Антонио Гарридо
ЧИТАЮЩИЙ ПО ТЕЛАМ
Судейский чиновник, назначенный округом, должен появиться на месте преступления в течение четырех часов по его совершении. Если же он не выполнит эту обязанность, переложит ее на иное лицо, не обнаружит смертоносных ранений или же допустит ошибку при их обнаружении, то будет признан виновным в служебной халатности и приговорен к двум годам каторжных работ.
«О судейских обязанностях». Статья четвертая «Сун син тун». Уложения о наказаниях династии Сун
ПРОЛОГ
1206 год. Династия Сун
Восточный Китай
Округ Фуцзянь
Уезд Цзяньян, сельская местность
Шан не знал, что умирает — пока не ощутил металлический привкус крови, хлынувшей из горла. Он собирался еще что-то пробормотать, дрожащие руки пытались зажать рану, но вот глаза его выпучились, а ноги подогнулись, точно у оставшейся без хозяина марионетки. Шан хотел произнести имя своего убийцы, но тот успел заткнуть ему рот какой-то тряпкой.
В последние мгновения жизни, стоя на коленях посреди ила, Шан чувствовал сырость дождя и запах влажной почвы, сопровождавший его с самого детства. А еще спустя мгновение Шан в залитой кровью рубахе рухнул в илистую грязь, и та приняла его душу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
В то утро Цы поднялся пораньше, чтобы избежать встречи со своим братцем Лу. Глаза еще слипались, но рисовое поле уже проснулось — и так было каждое утро.
Он переступил на земляной пол и скатал свою циновку, принюхиваясь к чайному аромату, которым, заварив к завтраку чай, наполнила дом матушка. Войдя в большую комнату, Цы приветствовал мать поклоном, она поклонилась в ответ, пряча улыбку — которую сын заметил и возвратил матери. Он обожал мать, почти так же, как и младшую сестренку по имени Третья. Две другие сестры, Первая и Вторая, умерли еще в младенчестве от болезни, терзавшей всю их семью. И Третья, хотя тоже болела, выжила единственная из девочек.
Прежде чем положить в рот первый кусок, Цы подошел к небольшому алтарю у окна, поставленному в память о дедушке. Потом отворил окно и вдохнул полной грудью. Первые лучи солнца робко пробивались сквозь наползающие тучи. Порыв свежего ветра всколыхнул хризантемы в кувшине для подаяния и погнал по комнате аромат курений. Цы закрыл глаза, чтобы произнести молитву, но в голову ему пришла только одна мысль:
«Духи небес, позвольте нам вернуться в Линьань».
Цы вспомнил времена, когда дедушка с бабушкой еще были живы. Тогда эта деревушка была для него как небеса, а братец Лу был герой, и ему стремился подражать любой мальчишка. Лу походил на великого воина из историй, что рассказывал отец, всегда был готов прийти на помощь, если другие ребята хотели отобрать у Цы вкусную еду, или обратить в бегство бесстыдников, осмелившихся заигрывать с их сестрами. Лу научил младшего брата драться — и руками, и ногами, так что обидчики пускались наутек, — и водил его на реку. Там они шлепали по воде возле лодок и ловили форелей да карпов и потом приносили их домой, раздуваясь от гордости. А еще Лу научил его подглядывать за соседками. Однако с возрастом Лу превратился в тщеславца. Когда ему сравнялось пятнадцать, неустрашимость его переросла в бесконечное бахвальство, и он просто презирал любые навыки и умения, кроме тех, что давали победу в драке. Лу принялся охотиться на кошек, чтобы покрасоваться перед девчонками, напивался рисовой водкой, которую воровал с кухонь, и гордился тем, что сильнее большинства своих дружков. И был он настолько самодоволен, что даже насмешки девушек принимал за похвалы, не сознавая, что на самом деле соседки его чураются. Если раньше Лу был для брата кумиром, то теперь это отношение постепенно сменилось безразличием.
И все-таки Лу не попадал в серьезные передряги — подумаешь, придет с подбитым в драке глазом или продует ставку, когда общинного буйвола выставили на водяные бега. А когда отец объявил о своем намерении перебраться в столицу, Линьань, Лу наотрез отказался уезжать. Парню уже исполнилось восемнадцать лет, он чувствовал себя счастливым в деревне и думать не думал о переезде. Лу заявил, что здесь у него есть все, что ему потребно: рисовое поле, компания шалопаев и две-три проститутки по соседству, которые с ним любезничают. Даже когда отец пригрозил, что от него отречется, Лу это не обескуражило. В тот год они расстались. Лу остался жить в деревне, а вся семья переехала в столицу в поисках лучшего будущего.
Поначалу в Линьане Цы пришлось нелегко. Он подымался на рассвете, чтобы присмотреть за больной сестрой, готовил ей завтрак и оставался с Третьей, пока с рынка не возвращалась матушка. Потом, подкрепившись чашкой риса, бежал в школу и до полудня учился, а в полдень спешил на скотобойню, куда устроился его отец — чтобы ради мешочка потрохов, подобранных с полу, работать не покладая рук до самого вечера. А уж ночью, прибравшись на кухне и вместе с семьей помолившись предкам, он, пока не валился на циновку от усталости, изучал конфуцианские трактаты — их, если хочешь выбиться в люди, надлежало знать наизусть. И так продолжалось из месяца в месяц, пока наконец-то отцу не удалось заполучить место счетовода в линьаньской управе под началом судьи Фэна — одного из мудрейших должностных лиц столицы, знаменитого своей проницательностью в раскрытии самых страшных преступлений.
С этого дня дела пошли на лад. Семейные доходы возросли, и Цы смог наконец покинуть бойню и целиком посвятить себя учению. Проведя три года в старшей школе, он, благодаря отличным оценкам, удостоился разрешения помогать отцу в конторе Фэна. Поначалу Цы поручали простую бумажную работу, однако вскоре его прилежание и аккуратность привлекли внимание судьи; Фэн разглядел в этом шестнадцатилетнем подростке ученика, которого, возможно, удастся воспитать по своему образу и подобию. И Цы его не подвел. В течение нескольких месяцев он от заполнения рутинных бумаг перешел к сбору свидетельских показаний, стал присутствовать на допросах подозреваемых, помогал омывать и подготавливать к осмотрам трупы, которые надлежало обследовать Фэну. И вот понемногу твердая рука и усердие Цы сделали его незаменимым помощником судьи, без колебаний поручавшего молодому работнику все более ответственные дела. В конце концов юноша стал участвовать в расследовании преступлений и в судебных заседаниях — эти занятия помогали Цы постигнуть сокровенные тайны сыскного дела и одновременно с этим приобрести начальное понятие об анатомии. На втором году учебы в университете Цы, с одобрения Фэна, выбрал для себя курс медицины. Судья Фэн любил повторять, что доказательства преступления очень часто сокрыты в ранах на теле и, чтобы их отыскать, потребно умение разбираться в ранах — умение не судьи, но хирурга.
Такая жизнь продолжалась до тех пор, пока не умер дедушка. Отец, соблюдая обычай, на время траура должен был отказаться от поста счетовода и от жилища, причитавшегося ему по должности, — и семья лишилась и заработка, и крова. А потому, к великому огорчению Цы, всем пришлось вернуться в деревню.
Брат Лу за это время совершенно переменился. Он жил в доме, который сподобился построить собственными руками, он прикупил себе земли и нанял работников из односельчан. Обстоятельства вынудили отца постучать к нему в дверь — и Лу сначала заставил отца просить прощения, только потом впустил в дом. Он выделил родне маленькую комнатку, вместо того чтобы уступить свою. К Цы брат отнесся со всегдашним безразличием, но, когда заметил, что Цы больше не бегает за ним по пятам, как собачонка, что кроме книг его ничто не интересует, он принялся вымещать на младшем брате всю свою злость. Он заявлял, что истинное достоинство мужчины не проявляется нигде, кроме как в поле. Бумажки и учение не прибавят умнику ни риса, ни батраков. В глазах Лу младший брат был всего-навсего двадцатилетним недотепой, которого теперь приходится кормить. Так, после возвращения жизнь Цы обратилась в бесконечную череду оскорблений, и в конце концов он возненавидел и эту деревню, и эту жизнь.
Порыв свежего ветра вернул Цы к реальности.
Сделав шаг назад, ученик судьи столкнулся с Лу — тот сидел рядом с матушкой и громко прихлебывал чай. Увидев брата, Лу сплюнул на пол и оттолкнул от себя чашку. Затем, не дожидаясь, пока проснется батюшка, он подхватил свой узелок и выскочил из комнаты, не произнеся ни слова.
— Ему бы не помешало поучиться нормам благопристойного поведения, — пробормотал Цы сквозь зубы, вытирая тряпочкой пролитый чай.
— А тебе не помешало бы научиться его почитать, ведь мы живем в его доме, — отозвалась матушка, не отрывая взгляда от огня. — «Прочный дом…»
«Да. Прочный дом — это тот, который поддерживают достойный отец, осмотрительная мать, почтительный сын и доброжелательный брат». Уж в повторении этих слов нужды не было: сам Лу каждое утро напоминал брату об их важности.
Хотя это не входило в его обязанности по дому, Цы расстелил на столе бамбуковую скатерть и принялся расставлять посуду. Третьей в последние дни стало хуже — донимала боль в груди, — и брат без лишних разговоров подменял ее в домашних делах. Он поставил мисочки для еды, проверил, чтобы их количество вышло четным, и направил носик чайника к окну — так он не будет указывать ни на кого из участников трапезы. Посреди стола Цы поместил кувшин с рисовым вином и плошки, по сторонам — рисовые котлетки. Окинул взглядом кухню, почерневшую от угольной пыли, и пошедший трещинами котел. Этот дом походил не на жилище, а скорее на старую кузницу!
Вскоре, хромая, вышел и отец. Сердце Цы сжалось от боли.
«Как же он постарел!»
Младший сын поджал губы и стиснул челюсти. Казалось, здоровье батюшки надломилось тогда же, когда заболела Третья. Он ковылял неровным шагом, опустив голову, его чахлая бороденка была похожа на обдерганную шелковую тряпицу. В этом старичке не осталось и следа от старательного, аккуратного чиновника, который когда-то вдохнул в Цы любовь к методичности и упорству. Сын смотрел на восковые руки отца, совсем недавно тщательно ухоженные, а теперь грубые и заскорузлые. Цы подумал, как, наверное, тоскует батюшка по ровно остриженным ногтям и по тем временам, когда пальцы служили ему лишь для перелистывания судебных бумаг.
Поравнявшись со столом, отец оперся на сына и уселся на свое место. Взмахом руки пригласил садиться остальных. Цы так и сделал; последней села матушка — ее место было ближе всех к плите. Женщина разлила по чашкам рисовое вино. Третья, обессиленная лихорадкой, опять не поднялась с циновки — как и всю прошедшую неделю.
— Ты придешь сегодня к ужину? — спросила мать. — Судье Фэну было бы приятно повидать тебя после стольких месяцев.
Цы не пропустил бы встречи с Фэном ни за что на свете. Отец решился не ждать, пока закончится траур, и поспешить с возвращением в Линьань — в надежде, что судья Фэн вновь возьмет его на прежнюю должность. В семье не знали, по этой ли причине в их деревню неожиданно приехал сам судья, однако все желали, чтобы так оно и было.
— Лу наказал мне отвести буйвола на новый надел, а потом я думал забежать к Черешне, но к ужину вернусь непременно.
— По твоему поведению двадцать лет тебе никак не дашь, — заметил отец. — Эта девчонка совсем тебя к рукам прибрала. Если ты так часто будешь к ней бегать, она тебе в конце концов надоест.
— Черешня — единственное, что есть в этом поселке хорошего. И ведь вы сами дали согласие на наш брак, — отвечал Цы с набитым ртом.
— Не забудь сласти, для этого я их и приготовила, — напомнила матушка.
Цы встал из-за стола и сложил лакомства в свою котомку. Прежде чем уйти из дома, он зашел в комнату, где в полузабытьи лежала Третья. Юноша поцеловал сестру в пунцовые щеки и поправил выбившуюся прядку волос. Девочка заморгала. И тогда Цы достал из котомки все сласти и спрятал под одеялом.
— Смотри, чтоб матушка не увидела, — шепнул он на ухо сестре.
Девочка улыбнулась, но не смогла произнести ни слова.
* * *
На илистом поле юношу застиг ливень. Цы стянул с себя промокшую рубашку, руки его напряглись, мышцы обрели крепость стали. Хрустнули суставы, натянулись сухожилия: Цы погнал буйвола вперед. Животное двигалось неспешно, будто понимая, что за первой бороздой окажется другая, потом еще, и так без конца. Перед ними расстилалось пространство, состоящее из воды и зелени, казавшееся бесконечным.
Брат велел Цы открыть сток, чтобы осушить новый участок. Но работать по краю поля было тяжко: очень уж запущены были каменные валы, отделявшие наделы один от другого. Цы с тоской оглядел полузатопленное рисовое поле. По крайней мере, сейчас, летом, доходившая до колен вода не была ледяной и не пробирала до костей. Цы щелкнул кнутом, и буйвол пободрей зачавкал копытами на болотистой жиже.
На исходе первой трети дня лемех за что-то зацепился.
«Опять корень», — вздохнул Цы.
И принялся нахлестывать буйвола. Дождь лил не переставая. Буйвол вскинул голову и замычал, но не продвинулся ни на шаг. Новая порция ударов только заставила животное качнуть рогами, стремясь уклониться от наказания. Теперь Цы заставлял быка подать назад, но плуг застрял намертво. Погонщик в отчаянии посмотрел на животное.
«А теперь тебе будет больно».
Сознавая, какое страдание причиняет он несчастной скотине, Цы потянул за железное кольцо в носу и перехватил поводья. От боли буйвол рванулся вперед, а лемех коротко лязгнул. Только тогда Цы подумал, что ему надо было вытаскивать корень вручную.
«Если я сломал плуг, братец меня забьет палкой».
Незадачливый пахарь глубоко вздохнул и, погрузив руки в ил, добрался наконец до сплетения корней. Потянул за один из отростков — впустую; после нескольких бесплодных попыток юноша решил поискать в суме, висевшей на спине у буйвола, остро наточенную пилу. Достав нужный инструмент, он снова опустился на колени и принялся работать под водой. Ему удалось оторвать пару корешков и перепилить еще несколько, размером побольше. Когда Цы разбирался с самым толстым корнем, он почувствовал, как его что-то кольнуло.
«Похоже, я порезался».
Хотя боли никакой и не было, руку следовало осмотреть.
Цы давно привык к борьбе со странной болезнью, которой наказало его Небо и о которой он узнал в тот далекий день, когда матушка поскользнулась и опрокинула на него сковородку с кипящим маслом. Мальчику было всего четыре года, и ему показалось, будто его окатили теплой водичкой. Вот только запах горелого мяса сообщил ему — ничего еще не понимающему, — что случилось иное. Обожжены были руки, туловище; следы ожогов остались навсегда. Ужасные шрамы с тех пор напоминали мальчику, что он не такой, как другие дети, и что, хотя нечувствительность к боли и выглядит как большая удача, он должен внимательно осматривать любую свою ранку, которые в детстве — не редкость. Потому что если Цы и вправду не чувствовал ушибов, если ломота от усталости была ему почти неведома и он мог трудиться до полного изнеможения, то имелась и обратная сторона: позабудешь о том, что тело не железное, — пострадаешь не на шутку.
Вытащив руки из воды, Цы увидел, что его ладони обагрены кровью. Он испугался серьезного пореза и поспешил обтереться платком. Однако не нашел ничего опасного, только небольшую алую царапину.
«Что за бесовщина?»
Обескураженный, он вернулся туда, где застрял плуг, и вновь занялся корнями; илистая вода багровела прямо на глазах. Цы распустил ремни, чтобы освободить плуг, и отогнал буйвола в сторону. А потом, часто дыша, уставился на воду. Дождь лупил по затопленному полю, заглушая все прочие звуки.
Юноша со смесью удивления и страха подступил к образовавшейся в грязи вокруг застрявшего лемеха воронке. У него засосало под ложечкой, кровь бешено колотилась в висках. Цы захотелось убраться подальше, но он отогнал эту мысль. Из глубины ритмично всплывали гроздья мелких пузырей; они смешивались с пузырями от звонко падающих капель дождя. Цы опустился коленями в липкий ил. С опаской нагнулся к воде, и тут кровавая жижа едва не брызнула ему прямо в лицо. Наклонился бы чуть ниже — хлебнул бы, не иначе.
В грязи опять что-то шевельнулось. Цы дернулся в сторону — его застало врасплох барахтанье мелкого карпа под водой.
«Вот глупая тварь!»
Юноша поднялся и пнул рыбешку ногой, пытаясь успокоиться. И тотчас заметил рядом другого карпа, побольше, — с лоскутом мяса в пасти.
«Да что же тут творится?..»
Он хотел сделать шаг назад, но оступился и рухнул навзничь, в месиво ила, грязи и крови. Глаза под водой раскрылись сами собой, когда в лицо ему ткнулся пучок каких-то трубок. От увиденного чуть не остановилось сердце. Прямо перед Цы болталась в путанице корней и веток, с торчащей изо рта тряпкой человеческая голова.
* * *
Он кричал, пока не охрип, но никто не пришел ему на помощь.
От ужаса Цы не сразу сообразил, что этот участок поля долгое время был заброшен и что крестьяне сейчас трудятся по ту сторону горы. И только тогда он сел в мутную жижу в нескольких шагах от плуга и огляделся по сторонам. Дрожь постепенно унялась, в голову пришло возможное решение: бросить буйвола на поле и спуститься за помощью в деревню. Или — оставаться на месте до возвращения брата.
Оба варианта не очень-то нравились Цы, однако, учитывая, что Лу должен был уже скоро появиться, юноша предпочел подождать. Здешние места кишели хищным зверьем, а один целый буйвол стоит в тысячу раз дороже, чем человеческая голова без туловища.
В ожидании брата Цы обрезал оставшиеся корни и вызволил лемех, стараясь не наносить голове новых повреждений. Железное орудие вроде бы не пострадало, так что, если повезет, Лу сможет поставить в вину лишь задержку в работе. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться… Покончив с корнями, Цы снова впряг буйвола и продолжил пахоту. Чтобы отвлечься, он попробовал насвистывать, но внутри эхом повторялись слова, не раз слышанные от батюшки: «Проблема не разрешится, если повернуться к ней спиной».
«Знаю. Вот только это не моя проблема», — сам себе отвечал Цы.
Он продвинулся с плугом еще на пару шагов, а потом остановил буйвола и вернулся к мертвой голове.
Некоторое время ученик судьи задумчиво смотрел, как она плавает. Потом начал подмечать детали. Щеки были вдавлены внутрь, будто кто-то в ярости топтал голову ногами. На посеревшей, почти лиловой коже Цы разглядел мелкие порезы, — это поработали рыбы. Глаза оставались широко распахнутыми, ошметки кровоточащей плоти колыхались вокруг трахеи… а из полуоткрытого рта торчала эта странная тряпица.
Ничего более ужасного Цы в жизни не видел. Он зажмурился. Его вырвало. И вдруг Цы понял, что знает этого человека. Это была голова старого Шана. Отца Черешни — девушки, которую он любил.
Когда Цы слегка пришел в себя, он заметил, как неестественно искривлен рот у отрезанной головы, — видимо, дело было в тряпке. Цы осторожно потянул за краешек, и ткань мало-помалу начала подаваться, как будто разматывался клубок. Юноша спрятал тряпицу в рукав и попытался сомкнуть покойнику челюсти, но не получилось. Его вырвало снова.
Цы омыл лицо мутной водой. Потом побрел обратно по вспаханному участку в поисках мертвого тела. Он обнаружил обезглавленный труп в полдень, на восточной границе надела, в нескольких ли от того места, где застрял плуг. На мертвеце до сих пор был желтый пояс — отличительный знак уважаемого человека, — а еще халат с пятью пуговицами. Но вот голубой шапочки, которую Шан всегда носил, обнаружить не удалось.
Продолжать пахоту Цы был не способен. Он опустился на каменный вал, без всякого аппетита откусил от рисовой лепешки, но проглотить кусок так и не смог. Взгляд его был прикован к брошенному в грязь телу Шана, обезглавленному, как будто несчастный был закоренелым преступником.
Как же рассказать об этом Черешне?
И юноша вопрошал сам себя, каким бессердечным злодеем нужно быть, чтобы лишить жизни столь уважаемого человека, как Шан, — преданного односельчанам, чтущего традиции и ритуалы. Определенно, чудовище, свершившее это преступление, не должно оставаться в мире живых.
* * *
Братец Лу добрался до участка лишь под вечер. С ним пришли трое батраков, нагруженных саженцами, что означало перемену планов: Лу все-таки решил высадить рис, не дожидаясь, пока земля просохнет. Цы, оставив буйвола без присмотра, бросился к брату. Подбежав, он согнулся в почтительном поклоне:
— Братец! Ты не поверишь, что здесь случилось… — Сердце Цы бешено колотилось.
— Ну как не поверить, если я собственными глазами все вижу! — зарычал Лу, окидывая рукой невспаханное поле.
— Понимаешь, я нашел…
Но тут последовал удар палкой по лбу, от которого младший брат повалился в грязь.
— Проклятый оболтус! — припечатал сверху Лу. — До каких же пор ты будешь считать себя лучше других?
Цы прижал ссадину ладонью, стирая заливавшую лицо кровь. Лу уже не в первый раз поднимал на него руку, но он был старшим братом, которому, по правилам конфуцианства, следует повиноваться. Едва в силах разлепить веки, все равно Цы начал с извинения:
— Мне очень жаль, брат. Я не успел, потому что…
— Потому что у белоручки-студента нет желания гнуть спину! — Лу снова его ударил. — Потому что этот белоручка-студент думает, что рис растет сам по себе! — Новый удар снова сшиб младшего брата с ног. — Потому что у белоручки-студента есть братец Лу, который должен за него горбатиться!
Лу счистил со штанов грязь, позволяя Цы подняться.
— Я… я нашел труп! — успел выговорить Цы.
Лу нахмурился:
— Труп? О чем ты?
— Он здесь… возле вала… — добавил Цы.
Лу обернулся к указанному месту, там уже поклевывали пашню грачи. Крепче сжав палку и не дожидаясь дальнейших объяснений, он зашагал туда. Подойдя к голове, шевельнул ее ногой. Потом нахмурился и оглянулся:
— Вот пакость! Ты ее здесь нашел? — Лу схватил мертвую голову за волосы и с омерзением покачал ею в воздухе. — Я так понимаю, что здесь. Клянусь бородой Конфуция — это Шан, что ли? А тело где?..
— С другой стороны. Рядом с плугом.
Лу скривил губы. И поспешил к своим батракам.
— Вы двое, чего ждете? Живо туда, подберите тело. А ты вытащи саженцы, а голову положи в корзину. Бесовщина какая! Мы возвращаемся в деревню.
Цы подошел к буйволу и принялся его распрягать.
— Позволь-ка узнать, чем это ты занят? — ехидно спросил Лу.
— Разве ты не сказал, что мы возвращаемся?
— Возвращаемся мы. Ты вернешься, когда закончишь свою работу.
2
Остаток дня Цы провел, глотая зловонные ветры, то и дело истекавшие из ритмично колыхавшегося буйволиного зада, и раздумывая тем временем, что за преступление мог совершить старый Шан, чтобы над ним учинили такое. Насколько знал Цы, врагов у старика не водилось и никто ему никогда не угрожал. В общем-то, худшее, что приключилось с ним в жизни, — это рождение множества дочерей; Шану приходилось трудиться с утра до ночи, чтобы заработать на приданое и тем добавить дочкам привлекательности. В остальном Шан всегда был человеком достойным и уважаемым.
«О нем как об убийце я бы подумал в последнюю очередь».
Когда Цы очнулся от этих дум, солнце уже садилось.
Помимо пахоты Лу наказал ему привезти «черной грязи», поэтому он второпях накидал в корзину несколько лопат месива из глины, человеческих экскрементов и старых побегов, которое обыкновенно используют как удобрение, и снова заровнял почву. Затем подстегнул буйвола — тот двинулся вниз с трудом, будто отвык ходить без плуга, — запрыгнул животному на хребет и наконец поехал в деревню.
Пока они спускались, Цы сравнивал убийство Шана с другими сходными случаями, подробности которых ему довелось узнать еще в Линьане. Ведь он помогал судье Фэну расследовать множество жестоких преступлений. Он даже наблюдал последствия зверских ритуальных убийств, совершенных членами различных сект, однако чтобы так надругаться над телом… По счастью, судья сейчас в деревне, и его бывший ученик не сомневался, что виновник будет найден.
Черешня жила вместе с семьей на самом берегу реки, в домишке, что из последних сил держался на полусгнивших деревянных сваях. Цы подъехал к домику промокший до нитки, до краев исполненный беды. По дороге он обдумал тысячу способов, как поведать любимой о случившемся, но ни один из них не годился. Несмотря на проливной дождь, Цы остановился перед дверью, раздумывая, что же все-таки сказать.
«Что-нибудь да придумаю!»
Он поднес руку к двери, кусая губы и до боли сжимая кулаки. Руки дрожали еще сильнее, чем тело. Еще помедлил и наконец постучал.
Ответом была только тишина. После третьей попытки Цы понял, что никто ему не откроет. Тогда он перестал стучать и отправился домой.
Как только Цы открыл дверь, батюшка принялся выговаривать ему за опоздание. Судья Фэн пришел к ним на ужин, и все ждали только ученика. Увидев гостя, Цы приложил руки к груди и склонился в поклоне, выражающем извинения, однако Фэну извинений не требовалось.
— Клянусь всеми чудищами преисподней! — добродушно улыбнулся судья. — Чем ты тут питаешься? В прошлом году ты казался еще совсем юнцом!
Цы об этом не догадывался, но в свои двадцать лет он уже не был тем щуплым пареньком, над которым в Линьане все потешались. Сельская жизнь превратила его из тщедушного подростка в жилистого юношу, чьи мышцы, пусть и тонкие еще, напоминали пучки туго сплетенных камышин. Цы застенчиво улыбнулся, обнажив безупречный ряд зубов, и оглядел гостя с ног до головы. Старый судья почти не переменился. На испещренном мелкими морщинками лице все так же выделялись тщательно подстриженные седые усики. На голове красовалась шелковая чиновничья шапка с двумя торчащими по бокам твердыми от лака завязками — знак высокого ранга.
— Досточтимый судья Фэн, — приветствовал его Цы, — простите мое опоздание, но…
— Не тревожься об этом, сынок, — перебил судья. — Давай, проходи, ты весь вымок.
Цы пробежал в дальнюю комнату и вернулся с изящным свертком из великолепной красной бумаги. Этого момента он ждал целый месяц. Ровно столько времени прошло с тех пор, как юноша узнал, что к ним приедет Фэн и они наконец увидятся. Как и полагается по обычаю, Фэн трижды отказывался от подарка, прежде чем принять его.
— Не стоило беспокоиться. — С этими словами судья спрятал сверток, не развернув; ведь иначе можно было бы подумать, будто он придает больше значения его содержимому, нежели самому факту подарка.
— Да, Цы в самом деле подрос, — вставил отец, — но, как видите, он все такой же безответственный.
Цы колебался. Правила этикета запрещают докучать гостю делами, не относящимися к его визиту, однако убийство выходит за рамки всяких приличий. Судья сможет это понять.
— Простите мою невежливость, но я должен сообщить вам ужасную новость. Шана убили! Ему отрезали голову!
Отец взглянул сурово:
— Да. Твой брат Лу нам уже рассказал. А теперь присядь-ка, давайте ужинать. Не будем заставлять нашего гостя ждать.
Цы был поражен равнодушием, с которыми Фэн и батюшка восприняли случившееся. Шан ведь был лучшим другом отца, а теперь хозяин и гость как ни в чем не бывало спокойно приступали к ужину. И тогда Цы последовал примеру старших, приправляя свою долю трапезы собственной желчью. Отец угадал его состояние.
— Как бы то ни было, мы мало что можем сейчас поделать, — заговорил он наконец. — Лу отвез тело Шана в управу, и родственники уже сидят с покойным. К тому же тебе известно, что наш уезд не подведомствен судье Фэну. Нам остается ждать только чиновника, который займется этим делом.
Цы понимал, что так все и есть, а еще Цы понимал, что, пока чиновник едет, убийца успеет скрыться. Но что его возмущало более всего — так это спокойствие батюшки. По счастью, Фэн сумел прочитать его мысли.
— Не горячись. Я уже переговорил с родственниками убитого. Завтра я осмотрю тело, — заверил судья.
Старшие перевели разговор на другие предметы, ливень все колотил по кровле. Летние тайфуны часто оборачиваются потопом и несут опасность для неосторожных путников, но для Лу в тот вечер все кончилось благополучно. Вот он появился на пороге, промокший до нитки, пахнущий прелью, с мутными глазами. Шагнув внутрь, он споткнулся о деревянный сундук и растянулся на полу, но тотчас вскочил и со всей силы пнул сундук, будто тот был виноват в его падении. Затем неловко поздоровался с судьей и тотчас исчез в своей комнате.
— Ну что ж. Полагаю, мне пора, — произнес Фэн, отерев усы. — Надеюсь, ты обо всем этом еще поразмыслишь, — сказал он отцу семейства. — А что касается тебя… — Фэн обернулся к юноше. — Увидимся завтра в час Дракона, у старосты по надзору. Я в его доме остановился.
Фэн распрощался и ушел. Как только дверь за ним закрылась, Цы впился взглядом в лицо батюшки, сердце его колотилось от нетерпения узнать новости.
— Ну что? Он говорил, когда мы сможет вернуться? — наконец отважился спросить Цы. Пальцы его барабанили по столу.
— Присядь, сынок. Хочешь еще чаю?
Отец сделал глоток из своей чашки, потом налил другую для сына. Взглянул печально, а потом и вовсе опустил глаза.
— Мне очень жаль, Цы. Я знаю, как тебе хочется вернуться в Линьань… — Он звучно прихлебнул. — Но иногда все выходит не так, как было задумано.
Цы так и не донес свою чашку до рта.
— Не понимаю! Что-то еще произошло? Разве Фэн не предложил тебе должность?
— Да. Вчера. — Отец неторопливо отпил еще.
— И что же? — Цы опять вскочил.
— Сядь.
— Но, батюшка… Ты же обещал. Ты говорил…
— Я велел тебе сесть! — возвысил голос отец.
Цы повиновался; глаза его увлажнились. Отец подлил ему чаю, да так, что пролилось через край. Цы хотел было вытереть лужицу, но отец знаком остановил его.
— Послушай, Цы. Есть вещи, которых тебе не понять…
А сын недоумевал, что здесь еще нужно понимать. Что он должен каждый день терпеть оскорбления Лу? Что должен отказаться от будущности, которую сулит ему Императорский университет Линьаня?
— А как же наши планы, батюшка? Что теперь с нашими?..
Пощечина заткнула ему рот. Отец вскочил, будто подброшенный пружиной. Голос его дрожал, но взгляд был жёсток.
— Наши планы? С каких это пор у детей планы? — рявкнул он. — Мы останемся здесь, в доме твоего брата! И так будет до самой моей смерти!
Цы молча смотрел, как отец уходит из комнаты. Он задыхался от ярости.
«А твоя больная дочь?.. Она так мало для тебя значит?»
Цы убрал посуду и направился в комнату, которую делил с сестрицей.
Стоило лечь, кровь шумно застучала в висках. С первого же дня в деревне Цы мечтал о возвращении в Линьань. Не было вечера, чтобы бывший студент, закрыв глаза, не вспоминал прошлую жизнь, прежних товарищей, их состязания в конкурсах учеников (в которых Цы нередко выходил победителем), или преподавателей, обожаемых им за строгость и настойчивость, или судью Фэна и день, когда тот взял его помощником в свою канцелярию. Цы страстно желал стать таким же, как Фэн, выдержать императорские экзамены, получить должность в судейской управе… А не как отец, после многих лет безуспешных попыток добившийся всего-навсего места мелкого конторщика.
Почему батюшка не хочет возвращаться? Он ведь подтвердил, что Фэн предлагает ему службу, о которой он все это время мечтал. Но не прошло и суток, как он без видимой причины меняет свое решение на противоположное. Неужели из-за дедушки? Вряд ли. В конце концов, прах умершего ведь можно перенести и в Линьане исполнять полагающиеся почтительному сыну траурные ритуалы.
И в этот момент Третья раскашлялась. Девочка спала рядом и вся дрожала. Цы ласково погладил ее по голове, ему было и вправду жаль сестрицу. Третья оказалась крепче, чем Вторая и Первая, — ведь ей уже исполнилось семь лет, однако Цы сомневался, что она дотянет до десяти. Болезнь была как родовое проклятие. И ко всему прочему, брат надеялся, что в Линьане сестренке, по крайней мере, будет обеспечен надлежащий уход.
Цы закрыл глаза и повернулся на бок. Теперь он думал о Черешне, на которой должен был жениться, как только сдаст государственные экзамены. Сейчас она, наверное, безутешно оплакивает гибель отца… А не переменит ли это несчастье ее намерений? Кто знает? Внезапно он почувствовал себя подлецом: как можно думать только о себе в час всеобщей скорби!
Шесть месяцев миновало после скоропостижной смерти деда…
Цы разделся — ему стало душно, и вдруг в рукаве рубашки он ощутил окровавленную тряпицу, что торчала изо рта Шана. Еще раз взглянув на страшную находку, он положил ее рядом со своим каменным подголовником.
За окном доносились жалобные стоны: их сосед, шалопай Пэн, вот уже несколько дней мучился от зубной боли. Вторую ночь подряд Цы не удавалось выспаться.
* * *
Поднялся он на заре. Он должен был встретиться с Фэном в доме надзорного старосты Бао Пао, где обычно останавливались правительственные чиновники. Там, Цы поможет судье осмотреть труп. Лу громко храпел в соседней комнате. Когда старший брат проснется, младший будет уже далеко.
Цы тихо оделся и вышел из дому. Дождь кончился, но теперь вода на полях испарялась так быстро, что каждый вдох превращался в обжигающий глоток. Цы набрал в грудь побольше воздуха и углубился в лабиринт деревенских улочек — бесконечная череда одинаковых домишек, изъеденные стены которых напоминали набор старых костяшек домино, выстроенных в идеальном порядке. Тут и там над распахнутыми дверями колыхались мерцающие фонарики, из домов доносились чайные ароматы, а бредущие по дорогам крестьяне в дымке были похожи на привидения. Но в общем-то, деревня еще спала. Лишь слышался время от времени тоскливый лай собак.
Когда Цы подошел к дому старосты, уже светало.
Фэна он нашел в крытой галерее. Судья был одет в холщовый халат, агатово-черный, под цвет шапочки. Лицо его было невозмутимым, но руки выстукивали беспокойную дробь. После ритуального приветствия Цы принялся благодарить учителя.
— Я только пойду и взгляну, так что оставь эти ужимки. И не делай такое лицо, — добавил судья, заметив разочарование ученика. — Вы не в моей юрисдикции, и к тому же ты знаешь, я в последнее время отошел от таких дел. Но деревня маленькая, так что отыскать убийцу будет не сложнее, чем вытащить камешек из туфли.
Цы проследовал за судьей под боковой навес, рядом с которым стоял на страже его личный помощник, молчаливый человек с чертами северянина. Внутри их встретил староста Бао Пао, вдова и сыновья покойного. Стоило Цы глянуть на останки Шана, у него вновь начался приступ рвоты: родственники усадили покойного на деревянный стул, будто он был еще жив, — спина прямая, голова примотана к стулу сплетенным из камыша жгутом. Шана омыли, смазали ароматным маслом и одели, но все равно он больше напоминал окровавленное пугало. Судья высказал положенные соболезнования родственникам, перекинулся с ними несколькими словами вполголоса и испросил разрешения осмотреть тело. Старший сын разрешил, и тогда Фэн медленно приблизился к трупу.
— Ты помнишь, что тебе делать? — спросил он у Цы.
Цы помнил прекрасно. Он достал из своей сумки лист бумаги, чернильный камень и лучшую кисточку. Затем уселся на пол подле трупа. Фэн подошел, сокрушаясь, что тело омыли до осмотра, и приступил к работе.
— Я, судья Фэн, в двадцать второй день лотосовой луны второго года под девизом правления Кайси и четырнадцатого года правления всеми обожаемого Нин-цзуна, Сына Неба и Досточтимого Императора династии Сун, получив надлежащее разрешение от членов семьи, приступаю к расследованию — предварительному и вспомогательному по отношению к официальному, которое должно быть осуществлено направленным из области Цзяньнин должностным лицом не менее чем через четыре часа после уведомления о назначении. В присутствии Ли Чэна, старшего сына погибшего, госпожи Ли, вдовы последнего, двух других детей мужеского пола, Цзе и Синя, а также Бао Пао, поселкового старосты по надзору, и моего помощника Цы, непосредственного свидетеля.
Цы писал под диктовку, вслух повторяя каждое слово. Фэн продолжал:
— Покойного, по имени Ли Шан, сына и внука Ли, которому, по словам старшего сына, на момент смерти было пятьдесят восемь лет от роду, по профессии счетовода, землепашца и плотника, в последний раз видели позавчера в полдень, после окончания работы в лавке Бао Пао, где мы сейчас находимся. Сын заявляет, что покойный не страдал никакими недугами, помимо свойственных его возрасту и занятиям, и что явных недоброжелателей у него не имелось.
Фэн взглянул на старшего сына, тот поспешил согласно кивнуть, затем на Цы — тот громко зачитал записанное.
— По незнанию родственников, — продолжил Фэн с ноткой упрека в голосе, — тело было омыто и переодето. Члены семьи заявляют, что на момент получения тела они не обнаружили иных повреждений, кроме страшного разреза, отделившего голову от шеи, — он, без сомнения, и явился причиной смерти. Рот раскрыт широко, неестественно широко… — Судья попытался его закрыть. — Челюсти окоченели в таком положении.
— Вы его даже не разденете? — удивился Цы.
— Нет необходимости. — Фэн вытянул руку и коснулся шеи. Обернулся к ученику в ожидании его догадки.
— Двойной разрез? — предположил Цы.
— Двойной… Как свинью…
Цы внимательно осмотрел рану, отмытую от ила. Действительно, спереди, под тем местом, где раньше был кадык, виднелся горизонтальный разрез — так свинари выпускают кровь из животных. У основного разреза, который шел по всей окружности, края были неровные, сделанные как будто ножовкой на бойне. Цы уже хотел поделиться своим наблюдением, когда Фэн попросил его в подробностях рассказать, как он обнаружил тело. Цы принялся рассказывать о каждом своем шаге на рисовом поле — все, что только мог вспомнить. Когда рассказ подошел к концу, взгляд судьи посуровел.
— А тряпка?
— Тряпка?..
«Вот дурак! И как же это я забыл?»
— Ты меня недооцениваешь, Цы, а прежде за тобой такого не водилось… — Судья выдержал красноречивую паузу. — Как ты уже должен был догадаться, этот открытый рот не связан ни с призывом о помощи, ни с криком боли — иначе вследствие посмертного расслабления мышц он бы легко закрылся. А следовательно, в рот ему поместили какой-то предмет — перед или непосредственно после смерти, — каковой предмет и оставался в ротовой полости в то время, когда мускулы отвердевали. Судя по типическим признакам, я предполагаю, что речь идет о льняной тряпице — если, обратить внимание на окровавленные нити, застрявшие между зубами.
Упрек учителя больно уколол Цы. Еще год назад он не допустил бы ошибки, однако из-за отсутствия практики он отупел и соображал медленнее, чем прежде. Юноша, кусая губы, запустил пятерню в рукав рубашки.
— Я как раз собирался передать ее вам, — пробормотал он, вытягивая аккуратно свернутый кусок материи.
Фэн внимательно осмотрел тряпицу. Ткань сероватая, в пятнах засохшей крови. Размером с платок, какими покрывают голову. Судья описал тряпку как вещественное доказательство.
— Дописывай и поставь мою печать. И сделай копию для официального следователя.
Фэн попрощался с присутствующими и вышел из-под навеса. Снаружи снова шел дождь. Цы поспешил вслед за судьей и нагнал его перед самым входом в покои, которые предоставил гостю Бао Пао.
— Документы… — промямлил юноша.
— Оставь здесь, на столике.
— Судья Фэн, я…
— Не бери в голову, Цы. В твоем возрасте я не мог разобрать, кого застрелили из самострела, а кого задушили.
Цы эти слова утешили не сильно: он ведь знал, что на деле было не так. Юноша смотрел, как Фэн раскладывает бумаги. Ученик мечтал стать таким же, хотел обрести такую же мудрость, достоинство, познания. Он многому научился у Фэна, хотел и дальше быть его учеником, однако этого никогда не добиться, сидя, как привязанный, в деревне среди крестьян. Цы дожидался, когда учитель покончит с бумагами, чтобы заговорить. И вот Фэн уложил последний листок, и Цы спросил про работу для батюшки, но судья строго покачал головой:
— Это касается только нас с твоим отцом.
Цы топтался среди вещей Фэна, точно нерешительный покупатель перед торговой палаткой.
— Вчера вечером я заговорил с ним об этом, и батюшка сказал… В общем, я думал, мы вернемся в Линьань, а оказалось, теперь…
Фэн остановился и заглянул в повлажневшие глаза юноши. Старый судья глубоко вздохнул и только потом решился положить руку в перчатке ему на плечо.
— Послушай, Цы, я даже не знаю, должен ли тебе об этом рассказывать…
— Я прошу вас…
— Ну хорошо, только ты должен пообещать, что будешь держать рот на замке. — Фэн дождался согласия юноши, потом снова вздохнул и уселся с невеселым видом. — Вообще-то, свое путешествие я предпринял ради вас. Несколько месяцев тому назад твой отец написал мне о желании снова занять прежнюю должность, однако теперь, вытащив меня в эту деревню, он и слышать об этом не желает. Я уговаривал его обещаниями подходящей работы и достойного жалованья, даже предлагал в собственность дом в столице, но он отказывается и не дает никаких объяснений.
— Ну тогда возьмите меня! Если все дело в том, что я забыл про тряпицу, то обещаю: я буду работать усердно. Так работать, если нужно, что кожа облезет, только бы вас больше не опозорить! Да я…
— Честно говоря, я думал о такой возможности. Ты человек преданный, и мне бы хотелось снова иметь тебя в помощниках. Поэтому я заговорил с твоим отцом о тебе и о твоем будущем, но с тем же успехом можно биться головой об стену. Я не понимаю, что происходит, но он непреклонен. Мне правда жаль…
— Я… я… — Цы не знал, что сказать.
Вдалеке раскатился гром. Фэн хлопнул юношу по спине:
— У меня были большие виды на тебя, Цы. Я даже зарезервировал за тобой место в Линьаньском университете.
— В Линьаньском университете? — Глаза бывшего студента поползли на лоб. Вернуться в университет было его мечтой.
— А что, отец тебе не говорил? Я думал, он тебе расскажет.
У Цы подогнулись колени. Но когда Фэн спросил, что случилось, юноша смолчал. Он чувствовал, будто его только что крупно обокрали.
3
Судья Фэн заявил, что торопится допросить нескольких жителей деревни, поэтому они договорились увидеться после обеда. Цы воспользовался паузой, чтобы сбегать домой: ему хотелось навестить Черешню, но для этого нужно было получить от отца разрешение не ходить на работу.
Перед дверью Цы препоручил себя Небу и вошел без стука. Батюшку он застал за чтением каких-то документов; как только сын появился на пороге, бумаги выскользнули у него из рук. Отец поспешил подобрать их с пола и спрятать в красную лакированную шкатулку.
— Позволь-ка узнать, что ты тут делаешь? Ты ведь сейчас должен пахать, — гневно бросил он. Потом закрыл шкатулку и засунул под кровать.
Цы рассказал о своем намерении, но отец его не одобрил.
— Ты всегда ставишь свои желания выше своих обязанностей, — недовольно буркнул он.
— Батюшка…
— Она не умрет от тоски, уверяю тебя. Не знаю, зачем я послушал твою мать, когда она решила породниться с девчонкой, которая опасней осиного гнезда.
Цы сумел удержаться от ответной резкости.
— Умоляю вас, батюшка, это только на минутку. А потом я все вспашу, а еще помогу Лу сеять.
— «Потом, потом…» Ты что, думаешь, Лу в поле погулять выходит? Даже его буйвол проявляет усердия вдвое больше, чем ты. «Потом…» Когда будет твое «потом»?
«Батюшка, да что с тобой творится? Отчего ты так несправедлив ко мне?»
Цы ничего не ответил. Всем, включая и батюшку, было прекрасно известно, что именно он, а не Лу, гнет хребет на рисовом поле, что это его ноги покрыты ссадинами от бесконечной ходьбы среди рисовой рассады, что это с его рук не сходят мозоли от прополки, просеивания, обмолота и сортировки, что это именно он пашет от зари до зари, он не видит в жизни ничего, кроме разравнивания, пересаживания, внесения удобрений и перетаскивания тюков на лодочную пристань. Всем в этой распроклятой деревне было известно, что, пока Лу пьянствует со своими шлюхами, Цы рвет жилы в поле.
И сейчас Цы жалел, что обладает здравым рассудком. Ведь рассудок заставлял его примириться с отцовским решением.
Цы поплелся за своим серпом и узелком. Котомка была на месте, а вот серпа не оказалось.
— Возьми мой — твой забрал Лу, — подсказал отец.
Цы снова промолчал. Уложил серп в узелок и пошел в поле.
Он так стегал буйвола, что раскровенил себе ладонь. Животное ревело, точно на бойне, но плуг тянуло с дьявольской силой, в безнадежном стремлении спастись от ударов погонщика. Сам Цы налегал на плуг так, будто хотел зарыть его навсегда, а поле вскипало от ливня, лившего стеной: надвигалась настоящая буря. За каждой пройденной бороздой открывалась новая, требовавшая новых проклятий, усилий, ударов. Цы уже не отличал жар испарений от пота, а пот — от водяных струй, которые хлестали все пуще. Снова грянул гром, и Цы остановился. Небо теперь было таким же черным, как и грязь под ногами. Юноше стало совсем жарко. Воздуха не хватало. Хруст-скрежет. Новый раскат. Вспышка. Новая вспышка. Неожиданно небеса разверзлись, накатила волна света, потом волна грохота, земля сотряслась. Буйвол от ужаса рванулся вбок, но застрявший в земле лемех дернул его назад, и всем весом несчастная скотина повалилась на собственную заднюю ногу.
Когда Цы удалось перевести дух, он увидел, что буйвол отчаянно бьется на земле. Пахарь поспешил ему на помощь, но поднять не смог. На смену кулакам пришла палка, но животное только дыбило холку, пытаясь спастись от наказания. И тогда Цы увидел страшный открытый перелом на правой задней ноге.
«О Небо, чем я тебя оскорбил?»
Цы достал из мешка яблоко и поднес к морде буйвола, но тот в ответ попытался зацепить погонщика рогом. Когда животное немного успокоилось, Цы наклонил ему голову — настолько, что левый рог погрузился в ил. Он смотрел в распахнутые от ужаса глаза зверя, — казалось, они стремятся вырваться из плена покалеченного тела. Ноздри раздувались и опадали, точно кузнечные мехи, слюни стекали по морде потоком. Поднимать его уже не было смысла. Это был уже не рабочий буйвол, а мясо для скотобойни.
Цы еще гладил несчастное животное, когда почувствовал, как его хватают за плечи и бросают в воду. Подняв голову, он увидел старшего брата, в ярости потрясающего палкой.
— Бесполезный лодырь! Так-то ты платишь за мои хлопоты! — Над лежащим Цы высилось живое воплощение дьявола.
Цы попытался увернуться от палки. Лицо обожгло.
— Поднимайся, уродец. — Последовал новый удар. — Буду тебя учить.
Цы и сам хотел подняться, но очередной удар снова повалил его в грязь. Потом Лу схватил его за волосы и поволок к плугу.
— Ты знаешь, сколько стоит буйвол? Нет? Ну так сейчас узнаешь.
Лу сунул брата головой в ил и придавил ногой. Насытив свой первый гнев, он бросил Цы под плуг.
— Пусти меня!
— Не любишь, значит, в поле работать? Не нравится, что отец мне отдает предпочтение?.. — Лу принялся связывать его поводьями.
— Отец тебя не полюбит, даже если ты вылижешь ему туфли. — Цы вывернулся.
— Скоро ты мне будешь туфли лизать. — И Лу снова ударил его палкой.
Отирая кровь с лица, Цы смотрел на старшего брата с ненавистью. Он, как и велят заповеди родственной почтительности, никогда не огрызался на него в ответ, но пришел срок показать, что он не раб и не слуга. Цы поднялся на ноги и с яростью ударил старшего брата в живот. Лу такого не ожидал и пропустил удар. Но тотчас отпрыгнул по-тигриному и заколотил брату по ребрам. Цы снова рухнул. Лу превосходил его и весом, и в плечах. Единственным преимуществом Цы была загоревшаяся в нем ярость. Он попробовал подняться, но Лу ударил ногой. В груди его что-то хрустнуло, но боли не было. Цы не успел ничего сказать, потому что получил новый удар ногой в живот. Кровь застучала в висках, все тело было в огне. Еще удар, и Цы опрокинулся навзничь. Он еще пытался встать, но ничего не получалось. Избитый юноша чувствовал, как дождь смывает кровь с его лица.
Он будто еще слышал, как брат глумливо кричит о своей победе, но поди разбери: накатила чернота, и Цы потерял сознание.
* * *
Фэн стоял перед телом Шана, когда, еле переставляя ноги, приплелся Цы, похожий на привидение.
— О Небо! Цы! Кто это тебя так? — Судья подхватил юношу, увидев, что тот валится без сил.
Потом уложил избитого на циновку. Левый глаз Цы заплыл и почти не видел; правда, рана на щеке не казалась серьезной. Судья провел пальцами вдоль свежего рубца.
— Тебя заклеймили, точно мула, — вздохнул он, снимая с юноши рубашку; синий от кровоизлияний бок его встревожил, однако, по счастью, ребра остались в целости. — Это был Лу?
Почти бессознательно Цы качнул головой: нет.
— Не лги. Вот проклятое животное! Отец хорошо сделал, что оставил его в поле.
Фэн совсем раздел Цы и осмотрел остальные раны. С облегчением вздохнул, удостоверившись, что пульс ритмичный и сильный, но все же послал помощника за местным лекарем. Вскоре на пороге появился беззубый старик с ворохом трав и двумя глиняными горшочками. Дряхлый лекарь осматривал пациента томительно медленно, наконец он прописал ему притирания и тонизирующий отвар. В завершение врачебных процедур старик переодел Цы в сухую одежду и сообщил Фэну, что молодому человеку нужен покой.
Через некоторое время Цы очнулся от непонятного гудения. Встревоженный, он с трудом приподнялся на циновке и огляделся в полутьме. Оказалось, он лежит в той же комнате, где тело Шана. Снаружи лил дождь, но от жары мертвая плоть уже начала разлагаться и смердела, как выгребная яма. От тела Шана шел странный шум, и Цы, не понимая, что бы это могло быть, напряженно вгляделся в темноту. Гудение пульсировало в такт с движениями какой-то жуткой колышущейся тени, что маячила над трупом. Поднявшись и подойдя ближе, Цы разглядел: рой мух облепил ожерелье запекшейся крови на горле у Шана.
— Ну, как твой глаз? — спросил Фэн.
Цы вздрогнул. Он не заметил, что судья сидит на полу совсем рядом, в двух шагах от покойника.
— Не знаю. Я ничего не чувствую.
— Похоже, ты выкарабкаешься. Кости у тебя целы, а… — Раскат грома прозвучал совсем близко. — Клянусь Великой стеной! Небеса на нас разгневались!
— На меня они давно злы, — грустно вздохнул Цы.
Фэн помог ему сделать несколько шагов; гром грохотал уже в отдалении.
— Скоро соберутся родственники Шана и деревенские старейшины. Я позвал их, чтобы сообщить о своих находках.
— Судья Фэн, я здесь больше не могу. Пожалуйста, заберите меня в Линьань.
— Цы, не проси о невозможном. Главное — это сыновнее послушание.
— Но…
— Прости. А вот и старейшины.
Родственники Шана внесли на плечах деревянный гроб с резьбой на крышке. Процессию возглавлял отец покойника — старик, удрученный потерей сына, которому полагалось бы пережить отца и воздать тому посмертные почести; дальше шла прочая родня и соседи. Гроб поставили рядом с телом, зазвучало траурное песнопение. Закончив петь, скорбящие встали рядом с гробом Шана, безразличные к густому зловонию, исходившему от тела.
Фэн приветствовал пришедших, воспоследовали поклоны. Прежде чем сесть, Фэн разогнал мух, облепивших горло покойника, но насекомые вернулись к своему пиршеству, как только человек перестал махать руками. Тогда судья распорядился прикрыть рану. Затем он уселся в кресло за черный лакированный стол — место для официальной церемонии подготовил его помощник-монгол.