Лорел Гамильтон

Глоток мрака

Мне мнится: с пасмурным челом Хожу в покое я пустом, В котором прежде я бывал, Где я веселый пировал; Но уж огни погашены, Гирлянды сняты со стены, Давно разъехались друзья, И в нем один остался я. Томас Мур (Национальные песни, 1818)
Джонатану, который идет со мной по пустым покоям и зажигает огни по пути.
Глава первая

Ища спасения, люди приходят в больницу, но что могут врачи? Наложить заплаты да сшить по швам, но не сделать, как было. Кошмарное пробуждение в страшном месте им не отменить, не сделать бывшее не бывшим. Меня изнасиловали, и ни добрый доктор, ни милая дама из «Группы защиты жертв сексуального насилия» этого изменить не могут. Пусть я этого не помню из-за примененных дядюшкой чар, но есть факты – следы, обнаруженные при медицинском осмотре, и данные анализов.

Часто думают, что настоящая эльфийская принцесса должна жить как в сказке, но сказки только кончаются хорошо, а пока рассказ не окончен, какой только жути не случится! Рапунцель помните? Ее принца ослепила ведьма – глаза выцарапала. В конце сказки Рапунцель вылечила его своими волшебными слезами, но это же только в конце сказки! Золушка жила не лучше рабыни, а Белоснежку четырежды едва не убила злая королева. Все помнят ядовитое яблочко, но был же еще и охотник, и заколдованный кушак, и отравленный гребень. Возьмите любую старую сказку и убедитесь, что для ее героини описанное время – настоящий ужас и кошмар.

Я – принцесса Мередит Ник-Эссус, наследница верховного трона страны фейри, и сказка моя в самой середине. До пресловутого «долго и счастливо», если оно вообще будет, мне еще семь верст и все лесом.

Сейчас я лежу на больничной койке в уютной одиночной палате очень хорошей больницы. В акушерском отделении – потому что я беременна, но не от моего сумасшедшего дядюшки. Я была беременна до того, как он меня похитил, беременна близнецами от мужчин, которых я люблю. Они рисковали всем, чтобы спасти меня от Тараниса. Теперь я в безопасности, меня защищает один из величайших воинов в истории фейри – Дойл, называвшийся прежде Мраком Королевы. Теперь он мой Мрак. Он стоит у окна, глядя в ночную тьму, настолько разбавленную огнями больничной парковки, что чернота его волос и кожи кажется куда темней черноты за окном. Обычных темных очков на нем сейчас нет – но глаза у него так же черны, как их стекла. Единственное светлое пятно в полумраке палаты – это блики на серебряных колечках, окаймляющих изящный изгиб уха вплоть до заостренной верхушки, выдающей смешанную кровь. Да, как и я сама, Дойл не чистокровный сидхе, а полукровка.

Сверкнул на свету бриллиант в мочке уха: Дойл повернул голову, словно почувствовав мой взгляд. Наверное, на самом деле почувствовал: он был придворным убийцей на службе у королевы добрую тысячу лет до того, как я родилась.

Он шагнул ко мне, и шевельнулись черным плащом волосы до пят. Одет он был в больничную зеленую пижаму – взамен одеяла, в которое его укутали в машине «скорой помощи». Дойл отправился спасать меня к Золотому двору, преобразившись в черную собаку. Меняя облик, он лишается всего, что на нем есть – и одежды, и оружия, но, как ни странно, не сережек. Многочисленные колечки в ушах и серьга в соске остаются, когда он возвращается в человеческий облик – может быть потому, что они с Дойлом нераздельны.

Дойл подошел к кровати и взял меня за свободную руку – в другой торчала капельница, потому что привезли меня обезвоженную и в состоянии шока. Не будь я беременна, меня бы еще и не так накачали лекарствами. Я бы на любые согласилась и сейчас, только бы они заставили меня забыть. Забыть не только о том, что сделал со мной собственный дядя, но и о том, что мы лишились Холода.

Я сжала руку Дойла – в его большой черной руке моя ладонь казалась очень маленькой и белой. Рядом с ним, рядом со мной должен стоять еще один страж. Но Холод, наш Убийственный Холод ушел. Он не умер... то есть не умер в точном смысле слова – но потерян для нас. Дойл умеет принимать облик нескольких животных и возвращаться к истинной форме, а Холод способностями оборотня не обладал, но первозданная магия, залившая наше поместье в Лос-Анджелесе, переменила его. Он стал белым оленем и умчался в открывшуюся дверь – в уголок страны фейри, вряд ли существовавший до его преображения.

Впервые за века страна фейри не сокращается, а растет. Я, знатная дама верховного двора, беременна близнецами – а ведь после моего рождения детей не появлялось ни у кого из придворных. Мы вымираем... А может быть, уже нет. Может быть, мы вновь обретем силу. Только зачем мне сила? Что толку мне в возвращении древней магии, в росте волшебной страны? Зачем мне это все, если Холод теперь – лесная тварь с чувствами и разумом лесной твари?

От мысли, что я ношу его дитя, которое он никогда не увидит и не узнает, у меня теснило грудь. Я сжимала руку Дойла, не в силах поднять на него глаза – я не знала, что он в них увидит, не могла уже понять собственных чувств. Я люблю Дойла, по-настоящему люблю, но Холода я люблю тоже, и так радостно было думать, что оба они – отцы моих детей!

Дойл заговорил низким глубоким голосом, льющимся патокой или темным медом, густым и сладким, только в словах его ничего сладкого не было:

– Я убью Тараниса.

– Нет.

Я уже об этом думала. Я знала, что Дойл это сделает: стоит мне пожелать, и он пойдет убивать Тараниса. И почти наверняка убьет. Но я не могла допустить, чтобы мой возлюбленный, чтобы будущий король убил Короля Света и Иллюзий, короля противоборствующего двора. Между нами сейчас нет войны, и убийства не простят даже те сидхе Благого двора, что считают Тараниса безумцем или негодяем. Дуэль – куда ни шло, но не убийство. Дойл вправе вызвать короля на поединок, об этом я тоже подумала. И даже повертела в голове эту мысль – но я видела, на что способна рука власти Тараниса. Он владеет рукой света, способной сжечь плоть, и совсем недавно едва не убил Дойла.

Руками Дойла я мстить не буду. Я не могу рисковать потерять и его тоже.

– Я капитан твоей стражи. Даже по должности я обязан отомстить за твою и за свою честь.

– Ты говоришь о дуэли?

– Да. Он не заслуживает чести защищаться с оружием в руках, но если я просто его убью, начнется война между дворами. Этого мы допустить не можем.

– Да, – отозвалась я. – Не можем.

Я посмотрела ему в глаза. Он свободной рукой коснулся моего лица:

– У тебя глаза светятся в темноте, Мередит. Светятся зелеными и золотыми кольцами. Тебе не скрыть свои чувства.

– Я хочу его смерти, это правда, но уничтожать из-за него нашу страну? Нет. Я не допущу, чтобы нас выгнали из Соединенных Штатов из-за моей поруганной чести. В договоре, по которому наш народ уже три века живет здесь, есть всего два пункта, нарушение которых влечет наше изгнание: мы не должны затевать междоусобных войн на американской земле и не должны позволять людям поклоняться нам как богам.

– Я знаю, Мередит. Его подписывали при мне.

Я улыбнулась, и тут же подумала – как странно, что я еще могу улыбаться. Улыбка увяла, но я решила, что ее появление обнадеживает.

– Ты и подписание Великой Хартии застал.

– Хартия Вольностей – дело людское. Нас она не касается.

Я сжала его руку:

– Просто к слову пришлось.

Он улыбнулся и кивнул.

– Туго соображаю, слишком перенервничал.

– Я тоже, – сказала я.

Открылась дверь у него за спиной. На пороге показались двое – высокий и низенький. Шолто, Царь Слуа, Властелин Всего, Что Проходит Между, ростом не уступает Дойлу, и волосы у него так же спадают гладкой завесой до пят, только не черные, а белокурые, а кожа лунно-белого цвета, как у меня. Глаза у Шолто трех оттенков желтого и золотого – собрали цвета осенних листьев с трех разных деревьев и оправили в золото. Глаза у него поистине прекрасны, а красотой лица он не уступит ни одному сидхе любого из дворов, кроме ушедшего от нас Холода. Футболка и джинсы, надетые ради маскировки, когда он отправился меня спасать, облегали тело такое же прекрасное, как лицо, но я знала, что это иллюзия – по крайней мере частично. Спереди у него от верхних ребер и ниже росли щупальца: мать Шолто принадлежала к высшей аристократии сидхе, зато отец был одним из ночных летунов слуа, составляющих последнюю Дикую охоту страны фейри. То есть она была последней до пробуждения древней магии: к нам снова возвращаются существа из легенд, и одной Богине известно, что уже ожило и что еще оживет.

Если Шолто не надевал плащ или пиджак, под которыми щупальца не разглядеть, он скрывал их с помощью магии – гламора. К чему пугать медсестричек? Он всю жизнь совершенствовал умение скрывать свои особенности, и так его отшлифовал, что рискнул отправиться меня спасать. А выйти против Короля Света и Иллюзий, защищаясь одной лишь иллюзией – поступок смелый.

Шолто мне улыбался – такую улыбку я у него видела только один раз: когда в машине «Скорой» он взял меня за руку и сообщил, что знает о своем отцовстве. Это известие смягчило всегдашнюю жесткость его красивого лица – он буквально переродился.

А Рис был серьезен. При росте в пять футов шесть дюймов он самый низкорослый из знакомых мне чистокровных сидхе. Кожа у него лунно-белая, как у Шолто или у Холода, или у меня. Фальшивой бороды и усов, которые он нацепил, спускаясь в холм Благих, на нем уже не было. В Лос-Анджелесе мы с ним работали в детективном агентстве, и ему всегда нравилось переодеваться и гримироваться, да и получалось это у него лучше, чем наводить иллюзии. Впрочем, скрывать с помощью иллюзии отсутствие одного глаза он умеет. Правый глаз у него трехцветно-синий и по красоте не уступит глазам ни одного сидхе, но на месте левого – только белые шрамы. На людях Рис обычно носит повязку, но сегодня он был без нее, и мне это понравилось. Сегодня мне хотелось, чтобы лица моих стражей ничего не скрывало.

Дойл подвинулся, чтобы Шолто мог целомудренно поцеловать меня в щеку. Шолто не входит в число моих постоянных любовников. Мы всего раз были вместе, но, как давно известно, одного раза бывает достаточно. Он стал отцом – хотя бы отчасти – ребенка, которого я ношу, но привыкнуть друг к другу мы не успели: разве привыкнешь за одно свидание? Надо сказать, для одного свидания там событий было через край, и все же мы еще мало знали друг друга.

К кровати подошел Рис, встал в ногах. Спадавшие до пояса белые кудри он собрал в хвост, в гармонии с джинсами и футболкой. И он не улыбался, что на него не похоже. Когда-то его звали Кромм Круах, а еще раньше он был божеством смерти. Он не сказал, каким именно, хотя почва для догадок у меня имелась. Но Рис утверждает, что Кромм Круах – бог достаточно могущественный, и других титулов ему не надо.

– Кто пошлет ему вызов? – спросил Рис.

– Мередит мне запретила, – сказал Дойл.

– А, отлично, – обрадовался Рис. – Значит, пошлю я.

– Нет, – тут же вмешалась я. – И вообще, ты же боялся Тараниса?

– Боялся. Может, и сейчас боюсь, но такое с рук спускать нельзя, Мерри.

– Почему? Из-за твоей уязвленной гордости?

Он укоризненно на меня глянул:

– Ты меня знаешь лучше.

– Тогда его вызову я, – сказал Шолто.

– Нет, – повторила я. – Никто его не вызовет на дуэль и вообще не попытается его убить.

На меня уставились все трое. Дойл и Рис меня хорошо знали и поняли, что у меня есть план. Шолто меня знал меньше и просто разозлился.

– Принцесса, такое оскорбление нельзя оставлять безнаказанным. Он должен за него ответить!

– Согласна. Но поскольку он прибег к помощи закона людей, обвиняя Риса, Галена и Аблойка в изнасиловании своей подданной, мы поступим так же. Получим образец его ДНК и обвиним его в изнасиловании.

– И что, его посадят в тюрьму для смертных? – фыркнул Шолто. – Даже если он подчинится приговору, слишком малой будет кара за его преступление.

– Да, малой. Но в рамках закона мы можем добиться только ее.

– Закона людей? – уточнил Шолто.

– Да, закона людей, – кивнула я.

– По нашим законам, – сказал Дойл, – мы вправе вызвать его на поединок и убить.

– Что меня вполне устраивает, – поддержал Рис.

– Изнасиловали меня, а не вас. И я, а не вы, стану королевой, если мы не дадим нашим врагам меня убить. Я, а не вы, решу, как будет наказан Таранис. – Голос у меня на последних словах слишком поднялся; пришлось прерваться и сделать пару глубоких вдохов.

Лицо Дойла осталось непроницаемым.

– Ты что-то задумала, моя принцесса. Ты уже просчитываешь, как обратить это нам на пользу.

– На пользу нашему двору. Неблагой двор, наш двор, веками очерняли в людских глазах. Если нам удастся добиться публичного судебного процесса над королем Благого двора по обвинению в изнасиловании, мы наконец убедим людей, что не мы вечные злодеи.

– Речь королевы, – сказал Дойл.

– Речь политика, – откликнулся Шолто, и комплиментом это не прозвучало.

Я наградила его соответствующим взглядом.

– Ты ведь тоже правитель. Ты правишь народом своего отца. И что, ты обречешь свое царство на гибель, лишь бы отомстить?

Тут он отвернулся; на лбу появилась морщинка, выдававшая его гнев. Но как бы ни был обидчив Шолто, с Холодом ему не сравниться – вот кто дал бы ему сто очков вперед.

Рис шагнул ближе, тронул меня за руку – за ту, в которой не было иглы.

– Я бы сразился за тебя с королем, Мерри. Ты это знаешь.

Я взяла его за руку и взглянула прямо в трижды-синий глаз.

– Я больше никого не хочу терять, Рис. С меня довольно.

– Холод не умер, – сказал он.

– Он теперь белый олень. И мне сказали, что он может остаться оленем на сотню лет, а мне тридцать три и я смертная. До ста тридцати трех мне не дожить. Он может вернуться в прежний облик, но для меня будет слишком поздно. – В глазах у меня жгло, горло сжалось, и слова с трудом протискивались сквозь гортань. – Он никогда не возьмет на руки своего ребенка, не станет ему настоящим отцом. Ребенок вырастет до того, как у Холода появятся руки, способные его держать, и рот, способный говорить о любви и отцовстве.

Я откинулась на подушки и дала волю слезам – цеплялась за руку Риса и плакала.

Дойл встал рядом с Рисом и прижал ладонь к моей щеке.

– Если бы он знал, что ты так будешь по нему горевать, он бы боролся сильнее.

Я сморгнула слезы и посмотрела в черные глаза:

– О чем ты говоришь?

– Мы оба видели одинаковый сон, Мередит. Мы знали, что одному из нас придется пожертвовать собой ради возрождения мощи волшебной страны. Один и тот же сон одновременно.

Я уперлась в него сверлящим взглядом:

– И никто из вас мне не сказал?

Лучше злиться, чем плакать.

– А что бы ты сделала? Бесполезно спорить с выбором богов. Но жертва должна быть осознанной и добровольной, сон это ясно говорил. Если бы Холод знал, что ты о нем станешь горевать больше, он бы сильней противился, и тогда ушел бы я.

Я покачала головой и забрала у него руку.

– Разве ты не понимаешь? Если бы в зверя превратился ты, если бы я потеряла тебя, я бы плакала точно так же.

Рис сжал мои пальцы:

– Ни Дойл, ни Холод не понимали, что они оба, вдвоем, а не по одному – лидеры гонки.

Я выдернула руку из его ладони и сердито на него воззрилась, радуясь собственной злости: она была куда приятней всех других моих теперешних чувств.

– Дураки вы все! Как вы не понимаете, что я буду страдать по каждому из вас? Что среди близких мне нет ни одного, кого я могла бы потерять, кем могла бы рискнуть? Вы что, вообще ничего не понимаете?!

Я на них орала, и это было куда лучше, чем рыдать.

Дверь снова открылась, и появилась медсестра, а за ней по пятам – врач в белом халате. Врача я уже видела. Доктор Мейсон – педиатр, одна из лучших в штате, а может, и в стране: это мне настойчиво втолковывал присланный теткой адвокат.

Интересно, что адвоката она прислала смертного, а не кого-то из придворных. Никто из нас не мог понять, что стоит за ее решением, но я подозревала, что она судила по себе: у тетушки есть обыкновение убивать горевестников. Нанять нового смертного адвоката проблем не составляет, а бессмертных фейри слишком мало – так что она послала того, кого легче заменить. Впрочем, адвокат совершенно определенно заявил, что королева в восторге от моей беременности и сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы я ее доносила. Включая оплату услуг врача.

Доктор Мейсон сердито глянула на стражей:

– Я просила не волновать ее, господа. Это не шутки.

Тем временем медсестра – кряжистая женщина с забранными в хвост темными волосами – проверила мониторы и захлопотала надо мной.

На голове у Мейсон была широкая черная повязка, резко выделяющаяся на фоне золотистых волос и подчеркивающая (для меня, по крайней мере), что это не природный их цвет. Чуть выше меня, она совсем не казалась коротышкой, наседая на моих стражей. В поле своего неудовольствия она сумела включить и Риса с Дойлом у кровати, и Шолто в углу возле стула.

– Если вы будете расстраивать мою пациентку, вам придется покинуть помещение.

– Мы не вправе оставить ее одну, доктор, – пробасил Дойл.

– Я наш разговор помню, а вот вы, видимо, забыли. Разве я вам не говорила, что ей необходим отдых, и ее ни в коем случае нельзя волновать?

«Разговаривали» они явно где-то за дверью, потому что я ничего такого не слышала.

– Что-то не так с малышами? – спросила я, вдруг испугавшись. Лучше бы я продолжала злиться.

– Нет, ваше высочество, они вполне... – тут была едва заметная пауза, – здоровы.

– Вы что-то недоговариваете, – сказала я.

Врач с медсестрой переглянулись, и взгляд их мне не понравился. Доктор Мейсон подошла к кровати, встав напротив мужчин.

– Я просто беспокоюсь о вас, как беспокоилась бы о любой пациентке с двойней.

– Я беременна, а не больна, доктор Мейсон.

Пульс у меня зачастил, что тут же отразилось на мониторах. Мне стало понятно, почему мониторов вокруг больше обычного: если с моей беременностью что-то пойдет не так, у больницы будут неприятности. Найти особу выше меня по положению не так-то просто, и врачи побаивались. К тому же доставили меня в состоянии шока, с низким давлением, с пониженными жизненными показателями, с холодной на ощупь кожей. Надо было убедиться, что сердцебиение не замедлится и прочие показатели не упадут еще больше. Но теперь мониторы фиксировали мою нервозность.

– Доктор, говорите начистоту. Ваша запинка меня напугала.

Она покосилась на Дойла, тот коротко кивнул. Мне это совсем не понравилось.

– Ему вы уже сказали?

– Отвлечь вас не удастся? – спросила она.

– Нет.

– Наверное, сделаем вечером еще одно УЗИ.

– Это моя первая беременность, доктор, но от подруг в Лос-Анджелесе я слышала, что на ранних стадиях беременности УЗИ так часто не делают. Мне сделали уже три. Что не так с детьми?

– Клянусь, что с вашими близнецами все хорошо. Насколько можно судить по УЗИ и анализам, вы здоровы и находитесь в начале нормальной беременности. Двойня несколько осложняет беременность и для матери, и для врача, – тут она улыбнулась. – Но ваши близнецы выглядят отлично. Клянусь.

– Будьте осторожней, когда произносите при мне слово «клянусь». Я принцесса фейри, а вы буквально ручаетесь своим словом. Думать не хочу, что случится, если ваша клятва окажется ложной.

– Вы мне угрожаете? – Она выпрямилась во весь рост и сжала в кулаках свисавшие с шеи концы стетоскопа.

– Нет, доктор, предостерегаю. Рядом со мной творится магия, порой даже в мире людей. Я просто хочу, чтобы вы и все другие люди, кто обо мне заботится, понимали, что даже случайные ваши слова могут произвести очень своеобразное воздействие, если сказаны поблизости от меня.

– Хотите сказать, если я чего-то пожелаю вслух, желание исполнится?

Я улыбнулась:

– Фейри не выполняют желания, доктор. Во всяком случае, мы не из тех фейри.

Она слегка смутилась.

– Я не хотела...

– Не страшно, – перебила я. – Но если вам случится дать слово и его нарушить, за вами может погнаться Дикая охота или начнут преследовать неудачи. Я не знаю, сколько магии увязалось за мной из волшебной страны, и не хочу, чтобы она случайно кого-нибудь зацепила.

– Я слышала, что вы потеряли... возлюбленного. Я вам сочувствую, хотя поняла я, если честно, немного.

– Да и мы не все понимаем, – сказал Дойл. – Дикую магию не зря называют дикой.

Доктор кивнула, словно поняла его слова, и кажется, собралась уходить.

– Доктор, – позвала я. – Вам действительно нужно еще одно УЗИ?

Она с улыбкой повернулась.

– А нельзя мне попытаться уйти, не ответив?

– Конечно, можно, но вряд ли это меня к вам расположит. У меня уже осталась в памяти заметочка из-за того, что вы с Дойлом поговорили прежде, чем со мной.

– Вы сладко спали, и ваша тетя предложила мне поговорить с капитаном Дойлом.

– А по счетам платит она, – договорила я за нее.

Доктор возмутилась:

– Она ваша королева и, если честно, я еще не поняла, как следует реагировать на ее просьбы.

Я улыбнулась – язвительно даже по собственным ощущениям.

– Если ее слова показались вам просьбой, доктор, то она была с вами крайне любезна. Она – королева, и власть ее над нашим двором абсолютна. Абсолютные монархи ни о чем не просят.

Доктор снова ухватилась за стетоскоп. Видно, привычка у нее такая, когда она нервничает.

– Пусть так. Как бы то ни было, она хотела, чтобы я обсудила положение дел с главным... – она подбирала слово, – мужчиной вашей жизни.

Я посмотрела на Дойла, не отошедшего от моей кровати.

– Королева Андаис назвала вам Дойла как главного мужчину в моей жизни?

– Она спросила, кто является отцом ваших детей. Разумеется, я пока не в силах ответить на ее вопрос. Я сказала ей, что проводить сейчас амниоцентез – значит усиливать риск для беременности. Но капитан Дойл с полной уверенностью заявил, что он один из отцов.

Я кивнула.

– Да, как и Рис, и лорд Шолто.

Врач удивленно моргнула:

– У вас двойня, а не тройня, принцесса Мередит.

Я повернулась к ней:

– Я знаю отцов моих детей.

– Но вы...

Дойл вмешался в разговор:

– Она не то имеет в виду, доктор. Поверьте, пожалуйста, оба близнеца имеют несколько генетических отцов. Я не одинок.

– Как вы можете с такой уверенностью утверждать невозможные вещи?

– Богиня послала мне видение.

Она хотела возразить, но проглотила слова. Перейдя на другую сторону палаты к аппарату УЗИ, оставленному после предыдущего осмотра, она надела перчатки; то же самое сделала медсестра. Они вытащили флакон с липким гелем – холоднющим, как я уже знала по опыту.

Доктор Мейсон даже не поинтересовалась, не хочу ли я, чтобы мужчины вышли – она быстро сообразила, что на мой взгляд все они имеют право здесь находиться. Не хватало только Галена: Дойл отослал его с каким-то поручением, пока я спала. Сквозь сон я слышала, как они о чем-то поговорили тихо, и Гален ушел. Я не подумала спросить, куда и зачем. Я доверяла Дойлу.

Медики подняли на мне рубашку, намазали живот холодным голубым гелем. Доктор Мейсон стала водить по животу продолговатым датчиком – на мониторе появилась размытая картинка. Я уже достаточно к ней пригляделась, чтобы различить два пятнышка, две тени – маленькие, как игрушечные. Только быстрое трепыхание сердечек подсказывало, что это такое.

– Вот видите, с ними все в полном порядке.

– А зачем тогда столько раз смотреть? – спросила я.

– Честно?

– Да, пожалуйста.

– Потому что вы – принцесса Мередит Ник-Эссус. Я прикрываю задницу. – Она улыбнулась, и я улыбнулась ей в ответ.

– Действительно честно со стороны врача.

– Стараюсь, – сказала она.

Медсестра вытерла мне живот салфеткой и почистила датчик, пока мы с доктором глядели друг другу в глаза.

– Нас репортеры уже достали, выуживая подробности. За мной пристально следит не только королева. – Она опять схватилась за стетоскоп.

– Прошу прощения, что мой статус так осложняет жизнь вам и вашим помощникам.

– Вы только ведите себя как идеальная пациентка, принцесса. Утром поговорим, а сейчас поспите или хотя бы полежите спокойно.

– Я постараюсь.

Доктор едва не улыбнулась, но в глазах сохранилась настороженность – она не слишком мне поверила.

– Что ж, на большее мне рассчитывать не приходится, но... – Она повернулась к стражам. – Смотрите у меня, пациентку не волновать! – И она погрозила им пальцем.

– Она принцесса, – сказал Шолто из своего угла, – и будущая королева. Если она поднимает неудобные темы, что нам делать?

Доктор кивнула, опять потянув за стетоскоп.

– Я имела беседу с королевой Андаис, так что ваши трудности мне понятны. Постарайтесь заставить ее отдохнуть, разговаривать ей не стоит. Сегодня она получила свою долю потрясений, и я бы предпочла, чтобы она поспала.

– Сделаем все, что в наших силах, – ответил Дойл.

Она улыбнулась, но тревога из глаз не ушла.

– Ловлю вас на слове. Отдыхайте. – Она наставила на меня палец, словно этот колдовской жест заставит меня подчиниться. Потом она вышла из палаты и медсестра вышла за ней следом.

– Куда ты отослал Галена? – спросила я.

– На розыски одной особы, которая, как мне представляется, может нам помочь.

– Что это за особа и откуда она? Ты не отправил его в одиночку в волшебную страну?

– Нет. – Дойл взял мое лицо в ладони. – Я не стану рисковать нашим зеленым рыцарем. Он один из отцов и станет королем.

– А как это будет выглядеть, кстати? – спросил Рис.

– Да, – присоединился к нему Шолто. – Как мы все сможем стать королями?

– Думаю, дело в том, что королевой будет Мерри, – ответил Дойл.

– Это не ответ, – сказал Шолто.

– Других ответов у нас пока нет, – сказал Дойл. Я посмотрела в его черные глаза и увидела разноцветные огоньки – отблески нездешнего мира.

– Ты меня зачаровываешь, – догадалась я.

– Тебе нужно отдохнуть, ради детей, которых ты носишь. Позволь мне помочь тебе.

– Ты хочешь зачаровать меня с моего же разрешения? – спросила я тихо.

– Да.

– Не разрешаю.

Он наклонился ко мне; огоньки в глазах разгорелись радужными искрами.

– Ты мне веришь, Мередит?

– Да.

– Тогда позволь мне тебя усыпить. Клянусь, что ты проснешься куда бодрее, чем сейчас, а все проблемы будут еще дожидаться твоего решения.

– Ты не станешь решать без меня ничего важного? Обещаешь?

– Обещаю, – сказал он и поцеловал меня.

Он меня поцеловал, и вдруг перед глазами у меня остались только мрак и разноцветные огни. Словно вокруг летняя ночь, где горят светлячки – только светлячки красные, зеленые, золотые и... Я уснула.

Глава вторая

Проснулась я навстречу солнечному свету и улыбке Галена. На свету его волосы ярко зеленели, окружали голову зеленым ореолом, так что даже в белизне его кожи проступил зеленый оттенок, заметный обычно только когда он надевал зеленую рубашку. У него одного из всех моих мужчин волосы короткие; единственная уступка традициям – тонкая косичка, перекинутая сейчас через плечо и стелющаяся по кровати. Мне поначалу жалко было его остриженных волос, но сейчас я воспринимала прическу просто как особенность Галена. Он был для меня просто Галеном с моих четырнадцати лет, когда я впервые попросила отца выдать меня за него замуж. Только годы спустя я поняла, почему отец отказал. Гален, мой славный Гален, неспособен был на интриги, увертки и дипломатию. А в высшем свете фейри это необходимость.

Но он пошел искать меня в Благом дворе, потому что он, как и я, умело пользовался тонким гламором. Мы оба умели изменять свою внешность под чужим взглядом, позволяя другим видеть только те перемены, которые нам хотелось показать. Это волшебство осталось в арсенале у фейри, когда другие, более значимые таланты исчезли.

Я потянулась к Галену рукой, но помешала капельница. Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Впервые с тех пор, как меня привезли в больницу, мужчина целовал меня в губы. Ощущение было не то чтобы странным, но приятным. Может, другие стражи боялись меня целовать по-настоящему? Боялись напомнить мне, что со мной сделал мой дядя?

– Мне больше нравится, когда ты улыбаешься, – сказал Гален.

Я улыбнулась ему: он не первый десяток лет знал, как заставить меня улыбнуться. Нежно, словно бабочка крылом, он прикоснулся к моей щеке. Я вздрогнула, но не от страха. Он улыбнулся шире, и я невольно припомнила, почему когда-то предпочитала его всем другим.

– Уже лучше, но здесь со мной пришел кое-кто, кто сумеет надолго удержать твою улыбку.

Он подвинулся, и я разглядела у него за спиной фигурку намного меньшую: Ба на целый фут ниже Галена.

У нее длинные волнистые волосы моей матери, все еще сочного каштанового цвета, хотя ей уже несколько сотен лет. Глаза у нее карие, яркие и традиционно красивые. А вот остальное совсем не так традиционно. Лицо у нее брауни, а не человека, то есть у нее нет носа. Ноздри есть, а больше ничего. И губ почти нет, отчего ее лицо напоминает череп. И коричневая морщинистая кожа не от возраста такая, это просто наследие брауни. Глаза, возможно, тоже достались ей от моей прабабушки-брауни, но волосы наверняка от прадеда. Он был шотландский фермер, а фермеры не заказывают портретов: только по отдельным чертам матери, тети и бабушки я могла судить о своих человеческих предках.

Бабушка подошла к постели и накрыла ладонью мою руку.

– Дитятко мое, что ж с тобой сделали? – В глазах у нее блестели непролитые слезы.

Другой рукой я накрыла ее руку, легшую поверх капельницы.

– Не плачь, Ба, не надо.

– Почему? – спросила она.

– Потому что я тогда тоже расплачусь.

Она громко втянула воздух и быстро кивнула.

– Верно, Мерри. Если ты держишься, то и я могу.

У меня защипало в глазах и горло вдруг сжалось. Иррациональное чувство, но почему-то мне было надежнее рядом с этой маленькой женщиной, чем под защитой своих стражей. Они готовы были отдать за меня жизнь, числились среди лучших воинов обоих дворов, но в безопасности я себя не чувствовала. А сейчас, рядом с Ба, вновь появилось детское чувство защищенности, словно ничего по-настоящему дурного не может со мной произойти, пока она здесь. Ох, было бы так на самом деле.

– Король поплатится за свое злодейство, Мерри, моя тебе клятва.

Слезы отступили под наплывом откровенного страха. Я крепко сжала ее руку:

– Я своим стражам запретила его убивать или вызывать на поединок. И ты тоже, Ба, оставь Благой двор в покое.

– Я тебе не гвардеец, дитя, мною не покомандуешь.

На лице у нее появилось хорошо мне знакомое выражение, упрямо прищурились глаза, решительно приподнялись плечи. Неудачно получится, если она упрется на этом месте.

– Я не командую, но если ты погибнешь, пытаясь защитить мою честь, мне это вряд ли поможет. – Я приподнялась, взяла ее за плечо. – Ну пожалуйста, Ба! Я не вынесу, если лишусь тебя, да еще по моей собственной вине.

– Не твоя то вина, Мерри. Виноват этот мерзавец король.

Я замотала головой, почти сев на кровати – со всеми прикрепленными ко мне трубками и проводами.

– Ба, прошу, пообещай мне, что не наделаешь глупостей. Ты мне нужна будешь – как я без тебя с детьми управлюсь?

Со смягчившимся лицом она потрепала меня по руке.

– Двойняшки, значит? Как и у меня?

– Говорят, близнецы рождаются через поколение. Похоже, правда, – сказала я. Открылась дверь, снова вошли врач и медсестра.

– Я же просила вас, господа телохранители, не волновать принцессу, – со всей строгостью сказала доктор Мейсон.

– Ох, это я виновата, – сказала Ба. – Прошу прощения, доктор, но я ее бабушка и расстроена немного тем, что случилось.

Доктор, должно быть, уже встречалась с Ба, потому что не стала на нее коситься украдкой, как обычно делают люди. Просто поглядела укоризненно и погрозила пальцем:

– Не важно, кто виноват. Видите, как показатели мониторов скачут во все стороны? Если это не прекратится, все уйдете отсюда.

– Мы уже объясняли, доктор, – вмешался Дойл. – Принцесса постоянно должна быть под охраной.

– За дверью дежурит полицейский и ваши люди тоже.

– Ей нельзя оставаться одной. – Это уже Рис.

– Вы считаете, что сейчас ее высочеству реально что-то угрожает? Здесь, в больнице?

– Конечно, – ответил Рис.

– Да, – хором заявили Дойл и Шолто.

– Могущественный властитель, обладатель послушной и мощной магии, который изнасиловал свою племянницу, способен на все, – сказала Ба.

Доктор смутилась.

– Не имея образца ДНК его величества для сравнения, мы не можем быть уверены, что это его... – Она замялась.

– Сперма, – договорила я за нее.

Она кивнула и опять стиснула стетоскоп.

– Верно. Что мы обнаружили именно его сперму. Мы убедились, что два образца принадлежат мистеру Рису и пропавшему телохранителю Холоду, но пока не можем определить еще двоих доноров.

– Еще двоих? – переспросила Ба.

– Долго рассказывать, – сказала я. Потом до меня дошло: – А где вы взяли ДНК Холода?

– Капитан Дойл дал мне прядь его волос.

Поверх плеча Ба я посмотрела на Дойла.

– Как это у тебя с собой оказалась его прядь?

– Я рассказал тебе наш сон, Мередит.

– И что?

– Мы обменялись прядями волос, чтобы отдать их тебе на память. Он взял мою и отдал бы тебе, если бы избранным оказался я. Небольшую часть его локона я дал доктору для сравнения.

– Но где ты ее прятал, Дойл? У собак нет карманов.

– Отдал другому стражу на время. Тому, кто не ходил с нами к Золотому двору.

Из одной этой фразы было ясно, что он рассматривал возможность не вернуться. Мне от этого легче не стало. Да, мы все оттуда выбрались, но глубоко во мне угнездился страх. Страх потери.

– Кому же ты доверил такую ценность? – спросила я.

– Все, кому я доверяю, находятся в этой комнате, – сказал он голосом черным, как его кожа. Таким голосом говорила бы ночь, обрети она мужское обличье.

– Но значит, ты учитывал возможность неудачи, и потому отдал прядь волос кому-то, кого не брал с собой к Золотому двору.

Дойл шагнул к изножью кровати, но не очень близко к Ба. Он хорошо понимал, что после столетий в роли убийцы на службе королевы, ее Мрака, придворным рядом с ним неуютно. Мне понравилось, что он подумал о чувствах Ба, и он правильно сделал, что послал за ней Галена. Даже не знаю, нашелся бы среди моих стражей другой, кому бы она поверила. Остальных она воспринимала скорее как врагов.

Я вглядывалась в темное лицо, хотя знала, что ничем мне это не поможет. Когда-то он позволял себе проявлять чувства при мне, но потом я научилась читать по его лицу, и он стал за собой следить. Сейчас, если он того не захочет, я от разглядывания его лица не получу ничего, кроме эстетического удовольствия.

– Кому? – прямо спросила я.

– Оба локона я отдал Китто.

Я уставилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление. Китто – единственный мужчина в моем окружении, кто еще ниже ростом, чем Ба. Четыре фута ровно, на одиннадцать дюймов ниже ее. Но кожа у него лунно-белая, как у меня, а тело – идеальная уменьшенная копия стража-сидхе, если не считать дорожки радужных чешуек вдоль позвоночника, маленьких втяжных клыков во рту и громадных глаз без белков – с вертикальным зрачком посреди синих озер радужки. Все это оставил ему в наследство папа-змеегоблин. А черные локоны, белая кожа и магия, пробудившаяся однажды в постели со мной – наследие со стороны матери. Но Китто не знал ни одного из своих родителей. Мать-сидхе бросила его умирать перед гоблинским холмом. Он спасся только потому, что новорожденного – по мнению гоблинов, ценивших плоть сидхе в кулинарном смысле, – и на один зуб не хватит. Китто отдали гоблинской женщине на выкорм – будто поросенка, которого откармливают к сочельнику. Но эта женщина его полюбила настолько, что оставила в живых и обращалась с ним как с гоблином, не как с мясной скотиной.

Прочие мои стражи не приняли Китто как равного себе. Он был откровенно слабее их, и хотя по настоянию Дойла занимался на тренажерах наравне с другими, так что под белой кожей понемногу нарастали мускулы, настоящим воином ему стать не светило.

Дойл ответил на написанный у меня на лице вопрос:

– Все, кому я доверяю больше, чем ему, пошли в холм Благих вместе со мной. А кто из оставшихся мог понять, что значат для тебя эти два локона, моя принцесса? Только тот, кто был с нами с самого начала. То есть кроме Китто – только Никка, а он хоть и лучше владеет мечом, но воля у него не сильней. К тому же Никка вскоре станет отцом, я не хочу вовлекать его в нашу битву.

– Это и его битва, – заметил Рис.

– Нет, – возразил Дойл.

– Если мы проиграем и Мерри не получит трон, наши враги убьют и его, и его нареченную, Бидди.