– Да-да, обратитесь к нему. Я больше этим не занимаюсь.

Вздохнув, Сандип Лахири сказал:

– И еще один вопрос, сэр…

– Да?

– Я понимаю, вы больше не министр по налогам и сборам… и вас это напрямую не касается, но после того, как законопроект об отмене системы заминдари был одобрен, количество выселенных арендаторов возросло, и…

– Кто сказал, что это меня не касается? – возразил Махеш Капур, круто обернувшись и чуть не сбив Сандипа Лахири с ног. – Кто это сказал?

Если что и заставляло Махеша Капура бурно реагировать, так это злополучный побочный эффект выношенного им законопроекта. На практике закон об отмене феодально-помещичьего землевладения оборачивался массовым выселением арендаторов по всей стране. Сгоняя крестьян с земли, землевладельцы хотели доказать, что возделывали ее исключительно собственными силами и никто, кроме них, не имеет права владеть ею.

– Но, сэр, вы сами только что говорили…

– Не имеет значения, что я только что говорил. Что вы предпринимаете в связи с этим?

Ман, стоявший позади Сандипа Лахири, забавлялся, наблюдая, как его отец и его приятель пытаются преодолеть возникшее замешательство. Затем, взглянув на серое затянутое тучами небо, сливавшееся с горизонтом, он подумал о Байтаре и Дебарии и посерьезнел.

– Сэр, это приобрело такой невообразимый размах, что я не могу проследить за всеми случаями выселения.

– Организуйте протестные выступления, – посоветовал Махеш Капур.

Сандип Лахири разинул рот. Он даже вообразить не мог, как это он, представитель власти, будет организовывать какие-либо массовые волнения; тот факт, что это предлагает бывший министр, превосходил его понимание. Но сочувствие к согнанным с места крестьянам, лишившимся имущества и средств к существованию, заставляло его наседать на Махеша Капура, который считался их защитником. В глубине души он надеялся, что тот и сам вмешается, осознав, как тяжело приходится людям.

– Вы разговаривали с Джхой? – спросил Махеш Капур.

– Да, сэр.

– И что он говорит?

– Сэр, как известно, мы с ним не сходимся во взглядах. Если меня что-либо огорчает, уже по этой причине он радуется. А поскольку значительная часть его доходов поступает от землевладельцев, то…

– Ладно-ладно, – прервал его Махеш Капур. – Я подумаю об этом. Я только что приехал и не успел еще вникнуть во все детали, поговорить с избирателями…

– С избирателями, сэр? – Лахири обрадовался тому, что Махеш Капур рассматривает Рудхию в качестве возможной замены своего обычного городского избирательного округа.

– Там будет видно, там будет видно, – произнес Махеш Капур с неожиданным добродушием. – Пока еще рано говорить наверняка. А вот и наш дом. Давайте зайдем, выпьем чаю.

За чаем Сандип Лахири и Ман смогли наконец побеседовать. Ман с разочарованием узнал, что охоты в ближайшее время не предвидится. Сандип не любил охоту и организовывал ее только по обязанности.

Он считал, что в этом году необходимость охоты отпала. Прошли дожди – пусть даже не слишком сильные, – и природная пищевая цепь восстановилась, а угроза нападения волков снизилась. Некоторые деревенские жители приписывали улучшение ситуации заступничеству Лахири, который лично организовал охоту. Этот факт наряду с доброжелательным отношением Лахири к вверенным ему людям, его способностью быстро разобраться на месте в возникшем конфликте (даже, к примеру, под каким-нибудь деревом в деревне), его справедливостью при разрешении финансовых вопросов, отказом поддерживать незаконное выселение того или иного арендатора и твердостью в поддержании законности и порядка в подокруге сделал Сандипа Лахири чрезвычайно популярной фигурой у местного населения. Что, однако, не мешало некоторым юнцам посмеиваться над его «кола топи».

Спустя некоторое время Сандип попросил разрешения удалиться:

– Я договорился о встрече с господином Джха, сэр, а он не из тех, кому нравится, когда его заставляют ждать.

– Что касается выселений, – сказал Махеш Капур на прощание, – то я хотел бы посмотреть список пострадавших в нашем подокруге.

– Видите ли, сэр… – замялся Лахири. Такого списка он не имел и к тому же сомневался, этично ли было бы передавать его кому-либо.

– Неточность и незавершенность, – прокомментировал Махеш Капур и поднялся, чтобы проводить молодого человека до двери, прежде чем тому придет в голову пожаловаться еще на какие-нибудь непорядки.

14.3

Визит Сандипа Лахири к Джхе обернулся полным фиаско.

Джха был важной политической фигурой, другом главного министра и председателем верхней законодательной палаты штата; он привык к тому, что глава подокружной администрации советуется с ним относительно всех значительных событий на его территории и возникающих проблем. Лахири же, со своей стороны, не видел необходимости докладывать партийному функционеру обо всем, что происходит в Рудхии, и о своих действиях. Он совсем недавно окончил университет, где твердо усвоил принципы либерализма а-ля Ласки[113], а также основы конституционного права, согласно которым партия и государство существуют независимо друг от друга, и старался держаться на расстоянии от местных политических заправил.

За год работы в Рудхии он, однако, убедился, что полностью избежать их опеки невозможно. Когда Джха начинал кипятиться, приходилось являться к нему на ковер. Лахири относился к этим визитам как к локальной вспышке какой-нибудь эпидемии или другой досадной неожиданности, требующей его присутствия. Эти встречи отнимали у него время и действовали на нервы, но были непременной составляющей административной рутины.

По логике вещей, это Джха должен был бы посещать офис молодого руководителя, но бесполезно было ожидать этого от пятидесятипятилетнего партийца. Поэтому Сандип Лахири продолжал ездить к нему – из уважения к его возрасту, а не высокому партийному посту. Он привык к грубости Джхи и заранее придавал лицу глуповато-растерянное выражение, скрывавшее его подлинные мысли. Однажды, когда Джа даже не предложил ему сесть – якобы по рассеянности, но, более вероятно, из желания продемонстрировать подчиненным свое превосходство над представителем местной власти, – Сандип с таким же рассеянным видом сам взял стул и сел, улыбаясь Джхе невинно и благожелательно.

На этот раз, однако, Джха пребывал в благодушном настроении; белая конгрессовская шапочка была небрежно сдвинута набекрень, лицо его расплывалось в широкой улыбке.

– Вы тоже садитесь, садитесь, – предложил Джха по-английски. Поскольку они были одни, строить из себя большого начальника он не стал.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Лахири с облегчением.

– Выпейте чаю.

– Спасибо, сэр. Я выпил бы, если бы только что не сделал этого.

Покружив, беседа наконец воспарила.

– Я читал циркуляр, который выпустили, – сказал Джха.

– Циркуляр? Какой?

– О сборе средств для Дня независимости.

– А, ну да, – отозвался Лахири. – Я как раз хотел попросить у вас помощи в связи с этим. Вы пользуетесь у людей большим уважением, сэр, и, если бы вы обратились к ним с призывом делать взносы, это существенно облегчило бы задачу. Мы могли бы собрать значительную сумму и устроить людям настоящий праздник – раздавать сладости, накормить бедняков и так далее. Я рассчитываю на вашу помощь, сэр.

– А я рассчитываю на вашу, – ответил Джха, широко улыбаясь. – Поэтому я вас и позвал.

– Мою, сэр? – Сандип улыбнулся в ответ беспомощно и настороженно.

– Да-да. Понимаете, у Конгресса тоже есть планы относительно Дня независимости. Мы возьмем половину средств, которые вы соберете, и сделаем свой отдельный праздник – большой праздник, чтобы помочь людям и так далее, понимаете? Этого мы от вас и ожидаем. Другую половину вы можете использовать по своему усмотрению, – великодушно добавил он. – Естественно, я призову людей делать взносы.

Именно этого Сандип и боялся. Ни один из собеседников не упомянул о том, что за несколько дней до этого двое приспешников Джхи обращались к Лахири, прощупывая почву в этом отношении, но их предложение было ему не по душе, о чем он им и сказал. Сейчас же он лишь молча улыбался. Его молчание насторожило партийца.

– Так я буду ждать половину суммы, да? – спросил он с некоторым беспокойством. – Деньги будут нужны нам скоро, потребуется дня два, чтобы организовать все, а вы еще не начали их собирать.

– Ох, не знаю… – отвечал Сандип, вскинув руки в беспомощном жесте, подразумевавшем, что если бы он был свободен в своих действиях, то с радостью отдал бы все собранные средства Джхе, но, увы, злая судьба лишает его этого удовольствия.

Лицо Джхи помрачнело.

– Понимаете, – продолжал Сандип, разводя руками взад и вперед в знак полной беспомощности, – руки у меня связаны.

У Джхи, вперившего в него гневный взгляд, лопнуло терпение.

– Какие связанные руки? Что вы мелете? – чуть ли не закричал он. – Конгресс утверждает, что нет никаких связанных рук. Он развязывает вам руки.

– Дело в том, сэр… – начал было Лахири, но Джха не дал ему продолжить.

– Вы правительственный чиновник, – резко оборвал он Сандипа, – а правительством руководит партия Конгресс. Вы будете делать так, как мы велим вам. – Он решительным жестом надвинул шапочку на лоб и поддернул дхоти под столом.

– Хмм… – c сомнением промычал Лахири, сменив глупую улыбку на маску не менее глупой озадаченности.

Видя, что приказной тон не действует, Джха решил применить тактику дружеского убеждения.

– Партия Конгресс – это партия независимости, – провозгласил он. – Без нее и Дня независимости не было бы.

– Да-да, как это верно! – подхватил Лахири, обрадованно кивая. – Это партия Ганди, – добавил он.

Грузное тело Джхи опять привольно раскинулось в кресле.

– Значит, мы понимаем друг друга? – спросил он, оживившись.

– Надеюсь, сэр, что взаимонепонимание никогда не омрачит наших взаимоотношений, – торжественно произнес Лахири.

– Мы как два вола в одной упряжке… – размечтался Джха, намекая на предвыборную эмблему Конгресса. – Партия и правительство вместе тянут лямку.

– Хмм… – опять протянул Сандип Лахири, пряча свои унаследованные от Ласки сомнения за глупой улыбкой, не обещавшей полного взаимопонимания.

Джха нахмурился.

– Как вы думаете, сколько вам удастся собрать? – спросил он молодого человека.

– Не знаю, сэр. Мне никогда раньше не приходилось собирать деньги с населения.

– Ну, скажем, пятьсот рупий. Мы получаем двести пятьдесят, вы двести пятьдесят, и все довольны.

– Понимаете, сэр, я нахожусь в трудном положении, – сказал Сандип, собравшись с духом.

Джха молчал, с раздражением глядя на упрямого молодого идиота.

– Если я дам вам деньги, – продолжал Лахири, – Социалистическая партия тоже захочет свою долю, и НРКП…

– Да, понятно. Я знаю, что вы виделись с Махешем Капуром. Он просил денег?

– Нет, сэр…

– Тогда в чем проблема?

– Понимаете, сэр, хочется быть справедливым…

– Справедливым! – бросил Джха с нескрываемым презрением к этому слову.

– Ну да, справедливым. По справедливости мы должны были бы разделить средства поровну между всеми партиями: коммунистами, партиями Бхаратия Джана Сангх, Рама-Раджья Паришад[114], Хинду Махасабха и Революционной социалистической партией.

– Что-что?! – взорвался Джха. – Как-как? – Он чуть не подавился. – Вы сравниваете нас с социалистами? – Он опять гневно поддернул дхоти.

– Ну… да, сэр.

– И с Мусульманской лигой?

– А почему нет, сэр? Конгресс – одна из многих партий. В этом отношении они все равны.

Джха оторопел. Он глядел на Лахири испепеляющим взглядом, а в мозгу его, как петарды в праздник Дивали, вспыхивали образы, ассоциировавшиеся с Мусульманской лигой.

– Вы приравниваете нас к другим?! – спросил он голосом, дрожащим от неподдельного возмущения.

Сандип Лахири ничего не ответил.

– В таком случае я покажу вам. Я покажу вам, что такое Конгресс. Я сделаю так, что вы не сможете собрать никаких денег. Ни одной пайсы. Вот увидите, вот увидите.

Сандип по-прежнему молчал.

– Раз так, то мне нечего больше сказать, – проскрипел Джха, схватившись правой рукой за яйцо из синего стекла, выполнявшее роль пресс-папье. – Но мы еще посмотрим, как оно будет, мы еще посмотрим.

– Да, конечно, сэр, – откликнулся Сандип, вставая.

Джха не стал подниматься, чтобы проводить его. В дверях Лахири послал слабую улыбку взбешенному члену Конгресса, чтобы смягчить его, но тот не улыбнулся в ответ.

14.4

Сандип Лахири, чувствуя, что времени у него мало, а опыта в собирании средств, как и говорил Джха, никакого, отправился на рыночную площадь Рудхии, надев рубашку хаки с шортами и тропический шлем. Вокруг него сразу собралась небольшая толпа. Люди гадали, что ему тут понадобилось; да и само появление главы администрации на рынке было событием.

Двое торговцев спросили его, не могут ли чем-нибудь ему помочь.

– Да вот мне поручили собрать средства на празднование Дня независимости, – сказал Сандип. – Может, хотите принять участие?

Торговцы переглянулись, и тут же, словно сговорившись, каждый вытащил по банкноте в пять рупий. Они знали Лахири как честного человека, не вымогавшего у людей деньги без необходимости, и решили, что надо сделать свой вклад, раз он просит, пусть даже на правительственное мероприятие.

– Но это слишком много, – сказал он. – Я не хочу обременять людей. Думаю, по одной рупии с человека будет достаточно.

Торговцы с довольным видом спрятали банкноты и выдали ему по монете. Лахири, взглянув на монеты, небрежно сунул их в карман.

По всему рынку быстро разнеслась весть о том, что сам глава администрации собирает деньги на празднование Дня независимости, где будут угощать детей и нуждающихся, что он ограничил взносы одной рупией и что участие добровольное. Это известие в совокупности с популярностью Лахири произвело магическое действие. Прохаживаясь по улочкам Рудхии, Сандип чувствовал себя неловко в роли сборщика средств и к тому же стеснялся произносить речи из-за своего небезупречного хинди, но люди сами подходили к нему, улыбаясь. Этому способствовал и распространившийся слух, что Джха не одобряет действий Лахири. Сандип подумал, что за несколько лет после завоевания независимости местные лидеры Конгресса с их коррумпированностью, амбициями и своекорыстным трюкачеством успели восстановить против себя население и в результате он мог рассчитывать на то, что в любом конфликте с политиками люди займут его сторону. Если бы он выступал в какой-либо предвыборной гонке против Джхи, то, скорее всего, подобно многим другим молодым главам администраций, победил бы. Целый отряд приближенных Джхи, срочно брошенный им на сбор средств для празднования, устраиваемого Конгрессом, и пытавшийся опередить Лахири, столкнулся с сопротивлением большинства местных жителей. Некоторые из уплативших взнос Сандипу решили сделать это повторно, не слушая его возражений. Один из них внес три рупии – за себя, за жену и за сына.

Когда карманы Сандипа переполнились, он снял свой знаменитый «сола топи», высыпал в него монеты и, то и дело отирая пот со лба, стал использовать шлем в качестве кружки для пожертвований. Все радостно продолжали участвовать в мероприятии, шлем постепенно наполнялся. Некоторые кидали в него рупию, другие две или четыре анны, а то и восемь. Крутившиеся на рынке мальчишки ходили за Лахири хвостом. Кто-то из них выкрикнул: «Слава начальнику-сахибу!» Они смотрели на его шлем круглыми глазами – такую кучу денег им еще не приходилось видеть – и спорили, какую сумму ему удастся собрать.

День был жаркий, и Сандип время от времени присаживался перевести дух в тени какого-нибудь магазинчика.

Ман, только что прибывший в город, заметил на улице толпу и из любопытства втиснулся в нее.

– Ты что тут делаешь? – спросил он Сандипа.

Сандип вздохнул:

– Да вот решил обогатиться.

– Неплохо получается, – заметил Ман. – Надо будет перенять у тебя опыт. Но ты, я вижу, переутомился. Давай помогу. – Взяв у Сандипа шлем, он стал обходить с ним толпу.

– Послушай, лучше брось это дело, – сказал Лахири. – Если об этом узнает Джха, ему не понравится.

– Плевать я хотел на Джха.

– Нет-нет, лучше отдай мне шлем, – настаивал Сандип; Ман вернул ему «сола топи».

Спустя полчаса шлем наполнился до краев, карманы Сандипа тоже были набиты. Он решил сделать перерыв и сосчитать деньги.

Он собрал немыслимую сумму в восемьсот рупий.

Сандип немедленно прекратил сбор денег, хотя было еще немало добровольцев, протягивавших ему монеты. Сумма была более чем достаточной для грандиозного празднования. Он произнес краткую речь, в которой поблагодарил людей за щедрость и заверил их, что деньги будут потрачены наилучшим образом. Во время этой речи ему удалось значительно усовершенствовать свое владение хинди.

Известие об этом событии достигло ушей Джхи. Он чуть не лопнул от злости.

– Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет! – пригрозил он, возвращаясь домой ни с чем. – Я покажу ему, кто командует в Рудхии.

14.5

Он все еще кипел от возмущения, когда к нему явился с визитом Махеш Капур.

– О, Капурджи, Капурджи! Добро пожаловать в мое скромное пристанище! Добро пожаловать! – воскликнул Джха.

Махеш Капур не стал церемониться:

– Ваш друг Джоши сгоняет арендаторов со своих земель. Я этого не потерплю. Передайте ему, чтобы он прекратил это.

Джха в сдвинутой набекрень шапочке пристально посмотрел на гостя:

– Я ни о чем таком не слышал. Откуда у вас эти сведения?

– Не беспокойтесь, сведения надежные. Я не хочу, чтобы подобное происходило там, где я живу. Это дискредитирует правительство.

– А почему вас это волнует? – спросил Джха, широко улыбаясь. – Вы же больше не член правительства. Я на днях беседовал с Агарвалом и Шармой. Они говорят, что вы присоединились к Кидваю и Крипалани, так как вам захотелось создать «группу К-К-К».

– Вы смеетесь надо мной? – рассердился Махеш Капур.

– Ну что вы, что вы! Как можно?

– Чтобы у вас пропала охота смеяться, могу сообщить, что собираюсь баллотироваться от избирательного округа Рудхии, дабы оградить земледельцев от посягательств ваших друзей.

Джха приоткрыл рот от удивления. Имя Махеша Капура всегда и для всех было неотделимо от Старого Брахмпура. До сих пор он редко вмешивался в управление округом Рудхии, и пробудившаяся в нем активность была совсем не по душе Джхе.

– Так вот почему ваш сын толкал сегодня речи на рынке? – едко бросил он.

– Какие речи?

– Вместе с этим Лахири, парнем из административной службы.

– При чем тут это? – отмахнулся Махеш Капур. – Я говорю о другом. Если вы не убедите Джоши прекратить это безобразие, я возбужу против него судебное дело. Вхожу я в правительство или нет, не имеет значения. Я не хочу, чтобы закон о заминдари был беззубым, и в случае необходимости готов стать местным зубным техником.

– Могу подсказать вам более подходящий вариант, Махешджи, – сказал Джха, сердито поддернув дхоти. – Раз уж вам непременно нужна сельская местность, почему бы не выступить от округа Салимпур-Байтар? Там вы можете проследить за тем, чтобы ваш друг, наваб Байтара, не обижал своих арендаторов. Я слышал, он делает это весьма искусно.

– Спасибо, я приму ваше предложение к сведению, – ответил Капур.

– И сообщите мне, пожалуйста, Махешджи, когда ваша партия – как она там называется? – очень трудно запомнить аббревиатуры всех этих партий, вырастающих как грибы; кажется, НРКП? да-да, НРКП, – сообщите, когда она наберет сотню голосов. – Джха испытывал большое удовлетворение, получив шанс подколоть человека, столь могущественного всего несколько недель назад. – И зачем только вы лишили нас, рядовых бойцов Конгресса, возможности наслаждаться вашим обществом и вашей мудростью? Почему вы вышли из партии Неру? Как сможет наш великий лидер, чача Неру, обойтись без помощников вроде вас, людей с просвещенными взглядами? И главное, как вы обойдетесь без него? Когда он обратится к людям с призывом голосовать за Конгресс, кого они, по-вашему, послушают? Вас или его?

– К лицу ли вам трепать имя Неру? – в сердцах бросил Махеш. – Вы же ни в чем не согласны с ним, однако используете его имя для того, чтобы привлечь избирателей. Без этого прикрытия, Джха-сахиб, вы были бы ноль без палочки.

– Если бы да кабы… – развел руками Джха.

– Я больше не желаю слушать всякую чушь, – сказал Махеш Капур. – Передайте Джоши, что у меня есть список всех выселенных им арендаторов. Как он ко мне попал – не касается ни его, ни вас. Ко Дню независимости все они должны вернуться домой. Больше мне нечего сказать.

Махеш Капур поднялся, но не успел дойти до дверей, как в комнату ворвался не кто иной, как Джоши, о котором только что шла речь. Он был так взволнован, что даже не заметил Капура, пока не налетел на него. Подняв голову – он был низкого роста и носил аккуратные белые усики, – Джоши воскликнул:

– О, Капур-сахиб, Капур-сахиб, какое несчастье!

– Несчастье? Оставшиеся у вас арендаторы подкупили полицию прежде, чем вы успели добраться до них?

– Арендаторы? – непонимающе переспросил Джоши.

– Капурджи сочиняет тут новую «Рамаяну», – пояснил Джха.

– «Рамаяну»?

– Ну что ты заладил, как попугай? – потерял терпение Джха. – Выкладывай уже, что за несчастье? Ты хочешь пожаловаться на этого Лахири, который изловчился выманить тысячу рупий у людей? Так это я знаю и приму соответствующие меры.

– Нет-нет… – пробормотал Джоши. Новость, по-видимому, была столь значительна, что он никак не мог найти слов. – Дело в том, что Неру… – Лицо его дрожало от расстройства и тревоги.

– Что «Неру»? – рявкнул Джха.

– Он умер? – спросил Махеш Капур, предполагая худшее.

– Нет, гораздо хуже, – с трудом произнес Джоши. – Он уволился, ушел.

– Что значит «уволился, ушел»? – потребовал Махеш. – Оставил пост премьера? Вышел из ИНК?

– Вышел из состава Рабочего комитета и Центральной избирательной комиссии, – выпалил Джоши трагическим тоном. – Говорят, что и Конгресс он хочет покинуть, чтобы вступить в другую партию. Что теперь будет – одному богу известно. Хаос, неразбериха…

Махеш Капур понял, что надо немедленно ехать в Брахмпур – а может быть, и в Дели – и прояснить ситуацию. Покидая комнату, он бросил взгляд на Джху. Тот стоял, открыв рот и схватившись руками за голову, не в силах справиться с эмоциями. Он был в шоке.

14.6

Ман остался в поместье, а его отец кинулся в Брахмпур, встревоженный известием о предпринятых Неру шагах. О кризисе в партии Конгресс говорили уже больше года, но лишь сейчас стало ясно, что он наконец грянул. Премьер-министр страны фактически заявил, что не доверяет руководству партии, которую он представляет в парламенте. Это заявление Неру сделал за несколько дней до Дня независимости, когда он как глава правительства должен был обратиться ко всей нации с бастионов Красного форта в Дели.

Сандип Лахири тем временем выступил с краткой речью перед жителями Рудхии на местном майдане[115]. Он проследил с помощью местных женских организаций за тем, чтобы все бедные были накормлены, и самолично раздавал сладости детям. Он делал это с некоторой неловкостью, но получал от этого удовольствие. Затем он принял парады полицейских и бойскаутов и поднял свернутый национальный флаг, в котором были спрятаны лепестки ноготков. Когда флаг развернулся, лепестки посыпались на удивленного администратора дождем.

Джха при этом не присутствовал. Он вместе со своими подопечными бойкотировал празднество. В завершение его местный оркестр исполнил национальный гимн, Сандип выкрикнул лозунг «Джай Хинд!», подхваченный двумя тысячами голосов, после чего опять состоялась раздача сладостей. Ман помогал ему в этом и радовался даже больше, чем Лахири. Взволнованные учителя с трудом удерживали детей, рвавшихся за сладостями и нарушавших стройные ряды. В разгар празднества к главе администрации приблизился почтальон и вручил ему телеграмму. Сандип хотел сунуть ее в карман, но затем подумал, что в ней может быть что-то важное и лучше ее прочитать. Руки его, однако, были липкими от сладостей, и он попросил Мана, сумевшего избежать этой неприятности, развернуть телеграмму и прочитать ее вслух.

Ман так и сделал. Когда смысл послания дошел до Сандипа – что произошло не сразу, – он огорченно нахмурился. Джха не терял времени зря. Телеграмма была послана главным секретарем штата Пурва-Прадеш и информировала Шри Сандипа Лахири, ИАС, о том, что его увольняют с поста главного администратора подокруга Рудхия и переводят на работу в Брахмпурское отделение Министерства горного дела. Он должен оставить свой пост в подокруге сразу по прибытии нового главы администрации и в тот же день явиться в министерство.

14.7

Прибыв в Брахмпур, Сандип Лахири первым делом записался на прием к главному секретарю штата. Месяца за два до этого секретарь прислал ему записку, в которой благодарил его за отличную работу в подокруге и особо подчеркнул его заслугу в разрешении земельных споров, уже много лет считавшихся неразрешимыми. Лахири добивался успеха, проводя тщательный опрос деревенских жителей. В той же записке секретарь заверял Лахири, что полностью поддерживает его, а теперь вот фактически выбил почву у него из-под ног.

Главный секретарь, несмотря на занятость, назначил Сандипу встречу в тот же вечер у него дома.

– Я догадываюсь, молодой человек, о чем вы хотите спросить меня, и буду с вами откровенен, – сказал он. – Но хочу сразу предупредить вас, что об отмене приказа речи не может быть.

– Это понятно, сэр, – ответил Лахири.

Он очень привязался к Рудхии и надеялся отслужить там весь положенный ему срок или, по крайней мере, ввести своего преемника в курс дела, объяснить ему, с какими проблемами и трудностями, а также благоприятными особенностями он столкнется, познакомить его с введенными им самим новшествами, похерить которые было бы очень жаль.

– Я получил приказ относительно вас непосредственно от главного министра, – объяснил секретарь.

– Не знаете, Джха причастен к этому делу? – хмуро спросил Лахири.

– Джха?.. Ах да, Джха из Рудхии. Не знаю точно, но, разумеется, это вполне вероятно. Мне в последнее время кажется, что теперь у нас все возможно. Вы наступили ему на любимую мозоль?

– Да, наверное. А он на мою.

Сандип изложил секретарю суть его конфликта с Джхой. Секретарь во время его рассказа избегал смотреть ему в глаза.

– Но вы ж понимаете, что для вас это досрочное повышение, да? – спросил секретарь. – Вам грех жаловаться.

– Да, сэр, – вздохнул Лахири.

Незаметная должность заместителя секретаря в Министерстве горного дела действительно котировалась выше, чем пост главы подокружной администрации, хотя последний предоставлял бóльшую свободу действий и жизнь на природе. Обычным порядком Лахири пересадили бы за канцелярский стол в Брахмпуре не раньше чем через полгода.

– Ну так в чем же дело?

– Я… я хотел спросить вас, сэр, если можно: вы не пытались убедить главного министра не избавляться от меня?

– Лахири, вы неправильно представляете это себе. Никто от вас не избавляется и не собирается этого делать. Перед вами открывается блестящая карьера. Могу сказать вам, не вдаваясь в детали, что, получив от главного министра распоряжение относительно вас – которое, между прочим, действительно удивило меня, – я сразу запросил ваше досье. У вас отличный послужной список, сплошные плюсы и лишь один минус, полученный во время празднования дня рождения Махатмы Ганди в прошлом году. Похоже, главный министр не одобрил решения, принятого вами в связи с произошедшим тогда инцидентом. А поскольку приближается следующий день рождения Ганди, то, я думаю, он вспомнил о прошлогоднем случае и решил, что ваше присутствие в Рудхии может спровоцировать беспорядки. Для вас же поработать какое-то время в Брахмпуре в начале карьеры будет совсем не бесполезно, – благодушно заверил секретарь молодого человека. – Отслужив хотя бы треть своего стажа в столице штата, вы получите представление о том, что происходит в лабиринтах власти. Единственное, о чем хочу предупредить вас, – продолжил он помрачневшим тоном, – постарайтесь не светиться слишком часто в баре клуба «Сабзипор». Шарма – верный последователь Ганди, и ему не нравится, когда люди пьют. Если в какой-нибудь вечер до него доходит слух, что я в клубе, он тут же вызывает меня и допоздна загружает какой-нибудь якобы срочной работой.

Инцидент, о котором говорил главный секретарь, произошел в предыдущем году в районе Рудхии, где проживали железнодорожники. Несколько молодых англоиндийцев, сыновей железнодорожных служащих, разбили витрину с портретом Махатмы Ганди и изуродовали портрет. Это вызвало всеобщее возмущение, парней арестовали, избили в полиции и доставили к Лахири, совмещавшему административные функции с правовыми. Джха вопил, что им надо предъявить обвинение в подстрекательстве к мятежу или, по крайней мере, в оскорблении религиозных чувств верующих. Сандип, однако, понимал, что парням просто хотелось похулиганить, они ничего криминального не замышляли и не отдавали себе отчета в возможных последствиях их действий. Подождав, пока парни не протрезвеют, он устроил им серьезную головомойку, заставил публично извиниться и, предупредив на будущее, отпустил восвояси. Его резюме по поводу выдвинутых против них обвинений было кратким:

Данный проступок молодых людей нельзя считать подстрекательством к мятежу. Мы чтим память Гандиджи, но он не был верховным правителем. Не был он и главой какой-либо церкви, так что обвинение в оскорблении религиозных чувств также не имеет под собой оснований. Что касается нанесения материального ущерба, то стоимость разбитой витрины и изуродованного портрета не превышает восьми анн, а de minimis non curat lex[116]. Обвиняемые предупреждены и отпущены на свободу.


Сандипу уже давно хотелось употребить где-нибудь это латинское выражение, и тут ему представилась идеальная возможность. Вред, причиненный молодыми людьми, был незначительным – по крайней мере, в материальном отношении. Однако ему пришлось поплатиться за это маленькое лингвистическое увлечение. Главный министр был отнюдь не в восторге и велел предыдущему главному секретарю поставить минус в личном деле Сандипа. «Представители правительства рассмотрели принятое господином Лахири решение относительно происшедших недавно беспорядков в Рудхии. Правительство с сожалением отмечает, что он предпочел проявить свои либеральные наклонности в ущерб своему долгу поддерживать закон и порядок».

– Но что бы вы сделали на моем месте, сэр? – спросил Сандип. – Нет такого положения в уголовном кодексе, на основании которого я мог бы отрубить им головы, даже если бы мне этого хотелось.

– Я не могу вдаваться во все подробности, – ответил секретарь, не желавший критиковать действия своего предшественника. – Возможно, в вашем деле действительно сыграли роль недавние трения с Джхой, а не прошлогодний инцидент. Я понимаю, вы считаете, что я должен был вступиться за вас. Я и вступился, проследив за тем, чтобы вас не просто выгнали на улицу, а перевели с повышением сюда. Это все, что я мог сделать. Я знаю, когда можно поспорить с главным министром, а когда это не имеет смысла. Он, надо отдать ему должное, прекрасный руководитель и ценит способных сотрудников. Когда-нибудь, достигнув положения вроде моего – а это при ваших способностях вполне вероятно, – вы измените свое мнение о нем. Как насчет того, чтобы опрокинуть по стопке?

Сандип согласился на виски. Главный секретарь ударился в воспоминания – обстоятельные и несколько утомительные для слушателя:

– Проблемы начались еще в тридцать седьмом году, когда провинциальным политикам дали власть. Шарма был избран премьер-министром охраняемой провинции, как это тогда называлось, – наш штат принадлежал к этой категории. Очень скоро мне стало ясно, что служащие получают повышение и назначаются на те или иные должности не в соответствии с их достоинствами, а совсем из других соображений. Раньше существовала четкая иерархия: вице-король – губернаторы – комиссары – окружные магистраты, и все шло своим чередом. А когда избиратели добрались до всех ступеней власти, за исключением самых высоких, тут и началось. Продвижение «своих» людей, политическая поддержка кандидатов, агитация, махинации, подкуп народных избранников и все такое прочее. Исполнять свои обязанности тем не менее надо было, но видеть все это было противно. В крикете некоторые игроки могут набрать шесть очков, даже если мяч коснулся земли в пределах площадки. А других выбивают из игры и в том случае, если мяч оказывается за ее границами. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Тандон, кстати, пытался вывести Неру из игры в соответствии с правилами, которые он сам придумал для внутреннего употребления в Конгрессе, – он отлично играл в крикет, когда учился в Аллахабадском университете, – вы знали об этом? И потом он, кажется, возглавлял команду Учебного центра Мьюира. Теперь он отрастил бороду и разгуливает повсюду босиком, словно риши из «Махабхараты», но когда-то он увлекался крикетом, и это многое объясняет. Еще по одной?

– Спасибо, мне не надо.

– И не забывайте, что он был спикером Законодательного собрания в Уттар-Прадеш. Все строго по правилам, никаких отклонений. Я всегда говорил, что без нас, государственных чиновников, не было бы никакой дисциплины. Рим горит, а политики занимаются всякими пустяками и действуют не слишком слаженно. Жизнь продолжается благодаря нашим усилиям. Мы создаем надежный каркас, и так далее. Но для этого приходится шевелиться. Мне немного осталось до пенсии, и я не жалею о том, что делал. Надеюсь, вам понравится новая работа, Лахири. Осваивайте горное дело. Держите меня в курсе ваших занятий.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Лахири, поднимаясь. Вид у него был безрадостный. Его посвятили в секреты государственной службы. Неужели он станет вот таким же? Этот взгляд в открывавшееся перед ним будущее приводил его в смятение и даже отвращал.

14.8

– Утром приходил Шармаджи, хотел с тобой поговорить, – сообщила мужу госпожа Махеш Капур, когда он вернулся в Прем-Нивас.

– Сам приходил?

– Да.

– И что он сказал?

– Ну что он мог сказать мне?

Махеш раздраженно щелкнул языком.

– Ладно, я схожу к нему.

То, что главный министр сам явился к нему домой, не могло быть просто вежливым жестом, а означало нечто большее, и Махеш Капур догадывался, что́ именно Шарма хотел обсудить. Уже по всей стране говорили о кризисе в партии Конгресс, и выход Неру из всех партийных органов служил его подтверждением.

Договорившись с Шармой по телефону, Махеш Капур направился к нему. Хотя он покинул ряды Конгресса, он продолжал носить фирменную белую шапочку, ставшую неотделимой частью его облика. Главный министр сидел в белом плетеном кресле в саду. При появлении Махеша Капура он встал, приветствуя гостя. Вопреки ожиданиям Махеша, вид у него был вовсе не усталый. День стоял жаркий, и Шарма обмахивался газетой, заголовки которой вещали о попытках урезонить Неру. Он предложил бывшему коллеге стул и чашку чая.

– Ни к чему ходить вокруг да около, Капур-сахиб, – сказал главный министр. – Я хочу, чтобы вы помогли мне убедить Неру вернуться в Конгресс.

– Но он же не выходил из него, – отозвался Махеш Капур с улыбкой, понимая, что Шарма думает на два шага вперед.

– Ну да, я имею в виду активное участие в работе Конгресса.

– Я разделяю ваше беспокойство о будущем Конгресса, Шармаджи, – сказал Махеш Капур. – Но что я могу сделать? Я больше не член партии, как и многие мои друзья и коллеги.

– ИНК – ваш настоящий дом, – произнес Шарма чуть печально; голова его начала слегка трястись. – Вы отдавали ему всего себя, посвятили ему лучшие годы жизни. И даже сейчас вы занимаете то же место в Законодательном собрании, что и прежде. Пусть даже появилась альтернатива – НРКП или какая-нибудь другая партия, – я приветствую ее и по-прежнему считаю ее членов моими коллегами. Но у вас там много идеалистов, а трезвомыслящие политики остались в основном со мной.

Не было необходимости уточнять, что к трезвомыслящим он относил политиков типа Агарвала. Махеш Капур помешал ложечкой чай. Он относился с симпатией к главе кабинета, из которого недавно вышел. Но он надеялся, что Неру покинет Конгресс и тоже присоединится к НРКП, и потому не понимал, как Шарме могло прийти в голову, что он согласится переубеждать Неру. Чуть наклонившись к главному министру, он тихо произнес:

– Шармаджи, я отдавал силы не столько какой-либо партии, сколько своей стране. Если Конгресс растоптал собственные идеалы и вынудил многих преданных ему людей уйти… – Он не закончил фразу. – Во всяком случае, я не вижу особой опасности в том, что Пандитджи выйдет из партии.

– Не видите? – спросил Шарма.

Перед ним лежали два письма. Он взял то, которое было длиннее, и протянул Махешу Капуру, постучав пальцем по двум последним абзацам. Махеш Капур медленно прочитал письмо, не отрываясь от него, пока не закончил. Это было одно из посланий Неру главным министрам штатов, которые он отправлял каждые две недели. Оно было датировано первым августа – спустя два дня после того, как друг Неру Кидвай, разорвав свое заявление о выходе из партии, написал новое. В конце письма, освещавшего весь диапазон международных и внутренних событий, Неру писал:

24. Пресса в последнее время уделяет большое внимание увольнениям из Кабинета министров Индии. Признаюсь, это меня очень беспокоило, потому что двое уволившихся были ценными работниками, полностью соответствовавшими занимаемым ими постам. У нас с ними не было никаких расхождений во взглядах на политику правительства, проблемы возникли в связи с деятельностью ИНК. Я не буду здесь останавливаться на этом вопросе, – вскоре вы, вероятно, прочтете сообщения в прессе, разъясняющие создавшееся положение. К правительству они имеют лишь косвенное отношение и будут посвящены главным образом будущему партии Конгресс. Это касается не только членов партии, но и каждого индийца, ибо Конгресс играл до сих пор большую роль в жизни страны.
25. В понедельник 6 августа откроется очередное заседание парламента, последнее перед выборами. Оно должно рассмотреть много проблем; некоторые из них очень важны и должны быть разрешены в ходе заседания. Не исключено, что оно продлится месяца два.
ВашДжавахарлал Неру

Поскольку через неделю после написания этого письма Неру вышел из состава Рабочего комитета Конгресса и Центральной избирательной комиссии, Махеш Капур понимал, почему оно наводило Шарму на мысль, что это лишь первый шаг премьер-министра к полному разрыву с партией. Фраза «Конгресс играл до сих пор большую роль в жизни страны» звучала до зловещего вяло.

Шарма снял шапочку и посмотрел на Махеша Капура. Не дождавшись от него никакого комментария, он сказал:

– Члены Конгресса из Уттар-Прадеш собираются уговорить Неру отозвать его заявления или, по крайней мере, убедить Неру и Тандона прийти к какому-либо компромиссу. Я сам готов поехать в Дели и хочу взять вас с собой.

– Сожалею, Шармаджи, – ответил Махеш Капур с ноткой раздражения в голосе. Шарма был известным миротворцем, но он мог бы понять, что бесполезно уговаривать Капура, ныне перешедшего в оппозицию, совершить столь нелогичный поступок. – Сочувствую, но не могу вам помочь. Пандитджи уважает вас и прислушается к вашим словам. Я же, подобно Кидваю, Крипалани и прочим политикам, покинувшим Конгресс, надеюсь, что Неру присоединится к нам. Вы заметили, что мы во многом идеалисты. Возможно, наступило время, когда политика должна опираться на убеждения и идеалы, а не на умение манипулировать партийной машиной.

Шарма едва заметно кивал. Из дома вышел прислужник с каким-то сообщением, но главный министр жестом прогнал его. С минуту он сидел, задумчиво подперев подбородок руками, затем заговорил в своей чуть гнусавой манере, действовавшей на слушателей чрезвычайно убедительно:

– Махешджи, вы, должно быть, гадаете, какие мотивы мной движут, и, возможно, даже удивляетесь логике моих рассуждений. Наверное, я не объяснил толком свое понимание ситуации. Я изложу вам несколько вариантов того, чего можно ожидать. Первый: предположим, Неру выходит из Конгресса. Предположим также, что я не хочу вступать с ним в борьбу на предстоящих выборах – отчасти из уважения к нему, отчасти, возможно, потому, что боюсь проиграть и, как человек немолодой, слишком забочусь о своем самоуважении. Как бы то ни было, я тоже покидаю Конгресс. Или, может быть, остаюсь членом Конгресса, но увольняюсь с поста главного министра и отстраняюсь от активного участия в политике штата и работе правительства. Кто станет новым главным министром? Если бывший министр по налогам и сборам не вернется в ряды партии и не уговорит своих друзей сделать то же самое, то при нынешнем раскладе остается только один претендент.

– Нельзя допустить, чтобы Агарвал стал главным министром, – резко бросил Махеш Капур, не скрывая, как он возмущен и шокирован. – Нельзя отдавать штат в его распоряжение.

Шарма окинул взглядом участок. На одну из грядок с редиской забрела корова, но он не обратил на нее внимания.

– Я всего лишь теоретизирую, – сказал он. – Вот вам другой вариант. Я еду в Дели, пытаюсь уговорить Неру не уходить. Он, со своей стороны, тоже будет пытаться, как обычно, меня переубедить. Он хочет, чтобы я вошел в центральный Кабинет министров, чьи ряды после нескольких увольнений существенно поредели. Мы с вами хорошо знаем Джавахарлала, знаем, каким он может быть убедительным. Он скажет, что благополучие всей Индии и, стало быть, работа правительства важнее партии Конгресс. Он хочет, чтобы Кабинет министров Индии состоял из людей компетентных, зарекомендовавших себя. Я всего лишь повторяю благожелательные слова, которые он не раз говорил мне. До сих пор мне удавалось под тем или иным предлогом оставаться в Брахмпуре. Люди приписывают это моей амбициозности: я, мол, предпочитаю быть королем в Брахмпуре, нежели одним из баронов в Дели. Возможно, они и правы. Но на этот раз Джавахарлал скажет мне: «Ты просишь меня ради блага страны пойти против собственного желания, а сам не хочешь поступить так же». И мне нечего будет ему возразить. Придется переезжать в Дели и становиться членом Кабинета министров, а главным министром Пурва-Прадеш будет Агарвал.

Помолчав, Махеш Капур заметил:

– Если такое… Если это случится, то он продержится на этом посту всего несколько месяцев. Люди прокатят его на выборах.

– Я думаю, вы недооцениваете министра внутренних дел, – сказал Шарма, улыбнувшись. – Но давайте оставим этого страшилу и посмотрим на дело шире, подумаем о стране. Хотим ли мы, чтобы разразилась свара, если Неру покинет Конгресс? Вы же помните, как это было отвратительно, когда после избрания Тандона в Конгрессе начались склоки. Я кстати, тогда тоже голосовал за него, а не за Крипалани. И вы можете вообразить, какая отвратительная драка будет во время всеобщих выборов, если Неру будет бороться с Конгрессом. Кого людям предпочесть? Представьте, какие мучительные сомнения будут раздирать их сердца. Конгресс ведь все-таки партия Ганди, партия нашей независимости.

Махеш Капур воздержался от замечания, что Конгресс был вместе с тем партией непотизма, коррупции, неэффективности и самодовольства и что сам Ганди хотел распустить его после завоевания независимости.

– Если схватка неизбежна, – сказал он, – пусть она произойдет во время выборов. Будет гораздо хуже, если Конгресс использует имя Неру для завоевания голосов, а потом выступит против него, поскольку большинство депутатов Законодательного собрания и членов парламента в партии занимают правые позиции. Чем скорее схватка завяжется и завершится, тем лучше. Конечно, мы с вами должны сражаться на одной стороне. Как мне хотелось бы, Шармаджи, убедить вас вступить в нашу новую партию и затем убедить вас убедить Неру последовать вашему примеру.

Главный министр улыбнулся, решив обратить это замечание в шутку. Взяв второе из лежавших перед ним писем, он сказал:

– А вот это письмо не является одним из регулярных посланий Пандитджи главным министрам, оно отражает чрезвычайную ситуацию и считается секретным документом. Написано оно через два дня после того, как Неру подал Тандону заявление об отставке. Прочтите его, и вы поймете, почему меня беспокоит перспектива каких-либо разногласий в стране в настоящий момент. – Передав письмо Махешу Капуру, он добавил: – Я еще не показывал это письмо никому, даже в моем кабинете, но пригласил к себе Агарвала для того, чтобы он ознакомился с ним, так как оно касается его как министра внутренних дел. Ну, и, естественно, мы обсудим письмо с главным секретарем штата. Однако нежелательно, чтобы содержание его стало известно широкой публике.

Шарма поднялся и, оставив Махеша Капура читать письмо, пошел, опираясь на палку, искать садовника, чтобы тот прогнал корову с огорода. Письмо частично приведено ниже:

Нью-Дели
9 августа 1951
Дорогой главный министр,
в индо-пакистанском конфликте улучшений не наблюдается. Единственное утешение в том, что не стало хуже. Однако пакистанская сторона активно готовится к войне…
Если рассуждать логично, война представляется маловероятной. Но логике подчиняется не все, и мы не можем строить политику, основываясь на чистой логике. Она не объясняет потоки лжи и ненависти, изливающиеся из Пакистана.


С огорода донеслось огорченное, но покорное мычание. Глаза Махеша Капура быстро пробегали по строчкам письма. Неру затронул тему живущих в Индии мусульман:

…Иногда жалуются, что среди мусульман встречаются криминальные элементы, которые опасны для общества. Это вполне возможно, но я думаю, очень маловероятно, что они представляют серьезную угрозу. Тем не менее необходимо бдительно охранять все узловые центры жизнеобеспечения страны.
Гораздо более серьезным источником опасности мне представляются индуистские и сикхские сообщества, которые склонны использовать любую возможность, чтобы выступить против мусульман. Подобные случаи могут привести к крайне нежелательным последствиям и ослабить нас. Их нельзя допускать. Это очень важно; мы должны обеспечить безопасность наших меньшинств. Это означает, в частности, что нельзя вести антимусульманскую пропаганду в ответ на антииндийскую со стороны Пакистана. Такие инциденты недавно имели место, когда члены партии Хинду Махасабха довольно бездарно имитировали пропагандистские выступления пакистанцев. Их пропаганда ни к чему не привела, но, если мы не будем бдительны и религиозная рознь усилится, этим могут воспользоваться агрессивные националистические элементы. Я прошу вас следить за этим…
Я хотел поделиться с вами этими соображениями. Мы должны быть готовы к разным неожиданностям и тем самым поддерживать боеготовность. Однако я надеюсь и даже отчасти верю, что войны удастся избежать, и стремлюсь не делать ничего, что могло бы нарушить нынешнее неустойчивое равновесие.
Поэтому я призываю вас не допускать в обществе никаких выступлений и действий, разжигающих милитаристские настроения, и не забывать об этой опасности.
Прошу вас хранить это письмо в секрете и не показывать никому, за исключением, может быть, самых доверенных лиц.
Искренне ваш,
Джавахарлал Неру

14.9

Прогнав корову с огорода, Шарма вернулся к столу, где Махеш Капур, нахмурившись, нервно расхаживал взад и вперед.

– Теперь вы понимаете, – сказал главный министр, безошибочно угадав мысли Капура, – что в данный момент нам никак нельзя допускать разногласия без особой необходимости. И понимаете также, почему я убеждаю вас вернуться в ИКП. Отношение Агарвала к мусульманам всем известно. Поскольку он министр внутренних дел, некоторые вопросы я предоставляю решать ему. А календарные даты в этом году особенно неблагоприятны.

– Календарные даты? – недоуменно переспросил Махеш Капур.

– Смотрите. – Шарма достал из кармана курты коричневый блокнотик с календарем и указал на первые числа октября. – В этом году десять дней Мухаррама почти совпадают с декадой, предшествующей Дуссере. И в это же время происходит Ганди Джаянти. – Он закрыл блокнот и невесело усмехнулся. – Все виновники торжеств – Рама, Мухаммед и Гандиджи – поборники мира, но вряд ли можно себе представить более взрывоопасное сочетание. И вдобавок к этому назревает война с Пакистаном, а единственную партию, которая могла бы сплотить людей, раздирают внутренние противоречия. Боюсь даже подумать, во что может вылиться вражда между индусами и мусульманами. Это будет повторение того, что происходило при Разделе.

Махеш Капур ничего не сказал на это, однако доводы главного министра глубоко взволновали его. Шарма предложил ему еще чая. Махеш сел в плетеное кресло и, помолчав, сказал своему бывшему шефу:

– Я подумаю над тем, что вы сказали. – Он все еще держал письмо Неру в руках и машинально сложил его вдвое или втрое.

Как назло, именно в этот момент с визитом к главному министру явился Л. Н. Агарвал. Пересекая лужайку, он заметил Махеша Капура. Тот рассеянно кивнул Агарвалу, но не поднялся в знак приветствия. Он не намеревался быть невежливым, просто его мысли блуждали далеко.

– Я по поводу письма Пандитджи, – произнес Агарвал.

Шарма протянул руку к Махешу Капуру, и тот отдал ему письмо. Агарвал нахмурился. Он был явно недоволен тем, что ему приходится знакомиться с письмом после Капура. Главный министр обращался с этим перебежчиком так, словно он по-прежнему был членом кабинета.

Шарма, очевидно, чувствовал, что думает Агарвал, и обратился к нему извиняющимся тоном:

– Мы с Капуром-сахибом только что говорили о необходимости вернуть Пандитджи к руководству Конгрессом. Мы не справимся без него, страна не может без него обойтись. Мы должны переубедить его во что бы то ни стало. Необходимо сомкнуть ряды. Вы согласны?

Лицо Агарвала выразило неприязнь. С ним говорили свысока, словно с несамостоятельным слабаком.

– Нет, – сказал он. – Я не согласен. Тандонджи был избран на демократических основаниях. Он образовал свой Рабочий комитет, и тот успешно справлялся с обязанностями несколько месяцев. Неру участвовал в его работе и не имеет права менять его состав. Это не в его компетенции. Он называет себя демократом, так пусть докажет это на деле. Он выступает за партийную дисциплину и обязан подчиняться ей. Он провозглашает единство и должен следовать своим убеждениям.

– Это все так, – пробормотал Шарма, прикрыв глаза. – Но если Пандитджи…

– Пандитджи, Пандитджи, – не выдержал Агарвал. – Сколько можно плакаться ему в жилетку и умолять его? – воскликнул он возмущенно. – Да, Неру – великий лидер, но разве в Конгрессе нет других великих? Разве нет Прасада, Панта[117], не было Пателя? – При упоминании Сардара Пателя его голос дрогнул от избытка чувств. – Что случится, если Неру оставит нас? Он не имеет представления о том, как организовать предвыборную кампанию, как собрать средства, как отбирать кандидатов. И, будучи премьер-министром, он не сможет объездить всю страну с речами, это ясно. Он и так взял на себя слишком много, с чем едва справляется. Что ж, пусть он последует за Кидваем. Голоса мусульман он соберет, а что до остальных – посмотрим.

Махеш Капур встал, кивнул Шарме и пошел прочь. Главный министр, расстроенный и раздраженный вспышкой Агарвала, не стал задерживать его. Агарвал и Капур были плохо совместимы.

«Все равно что двое непослушных и упрямых детей», – подумал Шарма. Но он крикнул вдогонку Махешу:

– Капур-сахиб, подумайте о том, что я сказал. Мы еще обсудим этот вопрос. Я вскоре загляну к вам в Прем-Нивас. – Затем, обернувшись к Агарвалу, он произнес гнусавым и сердитым голосом: – Я трудился целый час, а вы вмиг все разрушили. Зачем вы из кожи вон лезете, чтобы позлить его?

Агарвал покачал головой.

– Это лучше, чем бояться высказать, что думаешь, – возразил он и подумал, что обстановка в Пурва-Прадеш существенно упростилась с тех пор, как леваки и антиклерикалы потеряли возможность прятаться под крылышком Махеша Капура.

Шарма не стал пенять ему за это грубое замечание, а произнес спокойным тоном:

– Вот письмо. Прочтите его и скажите, какие меры, по-вашему, следует принять. Граница с Пакистаном от нас, конечно, далеко, но надо приструнить некоторые легковозбудимые газеты и не допускать паники. Или подстрекательства.

– Кое-какие шествия тоже следует приструнить, – заметил министр внутренних дел.

– Возможно, возможно. Там будет видно, – отозвался главный министр.

14.10

Неустойчивая ситуация в большом мире несколько компенсировалась в Брахмпуре соблюдением праздничных обрядов. Через двое суток после поднятия флага и речей по случаю Дня независимости, прошедшего в более тревожной обстановке, чем четыре предыдущих, наступило полнолуние месяца Шраваны, а с ним праздник, больше всех других связанный с проявлением душевности, когда братья и сестры выражают свою любовь друг к другу.

Однако госпожа Капур, которая вообще-то любила праздники, не признавала Ракши, считая его типичной пенджабской выдумкой. Она была родом из той части штата Уттар-Прадеш, где, по ее словам, днем, который укреплял связи между братьями и сестрами – по крайней мере, в среде кхатри, – был Бхай-Дудж. Но Бхай-Дудж собирались отмечать только через два с половиной месяца под практически безлунным небом одновременно с целой серией праздников Дивали. Никто из ее знакомых самдхин не разделял ее пренебрежительного отношения к Ракши – безусловно, не старая госпожа Тандон, привыкшая праздновать этот день вместе с соседями в своем родном Лахоре, в самом сердце еще не разделенного Пенджаба[118], и не госпожа Рупа Мера, которая рвалась проявить любые чувства во что бы то ни стало и по любому поводу. И в день Ракши, и в Бхай-Дудж она отправляла приветственные послания всем своим братьям, включая кузенов, как подтверждение своего доброго отношения к ним.

Госпожа Капур придерживалась определенных, но не догматических взглядов на все связанное с праздниками и религиозными постами; в частности, она по-своему интерпретировала легенды, лежавшие в основе Пул Мелы. Что же касается ее дочери, то проживание в Лахоре в семье Тандонов никак на нее не повлияло. Вина начала участвовать в праздновании Ракши, как только родился Пран. Что бы там госпожа Капур ни думала об этом празднике, она не стремилась охладить пристрастие своей маленькой дочери к красочным нитям, ярким цветочкам и прочим атрибутам Ракши, а когда малыши Пран и Ман приходили к ней и показывали подарки, полученные от сестры, радость, которую она демонстрировала, была не только наигранной.

Этим утром Вина пришла в Прем-Нивас, чтобы повязать Прану ракши на запястье. Она выбрала простой маленький цветочек из блестящей ткани, прикрепленный к красной нити. Накормив брата ладду и благословив, она получила взамен пять рупий и обещание покровительства, скрепленное братским объятием. Хотя Имтиаз диагностировал у Прана хроническую болезнь сердца, выглядел он, как отметила Вина, гораздо лучше, чем прежде. Очевидно, рождение дочери не усилило напряженность, в которой он пребывал, а сняло ее. Ума была здоровым жизнерадостным ребенком. Савита, вопреки предсказаниям ее матери, не впадала после рождения ни в кратковременную, ни в длительную депрессию. Погрузиться в это состояние ей мешали тревоги, связанные с болезнью Прана, а увлечение юриспруденцией служило хорошим психостимулятором. Время от времени на нее накатывали приступы страстной материнской любви, когда ей хотелось плакать от счастья.

Вина привела с собой Бхаскара.

– А где моя ракши? – спросил он у Савиты.

– Твоя ракши?

– Да, от твоей дочери.

– Ты прав! – сказала Савита, ругая себя за непредусмотрительность. – Ты прав. Сейчас я пойду и найду ракши для тебя. Или даже лучше – сделаю сама. У мамы припасены материалы на сотню ракши. А ты – ты принес Уме подарок, надеюсь?

– Да! – ответил Бхаскар. Он вырезал большой многокрасочный додекаэдр из одного листа бумаги и хотел повесить его над кроваткой Умы, чтобы она следила глазами за тем, как он шевелится в воздухе. – Я сам его раскрасил, – сказал мальчик. – Но я не старался использовать минимум красок, – добавил он извиняющимся тоном.

– Вот и прекрасно! – воскликнула Савита, поцеловав мальчика. – Чем больше красок, тем лучше. – Когда ракши была готова, Савита повязала ее Бхаскару на правое запястье, держа руку Умы в своей.

После этого Вина пошла в Байтар-Хаус, чтобы повязать ракши Фирозу и Имтиазу, как она делала ежегодно. Оба были дома и ждали ее.

– А где твой друг Ман? – спросила она Фироза.

Когда он открыл рот, чтобы ответить, Вина закинула ему в рот конфету.

– Это тебя надо спросить, – проговорил Фироз, улыбаясь. – Он твой брат.

– Ох, не напоминай, – вздохнула Вина. – На дворе Ракши, а он даже в праздник болтается неизвестно где. Никаких семейных привязанностей. Если бы я хоть знала, что он еще в деревне, то послала бы ему ракши туда. А теперь слишком поздно. Ему наплевать на чувства других.

Семейство Мера заблаговременно послало все необходимые ракши в Калькутту, куда они прибыли без опоздания. Арун предупредил сестер, что ему не удастся скрыть под рукавом пиджака никаких вычурных украшений и он сможет надевать на работу разве что простую серебристую нить. Варун, словно для того, чтобы позлить старшего брата своим нарочитым безвкусием, всегда просил умопомрачительные ракши, обвивавшие его руку чуть ли не до локтя. В этом году Савита не имела возможности повидать своих братьев и написала им длинные послания, в которых выражала свою любовь к ним и называла их «заочными дядями». Лата, всецело вошедшая в роль Оливии, послала им лишь краткие, хотя и сердечные поздравления. Даже в день праздника у них была репетиция. Некоторые из актеров носили ракши. Лата, ведя диалог с Виолой, не смогла сдержать улыбки, подумав, что, если бы в елизаветинской Англии существовал праздник Ракши, Шекспир непременно обыграл бы его и Виола, возможно, оплакивала бы потерпевшего кораблекрушение брата, сокрушаясь о том, что он лежит на каком-нибудь иллирийском берегу, освещенном полной августовской луной, без всяких признаков жизни и даже без ленточки с цветочком на руке.