобстера.

Сегодня Омар беседовал с Августом Эккерманом, сидя в его «Жигулях» последней модели. Автомобиль примостился на обширной стоянке рядом со зданием аэропорта, построенного к Олимпийским играм. Рокко Лобстер поглядывал на аэропорт с интересом: он напоминал ему деревенскую ригу на хуторе деда, только был несоизмеримо больше.

Автомашин на стоянке было немного, и Омар сказал Эккерману, что ярко-красный «жигуль» того слиш­ком вызывающ.

– Учитесь искусству находиться среди людей и быть при этом невидимым, – поучающе сказал он. – Зачем вы поторопились купить модный автомобиль да еще такой окраски? Наблюдая за вами даже короткое время, я пришел к выводу, что вы пижон, Цезарь. А это качество крайне губительно для разведчика.

Август Эккерман хотел было возразить, открыл даже рот, но тут же счел за лучшее промолчать. Омар, от которого веяло жесткой непререкаемостью, подавлял его, Цезарь попросту боялся прибывшего в Таллинн эмиссара, наделенного широкими полномочиями.

– Значит, тех двоих уже взяли, – констатировал Омар. – А что говорят в портах Таллинна и Пярну? Ваши люди разжигают страсти?

– Стараются, – неуверенно ответил Август Эккерман. – К сожалению, об этих фактах сообщили местные газеты, поэтому раздувать эти истории сложно, ма­ло горючего материала.

– Организуйте что-нибудь посолиднее! Деньги вам платят за дело, и деньги хорошие. Надо их отрабатывать. Цезарь… Что с капитаном сейнера?

– Сам он на это не пойдет, но взять меня с собой на рыбалку, когда пойдет лосось и судно будет в подходящем для нас районе промысла, обещал. Но сейчас…

– Сейчас вам и некуда подаваться, – резко оборвал Эккермана представитель «Осьминога». – Надо сначала завершить «Семейные каникулы». Результаты пока жидковаты. Вы двинули в ход информацию о том, что в Финском заливе будут добывать нефть, которая может отравить эстонское побережье?

– Слух распустили, – сказал Эккерман. – Уже поступают сведения по ответной реакции. Одни не верят, но возмущаются, другие верят и… тоже возмущаются. И мне кажется…

– Что вам кажется?! Говорите!

– Там, – Эккерман неопределенно покрутил рукой под крышей «Жигули», – не совсем продумали исходный посыл. Боюсь, что такая сплетня сработает не в нашу пользу – она консолидирует народ, заставит его обратиться к властям с протестом. А поскольку власти ничего подобного делать не собирались, по законам психологической конвергенции единение толпы и верхов лишь усилится.

– Наверное, вы правы, черт возьми… Отсюда обстановка выглядит несколько иной, чем она представляется нашим мозгоедам в Лэнгли и Ухгуилласуне. Впрочем, слух о нефти сочинен так сказать с учебными целями – для изучения самого процесса динамики и диффузии сплетен. По тем данным, которые мы здесь собираем, кто-то в управлении подрывных действий напишет секретные диссертации. Но это не наша забота, Цезарь. Что с яхт-клубом?

– Выявлены недовольные среди спортсменов. Но мотивы пустяковые. Одного оставили в запасной команде на международных соревнованиях, другому не дали квартиру в престижном доме, третий был отстранен от участия в регате «Голубая лента» за пьянку накануне. Пока все…

– Работайте с этим народом! – приказал Омар. – Растравливайте их обиду, хоть она и мелка, смехотворна. Действуйте на самолюбие, разжигайте тщеславие, ищите комплексы, через которые можно управлять их поведением… Такие неустойчивые люди с искаженным, завышенным представлением о себе – наш золотой фонд, мистер профессор!

– Я только доцент, – скромно улыбнулся Август Эккерман.

– В Штатах вы будете профессором, – заверил его Омар. – И к тому же с хорошим счетом в банке… Если эти трое угонят в Швецию яхту, такое событие оправдает все ваше пребывание в Таллинне в качестве нашего человека. Помните об этом! Вы сможете меня свести с этими парнями под каким-либо благовидным предлогом?

– Вполне, – ответил Эккерман. – Подойдет вам амплуа журналиста?

– Лучшего не надо. Я пробовал себя в этом качестве в Чили и в Анголе. Правда, представлял, конечно, не советскую прессу.

– Тогда все в порядке. Я познакомлю вас со всеми тремя поочередно, а потом придумаем, как их собрать вместе.

– Идет, – согласился Омар. – Кстати, давно собираюсь вас спросить… Как мой эстонский?