Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Билл Видал

Смертельное наследство

Посвящается Вивьен
Глава 1

— Пятьсот шестьдесят семь тысяч триста восемьдесят четыре доллара двадцать два цента!

Чтобы перекрыть стоявший на чердаке шум, он прочитал эту сумму громким голосом, глядя в лежавшую перед ним бумагу. Доносившийся из окна шум автомобилей и унылые стенания ветра сливались в неумолчный монотонный гул, характерный для побережья зимнего Лонг-Айленда.

Умер отец, и на душе у сорокалетнего Тома Клейтона было тоскливо. В голову пришла мысль, что они с отцом слишком мало общались в последнее время, но Том, дабы не усугублять свое мрачное состояние, поторопился ее отогнать. Все произошло неожиданно. Отец, казалось бы, отлично себя чувствовал и с энтузиазмом обсуждал перспективы выхода на пенсию после исполненной праведных трудов жизни, и вдруг он был найден мертвым в своих апартаментах при Колумбийском университете в прошлый вторник, в семь часов вечера.

Церебральная эмболия, сказали врачи.

Часы показывали два ночи, когда Тому в Лондон с печальным известием позвонил декан факультета, где преподавал Майкл Клейтон. А меньше чем через неделю завершились все хлопоты, связанные со смертью отца, и его похоронили. Кэролайн и дети вернулись домой, а Том остался, чтобы, по его словам, «привести в порядок дела», но на самом деле хотел побыть несколько дней наедине со своими мыслями. Похороны, проходившие на загородном кладбище, посетило довольно много народу: значительная часть родственников, включая дальних кузенов отца из Бостона и родичей его матери из Огайо, студенты и преподаватели Колумбийского университета, бывшие коллеги Майкла Клейтона с прежнего места работы в Кембридже и несколько незнакомцев, одетых в костюмы от Армани и приехавших в роскошных лимузинах. На похоронах также присутствовала младшая сестра Тома, Тесса, чья семья стала для него отныне самой близкой и родной в Америке. Тесса приехала с Манхэттена с мужем и детьми вся в слезах и находилась в сильной депрессии, так как у нее с отцом сложились исключительно близкие и доверительные отношения. Том догадывался, что боль утраты будет преследовать сестру даже дольше, чем его самого.

Тесса заезжала в дом отца трижды на неделе. И дважды ей приходилось выпроваживать незваных риелторов — нахрапистых молодых людей, чьи соболезнования не могли скрыть жадного блеска в глазах. Ничего удивительного: дома на набережной Саутгемптона оказываются на рынке не каждый день. Впрочем, Том очень надеялся, что дом отца не поступит в продажу хотя бы еще какое-то время. После похорон Том в полном одиночестве остался в отчем доме на уик-энд, а рано утром отправился на пляж, где вспоминал далекое детство. Он бросал в океанские волны гальку и лежал на песке, покрывавшем прибрежные дюны, глядя в обложенное тучами небо над головой. И молился о чуде.

Вернувшись в дом, он некоторое время исследовал взглядом обстановку, стараясь думать не о том, сколько все это стоит, а о сбережении доставшегося ему наследства. Многие вещи здесь принадлежали еще его дедушке; отец добавил к ним в основном картины и книги. Значительная часть библиотеки представляла собой ценные старинные манускрипты, философские труды на древнегреческом, привезенные отцом из ежегодных странствий по миру, в которые он все чаще пускался после смерти матери Тома.

Поскольку Тесса не возражала — у нее имелись собственные средства, не говоря уже о состоянии мужа, относившегося к элите Уолл-стрит, — Том намеревался сохранить дом на острове. Хотя бы по той причине, чтобы его англизированные дети не утратили окончательно контакт с Америкой. Да и сам Том, женившись на Кэролайн, чувствовал, что все больше укореняется в Англии, и потеря отцовского дома казалась ему сродни потере национальной идентичности. Однако дом этот у него, вполне возможно, заберут.

Том вновь сосредоточил внимание на бумаге, которую держал в руке. Его внимание привлекли не цифры — хотя упоминание о сумме, превышающей полмиллиона долларов, трудно игнорировать, где бы она ни встретилась, — но дата: 30 июня 1944 года.

Дело в том, что спустя месяц дедушка умер. А полмиллиона долларов полвека назад эквивалентны нынешним пяти миллионам. Уж это Том как финансист мог сказать сразу, даже не прибегая к калькулятору.

Но более всего его заинтересовал документ, в котором данная сумма фигурировала. Он представлял собой официальную выписку со счета «Юнайтед кредит банк», Банхофштрассе, Цюрих, Швейцария. Из этого документа следовало, что держателем счета является Патрик С. Клейтон, 650 В, Десятая улица, Нью-Йорк, США.

Том нашел эту бумагу в стоявшем на чердаке сундуке, в котором хранились оставшиеся от дедушки личные вещи, в основном бумаги его письменного стола, а также дневник за 1944 год, последняя запись в котором датировалась пятнадцатым июля. «Потом почитаю», — подумал Том. Первым делом он извлек из сундука футляр, где хранились визитные карточки посетителей. Должности некоторых, а отчасти и имена хорошо известны и по сей день: мэр Нью-Йорка, вице-президент «Чейз банк», президент компании «Юнион пасифик», мистер Кларк Гейбл из Голливуда. Нашлись также старые чековые книжки с корешками вырванных бланков, театральные программки, древние счета за отопление и билеты на матчи команды «Джаентс». Потом Том достал из сундука револьвер «смит-вессон» тридцать восьмого калибра без патронов в барабане. Ствол засверкал как новый, стоило только слегка потереть его рукавом. Далее шли: странно смотревшийся здесь черный фрак с длинными фалдами, мужской домашний халат, пара белых туфель с черными носами и красивый кожаный настольный бювар с золотым обрезом, тисненой обложкой и золотым логотипом «Тиффани энд К°» в правом нижнем углу.

Том отложил бювар в сторону, так как решил взять его в Англию. Он хотел прихватить с собой дневник, а поначалу всерьез подумывал даже о револьвере, но позже, вспомнив строгости британской таможни, решил с оружием не связываться. Покончив с разбором вещей, Том уселся в находившееся на чердаке старое кресло-качалку, чтобы пролистать первые страницы дневника. Тогда-то он и увидел выписку с банковского счета, уголок которой выглядывал из-под листочка промокательной бумаги, и извлек ее на свет божий.

Том Клейтон был далеко не дурак, особенно когда дело касалось денег, каковой предмет он изучил досконально. Кроме того, Том отлично знал, что дедушка имел немалое состояние, которое позволило отцу существовать в весьма комфортных условиях и сосредоточиться на академических изысканиях. Причем эти изыскания оказались столь успешными, что отец, благодаря переизданиям своих работ и чтению публичных лекций, мог бы вести жизнь обеспеченного человека и без всякого наследства, особенно в последние годы. Что же до этих пятисот тысяч долларов, положенных на банковский швейцарский счет в годы Второй мировой войны, то их происхождение почти наверняка было сомнительным с точки зрения закона, что и заставило владельца упрятать денежки подальше и понадежнее. Но если это так и если полмиллиона действительно находились в Швейцарии, когда старик умер, то уместен вопрос, что с ними стало теперь.

Том бросил взгляд поверх сундука на прислоненную к стене покрытую пылью картину. Насколько он помнил, в ту пору, когда еще были живы оба его родителя, она считалась семейной реликвией, а потом вдруг куда-то запропастилась. На портрете был изображен Патрик Клейтон в принятой в те времена официальной манере: корпус в три четверти, консервативный костюм, холодно-отстраненное выражение лица, — крупный широкоплечий мужчина со скуластым лицом и с кельтской квадратной челюстью. Художнику, однако, не удалось адекватно отобразить его непокорную, цвета меди шевелюру, свидетельствовавшую о пылкости натуры, и глубокие карие глаза, хранившие тысячи тайн.

Теперь, глядя впервые в жизни на портрет деда глазами взрослого человека, Том неожиданно осознал, что он, если принять во внимание произошедшие за последние шестьдесят лет изменения в стиле и моде, смотрит практически на самого себя — до того они с дедом были похожи. Может, секрет именно в этом? Складывалось такое впечатление, что Патрик Клейтон протягивает сквозь десятилетия руку своему единственному внуку, с тем чтобы спасти его от последствий содеянной им глупости.

Хотя скорбь и печаль в связи с недавней утратой были у Тома самыми что ни на есть подлинными, он тем не менее уже не раз задавался вопросом, не оставил ли отец сбережений, которые могли бы выручить его, но теперь, впрочем, пришел к грустному выводу: не стоит выдавать желаемое за действительное. Тому требовались пять миллионов долларов. Срочно. Пока система не разоблачила его или, того хуже, пока этот слизняк Ленгленд не раскололся и не начал выбалтывать все подряд, чтобы спасти собственную шкуру. Том сейчас возложил все надежды на Швейцарию, хотя и понимал, что они весьма эфемерны. Но почему бы ему и не нанести визит этим цюрихским гномам, предварительно разузнав, что к чему, и наведя необходимые справки? Ну а до того времени он, как и положено уважающему себя банкиру, будет держать язык за зубами относительно сделанного им удивительного открытия.

Ночью Том развел в камине гостиной большой огонь, нашел початую бутылку коньяку «Реми Мартен» и, усевшись в отцовское кресло-качалку, стал просматривать дедушкин дневник, размышляя о множестве разных вещей. Незадолго до того как часы пробили пять, объявив таким образом, что до рассвета осталось два часа, Том допил остатки коньяка и погрузился в сон.



Тони Салазар очень любил машины, поэтому, сидя в приемной своего отца и просматривая номер «Эсквайра», фиксировал взглядом рекламу и объявления, посвященные автомобилям. Кроме того, он был большим модником, а потому весьма тщательно подбирал себе одежду. Более всего он уважал предметы гардероба с итальянскими этикетками, каковые тряпки особенно хорошо подходили к его латиноамериканской внешности. Его тщательно подстриженные иссиня-черные волосы каждый день причесывал парикмахер. Имидж много значил для Тони. «Роллс-ройсы» он не признавал и в плане автомобилей отдавал предпочтение таким маркам, как «Феррари», «Ламборгини» и «Порше», одно только упоминание о которых вызывало у него усиленное выделение адреналина. Но на этот раз он сосредоточил внимание на рекламе нового купе «бентли-континенталь», обладавшего, на его взгляд, и классом, и стилем. Правда, и стоила машина по всем стандартам дороговато — двести пятьдесят тысяч долларов. Ирония судьбы, однако, заключалась в том, что он мог без особого ущерба для своего кошелька приобрести ее. Другое дело — открыто раскатывать на ней… Тони знал: если отец увидит его в таком авто, то немедленно удалит из бизнеса и лично проследит за тем, чтобы сына и духу не было в семейной фирме.

— Ничего, — пробормотал Тони. — Когда-нибудь все это изменится. В один прекрасный день…

Ну а пока… Пока ему придется довольствоваться своим «стингреем». В последние годы зарабатывать деньги стало легко, а вот тратить их превратилось в проблему. Хотя Тони было не более тридцати, он еще помнил те времена, когда покупатель мог расплатиться за апартаменты в Ист-Сайде посредством портфеля, набитого банкнотами. Теперь же просто обладать деньгами стало недостаточно. Всем и каждому требуется знать, где ты их взял. С тех пор как правительство науськало на коммерсантов все эти ФБР, секретные службы и прочие подобные организации и назначило вознаграждение за доносительство, нельзя доверять ни одной живой душе. Банки, адвокаты, бухгалтеры настучат на тебя прежде, нежели ты успеешь раскрыть свой бумажник.

Кстати сказать, во многом именно по этой причине фирма «Салазар и К°» и держится в бизнесе. У нее большой бизнес. Ему же, Антонио Салазару, представителю третьего поколения частных банкиров из этой фамилии, предстоит руководить семейным делом в двадцать первом веке. Но в настоящее время всем заправляет отец — крутой старикан, которого за глаза называют Прачкой. «Уолл-стрит джорнал» как-то раз позволила себе назвать его так публично и согласно приговору суда заплатила главе фирмы двести пятьдесят тысяч долларов. Ровно столько, сколько стоит «бентли», пришло в голову Тони.

Эктор Перес, шофер-телохранитель босса, распахнул дверцу и жестом предложил Тони войти. Потом этот человек с почти квадратной фигурой, широкими плечами и короткими мощными руками неслышно проследовал за молодым Салазаром в офис и, как обычно, молча уселся на стул в углу помещения. Он походил на глухонемого, который, впрочем, был способен в случае необходимости пересечь тремя большими шагами комнату и голыми руками оторвать голову нежеланному визитеру. Тони опустился на один из плюшевых стульев, стоявших напротив отцовского кресла, и закурил сигарету. Потом он некоторое время притворялся, что любуется видом на Ист-Ривер, открывавшимся из окна, и ждал, когда с ним заговорят.

— Ты ездил на похороны? — осведомился Салазар-старший, не отрывая глаз от бумаг, разложенных на столе.

— Да. Он точно умер. И его похоронили.

— Ну и что ты теперь собираешься делать? — В голосе старика прозвучали нотки нетерпения.

Тони не возражал, когда отец поучал его или даже выговаривал ему за что-то. Он с детства привык к строгому обращению со стороны родителя. Но терпеть не мог, когда нотации и выволочки происходили в присутствии Переса. Этот кубинский бык раздражал его самим фактом своего существования. Кроме того, наличие Переса, по мнению Тони, словно бы сгущало атмосферу в отцовском кабинете, делало ее еще более гнетущей. Тони поклялся, что в тот день, когда отец выйдет на пенсию и передаст бразды правления ему, Перес первым же самолетом отправится в Гавану.

— Не хочется принимать важные решения в спешке… А в чем дело-то?

— Тони, этот парень умер! Так избавься же от всего, что с ним связано, пока мир не проведал об этом! — Старик швырнул сыну через стол свежий номер «Нью-Йорк таймс», предварительно раскрыв его на странице с некрологом. — Между прочим, в Швейцарии эту газету тоже читают. Или ты не знал?

— Ясное дело, читают. Но ты затеял эту комбинацию пятьдесят лет назад и до сих пор все отлично работало. Думаю, это лучшая система, пап! У него, кстати, есть сын. И я могу продолжить в том же духе.

— Что ты знаешь о его сыне?

— Кажется, он финансист или что-то в этом роде. Живет в Англии, в Лондоне. Он ни хрена не знает и вписывается в схему еще лучше профессора.

— Забудь об этом. И обруби все концы. Немедленно! — приказал Джо Салазар не допускающим возражения тоном. — Используй другого «призрака». У нас сейчас подходящих кандидатур много.

— Как скажешь. — Тони наклонился вперед и положил руку на поверхность отцовского стола. — Ты вот все время говоришь мне, чтобы я учился. В таком случае ответь, зачем отказываться от того, что прежде являлось беспроигрышной комбинацией?

Тони попытался изгнать из голоса нотки осуждения, прорывавшиеся иногда в его речи. Что греха таить? Когда он смотрел на отца отстраненным взглядом, Салазар-старший, который до сих пор заказывал себе костюмы у дешевого портного из Бронкса и обладал при малом росте полной оплывшей фигурой, представлялся ему весьма грубым, малопривлекательным и неотесанным субъектом. Он признавал его бесспорные достижения в бизнесе, но считал, что родителя необходимо цивилизовать и осовременить.

— Странно, что ты этого не понимаешь! Сам же сказал, что его сын — финансист и живет в Европе. Очень может быть, что в один прекрасный день он отправится на какой-нибудь прием, где встретит некоего швейцарского банкира, который, отведя его в сторонку, начнет рассыпаться перед ним в благодарностях за то, что этот парень идет по стезе своего отца. Ну что, въехал? Или для твоего умишки это чересчур сложно?

— Ну, подобное развитие событий представляется мне несколько надуманным…

— Вот именно — «несколько»! Неужели ты забыл, что наше дело совершенно не терпит риска? В сотый раз говорю тебе, идиоту, что мы можем себе позволить только одну ошибку. Только одну. Уразумел?

— Не волнуйся, отец. Считай, что дело сделано. Пройдет неделя, максимум десять дней — и все будет в ажуре. Как-никак мне придется действовать сразу в нескольких направлениях.

— Ну так-то лучше… Между прочим, мать на тебя жалуется. Говорит, что ты не заезжал к ней уже месяц.

— Я был занят.

— Знаем, чем ты был занят. Таскался за какой-то телкой из Атлантик-Сити. Никто не собирается лишать тебя права на личную жизнь, сынок, но ты должен помнить, что семья у Салазаров всегда на первом месте. Так что в воскресенье изволь съездить к матери на ленч. И не забудь прихватить с собой подарок…

Перес поднялся с места и проводил Тони к выходу.

* * *

— «Свои апартаменты на Вашингтон-сквер со всем находящимся там имуществом я оставляю старшей дочери Тессе, которая может распорядиться ими по своему усмотрению. Дом на Лонг-Айленде я оставляю своему единственному сыну с пожеланием, каковое, впрочем, не накладывает на последнего никаких обязательств, сохранить его для будущих поколений нашей семьи».

Дик Суини сделал паузу, чтобы глотнуть воды из стоявшего перед ним стакана. Несмотря на свои шестьдесят, высокий, статный адвокат находился в отличной форме и излучал уверенность, которую ему сообщали немалое личное состояние и хорошее воспитание. Суини сошел бы за образец честности и консерватизма в любом, даже самом избранном обществе. А некоторый намек на хитрость и коварство, проглядывавший изредка в его улыбке, нарушая безукоризненный в остальном имидж, сторонний наблюдатель вполне мог списать на его ирландское происхождение.

Суини обозрел свою небольшую аудиторию поверх очков, после чего вернулся к чтению завещания. Последнее, хотя и представляло собой наполненный сложными юридическими терминами документ, было по своей сути довольно простым. Майкл Клейтон разделил почти все свое движимое и недвижимое имущество на две равные примерно части, которые завещал сыну и дочери, а также четырем внукам. Что же касается библиотеки, то она, за исключением его собственных незаконченных работ, отходивших его последователю и научному единомышленнику доктору Эрику Хасу из Колумбийского университета, передавалась в дар Гарварду, так сказать, альма-матер Майкла Клейтона. Коллекция принадлежавших ему древнегреческих, этрусских и арамейских артефактов переходила в собственность Археологического музея при Колумбийском университете, а весьма ценимые им старинные напольные часы завещались Университетскому клубу Нью-Йорка.

Все доходы от будущих публикаций его многочисленных научных трудов, часть из которых стала уже учебниками в колледжах, должны были поступать на банковский счет Патрика и Майкла Клейтонов, детей Тома, а также на счет Эдварда и Эмили Бримстоун — детей Тессы. Ценные бумаги и акции отходили Тессе, с тем «чтобы дочь и впредь могла наслаждаться благами финансовой независимости», при условии, что она предоставит распоряжаться ими Уилберфорсу Прендергарсту — брокеру, преданно служившему Клейтону все последние годы.

— «Оставшееся имущество, не вошедшее в приведенный выше реестр, — продолжал читать Суини, — включая банковские счета, обязательства и выплаты по страхованию, должны перейти моему единственному сыну Томасу Деклану Клейтону». — Далее отмечалось, что общая стоимость имущества составляет примерно шесть миллионов долларов и что упомянутое имущество в значительной своей части получено по наследству, каковое завещатель не растратил, но по мере сил умножал, так как жил довольно скромно, получая неплохой доход от академической деятельности, которой и посвятил свою жизнь. — Как душеприказчик вашего отца, Том и Тесса, — закончив чтение, обвел взглядом брата и сестру Дик Суини, а его секретарь и помощник тут же зашелестели бумагами, — я сделаю все, что в моих силах, для передачи в ваше распоряжение упомянутых в завещании средств и имущества. Разумеется, при этом вам придется уплатить соответствующие федеральные налоги, на каковой предмет мною уже проведена предварительная калькуляция. — Он вручил Клейтонам по стопке отпечатанных на машинке листов. — В общем и целом вступление в права наследования — процедура несложная, и я лично никаких проблем в этой связи в данный момент не вижу.

— Спасибо, Дик, — сказала Тесса в своей привычной самоуверенной манере, почерпнутой ею в Бринморском колледже. — Я счастлива, что могу довериться в этом деле вашей опытности.

— Аналогично, — кивнул Том.

— В таком случае, — произнес Суини уже не таким, как прежде, официальным тоном, — позвольте мне пригласить вас на ленч.

— Лучше пришлите мне чеком ту сумму, которую вы намеревались на меня потратить, — улыбнулась Тесса. — Дело в том, что сегодня я встречаюсь за ленчем с Байроном и у меня занята все первая половина дня.

— Коли так, приглашу вас в другой раз. — Суини перевел взгляд Тома.

— Я с удовольствием, Дик, — с энтузиазмом произнес Том, после чего, посмотрев на свои руки, с несколько меньшим энтузиазмом добавил: — Но мне после уик-энда надо возвращаться в Англию, а между тем у меня образовалась парочка неотложных дел, с которыми я бы хотел с вашей помощью разобраться.

Взаимоотношения между представителями семейств Суини и Клейтон уходили корнями в далекое прошлое. Имон Суини и Патрик Клейтон вместе прибыли в Америку в 1915 году, купив билеты на один и тот же пароход, отправлявшийся из Ирландии в Новый Свет. В течение нескольких дней после прибытия в Нью-Йорк они оба трудоустроились: Суини получил место клерка в адвокатской конторе, а Клейтон начал работать на стройке в Бруклине. Хотя сферы деятельности у них были разные, дружбе ирландцев это не помешало. Она стала еще теснее, когда они оба — каждый на своем поприще — достигли того, что принято называть успехом.

Пока Патрик пробивал себе дорогу в коррумпированном мире подрядчиков, подвизавшихся в сфере строительства общественных зданий, Имон закончил вечерний институт и стал адвокатом. С течением времени они оба обзавелись семьями, родили детей и приобрели дома в округе Вестчестер. Их старшие сыновья Майкл и Ричард тоже неплохо ладили и вместе учились в Гарварде. После окончания университета Дик пошел работать в адвокатскую контору своего отца, а когда тот вышел на пенсию, заменил его в должности старшего партнера. У Майкла же особой склонности к бизнесу не обнаружилось, и Патрик не принуждал его занять место в семейной фирме. Более того, Патрик, казалось, даже обрадовался, когда его сын избрал академическую карьеру.

* * *

Они немного постояли на улице рядом с адвокатской конторой «Суини, Таллей и Макэндрюс» на Пятой авеню, пока Тесса не поймала такси в сторону Уолл-стрит, после чего двинулись по Сорок восьмой улице в направлении отеля «Уолдорф». Метрдотель, увидев мистера Суини, расплылся в счастливой улыбке и лично проводил гостей к привычному столику адвоката в «Пикок-элли». Туда долетала негромкая музыка с коктейльной террасы, где кто-то наигрывал на пианино композицию Кола Портера.

— Дик, — проникновенно сказал Том, взболтав виски в стакане, с тем чтобы растаял лед, — вы знали моего дедушку?

— Разумеется. Они с моим стариком были закадычными друзьями. Даже, я бы сказал, лучшими.

— Я не сомневался в этом. Но мне вот что интересно: насколько вы осведомлены относительно деловых предприятий деда?

— Странный вопрос, Том, не находите? Что конкретно вы бы хотели узнать?

— Ничего странного. Отец никогда со мной об этом не говорил, как если бы коммерческая деятельность деда вызывала у него некоторое смущение. Но я точно знаю, что Патрик всегда был при деньгах. Даже в годы Депрессии. Вы, часом, не в курсе, какова судьба его строительной компании?

— Полагаю, она умерла вместе с ним, ибо он был ее душой и компания держалась на плаву в значительной степени благодаря его энергии.

— Но ведь вы были его адвокатом, не так ли?

— В своем роде… Всю его подноготную знал только мой отец. Как я уже сказал, они дружили целую вечность и вместе приехали сюда из Старого Света.

— Но какие-то записи у вас остались?

— Даже если и остались, я никогда не просматривал эти бумаги. Полагаю однако, что в архиве их скопилось достаточно. Полагаю также, что смог бы обеспечить вам допуск… если вы действительно хотите на них взглянуть. Учтите, там в основном документы за тридцатые-сороковые годы, которые вряд ли могут представлять сейчас интерес. Но что, собственно, вы ищете?

— В основном корни, Дик, корни, — соврал было Том, чтобы оправдать свое любопытство, но решил высказаться более определенно: — Поскольку отец благодаря дедушке весьма удачно стартовал в этой жизни — как, впрочем, и мы с Тессой, — я часто спрашиваю себя, откуда пришли к нам все эти деньги.

Дик Суини с понимающим видом кивнул. Сейчас он походил на умудренного опытом старшего родственника семьи, собиравшегося поучить уму-разуму представителя молодого поколения.

— Знаете, Том, — доброжелательно произнес он, — в те годы жизнь эмигрантов не баловала, а подчас обходилась с ними весьма сурово. — Том поощрительно кивнул — дескать, продолжайте, прошу вас, и Суини продолжил: — Говорят, что Дикий Запад начинается в Оклахоме, но мне лично всегда казалось, — он ткнул большим пальцем в сторону реки Гудзон, — что он начинается прямо здесь, в Нью-Джерси. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

— Конечно, — улыбнулся Том. — Возможно, уезжать отсюда мне действительно не имело смысла.

Они рассмеялись. Потом Дик наклонился к Тому и негромким доверительным голосом произнес:

— Представьте себе, что у вас ничего нет, кроме мозгов. И если бы вам вдруг предложили заработать пару долларов на бутлегерстве, вы бы, думаю, от такого предложения не отказались. Особенно зная, что никому этим сильно не навредите. Все-таки здесь не Чикаго и нравы, соответственно, мягче и сдержаннее.

— Благодарю. Я ценю вашу откровенность. И должен вам заметить, что меня эта сторона жизни дедушки нисколько не шокирует. — Том снова раздвинул губы в улыбке, потом спросил: — Ну и как, предприятие оказалось успешным?

— Весьма. — Суини одарил его ответной улыбкой.

— И что… дедушке все сошло с рук?

— У вас, Том, не в ту сторону мысли направлены. — Дик в удивлении покачал головой. — Конечно, Том. Да и как могло быть иначе, если платишь кому следует, ведешь себя тихо и, что называется, не наглеешь.

Том помолчал, как если бы обдумывал сказанное, потом кивнул и продолжил разговор, стараясь, чтобы в его голосе не проступало чрезмерной заинтересованности:

— Еще раз спасибо за откровенность, Дик. Теперь давайте сменим тему. Мне бы очень хотелось получить у вас копию одного документа…

— Какого именно? — Суини, вновь превращаясь в адвоката, достал из кармана блокнот и ручку.

— Завещания деда. Если вам удастся его найти, я прихвачу копию с собой в Англию.

— Будет исполнено. Вы когда улетаете?

— В четверг вечером.

— Вы получите его завтра же.

— Благодарю.

Закончив разговор, они приступили к еде. Принесли черепаховый суп и лучшую в Нью-Йорке вырезку — для Клейтона; устрицы и бараньи котлеты «виллеруа» — для Суини. Они запили все это вином «Напа-Вэлли Цинфандель», потом заказали кофе и выкурили по сигаре. Хотя никто не заставлял их хранить молчание, они, словно сговорившись, не произнесли больше ни слова относительно завещания Патрика Клейтона.



Моралес откинулся на шелковые подушки кресла-качалки и начал раскачиваться в нем, скользя подошвами мягких туфель от Гуччи по полированному мраморному полу. Одет он был небрежно, но, вне всякого сомнения, дорого. Верхние пуговки шелковой, нежных тонов, рубашки были расстегнуты, открывая висевшее на золотой цепи усыпанное бриллиантами распятие, колыхавшееся в такт движениям качалки. Глубокий загар оттенял изумрудную зелень глаз Моралеса и латунь выбеленных солнцем рыжих волос, начинавших редеть на макушке. Хотя ему уже исполнилось сорок, выглядел он моложе — в основном благодаря развитой мускулатуре, которую не могли скрыть тонкие летние одежки.

С веранды, где он расположился, открывался прекрасный вид на безупречно подстриженную зеленую лужайку, протянувшуюся в юго-западном направлении. Заходящее тропическое солнце, клонившееся к горному хребту на горизонте, бросало мягкие отсветы на головки цветущих белых и розовых гвоздик в саду. Однако Моралес знал, что эта мирная картина обманчива, ибо в лесу за садом территорию патрулировали его люди, вооруженные автоматами АК-47 и ручными гранатами.

Надо сказать, это обстоятельство весьма раздражало хозяина виллы. В самом деле, почему он, Карлос Альберто Моралес, находясь под собственным кровом, может позволить себе расслабиться только под охраной целой частной армии? Со стороны бассейна, скрытого тщательно подстриженной живой изгородью, доносились голоса его плескавшихся в воде детей, и это лишь подчеркивало тот факт, что семейство и он сам вынуждены мириться с вечными ограничениями жизненного пространства, налагаемыми мерами безопасности.

Как всегда, корень проблемы следовало искать в происках гринго. Американцы потребляли его продукт в огромных количествах, но правительство США винило в этом не их, а Моралеса. В результате он более не мог свободно посещать Америку, что было в общем-то не так уж и важно. Однако в последнее время американцы довольно часто проводили специальные операции на территории Колумбии, и это становилось все более неприятным. Гринго давали колумбийскому правительству в Боготе льготные займы, поставляли гуманитарную помощь, самолеты, стрелковое оружие и засылали в страну «советников» для обучения бойцов службы по борьбе с наркотиками, которая по численности уступала лишь колумбийской армии. Эти американские «советники» с чековой книжкой в одной руке и пистолетом в другой попортили наркобаронам немало крови. Дошло до того, что даже представители Медельинского картеля уже не чувствовали себя в безопасности на собственной территории. Их люди могли польститься на деньги и предать свое руководство, тем более что в Колумбии за пятьдесят тысяч баксов можно купить что угодно и кого угодно. Пока Моралесу удавалось бороться с человеческой алчностью при помощи страха: измена автоматически означала смерть предателя, а в случае необходимости — и всей его семьи. Но даже такие жестокие меры не могли гарантировать абсолютную защиту от предательства, и Моралес решил сменить тактику — ему в голову пришла одна любопытная мысль.

Моралес услышал звук мотора раньше, чем увидел машину. Он знал, что ее остановят у главных ворот поместья и обыщут. При этом его люди, укрывавшиеся в лесу, будут наблюдать за происходящим и докладывать по уоки-токи об обстановке. А из дома выйдут два его телохранителя, чтобы лично встретить машину. Через некоторое время, пройдя контроль, авто подъехало к террасе и остановилось. Из салона вышел гость. Кроме него, в машине никого не было.

— Добрый день, дон Карлос! — Посетителем оказался высокий светловолосый мужчина, одетый в безупречный летний льняной костюм и передвигавшийся с хищной грацией горного леопарда. — Я приехал, как только смог.

— Проходи и присаживайся, Энрике. — Моралес указал на стоявший рядом с ним стул. — Выпей чего-нибудь холодненького.

Некоторое время они сидели в полном молчании, Моралес продолжал раскачиваться в кресле-качалке. Пришла служанка и принесла на серебряном подносе фруктовый сок со льдом в хрустальных бокалах.

Моралес жестом отпустил прислугу.

— Эта земля, — он указал взмахом руки на холмы и леса, окружавшие поместье, — всегда была очень добра ко мне. Что ты думаешь об этом, Энрике?

— Полагаю, так оно и есть, дон Карлос, — уклончиво ответил посетитель. — Но мне представляется, что это скорее результат вашей деятельности, нежели ее щедрости.

Моралес кивнул:

— Возможно. Но меня печалит то, что она очень мало дарит другим людям, которые живут здесь.

Энрике Шпеер промолчал. По тону Моралеса он догадывался: тот что-то задумал.

— Я ездил в Медельин третьего дня. И знаешь, что увидел? Грязные улицы и полуразвалившиеся хижины, именуемые там домами. И это заставило меня основательно поломать голову. Почему люди живут так скудно, Энрике? Почему они бедствуют в этом принадлежащем нам благодатном крае? — Моралес посмотрел на гостя, вопросительно приподняв бровь.

— Похоже, так обстоят дела во всей Колумбии, дон Карлос.

— Увы, я мало что могу сделать для всей Колумбии, но кое-что для тех, кто живет в этих краях, вполне в состоянии. Знаешь ли ты, что половина детей в этой провинции не ходят в школу?

Шпеер покачал головой.

— А знаешь ли ты, что значит быть бедным и больным? В Медельине я зашел в благотворительный госпиталь. Просто для того, чтобы посмотреть, как он функционирует, и… О ужас! Я бы не отдал туда даже собственную собаку!

— Существуют планы по возрождению этих земель. Надо сказать, что американская помощь направляется в основном в эту провинцию…

— Ох уж эти мне планы! — перебил собеседника Моралес. — Гринго, давая под них деньги, делают большую глупость. Когда политиканы и их друзья в Боготе заберут свою долю пирога, от этих сумм едва ли останется десять центов с доллара.

— Совершенно справедливо.

— Когда возникает проблема, Энрике, необходимо незамедлительно ее решать. — Моралес хлопнул кулаком левой руки по ладони правой. — У меня по крайней мере заведено так.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, дон Карлос?

— Я собираюсь поделиться своим состоянием с населением Медельина. Я построю там госпиталь. Современный госпиталь, где будут работать высокопрофессиональные и хорошо оплачиваемые колумбийские врачи. А еще я построю две школы. Большие, оборудованные по последнему слову техники школы, где будут учиться дети бедняков. — Моралес вкладывал в каждую новую фразу все больше патетики. — Ну и дома, конечно. Много домов. Недорогих, но приличных.

— Какая удивительная щедрость! — Шпеер, похоже, был впечатлен.

— Разумеется. Но насколько удивительная? Я имею в виду, сколько все это может стоить?

— Кроме денег на строительство, предстоят еще и высокие накладные расходы, — осторожно заметил гость.

— Об этих расходах можешь не беспокоиться: их оплатит местное деловое сообщество. Ну а церковь же обеспечит нас персоналом. Клирики постоянно рассуждают о социальной справедливости, не так ли? Пусть в таком случае поработают у нас учителями. Итак, во сколько мне обойдется строительство?

— Я обдумаю этот вопрос.

— Ну а приблизительно?

— Миллионов в пятьдесят. Возможно, больше. Тут многое зависит от сроков.

— А в какую сумму оценивается мое состояние, Энрике?

— Миллионов в сто двадцать-сто двадцать пять.

— В таком случае примемся за дело!

— У меня просто нет слов. Вы готовы передать жителям Медельина почти половину своего состояния?

— Да.

— Подобный жест сделает вас любимцем всей провинции. — Постепенно Шпеер начал понимать, что к чему.

— Правда?

— Несомненно. При подобных обстоятельствах всякий, кто скажет о вас хотя бы одно дурное слово в этих краях, — он обвел рукой видневшиеся на горизонте леса и горы, — сам выроет себе могилу.

Моралес хмыкнул: образ ему понравился.

— Похоже на то… А теперь скажи мне: как мы все это провернем?

— Если помните, вы владеете одной испанской строительной компанией…

— «Конструктора де Малага»? Она совсем маленькая.

— Верно. Но мы можем резко увеличить ее капитализацию. Для этого придется прокрутить и переместить значительные суммы. Впрочем, в скором времени они вернутся и поступят на счета совместного предприятия, которое фактически будет принадлежать вам…

— Пусть лучше фонду Моралеса.

На лице у Шпеера проступило любопытство.

— Да, я решил основать новый благотворительный фонд. Я поговорю об этом с Крусом и все улажу. Ну а ты пока займись перемещением средств.

— В таком случае мне придется слетать в Нью-Йорк.

— Слетай. И не забудь передать мой сердечный привет Прачке.



В четверг Том Клейтон поднялся рано и отправился на пробежку по пляжу. Ветер стих, а над Атлантикой всходило зимнее солнце. Двигаясь рысцой вдоль кромки прибоя и втягивая солоноватый воздух океана, Том еще раз мысленно прошелся по всем пунктам своего плана. Он навел по телефону необходимые справки — ему должно хватить дня, чтобы выполнить задуманное.

Часом позже Том, приняв душ и переодевшись в дорожный костюм, вышел из дома и запер за собой дверь. Окинув напоследок отчий дом задумчивым взглядом, он повернулся и зашагал с чемоданами в руках по подъездной дорожке к машине. В этот ранний час движение по шоссе между Лонг-Айлендом и аэропортом Кеннеди было редкое. Добравшись до места, он вернул фирме арендованную машину и отнес вещи в камеру хранения главного терминала, после чего сел в такси и поехал на Манхэттен.

Первым делом Том посетил адвокатскую контору «Суини, Таллей и Макэндрюс», где забрал официальные копии завещаний отца и деда. Потом тщательно их просмотрел. Как он и думал, в завещании Пата Клейтона не было ни слова о швейцарском счете. Вполне удовлетворившись этим фактом, Том положил документы в кейс, где у него хранились другие бумаги, взятые из отцовского дома. Утро было в разгаре, когда он приехал в офис Ассоциации нью-йоркских адвокатов, где один из нотариусов заверил подпись Ричарда Е. Суини. Покончив с этим, Том направился на Федерал-плаза, где находились официальные учреждения и где представитель государственного департамента окончательно узаконил заверенные копии ведомственной печатью.

В час дня Том должен был встретиться с сестрой за ленчем в ресторане «Джино» в Лексингтоне. Он уже сидел за столиком, когда в зал вошла Тесса. Как всегда, она выглядела очень элегантно и ее красивая фигура и новый костюм от Шанель привлекали взгляды не только мужчин, но и женщин. Том подумал, что сейчас сестра более чем когда-либо похожа их покойную мать, насколько он ее помнил. Кстати сказать, Тессе недавно исполнилось тридцать семь, и она находилась как раз в том возрасте, когда Елена Клейтон отправилась в лучший мир.

Они немного поговорили о похоронах, своих спутниках жизни и детях. Потом, как и следовало ожидать, разговор снова зашел об отце. Том отметил про себя, что при этом Тесса избегала смотреть ему в глаза.

— Тебя что-то тревожит, — сказал он. Это был не вопрос, но утверждение.

Тесса наконец перевела на него взгляд:

— Отец говорил тебе когда-нибудь о своих ирландских контактах?

— Ты имеешь в виду его ирландских родственников?

— И их тоже, — нехотя сказала Тесса. Потом, поскольку Том продолжал хранить молчание, продолжила: — Но это скорее относится к таким понятиям, как «миссия» или «общее дело». Или как там еще это у них, ирландцев, называется…

— Что-то такое говорил, но очень давно. — Том действительно имел весьма смутное представление обо всех этих ирландских делах. Помнил только, что родители в разговоре иногда шепотом упоминали имя дядюшки Шона.

— Раньше он их всех ненавидел. Знаешь об этом?

— Ненавидел? Отец? — Том не смог скрыть удивление.

— Всей душой! — печально произнесла Тесса. — Он обвинял их — полагаю, главным образом дядю Шона — в том, что мы из-за них утратили связи со страной предков.

— Когда он разговаривал с тобой об этом? — Том в душе почувствовал, что его захлестнуло чувство вины. Он всегда был слишком эгоистичен, зациклен на себе и уделял очень мало внимания овдовевшему отцу.

— Когда вернулся из поездки в Ирландию. — Глаза у Тессы на мгновение затуманились. — Он тогда даже всплакнул.

Том глотнул вина и обвел глазами переполненный зал, пока сестра приводила в порядок растрепанные чувства. В этом модном ресторане в центре огромного города странно было слышать, что кого-то глубоко опечалил семейный конфликт, произошедший много лет назад за тысячи миль отсюда.

— А потом он об этом говорил?

— Не напрямую. Но прошлым летом в Хемптоне он ни с того ни с сего начал вдруг повествовать о семейном долге. Долге по отношению к тем, кто остался там.

— Что, собственно, он имел в виду?

— Похоже, хотел, чтобы мы реанимировали некоторые забытые связи. В частности, восстановили отношения с нашими тамошними родичами. Возможно, этот порыв явился следствием его прославленного «чувства истории».

— С чего в таком случае начнем?

— Полагаю, мы особенно не разоримся, если каждый из нас пожертвует на благо ирландской части семьи пять-десять тысяч долларов. Думаю, такое подношение порадовало бы отца. Тем более что его родственники в своем большинстве не слишком хорошо обеспечены.

— О’кей! — Том протянул руку через стол, чтобы пожать ладошку сестры. — Поддержим родственников отца в память о нем. — Он не говорил Тессе о своих материальных проблемах. Кроме того, пять-десять тысяч долларов в его ситуации существенной роли не играли.

Они вместе вышли из ресторана и свернули на залитую солнцем Сорок седьмую улицу, по которой деловито сновали толпы ньюйоркцев. При этом, однако, никто из прохожих на них не наткнулся и никак иначе их не обеспокоил. Возможно, по той причине, что они излучали уверенность и производили впечатление победителей и хозяев жизни. Хотя Том превосходил ростом сестру на целых шесть дюймов, Тесса с ее пятью футами восемью дюймами казалась выше большинства проходивших мимо женщин. Непокорная кудрявая шевелюра Тома странным образом также способствовала упрочению его имиджа уверенного в себе мужчины, и хотя волосы у него были рыжеватые, а у Тессы — светлые, как у матери, несомненное сходство черт и манеры смеяться не оставляло никаких сомнений в их близком кровном родстве.

Тесса открыла сумочку и достала из нее заполненный банковский чек на десять тысяч долларов.

— Моя половина, — сказала она с улыбкой.

— Хм… Ты хочешь, чтобы я доставил и твои деньги?

— Но ведь ты живешь ближе к ним, не так ли? — Тесса одарила его пристальным взглядом своих аквамариновых, как у матери, глаз. — Ты мог бы вручить им оба наших чека лично.

— Протянув руку через Ирландское море, — с пафосом сказал Том, пародируя балладу из детской книжки, которую они с сестрой читали в отрочестве.

Потом они ускорили шаг и смешались с толпой.

* * *

Во второй половине дня Том отнес документы в генеральное консульство Швейцарии, где чиновник заверил подписи и печати представителя госдепартамента США и, в свою очередь, скрепил бумаги швейцарской печатью с изображением креста.

Клейтон еще раз внимательно просмотрел все документы и положил в кейс. В пять тридцать он зашел выпить в ресторан «Пьер», позвонил жене в Лондон, чтобы сообщить, каким рейсом вылетает, и, взяв такси, вернулся в аэропорт Кеннеди, где сел на самолет, направлявшийся в Англию.

Когда самолет входил в арктические широты, двигаясь по северному воздушному пути в Европу, пассажирам подали изысканный обед из пяти блюд и выдержанное шампанское. Покончив с едой и напитками, летевший в первом классе Том разложил кресло, надел черные наглазники и заснул. Проснулся он пятью часами позже, когда в салоне начали разносить завтрак, а самолет разворачивался, взяв курс на аэропорт Хитроу.

Приземлившись, Том простоял некоторое время в очереди в секторе прилета, после чего, миновав иммиграционный контроль, взял чемоданы и вышел из здания терминала, где на парковке встретил поджидавшую его в машине Кэролайн. Положив чемоданы в багажник, Том устроился на месте для пассажира и потянулся к супруге, чтобы запечатлеть у нее на устах поцелуй. Губы у жены были мягкие и благоухали ароматическим солями от принятой недавно ванны. Когда же она при поцелуе коснулась его щеки своими подстриженными до плеч густыми каштановыми волосами, они показались ему чуточку влажными.

— Все прошло хорошо? Ничего не случилось? — спросила жена, выруливая на их семейном «мерседесе» на шоссе, ведшее к Лондону.

— У меня все нормально, спасибо. Помимо всего прочего, несколько раз встречался с сестрой, а также с Диком Суини, чтобы утрясти дела по наследству и просмотреть оставшиеся после отца бумаги. — Том решил до поры до времени не говорить о сделанном им открытии.

— Я рада, что все закончилось без происшествий. Бедняжка Тесса! Она еще долго будет скучать по отцу.

— Да, — тихо сказал Том, потом добавил: — Самое интересное, что и я тоже, хотя в последние годы мы почти не виделись.

— Знаю. — Жена одарила его скользящим взглядом и положила руку на колено. — Я знаю об этом, дорогой.



Хотя они состояли в браке уже шесть лет, иногда ему казалось, что со дня их бракосочетания минуло всего полгода. Их семейная жизнь с первого же дня напоминала смерч. Она стремительно неслась, не зная удержу, и в ней никогда не было места скуке. И хотя Том проводил на работе много часов, у них с Кэролайн всегда находилось время друг для друга. В частности — для импровизированных туров за покупками в Париж, уик-эндов на французской Ривьере, небольших каникул на горных склонах в Вербье.

Когда окружающие спрашивали, как он познакомился с Кэролайн — а это происходило довольно часто, ибо они принадлежали к разным нациям, — Том не без удовольствия заявлял, что подцепил ее в баре. Он говорил правду, хотя и умалчивал, что этот бар находился в престижном ночном клубе «Аннабелз» и что они оба пришли туда с разными компаниями, в которых, впрочем, большинство людей знали друг друга. Том очень хорошо помнил, что она сразу же ему приглянулась, а он — ей и что ближе к концу вечера они незаметно отделились от своих приятелей и отправились к нему на квартиру.

С тех пор они не разлучались, хотя Том был истинным американцем с ирландскими корнями, имел американский паспорт и приехал в Англию по работе, Кэролайн же принадлежала к респектабельной английской офицерской семье, насчитывавшей пять поколений военнослужащих, по причине чего отличалась самоуверенностью, отвагой и стремлением к независимости. Когда она повезла его в Глостершир, чтобы познакомить с родителями, те поначалу отнеслись к нему настороженно. В скором времени, однако, лед недоверия растаял и старый полковник, отец Кэролайн, стал относиться к Тому с большим уважением и приязнью.

Когда они ехали из аэропорта домой, Клейтон еще раз мысленно возблагодарил свою счастливую звезду, подарившую ему Кэролайн. Он по-прежнему был влюблен в нее и, хотя поглядывал иногда на красивых леди, вот уже семь лет хранил ей верность, что вызывало немалое удивление у тех, кто знал Тома холостяком и помнил его многочисленные приключения с женщинами. Кэролайн, небрежно одетая, без косметики, напоминавшая хорошенького мальчишку, казалась ему сейчас особенно хрупкой и незащищенной. Ему захотелось обнять ее и прижать к груди, оградить от бед и превратностей жизни. При всем том он догадывался, что этот порыв частично связан со сделанной им роковой ошибкой, в чем Том пока не отваживался признаться даже жене.

— О чем ты сейчас подумал? — спросила жена, заметив появившееся в его глазах неясное для нее выражение.

— О тебе.

— Приятно! — Она шаловливо, по-мальчишески ухмыльнулась. — Продолжай в том же духе.

Когда они приехали домой, выяснилось, что там никого нет: дети в сопровождении няньки отправились на прогулку в парк. Том не успел еще снять пальто, как Кэролайн устремилась в спальню на втором этаже, чуть ли не на ходу сбрасывая с себя туфли и джинсы. Так как ее намерения не оставляли никаких сомнений, Том почти столь же стремительно последовал за ней.

Когда все закончилось и они лежали рядом, вытянувшись на супружеской двуспальной кровати, Том рассказал жене о найденной им выписке со швейцарского банковского счета. Но даже в этот раз он не сказал ей всей правды. Он так и не смог заставить себя сообщить ей, что все, чем они владеют, может в самом скором времени уйти с молотка. Равным образом он не отважился поведать ей, что его в любой момент могут разоблачить и уволить со службы, в результате чего вся карьера рухнет и он навсегда лишится возможности работать в сфере финансов, а для начала сядет в тюрьму. Он пытался незаконно спекулировать фьючерсами без ведома своего банка, нарушив все правила, установленные для такого рода сделок, и проиграл.

— Сколько это, полмиллиона долларов? — осведомилась жена. Хотя Кэролайн получила прекрасное образование и, конечно же, отлично умела считать, она была англичанкой до мозга костей, по причине чего любая сумма в иностранной валюте, включая даже его величество доллар, представлялась ей без пересчета в фунты стерлингов своего рода абстракцией.

— Около трехсот пятидесяти тысяч фунтов, — ответил Том и после паузы добавил: — Плюс проценты, разумеется.

— Сколько же это будет вместе с процентами? — воскликнула жена, неожиданно резко поднявшись на постели и устремляя вопрошающий взгляд на Тома.

— Не знаю точно. — Том меланхолично провел рукой по ее груди. — Полмиллиона фунтов. Или миллион. Все зависит от того, насколько честно будут играть швейцарцы.

— Вот здорово! — радостно воскликнула жена и добавила не допускающим возражения тоном: — Значит, мы сможем купить тот дом!

«Тот дом» представлял собой особняк восемнадцатого века с двадцатью шестью акрами лучшей уилтширской земли. Кэролайн давно уже положила на него глаз, поскольку, проведя одиннадцать лет в лондонской круговерти, мечтала, подобно всем представителям своего класса, обосноваться в «деревне». Кэролайн мало интересовали деньги — возможно, по той причине, что она никогда в них по-настоящему не нуждалась. Том в свое время отказался от проживания в провинции в коттедже, предложенном отцом Кэролайн, сказав жене, что со временем у них будет собственный загородный дом. Более того, он твердо обещал ей это.

— А твой дедушка не был, случайно, жуликом? — спросила она конспиративным шепотом, когда мысль о скором обладании особняком окончательно утвердилась у нее в мозгу.

— Вероятно, — сказал Том с виноватыми нотками в голосе.

— Так это же прекрасно! — вскричала Кэролайн. — В каждой уважаемой семье один из предков обязательно должен быть нечист на руку.

— В вашей семье что, такой был? — Том удивленно посмотрел на жену, озадаченный ее энтузиазмом.

— Ну конечно! — рассмеялась она. — Ты только подумай о моих пращурах-солдатах. Они мотались по всей империи и грабили все, что попадалось им на пути. Как иначе, по-твоему, создаются семейные состояния? Иногда, — промурлыкала она, придвигаясь к нему и целуя в губы, — меня просто поражает наивность американцев в этом вопросе.

Глава 2

Энрике Шпеер доехал в наемном автомобиле из Медельина до Боготы, где сел на самолет, доставивший его в Коста-Рику. Приземлившись в Сан-Хосе, он вышел из здания аэропорта, пересек подъездную дорожку и забрал с парковки свой «лендровер».

Шпеер любил Коста-Рику — страну вечной весны, где он родился. Его отец, младший офицер гестапо, бежал в Центральную Америку в 1945 году. Приехав сюда в одном костюме и с десятью золотыми слитками в единственном чемодане, он, что называется, начал жизнь сначала. Женился на местной девушке, построил лесопилку и преуспел до такой степени, что смог отправить своего сына на учебу в юридический институт в Мехико, а позже купить ему юридическую практику в Сан-Хосе. После смерти Гюнтер Шпеер оставил сыну дом, процветающий бизнес и ящик с документами: выцветшими до коричневого оттенка фотографиями, запечатлевшими баварских крестьян на лоне природы, и пространные записи, в которых простым языком описывалась жизнь в Германии в тридцатых-сороковых годах, содержались оправдания, касавшиеся его службы фюреру, и гневные тирады, обличавшие американцев. Отец Энрике обвинял их в подлом предательстве, заключавшемся в том, что они, объединившись с коммунистическими сталинскими ордами, похоронили надежды немцев на возрождение арийской расы. В ящике также хранилось его подлинное свидетельство о рождении, удостоверявшее, что Гюнтер Иоханнес Шпеер появился на свет в деревушке Вильсхофен, Нижняя Бавария, 23 декабря 1913 года.

Много лет спустя, когда окончательно осели пыль и прах Второй мировой войны и умершие нацисты не представляли большого интереса для широкой публики, это свидетельство о рождении сослужило адвокату Энрике бесценную службу, позволив получить германское гражданство, а вместе с ним и второй паспорт, на имя Генриха Шпеера. Во время визита в Германию Генрих приобрел в Мюнхене небольшие апартаменты и, воспользовавшись этим адресом, подал документы на американскую визу, каковую ему в скором времени и выдали. Надо сказать, что виза была бессрочная, ибо в наши дни во взаимоотношениях между США и Германией превалирует именно такая практика.



Через неделю после путешествия в Медельин Энрике, набив дорожную сумку зимними вещами, вылетел на Нидерландские Антильские острова уже в качестве гражданина Германии Генриха Шпеера. Чиновник на таможне бросил в его германский паспорт короткий взгляд и пропустил к выходу, не задав ни единого вопроса: в Арубе привыкли к визитам европейских адвокатов, частенько посещавших этот налоговый рай в Вест-Индии.

Прописавшись в отеле «Хаятт ридженси», где доктор Шпеер считался регулярным и весьма желанным постояльцем, он позвонил Джо Салазару в Нью-Йорк. После этого Шпеер отправился в «Нидер Гауда» — бар с проститутками, в нарядной, как с открытки, туристической части города. Там он выпил дюжину пива в компании с Маркусом — владельцем этого заведения, доходы с которого, множившиеся по мере увеличения общей распущенности и безнравственности, тот вкладывал при посредстве Шпеера в Голландии. В десять вечера Энрике объявил, что возвращается в отель, чтобы отужинать, и попросил Маркуса прислать ему на ночь двух своих лучших девочек.

Чуть позже, сидя в одиночестве за едой, он размышлял о хлопотности и утомительности подобного способа путешествовать из Сан-Хосе в Нью-Йорк. С другой стороны, подстраховаться никогда не помешает. Кроме того, Моралес неплохо ему платил: триста долларов за час, причем за каждый час в буквальном смысле. Таким образом, одно только путешествие из Сан-Хосе до Боготы, а потом из Боготы до дома, составлявшее во временном измерении примерно девяносто восемь часов, приносило Энрике кругленькую сумму в двадцать девять тысяч четыреста долларов. И это не считая возможных задержек в пути и дорожных расходов, которые оплачивались особо. Иными словами, Шпеер не сомневался, что и в данном случае все его временные затраты будут компенсированы вплоть до цента на основании вышеупомянутого договора, и деньги он получит наличными, сразу и без малейшей волокиты.



Офис фирмы «Салазар и К°» располагался на третьем этаже типового пятиэтажного дома на Саут-стрит. Он был достаточно комфортен и хорошо обставлен, чтобы ни у кого не возникало сомнений в платежеспособности фирмы, но при этом не привлекал излишнего внимания, обеспечивая необходимую конфиденциальность, которую клиенты ценили более всего на свете. Впрочем, несмотря на относительную скромность окружающей обстановки, посетители могли полюбоваться на открывавшийся из окон великолепный вид на Ист-Ривер, а местоположение офиса обеспечивало клиентам и сотрудникам фирмы прямой проезд до любого нью-йоркского аэропорта, а также позволяло посредством неутомительной пешей прогулки добраться до Уолл-стрит.

Эктор Перес вышел из кабинета банкира и приветствовал Шпеера коротким кивком, который можно было бы принять за поклон, если бы на лице охранника хотя бы на мгновение проступило выражение доброжелательности или радушия. Затем Перес провел гостя в кабинет, после чего, как обычно, запер дверь и занял привычное место в дальнем углу комнаты.

— Энрике, амиго! — расплылся в улыбке Салазар, выходя из-за стола, чтобы обменяться с посетителем традиционными латиноамериканскими объятиями. — Видеть вас — истинное удовольствие.

— Всегда рад встрече с вами, мой друг, — произнес ответную любезность Шпеер. — Мой босс также просил меня засвидетельствовать вам свое самое искреннее почтение.

— Передайте мои наилучшие пожелания вашему боссу. Итак, что я могу сделать для вас?

— Боюсь, нам придется снять со счета и переместить значительные суммы.

— Энрике! Почему «боюсь»? — ухмыльнулся Салазар. — Это же ваши деньги, не так ли?

Они оба рассмеялись, но Салазар, изображая доброжелательность, одновременно производил необходимую калькуляцию. Счет Моралеса считался крупным, так как на нем лежало более ста миллионов долларов. Хотя Салазару не улыбалось с ними расставаться, тем не менее его работа заключалась именно в этом. Фирма «Салазар и К°» принимала грязные деньги, отмывала и возвращала чистенькими законным владельцам. За подобные операции взималось десять процентов с вложенных сумм. По убеждению большинства клиентов, вполне приемлемый процент. Салазар старался иметь дело только с такими вкладчиками — которые не мелочились.

Деньги в процессе отмывания проделывали довольно долгий путь, часто весьма извилистый, с остановками в определенных пунктах: когда на день, а когда и на несколько месяцев. Вся полученная за это время накрутка также считалась доходом фирмы «Салазар и К°».

Зато в результате деньги обретали статус отмытых, или чистых, и у их владельца появлялась возможность оперировать ими, с тем чтобы они приносили доход.

— Сумма, которую имел в виду наш общий друг, составляет пятьдесят миллионов.

— Вы хотите снять все сразу, так сказать, одним куском? — осведомился банкир, продолжая вести про себя подсчеты. В настоящее время под его менеджментом находилось до семидесяти миллионов, остальные считались полностью отмытыми. Пятьдесят миллионов — это, конечно, много. С другой стороны, доходы и новые вклады притекали к Салазару со всех сторон в количестве не менее пяти миллионов в месяц. Иными словами, вывод средств намечался значительный, но не опасный для предприятия с капиталом в три четверти миллиарда согласно последней ревизии.

— Не обязательно все сразу. Тем не менее мы хотели бы получить эти деньги в течение тридцати дней.

— Транзит больших денежных масс потребует и больших накладных расходов.

— Понятно. Сколько чистых вы можете перевести в настоящее время в Малагу? — осведомился Шпеер, заглядывая в папку, которую прихватил с собой.

— Сейчас узнаем. — Салазар присел к компьютеру и начал щелкать клавишами. — В долларах это будет… Итак, около миллиона из Испании, два миллиона из Монтевидео и двести пятьдесят тысяч долларов с Больших Каймановых островов.

Шпеер с минуту обдумывал его слова, после чего быстро записал в блокноте несколько цифр.

— О’кей, Джо. Давайте до поры до времени оставим Каймановы острова в покое. Мы не хотим вовлекать в это дело офшоры. Итак, за вами остается сорок семь миллионов. Пусть половина осядет на счетах в Испании, а вторая половина — в Уругвае.

— Хорошо. Транзакция будет проведена в течение тридцати дней.

— Благодарю вас.

— Позволительно ли мне узнать, для чего все это делается?

— Полагаю, я никого не подведу, рассказав вам об этом. — И Шпеер поведал банкиру о благотворительном фонде Моралеса и желании его босса облагодетельствовать жителей своей провинции.

Салазар присвистнул было от удивления, но в следующее мгновение понял, что к чему.

— Мое восхищение нашим общим другом увеличивается с каждым днем, — сказал он вполне искренне, но не упомянул о том, что судьба Моралеса вызывает у него опасения. По слухам, тот был загнан в угол и конкурирующие наркобароны, в особенности представители Калийского картеля, готовят на него покушение.

Когда Шпеер ушел, Салазар повернулся к Пересу:

— Где мой сын?

— В своем кабинете.

— Приведи его сюда. Сейчас же!

Через три минуты молодой человек уже входил в кабинет. У него на лице проступали раздражение и немой вопрос: «Ну что тебе еще от меня надо?»

— Как ты поступил со счетом Клейтона? — спросил Джо.

— Ты уже спрашивал меня об этом третьего дня. Я должен был его ликви…

— Все ясно! — перебил его отец. — Сейчас я даже рад, что твоя лень…

— Господи, отец! Я только…

— Заткнись и слушай. — Салазар-старший помахал рукой, отметая привычные оправдания сына. — Вот что ты должен сделать…



Том Клейтон сел в метро на станции «Кенсингтон-Хай-стрит» и доехал до «Ливерпуль-стрит». Когда он расположился за своим письменным столом, часы показывали половину восьмого. Так рано поднимаются только солдаты, монахи и банкиры — шутили коллеги. Шутки шутками, но он и впрямь каждый день занимал свое рабочее место чуть ли не с рассветом. И без всякой, казалось бы, видимой причины. Но такова была традиция. Кроме того, если ты не будешь прикрывать себе задницу от рассвета до заката, обязательно найдется какой-нибудь юный выскочка, который обнаружит у тебя ошибку и в твое отсутствие растрезвонит о ней только для того, чтобы его заметили.

Пес грызет пса, вздохнул Клейтон. Надо сказать, прежде подобный подход ему даже нравился.

— Эй, Том, как там Нью-Йорк?

Владимир Крейц. Младший биржевой маклер. Надоедливый маленький человечек в дорогих очках в дизайнерской роговой оправе и ярких дилерских подтяжках. Он не спросил: «Как прошли похороны?» Или: «Как семья?» А только: «Как там Нью-Йорк?» Да, здесь нет места сантиментам, вновь вздохнул Клейтон, но потом решил больше не обращать внимания на всякую ерунду и вопрос Крейца проигнорировал. Впрочем, тот и не рассчитывал на ответ. Он всего лишь хотел продемонстрировать, что пытается соблюдать правила хорошего тона в жестоком мире чистогана, где все заняты только одним делом — добыванием годового бонуса.

— Эй, Том, да ты уже вернулся. Как отец?

— Умер, — бросил Клейтон, не отрывая глаз от экрана компьютера с деталями заключенных в его отсутствие сделок.

Вопрос задал Гринхольм, босс Тома. Он говорил в привычной расслабленно-доброжелательной манере, принятой в его родном штате Джорджия, и, услышав ответ, смутился:

— Прости, парень. Должно быть, я недопонял. Мне казалось, он заболел или что-то в этом роде.

— Нет. Он умер.

— Извини еще раз, Том. Если тебе понадобится небольшой отпуск…

Клейтон поднял глаза, уловив в тоне Гринхольма подлинное чувство. Его босс, одетый в дешевый костюм и поношенные туфли, стоял в проходе между столами и поглаживал свою козлиную бородку. Глядя на него, трудно было поверить, что он получает самое высокое жалованье в отделе.

— Все нормально, Хэл. Правда. Я уже уладил почти все дела, связанные с этим печальным событием. — И после паузы Том приглушенно добавил: — Отец умер внезапно. И без страданий.

— О’кей… Понятно… — замялся Гринхольм. — В любом случае, если тебе понадобятся несколько свободных дней или что-нибудь еще… — Так и не закончив фразы, он двинулся дальше по проходу, стремясь побыстрее вернуться к более комфортному для него занятию, связанному с процессом выкачивания денег из населения.

— Спасибо, Хэл.

Том Клейтон считался номером вторым в отделе развития. Здесь имели дело с большими суммами, и нередко получалось так, что зарабатывали на одном, а теряли на другом. Однако при правильном подходе в их отделе можно было сделать миллионы, но весь этот процесс требовал неусыпного внимания. Вот почему Том, узнав о смерти отца и неминуемом отбытии за океан, первым делом поспешил в банк, чтобы привести все текущие дела в порядок. Незавершенные операции нельзя оставлять в подвешенном состоянии на десять дней. Так что все сделки перед отъездом обрели законченный вид, а материалы по ним были закодированы и заперты в памяти компьютера. В прошлом году Том заработал восемьсот шестьдесят тысяч долларов. Около трех тысяч за рабочий день. Из них восемьдесят процентов составляли чистую прибыль, ибо его собственная зарплата не превышала ста двадцати в год. Десять дней отсутствия означали потерю почти тридцати тысяч долларов. К тому же в ближайшую неделю он собирался отправиться в Швейцарию, а значит, не имело смысла затевать слишком много сделок до возвращения — что добавляло в раздел убытков еще тысяч сорок. Но все это были, так сказать, официальные цифры. Ибо в тайном мире Тома дела шли и того хуже: фунт стерлингов повышался, и продолжался рост рынков, а потому секретное партнерство Клейтон-Ленгленд несло огромные убытки, исчислявшиеся уже миллионами.

Это было связано с действиями «быков» и «медведей», как условно назывались две мощные группы рыночных воротил. «Быки», подняв рога, неожиданно устремились в атаку, то есть задрали цены. У «медведей», образно говоря, от удивления отвалилась челюсть, и они стали терпеть убытки. Судьба биржевого спекулянта зависела от умения предвидеть движения рынка. Том сделал ставку на резкое падение фунта стерлингов — и облажался: понадеялся на «медведей», но пока на рынке безраздельно царили «быки». Том закрыл глаза, пытаясь отогнать неприятные образы, а совладав с ними, сосредоточил внимание на Цюрихе. Выбрав компьютерную программу, он ввел в окно: «56 738 422 доллара».

Курсор задвигался, программа выдала запрос: «Дата вложения?»

Том отстучал: «30.05.1944».

Дата была принята. Курсор передвинулся на одно деление, программа же задала следующий вопрос: «Сколько времени в обороте?»

Клейтон ответил: «54 года».