Родриго Рей Роса
Зачарованные камни
Зачарованные камни
Гватемала. Центральная Америка.
Очень красивая природа, очень некрасивые люди.
Гватемала. Маленькая страна, где никогда не отменяли смертную казнь, где люди никогда не объединялись добровольно ни для какой цели, кроме как для суда Линча.
Город Гватемала. Столица. Двести квадратных километров асфальта и бетона, где последние сто лет правит одна семья. Суровый, безжалостный город, где богатые ездят в бронированных автомобилях, а преуспевающие предприниматели носят бронежилеты. Доколумбова метрополия, которая построила великие города Тикаль и Уаксантун — на их развалинах стоит сегодняшняя столица, — процветала благодаря монополии на добычу обсидиана — самого твердого материала в мире, не знавшем металла.
Плоский город, поднявшийся на обширном плато, окруженный горами, рассеченный ущельями. На юге, на склонах голубых гор, высятся крепости богачей. На севере и западе — бедные пригороды: каньоны, превращенные в гигантские свалки; стаи омерзительных, грифов, поднимающихся в воздух, «как огромные клубы золы, гонимые порывом ветра» — так написал о них один английский путешественник; кровь из многочисленных боен, бегущая вместе со сточными водами по склонам ущелий. И тысячи убогих домишек (по пять тысяч на каждый квадратный километр), сползающих все ниже после каждого ливня и землетрясения.
Здесь говорят по-испански, но машину называют не «автомобиль», не «тачка» (на тачке вывозят навоз), а «телега»; мобильный телефон — «сотовым». Выпивку меряют не стаканами, а «глотками», на стенах «рисунки», а не «граффити». Чтобы подняться на десятый этаж твоей «башни» (ты живешь в привилегированном районе), вызываешь «подъемник». (Но сегодня он не работает.)
Здесь все (почти все) не так, как кажется. Вот старик. Ему семьдесят лет, и у него куча денег. Больше всего он гордится тем, что живет один и никогда никому не звонит. У него, как он сам говорит, каменное сердце.
На увенчанных мотками колючей проволоки стенах, что окружают дома богачей, можно прочитать: «Будда — гомик», «Зачарованные камни» (название подростковой банды), «Сатана среди нас», «Херарди (местная легенда, борец за справедливость) мертв».
В обеих закусочных (одна раскрашена в цвета кока-колы, другая — пепси), расположенных на первом этаже твоего дома, постоянно играет музыка. Ты жаловался на шум, пока не понял, что музыка грохочет не из забегаловок, а из припаркованных возле них машин и…
Не забывай, что ты в Гватемале. На одном из автомобилей намалевано «Raptor», на другом — «Liquid». Говорят, в кафешках продают кокаин и крэк. Лучше не возмущаться.
Окна твоей гостиной выходят на Берлинскую площадь, что в конце Авенида-де-Лас-Америкас. На бетонной стене барельеф — план разделенной Германии. Рядом две стелы в стиле майя. На одной какой-то ребенок черной краской нарисовал другого ребенка — обрати внимание на квадратную голову, наводящую на мысль о военной стрижке, и на тело в форме трапеции, напоминающей сутану. На другой стеле кто-то начисто лишенный воображения написал три огромные буквы FAR. У фонтана, под гуайявами и соснами, в машинах, припаркованных вокруг сквера, целуются влюбленные. Группа подростков в широченных джинсах, ярких майках, тяжелых черных ботинках с металлическими набойками и бейсболках козырьком назад проносится мимо парочек, пугая их, и бежит по тропинкам вниз, к огромной зеленой поляне. Там ты можешь увидеть следы копыт и конский навоз, обертки от карамелек и использованные презервативы.
По вечерам яркий свет иллюминации заливает город до самой гряды гор и вулканов, отгораживающих его от моря. Тебе может показаться, что ты совсем в других краях: кругом «тойоты», «фольксвагены», «шевроле», «датсуны», «БМВ», «форды». Но взгляни на нагромождения облаков над тем вулканом!
(Обманчивое предчувствие бесконечности!)
Ты в Гватемале. Не забывай об этом.
Посмотри на запад (из окна твоей спальни, с высоты). Там на усыпанном домишками краю каньона кончается взлетная полоса аэропорта «Ла-Аурора». Поначалу тебе казалось, что гул турбин, от которого всякий раз, как взмывает в воздух очередной лайнер, дрожат оконные стекла, рев поднимающихся от аэропорта в гору автобусов, лай овчарки, стерегущей обнесенный забором участок на другой стороне улицы («Этот участок НЕ продается»), и еще многое другое (а самое главное — желание оказаться подальше отсюда) сведут тебя с ума. Но потом ты привыкаешь.
Тебя зовут Хоакин Касасола, и тебе нравится твое имя. Ты жил в Испании, но тебе пришлось вернуться. Здесь богатые родственники и друзья детства, и это, как ты ошибочно полагаешь, тебе поможет.
Ты влюблен в свою кузину Элену, с которой познакомился совсем недавно и еще не привык обращаться с ней так, как принято здесь, в Гватемале.
1
От глубокого, тревожного сна (ему привиделось, что он заблудился в незнакомом городе) его пробудил телефонный звонок. Трубка лежала на стопке книг рядом с кроватью. Издалека доносился шум вертолетов и самолетов. Он вспомнил, что сегодня военный парад.
— С добрым утром, дорогая! — произнес фальцетом мужской голос. — Ты одна? К тебе можно заехать?
— Пошел к черту, кретин! Который час?
Голос зазвучал нормально:
— Десятый. Я тебя разбудил? У меня то, что ты просил. Перезвонить?
— Не надо, я уже встаю. Ты где?
— Еду из Кобана. Кофе готов?
Он спрыгнул с кровати и побежал на кухню: выжимать апельсиновый сок, поджаривать хлеб, нарезать папайю и готовить кофе.
Армандо Фуэнтес из Кобана (про тех, кто из Кобана, говорят: им палец в рот не клади) работал и агентом в торговой фирме, поставлявшей в арабские страны кардамон, а в плохие годы, как сейчас, торговавшей фасолью и кукурузой. Он жил с женой и двумя детьми в большом загородном доме — «в монастырской тиши», как он говорил, однако в городе у него было несколько подружек. Раз в два месяца он наматывал двести километров, отделявшие Кобан от столицы. Обычно все дела заканчивались за день, и вечером Армандо отправлялся домой, но если очень уставал, или появлялось желание напиться, или еще как-нибудь оттянуться, то он оставался на ночь у Хоакина либо еще у кого из столичных приятелей.
Консьерж сообщил по домофону, что «приехал сеньор из Кобана» — он работал недавно и еще не знал посетителей по имени.
— Спасибо. Пусть поднимается.
Армандо пожал ему руку кончиками ледяных пальцев и быстро прошел в гостиную. Пересек ее несколько раз быстрыми нервными шагами, потом подошел к музыкальному центру. Поставил на пол черный рюкзак и включил радио.
— Что стряслось? — спросил Хоакин.
— Я влип.
По радио передавали новости.
— Да что случилось? — Хоакин закрыл дверь на задвижку.
Армандо провел рукой по бледному, испуганному лицу.
— Неужели?..
Гнусавый голос диктора рассказывал о том, что за городом рухнул мост.
— Пойдем на кухню, кофе стынет, — сказал Хоакин.
Армандо стоял, отрешенно глядя в окно. Когда началась реклама, он сел напротив Хоакина.
— Кажется, я только что сбил ребенка.
— Ребенка?
— На Лас-Америкас, — он взял стакан с соком, но тут же снова поставил его на стол. — Господи, какое несчастье! Сопляк безмозглый…
Снова пошли новости: оглашали список осужденных на смертную казнь посредством внутривенной инъекции.
— Как это случилось? — поинтересовался Хоакин. Он сжал кулаки, почувствовав, что старый друг почему-то вызывает у него неприязнь.
Несчастный случай произошел напротив китайского ресторана «Сокровище империи».
— В нескольких метрах от кафе-мороженого. Одна из лошадей, которых дают напрокат, выскочила галопом мне наперерез. Я даже не успел притормозить.
Армандо водил «дискавери», который — Хоакин прекрасно знал — снабжен кенгурятником (здесь их называют «ослятниками», они в моде у гватемальских фермеров, которым приходится часто ездить по проселочным дорогам, где скот разгуливает совершенно свободно). И стекла у джипа были тонированные: это тоже давно в моде (так никто не увидит, что у тебя есть оружие).
По словам Армандо, шансы на то, что мальчишка выжил, равны нулю. Автомобиль врезался в лошадь на скорости, говорил он, шестьдесят или семьдесят километров в час, и ребенок вылетел из седла. Когда Хоакин спросил, не пришло ли ему в голову остановиться, Армандо отрицательно покачал головой. Хоакин только усмехнулся: обычное дело, гватемальские водители никогда не останавливаются, что бы ни случилось, — лишь бы не было проблем.
— Но, Армандо, наверняка было много свидетелей, «дискавери» — машина заметная. Кто-нибудь мог запомнить номер. Думаю, надо было остановиться.
Армандо снова мотнул головой. Поднялся, вернулся в гостиную, принес рюкзак. Вынул завернутый в газету пакет, положил на стол.
Хоакин развернул его — полфунта кобанской марихуаны.
— Это тебе, — сказал Армандо. — Ты бы с таким грузом остановился? Вот и помалкивай!
— Ладно, садись. Давай позавтракаем. Надо все спокойно обдумать. На машине остались следы?
— Ни царапинки.
Они выпили кофе и прослушали десятичасовой выпуск новостей.
О происшествии на Лас-Америкас не сказали ни слова.
Хоакин скрутил косячок. Сделал две-три затяжки, похвалил кобанскую травку.
— Нет, не хочу! — замахал руками Армандо, когда Хоакин предложил ему самокрутку. — Как ты вообще можешь это курить?
«Я-то никого не убивал», — подумал Хоакин. Выпустил дым и снова затянулся.
— Что бы ни случилось, ты мне ничего не рассказывал, ОК?
— Естественно. Черт, что теперь делать? — Армандо обхватил голову руками и тупо уставился в стол.
— Пойдем прогуляемся, — предложил Хоакин. — Осмотрим место происшествия. Только мне надо переодеться.
Он пошел в ванную и оттуда услышал голос Армандо: тот звонил по сотовому. Сначала Хоакин подумал, что он говорит с женой, но потом понял, что разговор шел с одним из подчиненных. Он выключил воду, чтобы лучше слышать: Армандо утверждал, что якобы прошлой ночью у него из гаража в Кобане украли машину.
— Так и скажи им, — приказал Армандо. — Мы сами только что спохватились. Да-да, именно так.
Когда Хоакин вышел из ванной, Армандо слушал другой радиоканал.
— Ничего? Ну тем лучше, — сказал Хоакин, вытирая полотенцем мокрые волосы. — Я бы на твоем месте все-таки сходил в полицию.
Он отнес в мойку грязную посуду, положил марихуану в пакет и спрятал в ящик письменного стола.
Пока Хоакин одевался, Армандо быстро помыл посуду.
Они спустились в гараж, где Армандо оставил «дискавери».
Консьержа поблизости не было.
Хоакин осмотрел машину — на бампере никаких следов, на крыльях и капоте ни царапинки. Колеса тоже в полном порядке.
Он поднялся и вытер руки.
— Ты меня не разыграл? Нигде ни следа.
Они сели в «шевроле» Хоакина.
— Признавайся, шутки шутишь? Дурака из меня делаешь?
Армандо громко хохотнул — что ему еще оставалось?
2
Они ехали по Авенида-де-Лас-Америкас на север.
— Может быть, он выжил? Может, все-таки, лучше пойти в полицию? — спросил Хоакин.
На площади Коста-Рики они развернулись и на месте происшествия увидели несколько автомобилей: два полицейских патруля и пожарную машину. Зеваки (их было довольно много) уже начинали расходиться. Армандо кивком указал на троих мужчин в черных костюмах и белых рубашках — по виду не то секретных агентов, не то телохранителей.
— Не хватало только, чтобы это оказался сынок какой-нибудь шишки.
Они свернули на боковую улицу. Хоакин припарковался возле кафе.
— Хочешь мороженого? — спросил он, выходя из машины.
Армандо ответил, что нет.
Влажный южный ветер гнал серые кучевые облака, над ними ревела эскадрилья военных самолетов. Они отбрасывали тени на зеленые поляны парка, по которым с криками носились детишки многочисленных семейств, расположившихся здесь на пикник.
Хоакин и Армандо направились в сторону полицейских патрулей. Хоакин лизал лимонное мороженое.
Полицейские во флуоресцентных жилетах свистели, пытаясь наладить движение. Хоакин и Армандо пересекли проспект, пробираясь между еле ползущими машинами, и вошли в парк.
Возле площадки, где можно было взять напрокат пони, мотоциклы и повозки, запряженные козочками, лежала, окруженная толпой детей, тощая пегая лошадка. Рой мух облепил ее глаза, уши, распоротый живот с вывалившимися кишками и золотистую кучку под хвостом.
Из микроавтобуса «мицубиси» с эмблемой «Общества защиты животных» вывалилась толстая старуха и тут же завопила: «Чья это лошадь, кто хозяин?»
Хоакин выронил подтаявшее мороженое, оно упало на землю возле гильз от ракетниц, еще пахнувших порохом. Ему припомнились битвы, в которых не раз приходилось участвовать в детстве. В красноватой мягкой пыли он заметил еще и гильзу от пистолетного патрона, но равнодушно отвернулся: обычное дело.
— Пошли?
— Еще секунду, — ответил Армандо и направился к ближайшей телефонной будке.
Возле нее стоял высокий худой человек, наряженный как шериф из вестерна. Он о чем-то спорил с заплаканной женщиной в красном костюме («Какая красотка!» — подумал Хоакин) и двумя полицейскими.
Армандо некоторое время постоял в будке, делая вид, что звонит, а затем вернулся к Хоакину.
— Арестовали мальчишку, который присматривал за лошадью, — рассказал он по дороге к машине. — Этот ряженый старик — хозяин заведения. И они, кажется, знают про «дискавери».
— Бедняга! — посочувствовал Хоакин. — Это я о мальчишке.
— Так ему и надо, — ответил Армандо. — Сам виноват. А вот другой действительно ни при чем.
— Что ж, — сказал Хоакин, — не такая уж плохая смерть, согласись. Погиб в седле. Что может быть лучше?
Армандо усмехнулся:
— Может, ты и прав. Но если серьезно, то чувствую я себя ужасно. Просто не знаю, что делать.
— Как думаешь избавиться от машины?
— Ничего, если до утра она постоит в твоем гараже? А я больше надоедать не буду, у тебя наверняка и своих дел по горло.
Хоакин улыбнулся:
— Да не думай об этом. Обедаю у Элены, как обычно по пятницам, а вечером мы с ней куда-нибудь пойдем. Так что особых дел нет.
Они поехали по Лас-Америкас в сторону Обелиска и бульвара Ла-Реформа.
— Элена тебе еще не дала? — вдруг спросил Армандо.
— Дала, но еще не все. Что, впрочем, одно и то же.
Армандо улыбнулся.
Дальше они молчали.
3
Бульвар Ла-Реформа.
Бульвар имени безжалостной реформы, которая отняла у гватемальских аборигенов права на испокон веку принадлежавшие им земли, превратив их в кофейные плантации.
Эта реформа увековечена в названии широкой магистрали, выровненной и заасфальтированной теми самыми аборигенами.
Неподалеку от улицы Монтуфар Армандо попросил:
— Высади меня здесь. Нужно немного подумать. Во сколько встретимся?
Хоакин остановил «шевроле»:
— Позвони домой часов в шесть. Если не застанешь, то на сотовый.
— За травку тысяча песо, — напомнил Армандо, выходя из машины. — Когда сможешь.
Он аккуратно захлопнул дверцу, наклонился к окошку и показал два больших пальца — пожелал Хоакину удачи. Потом повернул на 12-ю улицу — к небоскребам «Джемини-2» (гордость Гватемалы, копии нью-йоркских башен-близнецов), где находилась приемная его старого школьного приятеля, ныне очень влиятельного адвоката. Он вошел в лифт (тот самый, в котором за несколько лет до того президент одной мошеннической компании убил своего непокладистого компаньона), и на него нахлынули воспоминания. Франко Вайина, тот знаменитый адвокат, к которому он шел в пентхаус «Джемини-2» (что бы там ни говорили пуристы, это все-таки не мансарда), был когда-то жуликоватым парнишкой, собиравшим со своих доверчивых товарищей деньги на форму для футбольной команды (никогда не существовавшей) и облагавшим данью маленьких и слабых за то, что защищал их от обидчиков в школьном автобусе. Этот пройдоха за довольно скромное денежное вознаграждение выкупил у испытывавшего материальные затруднения преподавателя варианты годовых экзаменационных работ, а потом с колоссальной выгодой для себя перепродал нерадивым одноклассникам. Ну что еще… К тридцати годам он уже сколотил себе состояньице и пользовался большим авторитетом среди своих друзей-миллионеров. Все они обожали риск, с которым связан любой из способов молниеносного обогащения в такой стране, как Гватемала, — начиная с уклонения от налогов и подкупа чиновников и кончая торговлей детьми и наркотиками. Сейчас он принадлежал к высшим кругам общества, коллекционировал спортивные автомобили, пристрастился к авиации (приобрел в личное пользование небольшой самолет и вертолет) и к хорошеньким девушкам. Дорогие, очень дорогие пристрастия.
У него был просторный, залитый светом кабинет, обстановку которого можно было назвать скорее строгой, чем роскошной. У секретарши (дамы лет пятидесяти, очень серьезной, с прямой спиной и большим чувством собственного достоинства) была такая прическа, которые носили лет тридцать тому назад. Грязную работу местного значения выполняла явно не она.
Франко Вайина с отвращением протянул Армандо бледную и очень ухоженную ручку. При этом он широко улыбнулся:
— Какими судьбами? Рад, страшно рад тебя видеть! Ну рассказывай!
Армандо заметил, что Франко изрядно полысел с тех пор, как они виделись в последний раз, два года назад. Тогда Армандо приходил к нему с маленькой просьбой (речь шла об одном из его служащих, которого задержал лесник, когда он вез несколько срубленных без разрешения деревьев, и который после пары телефонных звонков, сделанных из кабинета Франко Вайины, был благополучно выпущен на свободу). За эту услугу Армандо расплатился сполна: в то время у него была возможность устроить своему другу ведение дел богатейшей кофейной концессии.
Армандо опять показалось, что у адвоката рыбьи глаза.
У Франко Вайины был завидный иммунитет против угрызений совести, совершенно необходимый всякому адвокату, решившему добиться чего-либо в Гватемале. Не зря таких здесь называли «зубастыми».
Франко предложил Армандо сесть в большое кожаное кресло.
— Как жаль, — сказал Армандо, провалившись глубже, чем ожидал, — что ты еще не министр!
— Раз так, то представляю, во что ты вляпался, — сказал Франко и правой рукой разгладил мексиканские усики. — Давай выкладывай.
4
Адвокат снял трубку.
— Позвоните в полицию, — велел он секретарше, — и выясните все что можно о несчастном случае на Лас-Америкас. Да, сегодня, где-то в девять тридцать. Узнайте, что им известно о машине, — номера и прочее. Да, прямо сейчас.
Он повесил трубку и провел рукой по волосам:
— Лысею.
Потом спросил:
— Хочешь мое мнение?
— За этим я и пришел.
— Самое лучшее для тебя — это ехать в Кобан. Сейчас же.
— Но… — у Армандо вдруг мелькнула мысль, что адвокат нарочно дает ему плохой совет.
— Что «но»? Оставь машину там, где она сейчас. Хочешь кофе? Или чего покрепче? А тем временем Альма все для нас выяснит. Мой тебе совет: поезжай домой. Здесь ты рискуешь, а там ты будешь в безопасности.
— А как же Хоакин?
— Он ничего не знает, и с ним ничего не случится. Как ты собирался избавиться от машины?
— Думал бросить где-нибудь.
— Поздно.
В дверь постучала Альма. Адвокат пригласил ее войти. Прямо с порога секретарша начала зачитывать из блокнота сведения, которые ей удалось получить.
У полиции было описание автомобиля и номерные знаки (тут показания свидетелей расходились).
Росалио Кух, содержавший лошадку, арестован за «преступную халатность, повлекшую за собой тяжелые последствия» («хотя ему всего пятнадцать лет», записала в блокноте секретарша), и сейчас его допрашивают в суде для несовершеннолетних.
Родственники пострадавшего мальчика наняли частного детектива для поиска машины, скрывшейся с места происшествия.
— Спасибо, — поблагодарил секретаршу адвокат, и та вышла из кабинета. — Ладно, не психуй. Поезжай в Кобан. Попроси Хоакина мне перезвонить. Или, если хочешь, я сам ему позвоню. Машину найдут быстро.
Мучаясь угрызениями совести из-за того, что втянул друга в неприятную историю, Армандо взял такси и поехал на автобусную станцию.
Такси медленно продвигалось по забитым машинами, раскаленным полуденным солнцем центральным улицам, и на каждом углу его окружали стайки детей: предлагали розы, жвачку, шнурки, вызывались помыть лобовое стекло или просто просили денег.
В любом случае адвокат прав: с Хоакином ничего не случится, думал Армандо. Он сожалел о случившемся. Он искренне сожалел, и пошли бы все к черту!
5
Сильвестре был бельгийским мальчиком, которого судьба забросила в Гватемалу. Он жил в двухэтажном доме в фешенебельном районе Ла-Конча, на юге столицы. Дом был окружен садом, в котором жил пес Бинго — немецкая овчарка. Сильвестре любил кататься верхом и плавать в бассейне клуба «Кабанья»; ненавидел он школу, десятки раз переписывать (в наказание за какой-нибудь проступок) одну и ту же фразу и посещать ортопеда. Если Сильвестре «вел себя хорошо», его приемная мать донья Илеана через день возила его (или чаще отправляла в сопровождении вооруженного человека, который служил у них шофером) на Лас-Америкас кататься на лошадках. Но после того, как на прошлое Рождество ему подарили велосипед, о котором он не просил, верховые прогулки прекратились.
В своем последнем письме волхвам Сильвестре просил, чтобы на Рождество ему подарили лошадь. Скакать на лошади по чахлому леску из молоденьких сосенок или среди старых каучуковых деревьев, воображая себя кочевником, охотником на буйволов или индейцем с Дикого Запада, было его заветной мечтой.
«Я не должен оставлять на улице велосипед…» — в пятидесятый раз писал Сильвестре, пока донья Илеана развлекалась на чьем-то дне рождения. Фразу эту Сильвестре должен был переписать сто раз, иначе завтра, в День Вооруженных сил (а значит, выходной), мама не повезет его кататься на лошадях. Бинго пару раз тявкнул в саду. Звякнула щеколда калитки, ведущей на задний двор, туда, где стирали и гладили белье и куда выходила дверь комнаты служанки Рикарды. «Впустила кого-то», — сделал вывод Сильвестре и продолжил писать: «…велосипед, который купила мне моя добрая мама и деньги на который она зарабатывала в поте лица своего, чтобы подарить мне его на Рождество…»
Покончив с этим наказанием, на другом листе Сильвестре машинально написал некую фразу по-французски, смысла которой не понимал: «Je t’ai racheté et choisi á dessein… Sans que je ne sois souil-lé de la souillure du suspect…»
Он спустился на первый этаж и пробрался в прачечную — пошпионить за служанкой: они ненавидели друг друга.
Он решил спрятаться за гладильной доской, но споткнулся о провод. На пол с грохотом упал утюг. Через секунду в комнату вбежали Рикарда и шофер.
— Сильвестре! — громко сказал шофер, и мальчик подумал, что сейчас его убьют, ведь он слышал, как они сговаривались погубить его отца.
Фаустино Баррондо был ему приемным отцом и, хотя они даже говорили на разных языках, являлся для Сильвестре воплощением доброты и заботы. Правда, Сильвестре давно его не видел. Не случилось ли с ним чего?
— Не понимаю. Не говорю по-испански.
Шофер грубо схватил его за руку.
— И правда! — сказала Рикарда. — Он же французик. Но учится быстро.
Шофер отпустил Сильвестре и повернулся к ней:
— Это я беру на себя.
Сильвестре выбежал из комнаты и поднялся к себе. «Они меня убьют», — подумал он, засыпая.
Ему приснился страшный сон. Он снова был по ту сторону моря. Дом с островерхой крышей. Через дыру в стене комнаты за ним кто-то наблюдает. Он чувствует это и ползет к стене, чтобы его не было видно. «Хорошо бы не просыпаться», — думает Сильвестре сквозь сон. Он не хотел идти в школу, где никто не говорил на его языке и не понимал его. Над ним все смеялись. А теперь его еще и хотели убить.
Мальчика разбудил голос доньи Илеаны.
Солнце пробивалось сквозь жалюзи, и он понял, что уже поздно. А еще вспомнил, что ему не нужно идти в школу, потому что сегодня праздник, и что накануне он выполнил задание, а потому донья Илеана должна будет выполнить свое обещание и отвезти его на Лас-Америкас кататься на лошадках.
Было слышно, как в небе над столицей гудят самолеты и вертолеты.
— Что это за шум? — спросил мальчик.
— Самолеты, Сильвестре.
Раздался пушечный выстрел.
— А это что?
— Пушки, — ответила донья Илеана.
«Война», — подумал Сильвестре, подставляя спину крохотным водяным пулям, которыми стрелял душ. Он должен был отомстить за смерть своего настоящего отца, того, что остался по другую сторону моря. Отца, которого он не знал. Враги, говорившие на чужом языке, захватили его в плен. Они хотели вырвать у него тайну. Но ничего не добились. Потому что отец и сам, думал мальчик, намыливаясь с ног до головы, не знал, что это за тайна.
— Сильвестре, поторопись, — послышался голос доньи Илеаны, — я опаздываю на работу!
Шофер, его враг, завел мотор.
— Сильвестре, ради бога, идем! — крикнула донья Илеана.
В небе над Лас-Америкас истребители, оставляя белый след, выделывали петли, бочки и штопоры.
Они припарковали машину возле площади Сан-Мартин, и шофер пошел провожать Сильвестре: нужно занять очередь, желающих покататься на лошадках слишком много. Донья Илеана осталась в машине — слушала музыку и разговаривала по сотовому.
Шофер был опасным врагом. Да и все здесь на самом-то деле были врагами. Нужно уничтожить их всех, думал Сильвестре. Если останется хоть один, он не сможет чувствовать себя спокойно.
Как и всегда, Сильвестре выбрал свою любимую пегую лошадку. Взяв в руки поводья, привстав в стременах и наклонясь вперед, он хлестнул ее по крупу и пустил в галоп.
Скакавший рядом с ним мальчик, который отвечал за лошадь, вдруг закрыл лицо руками, а у Сильвестре кровь забурлила от удовольствия, когда он представил, как плетка прошлась по еще одному вражескому лицу.
Видишь мальчишку, что катит впереди тебя на мотоцикле? Уничтожь его! Сними с него скальп. Для твоей коллекции. Смотри, вон еще один! Удирает на лошади. Но с Пегой ему не равняться. Вот ты его и догнал. А ну врежь ему!
— Мама! — вопил мальчишка, заливаясь слезами. — Вон тот, на пятнистой лошади, меня ударил.
Сильвестре даже не обернулся. Сейчас еще и ружье достану! Готово. Целься в затылок тому толстяку на велосипеде. Молодец!
А вот и еще один. Мальчишка с улицы. Еще один скальп. Да ты его знаешь — это Губка. Его никто не любит. Ладно, не трогай его.
Пегая лошадь резко повернула. Из-за каучукового дерева вышел человек. Разрыв, вспышка (ракета? пуля?). Визг тормозов. Рев клаксона. Бум!
6
Семейный обед. Гватемальская семья, богатство которой изрядно полито потом (без пары капель крови тоже не обошлось, но это в далеком прошлом).
Теперь семья живет не преступлениями, а за счет ренты.
Обеды в доме Элены, на которые собирались три поколения семьи Касасола, проходили шумно и сопровождались обильными возлияниями. Голоса звучали все громче и громче и в конце застолья перерастали в страшный гвалт — в безудержное веселье или жестокую ссору, в зависимости от настроения собравшихся или от состояния дел.
На этих собраниях отец Элены, дон Грегорио, любил подшутить над своей женой, доньей Ритой, или над кем-нибудь из гостей — иногда просто от скуки, а иногда в отместку за какие-нибудь давно забытые грехи. «Гватемальцы — продукт смешения двух (или трех) наций, пороки которых соединились, дабы покончить с добродетелями каждой из них», — говорил он, если хотел поддеть донью Риту. Или: «Женщина, которая пьет и курит, всегда готова улечься в постель», — изрекал он, если его мишенью была Инес — любительница покурить и выпить, незамужняя мать двоих детей от разных отцов. Но сегодня он ополчился на Элену, которая заявила, что не понимает, зачем в Гватемале праздновать день этих кровавых и преступных вооруженных сил. Она полагала, что история гватемальской армии не дает оснований для гордости, а может вызывать лишь острое чувство стыда. И почему бы тогда не отмечать День повстанца?
— Тут нужно учитывать, — заметил дон Грегорио, — что народ прежде всего хочет знать, где он находится. А находится он под сапогом, и, судя по всему, ему там совсем неплохо. Успел привыкнуть.
Элена — самая младшая из потомков того искателя приключений, который четыре века назад оставил родную Испанию и переселился в Америку, — выпрямилась, собираясь возразить. Она была журналисткой (единственной журналисткой в этой огромной и довольно влиятельной семье) — воплощением того самого прогресса, в который отказывались верить ее предки.
— Сейчас все меняется, — заявила она.
— Безусловно, — иронично улыбнулся дон Грегорио. — И все благодаря твоим друзьям-журналистам.
Перед подачей десерта дон Грегорио, как обычно, включил телевизор, и все на некоторое время притихли, чтобы посмотреть новости «от конкурентов», как говорил дон Грегорио с тех пор, как его младшая дочь начала работать в газете. Элена сказала, что ей претит обстоятельность, с которой в телевизионных выпусках новостей рассказывается о строительстве при тюрьме нового блока смертельных инъекций. А Инес после репортажа о сбитом тем утром на Лас-Америкас ребенке удивилась, что водитель, совершивший наезд, до сих пор не схвачен. Дон Грегорио заметил, что Инес, конечно, права, но что, возможно, водитель скрылся потому, что остановиться на месте происшествия в праздничный день, когда улицы полны народа, — значит обречь себя на суд Линча. На донью Риту новость произвела сильное впечатление. Пострадавший мальчик, Сильвестре Баррондо, находился в военном госпитале и не приходил в сознание.
— Странно, но это имя мне знакомо, — сказала донья Рита, глядя на Хоакина поверх вазочки с десертом. — Это не твой одноклассник, Эдуардо? — обратилась она затем к одному из своих внуков, но тот, не переставая жевать и не поднимая глаз, помотал головой.
Сеньор Касасола принялся расспрашивать Хоакина о его университетских (на самом деле несуществующих) делах.
— Оставь его в покое! — заступилась за него Элена. — Мирно же обедали, зачем опять начинаешь?
— И то верно, — согласился ее отец. — Пусть живет как хочет.
На этот раз он даже пощадил своего племянника и не стал рисовать перед ним ужасные картины того, к чему приведут его дурные привычки, сомнительные дела и плохая компания, странные идеи, которые он исповедует, непобедимая лень и полное отсутствие интереса к семейному бизнесу, а перевел разговор на другую тему — заговорил о предстоящем дне рождения доньи Риты, так что семейство Касасола дружно принялось обсуждать меню, спорить о том, каких музыкантов нанять, и решать, кто из родственников достоин приглашения на торжество, а кто нет.
Потом Элена спросила:
— Папа, а как тебе новая массажистка — та, которую я рекомендовала?
— Прекрасная. Но твоя мама немного ревнует.
— Все выдумывает, — обиделась донья Рита.
— Как бы то ни было, — сказал сеньор Касасола, — она (и он сделал неприличный жест) просто чудо.
— Папа! — воскликнула Инес. — Здесь же дети!
— А дети именно так и делаются. И нечего шум поднимать. Мы живем в новое время, — он саркастически усмехнулся, — скоро двухтысячный.
— Не позволяйте ему больше пить, — вполголоса посоветовал Хоакин, — ему будет плохо.
— Ты прав, — согласилась Элена. — И, пожалуйста, давайте сменим тему!
— Твоя кузина слишком быстро водит, — обратился тогда дон Грегорио к Хоакину. — Мы знаем, что, если хочешь ухватить новость за хвост, нужно почти летать, но все же… Я бы предпочел, чтобы она ездила с шофером.
Элена засмеялась. Ее «Скай Ларк», сказала она, не летает и даже не бегает. Он ползает. Хоакин вышел из-за стола, чтобы позвонить Армандо. Набрал номер его сотового, но Армандо не ответил. «Абонент временно недоступен…»
По дороге домой Хоакин заехал в лавку и, памятуя о своем кобанском госте, закупил двойной запас продуктов и бутылку рома.
7
— Наверху в вестибюле вас ждет какой-то сеньор, — сообщил ему охранник подземного гаража.
Хоакин почувствовал легкий укол страха.
— Он сказал, что ему нужно?
— Хочет поговорить про машину, — охранник кивнул в сторону «дискавери». — Вроде она продается. Я ему объяснил, что она не ваша. Он обещал немного подождать. Думаю, еще не ушел.
— А тот, из Кобана, не возвращался?
— Кажется, нет.
Хоакин оставил свою машину возле «дискавери» и поднялся на лифте на свой этаж. Открыв дверь квартиры, он почувствовал запах марихуаны, не выветрившийся с утра.
Раздался сигнал домофона. Прежде чем ответить, он подошел к письменному столу. На автоответчике было четыре сообщения. Он прослушал их под аккомпанемент непрекращающихся звонков домофона. Сначала было сообщение Армандо, который звонил около полудня, по всей видимости из Кобана. («Хорошенькая шутка», — с раздражением подумал Хоакин.) Потом звонок друга из Мадрида. Снова Армандо — мрачный, словно погасший голос. Ему срочно нужно было поговорить с Хоакином, объясниться. Не может ли Хоакин немедленно позвонить ему в Кобан, в офис? Он весь день будет ждать звонка. Потом звонила Элена: она уже в редакции, сегодня сможет поужинать с ним, а потом хочет пойти на день рождения коллеги, в какой-то бар в центре.
Не зная, что предпринять, Хоакин снял трубку домофона.
— Добрый вечер, дон Хоакин. Тут один сеньор желает с вами поговорить. Он хочет купить «дискавери», который стоит в вашем гараже.
— Скажите ему, пожалуйста, что это не моя машина и что она не продается.
Консьерж передал сказанное, а потом снова обратился к нему:
— Сеньор спрашивает, нельзя ли подняться к вам на минуту, чтобы поговорить.
— Скажите, что прошу меня извинить, но я спешу по делам.
— Он говорит, что это очень срочно, займет только минуту.
— Скажите, что я прошу меня извинить.
Хоакин повесил трубку, не отрывая взгляда от аппарата. Он был уверен, что сейчас снова раздастся звонок. И звонок раздался.
Он стоял у окна и смотрел на скопившиеся на горизонте нагромождения облаков. Он пытался привести мысли в порядок. Вывод был ясен: «Надо сматываться».
Под кучей недочитанных книг на письменном столе он раскопал электронный будильник: еще не было трех.
Он решил позвонить Элене с улицы, на сотовый. Сейчас у нее встреча с приятельницами из теннисного клуба. Увидимся вечером? Сможешь подъехать часов в шесть к кинотеатру «Мэджик Плейс»?
Он решил исчезнуть из дома дня на два-три, а потому бросил в чемоданчик пару смен белья и несессер. Он как раз собирался спрятать привезенную ему из Кобана траву в сливной бачок, когда зазвонил телефон. Хоакин не хотел брать трубку, но, когда включился автоответчик, заговорил Армандо:
— Все будет хорошо. Слушай внимательно: «дискавери» записан не на мое имя, а на одного из моих служащих, надежного человека. Педро Рамиреса. Понятно? Так что в документах я не засвечен. Со страховкой проблем нет, это тоже очень важно. Я уже говорил с адвокатом. Франко Вайиной. ОК? Он нам поможет. Это он дал мне совет насчет Педро, чтобы избежать волокиты и неприятностей. Педро неплохо заработает на этой истории. Версия такая: Педро взял «дискавери» сегодня утром. Я об этом не знал, а потому подумал, что машину украли, и заявил в полицию. Педро совершил наезд, испугался и оставил машину в твоем гараже, о котором знал от меня. Как тебе? А ты к этому делу никакого отношения не имеешь. Слушай, если хочешь, приезжай сюда, будем скрываться вместе. В Кобане тебя никто не арестует.
— Сукин сын! — возмутился Хоакин. — Что ты делаешь в Кобане? Тут внизу сыщик. Докопался-таки, что машина здесь. Ему будто сказали, что она продается, и он пришел ее купить. Гад ты после этого. И что мне теперь делать?
— Успокойся, все под контролем. Скажи ему, что знать ничего не знаешь. Запиши телефон Франко — пригодится. Он сказал, чтобы ты звонил, если потребуется.
Хоакин повесил трубку, закрыл чемоданчик и направился к двери.
8
Он не столько испугался, сколько удивился, когда, выйдя, увидел на площадке маленького, тощего и на редкость безобразного человечка в черной рубашке и линялых джинсах. Сначала тот показался ему просто отвратительным, но потом Хоакин вдруг проникся к незнакомцу странной нежностью. Огромные уши, глаза навыкате, неровные желтые зубы — все это, как ни странно, создавало образ, который можно было назвать даже «гармоничным».
— Добрый день, дон Хоакин, — вежливо поздоровался человечек. — Эмилио Растелли. Полагаю, вам известна причина моего визита.
У него был металлический, хорошо поставленный голос.
— Вы меня с кем-то путаете.
— Охранники мне уже объяснили, что «дискавери» не ваш и что вы с утра не выходили из дома. Надеюсь, вы простите мою настойчивость, но мне необходимо выяснить некоторые детали, что позволит избежать неприятностей. Понимаете?
— Совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — Хоакин нажал кнопку вызова лифта.
Растелли прижал к впалой груди кривую ручку, несколько раз втянул носом воздух, нервно сжимая и разжимая пальцы, и указал в сторону открытой двери квартиры Хоакина:
— Неплохо пахнет!
Растелли улыбался, и Хоакин не сразу понял, что тот имеет в виду, но через секунду похолодел: даже здесь, на лестничной клетке, чувствовался легкий запах марихуаны.
— Совсем неплохо! — продолжал улыбаться Растелли.
Хоакин, чтобы скрыть замешательство, отвернулся к окну: с этим Растелли нужно держать ухо востро. Вдалеке, в маленькой деревушке по ту сторону огромного оврага, виднелась крохотная евангелистская церковь, выкрашенная в изумрудно-зеленый цвет и увенчанная большим белым крестом.
— Прекрасный вид! — заметил Растелли. — Взгляните на эти облака. Вас самолеты не беспокоят?
— Я их не слышу.
— Вам повезло.
Огромная гряда облаков быстро приближалась со стороны моря, и тень их накрывала горы, закрашивая черной краской все оттенки зеленого цвета. Со стороны ущелий всюду виднелись свалки и поднимались струйки дыма из дровяных печей крестьянских лачуг.
Растелли отвел взгляд от окна и посмотрел Хоакину прямо в глаза:
— Вам известно, дон Хоакин, что голубой «дискавери», который стоит в вашем гараже, объявлен в розыск? Да-да, я вам верю. Вы впервые об этом слышите.
— Должно быть, это какая-то ошибка, — только и нашелся Хоакин. — Я знаком с владельцем этой машины.
— И это мне известно. Ваш друг из Кобана. Мне сказали охранники. И где же он сейчас?
— Точно не знаю. Я не хотел бы продолжать этот разговор.