Офицер наставил на меня палец:

— Эй! Закрой рот, или я заткну его кляпом.

Я кричала, я просила обыскать мою машину, я умоляла разнести ее на мелкие части. Люк делал вид, что не слышит. Он не пошевелил ни одним мускулом, не ответив даже полицейскому, когда тот склонился, чтобы заговорить с мальчиком. Извернувшись, я завалилась на сиденье, с трудом протащила скованные руки вперед и подергала дверную ручку. Закрыто.

Диспетчер сказал: двадцать минут. Теперь оставалось еще меньше.

Я перекрутила куртку так, чтобы дотянуться до кармана с мобильным телефоном. Хотела дозвониться до Брайана. Брайан приедет, нужно только его найти. И, уставившись на телефон, с ужасом поняла: я не помню номера. Черт! Теряя драгоценные секунды, набрала справочную и, пригибаясь к сиденью как можно ниже, получила номер военно-морской базы. Прошла минута. Еще одна. Наконец я дозвонилась до аэродрома. Попросив дежурного, чтобы позвали Брайана, я добавила:

— Быстро, это чрезвычайная ситуация.

Трубка молчала. Над головой, в чистом голубом небе, прокатился гром, я, взглянув в окно, увидела, как «F/А-18» закладывал крутой разворот. Если Брайан в воздухе, все пропало.

Вдруг линия ожила, и я услышала голос:

— Эван, что такое?

— Табита пытается забрать Люка! Приезжай срочно на четырнадцатое шоссе с документами.

Я сказала брату, что времени осталось минут пятнадцать, не более. Прикинув расстояние от летного поля до дома — двенадцать миль, вдруг подумала: еще неизвестно, где у него бумаги.

— Останови Табиту! — приказал Брайан. — Делай все, что угодно, но стереги Люка до моего появления.

— Разве я не сказала, что сижу в наручниках в машине шерифа на заднем сиденье?

— Эв, делай все, что угодно. Я уже еду.

Он отключился, и я уставилась на телефон. Руки противно дрожали. Все, что угодно.

Я позвонила в полицию. Ответил женский голос:

— Девять-один-один. Слушаю, чрезвычайная.

— Хочу заявить, происходит насильственное похищение ребенка.

— Мадам, ребенка похищают на ваших глазах?

— Это произойдет через минуту-другую.

— Где находится ребенок?

— В моей машине на четырнадцатом шоссе, к югу от развилки на Уолкер-Пасс.

Привстав с корточек, помощник шерифа вытянул шею, глядя в мою сторону. Я опустила трубку на колени, и, повернув голову в другую сторону, полицейский снова успокоился.

Диспетчер настойчиво вопрошала:

— Мадам… Вас преследуют?

Юридически подкованное сознание тупо затормозилось: преследуют ли? Преследовать: гнаться, следовать… Наконец какая-то маленькая, но сообразительная часть мозга прокричала: «Соври!»

— Да! Не уверена, что смогу удержаться впереди. Пожалуйста, вышлите полицию, с ней едет мужчина, я не справлюсь…

Задняя дверь патрульной машины открылась, и помощник шерифа заполнил салон всей массой своего объемистого тела. Меня бросили на сиденье. Телефон остался в его руке. Время стремительно тикало.

* * *

Минут через десять подъехали полицейские из Чайна-Лейк. Съехав с дороги на обочину, их машина подняла вверх огромное облако песчаной пыли. Вслед за полицией подкатил и зеленый «додж» — тот самый, что я уже видела возле школы. «Брайан, — мысленно взмолилась я, — пожалуйста, поторопись!»

Полицейский офицер, сухопарая женщина на крепких ногах, вышла из машины, чтобы открыть пассажирскую дверь. Неуверенно выбравшись наружу, Табита повернулась к моему «эксплореру». Ее золотистые кудри и платье нежно-белого цвета развевались на ветру. От зеленого пикапа отделились хорошо узнаваемая фигура Шенил Вайоминг в бледно-лиловом стетсоне и похожий на кусок стальной трубы Исайя Пэкстон. Оставаясь сзади, они наблюдали за происходящим.

Табита ринулась к «эксплореру». Перед раскрытой дверцей она вдруг остановилась и кончиками пальцев потянулась к губам, словно в мучительном сомнении. Раскрыв руки, чтобы обнять сына, она разрыдалась.

— Нет! — закричала я, принимаясь трясти разгораживавшую кабину сетку.

Громкий голос Табиты был ясно слышен.

— Люк, это я, мама. Иди же, моя сладкая горошинка.

Склонив голову набок, она с приторным выражением лица манила Люка к себе.

Люк двинулся с места, в первый раз с того момента, как помощник шерифа взял меня в оборот. Он попытался спрятаться за лежавшей на сиденье грудой вещей. Табита бросила нервный взгляд в сторону Шенил, и та сказала:

— Чего ты ждешь? Бери его.

Нет! Я не позволю. Не дам.

Упав спиной на сиденье, я двумя ногами с силой ударила по стеклу. Ничего не произошло. С отчаянным криком я ударила второй раз и услышала глухой хруст. Еще одна попытка. Я лягнула сильно, как мул, и автомобильное стекло рассыпалось в крошку.

Возле головы открылась другая дверь, и надо мной нависла тень помощника шерифа.

— Лежать! — заорал он.

Я продолжала кричать и брыкаться, поневоле вдыхая аромат его сбруи и одеколона «Бритиш стерлинг». Наружу меня выволокли за воротник. Упав спиной, я сильно ударилась о землю и глухо охнула. Воткнуть меня лицом в землю помогала женщина-полицейский из Чайна-Лейк. Щекой я почувствовала каменистую почву, а в спину уперлись ее колени. Я услышала разговор:

— Она под кайфом?

— Похоже, «ангельская пыль».

Помощник шерифа погладил меня по шее дубинкой:

— Лучше не шевелись. То есть не дыши вообще.

Но я сумела выдавить несколько слов:

— У них есть пистолет.

— Господи Боже!.. — с досадой выдохнул помощник шерифа. — Для этого и существуют оружейные ящики. Думала, там цветы в горшочках?

— Вы не можете позволить им везти Люка в машине, где есть оружие. Вы не…

Тут меня поставили на ноги и повели к полицейской машине из Чайна-Лейк.

Я продолжала говорить:

— А как они его пристегнут? В машине всего три ремня, а людей четверо. Это нарушение закона.

— Так же, как сопротивление при аресте. Заткнись, или я заткну тебе глотку этой дубинкой.

Меня втолкнули в машину. Все же, закрывая дверь, женщина-полицейский заметила:

— В самом деле она права.

— Пусть Табита едет в Чайна-Лейк и наймет другую машину! И я совсем не под кайфом, а пытаюсь избавить полицию от грубейшей ошибки!

За окном появился Пэкстон. Опустив голову, он сказал:

— Такой тебя запомнит этот мальчик.

Шенил сердито пролаяла:

— Табита! Довольно нянчиться. Забирай сына.

От страха лицо Табиты напряглось, став похожим на надувной шарик. За ней внимательно наблюдали копы, на нее смотрели вожди «Оставшихся», но сладкие речи матери лишь заставили ее сына забиться дальше в мою машину. Она потянулась к Люку. Подскочив с места, мальчик быстро перелез на другое место. Табита хотела схватить его, но Люк, распахнув заднюю дверь, сиганул из машины и бросился в пустыню.

— Беги!

Он сделал рывок, сделал это великолепно, закидывая ноги, как надо. Маленький мальчик не мог бежать, как спортсмен-олимпиец, но я все кричала:

— Давай быстрее!

Прочь от них, навсегда…

Пэкстон перехватил бегущего малыша. Он поймал Люка за куртку и притащил его назад на руках, пронзительно визжащего, дергающего руками и ногами. «Господи, прошу тебя… Пускай полицейские поймут. Пускай они поверят мне…»

— Да посмотрите же на него! — закричала я.

Шенил уже показывала какие-то бумаги помощнику шерифа. Пэкстон с равнодушным лицом передал ребенка Табите. Выгнув спину, запрокинув голову назад, Люк из всех сил отпихивался от матери. Он горько рыдал.

Табита глазом не моргнула. Крепко обхватив мальчика, она что-то сказала негромким голосом. Держа Люка за ноги, Пэкстон и Шенил повели Табиту с ребенком к пикапу.

Высвободив руку, Люк с плачем позвал:

— Тетя Эви…

Мое сердце разрывалось на части. На моих глазах Табита забирала его с собой. Шенил с гневным лицом покачала пальцем перед носом мальчика. «Плохой мальчик», — прочла я по ее губам.

Люк сжался в комочек. Лицо его побелело, руки безвольно опустились. Когда Табита посадила Люка на сиденье, он казался сломанной куклой с неподвижным, пустым взглядом и болтающимися ногами и руками.

Женщина-полицейский из Чайна-Лейк сказала:

— Проверьте, хорошо ли он пристегнут.

Тут мы услышали звук клаксона, настойчивый и сердитый. Направляясь к нам, по шоссе мчался красный «мустанг». Из глаз моих хлынули слезы. Брайан.

С визгом затормозив, он выпрыгнул из машины и пошел к нам, твердо ступая, в зеленом, хлопающем на ветру летном комбинезоне «Норекс». И первым делом остановился у пикапа.

— Табита… Люка вон из машины! Он поедет со мной.

Полицейские немедленно двинулись к Брайану, а Табита отпрянула, закрыв ребенка своим телом. Вперед выдвинулся Пэкстон, заявивший:

— Теперь мальчик со своей матерью.

— Отойди!

— Я не подчиняюсь вашим приказам, командир.

— Тогда мне придется тебя заставить. Мой сын уйдет отсюда со мной, прямо сейчас. И я не скажу «пожалуйста». И тем более не стану лизать зад твоему проповеднику Буббе Гампу. — Брайан поднял над головой пачку бумаг. — И у меня есть судебное решение.

Женщина-полицейский взяла бумаги, и Брайан склонился к окну пикапа:

— Люк, все будет хорошо.

Полицейские изучали бумаги. Посмотрев в сторону, Брайан встретил мой взгляд. Он тяжело задышал, от возмущения лицо пошло красными пятнами.

— Какого черта вы посадили мою сестру в «обезьянник»? Она единственная, с кем разрешено жить Люку. Не с этими уродами.

— Не горячись, приятель, — ответил помощник шерифа.

Из пикапа на землю спрыгнул Пэкстон:

— Делани, неужели ты станешь целый день держать уважаемых людей в таком дрянном месте?

Наконец женщина-полицейский открыла свой широкий рот:

— Боюсь, у нас проблема. По всему, бумаги в порядке, но в порядке были и документы, которые показывала ваша теща.

— Кто?

Она показала на Шенил.

— Это Каламити Джейн. — Брайан окинул Шенил неприязненным взглядом. Ее лицо задрожало, как прокисший пудинг. — Она вовсе не мать Табиты. Мать Табиты покончила с собой два года назад.

Ветер стих, повисла гнетущая тишина.

Первым заговорил помощник шерифа:

— Так. Все до единого поедете со мной в участок.

ГЛАВА 6

Я сидела в одиночестве в комнате для допросов полицейского отделения Чайна-Лейк под яркими лампами дневного света. Рядом не было никого, и мне оставалось лишь рассматривать отделанный пластиком стол, испещренный пятнами сигаретных ожогов. Из вестибюля слышались нарастающие голоса. Кажется, Брайан постепенно превращал участок в зону военного конфликта, хотя бы словесного.

Дверь отворилась, и в комнату вошел краснолицый человек лет за пятьдесят, по виду напоминавший половину говяжьей туши. Человек носил исцарапанные пластиковые очки и дышал тяжело, с присвистом. В руке он держал папку для документов, словно сигару, зажатую между пальцами. Человек сел за стол напротив меня.

— Детектив Маккрекен.

Голос оказался певучим и никак не вязался с внешностью. Когда детектив зачитывал права, мне почудилось, будто он заговорил стихами.

— Если позволите, я хотел бы увидеть письменное заявление, — сказал Маккрекен.

— Хорошо.

Он пододвинул мне бумагу и ручку.

— Пожалуйста, если вас не затруднит, опишите события, происшедшие сегодня днем.

Я плохо разбиралась в полицейских правилах, но эти казались явно нестандартными. Тем не менее я начала записывать. Но не добралась и до середины листа, когда детектив меня остановил:

— Достаточно. Подпишите, и тогда мы сможем побеседовать.

Поставив свою подпись, я подвинула к нему листок:

— Вы могли просто попросить образец почерка.

Достав из своей папки письмо, он сравнил его с тем, что написала я.

— Я не эксперт, но сказал бы, что почерк совпадает.

С этими словами детектив передал мне письмо. Подписанное моим именем, оно начиналось словами: «Дорогая Табита, сука ты». Следовавший далее текст оказался сумбурным, мысль беспорядочно прыгала от одного богатого эпитета к другому — так, как это делает ребенок, посыпая сладкое пирожное карамельными крошками. В конце я прочитала: «Покажись еще раз, и я тебя достану. Тебе не видать Люка, так что можешь его забыть. Я никогда не расскажу тебе, где он. Эван».

Лицо загорелось от возмущения.

— А по-моему, над этой фальшивкой трудился четвероклассник.

— Подпись кажется действительно качественной. Хотя…

Детектив взял написанное мной заявление.

— «Продолжительная эскалация оскорблений… Несоответствующим образом перемещенные документы на право опеки…» Хорошо. Звучит действительно по-другому.

Он выдохнул, присвистнув носом. Потом достал из папки другие бумаги: обычные для такого случая документы и флайер оранжевого цвета, оказавшийся готовым комиксом «Хэллоуин: предчувствие дьявола». На его обороте, копируя шрифт, используемый в телеобъявлениях о пропаже детей, шла надпись: «Пропал без вести». Ниже красовалась фотокопия душещипательного снимка, сделанного на прошлое Рождество: Люк в колпаке маленького гнома. Дальше шла серия рисунков, по замыслу художника объединявшая все возрасты одного ребенка. Табита оказалась чертовски хорошим иллюстратором. Она не упустила даже выпавший снизу зуб.

Маккрекен взвесил в руке мои документы на опеку:

— Мы нашли их в машине.

Я ждала продолжения.

— Вам не предъявят обвинения в похищении ребенка. Но с отделом шерифа придется урегулировать вопрос о нанесении ущерба их автомобилю.

— Я заплачу за разбитое окно.

— Учитывая обстоятельства, я буду рекомендовать отделу шерифа выпустить вас под честное слово или небольшой залог.

— «Учитывая обстоятельства»? Надо же… Какое великодушие с вашей стороны.

Маккрекен размышлял, глядя на меня сквозь поцарапанные очки.

— Если позволите, я посоветовал бы пройти курс по контролю раздражительности, вам и вашему брату.

В самом деле, сообразила я, ударить его стулом по башке — это плохая идея. И сосчитала до десяти.

— Я собираюсь оформить иск в отношении Табиты за инициирование ложного ареста, совершенного по злому умыслу, и преследование человека.

— Звучит так, словно вы успели поговорить с адвокатом.

— Я юрист.

Взгляд детектива за поцарапанными пластиковыми линзами сменил точку фокуса. Вероятно, он видел другое объяснение моей показной воинственности.

— Вас ждут в офисе шерифа. Пройдемте, — сказал он.

У шерифа меня занесли в картотеку, сфотографировали, откатали пальчики и посадили в «обезьянник» Все же Маккрекен сдержал слово, убедив шерифа отпустить меня под «честное слово». Часом позже я вышла на волю. Вестибюль полицейского отделения был пустынным, единственный коп в форме скучал за барьером у самого входа.

Брайана я не встретила. Выйдя из дверей на свежий воздух, я прищурилась от яркого солнца. Сделав глубокий вздох, повернула лицо к небу. Бездонно-голубое, давно позабытого насыщенного цвета, окаймленное белоснежными зубцами высившихся на горизонте гор. Сухой воздух, ветер и скаты… Ко мне возвращались воспоминания об этом месте, физические ощущения из прошлого.

Сзади кто-то кашлянул. Обернувшись, я увидела прислонившегося к стене здания Исайю Пэкстона, чистившего под ногтями лезвием карманного ножа.

— Говорите, вашему племяннику угрожает мое оружие? А знаете, сколько стволов несет самолет его папаши?

— Ни одного, направленного на Люка.

— Вы привезли мальчика сюда, доставив его в зону смертельной опасности. Там… — он кинул взгляд в сторону военной базы, — там испытывают боеголовки, несущие любой заряд, от плутониевого до возбудителей сибирской язвы. В сравнении со всем этим мой револьвер — лучший друг человека.

— Какая это, должно быть, долгая штука — жизнь. Только ты и твои иллюзии…

— Пардон, я забыл… Вы же дети военного флота. В ваших головах устроен особый органчик. — Он вытер лезвие ножа о штаны. — Полагаете, в полете ваш брат испытывает оружие на овцах или мишенях? Очнитесь. Ракеты тестируют на христианах, верующих в Библию.

Нож задержался в его руках. Отпрянув назад, я почувствовала острое нежелание выслушивать его странные суждения и одновременно острое и яростное озлобление. Однако не успела я повернуться к двери, как Пэкстон преградил мне путь:

— Что, не верите? Военные имеют здесь миллионы акров, и тем не менее стоит вступить на их территорию на шаг, как они стреляют на поражение. Глупо защищать полевые цветы, не замечая тюрьмы за колючей проволокой.

— Прошу вас отойти, — сказала я.

— Мы называем это величайшей ложью, нежеланием увидеть то, что находится прямо под носом. Но лично я думаю, что вы просто наивные салаги. В армии считается нормальным сбросить атомные бомбы, а потом заставить солдат пройти зону поражения пешим маршем прямо под радиоактивным облаком. Морские свинки, подопытные — так они выглядят в представлении высокого начальства. Я видел, как мой отец умирал от рака легких. Лишь потому, что в то время не знал жизни, был молодым солдатом и тупо выполнял их приказы. — Он щелчком закрыл лезвие. — Сегодня они берегут военных на случай агрессии, а потому испытывают свою дрянь на гражданских. Но нельзя трогать меньшинства, они теперь под защитой: все эти гомики, евреи, ниггеры и прочие… Черножопое зверье.

— Ну это уж слишком! — Я развернулась в другую сторону, намереваясь уйти.

Пэкстон схватил меня за руку:

— Женщина, стой спокойно, когда с тобой мужчина разговаривает.

— Немедленно отпустите.

Теперь его голубые глаза казались мутными, как волдыри. От грязной ковбойской куртки Пэкстона несло потом.

— Не пытайся заикнуться этим законникам, что нужно отобрать у меня оружие.

Уголком глаза я заметила, как отворилась дверь. Повеяло лавандовым запашком.

— Исайя.

— Шенил, это мое дело.

— Айс!

Не сразу сообразив, что это кличка, секунду я старалась понять, что имела в виду Шенил. Наградив меня уничтожающим взглядом, Пэкстон повторил:

— Никогда.

И, грубо отодвинув меня в сторону, направился на стоянку.

Переводя дух, я снова развернулась к двери, но теперь на пути оказалась Шенил, стоявшая против входа со скрещенными на груди руками. Должно быть, срисовала эту позу в каком-то сериале.

— Ты сумела превратить мальчика в звереныша. Невероятно.

Под тонкими, как бритвы, бровями не выдававший возраста взгляд был неопределенно-серым и неприятным. Вокруг глаз я заметила припухлые круги. Думаю, Шенил было несколько больше сорока лет, раз она выдавала себя за мать Табиты.

— Никогда не гордилась Люком так, как сегодня, — сказала я.

— Гордилась? Ребенку не нужна свобода, он нуждается в дисциплине.

— Не смей делать ему замечаний, никогда. Лучше вообще не раскрывай своего рта, а тем более не грози пальцем. — Отворив дверь, я добавила: — Я выдвигаю обвинение против вас.

Лицо Шенил порозовело, став ярче свитера.

— Люку необходима коррекция. А что он получил от тебя? От одинокой женщины, которая путается с калекой.

Глаза Шенил заблестели. Довольная своим ударом, она пошла прочь.



Несколько минут я расхаживала по вестибюлю, переживая нанесенное мне оскорбление сильнее, чем все остальное. Боль и злоба. Стараясь успокоиться, я подыскивала запоздалые оправдания и пыталась понять: неужели окружающие думают то же самое, когда видят меня с Джесси? Я никогда прежде не думала о людских предубеждениях.

Стоявший за барьером полицейский посматривал на меня без всякого видимого интереса. Наконец из глубины полицейского отделения в вестибюль вышла Табита в белом платье. Она казалась потухшей.

Табита была одна, и в первый момент мне показалось, будто силы ее оставили, что она окончательно выдохлась. Мое сердце учащенно забилось.

Брови Табиты изогнулись дугой. Она сказала, проходя мимо:

— Рано радуешься. И праздновать тебе нечего. Ничего еще не кончилось.

— Да, конечно. Сегодня ты сама пересекла черту, доведя скандал до полного идиотизма. Тебе никогда не вернуть Люка.

Табита замерла на месте, и на ее глаза навернулись сердитые слезы.

— Это не кончится никогда. А знаешь почему? Потому что за приятным глазу фасадом человек, в сердце которого живет смерть.

Ее слова прозвучали по-настоящему шокирующе, даже с учетом обстоятельств. Я спросила:

— Неужели тебе в самом деле так нужно его ненавидеть?

В явном замешательстве Табита уставилась на меня.

— Это не ненависть, речь о спасении. Даже не знаю, как тебе объяснить… Обрести спасение… Когда все это случится, ты будешь знать, что делать. Потому что эта вспышка, этот грохот и трясущаяся земля и вся твоя жизнь…

— Дорогая, выучи, пожалуйста, новую песню и новые пляски. Сейчас мы в полицейском отделении. В здешнем суде слышали и не такие песни.

Табита глубоко вздохнула:

— Знаешь что… Это напоминает твой любимый фильм «Безумный Макс, или Воин дорог». Мэл Гибсон обожал ехать на полной скорости, и не имело значения, куда именно. Остановившись или сбившись с курса, он неизбежно умирал. Так и я — обязательно умру, сбившись с пути истинного. А вместе со мной умрет Люк. Поэтому не советуй мне остановиться.

Сжав губы так, что они совсем побелели, Табита выбежала за дверь. Предзакатное солнце выхватило ее фигуру своими лучами, и мне показалось, будто белое платье вспыхнуло сигнальной ракетой.

— Эв!

Я обернулась. Держа Люка на руках, ко мне шел Брайан. За ним следовал несколько смущенный Маккрекен. Обращаясь к брату, детектив с надеждой произнес:

— Командир, еще раз мои извинения. — Он взъерошил копну волос на голове Люка. — Будь хорошим напарником, сынок.

Люк ткнулся носом в отцовское плечо. Выражение на лице самого Брайана мало отличалось от какого-нибудь тотема. Впрочем, едва Маккрекен удалился, брат подбежал ко мне и сжал в объятиях, обхватив ручищами, как настоящий медведь. Его летный комбинезон хранил все запахи пилотской кабины: дух пластмассы, спертого воздуха и физической силы. Наконец Брайан широко и радостно улыбнулся:

— Сестренка, отличный удар. Надо же, пробить окно полицейской машины… — Он чмокнул меня в макушку. — Спасибо тебе.

— Все выяснилось?

Брайан презрительно хмыкнул:

— Копов ввели в заблуждение снимком с рождественской открытки. Ладно, все отлично. Отдать ребенка в племя буйнопомешанных — так проколоться могут только деревенские остолопы.

Приподняв бровь, я намекнула Брайану быть осторожнее со словами. Люк и стоявший за барьером офицер все отлично слышали. Полицейский сделал каменное лицо.

Брайан кивнул в сторону двери:

— Она ушла?

— Да.

Взгляд брата на секунду остановился.

— Ее мозги превратили в отравленную помойку. Она тут такого наговорила… — Брайан болезненно поморщился. — Давай-ка уйдем отсюда.

Оказавшись снаружи, Люк зажал глаза ладошками от яркого солнца.

— По-моему, не стоит устраивать охоту на этих копов. Они все та же деревенщина, что доставала тебя пятнадцать лет назад. С тех пор эти люди не стали компетентнее.

Я едва не споткнулась. Однако ничего не возразила. Потому что заметила на стоянке два припаркованных рядом с «мустангом» грузовичка: один — явно принадлежавший Шенил и второй — уже знакомый зеленый «додж». В кузовах сидели люди, числом около дюжины. Я успела разглядеть лица Курта Смоллека, Шилох и Глори — моей всегдашней поклонницы. У «доджа», привалившись к бамперу, стоял Исайя Пэкстон.

По нервам побежало нехорошее предчувствие — такой, знаете ли, электрический червячок беспокойства.

Из окна машины, принадлежавшей Шенил, поднял голову обеспокоенный нашим появлением пес. Раздался отрывистый, мерно повторяемый лай. Гриб, граб, гроб…

Табита неподвижно стояла возле машины. Вайоминг находился рядом с ней. Положив руку на плечо женщины, пастор Пит что-то тихо говорил, склонившись к самому ее уху. Я заметила, как она смотрела на Вайоминга. Казалось, к нам на мгновение вернулась прежняя Табита-кокетка. С грустным вздохом я подумала: хорошо, если Брайан ничего не заметил. Этот взгляд — он, конечно же, неспроста.

— Брай, просто сядь в машину, — негромко скомандовала я.

— Если считаете, что все решено, придется подумать еще раз, — сказал Пэкстон.

Похоже, намечался еще один уличный спектакль. Я приложила руку к спине Брайана, словно подталкивая его вперед. Но такое развитие было ему не по душе — как, впрочем, и мне самой. Кровь моментально ударила брату в голову. Поставив Люка на землю, он велел мне взять ребенка за руку.

Затем Брайан направился к Вайомингу.

— Слушай, ты, Элмер Гэнтри.[1]

Вайоминг не двинулся с места. Он стоял, утешая Табиту и напоминая рекламный образ из каталога одежды в стиле «вестерн»: галстук-шнурок поверх белой выходной сорочки, джинсы коричневого оттенка с фигурной строчкой и ковбойские сапоги из желтой кожи.

Брайан повторил обращение, на сей раз громче:

— Эй! Тебе пора в дорогу. Убирайся назад в Аппалачию. Слышишь?

Полное безразличие Вайоминга к словам брата заставляло думать, что он прекрасно слышит. Ясно, что в этом и состояла главная отличительная черта его дарования: он вовсе не стремился вести людей к Христу. Зато доводил своих последователей до исступления.

Навстречу Брайану выдвинулся Пэкстон:

— Почему бы вам не заткнуться, как принято у вежливых людей? Не мешайте работе, угодной Господу.

— Мои извинения, мистер Громила. Не возражаю, чтобы ты сам себя отымел. — Отодвинув Пэкстона, Брайан грубо схватил Вайоминга за руку. — Ты оставишь в покое меня, мою семью, черт возьми! Понял? Иначе, клянусь, пожалеешь ты сам, твои последователи и твоя тупорылая псина. Я вас в землю вобью. Так что вместо неба будет канализация.

Лицо Вайоминга приняло странное выражение, необычайно странное. Он посмотрел на державшую его руку Брайана так, словно прикосновение должно было растворить его собственную плоть. Судорожно сделав глотательное движение, пастор попытался торопливо, почти комически высвободиться.

Оскалив зубы, он почти зашипел на Брайана:

— Кто ты такой? — И схватился за руку. Лицо Вайоминга выражало его крайнюю степень волнения. — Ты посмел дотронуться до меня, а сам… Ты не принадлежишь этому миру…

Табита стояла как вкопанная, прикрыв рот ладонью. Из кузова грузовика «ходячий цитатник» Шилох, всегда готовая процитировать Писание, указала рукой в сторону Брайана:

— «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной».

Наконец на помощь своему благоверному пришла Шенил. Подойдя сзади, она изрекла:

— Нам не должно этого терпеть. Питер, займи место в машине.

Он повиновался, двигаясь почти как робот. Кивнув Пэкстону, Шенил приказала тому погрузить в пикап мешкообразное тело супруга. Захлопнув дверь, она торопливо заняла место водителя и завела мотор.

Высунув из окна руку, Вайоминг растопырил пальцы. В его глазах стояла тревога.

— Что ты пытаешься сделать со мной?



Покинув шоссе, мы остановили «эксплорер» у «Макдоналдса», чтобы покормить Люка. «Хэппи-мил»: какое на самом деле неудачное название… Потом направились в сторону дома, где жил Брайан. Он стоял у самой дороги, белый оштукатуренный дом с неоново-зеленой лужайкой размером не больше стола для настольного тенниса. Внутреннее пространство едва ли не целиком заполняли пластиковые мешки и дешевая, но модная обстановка.

Включив канал «Никелодеон», Брайан посадил мальчика за одну из упаковок, устроив из нее стол. Ребенок ни на что не реагировал. Стремясь разговорить его, Брайан болтал не переставая, но без особого результата. «Не хочешь кетчупа?», «Давай я заберу у тебя огурец?», «Может, поставим „Скуби-Ду“?», «Вообще не хочешь смотреть? О-ох… Какая жалость… Не попробуешь ли картошку вот с этим?»

Когда Люк начал наконец есть, мы с Брайаном удалились на кухню. Расстегнув верх летного комбинезона, он показал ворот белой футболки и болтающийся на мускулистой шее личный жетон. Потом, открыв две бутылки «Короны», дал мне одну и выпил другую практически до дна за один присест. Падавшее сквозь окно вечернее солнце рельефно высвечивало черты его грубоватого лица.

— А у Вайоминга с головой не в порядке. Интересно, не на «колесах» ли он?

— Начинаю задумываться.

— Да, он дошел до ручки. Наверняка и Табиту к этому делу приохотили. Возможно, контролируют ее таким образом. Добавят в газировку наркотик и дадут… До тех пор, пока у пастора Пита нимб над головой не вырастет. А у меня — рога, как у черта.

— Все может быть, — вздохнула я. — Но знаешь, Брай, перемена взглядов вызвана не одними медикаментами.

Он откинулся назад, задумчиво ероша пальцами щетку коротких волос.

— А эта женщина… Шенил. Она навязывается Табите в матери. Мозги промыты, и конкретно.

Брайан был прав. Маскарад Шенил не ограничивался спектаклем, устроенным для полиции. Сью-Джуди почти не общалась с дочерью с тех пор, как Табита оставила родной дом и покинула церковь матери. Отчуждение стало непреодолимым. Однажды зимним утром Сью-Джуди надела лучшее, что имела, и отправилась на север, к действительно диким пляжам около авиабазы Ванденберг. Туда, где обычно испытывали межконтинентальные баллистические ракеты. Выкурив пачку «Кэмела», она сняла драгоценности и пошла навстречу собственной смерти. Тело нашли близ пускового стола, словно она была ракетой, так и не долетевшей до звезд.

Брайан говорил, что Табита не плакала. По крайней мере в его присутствии. Лишь ночью он слышал из ванной какие-то звуки, похожие на рыдания. Если брат пытался утешить жену, Табита попросту отворачивалась. Их брак уже дал трещину. На вопрос, как она себя чувствует, следовал неохотный ответ: «Отлично». Затем наступало глухое молчание. Со временем Брайан перестал спрашивать.

Пока не появилась Шенил Вайоминг.

— Если говорить о ее лжи в процессе доказательства вины, то всякий раз, когда на сцене появлялась Шенил, Табита начинала вести себя так, словно перед ней встала сама Сью-Джуди.

— Но она вела себя куда лучше, чем в присутствии мамочки.

— «Мамочка», — усмехнулся Брайан. — Впрочем, ее муж вовсе не корчит из себя «папочку». — Откинув голову назад, Брайан допил остатки пива. — Черт! Они собирались приобщить Люка к своему семейному термоядерному кошмару.

— Завтра утром мы займемся оформлением иска для их изоляции.

— Клочок бумаги с надписью «Проход воспрещен». Это ничего не даст. — Брайан взял в холодильнике еще пива. — У тебя есть оружие?

— Нет. Брайан, даже не думай. Это создаст новые проблемы.

— В яблочко! Именно это мне и нужно: немедленно создавать проблемы всякому, кто попытается дотянуться до Люка.

— Забудь. Такое решение не поможет ни одному из нас.

Я не спросила, есть ли оружие у него. Потому что и так знала: он держит оружие на полочке в туалете — там же, где хранил служебный автоматический пистолет наш отец.

— Ты слишком долго работаешь адвокатом. Постфактум делу не поможешь. Мы должны уметь отразить их нападение, причем только силой. Завтра купим тебе пистолет.

— Нет. — Брайан попытался возражать, но я остановила его. — Это вопрос, и очень спорный. К тому же в Калифорнии полагается десять дней ждать разрешения.

— Мы это решим.

— Тема закрыта.

— Нет, Эван…

Отвернувшись, я смотрела в окно. На горы уже спустился ночной мрак, и горизонт был едва подсвечен лучами заката. Брайан поставил бутылку на стол.

— Пойду в душ.

Тяжело шагая и бренча застежками, он вышел из кухни. Стараясь прийти в нормальный вид, я помассировала виски. Такой вот прием ждал нас на родине: Чайна-Лейк никогда не жаловал семью Делани. Но я не ожидала повтора во втором поколении.

Минуту спустя я вернулась в гостиную. Обед Люка оказался размазанным по тарелке. Присев рядом с мальчиком, я спросила:

— Как дела, чемпион?

— Мне холодно.

Я постаралась устроить Люка рядом с собой на софе. Вывернувшись, он с тяжким вздохом побрел через комнату. Его взгляд казался мне неспокойным.

— Давай поговорим об этом, — предложила я и выключила телевизор. Мальчик был очень зажат. Поцеловав его в макушку, я успокаивающе прошептала: — Все хорошо.

Голос Люка прозвучал очень тихо:

— Я переложил те документы в карман за сиденьем. — И он добавил еле слышно, как мышка: — Прости, пожалуйста.

— Ладно, не переживай. Я ж на тебя не злюсь. Но больше ты не станешь перекладывать мои вещи без спроса. Так?

Едва кивнув, Люк ничуть не расслабился. Я пересела поближе.

— Что еще?