Андрей Воронин

Над законом

Глава 1

Подвиги бывают разные. Кто его знает, о чем думает человек перед тем, как броситься с последней гранатой под вражеский танк, – возможно, вообще ни о чем, а может быть, его в такой момент занимает исключительно желание причинить как можно больше увечий противнику, который его по-настоящему обозлил... Гораздо более трудными, хотя и совершенно незамеченными широкой общественностью, как правило, оказываются подвиги, совершаемые изо дня в день, сопряженные с постоянным и противоестественным насилием не над каким-то противником, а над самим собой – привычным, бесконечно родным и втайне горячо любимым. Это тебе не танк и не амбразура какая-нибудь... Масштаб, конечно, не тот. Помельче масштаб, что ни говори, хотя суть зачастую одна: победа разума над хнычущей протоплазмой...

Анатолий Андреевич поскользнулся на подмерзшей за ночь луже, что заставило его на некоторое время отвлечься от возвышенных мыслей и обратить внимание на дорогу, стеклянно поблескивавшую в сереньком утреннем свете. Дорога была истинно грязная и ухабистая, никогда в жизни не видевшая не то что иностранных инвесторов, но, похоже, даже и русскоязычных портфеленосцев, ведающих распределением бюджетных средств. В середине марта она представляла собой своего рода капкан для пешехода, не говоря уже о бегуне. Только полный идиот мог в это время бегать здесь трусцой, полагая при этом, что действует на благо своему здоровью.

Анатолий Андреевич, хотя и был в меру самокритичен, полным идиотом себя все-таки не считал. Тем не менее, совершив сложный пируэт на гладком и скользком льду и кое-как удержав равновесие, он продолжал пробежку, глубоко дыша носом и с растущим раздражением ощущая, как при каждом шаге студенисто подпрыгивает кокетливо прикрытый яркой спортивной курточкой округлый дирижабль живота.

Он выглядел комично и прекрасно понимал это.

Чего же проще! Если вам нужен комический персонаж, возьмите пятидесятилетнего мужчину среднего роста, с лысиной в полголовы, вес которого давно перевалил за сто двадцать килограммов, нарядите его в бирюзовый с отливом спортивный костюм и отправьте бегать трусцой – успех обеспечен!

Анатолий Андреевич упрямо вздернул подбородок и немного увеличил темп. Он бросил курить год назад, и с тех пор ему приходилось регулярно обновлять свой гардероб – слава богу, доходы, хоть и невеликие, позволяли все же удовлетворять ставший вдруг совершенно волчьим аппетит и менять костюмы на более просторные прежде чем они начинали трещать по швам. Два месяца назад он начал бегать трусцой и на удивление быстро втянулся, хотя маршруты все еще выбирал такие, где встретить прохожего можно было разве что случайно.

Таких маршрутов у него было несколько, но этот считался излюбленным – люди здесь появлялись лишь дважды в сутки: во время пересменок на опытно-механическом заводе, и было их совсем немного, потому что в переулок выходила не главная проходная, а узкая железная калитка с турникетом, от которой до ближайшей трамвайной остановки было километра полтора. Справа вдоль переулка тянулась серая бетонная стена, заплетенная поверху ржавой колючей проволокой – такая унылая, что даже у неугомонных подростков не поднялась рука чем-нибудь этаким ее расписать, – а слева расстилался безбрежный, покрытый черным ноздреватым снегом плоский, как сковорода, пустырь, густо утыканный уже начавшими крошиться бетонными сваями. Судя по всему, кто-то из бывших начальников намеревался выстроить на этом месте нечто сугубо индустриальное, да руки у него так и не дошли – не то помер, болезный, не то спихнули его не в меру ретивые подчиненные... Каждый день сугробы оседали, разъедаемые лучами весеннего солнца, и из-под них уже показались угольно-черные корявые стебли перезимовавшего бурьяна, который, в отличие от свай, крошиться и не думал. На одной из свай – той, что повыше, – сидела упитанная серая ворона. При виде пробегавшего Анатолия Андреевича она забеспокоилась и презрительно каркнула ему вслед.

Впереди уже замаячила выкрашенная в ядовитый синий цвет дощатая будка, в которой сидел карауливший проходную вохровец. Анатолий Андреевич всегда поворачивал, не добегая до будки метров двадцати, – там как раз торчал одинокий фонарный столб, служивший ему ориентиром в его забегах. Эта деталь ландшафта была серединой нелегкого маршрута и потому неизменно приковывала к себе внимание Анатолия Андреевича – в ней заключалось обещание того, что никакая мука не бывает бесконечной.

На этот раз со столбом что-то было не так. Приглядевшись, Анатолий Андреевич понял, что у подножия столба кто-то есть: какой-то гуманоид, плохо различимый на таком расстоянии, сидел в обледеневшем за ночь сугробе, обнимая столб обеими руками, словно любимую женщину. Анатолий Андреевич брезгливо поморщился: перед ним, несомненно, был пьяный, который, чего доброго, мог начать высказывать свои неуместные комментарии. Проще всего было бы развернуться прямо сейчас, но такое сокращение маршрута, хоть и малое, оставило бы на душе неприятный осадок, который испортил бы настроение Анатолию Андреевичу на весь день; с другой стороны, воспитанное семьей и школой человеколюбие немедленно принялось бубнить и нашептывать Анатолию Андреевичу о том, что он должен подойти к сидевшему. Откуда же здесь пьяный в такое время?

Завод работает в две смены. Вечерняя закончилась в час ночи, дневная начнется только в восемь.

Случайный прохожий? Это, конечно, возможно, тем более если речь идет о пьяном. Но что, если этот тип просидел под столбом всю ночь? Так ведь и замерзнуть недолго. Причем замерзнуть не в смысле продрогнуть, а в самом прямом и зловещем смысле.

Рассуждая подобным образом, Анатолий Андреевич продолжал приближаться к точке разворота неизменным утренним аллюром, все еще испытывая противоречивые желания: от христианского стремления помочь ближнему своему до мизантропического \'так ему, алкашу, и надо\'. Вскоре, однако, все эти рассуждения единым духом вылетели из его головы, а сам он застыл на месте, потому что, сократив расстояние между собой и сидящим у столба человеком до минимума, Анатолий Андреевич увидел такое, что делало все его дальнейшие рассуждения попросту бессмысленными.

Человек сидел, подогнув под себя ноги в начищенных до блеска зимних сапогах отечественного производства, обхватив руками шершавый бетон столба и бессильно уронив на грудь седеющую голову. Его пыжиковая шапка откатилась в сторону, карманы тяжелого драпового пальто были вывернуты, а по серому ноздреватому снегу расплылась уже схваченная ночным морозом лужа крови, яркая, как дешевая гуашь. А хорошо бы, чтобы это оказалась гуашь, промелькнула в сознании дикая мысль, столь же странная, как и это ярко-красное пятно на мартовском снегу.

Впрочем, Анатолий Андреевич очень быстро пришел в себя. Как-никак, он двадцать лет проработал врачом \'скорой помощи\' и давно научился отличать кровь от клюквенного морса. Его первоначальная растерянность объяснялась неожиданностью происшедшего: одно дело ехать по вызову, зная, что тебя ждет, и совсем другое – наткнуться на труп во время утренней пробежки. То, что перед ним именно труп, Анатолий Андреевич уже видел с того места, где стоял, но, движимый профессиональным долгом, все же приблизился и пощупал пульс под подбородком сидящего человека. Одного прикосновения было достаточно – кожа незнакомца была ледяной и твердой, как мрамор, и искать у него пульс было все равно, что делать искусственное дыхание березовому полену.

Прежде чем разогнуться, Анатолий Андреевич бегло осмотрел тело и пришел к выводу, что причиной смерти, скорее всего, послужило проникающее колотое ранение в живот. Незнакомца, похоже, просто пырнули ножом – довольно большим и с очень широким лезвием, судя по той дыре, которая осталась после этого в драповом пальто. На плече убитого Анатолий Андреевич заметил крест, образованный двумя широкими кровавыми полосами – похоже, убийца преспокойно вытер лезвие о пальто только что убитого им человека. Толстый доктор разогнулся и немного подышал открытым ртом, прогоняя тошноту. За годы работы в \'скорой\' он навидался всякого, но убийства неизменно вызывали у него такую реакцию, хотя к виду крови он уже привык, а жертвы дорожных аварий зачастую выглядели куда страшнее, чем те, кого ткнули ножом или даже зарубили топором.

Продышавшись, Анатолий Андреевич тряхнул напоследок головой, окончательно прогоняя волну тошноты, и устремился к синей будке. Ему пришлось довольно долго барабанить в покрытую вздувшейся масляной краской дверь, прежде чем та открылась и на пороге возник заспанный небритый охранник в наброшенном на плечи ватнике и форменной черной ушанке с поднятыми ушами.

– Что вам?..

– Телефон у вас есть? – спросил Анатолий Андреевич, пытаясь отодвинуть его в сторону.

Вохровец даже и не подумал посторониться. Наоборот: довольно грубо отпихнув от себя Анатолия Андреевича, он положил правую руку на кобуру (оказалось, что под ватником и пиджаком на поясе у него висит старомодная длинная кобура из облупившейся коричневой кожи), левой поправил на голове шапку и повторил, повысив голос:

– Что надо? А ну, назад! Не положено!

– Что значит – не положено? – возмутился Анатолий Андреевич. – Вы что, совсем ошалели от служебного рвения? В двадцати метрах от вас лежит труп, а вы спите тут, как сурок, да еще и к телефону не пускаете!

– Какой еще труп? – тоном ниже поинтересовался охранник, пытаясь через голову врача выглянуть на улицу.

– Мертвый труп, – язвительно ответил на это Анатолий Андреевич. – Окоченевший. Не хотите пропускать меня к телефону – звоните сами, только перестаньте, ради бога, тянуть резину.

Охранник оттеснил его от дверей, спустился с крылечка и посмотрел на лежащий поодаль труп.

Лицо его приобрело озабоченное выражение.

– А он точно мертвый? – спросил он с оттенком недоверия в голосе.

– Я врач \'скорой\', – раздраженно ответил Анатолий Андреевич. – Звоните же, черт бы вас побрал!

Охранник завертел головой, ища машину, не нашел и снова уставился на Анатолия Андреевича.

– Где же ваша \'скорая\'? – поинтересовался он. – Вы что тут, вообще-то, делаете?

– Примериваюсь, как бы проникнуть на вверенный вам объект, – снова, не удержавшись, съязвил Анатолий Андреевич. – Перестаньте валять дурака, звоните в милицию!

– Ишь, какой быстрый, – пробурчал охранник, но, тем не менее, отправился звонить, заперев за собой дверь и оставив возмущенного Анатолия Андреевича мерзнуть на улице. Тот хотел было плюнуть и отправиться домой, но рассудил, что милиция наверняка станет его искать, и решил не утруждать стражей порядка. Еще разозлятся и попытаются приплести его к этому убийству. Как и большинство честных граждан, редко сталкивавшихся с милицией вплотную, Анатолий Андреевич питал к ней смутную неприязнь.

Он еще не успел по-настоящему замерзнуть, когда к проходной, тяжело ныряя в колдобины и с треском кроша по-весеннему тонкий ледок, подкатил милицейский \'уазик\'. К тому времени, как на месте происшествия показались первые работяги, спешащие к своим токарным, фрезерным и прочим станкам, труп уже увезли, а недовольный охранник, ворча и брезгливо кривя физиономию, перекопал сугроб фанерной дворницкой лопатой, засыпав красное пятно у подножия фонарного столба.

– Дальше, – сказал полковник Сорокин, закуривая очередную сигарету и наливая в стакан тепловатой воды из графина. Больше всего ему хотелось вылить эту воду за ворот своей рубашки – может быть, это помогло бы ему окончательно проснуться. Глаза упорно слипались, а во рту было сухо – выспаться опять не удалось. Он с отвращением выцедил отдающую хлоркой воду и со стуком поставил стакан на полированную поверхность стола.

– В пьянках замечен не был, но по утрам жадно пьет холодную воду, – тихо сказал его заместитель.

– Чья бы корова мычала, – не остался в долгу Сорокин и сквозь дымовую завесу посмотрел на поднявшегося на дальнем конце стола лейтенанта. Судя по азартному выражению лица этого мальчишки, где-то опять случилась какая-нибудь гадость, и бравый лейтенант решил, что настал его звездный час. – Докладывай, Лямин, что там у тебя, – сказал он лейтенанту.

– Убийство, – объявил лейтенант, и Сорокин досадливо крякнул. – Сегодня около шести утра рядом с проходной опытно-механического завода номер семнадцать дробь двадцать один обнаружен труп мужчины приблизительно пятидесяти лет.

Убит ударом ножа в живот. Смерть наступила предположительно между часом и двумя ночи – то есть как раз после окончания второй смены. Убитый опознан как начальник смены седьмого цеха Александр Сивцов...

– Кто его опознал? – спросил Сорокин.

– Охранник на проходной, – немного обескураженно сказал Лямин. – Труп обнаружил случайный прохожий.., точнее, он там бегает по утрам.

Он сказал охраннику, а тот позвонил нам.

– Свидетели?

– Тут странная штука, товарищ полковник, – пожал плечами лейтенант. – Меня на завод почему-то не пустили, так что других свидетелей пока нет.

– Почему-то... – передразнил подчиненного Сорокин. – А тебе не показалось странным, что у какого-то задрипанного заводишки такой длинный номер?

– Вы хотите сказать, что завод военный? – уточнил лейтенант.

– Мало ли, чего я хочу, – усмехнувшись, сказал Сорокин. – В общем, это дело у нас, скорее всего, заберут, но ты пока продолжай расследование. Еще что-нибудь есть?

– Показания охранника, – снова оживляясь, сказал потухший было лейтенант. – Вчера.., точнее, сегодня ночью, Сивцов задержался на территории завода и покинул работу с опозданием на пятнадцать минут. Практически он уходил последним.

– Один?

– В том-то и дело, что нет! Вместе с ним с завода вышел рабочий его смены Николай Зверев. Они ушли вместе, о чем-то оживленно беседуя. Судя по положению трупа и заключению экспертов, Сивцов был убит спустя буквально несколько минут после этого.

– То есть, получается, что его убил этот самый Зверев?

– Так точно, товарищ полковник. Так и получается.

– Что же он, совсем, что ли, дурак? – не сдержался Сорокин. – Это ведь почти то же самое, что зарезать человека при всем честном народе. Неужели же он этого не сообразил? Его нашли?

– Зверев дома не ночевал, – вздохнул Лямин. – Жена звонила родственникам – там он тоже не появлялся.

– Это уже интересно, – сказал Сорокин.

– Не то слово, товарищ полковник, – снова оживился лейтенант. – Еще одна деталь. Дома у Зверева я заметил большую коллекцию охотничьих ножей. Его жена говорит, что он делал их сам – такое хобби. Как я понимаю, он их еще и продает.

Во всяком случае, квартирка у него обставлена явно не на зарплату.

– К чему это ты ведешь?

– Сивцов убит ударом ножа. Судя по размерам раны, эксперты утверждают, что это мог быть охотничий нож с длиной лезвия не менее двадцати сантиметров и шириной около пяти.

– Да это сабля какая-то! – сказал кто-то.

– Как по нотам, – покачал головой Сорокин. – Что ж, этого Зверева надо искать. Если он и вправду такой дурак, найдем мы его быстро. Тебе не показалось, что его жена что-то знает?

– Откровенно говоря, показалось, товарищ полковник, – сказал Лямин. – Что-то она скрывает. Не знаю только, с какого конца к ней подступиться.

– Ладно, – вздохнул Сорокин. – Женой Зверева я займусь сам. Она хоть симпатичная?

Лямин скривился, но немедленно спохватился и сделал серьезное лицо.

– Да как вам сказать... – протянул он.

– Все ясно, – вздохнул Сорокин. – Уж к симпатичной ты бы нашел как подступиться.

По кабинету волной прокатился добродушный хохоток, которого полковник не услышал. Он был погружен в раздумья. Сорокин по странному стечению обстоятельств знал то, чего не знал мальчишка Лямин и чего ему, милицейскому полковнику, знать, строго говоря, тоже не полагалось. Сейчас он уже не мог припомнить, при каких обстоятельствах ему стало известно, что контора, скрывающаяся под непрезентабельной вывеской опытно-механического заводика, производит на самом деле системы наведения для баллистических ракет. Однако он не мог ручаться за достоверность этой информации и уж подавно не мог ее проверить, но вся эта история ему очень не нравилась. Сорокин терпеть не мог всевозможные военные тайны и в особенности людей, коим по долгу службы было поручено эти тайны охранять. Полковник считал, нигде, впрочем, не высказывая своего мнения, что люди эти процентов на пятьдесят заняты наведением тени на плетень, процентов на сорок – устройством своих финансовых дел и сведением личных счетов, и лишь оставшиеся десять процентов своего служебного рвения посвящают своим непосредственным служебным обязанностям. Он всегда старался держаться подальше от всего, что связано с этими людьми, и очень не любил те нередкие, увы, моменты, когда интересы его ведомства пересекались с интересами могущественного департамента, который представляли эти люди.

\'И ведь всегда у них так, – с раздражением думал полковник, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – Высокие технологии, сверхсекретные ноу-хау, и тут же рядышком кто-то клепает из оружейной стали тесаки с зубьями на спинке и с кровоспуском, а потом берет этот тесак и выпускает кому-нибудь кишки в двух шагах от проходной своей суперсекретной конторы. И вот тогда они вспоминают про свою секретность и начинают усиленно путаться под ногами, а потом и вовсе забирают у тебя дело только для того, чтобы благополучно его замять, потому что хвосты этих дел вечно обнаруживаются то в Кремле, то в Белом доме, а то и в их собственной конторе. Пропадите вы пропадом, ей-богу, со своей секретностью!

Впрочем, очень даже может быть, что Зверев зарезал Сивцова по причинам, не имеющим ничего общего с военной и государственной тайной. Может, он его просто ограбил – карманы-то у убитого вывернуты. А может, они чего другого не поделили – бабу, например, или премии его Сивцов лишил... да мало ли что!

Даже если так, нам от этого не легче, – со злостью подумал полковник. – Все равно дело у нас заберут, а если и не заберут, то работать спокойно нипочем не дадут. Ладно, – решил он со вздохом, – как сумеем, так и сыграем. Чего раньше времени заводиться...\'

Закончив совещание, Сорокин вызвал машину и отправился знакомиться с супругой исчезнувшего Николая Зверева – главного и единственного подозреваемого в этом казавшемся таким простым и понятным деле. Полковник почти не сомневался, что эти простота и понятность именно кажущиеся, мнимые и при ближайшем рассмотрении от них не останется и следа. Поэтому он решил заняться этим делом лично. Ему давно хотелось натянуть нос \'рыцарям плаща и кинжала\'. Лямина он отправил на квартиру к Сивцову – сообщить родным печальное известие и заодно осмотреться. Глаз у лейтенанта, несмотря на молодость и неопытность, был острый, наметанный, да вдобавок он обладал таким ценным для сыскаря качеством, как хорошо развитая интуиция. Он за версту чуял подвох, а то, что лейтенант пока не все умел верно интерпретировать, было делом наживным. Полковник уже привык доверять интуиции Лямина, как, впрочем, и своей, которая не уставала намекать ему, что убийство Сивцова – лишь вершина айсберга, глубоко погруженного в темные воды военно-промышленного комплекса.

Семья Зверевых проживала в трехкомнатной квартире недалеко от центра. Едва перешагнув порог, полковник понял, что имел в виду Лямин, говоря об обстановке зверевского жилища. Дело тут было, впрочем, не только и не столько в обстановке как таковой, хотя и в ней тоже. Само расположение и планировка квартиры были таковы, что невольно наводили на мысль о немалых деньгах. Сама по себе обстановка не представляла особого интереса – здесь все было дорого, но безвкусно. Сорокин насмотрелся на такие квартиры досыта. Так обычно живут богатые купчики из новых, которые сумели заработать энную сумму, но еще не прослышали о том, что на свете существуют дизайнеры-интерьерщики, и потому обставляют свои берлоги по собственном вкусу и разумению. Жена подозреваемого была тоже вполне обыкновенной дамой средних лет, выряженной в шелковое кимоно с драконами и почему-то в туфли на высоком каблуке, что слегка покоробило даже не искушенного в светском этикете милицейского полковника. В общем, решил Сорокин, если бы ее одеть по-человечески, расчесать эти крашеные букли, придающие ей какой-то овечий вид, да стереть с лица толстый слой косметики, она вполне могла бы произвести на Лямина совсем другое впечатление. Вот только голос... Сорокин с трудом удержался от того, чтобы поморщиться при пронзительных, похожих на скрип несмазанных дверных петель звуках этого голоса, и мимоходом подумал, что отсутствие Николая Зверева у домашнего очага, вполне возможно, объясняется куда более прозаическими причинами, чем совершение убийства. Такие голоса можно слышать на базаре, да и то нечасто, и слушать эти скрипучие вопли изо дня в день на протяжении многих лет, наверное, было ужасно противно.

– Да не знаю я, где его, кобеля, черти носят, – решительно заявила эта дама в ответ на вопрос полковника о том, где, по ее мнению, может в данный момент находиться ее благоверный. – Не знаю и знать не хочу. По мне, так лишь бы зарплату вовремя приносил, а так пусть хоть вообще не появляется. Чего он натворил-то?

– Да так, – осторожно пожал плечами полковник. – В общем, ничего особенного. Просто хотелось бы потолковать.

– Вот и ищите его сами, чего ко мне-то привязались? – не утруждая себя излишней дипломатичностью, отрезала Зверева. – Я его рожу видеть не могу.

– За что ж вы его так не жалуете? – добродушно спросил полковник.

– А чего его жаловать? Тоже мне, принц-королевич выискался на мою голову.

– А вы не боитесь, что при таком отношении он от вас сбежит? – осторожно поддал пару полковник.

– Он-то? – презрительно усмехнулась Зверева. – Пускай попробует. Далеко не убежит.

– Интересно, – сказал Сорокин и с удовлетворением увидел, как его собеседница буквально на глазах поджалась, поняв, что сболтнула лишнее. – Что же это вы про него такое знаете, что он от вас не убежит?

– Да не знаю я про него ничего и знать не желаю, – взяв тоном ниже, ответила Зверева. – Любит он меня, вот и все. Куда ему бежать-то? К шалавам своим, что ли? Это у него всегда так – набегается, нашкодит, а потом все одно домой приползает, кобелина шелудивый.

– Любит, значит... – задумчиво повторил Сорокин. – Что ж, очень может быть, что и любит. А коллекцию его вы мне покажете?

– Это ножи-то? – переспросила Зверева, явно очень довольная тем, что разговор ушел от скользкой темы семейных отношений. – Смотрите, мне не жалко. Лейтенант ваш смотрел уже. Чего там смотреть, не пойму. Железяки и железяки. Хлеб ими хорошо резать, так ведь не дает. Коллекция, говорит, не тронь, говорит, дура, голову откручу.

– Вон как, – уважительно сказал Сорокин, проходя вслед за хозяйкой в набитую плюшевой мебелью и дорогой японской техникой гостиную, где в застекленном шкафу на самом видном месте красовалась довольно обширная коллекция мастерски выполненных ножей всевозможных размеров и конфигурации. Впрочем, особого впечатления эта коллекция на Сорокина не произвела. За долгие годы своей работы в милиции полковник насмотрелся на ножи до отвращения. К тому же ничего экстраординарного в этой куче остро отточенного железа не было – просто очень много хороших, острых, очень опасных ножей, таких же примерно, как и те, что втихаря вручную вытачивают из напильников зеки в местах не столь отдаленных. Сталь, конечно, не та, но по уровню исполнения примерно то же самое. В общем, ничего уникального.

Гораздо интереснее показалась полковнику зияющая плешь на том месте, где совсем недавно, похоже, находился один из ножей – судя по размерам пустого места, немаленький.

– А этот где? – спросил он у хозяйки, указывая на плешь.

– Да кто его знает, – пожала плечами та. – Вчера еще был, я как раз пыль вытирала на полках, заметила бы. Может, продал кому или подарил. Я в эти его дела не лезу.

– Ну так вот, уважаемая гражданка Зверева, – веско сказал Сорокин. – У меня есть все основания предполагать, что этим самым ножом сегодня ночью был убит человек, и убил его, судя по всему, ваш супруг. Так что, если вам что-нибудь известно о его местонахождении, лучше скажите мне прямо сейчас. Если мы узнаем, что вы укрываете его, вы будете обвинены в соучастии, а это лет пять тюрьмы с конфискацией имущества. Так как?

В густо подведенных водянистых глазах его собеседницы теперь легко читался обыкновенный страх.

– Чего это? – переспросила она, медленно опускаясь в плюшевое кресло. – Как это – с конфискацией? Да что вы, в самом-то деле? Откуда ж мне знать, чего он, гад, утворил и куда подался? Да он же неделями дома не живет, говорит, в командировки ездит. А какие у слесаря командировки? Ах, сволота, жизнь мою загубил, кровь выпил... Да чтоб ему сдохнуть, провались он сквозь землю со своими железяками!..

Она еще что-то говорила, выкрикивая, яростно жестикулируя и громко сморкаясь в носовой платок: что-то о загубленной молодости, так и не купленной норковой шубе, о зверевских бабах, о водке, коньяке, квартальных премиях, заначках, но Сорокин слушал ее вполуха, отчетливо понимая, что Зверева врет. Ей было известно о муже что-то такое, что она пока не решалась сказать. Что-то, с помощью чего она держала супруга на крючке и тянула из него деньги. Эту информацию она решила пока придержать, рассчитывая, видимо, напоследок выжать из засыпавшегося благоверного хоть что-нибудь еще. Сорокин хорошо изучил эту породу людей. Решив молчать, она будет отпираться даже перед лицом неопровержимых улик, надеясь, что кривая как-нибудь вывезет, вопреки очевидности и здравому смыслу.

– Это все художественная литература, – сказал он, когда Зверева примолкла, чтобы перевести дух. – А мне, уважаемая, нужен сухой факт, а именно: где в данный момент может быть ваш супруг. Все-таки вы с ним не один год под одной крышей прожили, должны хотя бы в общих чертах представлять, куда он мог податься. Не по улицам же он бродит – в такую-то погоду!

Зверева устремила на своего мучителя вопросительный взгляд, полный тайной мольбы: отстань, мол, ментяра, ну чего ты ко мне привязался? Но полковник сделал деревянное лицо и словно участковый с тридцатилетним стажем с хозяйским видом закурил сигарету, весьма откровенно озираясь по сторонам.

– Квартирку купили? – зажав сигарету в углу рта, невнятно спросил он, на глаз прикидывая высоту потолков. – Метра три с половиной небось потолочки-то? Так купили квартирку или как?

– К-купили, – кивнула сбитая с толку Зверева.

Голос ее из пронзительного сделался плаксивым. Полковник видел, что она ничего не понимает, кроме того, что ей обещан срок с конфискацией. – Купчую показать?

– Судебному исполнителю покажете, – лениво отмахнулся Сорокин, выпуская в потолок толстую струю дыма, так что колыхнулись хрустальные висюльки на люстре, и от них по квартире пошел мягкий перезвон. – И обстановочка ничего себе... Хорошо, однако, живут в наше время слесаря! Пойти и мне к вашему супругу в бригаду, что ли? Возьмут. как вы полагаете?

Зверева открыла рот, чтобы ответить, но полковник прервал ее, снова плавно махнув в ее сторону рукой с зажатой между пальцами сигаретой.

– Впрочем, пустое. Что это я? На зарплату вашего супруга можно купить средних размеров санузел без оборудования, но никак не трехкомнатную квартиру почти в центре столицы. Наверное, это вы зарабатываете. А?

– Чего это? – переспросила окончательно потерявшая нить разговора Зверева.

– Я спрашиваю, квартира куплена на вашу зарплату?

Хозяйка даже хихикнула от такого предположения.

– Да что вы, – махнула она, в свою очередь, на Сорокина шелковым рукавом кимоно, – какая же у меня зарплата, когда я домохозяйка!

– Значит, – подвел итог Сорокин, окончательно входя в роль, привольно раскидываясь в кресле и стряхивая пепел с сигареты в кадку с пальмой, – у мужа зарплата маленькая, а у вас и вовсе никакой. Тогда откуда деньги?

По тому, как подскочила его собеседница, полковник понял, что попал в десятку. Отсутствующий хозяин квартиры, похоже, был и вправду очень нечист на руку, и его жена об этом прекрасно знала.

Видно, именно эта осведомленность и была в ее руках той самой дубиной, при помощи которой она шантажировала супруга, удерживая его подле себя.

К несчастью, ей по недоумию ни разу не пришло в голову, что дубина эта, как и любая другая, о двух концах... Полковник решил развить успех и предостерегающе поднял руку ладонью вперед, снова не дав Зверевой высказаться.

– Только не надо потчевать меня сказочками про тетушку из Конотопа, дядюшку из Загорска и прочих вымышленных родственников, которые помогли вам купить эти хоромы. Не бывает в наше время таких родственников, как вы полагаете? Я, например, уверен, что не бывает. И наследство такое разве что прямо из Америки можно получить.., да и не у каждого американца есть за душой такая сумма. Так что мой вам первый и последний дружеский совет: рассказывайте все, что знаете, здесь, сейчас, мне лично, – а я уж посмотрю, как повернуть дело так, чтобы вы остались в стороне. Муж ваш – преступник, и мы его рано или поздно возьмем, но вы-то ведь ни при чем. Так зачем же вам во все это мараться и идти под статью об укрывательстве и недонесении?.. Вы же молодая красивая женщина (произнося эти слова, полковник внимательно смотрел на тлеющий кончик своей сигареты, словно вдруг увидел там что-то невероятно интересное), и что вы потеряли в зоне? Скажу вам по секрету: зона – не место даже для здоровых и сильных мужчин, вам же там и подавно нечего делать. Ведь у вас вся жизнь впереди. К чему же губить ее ради какого-то слесаря, вдруг ни с того ни с сего подавшегося в уголовники? Поверьте, то, что вам про него известно, сейчас представляет интерес только для меня. Я – единственный в целом свете человек, готовый выслушать вашу тайну. Так что расстаньтесь с мечтой получить за нее со Зверева еще немного деньжат и начинайте жизнь сначала.

Зверева уже всхлипывала и шмыгала носом, и полковник удивился тому, как легко, словно по заранее написанному сценарию, движется это дело.

Труп, свидетели, подозреваемый, улики – все это просто сыпалось на голову, как из старой, до отказа набитой антресоли. Вот сейчас, решил полковник, его собеседница, выплакавшись и просморкавшись, поведет печальную повесть о бесчинствах своего супруга, в конце которой непременно даст точный адрес норы, в которой тот отсиживается после совершенного убийства. Причем, судя по интенсивности всхлипываний, Зверева знала даже больше, чем поначалу показалось Сорокину, и рассказать могла множество интересных вещей. Полковник деликатно вдавил окурок в рыхлую землю под корнями пальмы и помахал ладонью перед лицом, разгоняя дым. Видя, что его собеседница уже прицеливается вытереть нос рукавом кимоно, он внутренне вздохнул и, вынув из кармана шинели \'дежурный\' носовой платок, галантно протянул его Зверевой.

Хозяйка схватила платок, что-то пробормотала плаксиво и благодарно, и с трубным звуком освободила полость носа от излишков влаги. Полковник вздрогнул – впрочем, совершенно незаметно для постороннего взгляда, – и на мгновение прикрыл глаза. Он очень не любил вести дела, в которых были замешаны женщины, из-за непомерного расхода носовых платков.

– Я скажу, – наконец слабым голосом произнесла Зверева, – скажу. Пропади он пропадом! Записывайте!

– Я запомню, – успокоил ее полковник.

– Нет, вы записывайте, – потребовала та, – чтобы все было как положено!

Полковник, в очередной раз подавив вздох, извлек из папки чистый бланк протокола, свинтил колпачок со старомодной авторучки и всем своим видом изобразил полное внимание и готовность записывать.

Зверева начала говорить, и по мере того, как ее рассказ переходил от проклятий в адрес мужа и живописания наиболее отталкивающих черт его характера к вещам более конкретным, выражение вежливого интереса на лице Сорокина сменилось тоскливой обреченностью. Интуиция не подвела полковника и на этот раз, и перед его мысленным взором уже громоздились горы неприятностей, напрямую вытекающих из того факта, что он впутался в это паршивое дело.

А то, что дело это паршивое, ясно было, как любил говаривать один из знакомых полковника Сорокина, даже и ежу.

Глава 2

В то время, как полковник Сорокин, пригорюнившись, слушал излияния супруги Николая Зверева, лейтенант Лямин, одетый в штатское, нервно курил в грохочущем тамбуре пригородной электрички, внимательно прислушиваясь к названиям станций, которые объявлял по радио машинист.

Состав, как видно, пришел прямиком из депо, и в вагонах было не теплее, чем на улице, а окна потеряли прозрачность из-за осевшего на них за ночь инея. \'И когда это весна наступит? – недовольно подумал Лямин, поправляя на шее шарф. – Март месяц на дворе, а погода, как в середине января\'.

Впрочем, недовольство его было мимолетным и быстро прошло, оттертое на задний план более важными мыслями. Лейтенант Лямин ехал за город по той простой причине, что там, в одном из многочисленных дачных поселков, растущих как грибы после дождя, скрывался убийца, и убийцу этого необходимо было арестовать. Несмотря на молодость и почти полное отсутствие опыта практической работы, Лямин был грамотным офицером и прекрасно сознавал, что совершаемая им в данный момент вылазка есть опасное своеволие и вообще махровая и очень непрофессиональная партизанщина. Так убийц не берут, а если уж кому-нибудь очень сильно неймется, и он готов ради престижа принять на свою голову начальственный гнев, тогда... Но даже и в таких случаях многие находят способ хотя бы поставить начальство в известность о том, куда они направились – для того, чтобы оно хотя бы знало, где искать тела одиноких героев.

Но ведь это же был первый убийца, которого лейтенант Лямин мог заломать самолично! В конце концов, это он, а не полковник Сорокин и не насмешливый капитан Аверин обнаружил место, где скрывается убийца начальника смены Сивцова. Кроме того, из попутно добытой Ляминым информации напрямую следовало, что дело это будет и у него, и у полковника Сорокина вскорости благополучно отобрано и передано ведомству, к которому юный Лямин испытывал неприязнь и недоверие. О том, что он и сам может оказаться среди фигурантов этого дела, ретивый лейтенант как-то не подумал.

В том же, что касалось начальственного гнева, лейтенант был почти спокоен, зная, что, когда он изложит обстоятельства дела Сорокину, тот вынужден будет признать, что в данной ситуации главным козырем являлось время. К тому же более, что победителей не судят, а в победе лейтенант не сомневался. В самом деле, ему ли, выпускнику милицейской академии, имевшему лучшие на курсе результаты по рукопашному бою, сомневаться в результате стычки с вооруженным охотничьим ножом слесарем?

– Ха! – вслух сказал Лямин и бросил окурок на ступеньки вагона. Окурок подпрыгнул, рассыпая искры, и провалился в щель под дверью, где тугой поток встречного воздуха моментально подхватил его, швырнул под насыпь, на серый мартовский наст, прокатил метров пять и наконец оставил, умчавшись в сторону Москвы.

... Вдова погибшего начальника смены Сивцова оказалась миловидной пожилой женщиной лет пятидесяти, когда-то, по всей видимости, очень красивой, а теперь сильно увядшей, но все же сохранившей следы былой привлекательности, несмотря на оплывшую фигуру и стареющую кожу. Звали ее Анной Андреевной, и она сразу же чем-то очень понравилась лейтенанту. Тем неприятнее становилась та миссия, с которой Лямин прибыл в эту небогато обставленную двухкомнатную квартирку в Бутово. Деваться, однако, было некуда, и юный Лямин как мог тактично сообщил Анне Андреевне о смерти ее супруга.

Впрочем, вдова прервала это сообщение в самом начале, сказав, что ей уже позвонили с завода. Только теперь, пройдя вслед за нею в большую комнату, игравшую в доме Сивцовых роль гостиной, библиотеки, спальни и еще бог знает чего, Лямин заметил то, что милосердно скрывала от него до сих пор царившая в прихожей полутьма, а именно заплаканные глаза и дрожащие губы своей собеседницы.

Следуя приглашению хозяйки, Лямин неловко опустился в продавленное кресло, прикрытое полосатой тканой накидкой, и сложил внезапно ставшие чересчур большими и какими-то корявыми руки поверх своей кожаной папки на \'молнии\', мучительно соображая, с чего же ему теперь начать. Анна Андреевна, однако, выручила его снова.

– Его ведь убили, я правильно поняла? – тихо спросила она, садясь напротив. – Зарезали?

– От... – в горле у Лямина что-то смешно и противно пискнуло, и ему пришлось гулко откашляться в кулак, чтобы привести в порядок голос, а заодно и разбежавшиеся во все стороны лихим тараканьим аллюром мысли. – Откуда вам это известно?

Вдова вздохнула, откровенно разглядывая Лямина.

– Молоденький вы какой, – сказала она зачем-то. – Мне позвонили с завода и все рассказали. Я понимаю, вы, наверное, не велели им вдаваться в подробности, но мне-то можно... Во всяком случае, директор завода решил, что мне можно знать.., что я имею право. Муж работал на заводе едва ли не со дня основания, так что мы там не чужие.., были.

Она помолчала. Лямин осторожно открыл рот, чтобы задать вопрос, но Анна Андреевна заговорила снова, и лейтенант, едва услыхав то, что она сказала, с лязгом захлопнул челюсти.

– И потом, – сказала она, – можно было бы догадаться и без этого звонка. Я давно ждала чего-нибудь в этом роде... Можно сказать, что я приготовилась.

Она тихо заплакала, даже не пытаясь отвернуться. Вместо этого отвернулся Лямин, не успевший еще привыкнуть к женским слезам и, тем более, обзавестись на манер полковника Сорокина дежурным носовым платком. Откровенно говоря, у лейтенанта Лямина вообще не было привычки носить с собой платок – в этом как-то не возникало необходимости.

\'Вот черт, – обескураженно думал он, пока хозяйка за его спиной приводила себя в порядок, – что же это она имеет в виду? Что значит – приготовилась? У них на заводе что же, часто людей ножами тычут? Может, это у них там профессиональное заболевание такое?\'

– Простите, Анна Андреевна, – осторожно заговорил он, – но не объясните ли вы, что означают ваши слова? Вашему мужу кто-нибудь угрожал?

– Угрожал?.. Да нет.., впрочем, не знаю. Может быть.

– Значит, не знаете... Откуда же такая уверенность в том, что его жизни угрожала опасность?

– Он сам об этом говорил много раз.

– Что же он говорил? – хищно подобрался Лямин.

– Что говорил? Да так прямо и говорил: зарежут они меня когда-нибудь, Андреевна.., тот же Колька Зверев и зарежет, у него рука не дрогнет, совсем на ножах своих помешался...

– Так и говорил?

– Так и говорил.

\'Как в воду глядел\', – подумал Лямин.

– Значит, Зверев, – задумчиво повторил он. – А вы его лично знали?

– Зверева? Да нет. Муж вообще никогда не приводил сослуживцев домой, считал, что работа должна оставаться на работе, а дом должен быть домом.

– А еще какие-нибудь фамилии он в этом контексте называл?

– В этом.., как вы сказали?

– В связи с угрозой своей жизни.

– А... Нет, других фамилий он не упоминал.., он вообще редко говорил о работе... Только однажды.., у него там начались какие-то неприятности, он пришел домой мрачнее тучи, выпил водки и стал говорить... Я даже не знаю, замечал ли он меня в это время или разговаривал сам с собой... В общем, я поняла, что он впутался в какую-то темную историю. Что-то они там воровали у себя на заводе, а его им никак невозможно было обойти, ну, ему и предложили долю. А у нас тогда как раз с деньгами стало очень туго: дочка учится, сбережения наши банк украл... Короче, он согласился. А потом, вроде бы, захотел на попятный, да ему уж не дали...

– Фамилии сообщников он называл?

– Нет, только Зверева. Да ведь я вам объясняю, что это и не разговор был даже, а так.., не знаю что.

– А после того случая вы с ним на эту тему не говорили?

– Нет. Подошла я к нему как-то раз с этим разговором: покайся, мол, да нас с дочкой пожалей...

– А он?

– А он только глянул этак исподлобья да и говорит: поздно, мать, каяться, теперь уж до конца...

Завод-то ведь у них не простой, знаете...

– Постарайтесь припомнить поподробнее, что именно он тогда говорил, – попросил Лямин. – Для следствия может быть важна любая мелочь, понимаете?

– Понимаю, вот только подробностей-то и не было никаких.

Что-то про участок, про контейнеры... Я тогда, грешным делом, ничего не поняла, а теперь уж и не упомню. Вроде бы контейнеры эти самые они отправляли в какой-то Молодежный...

– Есть такой дачный поселок, – подтвердил Лямин.

– Вот-вот, дачный, – кивнула Сивцова. – На дачу они их и отправляли, у этого самого Зверева там дача, вот туда они их и возили...

Больше ничего существенного у вдовы Лямину узнать не удалось. Эта формулировка внезапно рассмешила лейтенанта, когда он торопился от подъезда к троллейбусной остановке. БОЛЬШЕ НИЧЕГО СУЩЕСТВЕННОГО! Это ж надо! Всего-то и есть, что убийство, убийца место, где он, вероятнее всего, скрывается, мотив убийства, да вдобавок ко всему этому еще и дело о хищениях на оборонном заводе, которое тоже можно считать раскрытым, поскольку известен, по крайней мере, один из его участников, плюс склад похищенного! А так – ничего существенного!

Лямин фыркнул, втискиваясь в троллейбус. Несмотря на тягостное впечатление, оставленное разговором с Анной Андреевной, настроение у него было превосходным и становилось лучше с каждой минутой. Перед тем как двери троллейбуса с шипением и лязгом закрылись, лейтенант бросил мимолетный взгляд на застекленную будку телефона-автомата, торчавшую в двух шагах от остановки, и подумал, что не худо было бы позвонить Сорокину, но тут же вспомнил, что Сорокин, скорее всего, сейчас находится у Зверевой, а без полковника никто не станет принимать радикальных решений, а тем временем Зверев получит шанс ускользнуть.

... Двери вагона с шипением распахнулись и, стукнув, замерли в пазах. Лейтенант легко спрыгнул на скользкую платформу и огляделся. Позади него снова зашипело и стукнуло, и электричка с нарастающим грохотом отошла от перрона, оставив Лямина одного. Платформа была пуста, если не считать крупной лохматой дворняги, увлеченно обследовавшей одинокую мусорную урну.

Спускаясь по крутым ступенькам на хорошо утоптанную тропинку, Лямин подумал, что напрасно все-таки грешил на погоду: к полудню выглянуло солнце, и в воздухе уже ощутимо пахло весной. Он даже сдвинул на затылок свою лыжную шапочку и немного опустил собачку \'молнии\' на куртке. Папка в руках казалась совершенно неуместной, и Лямин с большим трудом поборол искушение просто сунуть ее под какой-нибудь куст и припорошить снежком. Еще ему очень хотелось засвистеть, а с этим искушением лейтенант бороться не стал.

Насвистывая, он преодолел жиденькую лесопосадку, отделявшую железную дорогу от шоссе, пересек звонкую от холода полосу сухого чистого асфальта, на которой было на удивление мало машин, и приблизительно в полукилометре от себя увидел скопление разнокалиберных крыш, кучно гнездившихся на склоне некогда поросшего березняком пригорка. Жалкие остатки этого березняка сиротливо маячили на самой верхушке холма, оттесненные туда разгулом ностальгической тяги горожан к земле. Между лейтенантом и поселком лежала снежная целина, рассеченная надвое укатанной дорогой, колея которой по-зимнему поблескивала на солнце, хотя блестеть им оставалось совсем недолго: вот-вот должны были они превратиться в два непроходимых грязевых желоба, в которых испокон веков с проклятиями застревают пешие, конные и колесные россияне.

Лейтенант сунул под мышку надоевшую папку, щелчком выбил из пачки сигарету и закурил, щурясь на хаотичное нагромождение крыш и прикидывая, как бы ему половчее отыскать логово затаившегося где-то здесь Николая Зверева. Задача, впрочем, решилась сама собой. Над одной из крыш слабо вилась тонкая струйка слегка голубоватого дыма, почти отвесно ввинчиваясь в пронзительно голубеющее небо, на котором не было ни единого облачка. Если даже это и не была дача Зверева, то все-таки в ней должен был обнаружиться кто-нибудь живой, скорее всего – сторож, а может, и кто-нибудь из аборигенов. Так или иначе, была надежда, что этот кто-то знает, как найти дачу Николая Зверева.

Лейтенант на всякий случай переложил пистолет из кобуры в правый карман куртки и решительно зашагал по дороге, стараясь не скользить в раскатанной колее и больше не насвистывая. У него не хватало опыта, чтобы правильно оценить или хотя бы удивиться неестественной легкости, с которой с самого начала продвигалось это дело, но, как верно подметил полковник Сорокин, лейтенант Лямин обладал отлично развитой интуицией. И сейчас ему вдруг сделалось несколько не по себе под этим ярким солнцем на совершенно пустой дороге. На секунду его охватило почти паническое желание повернуться на сто восемьдесят градусов и для начала поискать телефон, чтобы доложить полковнику, который, наверное, уже вернулся от Зверевой и ломает голову над тем, куда, черт побери, подевался лейтенант Лямин, посланный с пустячным поручением. Впрочем, побуждение это было задавлено в зародыше: на станции никакого телефона не было. Там не было ничего, кроме пассажирской платформы, лохматой дворняги да трех или четырех разбитых фонарей. Значит, нужно было выбираться в более цивилизованное место, и уже оттуда взывать о помощи: помогите, мол, товарищ полковник, я тут решил поиграть в частного детектива, да в последний момент маленько обгадился, так что приезжайте, милости просим, ждем с нетерпением. А время? Времени на это ушла бы чертова уйма, а у подозреваемого и без того было почти полсуток форы.

Обдумав все это как следует, лейтенант плотнее сдавил губами фильтр сигареты, словно это был мундштук дыхательной трубки, и немного ускорил шаг, зачем-то засунув правую руку в карман и обхватив ладонью в перчатке тяжелую рукоять пистолета.

Прикосновение к оружию успокаивало, и Лямин задышал ровнее, пристально вглядываясь в вырастающие впереди забрызганные белым дощатые, бревенчатые и даже кирпичные стены и стараясь не потерять из вида худосочную струйку дыма.

Впрочем, по поводу последнего он беспокоился напрасно. Накатанная колея кончалась у ворот той самой дачи, над крышей которой вился дымок. Дальше дорога представляла собой просто два едва заметных углубления в снежной целине, обозначавших засыпанные последним (недельной давности) снегопадом колеи. Именно в этот момент лейтенанта кольнуло нехорошее предчувствие: уж очень очевидным был оставленный таинственными расхитителями след. \'До чего же обнаглели, сволочи, – подумал лейтенант, – даже не прячутся\'. Он огляделся, пытаясь сообразить, как бы ему незаметнее подобраться к даче, но быстро понял, что из этого ничего не выйдет. Участок был по-зимнему гол, и играть в прятки на этой голой площадке, перебегая по колено в рыхлом сыром снегу от одного куста крыжовника к другому, означало бы, как минимум, выставить себя на посмешище.

Лямин вдруг понял, что теперь ему даже нельзя повернуться и уйти. Если из окон дачи за ним наблюдали чьи-нибудь пристальные глаза, такое поведение было бы истолковано совершенно однозначно и, главное, абсолютно правильно: пришел мент с папочкой, понюхал вокруг и отправился за подмогой. Вывод? Рвем когти, братва! Он в последний раз беспомощно оглянулся по сторонам, глубоко вдохнул и толкнул легко подавшуюся калитку.

Дорожка за калиткой была хорошо утоптанна, снег с крыльца сметен. Вторая ступенька вдруг истошно заскрипела под ногой лейтенанта, заставив его непроизвольно вздрогнуть и крепче сжать пистолет.

– Фу ты, сволочь, – сказал ступеньке Лямин и подошел к дверям, стараясь не шуметь. Получался какой-то балет, да еще проклятая папка все время норовила выскользнуть из-под локтя и шлепнуться на мерзлые доски крыльца. Лейтенант аккуратно пристроил ненавистное вместилище официальных бумаг на перила и вздохнул с облегчением.

Дверь оказалась незаперта. Некоторое время Лямин колебался – стучать в нее или не стучать.

В конце концов, это могла быть вовсе и не зверевская дача. \'Что-то я сегодня, как витязь на распутье\', – подумал Лямин и решительно забарабанил в покрытые светлым лаком доски.

Никто не отзывался. Лейтенант для порядка постучал еще раз и, не получив ответа, толкнул дверь.

В темных сенях он моментально въехал ногой в стопку каких-то ведер, лишь чудом не повалив ее. \'То-то грохоту было бы, – почти весело подумал он. – Только бледнолицый может два раза подряд наступить на грабли... Кино, да и только\'. Выпутавшись из жестяной западни, он потянул на себя тяжелую утепленную дверь и оказался в комнате. В большом камине, нелепо совмещенном с обычной голландской печью, весело полыхали березовые дрова. Пахло застоявшимся табачным дымом и водочным перегаром.

\'Запах притона в несколько смягченном варианте\', – подумал Лямин. За приоткрытой дверью в соседнем помещении невнятно бормотал на разные голоса приемник или, может быть, портативный телевизор. Однако антенны лейтенант на крыше не заметил. Ступая теперь уже бесшумно и вынув из кармана пистолет, он пересек комнату и подошел к двери, из-за которой доносилось бормотание.

После легкого нажима дверь бесшумно отворилась, и Лямин увидел очень высокого человека, стоявшего посреди комнаты в нелепой позе, вытянув руки по швам и зачем-то склонив набок голову, словно пытался, не сгибаясь в поясе, отыскать что-то у себя под ногами. Лейтенант вскинул пистолет и хотел уже закричать \'Не двигаться!\', \'Руки вверх!\' или что-нибудь еще в том же роде, но тут вдруг заметил, что ноги стоящего не касаются пола, отчего тот и казался таким высоченным.

Подойдя ближе, Лямин увидел бельевую веревку, протянувшуюся от потолочной балки к шее повешенного, и вывалившийся на подбородок распухший и почерневший язык. Не было лишь лужицы на полу под ногами трупа. И Лямин был несказанно удивлен подобным отклонением от теории – все учебники криминалистики убеждали, что в момент смерти через повешение любой организм в этом плане реагирует одинаково.

Лямин пожал плечами и перевел взгляд на лицо висельника.

Это был, вне всякого сомнения, слесарь Николай Зверев, фотографию которого Лямин взял у его супруги. Он достал фотографию из внутреннего кармана куртки, сличил ее с оригиналом и поспешно отвернулся – оригинал выглядел далеко не лучшим образом.

– Не по правилам играешь, – сказал ему Лямин слегка осипшим голосом, снова вспомнив о странном несоответствии с теорией. Это несоответствие было тем более странным, что в натопленной комнате явственно ощущался запах свежей мочи.

Морщась от брезгливости, лейтенант подошел к трупу и пощупал его брюки. Они были сырыми.

Лямин пощупал также кисть руки повешенного. Та была теплее его, ляминской, ладони. Получалось, что опоздал он всего на несколько минут.

Тем не менее, лейтенант не спешил прятать пистолет. По-прежнему держа его наготове, он принялся обследовать помещение, внимательно оглядывая все углы. В соседней, совсем крохотной комнатушке, где стояла лишь старая железная кровать да не менее старый деревянный стул, он обнаружил то, что искал.

Здесь были следы борьбы: перевернутый стул, сбитый к стене половик и свежее мокрое пятно на полу, издававшее тот же слабый, но отчетливый запашок, что и брюки Зверева.

– Ага, – вслух сказал Лямин, разгибаясь и настороженно озираясь по сторонам.

Вся обстановка, начиная от недавно подброшенных в камин дров и кончая еще не успевшим остыть трупом, говорила о том, что убийца должен быть где-то поблизости. В том, что Зверев убит, сомневаться не приходилось. Не может человек, повесившись в одной комнате, выбраться из петли, отвязать веревку и снова повеситься в соседнем помещении. Налицо была грубая инсценировка, способная обмануть разве что случайного прохожего, да и то, если тот из слишком впечатлительных. А может быть, инсценировка не удалась, потому что убийце помешали довести ее до конца? Кто же мог ему помешать?

Ответ напрашивался сам собой. Конечно же, это сделал лейтенант Лямин собственной персоной, явившийся в самый неподходящий момент и спутавший умнику с удавкой все карты. Из этого, между прочим, следовал вывод, что убийца наверняка затаился в доме. Лейтенант крадучись переходил из комнаты в комнату, заглядывая во все ниши и открывая шкафы. На кухне он нашел люк в подпол и заглянул туда. В подполе не было ничего, кроме деревянного ларя с картошкой и банок с соленьями и маринадами. Лейтенант осторожно закрыл люк и огляделся. Взгляд его упал на массивную лестницу, стоявшую в углу кухни, и он понял, откуда все время тянуло холодом.

Люк на чердак был открыт настежь.

Лейтенант звонко хлопнул себя по лбу и бросился к лестнице. Ну конечно! Пока он шарил по комнатам и ощупывал обмоченные штаны, убийца преспокойно ушел через чердак и оставил горе-сыщика с носом! Тихо замычав от обиды, лейтенант стал карабкаться наверх, все еще держа в руке пистолет.

Он поднялся на две ступеньки и уже занес ногу на третью, когда из чердачной тьмы прямо в лицо ему сверкнул огонь, а в уши ударил оглушительный грохот пистолетного выстрела. Лямин выпустил перекладину, за которую держался, и начал медленно заваливаться назад. Сверху выстрелили еще дважды. Лейтенанта швырнуло затылком на твердые доски пола, но сотрясение мозга ему уже не грозило, поскольку он был мертв.

Полковник Сорокин на время забыл о лейтенанте Лямине, посланном им к вдове Сивцова, – у него вдруг оказалось полным-полно своих собственных забот. Вспомнил он о нем только тогда, когда его \'Волга\' в сопровождении \'уазика\' с оперативниками преодолела уже половину расстояния от Москвы до дачного поселка Молодежный, где, как поведала полковнику жена Зверева, скорее всего, отсиживался преступный слесарь.

Сорокин снял трубку радиотелефона и связался с дежурным.

– Лямин не появлялся? – спросил он.

– Не появлялся и не звонил, товарищ полковник, – ответил дежурный.

– Появится – передай, чтобы ничего самостоятельно не предпринимал и обязательно пусть свяжется со мной. Не забудешь?

– Как можно, товарищ полковник! Я все записал, так что будьте спокойны. Приказано немедленно связаться с вами и ничего самостоятельно не предпринимать.

– Вот именно, – подтвердил Сорокин.

– Что-нибудь интересное откопали, товарищ полковник? – поинтересовался любознательный дежурный.

– Кто много знает – мало живет, – отрезал полковник. – И не вздумай там к Лямину приставать с расспросами. Это в твоих же интересах.

– Неужто вонючка? – ахнул дежурный.

\'Вонючками\' сотрудники полковника Сорокина называли дела, так или иначе подпадавшие под юрисдикцию ФСБ. Впрочем, название это появилось еще в те времена, когда департамент этот назывался несколько иначе, и Сорокин, покопавшись в памяти, припомнил, что слово \'вонючка\' в таком контексте услышал впервые от своего первого наставника, очень старого (по тогдашним сорокинским меркам) и фантастически опытного опера Горового, которого все без исключения, от мелкого карманника до министра юстиции, называли Семенычем. Так что словечко это, вполне возможно, гуляло среди московских сыскарей еще в те веселенькие времена, когда делами вроде этого занималось ГПУ.

Сорокин досадливо крякнул. \'Ну вот, – подумал он, – начинается\'.

– Я таких слов не знаю, – сухо сказал он дежурному и живо представил, какую тот скроил при этом физиономию. – Занимайся своим делом и не ищи приключений на собственную задницу. Ты меня понял?

– Так точно, – бодро ответил дежурный, и по его тону Сорокин понял, что Лямина тот по прибытии будет пытать каленым железом и ублажать дармовыми сигаретами. Оставалось только надеяться, что у лейтенанта хватит ума помалкивать.

Он бросил трубку, закурил и пробормотал, окутываясь дымом:

– Болельщики, черт бы вас подрал...

Водитель скосил на него сочувственный взгляд карих глаз, но от комментариев воздержался. Видя, что начальство нервничает, он немного прибавил скорость. Позади жалобно засигналил \'уазик\', и без того уже шедший на пределе своих возможностей.

Водитель снова покосился на полковника, но тот лишь с досадой махнул рукой – вперед. \'Волга\' взвыла сиреной и понеслась с огромной скоростью, распугивая попутные машины. Сидевший сзади капитан Аверин оглянулся на \'уазик\', стремительно уменьшавшийся в размерах, немного пожевал губами, явно собираясь что-то произнести, но, перехватив в зеркальце тяжелый и сосредоточенный взгляд Сорокина, предпочел промолчать. Его сосед по сиденью не отрываясь смотрел со скучающим видом в окошко, скользя взглядом по серой полосе обочины.

Наконец, машина сбавила ход и осторожно сползла с шоссе на укатанную скользкую грунтовку.

Впереди показался поселок. Сорокин шофера не торопил. Знай он, что чуть более получаса назад по этой самой дороге бодро шагал Лямин, он вел бы себя по-другому, но в том-то и заключается главная прелесть \'вонючки\', что никто и никогда ничего не знает наперед и часто нарывается на выговор с понижением в должности, а то и на пулю. Тем не менее, полковника терзало странное нетерпение, и водитель, прекрасно изучивший повадки своего шефа, стал понемногу разгонять автомобиль на скользкой дороге.

Беспорядочное нагромождение разнообразных архитектурных стилей постепенно вырастало перед капотом \'волги\', становясь различимым в мельчайших подробностях. Шофер, не отрывая рук от баранки, указал гладко выбритым подбородком на прозрачный дымок, картинно вившийся над одной из крыш, и вопросительно взглянул на полковника. Он вообще предпочитал обходиться без слов, что среди шоферов, по наблюдениям Сорокина, было огромной редкостью. Полковник очень ценил в своем водителе это редкое качество и всячески его поощрял, хотя тот в поощрении не нуждался – он был \'вещью в себе\', и совратить его с пути истинного было не так-то просто. Поэтому Сорокин просто утвердительно кивнул.

Судя по всему, это была именно та дача, на которую они хотели попасть.

Через несколько минут автомобиль осторожно затормозил в тупике, которым кончалась укатанная дорога. Полковник первым выскочил из машины и решительно толкнул приоткрытую калитку, на ходу расстегивая клапан кобуры и чувствуя, как в затылок дышит нетерпеливый Аверин. Так и казалось, что вот сейчас он оттолкнет начальство с расчищенной дорожки прямо в ноздреватый сугроб и с криком \'А ну, дай я!\' устремится к крыльцу. Впрочем, на этот раз горячий капитан не стал нарушать субординацию, а может быть, просто не успел, потому что покрытая светлым прозрачным лаком дверь дачи вдруг распахнулась, и на крыльцо, лениво ковыряя в зубах какой-то щепочкой, неторопливо вышел рослый мужчина лет сорока, одетый в штатское, с черной коробочкой мобильного телефона в руке. Окинув прибывших безразличным взглядом, он что-то негромко проговорил в телефон, выслушал, кивая головой в ответ, закрыл крышку-микрофон и неторопливо спрятал телефон в карман.

– Как есть, вонючка, – тихо, но вполне отчетливо произнес за спиной у Сорокина Аверин.

Полковник вынужден был признать его правоту.

Человек на крыльце не был Николаем Зверевым, зато без помощи импортной оптики за версту было видно, кем этот человек БЫЛ. Это было видно по спокойному сытому лицу с печатью власти над низшими и посвященное™ в нечистые секреты высших, по тому, как он стоял и двигался.., да кто его знает, по каким еще признакам, но гэбэшника старой закваски полковник Сорокин опознал бы и в негре. Сорокин понял, что момент передачи дела наступил.

Тем не менее, игру надо было доигрывать, и он уверенно двинулся к крыльцу, одной рукой высвобождая из кобуры пистолет, а другой, извлекая из кармана служебное удостоверение.

– Милиция, – стараясь говорить спокойно, произнес он. – Прошу предъявить документы.

– Кончай балаган, полковник, – лениво отозвался человек на крыльце. – Ведь все же ясно, так на кой черт тебе мои документы?

– Вот ведь сука, – пробормотал позади Аверин. – А вот шлепнуть его за оказание сопротивления, и вся недолга.

Теперь Сорокин узнал того, кто стоял на крыльце. Это был майор госбезопасности Круглов, с которым извилистая ментовская судьба свела полковника несколько лет назад.

– Что это значит, майор? – спросил он, пряча удостоверение обратно в карман, но не торопясь убирать пистолет. – Я здесь по делу об убийстве, а у тебя, между прочим, на лбу не написано, что ты до сих пор работаешь в органах. Так что предъяви-ка документы, пока тебе не предъявили что-нибудь еще и объясни, что ты здесь делаешь.

– Ковбой, – покачал головой Круглов. – А тебе не кажется, полковник, что ты слегка превышаешь свои полномочия? И, может быть, даже не слегка?

По старой дружбе я готов объяснить тебе, что я здесь делаю, но уж никак не при твоих подчиненных.

– Ясно, ясно, – буркнул Сорокин, пряча пистолет. Позади протяжно, с явным разочарованием вздохнул Аверин.

– В машину, – приказал своим людям Сорокин и поднялся на крыльцо.

– Так-то лучше, полковник, – дружелюбно сказал Круглов. – У вас своя работа, у нас – своя.

– Документы покажи, – стараясь не цедить слова сквозь зубы, сказал полковник.

Майор с готовностью продемонстрировал ему свои документы, оказавшиеся, как и следовало ожидать, в полном порядке, и с насмешливой галантностью указал на дверь, приглашая в дом.

Полковник вошел, настороженно оглядываясь и в любую минуту ожидая подвоха – в том, что какой-то подвох существует, он не сомневался.

– Покурим? – предложил Круглов, указывая на стоящие возле камина удобные кресла и по-хозяйски опускаясь в одно из них.

– Покурим, – согласился Сорокин, садясь напротив.

Они закурили, и Круглов, отчего-то покрутив головой, начал свой рассказ.

– Вы молодцы, полковник, – начал он, – что так быстро вышли на этого Зверева. Дело в том, что в данный момент я курирую по линии своего ведомства этот самый заводишко – ну там, утечка информации, режим секретности и прочее никому не интересное дерьмо. В общем, должность, признаться тебе, не бей лежачего. И тут вдруг обнаруживается... – он сделал паузу, чтобы раскурить потухшую сигарету, – обнаруживается, что с заводика моего происходит утечка стратегического сырья. Ах ты, еж твою двадцать! Я туда, я сюда – ни хрена не пойму!

– Ну, это дело обычное, – ровным тоном произнес полковник, с деланым безразличием глядя в подшитый импортной вагонкой потолок и пуская аккуратные колечки дыма.

Круглов искоса, с подозрением глянул на него и продолжил:

– На поверку оказалось отвратнейшее дело.

Группа.

Можешь себе представить такое: на оборонном заводе – и вдруг группа расхитителей! Поначалу работали на пару: этот самый Зверев и вохровец с проходной. Потом показалось им, что мало выносят, втянули в это дело начальника смены.., как его...

– Сивцова, – подсказал Сорокин.

– Вот, вот, именно. Только Сивцов этот со временем испугался и хотел на попятный, да дружки не пустили. Он тогда возьми и черкни мне письмецо: так, мол, и так, прошу прекратить.., ну, ты знаешь, чего в этих заявлениях пишут. А меня, как на грех, в городе не было. Приезжаю сегодня утром – мать честная!

Дело-то мое само собой раскрылось! Письмо Сивцова у меня на столе, автор письмеца в морге, Зверев в бегах, а на хвосте у него доблестная столичная ментура с сиренами и мигалками. То есть, я так понимаю, что Сивцова эти братья-разбойники пришили либо за то, что стуканул, либо просто на всякий пожарный случай – потому, что веры ему больше не было.

– Слушай, майор, – сказал Сорокин, – это все очень интересно, не спорю, только давай-ка ближе к делу.

– Да дела-то никакого и нет, – сказал Круглов. – По крайней мере, у тебя, полковник. Дело это наше, поскольку заводик номерной – режим секретности... Впрочем, об этом я тебе уже, кажется, говорил. Сейчас сюда приедут наши люди, проведем обыск – все чин по чину...

– Тут есть два момента, – возразил Сорокин, – которые подлежат обсуждению. Во-первых, я что-то не пойму, с чего это ты так разговорился...

– Исключительно из дружеского расположения, – живо откликнулся майор. – И потом, я ведь тебя знаю, ты болтать не станешь. Тебе ведь кое-что известно про этот заводик, разве нет?

– Нет, – безразличным тоном ответил Сорокин, внутренне вздрогнув – он-то был уверен, что о его осведомленности в этом вопросе не знает ни одна живая душа.

– Ну, на нет и суда нет, – покладисто согласился Круглов. – А второй момент какой?

– А второй момент такой, – сказал Сорокин, подаваясь вперед, – что совершено убийство, которое я расследую. По моим данным, убийца скрывается здесь.

– Ну, во-первых, ты уже ничего не расследуешь, – небрежно отмахнулся майор, – если не веришь, можешь позвонить своему начальству. А во-вторых, арестовывать тебе тоже некого. Повесился твой убийца. Часа, наверное, не прошло, как повесился. Не пойму только, зачем ты впереди себя этого пацана послал? Ты же старый сыскарь, ну разве ж так можно?

– Погоди, – холодея от нехорошего предчувствия, остановил его полковник. – Как повесился?

Какого пацана?..

– Повесился обыкновенно – за шею. А пацан...

Лейтенант Лямин Виктор Сергеевич разве не твой орел?

Гэбэшник небрежно вынул из нагрудного кармана красную книжечку и протянул ее Сорокину.

Полковник развернул ее вдруг потерявшими всякую чувствительность руками и увидел, что это удостоверение Лямина. Еще он увидел, что уголок удостоверения запачкан свежей кровью.

– Что с Ляминым? – чужим голосом спросил он.

– Уже ничего, – пожал плечами Круглов. – Жаль парнишку. Три пули почти в упор. Умер, похоже, сразу. Там, на кухне, – добавил он, видя, что Сорокин поднялся.

Сорокин шагнул в кухню и сразу увидел Лямина, навзничь распростертого в луже собственной крови под лестницей, которая вела на чердак. Лейтенант все еще сжимал в руке свой бесполезный \'Макаров\'. Поодаль валялся еще один пистолет – похоже, это был \'ТТ\'.

– Орудие убийства, – пояснил неслышно вошедший следом Круглов, легонько поддевая пистолет носком ботинка. – Этот гад, похоже, прятался на чердаке, а когда твой человек туда полез... В общем, я опоздал самую малость. На полчасика бы раньше...

А так он успел ускользнуть. Пошел в соседнюю комнату, петельку соорудил...

Сорокин почти не слышал его. Подойдя к Лямину, он присел на корточки и пощупал пульс на шее.

Пульса не было, но тело было еще теплым – лейтенант умер совсем недавно.

– Как же это ты, сынок? – тихо спросил Сорокин и повернулся к Круглову. – Зверев где?