Рассказ Перельмана был коротким, но весьма содержательным. Пока он говорил, Борис сходил в прихожую и принес оттуда клетчатую сумку с сервизом. Он раздернул «молнию», запустил в сумку руку, покопался там и извлек чашку – ту самую, с которой Михаил Александрович когда-то пытался счистить толстую пленку окисла. Слушая сбивчивый рассказ Перельмана, он продемонстрировал Самсону сверкающее чистым солнечным блеском пятно на боку чашки. Самсон взял у него чашку, повертел перед глазами, зачем-то перевернул и внимательно осмотрел донышко, словно рассчитывая обнаружить там клеймо с пробой. Потом он потянул из-за пазухи висевшую у него на шее золотую цепь и приложил ее к отчищенному Перельманом пятну, сравнивая цвет и блеск металла.

– Хрен его знает, – сказал он Борису, когда Перельман замолчал и обессиленно улегся щекой в кисло воняющую лужу собственной рвоты. – Похоже, что не врет, но я в этих делах мало что понимаю.

Борис вынул из сумки еще одну чашку, осмотрел со всех сторон и взвесил на ладони.

– Тяжеловата для меди, – сказал он. – Давай решать, братан. Есть два варианта: либо мы сейчас звоним Петровичу и докладываем ему все как есть, либо тихо линяем и становимся богатыми.

Самсон криво ухмыльнулся.

– Ты мне брат, – с почти комичной серьезностью сказал он, – поэтому добазаримся так: ты этого не говорил, я этого не слышал. Богатыми-то мы с этой хреновиной, может, и станем, но ненадолго. Потратить богатство мы с тобой точно не успеем. Петрович нас из-под земли достанет, у него ручищи – ого-го!

Борис вздохнул. Мечта о неожиданно свалившемся с неба богатстве уже успела отравить его мозг своими ядовитыми миазмами, но не настолько, чтобы он не понимал, что Самсон прав. Петрович отыщет их рано или поздно, и тогда дело не ограничится угрозами. Умереть легко и быстро тоже, пожалуй, не удастся. Он тяжело вздохнул и вынул из пачки сигарету.

– Звони, – сказал он, прикуривая.

Услышав щелчок зажигалки, Перельман вздрогнул всем телом. Борис убрал зажигалку в карман, покосился на пленника и брезгливо поморщился. Он понятия не имел, как повел бы себя на месте этого очкарика, возомнившего себя крутым грабителем, но вид сломленного, раздавленного животным страхом даже не смерти, а просто физической боли человека вызывал у него отвращение, как будто на столе был распластан огромный отвратительный слизняк.

Самсон тоже закурил и набрал номер Мамонтова. Вслушиваясь в длинные гудки, он посмотрел на часы и вздохнул: был почти час ночи. Петрович, конечно, не спит, ждет звонка, но вот им с Борисом выспаться не помешало бы. Все эти шпионские страсти буквально осточертели Самсону, тем более что слежка за Белкиной поглощала практически все его время. Журналистка жила в свое удовольствие, с утра до ночи носясь по городу или, наоборот, до полудня не вылезая из постели, а они с Борисом вынуждены были повсюду таскаться за ней, как будто у них не нашлось бы дел поинтереснее…

Когда Петрович ответил на звонок, Самсон подробно и обстоятельно изложил ему все, что узнал у Перельмана. Мамонтов, который, в отличие от своих бойцов, был в курсе некоторых новостей культуры и, в частности, видел телевизионный репортаж о басмановском чайнике, сразу оценил ситуацию и все возникающие в связи с нею перспективы – как приятные, так и не очень. Поверить в то, что школьный учитель нашел и похитил драгоценный сервиз, которому, учитывая его происхождение и историю, теперь буквально не было цены, было тяжело, а не поверить – глупо. Вдруг сервиз все-таки именно тот? Бывают же на свете чудеса… Если сервиз окажется подделкой, от него будет очень легко избавиться, просто утопив в какой-нибудь реке, но, если из-за обыкновенной недоверчивости настоящее сокровище ускользнет на сторону и достанется кому-то другому, это будет настоящим ударом. Петрович представил себе, как однажды утром разворачивает газету и читает набранный крупным шрифтом заголовок: «Сервиз работы Фаберже обретает вторую жизнь» или еще какую-нибудь глупость в этом же роде, и у него на лбу моментально выступила обильная испарина. На такую ошибку он просто не имел права, тем более что сейчас как никогда нуждался в живых деньгах.

– Посуда там? – спросил он, хотя и без того понимал, что, не подержав сервиз в руках, Самсон вряд ли решился бы рассказывать ему такие не правдоподобные байки.

– Тут, – сказал Самсон. – Упакована в сумку, с какими челноки по базарам мотаются. Умора, Петрович! Этот лох ее в стенном шкафу держал, прямо у себя в прихожей. Даже ехать никуда не надо.

– Угу, – сказал Петрович. – Тогда все очень просто. Берите сумку и прямо ко мне. Да не вздумайте потерять ее по дороге! Узнаю, что схитрили, – пеняйте на себя.

– Как можно! – возмутился Самсон. – Да чтобы мы…

– Не ври, я этого не люблю, – оборвал его Мамонтов. – Если вы об этом не думали, значит, вместо голов у вас мясницкие колоды. А если подумали и решили не делать глупостей, значит, мозги у вас работают как надо, и я вами доволен. Только врать мне не надо, я по голосу слышу, когда врут.

– Ясно, Петрович, – смиренно сказал Самсон. – А с этим что?

– Это с лохом вашим, что ли? Мне он не нужен. Делайте что хотите, только чтобы я о нем больше не слышал. Мне не нужны проблемы, а от него, по-моему, проблем будет выше крыши. Он же дурак, его завтра прямо с утра повяжут и расколют на первом же допросе… Улавливаешь?

– Улавливаю, – вздохнул Самсон. В свое время он отсидел шесть лет за то, что изувечил своего приятеля, подравшись с ним по пьяному делу, и теперь считал себя бывалым человеком. Но убивать людей ему еще не приходилось, и, когда дошло до дела, он почувствовал себя крайне неуютно.

Он выключил телефон, убрал его в карман и посмотрел на Бориса. Перельман тихо всхлипывал, упираясь мордой в стол, и Самсон, пользуясь тем, что пленник его не видит, указал на него глазами и сделал красноречивый жест – чиркнул себя по кадыку отставленным в сторону большим пальцем.

У Бориса округлились глаза: к такому повороту он тоже не был готов. Самсон снова вздохнул и оторвал от катушки новый кусок клейкой ленты. Услышав знакомый звук, Перельман снова вздрогнул и поднял голову. Самсон воспользовался этим и ловко заклеил ему рот. Теперь, когда беспомощная жертва лишилась возможности кричать, можно было поговорить.

– Петрович велел его убрать, – сказал Самсон.

– Блин, – пробормотал Борис.

– А ты чего хотел? – с насмешкой спросил Самсон, очень довольный тем, что подельник трусит даже больше, чем он сам. – После такой милой беседы отпускать его нам не резон. Да заткнись ты, петушина, не мешай разговаривать! – прикрикнул он на Перельмана, который извивался и мычал на столе.

– Н-не знаю, – неуверенно промямлил Борис. – Ну, если надо, кончай его.., как-нибудь.

– И откуда ты такой умный? – удивился Самсон. – Кончать, да? А ты в сторонке постоишь, посмотришь… Или, может быть, вообще домой пойдешь, чтоб не мараться? Короче, братан, бери его за патлы и держи покрепче, чтоб башкой не дергал. Щас мы его, муфлона, сделаем без шума и пыли…

Позеленевший Борис навалился на Перельмана, схватил его одной рукой за волосы, а другой за подбородок и задрал его голову как можно выше. Самсон оторвал еще один кусок пластыря, но посмотрел на Перельмана и отложил пластырь в сторону. Пошарив глазами по сторонам, он подобрал валявшиеся на полу трусы Михаила Александровича и тщательно, сильно нажимая, вытер ему мокрые щеки и нос.

– Пластырь не возьмется, – объяснил он Борису и тут же одним быстрым движением залепил Перельману ноздри.

Перельман забился, как выброшенная на берег рыба.

– Держи, сука! – зарычал Самсон на приятеля, увидев, что тот ослабил хватку. – Дело надо делать до конца, а то потом опять начинать придется. Держи крепче!

Он налепил на ноздри Перельмана еще три или четыре полосы клейкой ленты, прежде чем остался доволен результатами своей работы. К этому времени лицо пленника приобрело фантастический багровый оттенок, глаза выкатились из орбит, а бился он так, что казалось, еще немного – и не выдержат либо веревки, либо стол.

– Оставь его, – сказал Самсон. – Аида на кухню, перекурим. Потом вернемся и оформим все как положено.

Для верности они выкурили по две сигареты подряд, хотя обоим хотелось поскорее покончить со своим неаппетитным делом. Лицо Бориса все еще сохраняло неприятный зеленоватый оттенок, да и Самсон выглядел немногим лучше. Доносившиеся из гостиной мычание и глухая возня скоро стихли, но приятели еще долго не решались войти в комнату, чтобы убедиться в том, что дело сделано.

– Пошли, – сказал наконец Борис. – Надо кончать и сваливать отсюда на хрен, пока я с ним рядышком не лег.

Они отвязали труп от стола, освободили его лицо от липкой ленты, одели, брезгливо морщась, и отнесли на кухню, положив возле газовой плиты так, чтобы голова оказалась в открытой духовке. Самсон открыл все пять кранов, и газ со свистом начал растекаться по кухне. Борис взял в гостиной тяжелую сумку, засунул в карман катушку с лентой и снятые с лица Перельмана обрывки и вместе с Самсоном покинул квартиру учителя, испытывая огромное облегчение.

Глава 13

Дорогин открыл глаза, уперся ладонями в шершавый асфальт и сел. Он отлично помнил, где находится и что с ним произошло, и хотел продолжать погоню, но его голова явно была с этим не согласна. Она страшно болела и кружилась так, что время от времени он переставал понимать, где у него верх, а где низ. «Здорово он меня гвозданул», – подумал Муму и все-таки попытался встать. Эта неудачная попытка отняла у него остаток сил, и он привалился спиной к шероховатой стене дома.

– Эй, земляк, – позвал его кто-то, – ты как, очухался? «Скорую» тебе вызвать?

Дорогин с трудом перекатил тяжелые, как свинцовые шары, глаза влево и увидел сидевшего перед ним на корточках мужчину в спортивных брюках с лампасами, нательной майке без рукавов и в домашних шлепанцах. Грудь у мужчины густо заросла жестким черным волосом, и от вида этой кучерявой шерсти Дорогина почему-то замутило. Он отвел взгляд от мужчины и стал смотреть в землю, борясь с тошнотой.

– Ты кто? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Да Белкиной сосед, – охотно сообщил мужчина. – Она как заорала, я и не заметил, как на лестнице оказался. Смотрю, на площадке никого, все двери закрыты, а потом внизу стекло посыпалось… Крепкая у тебя черепушка, земляк. Знаешь, чем он тебя причесал? Глянь-ка.

Дорогин услышал приглушенный металлический лязг и увидел возле самого своего лица большой газовый ключ с тяжелой сизой головкой. Ему вспомнился тусклый отблеск уличного фонаря на каком-то металлическом предмете, который стремительно и неотвратимо приближался к нему из темноты, и он как-то сразу понял и ощутил, что болит у него не просто голова, а ее правая половина, которая, как ему показалась, целиком превратилась в мерно пульсирующую, налитую кровью гулю.

– Ой-е… – сказал он, морщась от боли. – Вот гад… Давно я здесь валяюсь?

– Да минут десять уже, – ответил мужчина, зябко ежась от вечернего холодка. – Ну, может, не десять, а семь… Сиди, сиди, его теперь уж не догонишь. Я нарочно никуда звонить не стал, ждал, пока ты очухаешься. Мало ли из-за чего под Варькиной дверью драка может случиться! Она баба приятная, умная, но баба все ж таки, да и характер у нее веселый… Не поделили вы ее, что ли?

– Вроде того, – расплывчато ответил Дорогин. Он понемногу приходил в себя. – С Варварой все в порядке?

– А что ей сделается? Да вон она сама, несется на всех парах!

Сергей повернул голову и посмотрел вдоль стены дома в сторону подъезда, где жила Варвара. Он увидел какой-то смутный силуэт, который приближался к ним. Когда бегущий человек попадал в падавшие из окон полосы света, становилось видно, что это действительно Варвара и что она на самом деле торопится изо всех сил.

Варвара добежала наконец до места, где отдыхал после своей неудачной погони Дорогин, и присела на корточки. В руке у нее Сергей с некоторым изумлением разглядел пистолет – тот самый, который он отнял у Бориса, казалось, сто лет назад и оставил Варваре для самообороны.

– Живой? – выдохнула Варвара, хватая его за руку. – Господи, как я перепугалась!

– Как ты перепугалась, слышал весь дом, – сообщил Варваре ее сосед, который все еще не заметил, что Белкина вооружена. – Это было почище пожарной сирены.

Белкина открыла рот, чтобы ответить, но тут Дорогин крепко стиснул ее ладонь и твердо взглянул ей прямо в лицо: общительному соседу было вовсе необязательно знать подробности ночного происшествия. Этот многозначительный взгляд остался без ответа, поскольку в темноте Варвара не могла разглядеть выражения лица Дорогина, но его рукопожатие было достаточно красноречивым, и Белкина, которая в силу своих профессиональных обязанностей не раз бывала в острых ситуациях, мгновенно сообразила, что к чему.

– А, Юрик, – сказала она, делая вид, что только сейчас заметила соседа. – Привет. Извини, что тебе из-за меня пришлось побегать.

– Ради такой женщины можно хоть сто километров пробежать, – ответил галантный Юрик, зябко потирая ладонями голые плечи. – Ради тебя, Варвара, можно даже железкой по кумполу получить. Я бы, например, не отказался, лишь бы цель оправдывала средства.

– Хорошо, – сказала Варвара, – в следующий раз получишь, я договорюсь. Помоги мне его поднять.

– Спокойно, – сказал Дорогин. – Не надо, ребята, я сам.

В голове у него немного прояснилось, и он действительно смог самостоятельно подняться на ноги, придерживаясь при этом за стену. Оказалось, что все не так страшно, как представлялось поначалу. Голова болела по-прежнему, и на ней повыше правого виска вздулась внушительная шишка. Кожа в этом месте была рассечена и кровоточила, но череп, судя по всему, был цел и невредим, и никакой опасности для жизни полученная Дорогиным травма не представляла.

«Вот стервец, – подумал он о человеке, который наградил его увесистым ударом. – Попади он сантиметра на три, на четыре ниже, и мне бы сейчас ни о чем не надо было думать…»

– Ну что, Ромео, – спросил Юрик, который, похоже, окончательно замерз, – сам добредешь или все-таки помочь?

– Сам, – сказал Муму. – Спасибо, друг. Дальше я сам.

– Это понятно, – вздохнул Юрик. – Дальше-то поприятнее будет. Ну тогда я пошел, пока меня какая-нибудь инфлюэнца не одолела.

– Хороший у тебя сосед, – сказал Варваре Дорогин, когда Юрик, не переставая растираться и смешно семеня по асфальту обутыми в домашние шлепанцы ногами, скрылся в подъезде.

– Чем же это он такой хороший? – спросила Белкина, на всякий случай придерживая его за талию.

– Твой вопль наверняка слышал весь подъезд, – пояснил Муму, – а выскочил он один.

– Просто он, во-первых, не женат, – равнодушно ответила Варвара, – а значит, поймать его за штаны и не пустить на поиски неприятностей было просто некому. А во-вторых, он уже второй год пытается подбить мне клинья.

– Его можно понять, – сказал Сергей. – Слушай, Варвара, можно я немного посижу у тебя? До сих пор звездочки перед глазами летают. Хорошо он меня долбанул, от всей души. Ты его разглядела?

По дороге от угла дома до своего подъезда Варвара подробно рассказала Сергею, что произошло на лестничной площадке перед ее дверью, и попыталась описать внешность нападавшего. Это описание не дало Дорогину практически ничего: телогрейка, трикотажная маска с прорезями для глаз, джинсы, кроссовки, рост немного выше среднего, широкие плечи… Под такое описание мог подойти кто угодно.

– Подумай, Варвара, – сказал Дорогин, поднимаясь по лестнице. – У тебя же профессиональная наблюдательность и память, как у компьютера. Должно же быть что-то, что отличает этого типа от миллионов других. Цвет глаз, например…

– Какой цвет глаз, когда он был в очках! – раздраженно ответила Варвара и махнула рукой с зажатым в ней пистолетом. Дорогин заметил, что на сей раз оружие стоит на боевом взводе, и осторожно отобрал у Варвары пистолет.

– Очки, говоришь? – задумчиво переспросил он, ставя пистолет на предохранитель и засовывая его за пояс. – А тебе не кажется, что очки все объясняют?

– Что могут объяснять очки? – сердито проворчала Белкина, отпирая дверь своей квартиры. – В этом городе черт знает сколько мужиков носят очки, не говоря уже о том, что телогрейку может надеть любой дурак.

– Но только у одного из очкариков были причины желать твоей смерти, – напомнил Дорогин, входя в ярко освещенную прихожую. В квартире стоял знакомый запах. Пахло Варварой: дорогими духами, табачным дымом, кофе. – Именно сегодня и именно твоей. Или ты все-таки думаешь, что это был сексуальный маньяк из числа твоих поклонников? Или охотник на знаменитостей?

Он с облегчением упал в кожаное кресло и снова пощупал раскалывающуюся голову. Когда после этого он посмотрел на свои пальцы, они были в крови.

– Черт, – сказал он, – надо идти в ванную…

– Сиди, – прикрикнула на него Варвара. – Я сама все сделаю. У Тамары это получилось бы профессиональнее, но я все-таки баба. У баб это в крови, наверное.

– Что именно?

– Быть сестрами милосердия. Собирать вас, дураков, по кускам, когда вы встрянете в очередную драку.

Она сбегала в ванную, громко стуча каблуками, вернулась с мокрым полотенцем и принялась осторожно убирать кровь со щеки и виска Дорогина. Когда она коснулась гули, Муму вздрогнул и тихонько зашипел сквозь зубы.

– В крови у вас не только это, – сказал он. – Ты забыла сказать, что зачастую драки, после которых нас, дураков, приходится собирать по кускам, происходят, как пел Шуфутинский, «за милых дам». Слушай, а йодом мазать обязательно?

– Трус, – презрительно сказала Варвара. – Сиди и не дергайся. Йодом мазать обязательно, иначе начнется заражение крови. Это будет уникальнейший случай в медицинской практике – гангрена головы. Придется ампутировать. А на что годен мужчина без головы? Ни поцеловать его, ни пощечину отвесить, когда он руки распускает… Я сказала, не дергайся! Скажи лучше, что ты имел в виду, когда говорил, что очки все объясняют.

Она приложила к ране сложенный в несколько раз кусок марли, покрытый какой-то липкой и очень холодной мазью, с сомнением повертела в руках катушку пластыря, решительно бросила ее обратно в аптечку и вынула оттуда моток бинта в вощеной бумаге.

– Не прикидывайся дурочкой, Варвара, – сказал Дорогин. Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, целиком отдавшись во власть Белкиной, которая пыталась соорудить у него на голове повязку. Видимо, того, что было у Варвары в крови, оказалось недостаточно: повязка у нее никак не получалась. – Голова у тебя работает не хуже моей, так что не надо, как говорится, лепить горбатого. Или ты тренируешься перед допросом в милиции?

– Никакой милиции и никаких допросов не будет до тех пор, пока статья не будет опубликована, – железным голосом отчеканила Варвара. – А если будут, то о сервизе Фаберже я не скажу ни слова. Я не скажу, и ты тоже не скажешь, иначе я тебя знать не желаю. Понял?

– Понял, – ответил Муму. – Интересно, как бы ты себя повела, если бы он все-таки проломил мне череп? Собственно, это уже неважно. Второго покушения не будет. Пока мы с тобой тут беседуем, этот тип уже гонит прочь из Москвы со всей скоростью, на которую способен. И сервиз с ним. Он понимает, что мы его вычислили, понимает, что теперь сервиз ему не продать, и он наверняка решил распилить его на куски, переплавить и получить за свои старания хоть что-нибудь…

– Прекрати, – сказала Варвара, но было видно, что она слегка растерялась. – Что ты каркаешь? Журналистка Белкина, забыв о гражданском долге в погоне за сенсацией, стала пособницей преступника… Развел здесь профсоюзное собрание! Ты и вправду считаешь, что на меня напали из-за сервиза? Что это был Перельман?

– А ты придерживаешься иного мнения? – спросил Дорогин. – Ты думаешь, что ему была нужна твоя сумочка?

Белкина не ответила. Она затянула бинт узлом на затылке Дорогина, разогнулась и отошла к бару. В стуке ее каблуков Сергею чудилось неодобрение. Ну еще бы, подумал он, борясь с наваливающейся дремотой. Я ведь предлагаю ей отказаться от по-настоящему интересного расследования, передать сенсацию в руки уголовного розыска. А в милиции, помимо сыскарей, есть еще и пресс-служба, и просто болтуны, которые могут растрепать новость коллегам-журналистам…

Перед его лицом возник широкий бокал, на дне которого плескалась прозрачная жидкость благородного коричневого оттенка. Дорогин потянул носом и удовлетворенно шевельнул бровями: Варвара знала толк в выпивке, и деньги, которые она выманила у Якубовского, были потрачены не напрасно – по крайней мере, какая-то их часть.

Он принял бокал и сделал маленький глоток. Бренди был отменным. Варвара не положила в бокал лед, и это тоже было хорошо.

– А если ты ошибаешься? – спросила Белкина.

– Тогда тем более нужно звонить в милицию, – сказал он и снова пригубил бренди. – Если сервиз украл Перельман, нам хотя бы известно, кого искать. А если это кто-то другой, то на поиски понадобится больше времени, а значит, шансов найти сервиз останется меньше. Ты рискуешь оставить свою детективную историю без хэппи-энда, Варвара. Конечно, она и так будет достаточно увлекательной, но такие вот незавершенные истории оставляют читателя неудовлетворенным.

Все знают, что в реальной жизни счастливый конец – довольно редкое явление, но всем подсознательно хочется, чтобы порок был наказан, а добродетель восторжествовала.

– Наказывать порок – не мое дело, – сердито сказала Варвара и сделала большой глоток из своего бокала. – Мое дело передавать объективную информацию.

– Об этом я и говорю, – проворчал Муму. – Наказывать порок – дело милиции. Вот и позволь ей заняться этим делом. Своим делом. А ты займись своим.

– Ты прав, наверное, – сказала Варвара. Она сидела на подлокотнике кресла, в котором полулежал Муму, и задумчиво покачивала свой бокал, наблюдая за тем, как играет в нем жидкость цвета темного янтаря. – Ты все время прав, Дорогин, и это твой самый крупный недостаток. Хотя в твоих устах призыв переложить ответственность на родную милицию звучит, мягко говоря, непривычно. Эх, вот бы взять этого Перельмана самим! Помнишь, был такой фильм – «Корона Российской империи»? Как они там входят в зал – оборванные, грязные, закопченные, все в крови, а в руках несут корону… Помнишь?

– Помню, – сказал Дорогин. – Детский сад. Это я не про фильм, это я про тебя. Приключенческие фильмы вне критики. Они бывают либо интересными, либо скучными. А вот взрослая тетенька, известная журналистка, на моих глазах силой отобравшая у несчастного главного редактора последний полтинник, выглядит немного странно, когда вслух мечтает найти клад и таким образом прославиться.

– Ясно, – сказала Белкина. Она залпом осушила свой бокал и не глядя сунула его на захламленный журнальный столик. – Отдай пистолет. В конце концов, с этим очкариком я могу справиться и без тебя.

Внутренне усмехаясь, Дорогин вынул из-за пояса пистолет Бориса и отдал его Варваре. Ну-ну, подумал он. Судя по всему, Варвара настроена весьма решительно. Одна она, естественно, никуда не пойдет, но не помешает сделать вид, что я об этом не догадываюсь. Если она действительно найдет сервиз сама, это будет настоящий фурор. Почему бы, черт подери, не сделать ей такой подарок? Сейчас ночь, и, если позвонить в милицию, пройдет довольно много времени, прежде чем они начнут что-то делать. Дежурный в отделении вполне может решить, что какой-то там сервиз никуда не денется до утра, тем более что утром можно будет переложить ответственность на начальство… Голова болит, но терпеть можно. Нанести, что ли, и в самом деле визит этому умнику? «Это не вы потеряли газовый ключ? Вот, возьмите и больше не теряйте…»

Оскорбленно стуча каблуками и держась неестественно прямо, Варвара прошагала в спальню, и Дорогин услышал, как она пинками сбрасывает туфли – сначала с одной ноги, потом с другой. Скрипнула дверца шкафа, застучали раздраженно выдвигаемые ящики, зашуршала одежда. Муму снова прикрыл глаза и глотнул бренди. Каждый глоток придавал ему сил, как будто в бокале плескался какой-нибудь волшебный эликсир. «Молодец, Варвара, – подумал он. – Знает, что нужно контуженному…»

Белкина вышла из спальни, одетая в черные джинсы и черную же водолазку. Глаза ее сердито сверкали, в руке грозно поблескивал вороненым стволом пистолет. Избегая смотреть на развалившегося в кресле Дорогина, она уселась за стол, бросила пистолет на ворох бумаг и включила компьютер. Застрекотали под умелыми пальцами клавиши: Белкина искала в телефонном справочнике адрес Перельмана точно так же, как сам Михаил Александрович несколько часов назад искал ее координаты. Потом коротко прожужжал принтер, распечатывая строку с необходимой Варваре информацией. Варвара вполголоса чертыхнулась – видимо, Перельман жил неблизко – и встала из-за стола.

– Отдыхай, – сказала она Дорогину.

– Постель в твоем распоряжении, так же как и все остальное. В холодильнике есть какая-то жратва, проголодаешься – сам найдешь. Если не вернусь до утра, можешь звонить Терехову. Статья готова, лежит в ящике стола. Отдашь ее Якубовскому, пусть напечатает в ближайшем номере…

– Посмертно, – с похоронным видом вставил Дорогин и, не выдержав, рассмеялся.

– Болван, – сердито сказала Белкина. – Что тут смешного?

– Ты похожа на ниндзя, – ответил Дорогин. – Или надо говорить «на ниндзю»? Так вот, в этом твоем черном облачении ты похожа на очень симпатичную, отлично сложенную ниндзю. Тебе бы в кино сниматься.

– Ах как смешно! – язвительно воскликнула Варвара, но, посмотрев на Дорогина, тоже прыснула. – На себя-то погляди, умник. Голова обвязана, кровь на рукаве… Получил по башке – ив кусты?

– Удар ниже пояса, – отметил Дорогин.

– А я не собираюсь с тобой боксировать, – снова сводя к переносице красивые брови, ответила Варвара.

– Правильно, – сказал Дорогин. – Ты собираешься боксировать с Перельманом. Только имей в виду, что он тоже не утруждает себя соблюдением правил. У него отвратительная привычка бить людей по голове тяжелыми металлическими предметами. Фомку и газовый ключ он уже потерял, но какой-нибудь молоток у него дома наверняка найдется.

Ты уверена, что сумеешь в него выстрелить? Особенно если учесть, что потом придется объяснять, откуда у тебя пистолет и почему ты заявилась с этим пистолетом ночью в чужую квартиру. Тут тебя никакой полковник Терехов не отмажет. И будешь ты редактировать тюремную стенгазету – «На свободу с чистой совестью» или, скажем, «Дорога к новой жизни»…

Он допил бренди и встал, с удовольствием чувствуя, что утраченный было контроль над собственным телом вернулся к нему почти целиком. С разламывающей голову болью он ничего поделать не мог, но могло быть и хуже. Держись, Перельман, подумал он. Я тебе покажу, как бить меня по голове.

– Давай сделаем так, – сказал он Варваре. – Сейчас ты положишь эту мортиру и, как примерная хозяйка, угостишь своего гостя плотным ужином. Потом мы выпьем кофе, чтобы не заснуть прямо посреди нашей благородной миссии, и поедем к Перельману вместе. Если окажется, что за это время он успел слинять вместе с сервизом, мы просто пустим по его следам милицию. Ведь говорить им про сервиз нет никакой необходимости! Просто он на тебя напал, а ты его узнала. Почему напал? Да откуда тебе знать! Свихнулся и напал, вот и весь разговор.

Варвара оглядела его с головы до ног с явным сомнением, но в конце концов кивнула, бросила пистолет на диван и молча двинулась на кухню. Дорогин усмехнулся, но на сей раз потешался он вовсе не над Варварой. Улыбку у него вызвала мысль о том, что так или иначе Белкина опять добилась своего, приложив к этому минимум усилий.

«Вот ведьма», – с улыбкой подумал он и тоже двинулся на кухню, где уже хлопала дверца холодильника и скворчало на сковороде сливочное масло.

* * *

Сворачивая в изрытый трещинами и колдобинами междворовый проезд, Муму вынужден был притормозить, чтобы не столкнуться с выезжавшей ему навстречу из темного двора машиной. Это были основательно потрепанные «жигули» первой модели. «Не спится людям», – подумал Дорогин, пропуская этого ветерана отечественного автомобилестроения мимо себя.

Он нисколько не волновался по поводу предстоящего визита. Застать его врасплох Перельману больше не удастся, огнестрельного оружия у него наверняка нет, в противном случае он бы им давно воспользовался… А если Яхонтов ошибся в своих предположениях и учитель ни в чем не виноват, они с Варварой извинятся, объяснят ему ситуацию и, вполне возможно, приобретут в лице плечистого историка сильного союзника…

Муму на мгновение прикрыл глаза и представил себе, как выглядит со спины Перельман, если его одеть в телогрейку и лыжную шапочку. Картина получилась до отвращения знакомая, и Дорогин подумал, что извиняться и объясняться скорее всего не придется. Просто не перед кем будет извиняться. Учителя наверняка уже и след простыл…

«Черт подери, – подумал он, загоняя машину в неосвещенный двор. – А если за рулем „жигулей“, которые только что выехали отсюда, сидел именно Перельман?»

– Варвара, – позвал он, – ты не заметила, кто сидел в той машине?

– У Перельмана «запорожец», – сказала Белкина. – Он сам мне об этом говорил, когда я пыталась взять у него интервью. Упомянул между делом: вот, дескать, детишек в школу подвозят на «порше» и шестисотых «мерсах», а учитель катается на «ушастом»… Откуда же, мол, взяться авторитету и уважению к благородной профессии учителя?

– А, – сказал Дорогин, – так это он для поднятия авторитета сторожа кокнул… А вот, кстати, и «запорожец». Неужели наш историк до сих пор дома? Что он, с ума сошел?

Он припарковал машину рядом с автомобилем Перельмана.

– Я же тебе говорила, – сказала Варвара, – что вы с Яхонтовым выдумали небылицу. Он учитель, а не убийца.

– Сейчас посмотрим, какой это учитель, – перефразируя знаменитую реплику Верещагина из «Белого солнца пустыни», сказал Дорогин и открыл дверцу машины.

На узкой лестнице было сумрачно и отчетливо воняло кошками. Под ногами валялся мусор, стены были покрыты надписями и незатейливыми рисунками – в основном анатомического свойства. Дорогин покосился на Варвару, но та смотрела по сторонам с абсолютно безмятежным видом: ей приходилось видеть и не такое, вся эта грязь оставляла ее абсолютно равнодушной.

Кошачья вонь, казалось, усиливалась с каждым шагом, и к концу первого лестничного марша Дорогин сообразил, что пахнет здесь вовсе не кошками: на лестнице густо и недвусмысленно воняло газом. Краем глаза он заметил, как Варвара, брезгливо наморщив нос от неприятного запаха, привычным жестом сунула в угол рта сигарету и вынула из кармана зажигалку. Дорогин схватил Белкину за руку как раз в тот момент, когда она собиралась высечь искру.

– Даже не думай, – сказал он. – Ты что, запаха не чувствуешь? Это же газ!

Белкина округлившимися глазами посмотрела сначала на него, а потом на зажигалку в своей руке.

– Черт, – сказала она, комкая в кулаке сигарету. – Вот тебе и ниндзя…

Зародившееся в душе Дорогина неприятное предчувствие крепло по мере того, как усиливался запах газа. Когда они остановились перед дверью квартиры Перельмана и увидели, что та не заперта, а лишь прикрыта, это предчувствие превратилось в твердую уверенность.

Муму толкнул дверь, и та распахнулась настежь. Из темного дверного проема хлынула густая волна удушливого смрада. Откуда-то из темноты доносилось характерное шипение.

– Не включай свет, – предупредил Дорогин и ощупью двинулся на звук, стараясь дышать через раз.

На кухне было темно: судя по всему, окно выходило во двор, где не горело ни одного фонаря. Вытянув руку, Муму двинулся вперед и едва не упал, споткнувшись обо что-то тяжелое, неохотно подавшееся под его ногой. Он сразу понял, что это такое, перешагнул через препятствие, нашарил на стене кран и перекрыл газ. После этого он подошел к окну, которое чуть более светлым прямоугольником выделялось на фоне абсолютной черноты, и распахнул сначала форточку, а потом и обе рамы.

В оконный проем хлынул прохладный ночной воздух, показавшийся Дорогину кристально чистым, словно дело происходило не в Москве, а где-нибудь в тайге или в горах. Запах газа, уже достигший угрожающей концентрации, начал быстро рассеиваться. Выждав пару минут, Дорогин нашел на стене выключатель и, заранее щурясь, включил свет.

Перельман полулежал на полу возле плиты, целиком засунув голову в открытую духовку, и, казалось, спал. «Вот только не бывает так, чтобы люди спали с открытыми глазами, – подумал Муму. – С открытыми глазами и с таким ужасным выражением лица…»

Он услышал осторожный щелчок замка и тихие нерешительные шаги и обернулся. В кухню вошла Варвара и остановилась перед скорчившимся у плиты Перельманом.

– Вот и поговорили, – сказала она.

– Да, – сказал Дорогин. – Самоубийство. Вот кретин! Обезумел из-за золота, напакостил, наследил, запутался и нашел самый простой выход…

– Ты что? – удивилась Варвара. – О чем это ты? Ты что, слепой? Это же убийство!

– Брось, Варвара, – устало сказал Дорогин, присаживаясь на край кухонного стола. – Не надо выдавать желаемое за действительное.

– Слушай, – сказала Белкина, – ты вообще-то хоть раз видел самоубийц, которые отравились газом? Нет? Я так и думала. Ты у нас по другой части. А вот я, представь себе, видела, и не раз. Люди травятся газом потому, что это один из самых легких способов. Ни боли, ни удушья – просто заснул, потерял сознание и больше не проснулся. Понимаешь, заснул! А у этого глаза не просто открыты, а вытаращены, и рожа перекошена так, будто он до последней секунды боролся за жизнь. Да ты на руки его посмотри! Как ты думаешь, что он делал со своими запястьями?

Она присела, как заправский судмедэксперт, без малейшего колебания взяла Перельмана за руку и подняла ее повыше, чтобы Дорогин мог как следует разглядеть глубокую красную борозду, которая кольцом охватывала запястье.

– Его сначала задушили, – сказала Варвара, – а уж потом сунули головой в духовку. Это же ясно как день.

Она встала с корточек, безотчетным движением вытирая о джинсы ладони, и в последний раз с отвращением посмотрела на Перельмана.

– У, гад, – сказала она, – выкрутился все-таки… А я-то мечтала взять у него интервью в зале суда. Ну, зато сервиз…

Она осеклась и посмотрела на Дорогина расширенными глазами.

– Вот именно, – сказал Муму. – И не говори, что я тебя об этом не предупреждал. Сервиз уплыл, и один черт знает где его теперь искать. Та машина, которую мы встретили во дворе… Похоже, сервиз лежал в ее багажнике.

– О черт! – воскликнула Белкина и сделала странное незавершенное движение правой ногой. Дорогину почудилось, что она хотела пнуть труп, но в последнее мгновение сдержалась. – Черт, черт, черт! Ну почему ты не заставил меня послушаться? Ты же знаешь, что все бабы – дуры!

– Не все, – закуривая, утешил ее Дорогин. – Только некоторые, да и то далеко не во всех ситуациях.

Белкина тоже закурила, не сразу попав кончиком сигареты в дрожащий огонек зажигалки.

– Вот ведь ерунда какая, – напряженным голосом пожаловалась она. – Кто бы мог подумать, что меня это так заденет? Ну, увезли сервиз… Не мой же он, в самом-то деле! Материал все равно убойный, во всем этом чертовом городе только мы с тобой знаем эту историю от начала до конца, но ты, слава Богу, не из болтливых… Так что на сервиз по большому счету плевать, но все равно почему-то обидно… Слушай, а давай мы его все-таки поищем!

Дорогин вздохнул: Белкина была неисправима. Спорить с ней не имело смысла, тем более что лишние пять минут в этой ситуации ровным счетом ничего не меняли. Он съехал со стола, на котором сидел, и вместе с Варварой приступил к поискам, все время думая о том, что скажет наряду милиции, если их заметут шарящими по квартире, хозяин которой бездыханным лежит на кухне.

Никакого сервиза здесь, разумеется, не было, зато на журнальном столике в загроможденной давно вышедшей из моды обшарпанной мебелью гостиной Дорогин обнаружил вскрытый узкий конверт с красно-синим бордюром авиапочты. Конверт был изрядно помят, словно его некоторое время таскали в кармане. Обратный адрес на конверте был израильским, а внутри обнаружилось оформленное по всем правилам гостевое приглашение. Муму немедленно вспомнил Яхонтова, который с такой точностью просчитал ситуацию вплоть до наличия этого приглашения, и удивленно покачал головой. Старик оказался чертовски умен и проницателен.

Дорогин окликнул Варвару и показал ей приглашение. Варвара взяла бумагу и стала, хмурясь, вчитываться в текст, и тут на столике задребезжал телефон.

Дорогин переглянулся с Варварой и посмотрел на часы. Время было совершенно неурочное. Интересно, подумал Муму, кому это не спится посреди ночи? И очень интересно, что теперь делать. Брать трубку или не брать?

Пока он колебался, Белкина протянула руку и сняла трубку.

– Слушаю, – сказала она и вдруг, заметно вздрогнув, метнула на Дорогина испуганный взгляд. Видимо, то, что она услышала, прозвучало достаточно неожиданно. – Д-да… А откуда, собственно…

«Ого, – подумал Дорогин. – А ведь звоночек, похоже, адресован именно Варваре. Ах, как это любопытно…»

Осторожно ступая, он сходил в прихожую, запер дверь на замок и вернулся в гостиную, где бледная и хмурая Варвара, кусая губы, слушала то, что говорили ей по телефону.

– Послушайте, – сказала она высоким напряженным голосом, – какое вы имеете…

Она снова замолчала: видимо, голос в трубке не желал отвлекаться на пустые препирательства и упрямо гнул свою линию. Дорогин заметил, что у Белкиной опасно раздуваются ноздри. Варвара сейчас напоминала разъяренного быка, готовящегося атаковать неуязвимого тореро. Муму украдкой вздохнул: он знал, что быкам редко удается живыми уйти с арены.

– Да, – резко сказала, почти выкрикнула Варвара. – Да, черт бы вас побрал, я все поняла! Да, знаю. Верю. Да пошел ты, ублюдок! С-скотина…

Последнее слово она сказала уже в пространство, кладя трубку обратно на рычаги. Рука ее слепо шарила вокруг телефонного аппарата, трубка беспорядочно брякала о пластмассовый корпус. Дорогин отобрал у Варвары трубку, поднес к уху, немного послушал короткие гудки и положил ее на место.

– Ну, – сказал он, – похоже, что теперь ты знаешь больше, чем я. Не хочешь поделиться?

– Мразь, – сказала Варвара. Ее густо накрашенные губы неприятно выделялись на белом как мел, странно неподвижном лице с огромными, обращенными внутрь глазами. – Откуда он узнал, что мы здесь?

– Как раз это проще всего, – сказал Дорогин. – Помнишь «жигули», с которыми мы разминулись? Если это были убийцы, то они нас тоже видели. Они могли заметить и узнать тебя, но скорее всего они узнали мою машину. Значит, это те самые люди, которые следили за тобой. Ситуация от этого только еще больше запутывается, но другого объяснения я просто не вижу. А что тебе сказали?

– Что сказали… Сказали, что, если я хоть словечком обмолвлюсь о сервизе Фаберже, со мной будет то же, что и с Перельманом. Сказали, чтобы я забыла об этой истории, если хочу жить. Сказали, что им известно о каждом моем шаге и что я умру через час после того, как о сервизе узнает кто-то еще. Особенно милиция… Вот, собственно, и все, если не считать эпитетов, повторять которые у меня просто язык не повернется. Ах да! Еще мне велели убираться отсюда поживее, пока меня тут не замели. Боятся, наверное, что на допросе я испугаюсь следователя больше, чем их, и скажу что-нибудь лишнее…

– Насчет того, чтобы убраться отсюда, я с ними целиком и полностью согласен, – сказал Дорогин. – Делать нам здесь больше нечего. Как говорится, суши весла…

Они молчали почти всю дорогу. Белкина мрачно курила, глядя в боковое окно на проносящиеся мимо огни. Центр города жил яркой ночной жизнью в мигающем свете разноцветных реклам и ослепительном сиянии витрин дорогих магазинов. Дорогин вел машину, то и дело поправляя свою повязку. Наверченная неумелыми руками Белкиной марлевая чалма ослабла и все время норовила сползти на глаза, зато головная боль исчезла, словно ее и не было. Правильно, подумал Дорогин. Клин клином вышибают. Перельману, бедолаге, сейчас наверняка хуже.

– Ну, – нарушая затянувшееся молчание, спросил он, – и что ты решила?

– В каком смысле? – после длинной паузы откликнулась Варвара.

Дорогин промолчал. Вопрос Белкиной был чисто риторическим и преследовал одну-единственную цель: немного оттянуть неизбежное и еще раз обдумать слова, которые все равно должны быть сказаны.

– А что тут решать? – подозрительно ровным голосом произнесла Варвара, нервным жестом гася в пепельнице сигарету и тут же вынимая из пачки новую. – Живая собака лучше мертвого льва, и уж тем более живая Варвара Белкина намного лучше мертвой. Если ты придерживаешься на этот счет другого мнения, лучше скажи об этом сейчас.

– Мое мнение в данном случае стоит немного, – сказал Дорогин. – Это твоя жизнь и твоя история. Не все истории заканчиваются так, как нам хотелось бы. Я бы советовал тебе посидеть несколько дней дома, чтобы все это как-то улеглось. Скажись больной или просто возьми отпуск за свой счет. Может быть, лучше даже уехать на какое-то время из города. Если тебе нужны деньги, я с удовольствием помогу.

– Я подумаю, – по-прежнему глядя в окно, сказала Варвара. – Все это еще нужно кате следует обдумать… Спасибо тебе, Дорогин.

– За что?

– А за все, – сказала Варвара и больше не проронила ни слова до самого своего дома.

Дорогин проводил ее до самой квартиры, отклонил не слишком настойчивое предложение выпить чашечку кофе и ушел только после того, как за Варварой захлопнулась дверь. Усевшись за руль, он в очередной раз поправил сползающую на глаза повязку, запустил двигатель и стал думать о том, под каким соусом преподнести эту историю Тамаре.

Ночные приключения оставили у него на душе очень неприятный осадок. Было такое ощущение, словно кто-то очень большой и грубый уперся грязной потной пятерней ему в лицо и презрительно оттолкнул: не лезь, сявка, не твоего ума дело… Он вертел события так и этак, пытаясь отыскать хоть какую-то зацепку, но все было тщетно. У него все время выходило, что кто-то заранее знал и о том, что сервиз будет найден, и о том, кто и при каких обстоятельствах его обнаружит, и даже о роли Варвары Белкиной в этом деле. Ведь не зря же за ней следили те двое! Этого просто не могло быть, но иного истолкования имевших место событий Дорогин не находил, сколько ни пытался.

Сворачивая на проселочную дорогу, которая вела к его дому, Муму решил, что эта история еще далеко не закончена, и дал себе слово позвонить Белкиной, как только проснется.

Глава 14

Петрович задумчиво сложил трубку мобильного телефона и не торопясь положил ее на край стола. Он позвонил на квартиру Перельмана сразу же, как только Борис сообщил ему по мобильнику, что во двор дома, где жил учитель, въехала машина Серого. Мамонтову повезло: трубку взял не Серый, который, чего доброго, мог бы узнать его по голосу, а сама журналистка. Запугать бабу ничего не стоило: она, похоже, и сама понимала, что влезла не в свое дело и зашла чересчур далеко. Под каким бы слоем земли и мусора ни лежали большие деньги, они обязательно рано или поздно вылезут на поверхность, и у них тут же появится хозяин, который будет защищать свою собственность от любых посягательств. А кому быть хозяином? Ответ прост: тому, у кого хватит сил и решимости им стать. Эта роль не для бабы-журналистки и уж подавно не для очкастого учителишки. Это понятно любому, у кого в голове есть хотя бы одна извилина. Учитель сглупил, возомнив о себе лишнее, и был за это наказан, зато Белкина, похоже, очень хорошо все поняла и больше не станет путаться под ногами.

«Только не надо расслабляться, – сказал себе Петрович. – Кто же верит бабе на слово? И потом, где-то рядом с ней все время болтается этот Серый. Парень он крутой. Мне бы таких хоть десяток, я бы горя не знал. Но он не со мной, он сам по себе, и он наверняка в курсе всех подробностей этого дела. То, что за ним никого нет, ничего не значит. Все мы когда-то начинали с нуля, и он может решить, что этот сервиз – его шанс стать человеком. Он не учитель, у него хватит сил на то, чтобы потягаться со мной. Заломать меня у него не получится, но крови он мне попортит ох как много… Очень опасная компания – Серый и эта журналистка. Того и гляди, уговорят друг друга рискнуть… Серый опасен и сам по себе, а вот журналистка без него – тьфу и растереть… Значит, главный противник – Серый. И нечего ждать, когда он сделает свой ход, надо бить первым, да так, чтобы больше не встал. С этим сервизом у меня хватит забот и без Серого. Не хватало еще все время оглядываться через плечо на этого неприкаянного быка. Убрать его, пока не успел напакостить, и спокойно заниматься своим делом.»

Петрович попытался представить, на какую суму может потянуть такая уникальная вещь, как сервиз работы Фаберже, и тут же поспешно одернул себя: торжествовать победу было рано. Он еще не видел сервиза, да и как определишь его стоимость, не проконсультировавшись с надежным и компетентным человеком?

Петрович взял стоявшую на столе початую бутылку водки и до краев наполнил обыкновенный граненый стакан. С тех пор как он занялся бизнесом, ему приходилось пить из самой различной, порой баснословно дорогой и всегда очень изящной посуды, но в глубине души он сохранил верность старому доброму граненому стакану: эта тара лучше любой другой подходила для того, чтобы настоящие мужчины пили из нее настоящий мужской напиток, а именно – русскую водку.

Ему было за что выпить. Реализация уникального сервиза сулила такую прибыль, что сама по себе могла считаться вполне солидным деловым предприятием. Петровичу безумно наскучило вынужденное бездействие, и он был рад возможности напрячь мозги и мускулы, чтобы в очередной раз оставить далеко позади всех конкурентов и натянуть нос ментовке. Да, за это стоило выпить!

Он выпил водку не торопясь, как воду, до последней капли, не дрогнув ни единым мускулом лица. Поставив стакан на стол, он какое-то время посидел неподвижно, а, когда вызванное лошадиной дозой жидкого пламени внутреннее содрогание прошло, все так же спокойно и неторопливо взял сигарету и закурил. Все, что можно было сделать на данный момент, было сделано. Оставалось только ждать и надеяться, что эти придурки Борис и Самсон благополучно доставят на место свой драгоценный груз, не угодив при этом в лапы ментам. О том, что его бойцы могут попросту сбежать вместе с сервизом, Петрович даже не думал: нужно было очень хотеть собственной смерти, чтобы отважиться на такой поступок.

Он успел выкурить еще три сигареты, прежде чем его бойцы, успевшие по дороге сменить угнанный автомобиль на «опель» Батона, позвонили в дверь. Он открыл им сам и молча указал на свой кабинет.

Бойцы выглядели неважно, и Петрович сразу вспомнил, что обоим ни разу не приходилось работать «по мокрому». Это было хорошо: теперь оба отморозка были связаны с ним намертво. Лишь бы они не слишком наследили в квартире этого Сухомлинского…

Коротышка Самсон, перекосившись на бок, волок за ручки здоровенную клетчатую сумку. Внутри сумки при каждом его шаге что-то глухо брякало, и Петрович невольно поморщился: разве можно так обращаться с уникальными вещами!

– Вот, Петрович, – сказал Самсон, опуская свою ношу посреди кабинета, – доставили, как вы велели.

– Покажи, – потребовал Мамонтов.

Самсон раздернул «молнию» сумки, порылся внутри и вынул темную, с прозеленью медную чашку, на боку которой ярко горело, отражая свет мощного потолочного светильника, пятно чистого золота. Петрович не считал себя экспертом, но кое-что смыслил в драгоценных металлах. Он издали узнал этот блеск, и сердце у него радостно дрогнуло: все-таки это не было уткой, как он в глубине души побаивался, и ему удалось-таки снова оседлать удачу.

Сохраняя недовольное выражение лица, он брезгливо, двумя пальцами взял чашку за украшенную какими-то листиками и завитками ручку и осмотрел со всех сторон.

– М-да, – неодобрительно промычал он и вернул чашку Самсону. – Поставь свой баул вон туда, в угол. Надо будет показать знающим людям. По мне, так ничего особенного…

Он заметил, как вытянулись украшенные одинаковыми кровоподтеками физиономии бандитов, и лениво добавил:

– За старание хвалю. А что этот ваш… Макаренко?

– Кто? – удивился Самсон.

– Учитель готов, – отрапортовал Борис, который, похоже, знал, кто такой Макаренко. – Отравился газом. Типичное самоубийство.

– Не вынес угрызений совести, – подхватил Самсон. – Мы его отговаривали, а он ни в какую. Сунул голову в духовку, пустил газ и дал дуба. Так что с ним проблем не будет.

– Орлы, – с некоторым удивлением похвалил Петрович. – Ваши бы слова да Богу в уши… Ну, если так, то я вами доволен. До завтра можете отдыхать, а завтра… Ты, Самсон, меня спрашивал насчет того фрайерка: не убрать ли, мол, его. Так вот, я тут подумал над твоим предложением и понял, что этот человек нам не нужен. Слишком много от него головной боли. Опыт у вас теперь есть, портрет его вам знаком, так что… – Он сделал паузу, вглядываясь в лица своих подручных. Особенной радости на этих лицах не наблюдалось, и тогда Петрович не торопясь, как истинный художник, наложил последний штрих. – Это серьезный заказ, – сказал он, – серьезное дело. А серьезные дела требуют серьезной оплаты. По три штуки на брата, ясно? Наличными. Половина сейчас, – он выдвинул ящик стола и выложил оттуда стопку купюр, – а вторая, когда выполните заказ. Журналистку я передаю Каланче и Чижику, а ваше дело – найти и угомонить этого фрайера. Он мне давно мешает, как заноза в заднице. Я вам этого не забуду. Только не расслабляйтесь, с ним шутить нельзя.

Непрерывно кивая в такт его словам, Самсон сгреб со стола деньги и ловко, словно карты сдавал, разбросал их на две одинаковые кучки, которые тут же исчезли в карманах подельников. Наблюдая за этой процедурой, Петрович с трудом сдерживал презрительную улыбку: и Самсон, и Борис отлично знали, что серьезный заказ стоит гораздо больше, но живые деньги загипнотизировали их, да и торговаться с хозяином они бы вряд ли рискнули, даже если бы очень захотели. Они были пушечным мясом, слепыми исполнителями его воли, которым при любом раскладе была одна дорога: на два метра вглубь, под дерновое одеяло. Они слишком много знали и были чересчур глупы, чтобы Петрович рискнул доверить им хранить эту тайну.

Когда бойцы ушли отсыпаться перед полным забот и тягот трудовым днем, Петрович снова расстегнул клетчатую сумку и по одному предмету выставил весь сервиз на свой обширный дубовый стол. Вид у посуды был такой, словно ей самое место на помойке: грязная, пятнистая, исцарапанная и покрытая зеленоватыми пятнами медная поверхность, густо забитое зеленым налетом окисла рельефное кружево растительного орнамента, до неузнаваемости залепленные какой-то засохшей дрянью царские орлы… Но единственное протертое в этом слое грязи крохотное окошечко сверкало яростным солнечным блеском, и, стоило лишь слегка прикрыть глаза, как Петрович начинал словно наяву видеть сервиз во всем его сияющем великолепии. Он был абсолютно равнодушен к антиквариату, – но стоявшее перед его внутренним взором зрелище вызывало невольное восхищение.

Петрович долго разглядывал сервиз, проклиная медлительное время: ему не терпелось поскорее навести справки и проконсультироваться с настоящим экспертом, который развеет его сомнения и назовет хотя бы приблизительную стоимость сервиза. Но поднимать людей с постели ему не хотелось, и деликатность была здесь ни при чем: Петрович опасался, что внезапно проснувшийся в нем посреди ночи интерес к экспертам-ювелирам может возбудить еще чье-нибудь любопытство и породить ненужные вопросы и домыслы.

Он все-таки заставил себя поспать несколько часов, а утром, едва приняв душ и выпив чашечку кофе, принялся звонить по телефону. Через два часа на столе перед ним лежал список из десятка фамилий и адресов. Это были имена наиболее знающих ювелиров, про которых было известно, что они умеют держать язык за зубами. С дымящейся сигаретой в углу рта и щурясь от дыма, Петрович внимательно просматривал список, время от времени делая на полях какие-то пометки. Две или три фамилии он решительно вычеркнул из списка, а одну обвел жирной чертой. Этот человек давно вышел на пенсию и жил уединенно, почти ни с кем не общаясь, в частном домике на окраине Монино. Возможностей разболтать секреты Мамонтова у него было меньше, чем у других его коллег, да и послужной список этого человека производил определенное впечатление: тридцать лет в Алмазном фонде – не шутка. Уж кто-кто, а этот старик наверняка сумеет отличить царский сервиз от дешевой подделки.

Андрей Петрович Мамонтов никогда не стал бы тем, кем он стал, если бы имел дурную привычку откладывать дела в долгий ящик. Поэтому менее чем через два часа его черный джип уже остановился рядом с калиткой дома, в котором жил со своей супругой Даниил Андреевич Яхонтов. Петрович вышел из машины, неторопливо одернул полы своего легкого осеннего пальто, закурил и не спеша, с большим достоинством огляделся.

Домишко, в котором проживал золотых дел мастер, не производил впечатления зажиточного, но выглядел ухоженным и аккуратным. Небольшой огородик перед домом был тщательно перекопан на зиму, в штакетнике не усматривалось ни одной гнилой планки. Мамонтов даже засомневался, туда ли он попал. Его сомнения многократно усилились, когда он увидел хозяина, который возился в саду, обрезая сучья старых развесистых яблонь. Это был крепкий кряжистый старикан, больше похожий на молотобойца или на вальщика леса, чем на ювелира, который всю жизнь горбился над золотыми финтифлюшками и закорючками. Мамонтов неплохо разбирался в людях и даже издали видел, что этот, с позволения сказать, старичок может одним ударом волосатого кулака сбить с ног годовалого бычка и легко даст сто очков вперед любому молодому.

Один из охранников Мамонтова сунулся было вперед, но Петрович преградил ему дорогу вытянутой рукой.

– В машину, – негромко сказал он и неторопливо двинулся к калитке.

Старик продолжал как ни в чем не бывало пилить сучья, словно не замечая остановившегося за забором джипа, но когда калитка хлопнула, сразу же обернулся, вперив в Мамонтова взгляд маленьких, темных, острых, как буравчики, глаз. В этом взгляде не было ни маразматической старческой приветливости, ни раздражительности.

Это был цепкий, спокойный, изучающий и оценивающий взгляд, и Петрович понял, что перед ним именно тот человек, которого он искал. Этот не станет хитрить и ловчить, маскируя собственную жадность утомительно многословными речами. Он либо сразу назовет свою цену и возьмется за дело, либо с порога пошлет к черту, а то и куда-нибудь подальше. Петровичу, в характере которого доминировали такие же черты, нравились прямые люди, а уж этот старик, судя по всему, был таким прямым, что прямее просто некуда, – если, конечно, это был именно тот старик, а не какой-нибудь другой.

– Добрый день, – поздоровался Петрович. – Я ищу Даниила Андреевича Яхонтова.

– Считай, что нашел, – ворчливо заявил старик. – Я буду Яхонтов. Ты по делу или опять дом торговать? Если насчет дома, говорю в последний раз: дом не продается, не дарится и не оставляется в наследство. Больше говорить не буду, а буду бить прямо в рожу. Замучили, стервецы! Мне плевать, что вам надо свои хоромы строить. Дайте хоть до смерти дожить по-человечески!

– Я не насчет дома, – успокоил его Петрович. – А что, вам досаждают потенциальные покупатели? Я мог бы помочь…

– Сам пока справляюсь, – оборвал его Яхонтов. – Так что за дело? Продать мне нечего, а покупатель из меня, сам видишь, никакой…

– У вас есть товар, который мне необходим, – сказал Петрович. – Ваши знания, опыт… В общем, мне нужна квалифицированная и сугубо конфиденциальная консультация. Может оказаться, что дело не стоит выеденного яйца, но при любом результате я плачу за экспертизу тысячу долларов США. Или вы берете больше?

– Я ничего не беру, потому что не даю консультаций, – спокойно ответил Яхонтов. – Тысяча долларов, говоришь? Многовато за консультацию, даже самую профессиональную.

– Конфиденциальность, – терпеливо напомнил Мамонтов.

– Ну, разве что… А ты кто такой – бандит?

– Бизнесмен, – все так же терпеливо сказал Петрович.

– Бизнесме-е-ен… Ну и что ты с.., сбизнесменил?

Мамонтов неодобрительно кашлянул в кулак. Пожалуй, старик был даже немного прямее, чем хотелось бы Андрею Петровичу. Мамонтов предпочел бы иметь дело с этаким божьим одуванчиком, который, понимая все не хуже Яхонтова, боялся бы собственной тени и на которого было бы достаточно просто посмотреть построже, чтобы он без возражений занял приличествующее ему место. Яхонтов, по мнению Петровича, был чересчур проницателен и явно никого и ничего не боялся.

– Виноват, – сказал Петрович, всем своим видом давая понять, что ни в чем он не виноват и извиняться перед кем бы то ни было не привык, – мы что же, так и будем беседовать во дворе? Дело у меня, может быть, и не очень важное, особенно для вас, но посторонних глаз оно все равно не терпит.

– Фу-ты ну-ты, – проворчал старый грубиян. – Ну, проходи на веранду. В доме у меня ремонт, печка разобрана, грязи по колено, а на веранде будет в самый раз.

Вслед за хозяином Мамонтов прошел на застекленную веранду, где, вопреки его ожиданиям, действительно было чисто и уютно. Старого хлама, который обычно валяется на верандах таких вот деревянных одноэтажных домиков, не было и в помине, зато посреди веранды стояли стол и пара очень удобных, хотя и ветхих от старости, плетеных кресел. Дощатый пол сверкал чистотой, под потолком висели пучки каких-то сухих трав, от которых исходил приятный запах.

Скрипя половицами, Мамонтов подошел к столу и без приглашения уселся в одно из плетеных кресел. Казавшееся на вид очень уютным кресло на поверку оказалось еще уютнее. Оно весьма располагало к тому, чтобы откинуться на его спинку и так, полулежа, вести долгую неторопливую беседу под чаек или под водочку. Именно поэтому Мамонтов сел прямо, не касаясь лопатками спинки, и положил на стол сильные короткопалые ладони, сцепив их в замок. Он посмотрел в большое, во всю стену, окно с частым переплетом и увидел свой джип и одного из охранников, который со скучающим видом курил, прислонившись задом к переднему крылу машины, и притворялся, что считает галок.

– Ну? – требовательно сказал старик. – Говори свое дело, у меня работы выше крыши.

– Прежде всего мне хотелось бы получить гарантии конфиденциальности, – сказал Петрович.

– Мне болтать не с кем, – мрачно ответил Яхонтов. – Да и не люблю я это – болтать. Не мужское это занятие. А насчет гарантий – это, брат, не ко мне. В страховую компанию обратись. У них, говорят, с гарантиями все в порядке. И не вздумай меня своими гориллами пугать. Напугать не получится, а разговор наш на этом кончится раз и навсегда. Знаю, что на мне свет клином не сошелся, и что не вечный я – тоже знаю, да еще и получше тебя. Только мне бояться поздно. Времена не те, возраст не тот… Да я и в те времена не больно-то боялся, особенно таких, как ты и твои мордовороты. Вот такие мои гарантии. Устраивают они тебя – говори, с чем пришел. Не устраивают – проваливай, не отнимай у меня время.

Мамонтов, не скрывая неудовольствия, хмыкнул в нос и достал сигареты. Старик немедленно протянул руку, взял с подоконника тяжелую стеклянную пепельницу и со стуком поставил ее на стол перед гостем. Сделано это было очень подчеркнуто: дескать, не думай, что это я из вежливости, мне просто не нравится, когда пепел на пол стряхивают.

Не обращая внимания на эту демонстрацию, Петрович закурил, нарочито неторопливо порылся в кармане пальто и выставил на стол чашку. Старик шевельнул мохнатыми черными бровями, бережно взял чашку в руки, как будто она была сделана из тончайшего фарфора, и некоторое время вертел ее так и этак, внимательно оглядывая со всех сторон. Сверкавшее золотым блеском отчищенное пятно он удостоил лишь беглого взгляда, сосредоточившись почему-то на рельефе. Он даже поскреб его желтым от никотина ногтем, словно надеялся счистить копившуюся десятилетиями грязь, после чего осторожно поставил чашку на стол и некоторое время молча смотрел в окно, шевеля нахмуренными бровями и со скрипом потирая заросшие седой щетиной бульдожьи щеки.

– Ну, – сказал он наконец, – и чего ты от меня хочешь? Насчет конфиденциальности я теперь все понял. Уверен, на этой вещице крови предостаточно. Но что тебе нужно от меня.., бизнесмен?

– Например, рыночная цена, – сказал Петрович.

– Рыночной цены у этой вещи нет, – ответил Яхонтов. – Ей вообще цены нет, если хочешь знать мое мнение. Здесь ты ее продать не сможешь, а если сможешь, так разве что по дешевке. Эта чашка из сервиза Фаберже. Сервиза этого никто в глаза не видел, большинство ныне действующих экспертов просто рассмеются тебе в глаза: Фаберже, скажут, сроду такой ерундой не занимался. Серость кругом… Нет, если ты, скажем, коллекционер, то это настоящее украшение твоей коллекции, поверь. А насчет продажи.., не знаю, не знаю. Разве что за бугор ее вывезти. И потом, есть в этой твоей чашечке парочка сомнительных моментов… Объяснять не буду, ты все равно не поймешь. Скажу так: я на девяносто девять процентов уверен, что это Фаберже, но если бы, к примеру, мне сейчас предложили подписать официальное заключение – дескать, чашка работы Фаберже, изготовлена тогда-то и там-то по заказу императрицы Александры Федоровны, – я бы отказался. Не стал бы я своим добрым именем рисковать из-за одного процента.

– А есть ли способ развеять ваши сомнения? – с невольным уважением спросил заинтересованный и очень довольный Петрович. Манеры старика не имели значения: он был настоящим специалистом, а специалистам позволительны некоторые отклонения от нормы.

– Нет такого способа, – ответил старик, – потому что сервиза нет. Но спасибо тебе, что заглянул, порадовал старика. Деньги свои себе оставь. Не думал я, что доведется на эту вещь хоть одним глазком взглянуть. А вот поди ж ты, даже в руках подержать посчастливилось…

– Подождите, – остановил его Петрович. – А если представить на минутку, что сервиз у меня… Смогли бы вы тогда с уверенностью утверждать, что это именно тот сервиз, о котором мы с вами говорим?

– После детального осмотра и некоторых анализов смог бы, – ответил Яхонтов. – Только ты извини, не люблю я пустых разговоров, всех этих «если бы» да «кабы». Что толку переливать из пустого в порожнее?

Петрович не спеша отставил в сторону чашку, расстегнул портмоне и выложил на стол десять стодолларовых бумажек.

– Я же сказал, что денег не возьму, – напомнил Яхонтов, бросив беглый взгляд на стол. – И добавить к сказанному мне нечего.

Петрович молча покачал головой и поднес к уху «трубу».

– Принеси, – коротко распорядился он и выключил телефон.

Через минуту на веранде возник охранник с большой клетчатой сумкой. Он поставил сумку на пол рядом с креслом Петровича и молча испарился. Петрович распустил «молнию» сумки и принялся расставлять на столе сервиз. Яхонтов наблюдал за его действиями исподлобья, барабаня толстыми пальцами с каменными ногтями по краю стола.

– Чайника нет, – сказал старик, когда сумка опустела. – Неужели и впрямь тот самый?

– Вот это мне и хотелось бы узнать, – заметил Петрович.

– Где ты это взял, спрашивать не стану, – сказал Яхонтов. – Во-первых, не мое дело, а во-вторых, все равно соврешь.

И вообще, меньше знаешь – лучше спишь. Мне понадобится какое-то время – час, два.., не знаю сколько.

– Я подожду, – сказал Мамонтов. – Если хотите, могу подождать в машине.

– Сиди тут, – проворчал старик. – А то ты будешь ждать в машине, а твои орангутанги в это время будут мне огород вытаптывать, чтобы я ненароком через окно вместе с сервизом не утек. Сейчас кликну жену, пусть чай организует…

– Ну-ну, – мягко остановил его Мамонтов. – Я не хочу обижать вашу супругу, но, может быть, мы как-нибудь решим это дело без женщин? Бог с ним, с чаем. Когда закончим, я его с удовольствием выпью. Очень люблю крепкий чай.

– Чифирь, – уточнил старик, который, похоже, видел Петровича насквозь.

– Это что-то меняет? – не споря, спросил Петрович.

– Да ни в жизнь, – ответил старик. – Пей ты хоть стрихнин, мне-то какое дело?

Он тяжело поднялся и, шаркая подошвами, направился к двери, которая вела в дом. У самой двери он остановился и еще раз через плечо посмотрел на сервиз.

– Лупу возьму, – бросил он Петровичу, – и еще кой-чего… Ты посиди пока.

Петрович кивнул и, как только дверь за Яхонтовым закрылась, снова вынул мобильник.

– Будьте на стреме, – вполголоса сказал он охранникам. – Старик шустрый. Следите за верандой.

Говоря, Петрович не сидел на месте. Старик действительно был очень шустрый и слишком хорошо ориентировался в ситуации. Кто его знает, гниду старую, что у него на уме? Телефончик у него имеется, и кто поручится, что этот боров по старой памяти не подрабатывает стукачом?

Мамонтов подкрался к двери и приложил ухо к замочной скважине. Он давно отвык действовать подобным образом, перекладывая такие дела на своих охранников, но ситуация была не совсем обычная, и попадать в дурацкое положение только потому, что слишком стремился сохранить лицо, Петрович не хотел.

Он услышал обрывок какого-то разговора, происходившего, судя по всему, между хозяином и его женой. Слов он не разобрал, но голосов было два – мужской и женский, а значит, Яхонтов не звонил по телефону. И потом, чтобы растолковать суть происходящего тупому дежурному менту, потребовалось бы гораздо больше времени.

Потом послышались приближающиеся тяжелые шаги, и Мамонтов поспешно вернулся за стол. Дверь распахнулась, и на пороге появился Яхонтов.

На какое-то время Петрович лишился дара речи. Он ожидал от старика любого подвоха, но только не того, что увидел сейчас.

Даниил Андреевич стоял в дверях, широко расставив ноги и держа наперевес охотничью двустволку, стволы которой смотрели Петровичу точно в живот. Старческие руки ни капельки не дрожали, глаза-буравчики смотрели на Мамонтова спокойно и твердо, а на левом плече висел до отказа набитый патронами патронташ. Чувствовалось, что старик хорошенько подготовился к встрече и вовсе не собирается шутить.

– Так я и знал, – спокойно сказал Яхонтов, – так и надеялся, что, раз сервиз украли, мимо меня ему не пройти. Сиди, не дергайся! – прикрикнул он, увидев, что Мамонтов пытается встать. – Руки на стол! Вот так. В стволах у меня картечь, и стреляю я получше твоих обезьян – как-никак сорок лет охочусь. Сейчас моя Сергеевна ментам позвонит, а мы с тобой их подождем…

За стеклами веранды что-то мелькнуло и тут же скрылось. Не меняя выражения лица, старик повернулся в ту сторону всем корпусом, немного опустил ружье и нажал на спусковой крючок. Ружье подпрыгнуло у него в руках, с диким грохотом выбросив из правого ствола длинный сноп огня и целое облако кислого порохового дыма. В дощатой стене веранды чуть пониже оконной рамы возникла огромная дыра с ощетинившимися острой щепой краями. Снаружи послышался сдавленный крик и глухой шум падения.

– Я предупреждал, – сказал старик, снова наводя ружье на Петровича.

Мамонтов закусил губу. Старик не шутил, и теперь, к огромному сожалению Андрея Петровича, все зависело от второго охранника. Если тот не сделает что-нибудь буквально сию же минуту, ничего делать уже не понадобится: все, что нужно, доделают подоспевшие омоновцы.

– Старый козел, – с ненавистью процедил Петрович.

Старик, по всей видимости, собирался ответить, но тут второй охранник пинком распахнул дверь и ворвался на веранду, держа пистолет обеими руками, как герой полицейского боевика. Громыхнул еще один выстрел, но за долю секунды до этого охранник, наученный горьким опытом своего товарища, плашмя упал на пол. Картечь кучно ударила в дверной косяк, мигом превратив его в щепу, а охранник, не вставая с пола, одну за другой всадил в старика четыре пули.

Яхонтов стоял еще как минимум две или три секунды, а потом с грохотом упал на пол, как опрокинутый шкаф, – тяжело, неуклюже, совсем не драматично и очень некрасиво. Из глубины дома послышался тихий, но полный отчаяния женский крик.