«Решение сказки всегда фиктивно. Оно и не может быть иным — в детективе все происходит согласно стилизованным законам.
И убийство, и расследование и, разумеется, доказательство вины преступника». Так написал четверть века назад в своей книге «Анатомия детектива» венгерский ученый, исследователь жанра Тибор Кестхеи. Тему сказочной основы любого детективного романа подхватил израильтянин Даниэль Клугер, но уже в начале нового тысячелетия. Его научно-популярная книжка «Баскервильские мистерии» развивает и на конкретных примерах доказывает: уж коль скоро волшебная сказка в родстве с мифом, то и детектив имеет в своей основе те же мифологические корни.
Да, в детективном романе все неправда. Реальное убийство редко бывает загадочным, вид реального места преступления ничего, кроме отвращения, не вызывает, следствие — рутина, состоящая из бесконечных допросов, а сами методы раскрытия преступления ничего общего не имеют с тем, как их описывают писатели. Тем не менее именно детективный роман более полутора веков остается лидером читательского спроса. При этом люди, регулярно покупающие детективы, отдают себе отчет: так, как в книжке, не бывает. Почему же читатели хотят обманываться?
Только тот, кого в детстве не любили и не читали сказок на ночь, не читает детективов. И отрицает их влияние на формирование демократических институтов и гражданского общества. Именно сказки объясняют детям то, что впоследствии хотят закрепить для себя взрослые: как правильно обустроить мир. В правильном мире Зло должно быть наказано, Добро — одержать как минимум моральную победу.
Подобный мифологический подход к детективному жанру вот уже много лет, от книги к книге, демонстрируют Анна и Петр Владимирские. Их лучшие истории, неизменным героем которых является врач-психотерапевт Вера Лученко, перекликаются с лучшими образцами мирового детектива. Отголосок — именно в мистической, ирреальной составляющей, которая сопровождает очередное преступление. Здесь нужно напомнить: первый в мире детективный рассказ, «Убийство на улице Морг» Эдгара По, в финале являет нам убийцу… не человека. Первый в истории жанра детективный роман — «Лунный камень» Уилки Коллинза — повествует не только о краже алмаза, несущего смерть похитителям, но и о самом способе кражи, совершенном под воздействием магии и гипноза. Наконец, «Собака Баскервилей» Конан Дойла — история о том, как старую сказку сделали былью для того, чтобы совершить идеальное, по мнению хитрого преступника, убийство.
Таким образом, любой преступник в детективном романе — своеобразный посланник сил Зла. Им нужно бросить вызов, заодно развеяв сомнения читателей: за каждым преступлением стоит изощренный и не совсем здоровый человеческий разум. Не зря же Вера Лученко — психотерапевт, экстрасенс, или, как ее частенько называют, колдунья. Точнее — добрая фея, силой своего интеллекта разгоняющая туман злых чар, клубящийся над очередным местом преступления. В предлагаемом романе «Грязные деньги» это — стройплощадка. Говоря языком сегодняшней прессы: незаконная застройка. Миллионер и по совместительству — политик, возводящий на месте зеленого сквера торговый центр, напуган серией загадочных смертей рабочих. Сами же рабочие тоже боятся и не хотят трудиться дальше, считая, что место проклято. Вера начинает разбираться в происходящем поневоле: ее сперва интересует лишь крупный гонорар, и мы с вами ее не осуждаем. Тем более что чем дальше движется частное расследование, тем меньше Лученко волнуют грязные деньги. Ведь история затягивает сама по себе…
Но, даже имея сказочную, мифологическую основу, каркас современного детектива рассыплется, если не будет крепкого фундамента: реальной, актуальной составляющей. Тех самых проблем, того самого намека и урока, который дает каждая сказка. И «Грязные деньги», как прочие романы Владимирских, вполне отвечают этим требованиям.
Андрей Кокотюха.
Все обстоятельства, персонажи и названия вымышлены. Любое совпадение имени, отчества и фамилии, обстоятельств и описаний, названия фирмы и прочих названий с реально существующими следует признать случайным.
Сильные духом не отступают. Они просто наступают в обратную сторону.
Феликс Кривин
1 КОГДА ВСЕ ОТ ТЕБЯ ОТВЕРНУЛИСЬ
3 декабря. Вечер.
Днем шел снег, медленный и пушистый. Повисал в ветках, будто изо всех сил старался украсить этот серый, безликий спальный район. На какое-то время это ему удалось. Но потом он растаял, оставив после себя лишь запах свежести и воды. А к вечеру подморозило, и все, кто уже вернулся с работы, вначале потопали ногами у своих дверей, стряхивая грязь, затем поужинали и уселись у телевизоров. Массив обезлюдел, только редкие, освещенные изнутри троллейбусы скрипели по своим маршрутам.
Но один мужчина, пренебрегая почему-то телевизором, выскочил из подъезда наружу как чертик из табакерки. Причем без шапки и в распахнутой лыжной куртке. Подошел к припаркованному напротив автомобилю, постоял, будто что-то вспоминая, рассерженно плюнул под ноги и рванул на остановку. Там он выкурил две или три сигареты, нервно расхаживая взад-вперед. Наконец дождался троллейбуса, нетерпеливо впрыгнул в него и сел на заднее сиденье. При этом слегка толкнул дремавшего грузного парня.
— Эй, мужик, ты чего? — проснулся тот и с угрозой посмотрел на соседа. — Хочешь неприятностей?..
От верзилы пахло пивом. Наверное, оно бурлило и требовало каких-то действий. На полупустой задней площадке троллейбуса возникла угроза конфликта, тем более что толкнувший был телосложения худощавого, лицо имел интеллигентное. А интеллигенты, как известно, сдачи не дают… Но худощавый пассажир так бешено сверкнул глазами, что верзила замолчал.
Новый пассажир встал, прошел вперед к водителю за талоном, купил, пробил компостером и вернулся на свое место. Верзила краем глаза наблюдал за ним. Пластика как у хищного зверя, бесшумная походка, когда кажется, что человек не идет, а плывет, плавная точность движений… Нет, с таким лучше не связываться. Парень встал и пересел от опасного мужика подальше.
Худощавый усмехнулся про себя. Он в очередной раз подумал, что такие ребятки сразу чуют превосходящую силу и уверенность в себе, трусят, избегают стычки. Но тут же и забыл о нем, скрипнул зубами, снова погрузился в свои мысли. И, едва дождавшись остановки на конечной, выпрыгнул наружу и помчался к станции метро.
Андрей Двинятин был в ярости. Он тяжело дышал, мысли его прыгали в такт шагам и даже быстрее. Черт!.. Никогда не думал, что могу так… Неужели это ревность? А почему, собственно? Что он, не мужчина?! Но как она могла! Стоп, стоп, стоп… Это не Вера. Это все актеришка чертов, Билибин. Приглашает ее на показ мод, на премьеру спектакля, оставляет на служебном входе контрамарки. Пользуется тем, что Андрей все время на работе и ему не до театров…
Двинятин поморщился, как от зубной боли. Если бы знал — с самого начала ходил бы с любимой женщиной в этот театр, пропади он пропадом. Тем более что он же не дикарь, ничего не имеет против искусства. Просто… До сегодняшнего дня как-то и подумать не мог, что… Человек может встретиться с кем-то без задних мыслей, просто встретиться и пообщаться. Имеет право. Но не пропадать в этом театре сутки напролет! Да еще и в компании этого красавчика. Мачо, чтоб ему… Тьфу!
Пустой простуженный вагон метро мчался с левого берега на правый, мелькали вдали фонари, отражаясь в подмерзшем зеркале Днепра. А Андрей, не в силах усидеть на месте, нервно расхаживал по вагону из конца в конец. Глупо, глупо… Ревность? Ну и ладно, пусть ревность! Вера как специалист, врач-психотерапевт, называет ревность болезнью. Она не раз рассказывала ему, что часто чувствует себя не психотерапевтом, а ревнопатологом… Зависть — это ревность к успеху. Убийство — ревность к чужой жизни. Наверное, на дне любых фобий лежит ревность… Андрей тогда, помнится, не согласился: а как же Пушкин?
— Действительно, — усмехнулась Вера. — Как он смел погибнуть на дуэли из-за женщины? Из-за прекрасной, но ведь несравнимой с его гением. Да? Ты это имел в виду?
— Это.
— А ты хоть понимаешь, что сейчас проявляешь типичную ревность?
— Не понял… Я люблю стихи Пушкина, и мне его жаль.
— Ну вот, видишь? Это в большей степени твоя ревность к его жене, чем любовь к поэту. Когда любишь по-настоящему, любишь не для себя, а ради другого. Тебе может быть плохо, некомфортно — но любимому существу должно быть хорошо. Твоя любовь заранее оправдывает и прощает все, что он любит, чего желает, в чем нуждается. Ты можешь не разделять взглядов любимого существа, но ради любви подчиняешься его выбору. А ревновать мы все умеем, но бездарно, это только Пушкин мог написать: «Как дай вам Бог любимой быть другим»… И учти: поэт не столько ревновал, сколько защищал свою честь.
Андрей вышел на станции «Театральная» и пошел вверх по движущемуся эскалатору, заранее доставая сигарету. Значит, моя любимая женщина наслаждается обществом этого своего кривляки, лицедея Антона Билибина! Отчаянно хочется прихлопнуть его, как комара. Черт, черт! Почему сегодня нет дуэлей? Если набить морду этому надутому хлыщу, то Вера его же и пожалеет. А я не хочу ее терять.
Он вздрогнул, по загривку пробежали мурашки. Не от мороза, хотя Андрей уже вышел наружу. Потерять Веру — все равно что потерять жизнь. Они так давно вместе, что он не представлял отдельно ни себя, ни ее. Это невозможно.
Что же делать? Как все было бы просто, если б не отменили дуэли! Согласно дуэльному кодексу давних времен, сам риск смерти, выход лицом к стволу, под пулю уже смывал оскорбление. И с той, и с другой стороны. И неважно, кто умер, а кто остался жив. Честь защищена, вины ничьей уже не существует. Даже если и был какой-то полунамек, полувзгляд, полу-мысль — ничего этого нет с той секунды, как ты встал под дуло пистолета…
Он тяжело вздохнул, посмотрел в тусклое темно-серое небо. На этого гнусного слизняка жалко тратить пулю. Красавчик хренов, свернуть бы тебе шею, чтоб не лез к чужим женщинам, и вся недолга!
Сигарета, уже надцатая за день, отдавала горечью, Двинятин отщелкнул ее в темную глубину улицы, и она улетела, сверкая огненной точкой. Вот через дорогу театр, справа нависает огороженная бетонным забором стройка. Очередной торгово-развлекательный комплекс возводят…
Андрей вспомнил свою собственную «стройку», из-за которой они так много спорили с любимой женщиной, даже поссорились и разъехались. Он надеялся, что это ненадолго. Но, в самом деле, как жить и где? Дурацкий квартирный вопрос! Андрей свое жилье оставил бывшей жене и дочке. Вера тоже не могла делить на части старую квартиру, где остались ее экс-супруг, его мать и Верина дочь Оля. Тем более что та вышла замуж и молодого мужа взяла к себе под крыло. Поэтому Вера и Андрей сняли квартиру и прекрасно, казалось бы, в ней жили. Но постепенно женщине становилось некомфортно. Арендная плата росла вместе с подорожанием всего и вся, а зарплата оставалась на том же уровне. Иногда по разным причинам «слетали» премии, потому что в Министерстве охраны здоровья Украины… Впрочем, доктор Лученко и ее коллеги столько наговорились и накричались на эту тему, что лучше ее не трогать. Достаточно того, что они теперь это министерство иначе как «министерством здравоохренения» не называли.
Двинятин, ветеринар и совладелец клиники, тоже не купался в доходах. В последнее время клиентов поубавилось, особенно после потрясающе глупого постановления, которое касалось обезболивающего для животных, применяемого во время операций. Выходило так, что его нельзя использовать, если ты не прошел кучу инстанций с бумагами, не оборудовал помещение для хранения лекарств десятком замков и сигнализаций… В общем, перед парой возникли серьезные материальные проблемы. Правда, Андрею было некогда замечать все это, он почти круглосуточно работал.
Вера расстраивалась, Андрей сердился. Он сто раз предлагал ей жить вместе с его мамой, рядом с соснами, на Лесном массиве. Но Лученко категорически отказывалась даже обсуждать подобный вариант. Она так намучилась, прожив со свекровью восемнадцать предыдущих лет, что становиться на те же грабли не собиралась. И хотя мама Двинятина была прекрасной, доброй, тихой и очень интеллигентной дамой — ну просто голубь мира, — на Верино решение это не влияло. Она твердила: «Чем дальше я от твоей мамы, тем более любимой невесткой я для нее буду!» В таких ответах были своя логика и жизненный опыт.
Тогда Двинятин начал строить дом в пригороде Киева, в чудесном месте — Пуще-Водице. Однако денег на быстрое создание семейного гнезда катастрофически не хватало. И хотя он прилично зарабатывал в своей ветеринарной клинике, все его заработки бесследно растворялись в цементе, кирпичах, плитке… И конца стройке не было видно.
И вот теперь Андрей придумал наконец, на ком он отыграется за все жизненные неурядицы последнего времени. Актер Билибин идеально подходил на роль боксерской груши. Во-первых, он не давал Вере проходу своими дурацкими ухаживаниями и засыпал цветами. Сволочь! Нет, подумать только, какой негодяй! Поклонницы дарят ему цветы, а он передаривает их его жене. А она, хотя вроде бы и не дурочка, радостно принимает эти букеты! Во-вторых, Антон Билибин раздражал ветеринара тем, что, в отличие от него самого, как раз имел прекрасную квартиру в центре города, на Печерске. Вера рассказывала, что тот уже два года, как вдовец, и от покойной жены ему досталась приличная трехкомнатная квартира.
Двинятин в бешенстве двинул ногой по бетонному забору стройки, отчего тому ничего не сделалось, и решительно направился в сторону театра. После сегодняшней встречи Билибин оставит его женщину в покое раз и навсегда.
Спектакль давно закончился. Антон, разгоряченный аплодисментами и восторгами, долго не мог остыть, все разговаривал, громогласно шутил. В тесной гримерной все свободное пространство было завешано театральными костюмами и заставлено зеркалами, отовсюду сверкали лампы, а еще толпились люди и стоял гомон. Пахло свежими цветами и потом. Партнер Билибина, пожилой артист с помятым лицом, переодевался, не стесняясь женщин, поклонниц Антона. А они, ни на кого не обращая внимания, окружили своего кумира и благодарили его. Артист поискал глазами Веру Лученко, не нашел. Значит, ушла… Она намекала, что сегодня уйдет сразу после спектакля, но он не поверил, думал, кокетничает. Эх, жаль. Какая женщина! Он таких еще не встречал. Впрочем, она все равно женщина, а значит, шансы затащить ее в постель имеются.
Антон мимоходом посмотрел на себя в зеркало. Когда волна поклонниц схлынула и он остался в комнатке один, он изучил свое отражение внимательнее. Да, шансы есть. Высокий, статный, широкоплечий, карие глаза в обрамлении густых ресниц. Все как положено. Значит, надо продолжать осаду! К каждой юбке есть свой ключик, только запасись терпением…
В раскрытые двери гримерной поминутно заглядывали уходящие домой сотрудники театра. Они усмехались, видя, что Антон Билибин засиделся, — знали почему. В очередной раз он услышал сзади шаги, но не оглянулся. Это охранник. Он всегда подходит именно в такое время и начинает клянчить выпивку.
— Антон… Кхе-кхе… — послышался голос. — Это самое… Осталось?
— Заходи, дядь Леша. — Артист достал из шкафчика початую бутылку. — Как всегда. Только смотри, не засни на дежурстве!
— Не… Как можно.
Это был своего рода ритуал. После удачно проведенных спектаклей охранник всегда заходил и всегда Антон его угощал. Артисты суеверны, у каждого свой набор мелочей, которые надо соблюсти, и тогда обязательно повезет и в следующий раз. Например, из гримерной нельзя выносить мыло, а входить в нее обязательно нужно с левой ноги… Но хуже всего, если кто-нибудь заглянет в зеркало через твое плечо. Что касается охранника и артиста, то даже слова ими произносились одни и те же. Правда, сегодня в обычном ритуале не хватало одного звена. Антон никогда не уходил после удачного спектакля один. То есть без женщины. Или с поклонницей, или с коллегой. Он очень надеялся, что уйдет сегодня с Верой Лученко. Не получилось. Ничего, получится в следующий раз! В своей мужской неотразимости Антон был совершенно уверен.
Он остался один, но домой не спешил. Успеет еще. Пока кровь бурлит и ощущения остры, на этом подъеме можно еще немного поработать. Завтра идти на телевидение, будут снимать очередной рекламный ролик. Нужно прочитать текст… Он достал распечатку, одетую в прозрачный файл, немного почитал, закрыл глаза, повторяя слова про себя. Потом прочитал еще раз. Тупая реклама все-таки… Зато платят хорошо.
Он не вздрогнул, когда кто-то зашел в гримерную. Это охранник. Антон хотел обернуться, но не успел. Его схватили за голову, комната резко дернулась вправо, внутри головы раздался громкий треск и что-то сверкнуло.
А дальше — ничего.
* * *
На следующий день после убийства.
В декабре утром еще темно. Хотя и не совсем уже утро — небо наливается тусклым светом, фонари желтеют теплыми, дрожащими от холода огнями. В этом подольском дворе как раз такой фонарь горел у входа в подъезд старого трехэтажного дома, но зимнюю мглу разогнать не мог, да и не пытался. Все остальное пространство тонуло в ультрамариновой синеве, не убранный с дорожек снег бледно отсвечивал снизу. За украшенным синими шторами окном на втором этаже тоже не было никакого света, там спали. Впрочем, не все.
На прохладном гладком полу растянулся, положив на него голову, белый спаниель. Рыжеватого оттенка уши разлеглись по обе стороны тяжелой лобастой головы. Г олова была почти белой, с легким намеком на охру, лишь на лбу выделялось пятно в виде звездочки неправильной формы. Он лежал в своей любимой «позе лягушки», вытянув лапы вперед и назад, но не спал, а прислушивался.
Спаниель по имени Пай много чего мог услышать. Громко тикали часы на стеллаже. Время от времени щелкал обогреватель, его красный глаз то зажигался, то гас. За окном упала с ветки горсть снега. В другом крыле дома, на первом этаже, проснулась собака Дуся — слышно было, как она нетерпеливо цокает когтями по паркету. А хозяин стаффордширского терьера, сонно зевая, пытается поймать ее за ошейник, чтобы пристегнуть поводок. На прогулку пойдут… В конце квартала, на перекрестке, бомж роется в мусорном контейнере. На остановке люди ждут трамвая, чтобы доехать до метро, переминаются с ноги на ногу, разговаривают.
А в кровати спит мама Вера, хозяйка. У нее самый прекрасный на свете запах — лучше любой еды. Ей снятся обычные сны, от них пахнет покоем. А теперь какая-то мгла заползает в ее сон… Нехорошо. Пай прислушался. Да, что-то скверное сгущается, растет, зреет где-то далеко. Но скоро приблизится, постучит в дверь.
Пай знал, что и Вера все это чувствует, просто она спит. Его хозяйка так же, как и он, а иногда и быстрее, узнавала о приближении всяких неприятностей. У них были свои тайны и секреты, свои понимающие взгляды друг на друга, когда ты уже что-то знаешь, а остальные — еще нет… Вот у женщины задрожали ресницы, забегали глазные яблоки под веками. Она пошевелилась, чуть слышно застонала. Пай заскулил, не поднимая головы с пола. Тогда Вера открыла глаза и посмотрела на него.
— Доброе утро, собакевич, — сказала она хриплым после сна голосом.
Вера уже ощущала тяжесть, которая норовила забраться ей на плечи и повиснуть на душе. Ясно: случится что-то неприятное, уже совсем скоро, а может, уже и случилось. Но ведь неприятности происходят постоянно, а домашнего питомца тем не менее надо выгуливать и всячески ублажать регулярно. Поэтому, проснувшись, нужно Паю дать понять, что все хорошо, хозяйка с ним, любит его и выведет на прогулку в любую погоду. Даже зимой и в мороз, а что поделаешь…
«Мамочка, ты слышишь это?»
«Да, мой маленький, слышу».
«Скоро придут чужие, будет грустно…»
«Не бойся ничего. Придут и уйдут».
«Тогда надо успеть во двор! Там сейчас Дуся, можно побегать, поваляться в снегу».
Пай вскочил, улыбнулся, вывесив розовый язычок и часто дыша. А передними лапами встал на край кровати.
— Ну ладно, ладно, видишь, я уже встаю. — Вера тоже улыбнулась, превозмогая тяжесть в висках. — Сейчас пойдем.
Пай рванул в прихожую, пробуксовывая когтями на скользком полу…
Для двух идущих по скрипучему заснеженному тротуару мужчин день начался с неприятной, скучной, но привычной работы. Таков порядок: надо опрашивать знакомых покойного, вести протокол. А потом сидеть в отделе и сутками вылавливать из десятков заполненных страниц мало-мальски интересное для расследования убийства… Они свернули во двор, подошли к дому, набрали номер квартиры на домофоне.
— Заходите, — ответил женский голос, и домофон залился трелью.
— Даже не спросит хто, — недовольно хмыкнул один, изъяснявшийся на колоритном суржике. — Во народ!.. А якшо бандиты?
Второй промолчал. Они поднялись по ступенькам, увидели, что дверь гостеприимно раскрыта, вошли. И увидели женщину с собакой, которые смотрели на гостей абсолютно одинаковым взглядом. Как будто ожидали именно их. У женщины были удивительные ярко-синие глаза, и бледное лицо особенно их оттеняло.
— Оперативные уполномоченные следственно-розыскной части внутренних дел Смолярчук и Дзюба, — привычной неразборчивой скороговоркой выпалил один. — Лученко Вера Алексеевна?
— Что случилось? — спросила она.
— Отвечайте на запытання, — поморщился второй, недовольный.
Пай залаял на него. Смолярчук испуганно отшатнулся, как будто увидел тигра.
— Уберите собаку!
«Никогда в жизни безобидного Пая еще никто не пугался», — подумала Вера с недоумением. Это же спаниель! Длинноухая плюшевая игрушка. Как можно его бояться?
— Я вас не приглашала, — ответила она. — Так что «убирать» его не буду. Проходите.
— А если он укусит?
— Если вас в детстве покусали собаки, это не значит, что каждая собака кусается, — спокойно ответила хозяйка «плюшевой игрушки».
Она взяла Пая за ошейник, отвела в комнату и похлопала рукой по креслу. Пес вскочил на него, повертелся клубочком и замер.
— Сиди тихо, не мешай, — попросила его Вера. — Ты же понимаешь, это не просто так. Надо разобраться.
Она развернулась к милиционерам, села к столу и знаком пригласила их тоже присесть.
— Что случилось? — снова спросила она.
Дзюба уже разложил на столе чистую бумагу и приготовил ручку. Смолярчук, не отвечая, спросил:
— Когда вы в последний раз бачилы Билибина? Антона Климовича?
«Так вот оно что…»
Вера поняла, что за мгла сгущалась у нее в голове и давила на виски. Неужели с Антоном что-то нехорошее?
— А что с ним?
Смолярчук не ответил. Пай со своего наблюдательного пункта в кресле смотрел на него без всякого доверия. Он чувствовал исходящие от капитана токи страха по отношению к себе и был не вполне уверен в его благонадежности. Второй мент в это время старательно выводил на бумаге: «Протокол опроса… Начат в таком-то часу…» Затем прервал свое занятие и спросил:
— Можно попросить ваш паспорт?
— Тогда и вы давайте свои удостоверения.
Состоялся обмен документами. Дзюба старательно выводил в протоколе все данные Лученко, адрес и дату выдачи паспорта. Смолярчук почему-то перестал бояться собаки, что его мимолетно удивило: ведь в детстве его действительно покусали, и он с тех пор к этим страшным зверям не приближался.
— Вы не ответили на мой вопрос, когда… — начал было капитан.
— Нет, так не пойдет, — сказала Вера, поднимаясь, и Пай вскочил вместе с хозяйкой. — Либо вы объясните мне смысл вашего визита, либо до свидания.
Капитан опасливо покосился на Пая, но не стал вскакивать со стула. На своем веку он повидал множество свидетелей, подозреваемых и преступников. И точно знал, чего не нужно делать во время опроса свидетелей: торопиться. Он со вздохом произнес:
— Случилася очень большая неприятность. Для артиста Билибина то есть. Убили його. От я и спрашую, когда видели. Так когда?
Вера прикрыла глаза. Она уже чувствовала беду, но одно дело чувствовать и понимать, другое — когда тебе вот так прямо об этом скажут. Но кто мог убить Антона? Зачем? Что за чушь!..
— Вчера, в театре, — ответила она.
— О чем вы разговаривали?
— Мы не разговаривали. Он играл на сцене.
— А когда разговаривали?
— Ну… Вчера днем, может быть. Я точно не помню.
— Ну так подывиться на фото и вспоминайте скорей.
Смолярчук достал из папки фотографию, сделанную милицейскими экспертами на месте преступления. Лученко увидела лежащее на полу гримерки тело со странно вывернутой головой. Будто кто-то гнусно пошутил, выкрутив голову несчастного лицом к спине. Вера, хоть и была доктором по профессии, но к бессмысленной и жестокой смерти, как любой нормальный человек, не привыкла. Она содрогнулась. Ее сверхчувствительность сыграла с ней злую шутку: на экране внутреннего зрения появились руки, которые обхватили голову несчастного актера и резко развернули. Раздался хруст, смертельный щелчок. И все.
Невозможно, невероятно, ужасно. Как в это поверить? Зачем, почему убили? Билибин не был хлюпиком-ботаником, которого можно легко обидеть, вовсе нет. Он был наделен хорошим телосложением: ширококостный, с крепкими плечами и широкой шеей, на которой сидела красивая голова. Хоть рисуй с него плакатного героя…
Женщина поднялась, открыла форточку, закурила. Антону было тридцать три. Не только актер театра, но и телеведущий, очень востребованный шоумен, он всегда был душой компании, здорово играл на гитаре, увлекался Полом Маккартни. Рассказывал о юности, смеясь: «Учился я отвратительно! Школы менял из-за “неудов” по поведению: то длинные волосы отращу, то еще чего. А в детстве я мечтал стать биологом, устроил дома зоопарк: четыре клетки с крысами, белка, хомяк, ворона, черепаха, кролик, две собаки…»
«К чему это я про домашний зоопарк?» — подумала Вера с тяжелым чувством, будто ответ на страшный вопрос уже брезжил на задворках сознания.
Терпеливый Смолярчук по опыту знал, что женскому полу нужно время, чтоб прийти в себя после таких вот фотографий. Он не торопил свидетельницу. Он только внимательно осмотрел хозяйку квартиры, стоящую к нему спиной, и сделал вывод: «Не, такая жиночка не могла вбыть! Тендитна дуже. Шоб такому кремезному чоловику голову звернуть, яка ж звиряча сила нужна!»
— Какие у вас были отношения, Вера Алексеевна?
Она с трудом ответила:
— Обыкновенные. Дружеские.
Дзюба в это время писал: «Перед началом опроса мне разъяснены нормы статьи такой-то Конституции Украины, часть… По существу заданных мне вопросов в связи со смертью гр. Билибина могу показать следующее…»
— Как вы познакомились?
— Подруга моя познакомила. Она артистка, работает в театре.
— У него были враги?
Вера очень удивилась.
— Откуда мне знать? Враги? Не знаю, может, конкуренты в актерской среде считаются…
Смолярчук прервал ее.
— Як то откуда знать? Сами говорите — дружеские. Значить, он мог вам шось рассказывать. К примеру, вы были у нього вдома?
— При чем тут… — Хозяйка хотела оборвать этот разговор, но сдержалась: не поможет. У них такая работа — дурацкие вопросы задавать. — Не была и не собиралась.
— Вы замужем?
— Допустим.
Они с Андреем Двинятиным не расписывались. Он был ее гражданским мужем. Не мужем, но почти.
— Отож. А Билибин холостой. И вы встречались…
— Не ваше дело!
Она все-таки сорвалась. Смолярчук строго посмотрел на Лученко.
— Я должностное лицо и имею право проводить предварительное расследование в форме дознания. А кто мешает отправлению правосудия, того…
— Ну так и отправляйтесь отправлять ваше правосудие! — Вере надоело. — Спрашивайте охрану театра, артистов, близких… покойного.
— А чого вин оставался поздно вечером один в театре, не знаете?
— Захотел и остался.
— Вы, гражданочка, напрасно с нами так. Вот ваш муж, например. Он же мог ревновать. Кто ваш муж? Фамилия, место работы…
— Что?!
— А может, вы мужу изменили и он того…
Щеки у Веры похолодели. Она прижала руку ко рту и, боясь нечаянным взглядом выдать себя, отвернулась от капитана.
— Прошу меня извинить, — сказала она. — Плохо себя чувствую. Сейчас говорить не могу. Давайте потом… — Она решительно направилась в холл, открывая входную дверь.
Смолярчук пожал плечами.
— Подпишите. — Дзюба протянул ей два листочка бумаги.
Когда за ними закрылась дверь, Вера рухнула на диван, обливаясь слезами. На нее невыносимой тяжестью обрушилась догадка.
Андрей!
Он так дико ревновал меня все последнее время. А я только подогревала его ненависть к Антону. Боже мой, какая я дура! Господи… Зоопарк ведь мне вспомнился по ассоциации с Андреем…
Веру била дрожь. Единственный человек, который мог вот так жутко свернуть шею здоровому мужику, — это Андрей Двинятин. В мирной жизни ветеринар, а в далекой, армейской — десантник. Человек сильный, тренированный, мастерски владеющий айкидо.
Он мог шутя справиться с несколькими не такими серьезными противниками, а с равными не знал поражений. Хотя с виду не скажешь — обычный человек…
Пай забился под диван и стал оттуда слегка поскуливать. Горе хозяйки его тревожило, он чувствовал себя незащищенным. И потом, за всю песью жизнь он видел маму Веру в таком состоянии только дважды. А ведь он был уже взрослой семилетней собакой. Верино отчаяние передалось псу. Поскулив немного, спаниель запрыгнул на диван и лег, положил красивую голову на лапы и не сводил умного взгляда с плачущей женщины, дожидаясь, пока она успокоится.
Она кое-как пришла в себя, но почти физически испытывала ощущение шокового удара. Когда все правильные мысли, ориентировка в пространстве куда-то пропадают и нужно время или огромное усилие, чтобы очнуться. Все тело болело. Как врач-психотерапевт, она отлично знала о таких состояниях, но все, что она говорила обычно своим пациентам, сейчас, обращенное к себе, не помогало.
Срочно нужно противоядие. С кем-то близким поговорить, излить душу, выплеснуться. Лидка!.. Ближайшая подруга. Она же работает с Антоном в одном театре.
Вера вскочила, и Пай тоже вскочил, глядя на нее.
Мчаться в театр? Искать ее на репетициях? Нет… Там убили Антона. Милиционеры, наверное, ходят и выспрашивают. Задают свои дурацкие вопросы. Нарисовали, может быть, меловой контур на полу. Не хочется этого видеть. Лучше позвонить.
Гудки, гудки, сколько можно ждать? Наконец-то Завьялова ответила.
— Лидочка, какой ужас… Ты уже все знаешь? — сказала Вера. — Я ничего не понимаю. Можно с тобой погово…
— Нельзя! — Лида так рявкнула в трубку, что Вера вздрогнула. — Она не понимает, видите ли! Ты! Ты!!!
Артистка задохнулась.
— Он был мой, понимаешь?! Моя последняя любовь! Аты его у меня забрала! Ну конечно, мы все из себя такие крутые: доктор, экстрасенс, красотка, умница! Гипнотезерша, блин!.. Ну вот кто ты после этого?! И видишь, чем все закончилось?! Если бы не ты…
Вера молчала в абсолютном шоке. Она что, серьезно? При чем тут какая-то идиотская ревность, когда человека убили?!
— Короче, я тебя больше знать не хочу. И ты мне не подруга. Ты никто, и звать тебя никак! Не звони мне больше. — В трубке загудели короткие сигналы.
Лученко села, закрыла глаза. Понятно. Как это в ее духе!.. Лидка Завьялова — женщина незаурядная, отличная актриса, с фигурой Моники Белуччи, но характером Джека Николсона. В хитрости, змеином коварстве и очаровании садового колокольчика с ней мало кто мог сравниться. К тому же еще жадность к разнообразным удовольствиям и мужчинам… Ни один мачо в радиусе километра не мог принадлежать никому, кроме нее. У них с Антоном уже что-то было еще до его знакомства с Верой, конечно. И она просто дико приревновала к подруге… Еще тогда, в театре, начала злиться, но кто же знал, что до такой степени… Нет, это все ерунда, мусор, нельзя об этом, несопоставимо с такой бедой, когда человек умер…
Есть еще Дашка, Дарья Сотникова, хозяйка рекламного агентства, тоже близкая и задушевная подруга уже много лет. Это она недавно организовала Вере выгодный заработок — уговорила ее подключиться к решению проблем депутата, которого продвигало ее рекламное агентство.
— Убьешь двух зайцев, Верунчик! — утверждала она. — И денег заработаешь, и мне очень поможешь. У этого олигарха какие-то проблемы с одним из его бизнесов, мистика или что-то такое, психологическое. На строительстве торгового центра… Ты ведь справишься, правда? Ну что тебе стоит!.. Ради меня. Где я еще найду такого специалиста? А он мне это зачтет. Это очень жесткий клиент, камень по сравнению с ним — просто кусок масла…
Вера набрала номер Даши. Занято. Еще раз, еще… Нет, надо ехать. Терпения нет ждать, пока по горло занятая подруга соизволит освободиться. Вызвать такси — на метро долго и вообще холодно — и вытащить Дашку в кафе напротив. Просто ужас как хочется поговорить…
Она отпустила такси и вбежала по ступенькам в холл, открыла дверь и попала на ресепшн.
— Юлечка, здравствуйте. Мне нужна Дарья Николаевна. Срочно, пожалуйста! — сказала Вера, топая каблуками, чтобы стряхнуть снег.
— Здравствуйте, Вера Алексеевна… — ответила Юля Папернюк, менеджер по работе с клиентами.
Она была похожа на сдобную булочку с изюмом, вся состояла из ямочек на щеках и подбородке, улыбок и радостного блеска глаз. Однако сейчас она почему-то не улыбалась, только кивнула и, выйдя из-за стола, прошла в кабинет Сотниковой. Вернувшись, качнула головой, приглашая Веру зайти. При этом ее мелированные кудри дрогнули, словно ветви на кустике.
Даша Веру испугала. Подруга сидела черная, непохожая на себя.
— У тебя есть совесть вот так ко мне вламываться? — тихо сказала она. — После того, как ты меня предала?
— Я? Предала?!
— А как это называется, когда ты бросила меня один на один с этим воротилой? Ты что, не знаешь, что сильные мира сего не прощают, если наемный работник подводит?
— Но…
— Ты пообещала мне, что сделаешь для него эту работу. Ты пообещала ему, что разберешься с мистикой на стройке. И он достроит свой торгово-развлекательный комплекс, небоскреб этот, к концу первого квартала. А ты?
— Я не…
— Ты начала, а потом отказалась работать. Мало того что ты кинула его, это твои проблемы. Ты, может, его не боишься… Но зато подставила меня. Теперь мое агентство не получит оговоренных денег. Он просто не даст, и никакой хозяйственный суд его не заставит. Забыла, в какой стране мы живем?
Вера замолчала. Она уже все поняла, и ей было жаль Дашу. Но кто пожалеет ее саму?..
— Теперь он меня точно разорит, — монотонным речитативом продолжала Сотникова, — ребята не получат зарплаты сейчас и останутся вообще без работы потом. Это тебе не то украденное кольцо стоимостью триста тысяч, с которым ты разобралась недавно… Он нас не просто раздавит и не заметит — мы теперь больше не сможем найти работу. И все из-за тебя. По-твоему, это не называется предательством?
— Да погоди! Этот развлекательный комплекс…
— Меня не интересуют нравственность, законность и прочие лузерские соображения. Ты меня предала, и я больше… — Даша сглотнула и с трудом закончила фразу: — Больше не хочу тебя видеть.
Она сломала карандаш, который все время вертела в руке, и выбежала из кабинета.
Вера медленно вышла на улицу. Обычно она, теплокровное существо, страдала от холода, но сейчас о нем забыла. Она стояла в расстегнутой шубке и не знала, что делать, куда идти. Непослушной рукой выкопала из сумочки телефонную трубку. Не хотелось звонить Андрею, непонятно, какое отношение он имеет к трагедии, и вообще… Но это единственный человек, который никогда не бросал Веру в беде. Дочь за границей, отдыхает с мужем в Эмиратах. Больше звонить некому.
— К сожалению, отсутствует связь с вашим абонентом, — произнес в трубке вкрадчивый автоматический голос. — Перезвоните ему, пожалуйста, позже.
— Вера Алексеевна, время истекает. Не передумали? Ведь пожалеете о своем упрямстве, — сказал он спокойно, буднично. Так, словно она отказалась от чашечки кофе. — Очень скоро пожалеете, поверьте. Вы еще можете передумать и выполнить свое обещание… То есть помочь мне привести в порядок мозги строителей торгово-развлекательного центра. Даю вам время, ну, скажем, до обеда. И так уже несколько дней прошло.
Вера молчала, замолчал на мгновение и абонент.
— А когда время закончится, — сказал он без малейшей угрозы в голосе, очень равнодушно, даже лениво, — будет плохо.
Вера спустилась в метро. Ее толкали, обгоняли. Она никого не видела.
Впрочем, не в первый раз вокруг врача Веры Алексеевны Лученко сгущаются такие абсурдные истории. Она уже успела привыкнуть к тому, что обычно загадки находят ее в большом количестве.
Более того, Вера могла признаться себе честно: если бы они не находились, она бы искала их сама. Она любила жизненные кроссворды и шарады, работу ума, а особенно — интуиции. Коллеги так давно называли ее «Шерлок Холмс в юбке», что это уже было даже не смешно.
Она была по профессии врачом-психотерапевтом, как значилось на двери ее кабинета, а по образованию, по медицинскому диплому — психиатром. И еще увлекалась двумя совершенно разными вещами, разными, но связанными между собой. Первая — шитье. Сейчас немногие женщины сами себе шьют, а вот Вера любила это занятие, причем тонко разбиралась в моде и обладала чутьем на последние модные тенденции. А массового пошива, за редкими исключениями, она не признавала… Шитьем же она занималась в основном тогда, когда целиком отдавалась второму своему увлечению: попыткам разобраться в сложных жизненных ситуациях, частенько криминальных.
Историй, когда она выручала из беды чужую семью, на счету психотерапевта Лученко накопилось немало. Например, однажды к Вере пришел мужчина — молодой, но уже почти седой, изможденный. Его жена сошла с ума, сообщил он, потому что ее затравили в школе. Она была такая яркая, заметная, светло-радостная, «солнечный лучик», ее любили дети. А директриса школы организовала ей травлю со стороны коллег и некоторых родителей учащихся. Это длилось и длилось. Однажды жена посреди обычного разговора сказала мужу: «Смотри, за нами следят агенты КГБ…» И дальше пошел типичный бред мании преследования. Этот контраст, мгновенный ужасный переход от солнца к тьме сломил парня, он обвинил себя в том, что не защитил, не уберег, не забрал из школы, не наскандалил… Он задумал мстить, даже хотел подстеречь директрису и убить ее. В конце концов заполучил невроз. Вера ходила к его жене в городскую больницу, пытаясь разомкнуть спазмы страха, разговаривала с мужем. Ведь гибнут два человека! Вера решительно взяла на себя всю ответственность и потребовала: они должны все продать и уехать к морю, в Ялту. Купить квартирку и все начать сначала. Вера преодолела инертность и нерешительность мужа, они вдвоем почти украли жену из клиники. Через полгода Вера получила от них письмо и узнала, что произошло чудо: жена выздоровела — морской воздух, прогулки, перемена обстановки сделали свое дело. Муж тоже поправился. Эта история разделила Вериных коллег на два лагеря. Одни восхищались: откуда Ялта? Почему, как догадалась? Вера и сама не могла объяснить. Другие позавидовали и осудили: не дело психотерапевта вмешиваться влечение, назначенное другими специалистами, это некорректно. Всех, что ли, на юга теперь отправлять? Главврач устроил настоящую выволочку:
— В вашей профессии, доктор Лученко, есть жесткое правило: исключительность психотерапевтических отношений. Это значит, что вы не можете гулять с вашим клиентом, сидеть с ним в кафе, ходить с ним в театр, не говоря уж о том, чтобы флиртовать с ним… Вне пределов кабинета — никаких отношений! Даже самых невинных.
Доктор Лученко и сама знала, что это некорректно, однако полагала, что в вопросах жизни и смерти не до церемоний. То были ее вечные споры с начальством. Но она всегда побеждала, и кто же станет судить победителей?..
Однако как она умудрилась попасть в такую ситуацию? Загнала себя не просто в угол, а в какую-то доисторическую нору, где вообще ничего, ни проблеска света. Подруги от нее отвернулись. Любимый мужчина вначале переселился к маме, а теперь вовсе пропал и, кажется, даже… Она не хотела произносить слово «убийца», это окончательный приговор, а пока еще оставалась крохотная безумная надежда. Миллионер, депутат и хозяин строительства тоже занес ее в список своих врагов…
Прекрасно! Хуже уже ничего не может быть. И Антона убили… Когда читаешь о смертях в газете или узнаешь из новостей в телевизоре, это так не ранит. Как-то все не так, не по-настоящему. А тут знакомый, близкий практически человек. И — рраз! — эту живую ниточку перерезали. Абсурд.
Еще пару месяцев назад она и представить себе не могла, что такое произойдет…
2 ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЛЮБЫЕ МЕТОДЫ
За полтора месяца до убийства.
Закончился теплый сентябрь, и в октябре сразу стало как-то окончательно, бесповоротно понятно: скоро похолодает. Все вокруг пожелтело, зашуршало. Ковры опавших листьев протянулись по улицам, и хозяйка-осень расхаживала по ним беспрепятственно. Обычная, в общем, картина. А одним будничным утром в самом центре Киева на одной из главных улиц в городском пейзаже произошли неожиданные изменения.
Накануне, когда киевлянин или гость столицы поднимался из метро, в нос ему сразу попадал густой запах запеченной картошки: в подземном переходе расположилась закусочная. Но картошка прохожему не нужна, когда он спешит на работу или по другим важным делам. Он торопится наверх по ступенькам, на мощенную булыжником улицу, в сплетение деловых и торговых учреждений. А в это утро никто из выходящих пассажиров метро не успевал подумать о картошке, потому что его ошеломляли удары, трясла вибрация, оглушал грохот.
Оказалось, наверху, на перекрестке, где был зеленый скверик с цветами, теперь стояли экскаваторы и прочая строительная техника. Рыли котлован, яростно долбили встреченные на глубине камни и уже возводили вокруг всего этого безобразия забор. Массивную бетонную стену, отдельные части которой заранее были выкрашены в зеленый цвет.
Конечно, с этого дня любой киевлянин или гость столицы, который хоть раз вышел здесь из подземного перехода, запомнил: не стоит подниматься со стороны стройки, лучше на другую сторону. Иначе оглушит визжание металлорежущих инструментов, ослепит сварка. Да и пройти мимо монументального бетонного забора затруднительно — места для человека на тротуаре не оставалось вовсе, а автомобили не особенно церемонились с проходящими. Многие вообще предпочитали выходить на другой станции метро, чтобы не видеть изуродованную улицу и бетонные столбы. От вида стройки, то есть обычной картинки возведения очередного бизнес-центра или торгового комплекса, к которым горожане как будто притерпелись, хотелось поскорее отвести глаза. Не радовало увиденное.
Строительство шло полным ходом, гудело, шумело и раздражало. Не прошло и нескольких дней, как жители соседних домов вдруг опомнились. В ближайшем к стройке дворе образовался стихийный митинг.
— Что они себе позволяют! — возмущалась учительница средних лет. — Надо что-то делать.
— Конечно! — согласилась полная тетка с первого этажа. — Я согласна войти в актив. Они же нам спать не дадут, это во-первых. И потом, сколько можно? Понатыкали везде своих небоскребов, не пройти! Все гастрономы позакрывали, всюду одни банки. Кому они нужны?!
— Возмутительно! Совсем нас за людей не считают!
— Нихто нас не спрашував никогда, — покачал головой пожилой, сильно пьющий пенсионер. — Бо мы — нихто. Мусор.
Все повернули головы в сторону стройки. Оттуда несло запахами отработанной солярки и свежеразрытой земли. Экскаваторы продолжали копать, бульдозеры — долбить. К воротам подъезжали самосвалы.
— Так пора перестать быть мусором, — назидательно заявила учительница. — Я об этом и говорю.
Ее дочка заметила:
— Мам, в Интернете есть сайт сообщества «Гражданское сопротивление». Они занимаются такими вещами, хочешь, я дам вам телефон?
Позвонить согласились, но все-таки решили подойти к стройке прямо сейчас. Возмущенных жильцов, конечно же, не пустили в ворота.
— Покажите документы на строительство! — требовала полная активистка.
Учительница вторила:
— У вас есть разрешение?
К ним вышли двое охранников, один сказал прямо и грубо:
— Убирайтесь с нашей территории. Здесь запрещено находиться.
— Это возмутительно! Ничего, мы еще вернемся.
Строительство продолжалось. Жители верхних этажей докладывали во дворе, что котлован уже глубокий, «шо твой колодезь». Однажды утром люди обнаружили, что через их дворы и поперек улицы прорыты траншеи для прокладки коммуникаций.
— Где это сопротивление для граждан? Кто-то их вызывал? Давайте уже что-то делать! — кричали во дворах. — В прокуратуру заявлять, что ли! Невозможно же ни пройти, ни дышать! Есть в этом городе какая-то власть, в конце концов?!
Обстановка накалялась. Представители «Гражданского сопротивления» явились вечером. Выглядели они не очень солидно: два парня на велосипедах и тонкая девушка в очках, с объемистой черной папкой.
— Я юрист, — сказала она. — Объясню вам ваши права и какие куда нужно писать заявления.
А парни рассказали, что жители этого микрорайона не одиноки. Оказывается, таких очагов противостояния жильцов и незаконных застройщиков в городе очень много.
— На Чкалова, — загибал пальцы смуглый парень в цветастой майке и с пирсингом в ухе, — там строят вообще в исторической зоне, рядом с Софией Киевской. А это по закону запрещено.
Его внимательно слушали, поставив на асфальт свои пакеты с персиками и арбузами, помидорами и кабачками. И кивали.
— Гостиный двор на Контрактовой, — продолжал парень. — Еще только планируют, к счастью, стройку начать мы им не дали.
На Подоле, на Замковой горе происходит вообще что-то непонятное, половину горы срыли, никаких документов нет, полная анархия. В прокуратуру и горисполком мы уже написали. Незаконно приватизирована усадьба на Малой Житомирской… Снесено несколько домов на Андреевском спуске…
— А еще, — добавил второй юноша, крепкого телосложения, — мы проводим концерты в защиту старого города и вырубленных парков. Они так и называются: «Концерты на пеньках».
После долгих разговоров условились с жильцами завтра организовать митинг, потребовать документы на разрешение проведения работ. А в следующий раз не пускать строительную технику за забор. К этому моменту во дворе было уже человек сто, и всем казалось, что уж такую организованную защиту «нашей земли» не сломит никто.
До глубокой ночи во дворе бубнили, говорили, вскрикивали возмущенно, пили пиво или квас. Прохлада никому не мешала, иногда заходили греться в подъезд. Жители домов объединились настолько, что пенсионеры даже не делали обычных замечаний владельцам собак, задирающих ноги на угол дома. И даже водителям — за парковку под деревьями.
— Бедные мы, бедные, — вздыхала старушка, которая всегда подкармливала кошек. — Никто не защитит, кроме Господа нашего…
Мимо лавочек у подъезда в полумраке двора прошла пара, парень и девушка.
— Вот вы, соседушки, придете на митинг, а? — с вызовом спросила их полная женщина.
— Да, — подхватил кто-то еще. — Виталька, ты же спортсмен, в армии служил, даже воевал… Десантник, да? Нам такие, как ты, нужны!
— Я-то приду. — Виталий наклонил мощную шею. — А Диа-ночка не может. Не видите, что ли?
Соседи, кто не знал, присмотрелись к довольно круглому животику Виталькиной юной супруги. А кто знал, согласно покивали.
— Я тоже хочу с вами, — вдруг заявила Диана.
— Вот еще, выдумала, — сказал Виталий. — Нельзя тебе…
Они зашли в подъезд, и голоса их затихли.
Следующий день выдался пасмурным, но теплым — типичным для октября. Неподалеку от въезда на стройку столпилась сотня жителей микрорайона. Они чего-то ждали. Напротив, через дорогу, из служебного входа в театр выглядывали любопытные охранники и гардеробщица. Несколько артистов распахнули окна своих гримерных комнат, посмотрели, подождали и опять закрылись.
Прохожие наблюдали сборище людей, таких разных — спокойных и сердитых, молодых и пожилых, трезвых и слегка под градусом — с любопытством, явно не понимая, что тут будет происходить. Наконец чуть в стороне парень взгромоздился на три сложенных шатких ящика, поднес ко рту громкоговоритель, называемый в народе «матюгальник», и начал митинг.
— Киев в опасности! — заявил он без долгих предисловий, сразу беря быка за рога. — Власть распродала исторические места города, наши дворы! Уничтожается самое дорогое — память!..
Он говорил много и яростно. Упомянул о Комитете всемирного наследия ЮНЕСКО, который призвал Украину ввести мораторий на все подобные строительства, и подробно перечислил, какие именно. Собравшиеся недоумевали: они пришли сюда не для болтовни. Затем активист объявил, что теперь все жители во главе с ним, представителем гражданского сопротивления, и юристом пройдут на стройку и потребуют предъявить всю разрешительную документацию.
Народ двинулся к воротам, и навстречу сразу выбежали парни в пятнистой форме. В руках у них были черные милицейские дубинки. За спинами парней прятался мужчина, по виду большой начальник: очень полный, в дорогой чистенькой одежде, окруженный тремя мужчинами в черном. У мужчин были совершенно равнодушные лица, у каждого в ухе торчал наушник на витом проводке. Это были телохранители. Мужчина вытянул лицо, украшенное острым птичьим носом и тремя подбородками, в сторону возмущенного народа и крикнул:
— Вы не имеете права ничего у нас спрашивать! Документы есть, я покажу их только представителю власти! А это частные владения, и я, директор строительства, требую немедленно их покинуть!
— Какие на фиг частные владения?! — крикнул кто-то из толпы. — Это наш город, земля принадлежит Киевсовету!
Директор хотел что-то ответить, но толпа ринулась внутрь. Раздались крики, мат. Охранники в пятнистом ловко орудовали дубинками, нанося удары по предплечьям и голеням, то есть самым болезненным местам. Некоторых все же удалось схватить и обезоружить. Началась дикая свалка.
Директор испуганно отступил и скрылся за вагончиками на колесах. Телохранители последовали за ним, не вмешиваясь в столкновение. Потом охранников прибыло, и жители домов начали отступать: все-таки большинство из них были женщины или мужчины в пенсионном возрасте. Только давешний Виталий скалой стоял чуть сбоку и отшвыривал очередного пятнистого с дубинкой, как щенка. Но и на стройку войти не пытался. Казалось, он пришел сюда из чувства долга, но толком не знал, что делать. На острие армии наступающих горожан барахтались юристка и гражданский сопротивленец, они что-то кричали и размахивали бумагами, охранники их сдерживали.
— Виталя! — послышался женский голос.
Парень оглянулся. Его беременная жена помахала рукой и устремилась к нему, протискиваясь сквозь толпу.
— Уходи немедленно! С ума сошла! — закричал Виталий.
Воспользовавшись моментом, его толкнули, и он не удержался на ногах, упал. Правда, сразу же вскочил и побежал к жене. Но в ту сторону уже двигалась цепь из пяти пятнистых защитников строительства. Они сцепились локтями и напирали на поредевших нападающих. Все произошло очень быстро. Диану толкнули в живот, она упала, закричала. Закричал, как раненый зверь, Виталий, бросился к ней, нанося по пути жестокие удары, от которых падали, как подкошенные, и чужие, и свои.
Драка прекратилась, люди отступили, образовав полукруг. Потом, покачивая головами, принялись расходиться. Стоявшие на другой стороне улицы милиционеры решили, что можно уже и вмешаться. Несколько человек в форме подошли поближе, остальные что-то озабоченно докладывали по своим рациям.
Виталий держал плачущую Диану и смотрел на людей так, что вокруг него очень быстро образовалось пустое пространство. Наконец подъехала «скорая», и супругов забрали…
Юристка и активист стояли у театра в одиночестве. На них глядели издалека, но пока не подходили.
— Ужасно как все вышло, — вздохнула девушка.
— Не парься, Таня. Вышло как обычно.
— Беременных в живот не бьют! Сережка, как ты можешь быть спокойным?