Ваккури Юха

Цивилизации долины Нигера

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателей книга финского журналиста Юха Ваккури в известном смысле знаменательна сама по себе. В самом деле, каких-нибудь три десятка лет назад она едва ли вызвала бы интерес даже в такой традиционно читающей стране, как Финляндия. И, значит, едва ли увидела бы свет: западные издатели не слишком склонны выпускать заведомо убыточные книги. Так что появление ее в 1982 г. — свидетельство и огромных перемен, происшедших в мире, и, пожалуй, не менее значительных перемен в массовом сознании соотечественников автора.

Нет ничего удивительного в том, что внимание автора обратилось именно к трем последовательно сменявшим друг друга государственным образованиям средневекового Западного Судана — Ганы, Мали и Сонгай. Не будет большим преувеличением утверждать, что именно они составили одну из самых блестящих и впечатляющих страниц истории народов, населяющих Африку к югу от Сахары; африканцы с полным основанием ею гордятся. Именно в этих государственных образованиях ярко и убедительно нашли выражение, с одной стороны, творческие способности африканских народов, а с другой — глубокие традиции африканских культур, сумевших не просто устоять перед натиском одной из мировых религий — ислама, но и обогатить ее новыми элементами, обеспечившими в последующем достаточно гармоничное сочетание домусульманских и мусульманских форм бытовой и духовной культуры.

Такое значение Ганы, Мали и Сонгай довольно рано было осознано в мировой науке: первые очерки их истории появились еще перед первой мировой войной. Но особенно активно стали они изучаться после 1945 г., в пору стремительного подъема национально-освободительного движения народов Африки, в годы, когда рухнула колониальная система и на карте континента одно за другим появились пятьдесят независимых государств. Начались систематические раскопки, поиски письменных свидетельств истории суданского средневековья. Начался сбор и фиксация устного исторического материала. Эту огромную работу ведут тысячи исследователей, африканцев и неафриканцев, одним из ее итогов стало создание первых в мировой науке многотомных сводных трудов по африканской истории — «Всеобщей истории Африки», подготовленной ЮНЕСКО, и «Кембриджской истории Африки». Параллельно с этим наблюдается устойчивый интерес к популярным книгам, которые освещают эту историю, и такие книги выходят в немалом числе. Издавались они и у нас в стране, но давно уже стали чуть ли не библиографической редкостью. А ведь наука развивается очень быстро, и сегодняшние наши знания несравненно богаче, чем были в 60-е годы. Издание книги Ю. Ваккури на русском языке в какой-то мере поможет удовлетворить возрастающий читательский спрос.

Среди достоинств труда финского журналиста на первое место Следует поставить то, что в нем в целом вполне удовлетворительно отражены сегодняшние представления науки о трех великих «империях» западносуданского средневековья. Правда, самое это слово — империя, — так же, как и слова типа «царство», «раб» и некоторые другие, с которыми вы встретитесь в тексте, следует употреблять с известной осторожностью. При всей принципиальной общности мировой истории прошлое африканских обществ отличала немалая специфика, и наш понятийный аппарат и связанная с ним терминология, сложившиеся в основном на европейском материале, далеко не всегда адекватно отражают африканскую действительность.

Пожалуй, особого внимания заслуживает в книге то, что Ваккури очень широко использует устную традицию — исторические предания народов описываемого им региона. Это обстоятельство — результат значительных усилий, предпринимаемых исследователями разных стран для сбора и сохранения устной традиции, для, так сказать, ее реабилитации как исторического источника. Конечно, источник это особый, доверять ему при поисках конкретных фактов и событий бывает очень и очень рискованно: традиция — не повествование о событиях, а скорее их идеологическое осмысление, к тому же она, как общее правило, не знает абсолютной хронологии, И, тем не менее при достаточно разработанных методах изучения, с привлечением достаточно большого сравнительного материала предание способно дать достаточно объективное представление о главных тенденциях истории изучаемого народа. Значение его многократно возрастает, когда имеешь дело с бесписьменной культурой. Конечно, нельзя, например, принимать буквально излагаемую Ваккури легенду о Фаране Мака. Но она дает нам довольно полную и, главное, подтверждаемую этнографическими, языковыми, а в последние годы — и археологическими материалами картину миграций сонгайского этноса из района первоначального расселения вверх по долине Нигера, его контактов с другими этническими общностями, взаимодействия групп внутри самого этого этноса, представлявших разные типы хозяйственной деятельности.

Ю. Ваккури добросовестно использовал и главные письменные источники по истории региона-арабо-язычные хроники, законченные в середине XVII в., иногда, пожалуй, даже чересчур добросовестно, без достаточно критического подхода. Впрочем, винить его за это не стоит: несмотря на то, что хроника «Тарих ал-Фатташ» известна исследователям больше 70 лет в хорошем научном издании, критическое изучение ее текста и по сей день не закончено. Финский автор в должной мере, если принять во внимание популярный характер его книги, учел и научную литературу, посвященную Гане, Мали и Сонгай. И все же как раз с этим связаны и главные претензии, какие ему можно и нужно предъявить.

Читатель легко заметит, что в книге Ваккури перед ним предстает главным образом политическая, в несколько меньшей степени — социальная история трех суданских государственных образований. Экономическая же и культурная история затрагивается менее глубоко, хотя даже те материалы, какими Ваккури пользовался, позволяли ее обрисовать гораздо ярче и шире. Тем более, что именно эти аспекты прошлого суданских народов пользуются в последнее время особым вниманием и африканских и европейских ученых. И второе, что, видимо, особенно существенно для нашего читателя: Ю. Ваккури совершенно не принимает во внимание то, что было сделано в изучении Ганы, Мали и Сонгай советскими исследователями. А ведь в нашей стране африканисты активно занимались этой проблематикой. В частности, довольно широкое признание за рубежом получили советские работы, в которых рассматривались как раз социально-культурный и экономический аспекты средневековой западносуданской истории.

По-видимому, советскому читателю будет полезно знать о названных выше обстоятельствах при ознакомлении с книгой Ю. Ваккури. Не для того, чтобы оценить ее отрицательно — наоборот, книга вполне заслуживает добрых слов и будет, несомненно, и полезна и интересна, — а просто ради того, чтобы рассматривать труд финского журналиста в более правильной перспективе. Вопросы, о которых пишет Ваккури, далеко не всегда решены однозначно и бесспорно, здесь возможны разные мнения и разные оценки, не всегда существует даже согласие относительно фактической стороны дела. Поэтому в тех случаях, когда взгляды автора не совпадают с преобладающими в отечественной литературе, было решено дополнить весьма обширный и серьезный справочный аппарат, принадлежащий самому автору, краткими редакционными примечаниями, отражающими не совпадающую с авторской точку зрения. Выдержки из арабских хроник приводятся в русском переводе по изданию «Суданские хроники» (М., 1984).

О ранней истории Западной Африки

Хотя Западная Африка — и Африка вообще — до недавнего времени освещалась в общих обзорах европейских историков только со времени европейских экспедиций, то есть с XV в., история этого континента имеет глубокие корни. Среди специалистов, занимающихся древнейшими периодами истории, распространено обоснованное представление о том, что именно Африка была прародиной человечества.

Несомненно, что о ранней истории Западной Африки через несколько лет, в крайнем случае десятилетий, когда будут завершены широкие археологические работы и проанализированы их результаты, придется писать заново. Но уже и теперь можно дать некоторые неоспоримые сведения и датировки ее ранней истории.

Предполагается, что современный человек, Homo sapiens, появился в Африке примерно 14–12 тысяч лет назад. В 350 км к северо-востоку от Томбукту был найден костяк так называемого асселарского человека, древнейший скелет, обнаруженный в Западной Африке. Он датируется примерно пятым тысячелетием до н. э. К этому времени все расовые группы Африки уже сформировались: асселарский человек имеет негроидные черты, иными словами, представляет чернокожее население континента.

Для древней истории Западной Африки наиболее важным событием было высыхание Сахары, начало которого относят от нашего времени на пять тысячелетий назад. До этого Сахара была плодородной областью, где жило и чернокожее население, и более светлокожие берберы. Рождение пустыни вызвало переселения: черные двинулись на юг, берберы — на север; часть их вышла к побережью Средиземного моря, а часть осталась на окраине пустыни, занимаясь скотоводством. Высыхание Сахары означало для Западной Африки прежде всего изоляцию, хотя связи севера с внутренней частью континента полностью никогда не прерывались.













Связи Западной Африки со средиземноморскими культурами

Одним из свидетельств связей Западной Африки с культурами Средиземноморья было распространение железа у народов, живущих по ту сторону Сахары, шедшее из опорных пунктов, образованных в XII в. до н. э. финикийцами. Транссахарские караванные пути были известны уже в XIII в. до в. э. Предполагается, что Западная Африка перешла из каменного века прямо в железный, минуя бронзовый век, характерный для Европы.

Средствами передвижения по караванным путям в каменном веке были, по всей вероятности, повозки, запряженные лошадьми и волами На это указывают наскальные рисунки, найденные в Западной Африке (Тассили, Ахаггар и прибрежные скалы на Нигере). Не все исследователи абсолютно убеждены в доказательной силе наскальных рисунков относительно средств передвижения. По мнению некоторых из них, двухколесные экипажи больше напоминают боевые или даже охотничьи колесницы, чем повозки для перевозки грузов. По мнению других, встречающиеся изображения упряжных волов представляют достаточное доказательство существования гужевой перевозки товаров между Черной Западной Африкой и странами Средиземноморья.

Более спорен вопрос, могли ли изобретения средиземноморской культуры достичь областей Черной Африки морем, — но такая возможность некоторыми усматривается. В качестве доказательства выдвигают ценное свидетельство финикийца Ганнона, проведшего такое плавание под парусами в 480 г. до н. э. В этом морском плавании принимало участие 60 кораблей, и утверждается, что они, двигаясь вдоль западного побережья Африки, проникли далеко на юг. Ганнон рассказывает, что по пути — как это всегда делали финикийцы — основывались колонии, для чего, по его словам, на корабли были взяты 30 тысяч колонистов. Между прочим, упоминается, что они видели огнедышащую гору. Те историки, которые не считают это путешествие чистой игрой воображения, полагают, что вулкан мог быть горой Камерун, вершина которой достигает 4070 м и далеко видна в Гвинейском заливе. Большинство документов, относящихся к плаванию Ганнона, считается, однако, фальшивкой. Но и те историки, которые готовы признать, что на судах того времени можно было плыть под парусами вдоль западного берега Африки на юг, почти все сходятся на том, что на обратном пути ветры, дующие почти всегда с севера и северо-востока, были непреодолимы для кораблей с прямыми парусами и рулевыми веслами (лавирования в то время еще не знали). Кроме того, на суровых берегах Западной Африки нет и следа финикийских колоний.[1]

Хотя реальность морских связей финикийцев с Западной Африкой остается спорной, известно, что они поддерживали связи с народами Черной Африки по сухопутным дорогам. Решающее значение для африканской торговли имел Карфаген, основанный в IX в. до н. э. Большая часть средиземноморской и западноафриканской торговли осуществлялась через посредство берберов. Греческие и римские историки говорят о живущих на южной стороне пустыни «эфиопах», то есть «обгоревших, черных». Геродот записал предания путешественников, в которых есть упоминания о черных народах Западной Африки. Он рассказывает, в частности, о пяти берберских юношах, которые рискнули двинуться в путешествие через Сахару так далеко на юг, как это удастся. Рассказывается, что, идя день и ночь через пески, юноши прибыли наконец в плодородную область, где встретили черных карликов. Те привели их в свой город, расположенный на берегу полноводной реки, кишевшей крокодилами. Геродот полагал, что берберские юноши вышли к Нилу, который, как он считал, на юге течет с востока на запад. Ошибка знаменитого историка затем веками повторялась на картах Африки. На самом деле, если легенда эта вообще достоверна, юноши должны были выйти к Нигеру или Сенегалу.

Точных и надежных сведений о связях финикийцев и римлян и об их караванных путях мало, поскольку торговля Западного Судана и Средиземноморья шла, как правило, через посредников. Финикийцы и римляне поддерживали связи с берберами северного побережья Африки, те в свою очередь отвечали за перевозку товаров к жившим южнее берберам-скотоводам, которые и занимались прямой торговлей с чернокожими, жившими на краю пустыни и в оазисах. Золото, которое принадлежало к числу древнейших западноафриканских товаров, приходило из еще более отдаленных южных областей.

Во времена Рима Северная Африка стала житницей империи. Поля Римского государства простирались до лимеса, то есть границы, или, во всяком случае, до оазисов Феццана. Чем дальше от центра управления провинцией, тем менее земледельцы Африки были покорны своим римским властителям, и потому истории известно немало карательных походов. В оазисах Феццана жили гараманты, о которых Геродот говорит, будто они охотились на чернокожих, живших в пещерах. Историк рассказывает, что эти хамито-негроидные (Автор отдает здесь вольную или невольную дань так называемой «хамитской теории», согласно которой главные достижения африканских культур были якобы созданы некими пришедшими с Востока (из Азии) пастушескими народами — хамитами — и навязаны ими земледельцам-негроидам. Эта теория, основанная на неправомерном смешении языковых и этнокультурных характеристик[2] пастухи пользовались в бою колесницами-квадригами. На наскальных рисунках Западной Африки изображено оружие ее жителей — дротики, щиты; в Центральной Сахаре — мечи, кинжалы и копья.

В начале нашей эры римский военачальник Корнелий Бальб снискал себе славу победой над гарамантами. Позже гараманты подняли восстание, однако затем они примирились с римлянами и воевали вместе с ними против «эфиопов». Клавдий Птолемей, александрийский грек, который писал о походе гарамантов в 86 г. н. э., сообщает, что войско после четырехмесячного марша достигло Агисимбы, царства, которое принадлежало «эфиопам» и в котором римляне, к своему величайшему изумлению, увидели носорогов.

И в несколько более поздние времена историки были склонны считать, что Агисимба находилась на Нигере и что экспедиция гарамантов пересекла Сахару и достигла Западного Судана. Но к текстам древних историков следует относиться с осторожностью, настолько ненадежны их сведения о внутренней Африке. Рассказывает же, например, Плиний Старший, который написал в I в. свою «Естественную историю», или «Энциклопедию», состоящую из 20 тысяч словарных статей, о жителях Африки, у которых вообще не было головы, а рот и глаза находились на груди; тот же Плиний упоминает африканцев, которые не ходят, а только ползают на четвереньках.

Несмотря на то, что связи с Западным Суданом в начале нашей эры были ненадежны, Римской империи все же удалось распространить свое влияние до стран, заселенных чернокожими.[3] Существенное изменение в связях с Западной Африкой произошло только тогда, когда на окраинах Сахары стали пользоваться верблюдами. Этих хорошо приспособленных к условиям пустыни животных привели в Египет персы в VI в. до н. э., но прошла почти тысяча лет, прежде чем использование верблюда получило в Северной Африке широкое распространение. Когда берберы поняли, как целесообразен верблюд в пустыне, мирное существование живущих на юге народов, основанное на изоляции, кончилось. То же самое произошло и с берберами, которые жили на северном побережье Африки под защитой римских армий. Власть Римской империи именно в это время пошатнулась. В первую очередь благодаря начавшемуся использованию верблюда довольно легко расширили сферу своего влияния берберы-скотоводы, жившие южнее, в суровых условиях окраины пустыни.

Во времена римского господства в Северной Африке через Александрию и Карфаген начало распространяться христианство. Оно, однако, не успело принести существенных перемен берберам, поскольку в VII в. Северная Африка попала в расширяющийся круг влияния новой религии-ислама. В 40-х гг. VII в. волна ислама двинулась из Египта на запад, в Магриб. Основным объектом пропаганды ислама среди неверных были североафриканские берберы. Но арабов привлекали и внутренние области континента. В ходе последующих десятилетий торговые центры и опорные пункты берберов в Северной Африке многократно уничтожались арабами, но всякий раз берберы ухитрялись в конце концов отбить врагов. В конце 660-х гг. арабский полководец Укба ибн Нафи совершил поход вплоть до современной Ливии и одновременно отправил отряд на разведку в глубь страны. Экспедиция достигла оазиса Феццан. Десятью годами позже Укба совершил поход к берегам Атлантики, но на сей раз арабы не зашли особенно далеко на юг. Тем не менее достижение территорий, заселенных чернокожими, оставалось лишь вопросом времени. Арабов влекло на юг не только неодолимое стремление обратить неверных в ислам, но и слухи, распространившиеся в странах Средиземноморья. По этим слухам, по другую сторону пустыни лежала земля черных — Гана, и золото там текло рекой.

Гана (Вагаду)

Вплоть до последних десятилетий рождение Ганы относили к VIII в. н. э. Впервые «Страну золота» Западной Африки упомянул географ багдадского халифа ал-Фазари в конце VIII в. Западноафриканская устная традиция говорит о расположенной там стране Вагаду, которую большинство, в первую очередь африканских историков, отождествляет с Ганой. Зарождение этого государства должно быть отнесено к более раннему периоду, к IV–V вв. Нехемия Левцион, ныне наиболее авторитетный исследователь Западной Африки (и один из тех неафриканских по происхождению историков, которые склонны идентифицировать Гану и Вагаду), выяснил, что в I–IV вв. н. э. северосуданские племена-предки народов волоф, серер, сонинке и сонгай- поддерживали прямые связи с народами Северной Африки, что, по его мнению, ускорило развитие государственности, хотя в ее основе лежало просто расширение сферы власти берберских племен. Исходя из некоторых археологических находок последних лет, можно предполагать, что местоположение древней Ганы обрело конкретные черты уже в IV в. Раскопки, вероятно, дадут в ближайшем будущем новые материалы для освещения этого вопроса.

Первый историк, который, как можно полагать, побывал в Гане, был Ибн Хаукал, посетивший это царство предположительно в 970 г. Однако к его путешествию и отчету о нем следует относиться с осторожностью. Известно, что он отправился в путешествие из Багдада и, вероятно, достиг излучины Нигера или территории Ганы, но достоверно мы знаем лишь то, что Хаукал добрался до Аудагоста на окраине Сахары.[4] Во всяком случае, Ибн Хаукал рассказывает, что царь Ганы был «богатейший царь мира благодаря имеющимся у него богатствам и запасам золота, добытого в прежние времена для предшествовавших ему царей и для него самого».

Современные историки африканского происхождения, в том числе Дж. Т. Ниань, придают важное значение упоминанию Хаукала о древности этого государства. Оно дает основание думать, что Гана возникла уже давно, за столетия до Ибн Хаукала. Предположение это обоснованно: богатейшим человеком в мире не станешь в мгновение ока, особенно если золотые прииски расположены не на собственной земле. Главными областями древней Ганы были на севере Аукар, а на юге — Ход. О размерах государства дает кое-какие сведения известный арабский хронист Ал-Бекри. По его данным, река Сенегал служила границей между Ганой и ее западным соседом — царством Текрур. На юг Гана простиралась до окраин золотоносных земель Бамбука[5] (но не включала эту богатую область); на востоке граница Ганы доходила до Нигера, а на севере — до берберского Аудагоста. В стране, кроме черных и берберов, жили их потомки от смешанных браков.

На первоначальной территории Ганы существовали маленькие племенные государственные образования, в том числе основанные народом сараколе Абакуну и Вагаду; про них известно, что в X в. они создали единое государство и его власть простиралась на Текрур и Аудагост.[6]

Из этих маленьких государств наиболее интересно Вагаду, занимающее главное место в западносуданской устной традиции. Те историки, которые отрицают идентичность Вагаду и Ганы, основываются на том, что легенды о Вагаду, как и всякие легенды, слишком неопределенны, чтобы иметь силу исторического источника. По их мнению, легенда — это героический эпос в духе Гомера, и на его основе бессмысленно рисовать историческую картину. Не касаясь вопроса о достоверности легенд вообще, можно сказать, что легенды о Вагаду напоминают в какой-то мере скандинавские саги и финские руны, которые редко кто считает надежным описанием истории.

Наиболее радикально настроенные историки африканского происхождения хотели бы вообще отказаться от названия «Гана», которое они считают «чуждым», привнесенным арабами и европейцами, и употреблять только название Вагаду. Эти историки получили поддержку у некоторых археологов, а также европейских историков. Бесспорного решения этого вопроса вряд ли можно будет достичь в ближайшее время.

Легенда о Вагаду

Хотя легенды, рассказываемые о Вагаду, не могут считаться надежным источником-таковыми они никогда и не считались, — но они дают все же хорошую картину той мощной, интересной и богатой культурной традиции, которую создал западноафриканский образ жизни.[7]

Легенда о Вагаду, как и почти все легенды, имеет много версий, но сюжет в них в общих чертах одинаков. В центре легенд стоит Динга, который, по версии, записанной М. Делафоссом, восходил к библейским Давиду, Соломону и Иову, а непосредственно происходил от Киридион Тамаганке. Говорят, что Динга прибыл с востока с 300 священнослужителями, главой которых был Карабара Диадиане, праотец клана судуро. Прибыв в Западный Судан, Динга сначала поселился в Дженне,[8] где он женился на женщине по имени Сета Хуле Дафе и прожил с ней 27 лет. Брак их остался бездетным, и Динга вновь пустился в странствия, пока не попал в деревню Диага или Диа. Здесь он женился на Ассакуле Судоро, которая родила ему троих детей. Один ребенок умер, а от двух других — Диа Фуне и Диагаба Фуне — пошли предки двух кланов сонинке (кланы дюикине и соре).

Из деревни Диага Динга продолжил свое странствие в провинцию Кинги и остановился в Дагара; она находилась во власти Духа вод. Динга померился с ним силой, послав своих людей принести воды из ближайшего источника. Дух запретил брать воду, и Динга пошел сам решать этот спор. Поначалу, казалось, для Динги все шло хорошо, своим волшебством он лишил Духа зрения, но немного спустя к тому вернулись силы, и он так заколдовал Дингу, что тот ослеп и оглох. Динга позвал тогда на помощь главу священнослужителей Карабара Диадиане, который разрешил дело тем, что лишил Духа слуха и зрения. Теперь Духу ничего не оставалось, как заключить мир с пришельцами и позволить им жить в этой местности. Для закрепления сделки Дух предложил в жены Динге трех своих дочерей. Динга согласился и женился на Диангана Боро, Катана Боро и Синангеле Гунехусо. Они родили ему 15 детей, одним из которых был знаменитый змей Вида.[9]

Перед своей смертью Динга хотел оставить наследником старшего сына, Тере-Кине, который жил в Дагара. Ослепший Динга позвал Тере-Кине и попросил угостить его жареным мясом; за трапезой он намеревался передать сыну царский талисман, с помощью которого тот сумел бы стать властелином. Однако разговор с Тере-Кине услышал глава священнослужителей Карабара Диадиане. Так как он был в наилучших отношениях с Боро Диабе, старшим сыном от Катана, второй жены Динги, он решил с помощью козней сделать его наследником Динги.[10] Карабара Диадиане поспешил к Диабе и велел ему быстро достать для отца жаркое, а также одеться в шкуру животного, чтобы Динга принял его за Тере-Кине, поскольку тот был заметно более волосат, чем Диабе. Диабе все сделал, как ему было велено; и вскоре предстал перед отцом с блюдом из барана и одетым в снятую с животного шкуру. Когда Диабе поздоровался с отцом, тот узнал его по голосу, но, ощупав сына, решил, что он все же ошибся, и счел его за Тере-Кине. Когда Тере-Кине принес из леса добычу и узнал об обмане Диабе, он пригрозил, что убьет брата. Но Динга запретил ему это и в утешение дал волшебный инструмент, с помощью которого Тере-Кине мог вызывать дождь.

Позже некий вестник сообщил Диабе, что он станет повелителем большого вагадуского царства в Кумби. После смерти Динги Диабе ушел из Дагара на восток, взяв с собой среди прочего 40 молодых кобыл. Пересекая пустыню, Диабе попал в страну гиен; там он спросил у вождя гиен Турукуле Фадига, знает ли он место под названием Кумби. Предводитель ответил, что место с таким названием существует и именно в тех краях, куда направляется Диабе.

Затем Диабе пришел в страну грифов и встретил там слепого и ослабевшего от старости грифа. У него он также спросил дорогу в Кумби. Птица сказала, что готова проводить туда Диабе, если к ней вернутся силы и отрастут выпавшие перья. Но для этого гриф должен ежедневно в течение 40 дней есть печень молодой кобылы. Диабе резал одну кобылу за другой, пока от табуна ничего не осталось, а к грифу вернулись силы и оперение. Как птица и обещала, она проводила Диабе в Кумби. Странствуя день и ночь, они в конце концов пришли к большому дереву, и гриф, опустившись на него, сообщил, что они прибыли на место. Диабе приказал своим людям срубить дерево, и, когда оно упало, из колодца, бывшего в его тени, появился большой змей. Одновременно из ветвей дерева упал длинный барабан, который играл сам собой. На звук барабана со всех сторон стали собираться люди верхом на гнедых лошадях, общим числом 9999.[11] Прибывшие заспорили, кому быть среди них повелителем, и решили, что выбор сделают с помощью барабана: царем выберут того, кто сумеет через отверстие в дне барабана дотронуться до кожи, затягивающей другой его конец. Только у Диабе пальцы дотянулись до мембраны, и его единодушно выбрали царем.

Когда Диабе избрали царем, змей, выползший из колодца, спросил, не узнает ли его Диабе. Так как Диабе его не узнал, то змей сообщил, что он — Вида из Вагаду, которого родила Диангана Боро. Далее змей добавил, что позволит Диабе вместе с его людьми остаться в Кумби только в том случае, если он будет давать ему каждый год 100 красавиц. При этом условии он останется в колодце и не будет пугать людей. Диабе не согласился на эти условия, и они стали торговаться. В конце концов сошлись на том, что Диабе и его войско могут оставаться в Кумби, если каждый год будут отдавать змею самую красивую девушку. В качестве ответной службы змей обещал, что каждый год в течение 20 дней с неба будет идти золотой дождь, так, чтобы его вдоволь хватило на всех.

Жизнь в Вагаду процветала, и вожди четырех кланов этой земли собирались ежегодно в Кумби, чтобы каждый по очереди давал по красавице змею Вида. Соглашение со змеем соблюдалось при многих царях.[12] Мир был нарушен только в царствование Магана Кайа, когда юноша по имени Мамади Сефе-Доколе, то есть Мамади Молчаливый, решил отказаться отдать змею свою красавицу невесту Сива Ялабаретту. Когда наступил день жертвоприношения, Мамади вместе с другими пошел к колодцу Вида, взяв с собой меч, которым он решил убить змея. Народ хорошо знал, что Вида обыкновенно трижды высовывает голову из колодца, прежде чем захватить предложенную ему девушку. Когда по обыкновению довольная и торжествующая голова Вида дважды уже появилась из колодца. Мамади занял позицию, и, когда голова змея появилась в третий раз, он отрубил ее. К удивлению Мамади, змей, однако, не умер, а через минуту из колодца появилась новая голова, которую Мамади также отрубил. Всего Мамади пришлось отрубить семь голов, прежде чем Вида умер. Умирая, он воскликнул: «О Мамади, Вагаду теперь погибнет! Семь лет страна не получит ни капли дождя». Умирающий Вида предрек еще, что и золота с неба больше не будет. Последняя голова змея, по преданию, улетела в Буре, оттого там и возникли богатые золотые россыпи.

Убив змея, Мамади бежал на быстроногом скакуне. За ним послали погоню, и Вагане Сохо поймал его. Но, в конце концов, Вагане решил помиловать Мамади, так как он приходился ему родственником.

После смерти Вида Вагаду опустело: из-за отсутствия дождей земля превратилась в пустыню, и страну наводнили шайки разбойников, которые занимались грабежом местных жителей. Народ сонинке рассеялся, и на территории старого Вагаду воцарилась безудержная анархия.

В сказаниях о Вагаду есть очевидные совпадения с библейским рассказом об Исааке, Исаве и Иакове. В начале версии, которую опубликовал Делафосс, при упоминании о праотцах имеется прямая ссылка на персонажи Библии — Давида, Соломона и Иова.[13] В других версиях такие намеки отсутствуют: говорится только, что Динга пришел с востока; в некоторых случаях его родиной называется Йемен. В легенде о Вагаду есть и другое совпадение с известным в Европе сказанием: сражение Мамади с Вида явно напоминает сражение св. Георгия с драконом.

Делафосс полагал, что княжество было основано в VIII в. По его мнению, легенда, сохранившаяся в устной передаче, все-таки в какой-то мере отражает историческое прошлое. Историки наших дней толкуют легенду по-разному. Согласно одному толкованию, смерть Вида означала смерть старой, анимистической культуры африканцев, а засуха на плодородных землях — распространение ислама в Западном Судане. Такое толкование, пожалуй, поддерживает датировку Делафосса. Однако определение времени исторических событий и оценка исторических процессов на основе устной традиции очень трудны. По версии Делафосса, например, жизнь Вида в принципе равна человеческому веку. Змей умер в то время, как его «сводный брат» Кайа Маган царствовал в Вагаду. По другой версии, Вида прожил 1044 года!

Левцион продолжает историю Вагаду — Ганы, опираясь на арабские хроники, и пишет о купце-сонинке по имени Мана Маган Ниахате, которому надоела анархия, наступившая после гибели Вагаду; он сам организовал из своей челяди и жителей местных деревень войско, с помощью которого разбил шайки разбойников. После этого он вступил на престол в Диаре и положил начало династии Ниахате. По Левциону, из этого клана со временем сложилось государство Coco, ставшее позже вассалом Мали. В XIII в. клан Ниахате был отстранен от власти династией Диавара.

По некоторым преданиям сонинке, в ранних приключениях Динга принимал участие также раб по имени Биранин Тункара, из потомков которого вышли доверенные придворные царя Вагаду. Один из его потомков стал даже царем. Это был Фаре Бирама Тункара, который правил в Мема. С точки зрения государственно-политической, эта область не имела большого значения, но позже, в XIII в., она упоминается как место изгнания Сундиаты, основателя малийского государства.[14]

Название Вагаду иногда считается произошедшим от слова «ваго», которое обозначало высший класс страны. Есть мнение, что оно значило просто «государство стад рогатого скота», что указывает на хорошие пастбища в этой области. Хотя эта западносуданская область могла быть сколько угодно хороша для скотоводства и сколько бы скот ни приносил дохода казне, Вагаду — Гана осталась бы, по всей вероятности, забытой в мировой истории, если бы она не была расположена в месте, стратегически важном с точки зрения караванных путей и международной торговли. И предметом этой торговли было именно золото, которое в IX в. привело к процветанию государства Сонинке.

Сахарская торговля золотом

Благосостояние древней Ганы основывалось не на использовании природных богатств страны, а на таможенных сборах с караванной торговли.

Через Сахару везли золото, медь, соль и рабов. По караванным путям переправляли слоновую кость, орехи кола, страусовые перья, кожи и некоторые предметы роскоши. Самыми важными среди этих товаров и почти равными по стоимости были золото, которое везли из Западного Судана в страны Средиземноморья, и соль, которую везли с севера на юг.

Большая часть золота, проходившего через Гану, добывалась на приисках Бамбука, местности между реками Сенегал и Фалеме.

Другие золотоносные земли Западной Африки были расположены южнее, в Буре, на верхнем Нигере (благодаря этому золоту позже разбогатели малийские цари). Существовали также прииски на границе тропических лесов в области Лоби и прииски Акана, внутри области тропических лесов, откуда золото нашло путь в Европу через европейские торговые фактории, зародившиеся на побережье Гвинейского залива.

Ни одно из этих западносуданских месторождений не было слишком богатым. Золотоискателями были по большей части обыкновенные земледельцы, которые добывали золото в свободное время. Доходы от этого никогда не были особенно велики: настоящие сокровища накапливались у посредников, например царей Ганы.

Обмен между скупщиками золота и поставщиками происходил на основе так называемой немой торговли. Обмениваемые товары, то есть золото и предметы, необходимые золотоискателям, и, прежде всего соль, переходили от владельца к владельцу, и при этом они не видели друг друга. Товарообмен происходил на открытых лесных полянах, куда одна сторона приносила свои товары, а затем скрывалась в лесу, в то время как другая сторона приходила смотреть, что оставлено на поляне, и в свою очередь оставляла там товары соответствующей стоимости. Если обе стороны оказывались довольны предложенным, сделка завершалась. Иногда пришедшие с севера купцы пытались обмануть партнеров, но, как правило, обмен велся честно.

Общий объем торговли золотом в Западной Африке оценить трудно. Как арабские хроники, так и устная традиция в этом отношении ненадежны. Но, видимо, большая часть золота, имевшего хождение в те времена в Северной Африке и Европе, была африканского происхождения. Испанец Абу Хамид ал-Гарнати описывал торговлю солью и золотом следующим образом: «Они выходят в путешествие из Сиджильмасы и пересекают пустыню так, как если бы это был океан, имея с собой проводников, которые находят дорогу по звездам и скалам… Они берут с собой припасов на шесть месяцев и когда прибывают в Гану, то развешивают соль и продают ее за соответствующую единицу золота, согласно закону спроса и предложения».

Некоторый намек на размах торговли золотом дает Ибн Хаукал. Он рассказывает о купце из Сиджильмасы, который был должен собрату по занятиям из Аудагоста 42 тысячи золотых динаров. Известно, что золотой динар весил 4,729 г; следовательно, можно вычислить, что речь идет о 200 кг золота! Если бы торговля золотом не была установившейся, надежной и обеспеченной, вряд ли такой заем мог быть получен.[15]

Другой пример изобилия золота при дворе царства Ганы приводит ал-Идриси, живший в XII в. По его рассказу, среди сокровищ двора был слиток золота примерно в 30 фунтов (почти 15 кг), к которому прикрепляли повод царской лошади. Слухи все более и более увеличивали размер этой драгоценной коновязи: через две сотни лет Ибн Халдун, рассказывая о том же самом золотом слитке (который царь сонинке к тому времени продал в Египет), утверждает, что он весил тонну!

Двор царя Ганы и Кумби


«Гана — большой город, который состоит из двух частей. Одна из них, расположенная на равнине, — мусульманский город, где живут арабские и берберские купцы, знатоки закона факихи и все остальное цивилизованное общество. В этой части имеется 12 мечетей на казенном содержании».


Такими словами рисовал Гану уроженец Кордовы, принадлежавший к мавританской верхушке, Абу Убейд ал-Бекри в своей известной книге «Пути и государства», написанной около 1067 г.

Вторая половина Ганы, в которой жили африканцы-анимисты и располагался царский дворец, находилась в шести милях от мусульманской части города. В этой «правительственной» части, которую арабы называли «аль-Габа» (роща, лес), поскольку ее окружал священный лес анимистов, в отличие от мусульманской части города не было каменных домов. Согласно хроникам, разные верования, то есть анимизм и ислам, существовали в Гане в полном согласии. Черные цари позволяли мусульманам вести среди негров проповедь ислама и оплачивали их услуги придворным кругам, прежде всего в области экономики, так как у мусульман в то время был явно больший опыт международной торговли, чем у африканцев.

Благосклонное отношение царя Ганы к исламу подтверждается тем, что и в аль-Габа была построена мечеть, предназначенная для гостей из высших мусульманских кругов. Но, несмотря на мирное сосуществование, здесь были и определенные ограничения: мусульманам запрещалось ходить в священный лес, где находились священные реликвии анимистов и жили священные змеи. Нарушителя ждала смерть. Картина Ганы и ее столицы, сохраненная в устной традиции, почти совпадает с описанием ал-Бекри. Рассказывается, что в восточной части города стоял дворец царя — Кумби Калата, на запад от него лежала Кумби Салех, или часть города, предназначенная для торговцев, ремесленников, иностранцев. Еще западнее был Кумби Диуфи, где держали скот и рабов.

Исследователи устной традиции сообщают, что в Кумби не было деревьев, кроме находящихся вокруг священного колодца Вида неподалеку от царского дворца. Город раскинулся так широко, что из конца в конец надо было ехать верхом целый день, а идти пешком — неделю.

Упоминаемый аль-Бекри главный город Ганы уже давно пытаются разыскать археологи. Французский колониальный чиновник Боннель де Мезьер в 1914 г. начал раскопки в Южной Мавритании и нашел развалины на месте, которое теперь называют Кумби Салех. Но для систематических раскопок средства были получены только в 1939 г., и вторая мировая война прервала работы в самом начале. Исследования были продолжены только через 10 лет. Тогда работами руководили Поль Томассе и Раймон Мони. В 1951 г. они нашли следы развитого мусульманского города, в котором, по их оценке, жило около 30 тысяч жителей. Однако нет уверенности, что найден именно тот город, о котором писал аль-Бекри. По мнению Р. Мони, Кумби Диуфи, то есть часть города, отведенная для скота и рабов, находилась, исходя из археологических данных, примерно в 30 км от Кумби Салех к югу. Большого различия между устной традицией и археологическими свидетельствами здесь нет. Согласно материалам раскопок, торговая часть Кумби Салех была основана в IX в., а царская Кумби Калата — еще раньше.

Несмотря на свое арабское происхождение, аль-Бекри признавал блеск царского двора африканцев и отдавал должное той власти, которую имел царь Ганы, а также военным силам страны.

Царь Ганы может собрать войско более чем в 200 тысяч воинов, из них 40 тысяч лучников.


Когда царь принимает своих подданных для того, чтобы выслушать их жалобы и наставить на путь истинный, он сидит в павильоне, вокруг которого расставлены 10 лошадей, украшенных золотой сбруей. Позади царя стоят 10 придворных юношей, их щиты и мечи также украшены золотом. Справа от царя находятся сыновья князей его страны в красивых одеяниях, в их волосах золотые украшения. Правитель города сидит на полу перед царем, а вокруг него в той же позе сидят визири. Вход в павильон стерегут породистые собаки в золотых и серебряных ошейниках, они никогда не отходят от царя. О начале приема сообщают боем в барабан-даба, сделанный из выдолбленного ствола дерева; народ собирается, услышав его звук.


По устной традиции, у царя было целых четыре барабана, у каждого из них свое назначение: золотым барабаном он собирал потомков Динга, серебряным — знать своей земли, медным — свободных граждан, а железным — рабов.

По словам знаменитого малийского гриота Ва Камисоко, чтобы созвать рабов, по обычаю, сначала играли на флейте, сделанной из берцовой кости человека, а потом били в железный барабан.[16]

Хронист Махмуд Кати, ведущий свое происхождение из племени сонинке, которое господствовало в стране во времена процветания Ганы, начал в 1519 г. собирать материал для труда, повествующего о государстве его предков. В этом сочинении-«Тарих ал-Фатташ», что означает «История ищущего», — рассказывается об аудиенции царя Ганы примерно так же, как у аль-Бекри. Согласно Кати, царь принимал своих подданных ежевечерне, после того как «тысяча вязанок хвороста была собрана для костров», пламя которых освещало все, «от неба до земли». Престолом царю служил помост из красного золота, откуда он приказывал слугам принести для подданных пищу и питье в количестве, «достаточном для 10 тысяч душ». Изобилие пищи было не единственной чертой широкого размаха. Как рассказывает Кати, у царя Ганы была тысяча лошадей, у каждой из которых были своя подстилка для сна, медный сосуд для мочи и трое слуг.[17]

Согласно аль-Бекри, в ганском дворце был строгий и четкий этикет: мусульмане в знак своего подданства хлопали в ладоши, а анимисты посыпали головы пеплом. Несомненно, подданные царя, будь то анимисты или мусульмане, имели достаточное основание выражать господину почтение и покорность: западноафриканский царь, как и вообще африканские сакральные цари, был в полном смысле слова самодержцем, в руках которого находилась сама жизнь подданных.

Рисуя картину власти ганского царя, английские историки Роланд Оливер и И. Д. Фейдж опираются на арабского хрониста аль-Мухаллаби, жившего в X в., который писал о властителях народа Загава и их полу божественном положении в традиционном африканском обществе. У Оливера и Фейджа были основания полагать, что обрисованная аль-Мухаллаби картина в целом не противоречит истине.


…они [народ] почитают его и молятся на него [царя] до такой степени, что даже пренебрегают Аллахом, Высшим из Высших, и ложно полагают, что он [царь] не ест мяса. Еду ему приносят во дворец тайно, и, если кто-то из подданных встретит верблюда, на котором везут царскую пищу, его тут же убивают. У него неограниченная власть над подданными, и он распоряжается их имуществом по своему произволу. Их стада состоят из коз, коров, верблюдов и лошадей. В стране выращивается в основном просо, бобы и пшеница. Многие простые люди ходят нагими, накинув лишь шкуру животного. Они занимаются земледелием и скотоводством; по своей вере они поклоняются царям, поскольку полагают, что в их власти жизнь и смерть, а также болезни и здоровье.


Аль-Бекри подробно описывает похороны царя Ганы, поскольку этот обряд красноречиво говорит о его положении в обществе:


Верования народа — это язычество и поклонение идолам. Когда царь умирает, они строят над местом его погребения огромный купол из дерева садж, затем кладут царя на ложе, покрытое коврами, и вносят его под купол. Рядом с ним кладут его украшения, оружие и посуду, из которой он пил и ел. Сосуды полны различных напитков и яств; они хоронят также слуг, которые прислуживали царю. Они закрывают дверь строения, а сверху купол покрывают коврами и тканями, а потом созывают людей, и они насыпают землю на купол, пока не получится большой холм. После этого они окружают этот холм рвом так, что через него можно пройти только в одном месте. Эти люди приносят жертвы покойникам и приготовляют для них опьяняющие напитки как жертвенный дар.


Общественный строй Ганы достаточно точно обрисован в устной традиции. В стране господствовал царь — тунка (его называют иногда маган, или кайа маган, что, как говорят, значит «властитель золота»). Как явствует из вышеприведенных выдержек, царь считался полу божественным существом. Народ верил, что через посредство царя он может общаться со своими предками. Полагали также, что царь может в какой-то мере влиять на силы природы. (Вспомним «способность» Тере-Кине вызывать дождь.)

Следом за царем стоял высший класс. К нему в первую очередь принадлежали три группы, которые составляли армию царя: суба — воины, имевшие репутацию непобедимых, их называли иногда также магасуба, то есть царские воины; кагоро, что значит «уничтожающие деревни»; это были элитарные части войска царя, которые набирались из людей кланов Дантиохо, Магасса, Камара и Фофана; магаси — царская конная гвардия, которая сопровождала его во всех передвижениях.

Простой народ делился на малые группы в зависимости от рода занятий. Кроме черных, в стране жило некоторое количество мусульман — арабов и берберов, которые обычно служили царскими чиновниками. Важнейшей задачей чиновничества был надзор за экономикой государства, сбор налогов и пошлин.

Пошлины, которые платили царю Ганы, известны: с каждого осла с вьюком соли, ввозимой в страну, царю платили золотой динар; с каждого вьюка соли, который вывозили из страны, — два золотых динара; с каждого ввозимого груза меди взималась пошлина в пять мискалей. Мнения историков о размере мискаля расходятся: одни считают его равным золотому динару, то есть 4,729 г золота, другие — одной восьмой золотой унции, то есть 3,57 г золота.

Кроме установленного размера пошлин, в стране действовали различные законы и распоряжения в области государственной экономики. Хотя золотоносные земли были расположены за территорией Ганы, царь постановил, что все найденные в стране или привезенные в нее золотые самородки принадлежат ему, в то время как золотой песок народ может хранить у себя. Существовал также запрет на вывоз золота из страны.

Альморавиды и гибель Ганы

Процветание Ганы длилось почти два добрых столетия, приблизительно с 850 по 1076 г. Подъем начался, когда племя сонинке оттеснило от власти берберов, и закончился, когда одна группа берберов — Альморавиды — завоевала и уничтожила столицу Ганы. Достоверных сведений об эпохе процветания Ганы мало. Даже дата разграбления столицы Ганы, завершившего эпоху ее расцвета — 1076 г., — выводится из других исторических событий.

Однако все историки единодушны в том, что наибольшего могущества Гана достигла в конце X в., подчинив себе важнейший торговый центр берберов-санхаджа — Аудагост, и заставив его платить дань. Речь идет о несомненном расширении границ страны. По Ибн Хаукалу, Аудагост, который, как сейчас полагают, лежал на месте современного Тегдауста, был на расстоянии 10–20 дней пути от Ганы на запад, и аль-Бекри подтверждает это. Предполагается, что Аудагост был основан в VI в. н. э. Его значение росло благодаря удобному с точки зрения караванных путей местоположению. Одним из признаков технического развития города было то, что там, по словам аль-Бекри, пользовались искусственным орошением. Санхаджа сами понимали значение своего оазиса и потому старались объединять силы против возможных нападений извне. В IX в. некоторые группы санхаджа (в том числе племена лемтуна, месуфа и годдала) образовали, видимо, своего рода федеративное государство, в первую очередь для защиты своих позиций от живущих на севере берберов-зената и расположенное на юге Ганы. Из этих племен наиболее важным было лемтуна, которое пришло в мавританский Адрар в 750-х гг. и оттуда переселилось в Аудагост.

По данным Ибн Халдуна, прибытие этих скотоводов на границу Западного Судана нарушило царившее там равновесие сил и спокойное сосуществование племен, принадлежавших к разным расам: в Мавритании жили тогда как берберы, так и черные, которых пришельцы обратили в ислам и заставили платить подати новым господам. Правда, вождь лемтуна по имени Телагаги или Тикла, а также его преемник Тилутан, который правил в 830-х гг., расширили границы владений племени лемтуна за счет черных племен. Гана тем не менее сумела противостоять агрессивным попыткам Тилутана. Это указывало на военный характер государства Ганы, так как, по данным Ибн Аби Зара, Тилутан имел армию в 100 тысяч мехаристов.

После Тилутана вождем скотоводов стал ал-Абрин бен Булер Тибустан (которого Ибн Аби Зар считает внуком Тилутана и которого он называет ал-Атар и Илетан). Он еще крепко держал бразды правления, но уже при его преемнике Темине династия рухнула, как повествуется, из-за внутренних противоречий, следствием чего был распад свободного союза скотоводов и подъем Ганы в качестве гегемона.

В 961–971 гг. в Аудагосте правил санхаджа по имени Тин Ярутан, власть которого простиралась на два месяца пути и которому, согласно аль-Бекри, платили дань 20 черных вождей племен. Ибн Хаукал, который побывал в Аудагосте в 951 г., называет его Тинбарутан ибн Исфершари и рассказывает, что его отношения с царем Ганы были сердечными. Хорошие дипломатические отношения в те времена могли быстро превращаться в открытую вражду, что и произошло между Аудагостом и Ганой, так как рассказывают, что Тин Ярутан снабдил царя Масини войском в 50 тысяч мехаристов и направил его завоевывать царство Аугам (то есть, как полагают, Гану). Говорят, что военный поход Тарина увенчался успехом: царь Аугама был убит; хроника добавляет к этому, что женщины той страны покончили с собой, чтобы не попасть в руки вражеской армии.

Поражение Ганы — если черное царство Аугам действительно было Ганой — было кратковременным. Внутренние распри в Аудагосте ослабили этот город-оазис настолько, что Гана сумела покорить его примерно в 990 г. В то время Аудагост был процветающим городом и центром земледелия, где культивировали финиковую пальму. Кроме фиников, горожане разводили дыни и виноград. Город изобиловал и духовными плодами: по аль-Бекри, Аудагост был полон мечетей и в нем жило много знаменитых мусульманских ученых. Большую часть населения города составляли берберы. Для физического труда использовали черных африканских рабов, которых покупали у соседних племен. На рынках города, кроме фруктов и меда, покупаемого у соседних черных племен, продавали овец и крупный рогатый скот.

Аль-Бекри превозносит кулинарное искусство поваров Аудагоста и живо описывает прелести женщин города-оазиса: «Здесь видишь молодых девушек с красивыми лицами, у них гибкие станы, крепкие груди, тонкие талии, широкие плечи, пышные бедра…» Арабский автор восхищался также дешевизной рынка: «За один мискаль здесь можно купить десять баранов», но тут же сетовал на чрезмерное оживление: «Шум так велик, что едва слышишь, что говорит сосед». Описание рынка аль-Бекри заканчивает упоминанием платежных средств: «За покупки здесь платят золотым песком, так как нет металлических денег».

Аудагост недолго оставался под властью Ганы. Начало крушения первого золотого государства черных обычно относят ко времени хаджжа, который совершил в Мекку в 1036 г. вождь санхаджа Йахья ибн Ибрахим, зять и преемник знаменитого вождя племени лемтуна Тарсина. На обратном пути он остановился в Кайруане, расположенном на территории современного Туниса. Здесь произошла его встреча с мусульманским ученым из Феса Абу Имраном Мусой, которая произвела на него глубокое впечатление. Абу Имран, напротив, не пришел в восторг, обнаружив, что познания вождя в области ислама весьма скудны, причем этот пришедший из пустыни пилигрим утверждал, будто он самый ученый мусульманин в своей стране.

Йахья и сам знал, что ислам его народа весьма «слаб», и потому спросил, не знает ли Абу Имран учителя, который отправился бы в суровые условия пустыни, чтобы обучать его народ. Никто из учеников Абу Имрана не пожелал отправиться вместе с Йахьей, но в исламской школе города Нафиси нашелся человек по имени Абдаллах ибн Ясин, который взял на себя эту миссию. Абдаллах был ревностным и фанатичным учителем. Его аскетичность, а также взгляды на традиционные обычаи жителей пустыни (в частности, на число жен) оказались для санхаджа чересчур ригористичными.

После смерти Иахьи ненависть к иноземному учителю вылилась в открытый мятеж: дом Абдаллаха был сожжен, а сам учитель с восемью учениками изгнан. Среди этих учеников было двое потомков царя Телагаги из племени лемтуна: Йахья ибн Омар и его брат Абу Бакр.

Абдаллах поселился со своими учениками в крепости на побережье Атлантики и полностью ушел в религию. Это вызвало среди местного населения, и прежде всего людей из племени лемтуна, внимание и восхищение, и за короткий срок вокруг Абдаллаха образовалась община в тысячу человек. Тогда он счел число своих приверженцев достаточным, чтобы обращать в свою веру других членов этих племен. Последователи Абдаллаха получили название ал Мурабитун (те, кто сражается за истинную веру). От него и происходит наиболее известное название этой группы — Альморавиды.

Поначалу последователи Абдаллаха пытались обратить берберов путем страстных проповедей, но, поскольку это не принесло ощутимого успеха, Абдаллах назначил Йахью ибн Омара командующим войском и отправил его на священную войну. Первым объектом ее в 1042 г. стал народ годдала. Успех Альморавидов был великолепен и распространялся подобно взрывной волне. Однако аскеза Абдаллаха и строгие предписания, которые касались, в частности, военной добычи и насилия, оказались не по вкусу обращенным берберам. В результате все движение распалось.

Сам Абдаллах вернулся в Сиджильмасу к своим духовным учителям. Последние были так восхищены успехами своего ученика, что собрали ему новую армию — 30 тысяч человек, часть которой составляла конница. С помощью этого воинства Абдаллах сумел быстро покорить одно за другим ряд берберских племен, пока вся Западная Африка, от Средиземного моря до Сенегала, не оказалась под властью Альморавидов. В 1054 г. войска Абдаллаха овладели Аудагостом, принадлежавшим до тех пор Гане.

Победа досталась легко благодаря внутренним противоречиям в городе: пришедшие с севера арабские купцы не любили купцов берберских, при этом и те и другие ненавидели черных сонинке, которые держали в своих руках власть.

Сражения потребовали жертв и среди руководства Альморавидов: верный военачальник Абдаллаха Йахья, который когда-то бежал вместе с ним от преследований племени годдала, погиб в 1056 г. в битве при Атаре против тех же годдала. Сам Абдаллах умер на следующий год, отправившись по просьбе своих учителей сражаться против арабов Марокко. После этого руководство всем движением полностью перешло к брату Йахья — Абу Бакру. Стремясь укрепить свое господство, Альморавиды часто были вынуждены сражаться сразу на нескольких фронтах. Результатом был раскол движения. Абу Бакр стремился укрепить позиции секты на юге, и одной из логических частей этой задачи было нападение на столицу Ганы Кумби.

О сражении известно только, что сонинке, несмотря на яростное сопротивление, были разбиты. Одной из причин поражения считается то, что не все племена сохраняли верность центральному правительству в Кумби. Жозеф Ки-Зербо полагает, кроме. того, что войско Ганы (200 тысяч человек) не было регулярной армией. Хронисты не сообщают точных данных о годах покорения и разграбления Кумби. По косвенным данным, считается, что это произошло в 1076 г. Как полагают, царь Кумби должен был с этого времени платить дань Альморавидам.

Хотя Альморавиды победоносно вели войны — в 1102 г. их власть простиралась от реки Эбро в Испании до берегов Сенегала в Африке, — они не сумели извлечь пользы из своих побед и создать почву для процветающей империи. В Гане их власть ощущалась более всего в насильственном обращении населения, за которым последовала поверхностная исламизация региона. Наиболее существенным и непосредственным следствием перехода столицы Ганы в руки Альморавидов был постепенный упадок государства сонинке и обретение самостоятельности их вассалами. Сразу после покорения, уже на следующий год, от Ганы отделились coсo, которые позже, через добрых сто лет, вновь вышли на арену — прежде всего благодаря своим познаниям о железе и мастерскому изготовлению оружия, — что сыграло важную роль в истории Западного Судана.

Альморавиды недолго активно удерживали власть. Абу Бакр, который пытался примирить живущие в пустыне различные берберские племена, умер от отравленной стрелы в 1087 г. Тогда Гана имела возможности для нового возвышения, но время государства золота уже прошло: из-за походов Альморавидов торговые караваны изменили свои пути. Вместо Кумби Салеха они стали ходить через Томбукту, Гао и Дженне. Сокращение торговли умалило и власть Ганы: недавно еще мощное государство золота превратилось в маленькое и непритязательное владение, типичное среди многих таких же крохотных западносуданских государств. И когда царь coco Сумангуру Конте в 1203 г. завоевал страну и ограбил ее столицу, исчезли последние следы былого величия Ганы.[18]













Мали

Промежуточная стадия: гегемония coco











Следующим за Ганой в Западном Судане государством-гегемоном стало Мали. Но прежде чем рассказывать о нем, следует вернуться к гибели Ганы, и дело здесь не просто в хронологии, в том, что одно государство следовало за другим. Между гибелью Ганы и возвышением Мали стоит — во времени и пространстве — царство народа coco.

Когда в 1076 г. Гану завоевали Альморавиды, coco, которыми правил клан Диарисо, оценили открывшиеся перспективы: бывшие вассалы Ганы, они отделились от обессилевшего сюзерена и принялись расширять сферу своего господства. Клан Диарисо, существенно содействовавший росту власти coco, принадлежал к сонинке, то есть к тому же народу, который привел в свое время Гану к процветанию. Этот клан руководил государством coco примерно сто лет, то есть со времени гибели Ганы (1076 г.) до 1180 г., когда энергичный воин по имени Диарра Канте отстранил правителя из клана Диарисо и положил начало новой династии.

Самым прославленным государем этой династии стал Сумангуру Канте, который правил приблизительно в 1200–1235 гг. Его царствование оборвалось битвой при Кирине, о точной дате которой у историков нет единого мнения. Но все они сходятся на том, что это сражение относится к важнейшим событиям в истории Западной Африки и что оно положило начало возвышению царства Мали.[19]

Надежных сведений о Сумангуру и coco немного. Известно, что клан Канте славился кузнечным искусством и что члены его были ревностными приверженцами анимизма и противниками ислама. Географическое положение государства coco имело свои достоинства и недостатки: первые заключались в том, что Каниага — так называлось это царство — лежала южнее Ганы, так что агрессия Альморавидов не угрожала ей столь сильно, как более северным странам; недостаток же был в том, что власть coco не заходила на юг так далеко, чтобы охватить золотоносные земли Буре. Когда Сумангуру готовился к решающей битве с царем Мали Сундиатой (до этого ему удалось покорить земли Диара, Бакуну и Гумбу), одной из важнейших причин войны было именно его желание стать властелином золота.

В письменных источниках сведений о Сумангуру содержится мало, зато о нем много рассказывается в устных преданиях Западной Африки. Уже то, что он сражался с создателем Мали и величайшим героем западносуданских легенд Сундиатой, поставило его на центральное место в фольклорной традиции региона.

По легендам, Сумангуру был не только великим воином, но также знахарем и чародеем. Жил он в огромном многоэтажном замке. Волшебство и магия были для воинов легенд столь же важны, как и владение оружием, поскольку в сражениях они применяли прежде всего чародейство. Рассказывают, что Сумангуру умел перевоплощаться в десятки разных образов, что, вероятно, служило огромным подспорьем в боевых походах.

Некоторые легенды рисуют Сумангуру жестоким тираном, который громил Мали девять раз, прежде чем Сундиата наконец выступил против него. По другим легендам, алчность была характерна для Сумангуру и в личной жизни: хотя у него и было 339 жен, он непрестанно желал все новых. По преданиям, из-за своей чувственности Сумангуру потерял даже талантливого начальника Факоли (который приходился ему племянником по брату): тот не смирился с тем, что царь coco открыто стремился завладеть его женой Кенда Кала Наньюма Дамба.

Какова бы ни была ценность легендарных свидетельств, но историческим фактом остается то, что в 1100–1200 гг. гегемония в Западном Судане принадлежала coco, и их недолгое господство перекидывает мост между Ганой и Мали. Таким же образом, как в 1203 г. захват Сумангуру Ганы и ее разграбление привели к окончательному распаду этого первого, богатого золотом западноафриканского государства, так и поражение coco при Кирина в 1235 г. означало начало гегемонии Мали.

Ранняя история Мали

Мали, или Мандинг, было поначалу скромной областью в верхнем течении Нигера. В тех краях жили различные кланы малинке, в частности местность Кангаба занимали Камара, на севере, в пограничной полосе с бамбарским объединением Бередугу, жили Траоре и Конде, а по реке Санкарани — Кейта. Последних считают кланом, из которого вышли основатели Малийского государства.

О ранней истории Мали известно довольно мало. По устной традиции, у каждого клана была своя небольшая автономная территория: вся первоначальная область расселения малинке составляла около 20 тысяч кв. км. Важнейшими центрами ее называют Кири и Дакадиала. Основным занятием племен была, по-видимому, охота, на что указывает почетное имя клановых вождей — «симбон», что значит «охотник-мастер». Для обсуждения общих проблем, таких, как войны и уплата дани, кланы посылали своих представителей на общий совет, который назывался «гхара».

Первоначальной религией малинке был анимизм, но с нашествием Альморавидов ислам пришел и в эту область, хотя проникновение его сюда было медленным и довольно поверхностным. Ибн Халдун упоминает, что первым обращенным в ислам царем Мали был Барамендана, религиозным наставником которого стал отец предводителя Альморавидов Абу Бакра. Побудительной причиной обращения царя, по преданию, была длительная засуха в этом крае. Она истребила стада и поставила под угрозу жизнь людей. Доведенный до отчаяния царь согласился вместе с мусульманскими проповедниками молить их бога о ниспослании дождя, и, когда на следующее утро дождь излился на всю область, аллах обрел новообращенного.

Обращение Бараменданы — невозможно доказать ни ложность, ни достоверность этого предания — относят обычно к 1050 г. Оно, как считается, заметно способствовало распространению ислама в южной части Судана. Здесь уместно напомнить, что хронисты сами были мусульманами, и потому их свидетельства не всегда могут служить надежным источником, особенно когда речь идет о вере. Хотя о ранней истории Мали нет записей, относящихся к тому времени, это вовсе не означает, что самих африканцев не интересовали обстоятельства зарождения могущественного, богатого золотом государства, скорее наоборот: западноафриканские гриоты испытывали огромную потребность заполнить пробел в ранней письменной истории своей страны, и они это сделали, сложив с помощью легенд представление о золотом прошлом государства Мандинг, где правили цари, перечисляемые поименно.

По преданиям, родоначальником клана Кейта был мусульманин Билали, дед которого, носивший то же самое имя, прибыл в Мандинг будто бы в VIII в. После Билали в стране властвовало множество ничем не выдающихся царей,[20] пока на трон не взошел страстный охотник Мамади Кани. Ему приписывают паломничество в Мекку. На обратном пути оттуда он был якобы пленен разбойниками.

Во время этого неудачного путешествия он, ко всему прочему, еще и заблудился в пустыне, но в конце концов добрался до Мандинга. Поскольку Мамади Кани был первым царем Мали, в связи с которым легенды говорят о хаджже, некоторые историки склонны видеть в нем Барамендану, упоминаемого Ибн Халдуном.

После Мамади Кани в Мали правили его сыновья и их потомки,[21] пока к власти не пришел объединивший Мали Сундиата. Делафосс в качестве предшественников Сундиаты называет имена следующих царей Мали: Дьиги, Хамана и Аллакоя.[22]

Дьиги, как считается, правил в 1175–1200 гг., а Аллакой — в 1200–1218 гг. Если верить этим датам, то на долю Хамана остается лишь несколько месяцев правления. Но не исключено, что Хаман мог стоять у власти одновременно с упомянутыми царями, так как Мали в то время было еще не единым государством, а свободной федерацией нескольких союзов племен. Так что перечисленные цари были лишь одними из многих царей, власть которых распространялась не очень далеко за пределы их собственной деревни. Первоначально территория племен малинке подчинялась Гане, а затем платила вассальную дань Сумангуру.

Муса Аллакой, он же Аллакой Кейта, совершил несколько хаджжей в Мекку. На этом основании делается вывод, что ислам, во всяком случае в какой-то мере, укоренился при этой династии. По некоторым источникам, Аллакой считается основателем Мали, но большинство исследователей отдает эту честь его внуку Сундиате, который сосредоточил власть в своих руках. Видимо, престиж клана Кейта начал расти еще при Аллакое, иначе его преемник Наре Фа Маган (он же Маган Кон Фатта) вряд ли рискнул бы предпринять завоевание племен, живших к югу и юго-западу от Мали. Считается, что Наре Фа Маган правил Мандинго в 1218–1230 гг., и в это время он подчинил по крайней мере сомонов.

Устная традиция передает довольно много сведений о Фа Магане, прежде всего о его женах и сватовствах. По легендам племен хамана, диома и мандинго, он долго оставался бездетным, несмотря на то что у него было три жены-Сасума Берете, Соголон Кедью (она известна еще под именем Сукулунг Конте) и, наконец, Намандье из рода Камара.

По наиболее распространенной в народных преданиях версии, у Наре Фа Магана было все же 12 детей, из которых 11 были убиты Сумангуру, который пощадил, однако, младшего, Сундиату, только потому, что тот был калекой от рождения и казался царю coco политически безвредным. По устной традиции вышеупомянутых трех племен, Наре Фа Маган имел от своих трех жен только шестерых детей: от Сасумы — сына Данкарана Туман и дочь Нана Трибан. От Соголон он имел Сундиату и двух дочерей — Дья Мару и Колонкан, и от третьей жены — сына Манде Бори.

На берегах Гамбии по сей день поют легенды о Наре Фа Магане, или Фатакунга Макане (под этим именем его знают в тех местах), о его молодости и браке со второй женой. В них Фатакунг Макан изображается могучим красавцем, прославленным охотником. Говорят, что предсказатели открыли юному царю, что он найдет себе жену у царя соседних племен — Санкаранга Мод ибо Конте, и она родит ему сына, будущего повелителя всего черного народа. Фатакунг Макан поверил предсказателям и послал Санкарангу сообщение о том, с какой целью он, Фатакунг, собирается к нему прибыть. Санкаранг Мод ибо Конте принял гостя с соответствующей помпой.

Затем оба государя с ближайшими советниками уединились, чтобы обдумать положение и выработать план действий. Тут-то Фатакунг Макан и сообщил, что, по словам предсказателей, его суженую зовут Сукулунг. Санкаранг Модибо обещал, что не далее как завтра будет устроен прием, на который пригласят всех женщин по имени Сукулунг. Так и сделали, и перед Фатакунгом Макан продефилировали девять прекрасных Сукулунг. Царь пришел в восторг, очарованный красотой женщин, но предсказатели из его свиты объявили, что среди этих красавиц не было той, которую уготовила ему судьба.

Услышав это, Фатакунг Макан спросил у хозяина, не найдется ли в его стране других Сукулунг. «Найдется, — отвечал Санкаранг Модибо Конте. — Это моя дочь, но… она очень некрасива». Фатакунг Макан настоял на том, чтобы ему показали принцессу, и Сукулунг вышла из толпы. То была женщина крепкого телосложения, но кожа ее была обезображена оспой, почему ее и прозвали «Сукулунг Кукума», то есть «Сукулунг со шрамами». Смущенная, она предстала перед царями, так как знала о своих недостатках. К общему изумлению, предсказатели заявили, что она-то и есть самая настоящая Сукулунг.

Фатакунг Макан поверил им и женился на Сукулунг Конте. Говорят, царь относился к своей новой жене весьма почтительно, а когда и двор привык к некрасивой царице, брак оказался счастливым. Та же легенда, пренебрегая противоречиями, сообщает и другое, а именно что участь Сукулунг была печальной: ей пришлось в своей жизни много страдать из-за насмешек других жен Макана и придворных дам. Причиной насмешек, помимо ее наружности, было и то, что ее сын родился калекой. Но Сукулунг переносила все трудности и верила, что все еще переменится.[23] Так и случилось: из калеки Сундиаты вырос самый выдающийся герой Западной Африки того времени.

Сундиата — герой исторический и легендарный

Сундиата, или Мари Диата, что значит «повелитель львов», представляет собой самый воспетый, но вместе с тем самый противоречивый образ в ранней истории Африки. Причина все та же — отсутствие письменных источников того времени. Ибн Фадл Аллах ал-Омари, Ибн Баттута и Ибн Халдун — три выдающихся арабских хрониста, рассказывающих о Мали, — писали свои хроники после правления Сундиаты.

Таким образом, большая часть сведений, которые сохранились для потомства, основана на легендах, которые передавались из поколения в поколение изустно. И поскольку сказания о Сундиате относятся к фольклорному жанру героических песен, они не имеют и не должны были иметь целью передавать историю реалистически, не говоря уже о единстве концепций.

Европейские историки-африканисты восприняли как истинные некоторые эпизоды цикла легенд о Сундиате и, отбрасывая из преданий о нем все явно фантастическое, попытались воссоздать личность исторически более достоверную. Мы подходим к Сундиате с иных позиций — как к герою мифов, каким он в наше время более всего и является. Таким образом, «биография» Сундиаты, содержащаяся в различных легендах, никак не может служить достоверным отражением того, как этот пламенный вождь объединил свой народ и заложил основы империи Мали; она может быть только мифологическим описанием далеких исторических событий, в котором, при всей его фантастичности, недостоверности и противоречивости, можно надеяться выявить кое-что из подлинной истории Западного Судана, может быть даже больше, чем в некоторых «научных» и (часто лишь по видимости) аналитических оценках историков.

Обычно считается, что Сундиата правил с 1230 по 1255 г., иногда встречается датировка 1235–1260 гг.[24] Имя Сундиаты предположительно восходит к имени Соголон, приставка имени матери перед именем сына была традиционной у малинке.[25]

Было бы только справедливо, если бы Соголон — Сукулунг вошла в историю благодаря своему сыну, ведь ее муки начались еще до рождения Сундиаты, во всяком случае по легендам: она вынашивала Сундиату целых семь лет. Долгое время ожидания родов протекало благополучно. Но в один дождливый вечер Соголон перепугалась, так как из-за грозы не услышала, как ее зовет муж, и царь был вынужден возвысить голос. У мандинго испуг во время беременности всегда считается дурным предзнаменованием: ребенку суждено быть нервным и трусливым.

Детство Сундиаты

Когда Сундиата, мальчик, которому предсказывали, что он будет великим вождем народа, родился увечным, горю Соголон не было границ. В тот же день ее ждал и еще один удар: раб, которого она послала с вестью о рождении принца, прибыл на место, когда государь обедал. Раб не решился прервать трапезу своего повелителя и отложил свое сообщение до конца обеда. Это имело роковые последствия. Надо было случиться, что и другая жена царя родила в тот же день сына и в свою очередь отправила к царю гриота с радостной вестью. Когда гриот прибыл ко двору, царь пригласил его к столу точно так же, как и раба Соголон. Но гриот понимал важность своей миссии — ведь царь обещал передать власть первенцу — и не стал, подобно рабу, деликатно ждать конца трапезы, а сказал сразу, что у царя родился сын. Тогда и раб Соголон спохватился и закричал, что у его госпожи родился сын раньше, что он просто не успел доложить об этом повелителю.

Царь тем не менее решил сделать наследником престола того сына, о рождении которого услышал раньше, то есть Данкарана Туман. Узнав, что его отстранили от престолонаследия, Сундиата так разгневался, что отказался ходить и первые семь лет своей жизни только ползал.[26]

Неспособность или нежелание Сундиаты ходить по-людски сильно повлияли на положение Соголон при дворе. Другие жены царя открыто издевались над ней и смеялись над пророчеством, которое казалось теперь явно ложным. Царь и сам был задет создавшимся положением и переселил Сундиату с матерью в менее престижную часть дворцовой усадьбы. Для когда-то любимой жены это означало существенное понижение ее общественного положения. Предсказатели попытались напомнить повелителю о своем прорицании, но тот их более не слушал.

По традициям малинке, мальчикам в семь лет предстояла церемония обрезания, и одновременно они должны были демонстрировать свои навыки в верховой езде, метании копья и других военных упражнениях: они должны были, определенное время прожить в лесу без родительской поддержки. Когда Сундиате исполнилось семь лет, он заявил, к великому изумлению матери, что, как и другие мальчики, примет участие в церемонии.

По обычаю, матери мальчиков готовили им для еды в лесу муку из листьев обезьяньего хлебного дерева. Испытуемые должны были сами собрать эти листья, но Сундиата этого сделать не мог, и Соголон сама пошла за ними, хотя и не верила, что ее сын сможет принять участие в обряде. Соголон попыталась выпросить листьев у матерей других мальчиков, но те с насмешкой напомнили ей, что собирать листья испытуемые должны собственными руками. Они удивлялись, что Соголон воображает, будто ее мальчишка справится с церемонией, если ему и листья собрать не по силам.

Так Соголон вернулась с пустыми руками и поникшей головой. Но Сундиата не сдавался, он убеждал мать попросить царского кузнеца выковать ему железные костыли. Они оказались такими большими и тяжелыми, что поднять каждый из них могли трое взрослых мужчин. И все же, едва Сундиата попытался встать на костыли, как они подломились под его тяжестью.[27]

Попытка Сундиаты собрала зевак, и те удивлялись, как же Сундиата может встать на ноги, если даже железные костыли его не выдерживают. Но для самого Сундиаты вопрос был ясным, и он сказал зрителям: «Если дитя падает, на ноги ставит его мать». И чудо свершилось: Соголон помогла Сундиате встать на ноги, и он начал ходить. Первым делом он пошел к обезьяньему хлебному дереву, которое росло посреди деревни, и свалил его так, что вершина упала у входа в дом его матери. Сундиата сорвал с дерева один-единственный бывший на нем плод и съел его. Ведь предсказатели говорили именно так: кто съест плод обезьяньего хлебного дерева, тот будет царем Мандинга, и власть его будет длиться сто лет.[28]

Как только Сундиата встал на ноги и сломал обезьянье хлебное дерево, сразу все 14 главных сигнальных барабанов Мандинга сами загремели. Услышав барабанный бой, царь и старейшины племен прибыли на место событий. Когда царь удивленно спросил, зачем Сундиате понадобилось валить дерево, тот ответил, явно наслаждаясь ситуацией, что он был вынужден это сделать, так как иначе его мать не могла получить нужных листьев. Царь помнил предсказание насчет плода дерева, но все же спросил, зачем Сундиата его съел.

Ко всеобщему изумлению, Сундиата ответил, что он не собирается соперничать из-за короны, а из отцовского наследства хотел бы получить лишь его гриотов. Затем Сундиата отправился в дом церемоний, и, прежде чем он оттуда вышел, отец его умер.[29]

Все гриоты отца Сундиаты были отнюдь не в восторге от нового господина; ведь он отказался от остального наследства и, следовательно, был бедным царевичем. Из чувства лояльности гриоты не покидали Сундиату, хотя некоторые из них в душе желали его смерти — тогда бы они могли перейти на службу к более состоятельному владыке. Легенды рисуют яркую картину попыток молодого Сундиаты умилостивить своих гриотов: в качестве жалованья он собирал им в лесу мед и ловил за отсутствием другой еды кошек, а однажды, попав в отчаянное положение, даже отрезал кусок собственного бедра и приготовил еду гриотам — более ничего у него не было.

Гриоты, со своей стороны, играли по отношению к хозяину роль вдохновителей, ободрителен и критиков. Личное мужество считалось важнейшей добродетелью властителя, и гриоты немедля укоряли Сундиату, если замечали у него хоть малейший признак страха. Если в сражении он уклонялся от летевшей в него стрелы, гриоты спрашивали, уж не боится ли он смерти.

Сундиата в изгнании

После смерти Фа Магана (он же Фатакунг Макан) брат Сундиаты — Данкаран Туман — стал царем Мандинга, но на деле властвовала его мать. Боясь, что в лице Сундиаты существует угроза сыну, его положению, эта закулисная правительница сразу стала строить планы избавления от Сундиаты. В конце концов она обратилась к жрецам и приказала им убить Сундиату. В награду она обещала им целого быка. Жрецы стали обдумывать свою задачу.

Рассказывают, что Сундиата добывал пропитание охотой, и случилось так, что он охотился в той самой местности, где жрецы обсуждали, как его извести. Добыв двух слонов, довольный Сундиата отправился домой и случайно набрел на лагерь священнослужителей. Когда последние не ответили на его приветствие, он сделал им выговор, но тут же остыл и бросил им хобот слона (что было знаком его добычи), сказав, что они могут пойти и поделить одного слона между собой.

Дружелюбие Сундиаты смягчило заговорщиков, и, когда он собрался двинуться дальше, их предводитель стал уговаривать его покинуть страну, ибо иначе Сундиата не сможет осуществить те деяния, которые предначертаны ему в жизни. Сундиата сначала отказывался под разными предлогами, но, в конце концов, согласился уйти в изгнание вместе с матерью, сестрой и сводным братом Манде Бори (вторая сестра Сундиаты была в это время уже замужем).

Ни одна деревня Мандинга не пожелала приютить изгнанников. Из Табо, главного селения клана Камара, Сундиату со спутниками изгнали по приказу Сумангуру.[30]

Из Дьелибы, что расположена близ Кирины, Сундиата едва успел уйти, когда мать Данкаран Тумана подкупила местного вождя, который поначалу дружелюбно принял Сундиату и его маленькую свиту. Из другой деревни Сундиате пришлось уйти из-за завистников: он был не единственным молодым человеком, который мечтал о великом будущем. Легенда рассказывает о некоем Тамага Йондикей, который потребовал от Сундиаты доказательств его прав на корону Мандинга. Посредине деревни был поставлен котел с кипящим воском, в который было брошено кольцо, и тот, кто считал, что ему предопределено руководить государством, должен был голой рукой достать его оттуда.

Если он и впрямь будущий вождь, царь Мандинга, то воск не обожжет ему руки. Тамага Йондикей предложил это испытание Сундиате, и все были ошеломлены, когда он вынул кольцо из котла, не повредив руки. А когда Сундиата показал свою силу еще и в состязаниях по стрельбе, Тамага Йондикею пришлось признать свое поражение. Но при этом он прогнал Сундиату из деревни, сказав, что она тесна для столь великого мужа.

В конце концов Сундиата укрылся в селении Мема,[31] расположенном на озере Фагибине. Там правил царь по имени Фаринг Бурема Тункара.[32] В изгнании Сундиата совершенствовался в военном и охотничьем искусстве. Его мужество и мастерство покоряли молодежь, и со временем он начал руководить грабительскими набегами на соседние народы, прежде всего на земли coco. Сундиата приобрел такую популярность, что Фаринг Бурема Тункара задумал сделать его своим преемником.

Тем временем положение в Мандинге ухудшилось. Племена восстали против сумангуру, но Данкаран Туман оказался таким слабым государем, что Сумангуру удалось укрепить свою власть и стать неоспоримым повелителем страны. По преданию, Данкаран Туман в конце концов бежал в Кисидугу.[33]

Мандингские клановые вожди, боровшиеся с Сумангуру, поняли, что сумеют победить государя coco только общими усилиями, и стали искать полководца для объединенных войск. Естественно, их выбор пал на Сундиату: он был сыном прежнего царя и сводным братом бежавшего. Трудность заключалась в том, что вожди мандинго не знали толком, где искать Сундиату и его брата. Единственное, что им было известно, что он переселился «на восток, на берега большой реки». Вожди мандингов решили направить послов на поиски Сундиаты, с тем, чтобы просить его возглавить борьбу против Сумангуру.

Устная традиция проявляет здесь особую скрупулезность: она поименно перечисляет многих членов этой миссии. В числе их названы Мандиан Берете, брат первой жены отца Сундиаты, уроженцы Ганы марабуты Сириманка Туре и Мара Сисе. Предание описывает осторожность действий посланцев. Прибыв в какую-нибудь деревню, они никогда не спрашивали напрямик, живут ли здесь чужие люди. Нет, они направлялись на рынок как торговцы мандингскими деликатесами, вроде земляных орехов и великолепных томатов, надеясь, что любимые лакомства непременно привлекут мать или сестру Сундиаты. Именно так в конце концов и случилось с его сестрой. И тогда посланцы смогли изложить Сундиате свою миссию.

Но не успели они довести свои речи до конца, как Сундиата уже сообразил, в чем дело. Он ждал этого дня, но все же хотел убедиться, что его час действительно настал. Согласно легенде, он углубился в лес и, встав под густым деревом, произнес: «Прорицатели и мусульманские ученые предсказали, что я вернусь в Мандинг и свергну Сумангуру. Если такова воля божья, пусть опадут листья этого дерева и оно засохнет на корню». Едва Сундиата умолк, как все листья упали наземь. Будучи человеком осторожным, Сундиата пожелал убедиться, нет ли здесь случайного совпадения, и потребовал, чтобы листья вернулись на свои места; если ему должно возвращаться на родину.

Когда произошло и это, Сундиата с облегчением вернулся в деревню. Но его старая мать была больна, и он понимал, что ей не перенести тягот пути и тем более тревог и смятения, царящих на родине. Обдумав за ночь сложившееся положение, Сундиата поутру вернулся в лес и объявил, что если ему суждено вступить в бой с Сумангуру, то пусть его мать спокойно умрет, прежде чем он отправится в путь. Если же мать будет жива, то он, Сундиата, останется в изгнании, чтобы заботиться о ней. На обратном пути в деревню Сундиата узнал от сестры о кончине матери. Теперь Сундиата уверился, что ему нужно возвращаться на родину.

Как говорят, покровитель Сундиаты Фаринг Бурема Тункара, хотя и был недоволен уходом молодого мандингского принца из его страны, но не пожелал ему препятствовать. Более того, он даже дал ему вооруженный отряд, чтобы ему было легче сражаться с Сумангуру.

Мандингские вожди один за другим присоединялись к Сундиате и передавали в его распоряжение свои войска.[34]

Однако бесспорной верховной власти Сундиата достиг не сразу: на землях Мандинга существовало до 40 автономных областей, каждая со своим клановым вождем. Не все они сразу захотели признать верховную власть царя, не говоря уже о том, что Сундиата был моложе многих из них.[35] И все же в конце концов Сундиата стал верховным властителем Мандинга. Это подтверждает и тот факт, что вождь племени Бобо[36] (из нынешней Верхней Вольты) подкрепил армию Сундиаты полутора тысячами лучников.

Противоборство Сундиаты и Сумангуру

Вернувшись из изгнания, Сундиата основал свою резиденцию в Дакадиалане на берегу Нигера, примерно в 42 км к югу от современного Бамако. Затем он сразу занялся снаряжением своего войска. По преданию, он отправил Вуре-Вуре Соломани (его иногда называют сводным братом Сундиаты) закупить лошадей в Катиори. Тот купил лошадей, но на обратном пути их отнял у него Дьолоф Канса, когда Вуре-Вуре Соломани проходил через его земли. Правитель Дьолоф насмешливо назвал Сундиату, по поручению которого действовал Соломани, «охотником» и послал ему три пары сандалий.

Сундиата не собирался отказываться от своих лошадей и послал за ними своего известного военачальника Тирамахана. Рассказывают, что в решающей схватке Дьолоф Канса перевоплощался 17 раз, что свидетельствует о его незаурядных возможностях как чародея, но все же был вынужден обратиться в бегство, так как Тирамахан сумел принять 27 различных обличий.

В конце концов правитель Дьолоф попытался спрятаться, но военачальник Сундиаты настиг его в убежище и убил, захватил его город и отправился восвояси с лошадьми и несметной добычей, в том числе отсеченной головой Дьолофа Канса, золотым троном, золотым и серебряным копьями. Победу Тирамахана отпраздновали в Дакадиалане. Рассказывают, что Сундиата сам восславил в песне своего военачальника.[37]

Сундиата вовсе не пытался скрыть от Сумангуру свое возвращение в Мандинг и тем более намерение освободить свой народ от власти царя Coco. Сразу же по возвращении в Дакадиалан он послал своего гриота Нианкула Дуа сообщить Сумангуру, что в Мандинге теперь новый властитель. Прибыв на место, в город-крепость Сумангуру, гриот был вынужден много дней ждать аудиенции.

По легендам, дворец царя Coco был так полон суеты и суматохи, что никто не обратил ни малейшего внимания на посланца Мандинга. Если действительно было так, то, скорее всего, это было вызвано желанием Сумангуру унизить посланца, господина которого он не желал признать равным собеседником. В конце концов гриот набрел на помещение, в котором Сумангуру хранил принадлежности для чародейства. На стене висел балафон,[38] и гриот, будучи искусным музыкантом, не устоял перед соблазном сыграть на нем. Услышав музыку, Сумангуру бросился на звук, пораженный виртуозной игрой. Тут-то гриот и сообщил ему, что Сундиата вернулся в Мандинг.

Новость не застала Сумангуру врасплох, однако в тот момент он был больше всего озабочен тем, чтобы оставить у себя столь замечательного музыканта, поэтому объявил, что не отпустит его на родину. Чтобы замести следы, Сумангуру дал гриоту новое имя — Бала Фасиги Куяте. Первая часть имени восходит к инструменту, которым тот так мастерски владел: «фасиги» — «ахиллесово сухожилие», которое Сумангуру перерезал гриоту, чтобы не дать ему бежать.[39]

Когда Сундиата заметил, что посол не вернулся, он послал Вуре-Вуре Соломани потребовать от Сумангуру объяснений. Поездка Вуре-Вуре к Сумангуру оказалась столь же безрезультатной, как в свое время к Диоло-фингу: он не принес ничего, кроме нескольких пар сандалий, в знак того, что и Сумангуру считает Сундиату всего лишь охотником.

Теперь Сундиате предстояло самому отправиться в путь. Устная традиция передает рассказ о его встрече с Сумангуру: поэтическое соревнование царей показало, что время совещаний прошло.


Сундиата: Я вернулся, Сумангуру! Верни мне моего гриота, загладь зло, причиненное моему союзнику, и обещай, что никогда более не совершишь грабительского набега на Мандинг!
Сумангуру: Царь Мандинга — я, ибо я завоевал его силой моего оружия. Я — растущий на камнях корень дикого ямса, а ты — всего лишь солома, горящая на ветру! Правитель Мандинга — я!
Сундиата: У меня есть семь таких кузнецов, что сотрут в порошок твои скалы, а тебя, корень ямса, я съем!
Сумангуру: Ты не знаешь, что я — ядовитый гриб, растущий в поле; он вызовет рвоту из жадного рта.
Сундиата: Я — голодный цыпленок, и яд на меня не подействует, Сумангуру! Эту шкуру не разделить на двоих царей, я желаю иметь Мандинг!
Сумангуру: Ты получишь то, чего желаешь, наглец! Ты узнаешь, маленький дурак, что я — царь царей!


Когда Сундиата узнал, как Сумангуру поступил с его гриотом, сражение стало неизбежным.

Проба сил произошла в Таумбара. Сумангуру одержал в этой битве победу, так же как и во второй, которая состоялась около его города-крепости Умбара. Но Сундиата не отказался от борьбы, он решил напасть на Канкинианг, город в самом сердце земель coco. To была схватка между Факоли, военачальником Сундиаты, и Йибирилой, полководцем Сумангуру. Накануне битвы Факоли поклялся, что его всадники голыми руками убьют десять знаменитых всадников Йибирилы. «Если не сдержу своей клятвы, пусть оденут меня в женское платье и презирают все женщины и мужчины мандинга».

В военное снаряжение Йибирилы входила волшебная стрела. Полководец coco держал ее в руке, и она сама летела по его приказу во врага, поражая по пути туда и обратно по семь бойцов противника. Сражение закончилось великой победой Факоли: его воины уничтожили всадников Йибирилы, причем с таким превосходством, что рыцарственный Йибирила приказал своим гриотам петь хвалебный гимн полководцу Сундиаты. Сам Факоли одержал верх в единоборстве с Йибирилой, одолев его прежде, чем тот успел выпустить свою волшебную стрелу. Единственным пятном на героическом деянии Факоли было то, что в ходе схватки он сломал своему врагу руку и ногу, что считалось недостойным военачальника. Поняв, что он побежден, Йибирила сказал: «Ах, Факоли, людям свободным, как мы, следует умирать без мучений!»

В то самое время, когда Факоли одержал победу над Йибирилой, отрядам, которыми командовал Сундиата, пришлось немного отступить. Положение осложнилось: войска мандингов измучились и устали в ходе битвы, и, что хуже всего, среди воинов распространился слух, будто чары Сумангуру сильнее чар Сундиаты и, следовательно, сражение безнадежно. Тогда в дело вмешалась сестра Сундиаты-Колонкан.[40] Она следила за ходом битвы и была уверена, что Сумангуру можно победить только дипломатической хитростью. Она предложила Сундиате послать ее в лагерь царя Coco, чтобы выяснить, на чем основаны его военные успехи.

Сестра Сундиаты, которая, по преданию, была самой красивой женщиной как в царстве мандингов, так и в царстве coco, сумела хитростью пробраться в крепость Сумангуру — Канкинианг. Она верно рассчитала: царь Coco с первого взгляда влюбился в нее и оказал ей величайшее внимание. Война тянется слишком долго, говорила ему Колонкан, поэтому она покинула Сундиату. Ведь он собирался выдать ее замуж за Факоли, а они мечтала выйти замуж за великого Сумангуру. Она прибавила, что расскажет царю Coco все тайны мандингов, чтобы ему легче было выиграть следующее сражение, и тогда война кончится.

Сумангуру, не веря своему счастью, стал готовиться к ночи любви. Он приказал, чтобы во дворец не впускали ни одной женщины, только его мать могла остаться там. Легенды повествуют, что с наступлением ночи, когда Сумангуру был во власти желания предаться любви с сестрой Сундиаты, она предложила: пусть каждый сначала расскажет свои тайны, ведь между любящими не должно быть секретов. Сумангуру уже был готов поделиться своими тайнами, но его старая мать — до этого она тихо сидела в углу — остановила его, напомнив, что нельзя рассказывать всех тайн «женщине на одну ночь».

Оскорбленная Колонкан встала с постели, сказав, что уходит. Тогда Сумангуру бросился в соседний покой за пальмовым вином для матери. Вина было столько, что старая мать скоро заснула. Колонкан согласилась вернуться на ложе, и чуть погодя великий царь Coco выболтал ей все свои тайны.

О тайнах Сумангуру рассказывают разное. Гамбиец Сусо повествует, что сила Сумангуру была заключена в семиглавом духе, который на самом деле приходился ему отцом и жил в горе, на которой был построен Канкинианг. Если бы дух умер, Сумангуру утратил бы свою силу и проиграл врагам.

В объятиях прекрасной Колонкан Сумангуру открыл, как можно убить духа: если в сердце горы выстрелить стрелой с наконечником из шпоры белого петуха, то дух умрет, а сам Сумангуру превратится в вихрь. «А если люди с мечами нападут на этот вихрь?» — полюбопытствовала Колонкан. «Тогда я обернусь пальмой». — «А если люди срубят пальму?» — «Тогда я стану муравейником». — «А если люди разрушат муравейник?» — «Тогда я превращусь в лесную птицу». Сказав это, Сумангуру почувствовал, как дрогнуло его сердце — он понял, что выдал сестре врага свою последнюю тайну. Тут Колонкан встала с постели и попросила Сумангуру подождать, пока она сходит в купальню. Потом она раскроет ему тайны Сундиаты.

Сестра Сундиаты, конечно, вовсе не собиралась купаться. Под покровом тьмы она перебралась через стену замка Сумангуру, где ждал ее гриот Сундиаты — Бала Фасиги Куяте со всадниками.

Оставшийся на ложе Сумангуру устал ждать и стал звать Колонкан. Однако хитроумная женщина предусмотрела это и оставила в купальне свое волшебное кольцо, которое отвечало за нее на вопросы Сумангуру и просило его еще подождать. В конце концов царь Coco все же встал, вошел в купальню и, поняв, что его обманули, «разразился горючими слезами».

Тем временем Сундиата узнал от Колонкан тайну Сумангуру. На следующий день произошло короткое сражение: стрелой, изготовленной соответственно описанию, уничтожили сначала духа отца царя Coco, после чего стали преследовать его самого, несмотря на его превращения, пока не увидели, что он, приняв образ кукушки, улетает в лес.[41]

Как бы далеко ни отстояло это легендарное описание единоборства героев от подлинного сражения при Кирине, которое принято датировать 1235 г., остается неоспоримым тот факт, что столкновение между государством Coco и Мандингом имело место и в результате его гегемония в Западном Судане перешла от Coco к Мандингу, объединенному Сундиатой. Из Мандинга с течением времени развилась могущественная империя Мали.

Мали при Сундиате

После битвы при Кирине Сундиата, как рассказывают, напал на столицу Coco, которая состояла из 188 укрепленных поселений. После многих месяцев осады город сдался, и государство Coco перестало существовать. Часть его населения ушла с пути Сундиаты далеко на запад. Сусу, живущие в наши дни на побережье Гвинейского залива, считаются их потомками.

Убрав с дороги главного врага, Сундиата взял под свою власть вассалов Coco, во всяком случае Багану, северную часть Беледугу, Бакуну и Кумби. С завоеванием последнего связана одна историческая проблема, а именно: Делафосс утверждает, что Сундиата уничтожил Гану или Кумби, и относит это событие к 1240 г. Теперь большинство историков с осторожностью относится к датировке Делафосса (источника Делафосс не указывает). Есть сомнения и в том, уничтожал ли Сундиата Гану вообще. Устная традиция не упоминает об уничтожении города, и, кроме того, Дж. Т. Ниань напоминает, что правившие в Гане династии Сисе и Тункара на самом деле были союзниками Сундиаты.[42] Ибн Халдун также не говорит об уничтожении Ганы, а только упоминает, что Мали выросло столь великим, что взяло власть над всеми соседними народами, и она простиралась также на Гану и далее до побережья Атлантики.

Четкого представления о границах Мали при Сундиате нет. Согласно устной традиции, государство простиралось «от великого черного леса», то есть гилей, до «белой реки», под которой подразумевается, очевидно, Сенегал. К важнейшим областям, подвластным Сундиате, относятся золотоносные земли Бамбука, которые позже стали величайшим источником богатств Мали.

Для придания своей власти должной законности Сундиата собрал всех своих союзников в Куру-Кан-Фуга близ Кангабы. Так гласят предания из Диома. На этом собрании было решено считать Мали империей, а Сундиата был официально провозглашен мансой, то есть верховным властителем. На этом же собрании Сундиата заложил основы центрального и местного управления: каждому вассалу была определена его территория, куда был назначен верный Сундиате руководитель. Ва Камисоко рассказывает, что Сундиата организовал Центральный совет Мали, который собирался каждый второй день каждого года. На совете, куда созывали представителей со всех концов страны, рассматривали дела, касающиеся хозяйства всего государства, а также утверждали «план действий на начинающийся год».[43]

Важнейшей реформой Сундиаты был перенос столицы в Ниани, который был объявлен местом его рождения. О местоположении Ниани идут споры, но предполагается, что он находился на берегах реки Санкарани.[44]

Хотя об экономической политике Сундиаты легенды знают немного, известно все же, что он покровительствовал хлопководству, разведению земляных орехов, а также скотоводству. Несмотря на наличие золотых россыпей, Мали было в первую очередь аграрной страной. Внешняя торговля оживилась, как предполагают, только в XIII в.

Социальная структура Мали при Сундиате, как ее рисуют историки, состояла из трех основных групп (причем только мужчин, женщины, очевидно, не принимались в расчет):

свободные граждане, к которым относилось 16 кланов;

марабуты — религиозные учителя, которые происходили из пяти кланов и образовывали группу Мандинг-Мори-Канда-Лолу — «стражи веры Мандинга»;

девять каст, к которым принадлежали люди различных профессий, в том числе ремесленники, гриоты и воины.

Сундиата точно определил права и обязанности людей всех групп общества. Победоносные войны сильно увеличивали касту рабов,[45] а также некоторые касты ремесленников (coco, между прочим, работали в Мали кузнецами).

Побежденные народы оказывались отделенными от «истинных» мандингов законами эндогамии. Человек из покоренного народа мог вступать в брак только внутри своего народа. Только властитель мог дать разрешение на брак, нарушающий рамки касты.[46]

Победоносное войско Сундиаты было разделено на отряды — келе-болон, — которыми командовали преданные Сундиате начальники келе-куни. Командующего армией называли келе-тиги, но Ж. Ки-Зербо свидетельствует, что практически Сундиата сам руководил сражениями. Однако легенды знают и многих полководцев Сундиаты. Войска состояли из всадников, вооруженных саблями, и пехоты, оружием которой были луки со стрелами и длинные копья. Знать Мали происходила из тех кланов, которые первыми признали Сундиату вождем, когда он вернулся из изгнания. К их числу относились кланы Конде, Корома, Камара, Траоре.

О духовной атмосфере времен Сундиаты надежных сведений мало. Его героический образ легенды дополняли самыми различными чертами, соответствующими, как правило, представлениям исполнителей этих легенд, то есть гриотов.

В последнее время дискутируется даже вопрос о том, был ли Сундиата мусульманином. Ибн Баттута говорит, будто он принял ислам; Ва Камисоко, напротив, утверждает, что он был анимистом. Истина заключается, вероятно, в том, что Сундиата только внешне был мусульманином, поскольку извлекал из этого политические и торговые выгоды, но можно быть уверенным в том, что его мусульманство было достаточно поверхностным: даже в приведенных легендах он пользуется наряду с мусульманскими учеными услугами предсказателей из среды своего народа.

По некоторым сведениям, Сундиата «принес в страну мир и отогнал войну от врат Мандинга». Очевидно, превосходство устрашающего войска Сундиаты действовало в Западном Судане как успокаивающий элемент. С другой стороны, легенды рассказывают о многочисленных военных походах Сундиаты и его полководцев.

Одно предание — оно добавляет к образу Сундиаты определенные черты — рассказывает, что он прервал один из походов и повернул войско домой потому, что внутренний голос говорил ему, что его брат посягает на его любимую жену Диурунди. Это событие заставило гриотов сочинить как насмешливые, так и прославляющие романтическую любовь Сундиаты песни.

О смерти Сундиаты существуют две версии. По одной, он умер от стрелы, которая попала в него случайно, когда он вместе со своим двором смотрел театральное представление. По другим сведениям, он утонул в реке Санкарани во время войны против вождя области Васулу Фульбе и в конце концов превратился в гиппопотама, который по сей день остается священным животным клана Кейта.

Хотя в верховьях Санкарани все еще приносят жертвы в память Сундиаты, Ва Камисоко отрицает мысль о том, что Сундиата утонул, но не поддерживает и версию о случайной гибели Сундиаты от стрелы. Однако и своей версии смерти легендарного царя у него нет, он утверждает только, что могила Сундиаты находится в Дакадиалани.

Преемники Сундиаты

Идет спор как о причинах смерти Сундиаты, так и о числе его сыновей. По Ибн Халдуну, у него было пять сыновей, а именно: манса Ули, Уати, Халифа, Мамаду и Гао. Все они в свое время царствовали в Мали. По преданиям из Диома, у Сундиаты было только четыре сына, а именно: Йерелинкон (который, по мнению Нианя, в списке Ибн Халд у на мог значиться как манса Ули), Ко Мамаду (возможно, тот, что называется Гао), Бата Манде Бори (который мог править под именем Абу Бекр) и Ниани Мамаду (который у Ибн Халдуна значится как Мамаду).

Некоторые знатоки преданий из Диома считают, однако, что у Сундиаты был всего-навсего один сын, манса Ули, он же Йерелинкон. То же самое говорят легенды из Ниани и Кангабы, согласно которым Сундиата усыновил сына одного из своих военачальников. Между прочим, Табо Вана Фран Камара и, конечно, Факоли были столь близки Сундиате, что адаптация была возможной. И как бы для того, чтобы еще более запутать дело, некоторые историки склонны считать, что у Сундиаты было шесть законных сыновей и великое множество побочных, которые официально не признавались принцами.

Причиной этого может быть то, что в Западном Судане много влиятельных родов, которые возводят свою генеалогию к Сундиате, что, конечно, само по себе не может считаться веским доказательством. По одному из преданий, имя младшего сына Сундиаты было Бемба Канда, а ранее родились Накоман и Фадиугу.

Другая легенда рассказывает, будто из-за наследства Сундиаты вышла ссора, поскольку его сыну по имени Коман-Диан не хотели дать ничего, кроме маленького поля, засеянного сезамом. Из-за этого он так рассердился, что ушел из Мандинга в область Конг. Там местные мусульмане помогли ему собрать армию в 40 тысяч, с которой он вернулся в Мандинг требовать свою долю наследства. Вместе с ним вернулись его братья Диби и Сейан.

Согласно преданиям из Диомы, упомянутый Бата Манде Бори был сыном не самого Сундиаты, а его сестры, которого Сундиата в какой-то момент усыновил.

Хотя сведения о числе детей Сундиаты сильно расходятся, но все едины в том, что царем Мали после Сундиаты стал манса Ули, который был самым могущественным из государей Мали. Ибн Халдун рассказывает, что манса Ули совершил хаджж в Мекку, когда в Египте правил мамелюкский султан аз-Захир Бейбарс. Он стоял там у власти в 1260–1270 гг. Более точной даты хаджжа мансы Ули нет. Обычно считают, опираясь на Делафосса, что манса Ули правил в Мали в 1255–1270 гг. Делафосс не указывает своего источника, и никто не смог подтвердить эту датировку. По некоторым сведениям, именно манса Ули, а не Сундиата завоевал золотоносные земли Бамбука.

После мансы Ули престол наследовал Уати, которого обычно считают сыном Сундиаты. Он правил с 1270 по 1274 г., после чего царем стал его брат Халифа. Ибн Халдун сообщает, что это был слабоумный правитель, который развлекался тем, что убивал своих подданных, стреляя из лука. Этот сын Сундиаты, уронивший достоинство царского рода, правил не более года (1274–1275). Подданные, насытившись его произволом, убили его.

После Халифы старейшины Мали провозгласили царем Абу Бакра,[47] который мог быть, как говорилось, сыном дочери Сундиаты. Он сохранял власть до самой своей смерти, до 1285 г., после чего власть захватил вольноотпущенник по имени Сакура или Оабкара.

Считают, что он правил 15 лет, с 1285 по 1300 г., и что он расширил пределы Мали. Ибн Халдун пишет, что все страны Судана боялись Мали, которое укрепилось не только войнами, но и торговлей: в страну в то время стали поступать товары из Северной Африки. Сакура присоединил к Мали на востоке область Маси-на, которая была ранее вассалом Гао, а на западе Текрур — вассала Диара.

Власть Сакуры прервалась насильственным путем: разбойники с большой дороги убили его в Таджуре, примерно в 20 км от Триполи, когда он возвращался домой из хаджжа. Спутники высушили его труп, зашили в бычью шкуру и отвезли в город Кука, расположенный в Борну, куда пришли посланцы из Мали, с тем чтобы перенести прах царя на родину.

Преемником Сакуры был манса Гао, который правил, видимо, с 1300 по 1305 г. По поводу места этого государя в родословной потомков Сундиаты историки выражают много различных мнений. Чаще всего его считают сыном Сундиаты, опираясь на Ибн Халдуна, хотя Ибн Халдун в другой связи пишет, что Гао был сыном мансы Ули, то есть внуком Сундиаты.[48]

За мансой Гао последовал его сын Мухаммед. Согласно устной традиции, он носил имя Ниани Мамаду. По Монтею, он стоял у власти с 1305 по 1310 г. По Ибн Халд у ну, его правление закончилось только в 1312 г., с другой стороны, Ки-Зербо упоминает, что в 1303 г. Мухаммеда сменил на престоле Абу Бакр II, который, вероятно, был сыном сестры или брата Сундиаты. Н. Левцион стремился доказать, что этот Абу Бакр II был на самом деле Манде Бори, брат Сундиаты, он же Манде Бакари, который никогда не правил в Мали. Согласно Левциону, после Мухаммеда власть перешла от слабых потомков Сундиаты (если исключить мансу Ули) к потомкам брата Сундиаты Абу Бакра, он же Маиде Бори, из которых первым, то есть после Мухаммеда, правил внук Манде Бори по имени Муса, он же Канку М, уса. Левцион упоминает, что это утверждение опирается на устную традицию, согласно которой у Абу Бакра (Манде Бори) был сын по имени Фага Лайе, который в свою очередь был отцом мансы Мусы. То обстоятельство, что Фага Лайе нет в арабских хрониках, Левцион объясняет тем, что он не сыграл значительной роли в истории Мали. Упоминание же Абу Бакра вызвано тем, что он был предком этой ветви рода и братом Сундиаты.

Был ли предшественником мансы Мусы Абу Бакр II, как полагает в настоящее время большинство историков, или Мухаммед (Ниани Мамаду), как считает Левцион, — с этим связано интересное историческое сообщение. Арабский хронист ал-Омари рассказывает, что, когда Амир Хаджиб, который предоставил Мусе во время хаджжа приют в Каире, спросил у мансы Мусы, как он стал царем, последний ответил, что принадлежит к династии, в которой власть передается по наследству, и рассказал, что царь, который правил до него-то есть Абу Бакр или Мухаммед, — не хотел верить, что Атлантический океан не имеет границ, и приказал поэтому исследовательской экспедиции из двухсот кораблей, плывя под парусами, достичь противоположного берега. Кормчим было запрещено возвращаться прежде, чем они это сделают.

Только один корабль вернулся обратно, и его команда рассказала предшественнику мансы Мусы, что после длительного пути флот попал в сильное морское течение, которое затянуло все остальные корабли на дно. Услышав это, царь снарядил две тысячи новых кораблей, половина из которых была загружена провизией и водой, и лично отправился руководить этим плаванием. После этого о царе ничего не было известно. Перед отплытием царь назначил мансу Мусу регентом, и, поскольку он не вернулся, манса Муса продолжал править и благодаря огромным богатствам и золоту со временем стал известен даже в Европе.

Манса Муса

Манса Муса, или Канку Муса (Канку, или Конго, было именем его матери), был, несомненно, самым прославленным царем Мали. Несмотря на это, в западносуданской устной традиции о нем меньше песен и преданий, чем о Сундиате, хотя последний и не был известен в Европе.

В арабских хрониках манса Муса и время его правления, особенно его хаджж в Мекку, освещены довольно хорошо. Наиболее надежные и чаще всего цитируемые хронисты — это Ибн Фадлаллах ал-Омари, Ибн Баттута и Ибн Халдун.[49]

Наиболее важные сведения о правлении мансы Мусы мы находим у его современников. Тем не менее время его правления датируется по-разному. Его начало чаще всего относят к 1312 г., но об окончании у историков различные представления. По мнению большей их части, период власти мансы Мусы продолжался до 1337 г., но некоторые указывают 1332 г.

Время мансы Мусы обоснованно считается временем расцвета малийской империи. Важнейшей причиной распространения славы мансы Мусы за пределы Черной Африки, вплоть до Европы, был хаджж, который он совершил в Мекку в 1324 г. Историки единодушны в том, что манса Муса для того и совершил это путешествие, чтобы показать внешнему миру, и, прежде всего, арабским правителям побережья Средиземного моря, сколь богаты он и его страна. Несомненно, что черный царь, проделавший путешествие из далекой страны внутренней Африки через Сахару, произвел впечатление на народы и государей, через земли которых он шел. Его свита поражала своей численностью. По данным хроники «Тарих ал-Фатташ», в ней было 80 тысяч человек![50]

Другая хроника, «Тарих ас-Судан», называет число на 20 тысяч меньше. Устная традиция повествует о 777 сотнях мужчин и 400 сотнях женщин. Поскольку царь знал, что путешествие с подобной свитой обойдется дорого, он взял с собой соответствующую дорожную казну: говорят, он вез тонны золота, частью в виде золотых посохов, частью золотым песком.

Хотя более или менее точные сведения о путешествии мансы Мусы можно получить из арабских хроник, устная традиция сохранила удивительные подробности об этом историческом событии.

Традиция, между прочим, упоминает по именам многих знаменитых людей из ближайшего окружения мансы Муссы.[51] О снабжении каравана и расписании его передвижения имеются необычайно точные сведения.

Авангард под предводительством гриота Силмана Бана состоял, по преданиям, из 500 рабов, в личное снаряжение каждого из которых входил наряду с прочим золотой посох. С начала путешествия расстояние между этим авангардом и основной частью путешественников сильно растянулось: авангард уже входил в Томбукту, а царь еще пребывал в своем дворце. Дело было не в медлительности мансы Мусы, а в том, что некоторые из его советников убеждали его покинуть столицу в субботу, которая приходилась бы на двенадцатый день месяца, а такая суббота наступила лишь после девятимесячного ожидания. И другой день недели памятен в связи с путешествием мансы: в каждом городе, куда он прибывал в пятницу, он приказывал строить мечеть.

Собираясь в путь, манса Муса взимал со своего народа как деньги, так и съестные припасы. Но в пути он питался не только тем, что увез из родной страны. Хронисты рассказывают, что даже в центре Сахары царь лакомился свежей рыбой и овощами, которые получал благодаря хорошо налаженной почтовой службе. Но не трапезы царя были наибольшей роскошью во время его путешествия: больше фантазии проявляла в использовании своего положения жена мансы Ниериба Конде. Ее расточительные капризы упоминаются как в хрониках, так и в устной традиции.

Едучи долго по песчаной пустыне, Ниериба Конде в один прекрасный вечер заявила мужу, что страдает ужасным зудом и ей во что бы то ни стало надо выкупаться, причем предпочтительно в проточной воде. Несколько обескураженный неуместной просьбой царь вышел из своего шатра и пошел совещаться с фама — начальником группы. Мигом было разбужено 8700 человек царской прислуги, и они принялись копать бассейн для царственной супруги!

Согласно хронике, на следующее утро первые лучи солнца могли уже играть в воде этого бассейна, выкопанного среди песчаной пустыни. К общему восторгу, в нем были даже такие же водовороты, как в Нигере, о котором так мечтала царица. Водовороты возникали, когда в водоем лили воду из бурдюков.

Фама, выполнивший эту строительную задачу, сиял довольный и возносил славу Аллаху и царице. Возможно сильно преувеличивая, Махмуд Кати сообщает в «Тарих ал-Фатташ», что царица въехала в бассейн на спине мула и вместе с нею туда с восторженными криками бросились купаться 500 девушек ее свиты.

Устная традиция рассказывает об этом эпизоде несколько иначе, хотя и в ничуть не более достоверной форме: супруга мансы Мусы выкупалась не в бассейне, выкопанном людьми, а в озере, которое появилось по воле Аллаха в ответ на молитвы царя!

Манса Муса пересек Сахару, пройдя через соляные копи Таоденни, то есть через Валату, Туат и Тегаззу. Важнейшим местом остановки в пути был Каир, и именно оттуда распространились по всему миру рассказы о богатстве мансы Мусы. Как сообщает ал-Омари, даже через 12 лет после хаджжа в Каире хорошо помнили его щедрость.

«Этот человек волной излил свою щедрость на весь Каир. Во всем султанате не было ни одного придворного или другого чиновника, который не получил бы от него подарка золотом. Как славно он держал себя, какое достоинство, какая скромность!»

Манса Муса отличался воистину царским достоинством, хотя не умел ни читать, ни писать по-арабски и на советы всегда ходил с переводчиком. При каирском дворце мансу Мусу засыпали вопросами. Он успел рассказать египтянам и о плавании своего предшественника, и о границах своей земли, которые он несколько преувеличивал: он сказал, будто земля его столь огромна, что нужен целый год, чтобы пересечь ее. Он говорил также о ее золотых и медных приисках и о соседних народах. Когда один из придворных назвал его по ошибке царем Текрура, он несколько рассердился, сказав: «Текрур — это лишь часть моих владений».

И каирскому султану манса Муса сумел продемонстрировать свое достоинство: он отказался совершить челобитие. «Почему я должен делать так?» — рассердился он, но тут же проявил находчивость, с тем чтобы сохранить свой престиж и вместе с тем исполнить требования этикета. Оказавшись перед султаном, он коснулся лбом пола, но при этом воскликнул, что кланяется Аллаху, сотворившему его, и владыке мира.

Каирские купцы бесстыдно спекулировали на доброжелательности мансы Мусы и его свиты, их прямой неосведомленности: за товары, которые хотели приобрести малийцы, купцы заламывали непомерные цены, а те безропотно платили. Малийское золото, которое шло на покупку тканей, рабынь и певиц, подорвало экономику Каира, поскольку неожиданное его изобилие поколебало установившуюся систему цен. Ухудшились и отношения малийцев с каирцами, поскольку манса Муса в конце концов понял, что его и его спутников водят за нос.

Царская щедрость к добру не привела: деньги Мусы и деньги, накопленные поколениями его предшественников, кончились, и ему пришлось брать в долг у одного каирского купца. Тот, впрочем, ничего не имел против: доверие к черному царю в Каире было велико. Всего своего состояния манса Муса в Каире, однако, не растратил. И поныне в Мали живы предания о том, как манса Хадж Муса, то есть царь-паломник Муса, позже, в Мекке, покупал дома и земли для черных пилигримов.

Как по устным преданиям, так и по арабским хроникам, у мансы Мусы была репутация правоверного мусульманина. Но наряду с этим легенды из Диомы и Хаманы рассказывают, что по возвращении из Мекки он вез с собой 1444 фетиша,[52] а это значит, что он не полностью отказался от анимизма. Ниань, правда, подчеркивает, что «фетишами» могли быть и те священные книги, которые он во множестве приобрел в Каире и Мекке. Во всяком случае, есть основания верить, что, хотя манса Муса и был законопослушным мусульманином, большая часть малийского народа сумела сохранить своих анимистических богов. Рассказывается, что сын мансы Мусы в конце концов отказался от веры отца и вернулся к старым богам своего народа.

Согласно рассказу ал-Омари, манса Муса, у которого было войско из 100 тысяч пехоты и 10 тысяч всадников, ни на каком этапе не пытался начать священную войну против живущих на юге «неверных». Он, видимо, пришел к выводу, что мирное сосуществование с племенем дьялонке, стерегущим золотые россыпи, наилучшим образом обеспечивает непрерывность золотого потока.

И с племенами, живущими в зоне лесов тропических дождей, манса Муса вел выгодную торговлю, привозя оттуда в числе прочего орехи кола и пальмовое масло. Некоторые соседние страны, и прежде всего государство народа моси, занимавшее земли в излучине Нигера, могли бы, по всей вероятности, и дать должный отпор в случае, если бы манса Муса начал войну за веру.

Хотя манса Муса и придерживался веротерпимости, он видел в исламе важный фактор подъема уровня культуры народа. Арабские хронисты так превозносят стойкость мансы Мусы в вопросах веры, что историки считают это основанием полагать, что при нем учение Корана было обязательным в столице.

Манса Муса вернулся из Мекки в Мали в 1325 г. Обратный путь шел через Гадамес и Агадес. Царя, который, экономя носильщиков, путешествовал на спине верблюда, сопровождали учителя ислама, ученые и знатоки шариата. Человеком, который проводил в этом обществе многие часы, был уроженец Гранады, архитектор Абу Исхак, более известный под именем ас-Сахели.

Будучи на службе у мансы Мусы, он построил в Томбукту, который в этот блестящий период истории Мали стал важнейшим центром изучения ислама, мечети Джингеребер и Санкоре, а также мадугу — королевский дворец. Ас-Сахели положил начало новому стилю строительства в Западном Судане — «сахельскому», или «стилю мансы Мусы», от которого, правда, мало что уцелело, потому что войны, особенно в XVI в., погубили эти здания. Но несомненно, что ас-Сахели был первым в Западном Судане архитектором, который пользовался при строительстве обожженным кирпичом.[53]