— Думаю, я буду себя там неловко чувствовать. Я считаюсь чем-то вроде пацифиста и радикального реформатора.

— Еще мы знаем дату и время! — ликующе воскликнула Скотти.

— Но консервативного радикального реформатора, — напомнил Ральф.

— Да, если они не изменились, — кивнул Хауэлл. — Поэтому я и рассказал все Бо. Мне не хотелось, чтобы он разнервничался и передоговорился. И все же ты не спускай глаз с телетайпа, о’кей?

— Абсолютно верно.

— Разумеется. Я хочу съездить в аэропорт и взглянуть на взлетную полосу.

— Представь, какая была бы благодать иметь тебя в министерстве обороны.

На Голда нашло вдохновение.

— Ни в коем случае! Ты и близко не должна подходить к аэропорту. Мы не знаем, кто сообщники Бо. Вполне может быть, что за аэропортом заранее установлена слежка. Остается только надеяться, что и меня там не засекли.

— Как насчет министра обороны?

Скотти кивнула.

— Неплохо, Брюс. В особенности для пацифиста.

— Я понимаю. Как ты считаешь, у нас уже достаточно материала, чтобы отправиться в Бюро расследований штата Джорджия или даже в ФБР?

— Но я пацифист только в мирные времена.

— Пожалуй, да, но, по-моему, нам лучше пока воздержаться.

— Мы это запишем, — Ральф сделал добавление к своему списку. — Потом есть еще директора ФБР и ЦРУ.

— Это еще почему? Нам же нужно устроить ночью на летном поле засаду. Мне вовсе не улыбается самой арестовывать Бо; ты правильно говоришь, мы не знаем, сколько у него сообщников.

— А мне нужно будет носить пистолет?

Ральф не был в этом уверен и потому сделал себе еще одну пометку для памяти.

— Не волнуйся, мы этого делать не станем. Но звонить сейчас в Бюро расследований тоже не надо. Бо узнает о расписании полетов из телетайпных сообщений. Они могут поступать из любого штата, округа, места или… из офиса ФБР. Если мы обратимся сейчас к властям, наше сообщение могут перехватить. И если полет будет отменен, то что останется в нашем распоряжении?

— Это все неплохие места, Брюс. Человек с твоим умением ориентироваться в обстановке, вероятно, сможет проталкивать свое имя в газеты не реже государственного секретаря.

— Только фальшивый паспорт. Больше ничего.

— А как насчет государственного секретаря?

— Верно. Поэтому я думаю, самое разумное — это приехать в назначенную ночь на аэродром и раздобыть вещественные доказательства наших обвинений. Если нам удастся представить доказательства и, может быть, определить, какую роль играет во всем этом Бо, тогда властям придется пошевелиться. И уж газета, наверняка, поднимет шум.

— Неплохая мысль, — сказал Ральф.

— О, да! — восторженно воскликнула Скотти. — Они подпрыгнут до потолка, когда я принесу им такой материал.

— Мне там придется что-нибудь делать?

— Если ты хочешь, чтобы они подпрыгнули до потолка, нужно принести им фотографии. У тебя есть фотоаппарат?

— Абсолютно ничего, — ответил Ральф; казалось, его удивила даже сама мысль об этом. — В правительстве, Брюс, опыт не в счет, а знания не играют роли. Если и можно что использовать из прошлых уроков, так это единственный: хватай то, что тебе нравится, когда подворачивается случай.

— Да, «Никон» с пятью объективами.

Голд расстроено спросил:

— А хорошо ли это для общества?

— Хорошо. Я попросил одного знакомого, и он уже выслал нам очень чувствительную фотопленку, полдюжины штук. Мы сможем запечатлеть их физиономии и опознавательные знаки самолета. И все это только при свете звезд! — Хауэлл притянул Скотти к себе и заглянул в глаза. — Послушай, Скотти, нам осталось подождать несколько дней. Старайся не особенно высовываться в конторе, о’кей? Если операция сорвется, то непременно кто-нибудь пострадает, и скорее всего, это будем мы.

— Для общества все плохо, Брюс. Я думал, ты это знаешь. Ты намекнул на это в своей последней работе. А теперь, Брюс, — смущенно продолжал Ральф, — я должен быть откровенным. Может быть, тебе придется обзавестись женой получше.

— Я буду сидеть тихо, обещаю, — сказала Скотти.

— Чем Белл? — Настроение у Голда поднялось.

— И мне нужен револьвер. Сейчас.

— Извини. — Ральф говорил официальным тоном. — Белл подошла бы для сельского хозяйства или вопросов занятости. Но что касается государственного секретаря или министра обороны…

Скотти отпрянула.

— Мы с Белл уже не близки, — доверительно сказал Голд.

— Но я не знаю…

— Рад это слышать, — сказал Ральф. — На сей раз попробуй кого-нибудь повыше. Ты ведь знаешь, что ты низенький. Высокая жена добавила бы тебе весу.

— Послушай, с Бо шутки плохи. С этим револьвером ты только влипнешь в историю.

Скотти опустила глаза и немного подумала.

— А я не буду казаться еще ниже, если у меня будет высокая жена? — спросил Голд.

— Черт! Ладно, так и быть, — наконец пробормотала она, подошла к сумочке и выудила из нее маленький револьвер.

— Нет, — сказал Ральф. — Ты ее будешь делать выше. А это добавит тебе весу, отчего она будет казаться ниже. Андреа Коновер идеально подошла бы для этого.

Хауэлл разрядил его и положил патроны в ящик письменного стола. На душе стало полегче, но ведь оставалось только три дня, и Хауэлл чувствовал, что если за это время не разгадать тайну О’Койненов, ему больше никогда не представится такой возможности. А тем временем столько всего нужно было сделать!

— Я ее увижу сегодня. А ее роста достаточно?

— О, вполне. А ее отец — дипломат на излете карьеры. Он купается в деньгах и у него наилучшие связи. Сделай ей предложение.

Глава 30

— Сегодня? — Голд сконфуженно рассмеялся. — Я не видел ее семь лет.

Бо вышел из конторы и медленно поехал по городу. Когда Джон Хауэлл выложил ему все начистоту насчет Скотти, шериф вздохнул с облегчением, но теперь ему почему-то было не по себе. Он читал детективные материалы Хауэлла, его книгу, понимая, что перед ним умный и цепкий репортер, и остерегался Хауэлла. Утверждение, что Скотти — начинающая, совсем неопытная журналистка, звучало правдоподобно, и Бо перестал ее бояться, но с Хауэллом дело обстояло иначе. Бо был встревожен.

— Ну и что? — ответный смешок Ральфа прозвучал одобряюще. — Ты всегда можешь получить развод. Андреа занимает важный пост в Комиссии, контролирующей расходы правительства. Из-за нее мы больше не можем звонить по личным делам. Знаешь, Брюс, — Голд поднялся вслед Ральфом, — сейчас у нас начались наши золотые денечки — мы вступили в возраст, который нравится всем женщинам от шестнадцати до шестидесяти пяти. Надеюсь, ты не упускаешь возможностей. Многие из женщин падки на твой тип.

В Швейцарии у него хранился миллион долларов, и ему не было смысла рисковать из-за каких-то восьмидесяти тысяч, если он хотел остаться в Америке. Бо был жаден, но не глуп. В мозгу его звучал тревожный звоночек, и, толком не понимая, о чем его предупреждают, Бо все же решил прислушаться.

— Мой тип? — Все эйфорические потоки в жилах Голда мгновенно застыли.

Он подъехал к автостоянке возле продуктового магазина Минни Уилсон за несколько минут до условленного срока и немного посидел в машине. Когда же осталось всего полминуты, вылез из автомобиля, подошел к телефону-автомату, установленному на стоянке, набрал номер, опустил в автомат пару монет и чуть-чуть подождал. Трубку сняли, не дождавшись конца первого гудка.

— Да, — сказал Ральф.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мой тип»? — спросил Голд Ральфа.

— Все в порядке, я получил ваше сообщение.

— Тот тип, к которому ты принадлежишь, Брюс. А что?

— У нас проблемы. Все отменяется.

— В отличие от каких других типов, Ральф?

— Какие проблемы?

— От тех, к которым ты не принадлежишь, Брюс. А почему ты спрашиваешь?

— Тут рыщет репортер, — Бо не счел нужным упомянуть, что репортер больше трех месяцев проработал в его конторе. — Вероятно, пошли слухи.

— Да так, — сказал Голд, а потом решил с головой нырнуть в эту мутную лужу. — Либерман думает, что ты антисемит.

— Он знает что, где и когда?

Ральф был поражен.

— Нет, но…

— Никаких «но». Мы уже начали действовать.

— Я? — Голос его звучал обиженно и удивленно. — Брюс, я бы чувствовал себя ужасно, если бы думал, что когда-то сказал или сделал что-нибудь, отчего у тебя могло сложиться такое впечатление.

Бо покрылся испариной.

— Я тут решаю, действовать или не действовать! Все отменяется!

Ральф говорил искренне, и Голд почувствовал раскаяние.

— Знаете, что я вам скажу, Скалли? Эту перевозку налаживали почти год. Все это время товар хранился в джунглях. Количества, которые мы перевозили в последние годы на маленьких самолетиках, ничтожны по сравнению с этим. На организацию этого маршрута ушла уйма времени и куча денег, и люди, вложившие деньги, ожидают большой прибыли. Как по-вашему, почему вы получаете восемьдесят?

— Но послушайте…

— Ты ничего такого не говорил и не делал, Ральф. Извини, что я поднял эту тему.

— Наш самолет третий по счету, было решено использовать три самолета для того, чтобы сбить со следа ищеек ФБР. У нас жесткий график: нужно вовремя забрать груз и вовремя доставить его на место. Мой самолет уже вылетел сегодня утром, завтра он заберет товар и привезет его, когда вы сказали. Если у вас там есть трудности, преодолейте их. Вы меня поняли? И послушайтесь дружеского совета. Вы прислали подтверждение неделю назад. Все пришло в движение. Если товар не будет доставлен и распространен вовремя, как вы обещали, вы будете единственным виновником. Люди, с которыми вы имеете дело, не дадут вам прожить и часа. Вы думаете, там на вас нет управы? Да вас там наверняка достанут! Значит так: или самолет приземляется, выгружает товар и улетает по расписанию, или вас убьют. На месте. Ясно?

— Спасибо, Брюс. — Ральф успокоился, и его красивое лицо засветилось милой улыбкой. — Слушай, я же списывал у тебя работы в Колумбии. Благодаря тебе я закончил курс. Но я и правда считал Либермана не очень-то приятным человеком.

Подмышки Бо взмокли от пота, липкие струйки текли по телу.

— И ты был прав, — рассмеялся Голд. — Я ведь знаю его всю жизнь.

— Да, пожалуй.

— Никаких «пожалуй»! Мы действуем, как и договорились, да?

Напряжение спало. Ральф сказал:

— Да. О’кей.

— Скажите: «Договорились».

— Дай-ка я отнесу эти заметки Пылинке, пусть она их перепечатает. Мы сегодня прошлись по многим вопросам, верно?

— Договорились.

— Ладно, я так и передам.

Голд не был в этом уверен, но еще никогда в жизни он не испытывал такого оптимизма относительно своего будущего. Он выглянул из окна, бросил взгляд на официальный Вашингтон и на небо. Сквозь застекленную дверь открывалась перспектива служебных помещений, представлявшая собой чисто пасторальную картинку: ряды сборных столов мирно дремавших под рассеянным светом немигающих ртутных ламп, перегородки из прозрачного стекла высотой до плеча, кабинеты не менее фешенебельные, чем у Ральфа, и фантастически согласованное движение работающих людей, которые были совершенно и во всем безупречны. Все женщины были загоревшими и шикарными — ни у одной не было лишнего веса, на мужчинах были пиджаки и галстуки, а на всех брюках непременно присутствовали стрелочки. Если в этом райском саду в каком-то яблочке и сидел червячок, то он ускользнул от циничного взгляда Голда, который всюду умел разглядеть грязь и первые признаки разложения. Голд мог взглянуть на грейпфрут и сказать, зрелый он или нет.

И связь прервалась.

Бо повесил трубку и прислонился лбом к холодному стеклу телефонной будки. Ему и в голову не приходило, что здесь у них могут быть свои люди. Может, конечно, это блеф, а может, и нет. Если то, что связной сказал о грузе, соответствует действительности, то держать здесь своего человека вполне логично. Он бы и сам так поступил, если бы стоял во главе этого дела… Бо несколько раз глубоко вздохнул и решил: будь, что будет. Но нужно позаботиться о том, чтобы все прошло гладко.

— Тебе здесь понравится, да? — сказал Ральф, читая его мысли.

Бо снова сел в машину. Однако, выруливая на проезжую часть, вдруг заметил нечто, привлекшее его внимание. Всего в сотне ярдов, на кладбище, расположенном на вершине небольшого холма, стояло двое мужчин. Один на четвереньках подстригал кустики, другой наблюдал за работой. Бо поставил машину на ручной тормоз и достал из «бардачка» бинокль.

— Здесь всегда так?

— О, да, — уверил его Ральф. — Здесь всегда так, если только не иначе.

За могилами семейства Скалли ухаживал Бенни Поуп, рабочий с бензоколонки. А расплачивался с ним, достав деньги из кармана, Энда Маколиф.

Голду удалось произнести без сарказма:

Бо подождал, пока Маколиф вернулся к машине и поехал в город. Тогда Бо тоже завел мотор и двинулся вслед за ним. Адвокат остановился возле своей конторы, бросил несколько монет в автомат на стоянке и пошел по улице, направляясь в кафе Бубы. Бо поставил свою машину и пошел за ним.

— А как здесь, когда иначе?

— Как дела, Мак? — спросил Бо, садясь напротив юриста.

— Как иначе, Брюс?

— Неплохо, Бо.

— Не так, как сейчас.

Бо заказал кофе и размешал сахар.

— По-другому.

— Как по-другому, Ральф?

— Мак, — произнес он, глядя в окно, — я тут как-то был на старом кладбище… впервые за долгое время… и заметил, что могилы моих родных ухожены, там даже были свежие цветы. Я очень удивился, потому что сам я никогда ничего такого не делал, а все мои родственники умерли и лежат на этом кладбище.

— По-разному, Брюс, если только есть какая-то разница, а если нет, то всегда так.

Бо сделал паузу, чтобы последить за реакцией адвоката. Но никакой реакции не было. Маколиф уставился в стол и молча пил кофе.

— Ральф, — вынужден был спросить Голд, — а здесь не смеются или не улыбаются, когда ты говоришь так?

Бо продолжал:

— Как «так», Брюс?

— По-моему, ты смягчаешь каждое свое утверждение или противоречишь ему.

— Особенно я удивился потому, что все остальные могилы, в том числе и твоих родственников, совсем неухоженные и заросшие. Однако буквально пару минут назад я видел тебя там: ты платил Бенни Поупу за то, что он приводил в порядок могилы моих родных. Нет, ты не думай, я, конечно, ценю твою заботу, но мне любопытно, почему ты так печешься о моих родственниках, а о своих такой заботы не проявляешь?

Маколиф отхлебнул глоток кофе и поставил чашку на стол.

— Правда? — Ральф напряженно задумался. — Может быть, я и правда временами говорю оксюморонами[54]. Я думаю, здесь все так говорят. Может быть мы все оксюморонны. Я действительно как-то раз на одном высоком заседании сказал кое-что, отчего все засмеялись. Я тогда сказал: «Давайте построим парочку лагерей». И все рассмеялись. Я до сих пор не могу понять, почему. Я ведь говорил серьезно.

— Извини, Бо, но я не могу тебе объяснить.

— Ну, мне, пожалуй, пора, — сказал Голд.

Бо изумленно уставился на юриста.

— Но почему?

— К сожалению, да. Я бы от всего отказался ради ланча с тобой, Брюс, но не могу упустить возможности поесть в одиночестве. Жаль, что ты не можешь остаться на уик-энд, хотя я и не знаю, что́ это могло бы изменить. Альма с удовольствием пригласила бы тебя посмотреть на ее террариум, но Элли расстроится.

Маколиф положил полдоллара на столик и поднялся с места.

— За кофе я расплатился, Бо, а вот о кладбище говорить не могу. Пожалуйста, не допытывайся.

— Альма?

Он повернулся к Бо спиной и вышел из заведения Бубы.

— Моя жена.

Бо откинулся на спинку стула и молча смотрел вслед адвокату. Он пил кофе примерно час и все думал, думал… и наконец кое-что сообразил… то была лишь мимолетная мысль, не более того… Но чем больше он размышлял на эту тему, тем разумнее казалась Бо его догадка: картина складывалась очень даже стройная, и в результате шериф решил, что если все действительно так, как он предполагает, то у него появляется новое основание крепко держаться за Сазерлендский округ. И черт с ней, со Швейцарией!

Развязка близилась, Бо это чувствовал. Но в трудную минуту Бо Скалли может за себя постоять! Он давным-давно — еще в Корее, да и потом тоже — убедился, что его инстинкт самосохранения очень силен, и не сомневался, что в нужный момент сделает все необходимое, чтобы выжить. И не важно, кто при этом пострадает! Это и раньше не имело значения, хотя потом ему порой снились страшные сны, и сейчас тоже неважно. Он сделает все, что потребуется.

— А что случилось с Келли?



— Ты, наверно, имеешь в виду Элли.

Энда Маколиф зашел в свою контору, повесил плащ и тяжело плюхнулся на новый диван. Он не переставал недоумевать, как его угораздило вляпаться в эту историю… Энда встал, открыл новый сейф, вынул папку и снова прочитал бумагу. Он не желал ничего об этом знать! Если бы у него возникло хоть малейшее подозрение насчет того, что случилось бог знает сколько лет назад, он никогда бы не стал связываться, но теперь он знал почти все, а подозревал еще больше. Энда долго смотрел на конверт, лежавший в сейфе. На нем стояла подпись Бо, выступившего в роли свидетеля. Энда с трудом удержался от того, чтобы разорвать конверт и прочитать вложенные в него бумаги.

Он знал, что Хауэлл тоже напал на след. Отец Гарри рассказал Энде о своем приходе к Хауэллу и о вопросах, которые задавал журналист. Маколиф прочел старику нотацию и надеялся, что теперь отец Гарри не будет попусту молоть языком. А главное, ведь это он, Энда, первым заронил подозрение в душу Хауэлла. Какую же он сморозил глупость, сколько вреда причинил!.. Но он тогда ничего не знал… Ему хотелось лишь досадить Эрику Сазерленду, пощекотать ему нервишки. Если бы он знал!.. Если бы Сазерленд раньше открыл ему правду!

— Да.

Энда чувствовал, что обратно в бутылку, джина уже не загнать. Но вдруг можно хоть немного уменьшить нанесенный вред? Маколиф полагал, что больше ничего поделать нельзя.

— Она стала на год старше, Брюс. И потом этот тонкий шрам от кесарева сечения. Она не хотела бы, чтобы мы с Альмой появлялись вместе до тех пор, пока не станет известно о нашем разводе. — Тут Ральф обратился к блондинке за дверями кабинета:

Глава 31

— Пылинка, скажи, пожалуйста, Соринке и Песчинке, что я сам провожу доктора Голда до лифта. Пусть Кристи зайдет ко мне в кабинет. Скажи ей, что я возбужден.

Хауэлл страшно нервничал. Уже наступило девятое число, и на следующее утро в половине четвертого должен был прибыть самолет Бо Скалли, а ничего еще не было готово. Как жаль, что у него в запасе нет нескольких дней, а лучше недели! Тогда бы все было в порядке. А так… проклятую пленку до сих пор не удалось получить. Без нее же Скотти не могла сделать фотографии, а воспользоваться вспышкой в такой ситуации было нельзя. Хауэлл уже дважды звонил в Атланту, и приятель оба раза уверял его, что посылка вот-вот придет.

— Непременно, дорогой. Пока, милый.

Но еще больше беспокоило Хауэлла то, что он ни на шаг не продвинулся на пути к разгадке тайны О’Койненов. Он надеялся, что это будет как-то связано с уликами, которые соберет Скотти, но ничего подобного не случилось. Хауэлл чувствовал, что он проигрывает.

И нужно-то было узнать всего пару вещей, но он не понимал, как это можно выяснить. Хауэлл отправился повидать священника, отца Гарри, но, выпив бутылку хорошего ирландского виски, старик совершенно замкнулся. Он вообще не пожелал говорить об О’Койненах! Хауэлл решил, что кто-то велел старику держать язык за зубами.

— Кто такая Кристи? — спросил Голд.

В ящике лежало почтовое извещение. Наконец-то можно будет получить пленку… но вообще-то лентяй-почтальон мог бы и принести бандероль. За доставку ведь уплачено… И все же Хауэлл не особенно разозлился из-за того, что придется съездить в город: он слишком нервничал и работать не мог. В ящике он обнаружил еще и письмо, присланное из Атланты: конверт был фирменный, с надписью «Нью-Йорк Таймс», адрес написан от руки, а в левом верхнем углу стояло имя «Аллен». Надо же, бывший босс…

— Это та, хорошенькая. По-моему, ты ее не видел.

«Писать не по делу, а просто так — не в его обычае», — подумал Хауэлл и разорвал конверт.

«Дорогой Джон! — говорилось в письме. — Я совсем не знаю, чем ты занимаешься. Через месяц открывается вакансия в Найроби. Тебя это не заинтересует?» Никаких заключительных слов не было, а просто стояла подпись: «Боб».

— А зачем эта херня с доктором Голдом?

Хауэлл скомкал письмо и швырнул как можно дальше. Найроби! Это была давняя шутка: в Найроби Хауэллу меньше всего хотелось бы работать. Считалось, что он всегда может вернуться в «Таймс». Но этот ублюдок Аллен хотел сказать своим письмом, что если Хауэлл захочет вернуться, ему придется приползти на брюхе. На такое письмо даже не стоило отвечать. Ишь, размечтался, садист! Да, только этого еще не хватало… словно и без Аллена сейчас мало неприятностей…

Ральф понизил голос.

Машина не пожелала заводиться. Хауэлл долго упорствовал, но в конце концов вынужден был признать, что у него кончился бензин. Он несколько раз молча стукнул по рулю, а потом позвонил на бензозаправку Эда Паркера. Эд пообещал прислать немного горючего.

— Это производит хорошее впечатление. Все знают, что профессора, в отличие от докторов, мало зарабатывают. Ууух-ты — какая пошла. Ты видел эту хорошенькую попку? Брюс, передай от меня привет Андреа. Она тебе может показаться немного застенчивой, но на самом деле она просто золото. Эй было так непросто: расти единственным ребенком Пью Биддла Коновера со всеми его деньгами и лошадьми. Они ездят на них верхом. — Последнее Ральф произнес так, будто говорил о какой-то пошловатой и нездоровой привычке. — Да, и передай мой привет Белл. Как детишки?

Через несколько минут в грузовичке Эда Паркера приехал Бенни Поуп и вытащил из багажника пятигаллоновую канистру.

Он ухмыльнулся, поглядев на Хауэлла.

— Отлично. Одна еще дома.

— Все до капли потратил, да? Ну, ничего, для этого и существует наша станция.

— Это ужасно, — сказал Ральф. — Позволь мне дать тебе хороший совет, Брюс. Это неофициальное мнение Верховного суда США. За него проголосовали семь против одного при одном воздержавшемся, который был с тяжелого похмелья. Когда разводишься, ни в коем случае не требуй себе права опеки детей или даже их посещения. Пусть они сами просятся к тебе в гости. Иначе они будут думать, что делают тебе одолжение, позволяя проводить с ними время, но ты очень скоро обнаружишь, что никакое это не одолжение.

Бенни вылил бензин в бак автомобиля. Хауэлл сел за руль и после нескольких попыток мотор снова ожил.

— Ладно, я поехал, — сказал Бенни и повернулся к грузовичку.

Возле лифтов Голд больше не мог сдерживать свое любопытство.

— Погоди минутку, Бенни, — попросил Хауэлл.

Бенни вернулся, на его лице застыла обычная ухмылка.

— Ральф, — сказал он, нервно перебирая пальцы, — а чем ты здесь занимаешься?

— Да, сэр? Чем могу служить?

— Бенни, тебе ведь тут не нравится, не так ли?

Бенни был озадачен.

— Работаю, Брюс. А что?

— Ну, почему? — сказал он. — Я вообще-то нигде больше не жил. А тут я родился и вырос. И мне нравится.

— Мне нужны некоторые гарантии, Ральф, понимаешь? Прежде чем я начну менять свою жизнь, разве я не должен кое-что выяснить?

— Нет, я имел в виду здесь… возле этой хибарки, на этом краю озера…

— Конечно.

Ухмылка сползла с лица Бенни.

— Что у тебя за работа?

Хауэлл старался говорить ласково и дружелюбно.

— Хорошая, Брюс.

— Помнится, ты как-то сказал, что не хочешь приезжать сюда ночью, а когда ты привез сюда моторку, то не захотел спустить ее на воду. Почему?

— Ну… я просто нервничаю, когда попадаю в эту бухту, вот и все.

— А что ты делаешь?

— Здесь что-то с тобой случилось, Бенни?

— То, что от меня требуется.

— Да, сэр, — без колебаний выпалил Бенни, — можно сказать, со мной тут случилось такое, что я не хотел бы повторить.

— Но какое у тебя положение?

— Это связано с О\'Койненами?

— Я из приближенного кружка, Брюс.

Бенни изумился.

— И поэтому ты не можешь говорить о своей работе?

— Вы знаете про О’Койненов?

— Да нет же. Я обо всем могу говорить. Что ты хочешь узнать?

— Не так много, как хотелось бы. Расскажи мне о том, что с тобой случилось.

— Ну, на кого ты работаешь?

Бенни прислонился к бамперу грузовика и указал рукой на озеро.

— Однажды я тут был… вон там… я удил рыбу и вдруг увидел то, что под водой.

— На начальство.

— Бенни, — сказал Хауэлл, — сейчас, конечно, рановато, я понимаю, но мне хочется выпить с тобой по рюмке.

— У тебя есть какая-нибудь власть?

Они зашли в дом, и Хауэлл от души плеснул в оба бокала виски. Через полчаса ему стало ясно, что у них с Бенни Поупом была одна и та же галлюцинация. Только Бенни считал, что это — реальность.

— О, да. Большая.

— Да, я понял, Бенни: ты не сомневаешься, что то была машина Эрика Сазерленда. Но ты абсолютно уверен, что за рулем сидел именно он?

— Над кем?

Бенни старательно наморщил лоб, припоминая.

— Над моими подчиненными. Я могу делать все, что захочу, если получу разрешение от своего начальства. Я сам себе голова. Но, в конечном счете, я не сам себе голова.

— Нет, вообще-то нет. Я просто так думал, ведь машина-то была мистера Сазерленда.

— Ну, а какие у меня шансы? — сказал Голд.

Хауэлл подался вперед.

— Хорошие, как им и положено.

— Слушай, Бенни, а что случилось, когда машина уехала? Ты не помнишь?

— Но не лучше? — шутливо спросил Голд.

— Видите ли, сэр… я в ту ночь был не в форме. Я уже порядком нализался. Тогда у меня была привычка устраивать вечером небольшой пикничок, на который я брал пару бутылок.

— Не в настоящий момент.

— Но все-таки что случилось после того, как машина уехала? Ты не помнишь?

— Когда мне с тобой связаться?

— Я помню только шум. Громкий шум, он доносился откуда-то издалека. А потом я, по-моему, отключился и пришел в себя только когда стало светло.

— Когда я тебе позвоню, — сказал Ральф. — Пью Биддл Коновер может помочь, пока жив, — Ральф прокричал это уже в кабину лифта сквозь закрывающиеся двери.

— Проснувшись, ты посмотрел еще раз на дом О’Койненов?

Спускаясь в лифте Голд грезил о грядущем своем возвышении. Государственный секретарь? Директор ЦРУ? Внутренний голос предупреждал его: Цай ништ наариш[55]. Разве когда-нибудь кто-нибудь, вроде тебя, становился государственным секретарем? А что тут невозможного? — оборвал он сам себя. Это случалось со шмаками и почище меня. Когда он вышел на улицу, у него осталась только одна тревожившая его мысль. Он слишком уж заискивал перед Ральфом.

— Да, сэр, посмотрел. Но не на дом, а на то место, где он когда-то стоял. Сам дом уже скрылся под водой.





СЕМЬ лет назад, когда Голд получил стипендию в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, а Андреа Коновер была там младшим научным сотрудником, занимавшимся какими-то сложными исследованиями по внутренней экономике, она казалась ему слишком старой. Теперь, когда ей было лет тридцать пять, она идеально для него подходила. Голда больше не привлекали молоденькие девочки. Теперь, когда все были готовы на всё, Голд в качестве любовника не мог предложить ничего, кроме своих средних лет и громкой репутации интеллектуала более чем средней руки. Но Голду и этого хватало. Если уж быть откровенным, то оральный секс никогда не доставлял ему особого удовольствия.

Хауэлл забрал на почте фотопленку и расписался в получении бандероли. Потом сел в машину и поехал по городу в южном направлении. Только два человека могли рассказать Хауэллу то, что его интересовало: о событиях, произошедших ночью в 1951 году. Один из них уже солгал: теперь настало время повидаться с другим.

Андреа оказалась выше, чем ему помнилось. Или, может быть, он стал ниже. Она расплатилась за обед и спиртное кредитной карточкой, стыдливо признавшись, что спишет расходы на Комиссию по контролю за расходами правительства. Голд никак не мог понять, что она только в нем нашла. У Голда никогда еще не было такой красивой женщины, такой богатой, из высшего общества. У нее были светлые волосы, голубые глаза, маленький прямой нос, широкий лоб. У нее была безупречная светлая кожа. Для Голда, последний ребенок которого все еще страдал ортодонтозом, восхитительные зубы Андреа имели символическое значение чрезвычайной важности. Ее движения и осанка были превосходны.

Раньше соваться к Эрику Сазерленду было опасно, но теперь, когда Хауэлл почти дописал автобиографию Лартона Питса, он уже не опасался, что Сазерленд рассвирепеет. Хауэллу, конечно, приходило в голову, что если Сазерленд избавился от О’Койненов, то он, не моргнув глазом, избавится и от пронырливого репортера. Поэтому Хауэлл считал разумным предупредить Сазерленда о том, что его подозрения разделяют многие жители Атланты. Таким образом он надеялся себя подстраховать. Наверное, он проявлял неосмотрительность, вступая в конфронтацию с Сазерлендом, но у него было стойкое ощущение, что разгадку он получит или сегодня, или никогда, потому что времени почти не осталось.

Хауэлл объехал вокруг большого дома и остановился у парадного подъезда. Все выглядело очень мирно: солнце светило, цветы благоухали. Как-то все будет тут выглядеть после этой встречи? Ведь он, можно сказать, входит в клетку со львом…

Хауэлл вылез из машины и подошел к входной двери, она была приоткрыта. Он нажал на кнопку и явственно услышал звонок. Однако, к двери никто не подходил. Куда запропастился старик Альфред? Может, поехал за продуктами? Неужели и кухарки нет дома?

— Вы должны научиться побольше думать о себе, — сказал он ей за обедом и на секунду бережно взял ее руку в свою. — В конце концов, если не ты за себя, то кто будет за тебя? — Скромность и предусмотрительность не позволили ему воздать должное за этот афоризм рабби Гиллелю[56].

Хауэлл толкнул ногой дверь, она приоткрылась примерно на фут, и он просунул голову в образовавшуюся щель.

— Эй! — крикнул он. — Есть кто-нибудь дома?

Андреа была застенчива и выказывала свое небезразличие к нему, а он не знал, как себя вести с такой женщиной. В такси у подъезда ее кондоминиума он спросил, можно ли ему зайти на рюмку. Она согласилась с явным облегчением, испытывая, казалось, чувство благодарности за этот упреждающий ход. Квартира была большой для одного человека, даже для такого высокого, а неожиданный для него порядок наводил на мысль о ежедневном эффективном вмешательстве горничной. Мебель была ужасна — слишком громоздкая.

И тут же поймал себя на мысли, что лучше бы никого не оказалось. Он до сих пор побаивался Сазерленда. И безумно хотел побыть хоть немного один в его доме!

— Мистер Сазерленд! — Хауэлл открыл дверь пошире и ступил в холл. Когда он шел по блестящему паркету красного дерева, его шаги отдавались негромким эхом. — Эй! Есть кто-нибудь?

— Я купила ее вместе с мебелью, — с удовольствием услышал он ее объяснение. Голд счел благоприятным знаком то, что, принеся ему коньяк, она села рядом с ним на диван.

Хауэлл на свой страх и риск дошел до двери, выходившей на открытую веранду на задах дома, откуда открывался вид на озеро. Там тоже ни души… Он прошел по лужайке до маленького домика, в который недавно вторглись они со Скотти. И там никого не было: дверь оказалась заперта, а Хауэлл на сей раз не запасся кредитной карточкой магазина «Нейман-Маркус».

— Весь тот год в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, — с некоторой застенчивостью сказала она, пригубив водку из своего стакана, — я думала, что не нравлюсь вам.

Он торопливо вернулся к большому дому и еще несколько раз крикнул: «Эй! Есть кто-нибудь?» Ему стало ясно, что он в доме один, и хотя Хауэлл не знал, сколько ему удастся пробыть одному, соблазн оказался слишком велик. Офис Сазерленда он уже обшарил, теперь очередь за кабинетом… Не крадучись — вдруг в доме все-таки кто-то есть? — Хауэлл пошел к кабинету. Подойдя поближе, он увидел свое отражение в витрине, за которой была выставлена коллекция оружия. Одна створка витрины была открыта. Потом Хауэлл увидел голую ногу…

— Правда? — сказал Голд. — Вы мне всегда нравились. Мне казалось, что это я вам не нравлюсь.

Он остановился, как вкопанный, и какое-то время смотрел на нее. Ступня была большой, узкой и очень белой. Пальцы казались чересчур длинными. Это была нога высокого мужчины. Хауэлл сделал шаг вперед. Другая нога оказалась на месте, только она была повернута под странным углом. Хауэлл сказал себе, что это ноги покойника, высокого мужчины, белого человека.

— Вы мне всегда нравились.

Он сделал еще два шага, вошел в комнату и, превозмогая ужас и отвращение, взглянул на все остальное. Труп в шелковой пижаме и халате соскользнул с дивана и полулежал, привалившись к подлокотнику. На стене над диваном, скособочившись, висела изуродованная гравюра с изображением сцены охоты, по ней растеклось довольно большое количество мозгов Эрика Сазерленда. Хауэлл снова перевел взгляд на труп. От головы осталась лишь нижняя челюсть, прикрепленная к полупустой оболочке, которая когда-то звалась затылком. Уши при этом сохранились.

Хауэлл стоял, не шевелясь, и старался дышать нормально. Ему приходилось видеть покойников, но такое он видел впервые. И потом он никогда не попадал первым на место преступления… Хауэлл медленно и осторожно оглядел комнату. Возле трупа лежало ружье с красивой гравировкой на прикладе. Рядом валялся желтый карандаш. Все, похоже, было на месте. Хауэлл приблизился к письменному столу, стараясь не споткнуться и не наступить куда не надо. Достав из кармана шариковую ручку, он подцепил ей второй ящик письменного стола и выдвинул его. Пошарил ручкой в ящике. Ничего необычного: скрепки для бумаг, клейкая лента, чековая книжка… Хауэлл открыл другие ящики. Стопка банковских документов, какие-то канцелярские принадлежности, марки… Все то, что обычно хранится в письменном столе.

— Вы должны были как-то показать это.

Хауэлл подсунул кончик ручки под пресс-папье и приподнял его. Пусто. Похоже, Эрик Сазерленд не оставил предсмертной записки. Во всяком случае, на виду. Хауэлл присел на корточки и посмотрел на сейф, находившийся у стола. Он не умел вскрывать сейфы, но зато хорошо знал человеческую натуру. Встав на колени, Хауэлл снова выдвинул при помощи шариковой ручки ящики стола и еще раз все хорошенько обшарил. Ничего… Он встал и осмотрел выдвижной столик стенографиста, располагавшийся справа. К доске был прикреплен листок с номерами телефонов: конторы шерифа, банка, нескольких банков в Атланте. Энды Маколифа. Хауэлл задвинул доску обратно и выдвинул такую же, только слева от письменного стола. Поверхность доски оказалась чистой, однако с краю Хауэлл разглядел слегка выступавший клочок скотча. Он выдвинул доску до самого конца. Цифровая комбинация была напечатана на бумажке, приклеенной к внутренней поверхности доски.

— Я думала, вы меня ненавидите. Я думала, вы меня даже не замечаете.

— Да что вы!

Хауэлл взглянул на часы. По его оценке, он пробыл в доме меньше пяти минут, а в кабинете — ровно половину этого времени. Хауэлл подбежал к входной двери и выглянул из дому. Вокруг все еще было пусто. Он бегом вернулся в кабинет, скинул ботинки и снял носки. Потом быстро надел носки на руки, встал на колени перед сейфом и набрал комбинацию цифр. Безрезультатно. Хауэлл попробовал снова, на сей раз он был более аккуратен, и ручка поддалась. Дверь сейфа раскрылась.

— Правда, доктор Голд…

Сейф был забит самыми разными бумагами. Эрик Сазерленд явно был из тех, кто предпочитает держать все важные бумаги под замком, не доверяя запертым ящикам письменного стола, где их могут обнаружить люди, подобные Хауэллу. Он быстро проглядел содержимое сейфа. Дышал Хауэлл теперь тяжело: он боялся, что в любой момент в кабинет кто-нибудь зайдет. В сейфе хранилось множество документов — наверное, о передаче Сазерленду фермерских участков. Еще там была куча денег: двадцати-, пятидесяти- и стодолларовые бумажки. Какие-то бухгалтерские счета… Хауэллу было некогда всем этим заниматься. Внимание его привлек толстый ярко-голубой конверт. Он казался совсем новым. Не снимая носков, Хауэлл долго возился с веревочным узлом, и наконец развязал его. Документ назывался «Моя последняя воля и завещание». Хауэлл торопливо прочитал его, отметив про себя, что дворецкому, кухарке и садовнику оставлены небольшие суммы. Немного — довольно мало! — Сазерленд пожертвовал на нужды благотворительности. Когда же дело дошло до основного капитала Сазерленда, Хауэлл оторопел. Он перечитал первый параграф дважды, поскольку у него не было уверенности в том, что он правильно понял его смысл, а потом прочел еще две страницы, стремясь читать как можно быстрее, но чтобы содержание при этом от него не ускользало. Завещание было заверено Эндой Маколифом и двумя другими людьми, которых Хауэлл не знал. Однако больше всего его поразило — буквально пригвоздило к месту! — то, что следовало за текстом завещания. Хауэлл пожирал глазами эти строчки. Он был всецело поглощен чтением и не сдвинулся бы с места, даже если бы в комнату ворвался целый полицейский отряд.

— Называйте меня Брюс, — прервал он ее.

Дочитав бумагу, Хауэлл огляделся. У Эрика Сазерленда имелась копировальная машина, но в спальне ее не было. Где же он видел этот агрегат? Ах, да! В офисе на задах дома… Хауэлл посмотрел на часы. Он пробыл в доме целых восемь минут, может, даже больше. Он прикинул, сколько времени понадобится, чтобы выйти отсюда, взломать дверь, подождать, пока машина нагреется, и снять копию? Пять-шесть минут… и при этом дверь нужно вскрыть очень аккуратно… В письменном столе Сазерленда Хауэлл ключей не обнаружил. Поскольку покойник был в пижаме, значит, ключи скорее всего наверху, в его спальне — обычно такие вещи мужчины хранят в карманах.

Она вспыхнула.

Нет… Это слишком долго и рискованно. Он не может угодить в тюрьму, во всяком случае сейчас такую роскошь позволить себе нельзя. Хауэлл положил завещание обратно в конверт, перевязал его и убрал в сейф. Закрыл дверцу, повернул ручку и запер сейф.

Затем снял с рук носки, взял телефонную трубку и позвонил в контору шерифа. К телефону подошла Скотти.

— Не уверена, что у меня получится.

— Бо у себя?

— Да, — полушепотом ответила Скотти. — А зачем он тебе. Что-нибудь случилось?

— Попробуйте.

— Дай-ка мне его. Прямо сейчас!

Он услышал, как Скотти подозвала Бо.

— Брюс.

— Привет, Джон! Ну, как дела?

— Ну, видите? — рассмеялся он.

Хауэлл взглянул на часы.

— На моих часах без четверти одиннадцать, Бо. А на твоих?

— С вами так хорошо!

— Без трех с половиной. Ты позвонил, чтобы сравнить наши часы? Я покажу тебе мои, если ты покажешь свои.

— Почему вы думали, что я вас ненавижу?

— Пожалуйста, запиши где-нибудь время, Бо. Я сейчас у Эрика Сазерленда. Он мертв. Похоже, покончил с собой. Пожалуйста, приезжай как можно быстрее, хорошо?

За спиной Хауэлла раздался странный шум. Он повернулся и увидел дворецкого Альфреда в пальто и шляпе, в руке у него была небольшая сумка. Альфред смотрел, выпучив глаза, на труп Эрика Сазерленда. Потом он снова издал тот же звук, пошатнулся, налетел на стул и тяжело рухнул на пол.

— Потому что вы знали, что нравитесь мне, — ответила она.